Веселей, молоточки, трезвоньте, Сыпьте в уши веселый горох! На Каляевской, В коопремонте, Мы работаем до четырех. По окну и рекламной картинке Мастерскую нетрудно найти. Коль у вас захворали ботинки, Заходите ко мне по пути... Я разглажу морщинки на коже, Подравняю подошвы края. У ботинок, товарищи, тоже Есть скрипучая старость своя. Если раньше положенной нормы Истекает их жизненный путь, Я могу им изящество формы И фабричную юность вернуть. Усадив на скамейку клиента (Дескать, сами с усами, не ной), Осторожно, как врач пациента, Я исследую туфель больной. И сейчас же С проворностью бойкой Набиваю набойку иль две, Чтобы, цокая новой набойкой, Вы уверенно шли по Москве. Посмотрите в минуту покоя На носок сапога-удальца. Есть у обуви что-то такое... Ну... почти выраженье лица. Предо мной элегантные туфли. Их потрепанный облик не врет: Порыжели они и пожухли, До упаду танцуя фокстрот. Без желания туфли такие Я беру, чтобы выправить рант. Но вчера сапоги боевые Мне принес молодой лейтенант. Загорелые, смуглые лица, Голенища сверкают, как жесть. В них упругая стойкость границы И холодное мужество есть. На тропинке, от слякоти ржавой, Не они ль проверяли посты? И шпион агрессивной державы Убирался обратно в кусты. Рвали их дождевые потоки, Обжигала шальная пальба, Но стояли они на Востоке, Будто два пограничных столба. Отдыхали в походном жилище, Где тревогой пропитана мгла. И не зря поперек голенища Многодумная складка легла. Добродушно, нахмурившись бровью, Лейтенант говорит: — Помоги! — И конечно, с особой любовью Починю я его сапоги.