Этот год в жизни Пушкина стал переломным, и ломалась его жизнь далеко не в лучшую сторону – хотя внешне все выглядело как заслуженное признание властью и успех. Царь осыпает Пушкина милостями: восстанавливает его в прежней должности и назначает оклад, в семь раз больше причитающегося по званию – без обязанности бывать на службе; ему дано разрешение писать Историю Петра, он допущен к секретным архивам. Пушкин рад и одновременно в тревоге: ему ли, знающему все тайны двора, все скрытые мотивы поведения в свете как царствующих особ, так и придворных, – ему ли не понимать, что милостями осыпается не он сам, а его жена, первая красавица Петербурга, Наталья Николаевна Пушкина, а ему дают понять, что ее муж должен быть благодарен императору именно за проявленное к ней «внимание».
Мог ли Пушкин не понимать, к чему идет дело? История с «Гавриилиадой» свидетельствует, что не мог, что придворные нравы для него были прозрачны. Пушкин сам говорил Нащокину, что царь, «как офицеришка, ухаживает за его женою; нарочно по утрам по нескольку раз проезжает мимо ее окон, а ввечеру, на балах, спрашивает, отчего у нее всегда шторы опущены» . Как раз на 1833 год и приходится пик усилий императора по «приручению» поэта и его жены, которые в конце декабря завершились производством Пушкина в камер-юнкеры. 1 января 1834 года Пушкин с горечью записывает в дневник: «Третьего дня я пожалован в камер-юнкеры (что довольно неприлично моим летам). Но двору (“читай: государю” – комментировал один из наших самых проницательных пушкинистов П.Е.Щеголев) хотелось, чтобы Наталья Николаевна танцевала в Аничковом . (А следующая же фраза свидетельствует, что именно Пушкин подразумевал под “танцами”. – В.К. ) Так я же сделаюсь русским Dangeau [Данжо]» .
Да, нравы двора Пушкину были слишком хорошо известны; не случайно в его дневнике вслед за раздраженно-тревожной записью о его камер-юнкерстве идет скандальная история графа Безобразова, поднявшего руку на свою жену, Любу Хилкову, с которой, как он узнал, Николай использовал «право первой ночи»: «Государь очень сердит. Безобразов под арестом. Он, кажется, сошел с ума » . Последняя фраза – явная ирония Пушкина по поводу того, что граф объявлен сумасшедшим.
«Маркиз де Данжо, адъютант Людовика XIV, вел дневник и заносил туда все подробности и интимности частной жизни короля изо дня в день. Но отместка, которую собирался сделать Пушкин, лишь в малой степени могла удовлетворить оскорбленную честь – в текущих обстоятельствах, – справедливо отмечал Щеголев. – Несомненно, Пушкин с крайней напряженностью следил за перипетиями ухаживания царя и не мог не задать себе вопроса, а что произойдет, если самодержавный монарх от сентиментальных поездок перед окнами перейдет к активным действиям».
«Хорошо рисует влюбленного самодержца А.О.Смирнова, – писал Щеголев в той же статье «Анонимный пасквиль и враги Пушкина», – отлично знавшая любовный быт русского двора при Николае и, кажется, сама испытавшая высочайшую любовь». Степень откровенности Николая в разговоре с Александрой Осиповной, который приводит Щеголев, свидетельствует, что ему отнюдь не показалось и что она и в самом деле испытала «высочайшую любовь»:
«Всю эту зиму он (Николай I. – В.К. ) ужинал между Крюденер и Мери Пашковой, которой эта роль вовсе не нравилась, – вспоминала Смирнова. – Обыкновенно в длинной зале, где гора, ставили стол на четыре прибора; Орлов и Адлерберг садились с ними. После …Бенкендорф заступил место Адлерберга, а потом и место государя при Крюденерше . Государь нынешнюю зиму мне сказал: “Я уступил после свое место другому”» (Речь идет о 1838 годе, когда Наталья Николаевна еще не вернулась в Петербург из Полотняного Завода. – В.К. )
И далее Щеголев подводит к остроумной шутке: «Ревность диктовала огорченной соперничеством Крюденер заявление (дамы, кокетничая, сражались за внимание императора. – В.К. ), что Николай придает странное значение верности и в своих романах не доходит до конца. Конечно, доходил до конца ». (Не этот ли скабрезный смысл был вложен впоследствии остроумцами и в прозвище «Николай Палкин»?)
Над двусмысленностью этой фразы Щеголева вполне мог бы расхохотаться и сам Пушкин, когда бы не понимал, к чему ведет осада императором его жены. Вот почему, в начале октября 1833 года очутившись в Болдине и получив сразу два письма от жены, которая рассказывала о своих успехах в Аничковом, Пушкин, увидевший в том, как ведет себя Наталья Николаевна, грозную опасность, начинает из письма в письмо, да не по одному разу, требовать, чтобы жена не кокетничала с царем , вплоть до откровенной грубости:
8 октября : «Не стращай меня, женка, не говори, что ты искокетничалась…»
11 октября: «…Не кокетничай с царем…»
30 октября: «Ты, кажется, не путем искокетничалась… Ты радуешься, что за тобою, как за сучкой, бегают кобели, подняв хвост трубочкой и понюхивая тебе задницу; есть чему радоваться!»
Там же: «…не кормите селедкой, если не хотите пить давать…»
Там же: «Гуляй, женка: только не загуливайся…»
Там же: «Да, ангел мой, пожалуйста не кокетничай…»
6 ноября: «Повторю тебе, …что кокетство ни к чему доброму не ведет…»
Там же: «Побереги же и ты меня. К хлопотам, неразлучным с жизнию мужчины, не прибавляй беспокойств семейственных, ревности etc. etc».
Не это ли поведение императора и Натальи Николаевны подтолкнуло Пушкина к написанию «КОНЬКА-ГОРБУНКА» (где он, я уверен, не случайно подобрал подлому царскому прислужнику, который «из боярских был детей» , двусмысленное имя – Спальник )? Знал ли Пушкин, что Бенкендорф был напарником Николая I в его интимных забавах? – Конечно, знал – иначе каким бы он был Данжо! Сказка была пушкинским «предупредительным выстрелом» в адрес царя и скрытой эпиграммой на Бенкендорфа.
Был ли услышан пушкинский «выстрел»? Как только Пушкин понял, что «ГОРБУНОК» за подписью Ершова пока остался вне поля зрения царя, он пишет еще одну сказку, «О ЗОЛОТОМ ПЕТУШКЕ» , с политической точки зрения нейтральную – но главное содержание которой то же: царь хочет жениться на молоденькой и тоже за это наказан , – и передает ее на цензуру царю. Николай прочел сказку внимательно и разглядел намеки – и на девицу, которая «не боится, знать греха» , и на царя, которому стремление жениться на молоденькой вышло боком, – но публикацию сказки разрешил, в качестве ответа Пушкину на его намеки и предостережение подчеркнуто заставив его исправить только одно место: «Но с царем накладно спорить» . (Шутник, однако!)
Когда же до царя и Бенкендорфа докатился и второй «выстрел», «КОНЕК-ГОРБУНОК» был запрещен – но к тому времени эта эпиграмма уже в течение 13 лет гуляла на свободе.