В одной из своих статей для советского спортивного журнала Александр Лацис рассказал о пушкинских занятиях физкультурой. Из писем Пушкина и воспоминаний о нем вполне возможно воссоздать тот образ жизни, который он вел в деревне; известно, что он любил верховую езду, много ходил пешком, обливался холодной водой. В городе он стремился по возможности сохранить эти деревенские привычки и в течение всей жизни занимался гимнастикой и для укрепления «дуэльной» руки носил тяжелую трость. Однако только к концу жизни сам Лацис, на собственном примере, понял, что Пушкин с помощью этой «лечебной физкультуры» надолго отодвинул неотвратимую победу болезни, одно из первых проявлений которой описано поэтом в раннем стихотворении «Сон» (эти неожиданные обмороки преследовали Пушкина всю жизнь).

Отмечали, что Пушкин грыз ногти, но это не так: он просто прикрывал рукой нервный тик в углу рта, который появлялся у него в минуты эмоционального возбуждения. В последний год жизни нервный тик превратился в судороги, которые временами страшно искажали его лицо. Кроме неожиданных обмороков и судорог был еще один грозный симптом, который довершал картину заболевания: микрография . В медицинских справочниках он описывается так: сначала буквы могут быть обыкновенного размера, но, по мере письма, они становятся все меньше и в конце страницы могут быть меньше в несколько раз. В последний год жизни Пушкина микрография развилась настолько, что буквы в последних строчках на листе были чуть ли не в 10 раз меньше, чем в начале.

Лацис не называет болезнь – он лишь сообщает, что впервые она была описана в Англии в 1817 году. Однако известно, что в 1817 году в Англии впервые было опубликовано «Эссе о дрожательном параличе» Джеймса Паркинсона – то есть описана так называемая «болезнь Паркинсона» (он описал течение болезни на собственном примере), и практикующие невропатологи вполне могут сопоставить признаки и оценить вероятность именно этого заболевания. Неизвестно, читал ли ее описание Пушкин – в подлиннике ли или в переводе на русский или французский, – но в Одессе поэт был дружен с домашним доктором семьи Воронцовых Уильямом Хатчинсоном (это о нем Пушкин писал в письме к В.К.Кюхельбекеру в апреле 1824 года: «…Беру уроки чистого афеизма. Здесь англичанин, глухой философ, единственный умный афей, которого я еще встретил» .), хорошо знавшим ее симптомы, поскольку Хатчинсон был учеником и коллегой Джеймса Паркинсона . Скорее всего, он и предсказал Пушкину течение болезни.

Нетрудно представить воображенный Пушкиным исход – с учетом того, что болезнь у него проявилась так рано и что она была практически не изучена; никаких лекарств, хотя бы замедляющих ее течение, не было, а вся стрессовая обстановка вокруг поэта в течение практически всей жизни только провоцировала ее ускорение. Хотя болезнь Паркинсона обычно развивается в пожилом возрасте, Пушкин уже к 35 годам ощутил грозное приближение симптомов, которые для него могли означать только неизбежный скорый конец. Он мог представить себе обездвиженность и паралитическую беспомощность при естественном развитии болезни – и он не мог этого допустить: при одной мысли о том, что ему грозит подобное, он приходил в ужас.

Летом 1835 года, несмотря на сопротивление царя, Пушкин добивается предоставления ему длительного (четырехмесячного) отпуска и уезжает в деревню. Формально он объясняет потребность в таком отпуске целью переселения в деревню, поскольку городская светская жизнь ему и его семье не по средствам (в письме Бенкендорфу он объясняет, что в Петербурге он тратит 25 000 в год и «за четыре года… сделал долгов на 60 000 рублей»). Но это только одна из причин поездки, и к тому же – не главная. Пушкин уже знает, что его единственным спасением от грозной болезни может быть только возврат к деревенскому образу жизни, при котором он чувствовал себя гораздо лучше, что именно после переезда в город болезнь ускорилась и что если и возможно ее приостановить, то только переехав в деревню. Вопрос был лишь в том, не слишком ли поздно он спохватился; эта поездка и должна была дать ответ.

Ответ оказался обезнадеживающим: болезнь зашла слишком далеко. Стало ясно, что он должен готовиться к уходу, чтобы не дать болезни приковать его к креслу паралитика. Переписка Пушкина этого времени проникнута тревогой этого знания; к этому же времени относятся и его самые отчаянные стихи о близкой смерти – «Родрик» и «Странник».

«Еще не было анонимных писем, – писал Лацис. – Но уже было ведомо: настали последние дни. Пришла пора исчезнуть. Надлежало тщательно замаскировать предстоящее самоубийство. На лексиконе нашего времени можно сказать, что в исполнители напросился Дантес. А заказчиком был сам поэт».