Так чем же был столь заинтересованно занят Лацис, что даже не удосужился взглянуть в сторону «донжуанского списка» и места в нем Анжелики Дембинской? Рассмотрим всю цепочку действий, которые последовали после рождения сына, – но сначала ответим на вопрос: почему именно сына, а не дочери? Лацис обратил внимание на стихотворение «Романс», которое Пушкин публиковал как написанное в 1814 году и которое, по очевидно присутствующему в стихотворении чувству ответственности за судьбу своего ребенка , не могло быть написано пятнадцатилетним поэтом, а реально – ранее 1819 – 1820 года, и, следовательно, дата под ним была мистификационной :
Впервые стихотворение было опубликовано в 1827 году в альманахе «Памятник отечественных муз» Б.М.Федоровым (это ему Пушкин признался в 1828 году: «У меня нет детей, а все выблядки» ), которого время от времени подпитывал «залежавшимися» у него стихами Тургенев, причем опубликовано в неполном и неточном виде. Это означает, что Пушкин из-за прозрачности содержания публиковать его не собирался, что Федоров, как он неоднократно поступал, опубликовал его и без разрешения, и без согласования с Пушкиным, а потом, по факту публикации, Пушкин текст исправил для дальнейших изданий, изменением датировки уводя читателей от нежелательных для поэта догадок. Поскольку «Романс» был положен на музыку, публиковался в песенниках и часто исполнялся, Пушкин не стал его существенно править и сокращать (а стихотворение явно затянуто: здесь процитировано меньше трети).
Причиной мистифицирующего изменения даты было, конечно, рождение сына: Пушкин, даже опубликовав стихотворение, сделал все от него зависящее, чтобы тайна не была раскрыта. Напомню, что в беловике другой поэмы, написанной в 1824 году, Пушкин оставил еще одно свидетельство того, что был озабочен судьбой сына : «От общества, быть может, я Отъемлю ныне гражданина, Что нужды, я спасаю сына …» – написал Пушкин в не вошедшем в основной текст поэмы «ЦЫГАНЫ» отрывке, где эти слова произносит Алеко над новорожденным младенцем. Слова эти меньше всего могут относиться к ребенку, рожденному в цыганском таборе; очевидно, что Пушкин имел в виду собственного сына , когда писал их – хотя здесь мог подразумеваться как сын Анжелики, так и сын Катерины Раевской (по легенде у цыганки Земфиры от Пушкина была дочь).
Связь Пушкина с Анжеликой началась не раньше конца августа, когда он вернулся в Петербург, и прервалась не позже середины декабря, когда он уже был влюблен в Голицыну; не исключено, что передвижной зверинец, в котором она была билетершей, переехал в другой город, и вместе с ним уехала Анжелика. Ребенок родился не раньше начала июня и не позже середины августа 1818 года, и, скорее всего, Пушкин узнал о его рождении уже «по факту». Поэт в 19 лет стал отцом; это чувство для него было внове, кроме того, предстояло решать, что делать с ребенком.
Видимо, Анжелика сама кормила ребенка грудью в течение года, и Пушкин как-то помогал ей; во всяком случае, имеется свидетельство о возобновлении их отношений: «Пушкина мельком вижу только в театре, куда он заглядывает в свободное от зверей время, – пишет Тургенев Вяземскому 12 ноября 1819 года. – В прочем же жизнь его проходит у приема билетов, по которым пускают смотреть привезенных сюда зверей, между коими тигр есть самый смирный. Он влюбился в приемщицу билетов и сделался ее cavalier servant (преданным кавалером, франц.)»; не ее ли имел в виду Ю.Дружников, когда писал о «польке Анжелике… продавщице билетов в бродячем зоосаду»?
Дальнейшую судьбу ребенка проследил Александр Лацис. Николай Раевский, с которым Пушкин был дружен, взялся помочь пристроить младенца в имении Раевских; вот о чем напоминал Пушкин брату в письме от 24 сентября 1820 года из Кишинева: «ты знаешь нашу тесную связь и важные услуги, для меня вечно незабвенные ». По поручению Раевского-младшего надежный человек их семьи француз Фурнье отвез мальчика в их южные имения, под Полтаву, где «полковой священник исполнил, согласно пожеланию генерала (Н.Н.Раевского-старшего. – В.К. ), обряд, выписал метрическое свидетельство. Ребенку присвоена фамилия матери…» Крестным отцом был адъютант генерала Н.Н.Раевского Леонтий Васильевич Дубельт; предположительно по имени крестного мальчику дали имя Леонтий.
«Внебрачные дети теряли права дворянства, их не принимали в “приличных домах”, – писал в статье “Из-за чего погибали пушкинисты” Лацис, проследивший ниточку, которая вела от Пушкина и Анжелики Дембинской к знаменитому правнуку. – …Они или их потомки могли вчинить иск мемуаристу о возмещении убытков за диффамацию, то есть за разглашение порочащих сведений, хотя бы и справедливых. Вот почему пикантные сюжеты излагались туманно, нередко с переносом на выдуманные адреса или с переносом на тех, кто уехал за границу и не оставил корней в России».
Судьбы таких потомков, их генеалогические древа, ведущие начала от известных в пушкинскую эпоху людей, обычно кем-нибудь прослеживались. Б.Л. Модзалевский был едва ли не лучшим знатоком генеалогии потомков известных людей в России XIX века: и кто кому кем приходится по документам, и кто – настоящие родители. Про него шутили, – писал Лацис со слов С.М.Бонди, – что у него вместо головы – картотека. А про его сына – что у него вместо головы картотека его отца. Ну, а если шутки в сторону, то в чем же дело? Заглянуть в картотеку, да и выяснить, что там дальше происходило с дитем любви Пушкина и прелестной польки! Оказалось, что картотека эта находится в Пушкинском Доме, а доступа к ней нет по причине того, что архив Модзалевского «не разобран». Ну, да, – ехидно шутил по этому поводу Лацис в 1993 году, – ведь после его смерти прошло-то всего шестьдесят лет! Вот и пришлось ему самому восстанавливать «линию судьбы» пушкинских потомков, которая привела Лациса к совершенно неожиданному имени.