Замысел «ЕВГЕНИЯ ОНЕГИНА» , скорее всего, пришел к Пушкину при перечитывании романов Лоуренса Стерна, которого он чрезвычайно высоко ценил – его имя в письмах и критических статьях Пушкина встречается более десятка раз. С романом «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена» Пушкин был хорошо знаком еще в Лицее – либо во французском переводе, либо в русском, изданном в 1808 году, – а на «Сентиментальное путешествие по Франции и Италии» он должен был обратить внимание предположительно на Юге, в Одессе, когда перед ним встала задача затяжной и нешуточной борьбы с Катениным и он стал искать форму для художественной сатиры .
Тот факт, что Пушкин еще в Лицее был хорошо знаком с романами Стерна, подтверждается широким использованием некоторых стерновских приемов повествования уже в первых главах «РУСЛАНА И ЛЮДМИЛЫ» – например, обильных отступлений (широко применявшихся им и в «ОНЕГИНЕ» ) или множественных обращений к предполагаемым читателям, как собеседникам, на протяжении всей поэмы: «красавицы» , «вы» , «друзья мои» и «о друзья» , «соперники в искусстве брани» , «рыцари парнасских гор» , «соперники в любви» , «Орловский», «читатель» и «мой читатель» , «Зоил» и т.д.
Связь «ОНЕГИНА» с романами Стерна впервые выявил В.Б.Шкловский в работе «“Евгений Онегин”: Пушкин и Стерн» , опубликованной в 1922 году в журнале «Воля России», выходившем в Праге, и перепечатанной в 1923 году в Берлине, в сборнике «Очерки по поэтике Пушкина». Эта давняя публикация, которой сам Шкловский, судя по всему, не придавал особого значения и в сборники своих трудов не включал, оставалась незамеченной до начала 1960-х, когда стало выходить 3-е издание 10-томного Собрания сочинений Пушкина под редакцией Б.В.Томашевского («малое академическое»), который также был участником берлинского сборника и знал об этой работе Шкловского. Он и упомянул о ней в примечании к «ОНЕГИНУ» , вызвав интерес к этой теме и у Ю.М.Лотмана.
В 2002 году, в процессе подготовки интервью с А.Н.Барковым для «Новых известий» по поводу его книги «Прогулки с Евгением Онегиным», я обратил внимание на ссылку Томашевского и сообщил о ней Баркову; он этой статьи Шкловского не знал, а ссылку Томашевского пропустил, так как в имевшемся в его распоряжении 10-томнике под редакцией Томашевского более раннего, чем у меня, издания такой ссылки не было. Поскольку в тот момент статью Шкловского мне разыскать не удалось, мы решили включить в интервью упоминание о ней в самом общем виде; добраться до нее мне удалось только в 2008 году, уже после смерти Альфреда Николаевича. Из дальнейшего будет видно, как близко Шкловский подошел к разгадке пушкинского романа, где именно он остановился и какой шаг оставалось ему сделать.
Интуитивно почувствовав мистификационный характер и романов Стерна, и пушкинского романа, Шкловский вынужден был задаться предположением, что «ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН» – пародия. Однако на этом он фактически и остановился, отметив лишь сходные приемы преодоления этими писателями традиционной романной формы как признаки пародийности.
Хотя Шкловский сознательно ограничивал свою задачу констатацией сходства («… я не столько буду стараться выяснить вопрос о влиянии Стерна на Пушкина, сколько подчеркну черты творчества, общие для обоих писателей» ), он не смог обойти вопроса именно о влиянии : слишком очевидным было заимствование Пушкиным большинства литературных приемов Стерна. Более того, бросается в глаза, что Пушкин всеми силами старался адресовать читателя к Стерну: этими демонстративными заимствованиями и отсылками и собственными примечаниями к своему роману он включал оба романа Стерна в орбиту «ЕВГЕНИЯ ОНЕГИНА» .
Это объясняется в немалой степени тем, что оба писателя, каждый – в свое время и в своей стране, боролись с классицизмом и архаистами, что в обоих случаях эта литературная борьба была жестокой и переходила на личности, в жизнь, и что оба писателя испытывали на себе ее удары. Но при этом следует помнить – и мы уже писали об этом, – что, говоря о Пушкине, наше литературоведение термин «влияние» употребляло не по адресу и что для него использование чужой литературной формы никогда не было ни препятствием, ни этической проблемой: для Пушкина романная форма Стерна стала лишь одним из удобных сосудов для розлива своего, поэтического содержания.