Обстановка в стране становилась все более беспокойной, шли приготовления к войне с бурами. В английской прессе повсеместно обсуждалось убийство в Йоханнесбурге 18 декабря 1898 г. англичанина бурским полицейским. Писали, что, пытаясь арестовать его, полицейский ворвался в дом англичанина и беспричинно застрелил его. Всячески нагнетались антибурские настроения. Пробурская партия в Великобритании тоже подливала масла в огонь: «Глянь-ка на этого храброго малого, который не пасует перед великаном! Ура нидерландцам в Южной Африке, их не запугаешь! Отлично было бы, не правда ли, на сей раз разбить этого верзилу?». Да, и в Европе тогда у Англии союзников не было. Назревавший конфликт с двумя нидерландскими республиками на полуострове Южной Африки – Трансваалем и Оранжевым свободным государством – был вызван рядом причин. Последняя формально считалась независимой, а над Трансваалем Великобритания осуществляла сюзеренитет – весьма неопределенное политическое действо. Более полувека назад этот регион был заселен бурами – выходцами из британской Капской колонии. Это был довольно воинственный народ, изгнавший зулусские племена, победив их вождя Дингаана. Они жили на удаленных друг от друга фермах, и у них периодически случались стычки с англичанами. И главное – в 1886 г. были открыты золотые рудники стоимостью в 700 млн фунтов стерлингов. В Трансвааль устремилось множество приезжих, которых буры называли уитлендерами, в большинстве своем англичане. Последние стали бороться за свои политические и экономические права и даже в 1895 г. приняли решение о вооруженном восстании. В мае 1899 г. сэр Альфред Милнер из Южной Африки призвал Соединенное Королевство вмешаться в события на стороне уитлендеров.
Голсуорси было очевидно, что в основе агрессивной политики Великобритании лежит желание получить полный контроль над золотыми месторождениями. Развязывать войну по этой причине он считал безнравственным. Он говорил это Аде и добавлял, что его совсем не удивляет отсутствие результатов на переговорах в Блумфонтейне между Президентом Трансвааля Паулем Крюгером и Комиссаром Соединенного Королевства Альфредом Милнером.
Правительство лорда Солсбери с июля по сентябрь слало в Йоханнесбург ноту за нотой, но отказываться от сюзеренитета было не намерено. А у Президента Крюгера, к которому присоединился Президент Оранжевого свободного государства Стейн, не было желания уступать. Поэтому к спешно переброшенным из Индии и Средиземноморья войскам стали готовить к отправке из Англии армейский корпус из трех дивизий под командованием сэра Редверса Буллера.
Проходя мимо паба, Джон мог слышать: «Старик Крюгер? Скажешь тоже! Он не продержится и двух недель!». А если подойти к митингующим, собиравшимся в сумерках и при свете керосиновых фонарей протестующим против приготовления к войне, сторонникам «Малой Англии» и пробурских организаций, то можно было попасть в потасовку. Пока англичане собирались объявить ультиматум Президенту Крюгеру, он сам предъявил Лондону свой очень жесткий ультиматум. В нем содержалось требование отвода британских войск от его границ и немедленного вывода их из Южной Африки. На ответ отводилось не более двух суток.
Джон поднялся с глубокого сидения красного бархатного кресла своего клуба Юниор Карлтон, ему захотелось навестить своих родителей. Он надел пальто и шляпу и вышел на Пэлл Мэлл. Да, именно мягкую фетровую серую шляпу, Джон никогда не носил цилиндр или котелок, столь распространенные у представителей его социального слоя, и в этом, отчасти, выражался его дух свободы. На Трафальгар-сквер он увидел какое-то оживление, какой-то шум, несшийся ему навстречу со Стрэнда. То была орава газетчиков, выкрикивавших что-то так громко, что нельзя было разобрать ни одного слова. Джон остановился, прислушиваясь, и сразу же один из них подбежал к нему:
– Экстренный выпуск! Ультиматум Крюгера! Война объявлена!
Он купил газету. Действительно, экстренное сообщение! 11 октября 1899 г. правительством Великобритании объявлено состояние войны. «Но там и войск-то нет, – подумал Джон, – правительство, как всегда, прозевало. Черт бы побрал этих газетных крыс! Понадобилось будить всех в такое позднее время. Словно нельзя было подождать до утра». И он с беспокойством подумал о своем отце. Газетчики могут орать и у него под окнами. Окликнув кеб, он сел в него и приказал везти себя на Кембридж Гейт.
Джон уже собирался пройти к отцу в спальню, но задержался, так как ему внезапно пришло в голову спросить у дворецкого:
– Что вы думаете обо всем этом?
Дворецкий перестал водить мягкой щеткой по шляпе Джона, слегка наклонил лицо вперед и сказал, понизив голос:
– Ну что же, сэр, у них, конечно, нет никаких шансов, но я слышал, что они отличные стрелки. У меня сын в Иннискиллингском полку.
– У вас сын? Да что вы, а я даже не знал, что вы женаты.
– Да, сэр. Я никогда не говорю об этом. Я думаю, что его теперь пошлют туда.
Легкое удивление, которое почувствовал Джон, сделав неожиданное открытие, что ему так мало известно о человеке, которого, как ему казалось, он так хорошо знает, тут же растворилось в другом легком удивлении, вызванном другим неожиданным открытием, что война может задеть кого-нибудь лично. Теоретически он, конечно, понимал это, но сейчас его ужаснула беззащитность маленького человека.
Джон остановился на площадке у спальни отца, раздумывая, стоит ли ему войти и сказать несколько успокоительных слов. Он приоткрыл лестничное окно и прислушался. Ничто не нарушало обычную для этого времени тишину, и Джон уже собирался пройти выше в свою комнату, которую для него всегда держали наготове, как вдруг услышал где-то вдали хриплый пронзительный крик газетчика. Так и есть, и сейчас он заорет около дома! Джон постучал и вошел.
Отец не спал, но уже был в постели. Шум на улице явно встревожил его.
– Все благополучно! – сказал Джон, – Это не пожар. Буры объявили войну – вот и все.
Отец принял это известие спокойней, чем он думал, и только сказал:
– Ты сегодня здесь ночуешь, мой мальчик?
Джон, уверив отца, что он останется ночевать здесь, пожал ему руку и направился в свою комнату.
Сестры Джона и Ада восприняли начало войны Великобританией с негодованием.
– С какой стати мы вмешиваемся в их дела? – вопрошали они, – Если буры выставят этих уитлендеров, так им и надо. Они только наживаются там.
И, хотя их нельзя было назвать бурофилками, они искренне недоумевали: «Почему, собственно, мы не можем оставить буров в покое? Ведь все эти разговоры о сюзеренитете и соблюдении международного договора – сплошное лицемерие. Буры гораздо слабее нас. Мы могли бы позволить себе быть более великодушными». Не все тогда понимали, что основная причина войны заключалась во вновь открытых колоссальных месторождениях золота.
И из пабов доносилось о Крюгере: «Этот малый совсем потерял голову?». И шарманка играла «Солдат Королевы».
А буры на следующий день после объявления войны начали наступление, и из Южной Африки поступали шокирующие и тревожные сообщения. Пять столкновений со стороны Наталя закончились для англичан поражением. И численность буров, и качество их вооружения, главным образом артиллерии, были сильно недооценены.
К началу ноября английское войско численностью около одиннадцати тысяч было окружено в Ледисмите. Транспортные суда с войсками генерала сэра Редверса Буллера приближались к Кейптауну. Из лондонских пабов неслось: «Буллер им покажет». Прибытие армейского корпуса предотвратило вторжение буров в Капскую колонию. Тем не менее время с 7 по 17 декабря стало для Англии «черной неделей».
«Проигранные за одну неделю три битвы низвели военный престиж Великобритании до самого низкого в XIX веке уровня», – писала германская пресса. Злорадствовала и ликовала печать также во Франции, Австро-Венгрии и России.
Лорд Робертс был назначен Верховным главнокомандующим в Южной Африке, а начальником штаба – генерал лорд Китченер. Дополнительно туда была направлена шестая дивизия, седьмая мобилизовалась, и были приглашены добровольцы со всей Империи. Супруг Ады Артур Голсуорси тоже отправился в Южную Африку.
1 мая 1900 г. лорд Робертс начал наступление на Йоханнесбург и Преторию. И уже 30 мая, за день до того, как лорд Робертс вступил в Йоханнесбург, президент Крюгер бежал в Европу, прихватив государственные архивы. А в начале июня и столица Трансвааля, Претория, была завоевана англичанами. Но война в Южной Африке не была закончена. Буры повсеместно проводили дерзкие партизанские налеты. Тем не менее к середине 1902 г. война с бурами закончилась завоеванием обеих республик, как Трансвааля, так и Оранжевой, которые вошли в состав британских владений.
Конечно, эти несколько лет отсутствия супруга принесли Аде облегчение и несколько большую свободу. А Джон Голсуорси продолжал напряженно работать. Он приступил к написанию нового романа «Вилла Рубейн». Если в предыдущем романе, носящем биографический, очень личный характер, отражены переживания самого автора и Ады, то в новом Голсуорси берет за прототипы главных героев свою старшую сестру Лилиан и ее мужа Георга Саутера. Он, как и герой романа, родился в простой крестьянской семье в Тирольских Альпах. «Я пас коров, – рассказывал он о своей жизни, – спал на копнах сена, а зимой рубил лес. В деревне меня обычно называли бездельником и “паршивой овцой”. Да почему? – пытается понять он такое отношение к себе. – Я работал не меньше других. Но мне хотелось удрать оттуда. Если люди не понимают, чего ты хочешь, то они всегда называют тебя бездельником. А для меня главное – моя работа и стремление увидеть красоту мира. Более того, мое творчество и есть моя жизнь. В противном случае я разве когда-нибудь покинул родную деревню и прошел бы через все, что мне пришлось пройти, чтобы стать хотя бы тем, кем я стал сейчас?».
Сестра Джона Голсуорси Лилиан, сама тонко понимающая искусство, не могла не влюбиться в талантливого и решительного Георга. Жить для искусства, красоты – в этом, считает Голсуорси, состоит счастье.
Сюжет позволяет Голсуорси рассмотреть проблему брака под социальным углом. Различия в социальном происхождении сильно затрудняют возможности заключения брачного союза. Ведь для большинства представителей среднего класса неблагородное происхождение уже преступление! Такое отношение было неприемлемо для свободолюбивых крестьян горных районов. Так, в Тироле они никогда не были крепостными. У них было самоуправление, отличающееся демократическими формами.
И отношение к искусству, пытается показать Голсуорси, определяется социокультурной атмосферой. В среде, где деньги являются не только всеобщим эквивалентом, но и единственной ценностью, неизбежен конфликт творца и потребителя. И герой его романа повторяет мысли Георга Саутера. «Будь я самым замечательным художником в мире, – говорит он, – боюсь, что обыватель не дал бы за меня и ломаного гроша; но, если бы я мог показать ему пачку чеков, полученную за мои картины, пусть даже самые плохие, он проникся бы ко мне уважением…».
В таких условиях, чтобы достичь чего-либо стоящего, необходимо преодолевать одно препятствие за другим, во многом отказывать себе. И Голсуорси вкладывает в уста младшей сестры героини романа свою мысль:
«Мужаться – это не плакать и не жаловаться, отказываясь от счастья». Голсуорси считал, что человек может противопоставить ударам судьбы, «парадоксальности» или «ироничности» жизни мужество, ему следует быть стоиком. По учению стоиков добродетель не что иное, как воля. Эпиктет, философ-стоик, говорил: «Уничтожь заблуждение, и ты уничтожишь зло». А Марк Аврелий в своей книге «Наедине с собой» писал: «Сегодня я встречу честолюбца, лжеца, несправедливого человека, несносного болтуна; они таковы, ибо невежественны». Особо ценил Голсуорси в учении Эпиктета его требование о необходимости выработки такой нравственной позиции, при которой человек в любых условиях богатства или нищеты, власти или рабства сохраняет внутреннюю независимость от этих условий и духовную свободу. Для этого он должен разделить все вещи и дела на зависящие от него и не зависящие, в первых мужественно исполнять свой долг вопреки всему, вторые игнорировать.
Роман «Вилла Рубейн» опять же под псевдонимом Джон Синджон был опубликован в 1900 г. Как отмечал сам автор, это произведение было «более искренно, в нем больше воздуха, оно стройнее в композиционном отношении», чем предыдущее. На протяжении последующих нескольких лет Голсуорси переделывал роман, и при переиздании, осуществленном Даквортом в 1907 г., автором уже был указан Джон Голсуорси.
Джон получил одобряющие письма от признанных писателей. Так, Герберт Уэллс писал ему: «Дорогой Голсуорси, с вашей стороны было очень любезно прислать мне книгу, которую я прочел с живым интересом и удовольствием. Мне кажется, она свидетельствует об умении произвести желаемый эффект и что характеры (особенно стариков) хорошо задуманы и прорисованы». Образ художника, по его мнению, менее убедителен: «Видите ли, я законченный скептик и не верю ни в Бога, ни в Короля, ни в национальность, а также в “артистический темперамент”. Никогда не встречал такого, очевидно, потому, что не обладаю необходимым чутьем и симпатией для распознавания подобного феномена».
А Форд Мэдокс Форд (Хьюффер) писал ему: «Когда читаешь книгу, всегда хочется понять, что за человек ее написал. В данном случае с ним все в порядке, голос у него правильный, ему есть что сказать достойного внимания: есть философия, и он может донести ее до нас… Но, главное, вы имеете право писать, и я, завистливый член того же цеха, не могу сделать вам лучшего или более искреннего комплимента». Голсуорси не мог принять совет Форда «держаться в отдалении» от своих персонажей. Так, он указывал на Тургенева, кстати одного из самых любимых писателей Джона, который «обладал очень значительным запасом симпатии к человеку, однако, вкладывая ее в своих Базаровых, в свою молодежь и стариков, в своих девушек и зрелых женщин, он все время чувствовал себя творцом, находящимся над ними на неизмеримой высоте, и иногда он не может этого скрыть».
Для Голсуорси нет задачи отделить собственную личность от личности персонажа, особенно вызывающего его симпатию, не закрывать глаза на «недостатки» героя и быть с ним строгим и беспристрастным. Он, наоборот, стремился к достижению единства наблюдателя и наблюдаемого, хотя считал, что такой подход не должен исключать собственного видения и понимания «вещей». Голсуорси подчеркивал необходимость для произведения нести отпечаток индивидуальности автора. И в своем ответе Форду он писал: «“Я” наблюдателя, причудливо переплетаясь с наблюдаемыми явлениями, образует ткань любого шедевра, благодаря этому можно совершенно четко определить темперамент автора книги». «Я никогда не видел де Мопассана или Чехова во плоти… но их творчество производит на меня удивительно сильное ощущение личности каждого». «Такое тонкое сплетение наблюдателя с тем, что он наблюдает, возникает в итоге долгих и мучительных раздумий…».
Джон осознавал, что он не только стал постигать «технику писательского ремесла», но и стал ощущать «единство наблюдателя с тем, что он наблюдает».
Вместе с тем это вело к тому, что Форд Медокс, отмечая «изысканность» романа Голсуорси, критиковал его за недостаток остроты чувства, которую он прекрасно показал в романе «Джослин». «В салате недостает уксуса. Ты слишком мягок, слишком почтителен со своими героями; у тебя не хватает презрения, недостаточно saeva indignation (яростное раздражение – лат.). Добавь в книгу побольше оттенков, ведь в ней заложено многообразие красок. Один из твоих героев мерзок и в то же время жалок; другой более целен, но это не вписывается в роман».
Тем не менее роман явно удался, и Конрад писал о нем сестре Джона Мейбл: «Творчество моего друга – замечательное свидетельство того, чего можно достичь, упорно стремясь к намеченной цели и обладая выдающимся талантом. Все теперь зависит от самого Джона, насколько он сумеет овладеть своим талантом и развить его».
Все действие романа «Вилла Рубейн» происходило в Тироле. Поэтому Джону в 1899 г. хотелось посетить Тироль. В прошлом году он с Адой выезжал в Италию и на Ривьеру. Тогда открыто появляться вместе они могли только во время заграничных путешествий. В этих поездках Джон выступал в качестве «сопровождающего лица» Ады, что облегчалось еще и тем, что у них была одна фамилия – Голсуорси. Они оба, и особенно Ада, любили заграничные поездки и много времени ежегодно проводили в путешествиях, ставших их образом жизни. Еще в октябре 1897 г. Джон писал своему другу Сент Джону Хорнби: «Я – вечный странник, никогда не знаю, куда подамся через месяц, но, как тебе известно, твердо убежден в том, что прелесть жизни состоит в движении. Нужно для начала стать доверенным лицом при заключении брачного контракта одного из твоих друзей, вести его дела и так войти в привычную колею – или же заняться чем-нибудь, что удержало бы меня в определенном месте… Наверное, я буду прав, если скажу тебе, что я не из этой породы». Путешествия не мешали творчеству Джона, он научился писать даже в поездках. Ада в своих путевых заметках отмечала, что писателя «невозможно лишить его дела, если он только сам этого не захочет. Блокнот, ручка, походная чернильница (так как наш писатель не желал пользоваться авторучками: это был некий ритуал – задумчиво, размеренно, ритмично погружать ручку в чернильницу было ему необходимо так же, как и дышать, хотя он и не осознавал этого), и, таким образом, он был во всеоружии».
Во Франции, когда на Ривьере было слишком жарко, они предпочитали Бретань. Промышленности в регионе почти не было, зато был свежий воздух и почти половину земель составляли живописные пустоши – ланды. Так, в Бретани они часто останавливались в Ландро близ Луары в окрестностях Нанта. Для этой местности характерен разбросанный тип поселений. Поселения, состоящие из двух-пяти домов, расположены на большом расстоянии одно от другого и окружены полями, огражденными рвами и насыпями с живыми изгородями из дуба или бука. Живые изгороди создают впечатление лесистости. Но, пожалуй, самым излюбленным местом для них были Доломитовые Альпы. Они там останавливались, как правило, в Кортине – зимнем курорте на высоте 1200 метров, в 150 км к северу от Венеции. Этот горный курорт тогда, как и города Тренто и Больцано, по-немецки Боцен, северные берега озера Гарда и весь район южного Тироля входили в Австро-Венгерскую Империю. Джон и Ада хорошо знали, что фермеры высокогорных районов, следуя вековым традициям, практиковали сезонный выпас скота на различных пастбищах. Весной они перегоняли животных на высокогорные пастбища, а осенью сгоняли обратно вниз. Район перевала Нидерйох, соединяющий Тироль с Италией, проходят ежегодно летом тысячи овец в поисках свежей пастбищной земли. Все это Джон и Ада могли видеть, как и сезонные календарные праздники, например в Тироле Альмабтрий в начале октября, символизирующий возвращение коров с альпийских пастбищ, с красочными шествиями и шумным весельем. Тогда они услышали своеобразное горловое пение горцев – йодли. Они могли услышать различные истории и легенды о ведьмах, бесах, великанах и диких тварях. Так, в XIX веке хребет Катиначчо в западных Доломитах, отдаленный уголок крутых скалистых склонов и глубоких ущелий, местный судья, бывший также литератором, Кристоманнос называл «вратами в царство бессмертных призраков и горных великанов». В Баварии острые пики – два больших зубца и семь меньших – горы Ватцман представлялись королем-садистом, королевой и их детьми, превращенными в камень в наказание за творимые ими страшные жестокости и зверства. Джон и Ада любовались не только горными пиками, но и прибрежными красотами многочисленных озер, как, например, полюбившегося им озера Санто-Кроче в Доломитовых Альпах. А выходя из Кортины – д’Ампеццо, они долго могли видеть белую колокольню местного храма, возвышающегося над селением.
Действие романа, который писал в это время Джон, проходило в Боцене. Ему было просто необходимо собственными глазами видеть пейзажи, на фоне которых разворачивается действие. Он замечает, что обычно реки в городе имеют на солнце цвет расплавленной бронзы. Но в тот год снег таял очень бурно, и Тальфер стал совсем коричневым, а Ейзан – голубым. Они сливались в Эч, который приобретал зеленый цвет. В самом городке на улицах под сводами деревьев стоял едкий запах коров и кожи, дыма, винных бочек и нечистот. Мостовая была вымощена булыжником. На востоке над городом поднимались из марева и сверкали снежные вершины гор. Джон чувствовал печать какой-то строгой простоты, лежащую на этом пейзаже: на крышах и шпилях, на долинах и дремотных склонах гор с их желтыми утесами, алой россыпью цветов и водопадами, похожими на летящие по ветру хвосты белых лошадей.
Джон и Ада могли посещать спектакли под открытым небом, и им особенно запомнилась пьеса об Андреасе Гофер (1767–1810) – руководителе вооруженной борьбы тирольских крестьян с наполеоновской армией, оккупировавшей Тироль. После подавления восстания народный герой был расстрелян. Они видели, как в Меране к открытому театру под сенью замка Тироль через луга стекались толпы народа: высокие горцы в коротких кожаных штанах выше колен и шляпах с орлиными перьями, торговцы, почтенные горожане с женами, туристы, актеры и прочая публика. Зрители, сбившиеся вокруг высоких подмостков, изнемогали от зноя. В пьесе изображалось восстание 1809 года, деревенская жизнь, танцы, пение йодлей. Они возвращались по долине, внизу была видна деревня: белые дома, крытые красноватой черепицей, с шапками дыма над ними, виноградники, в которых уже начали распускаться молодые листочки, красный шпиль, лента бурлящего потока, старинный каменный крест.
Замок Рункельштейн – серый, слепой, бессильный – все еще царит над долиной. Бойницы, которые некогда, словно глаза, настороженно следили за всадниками, пробивавшими себе путь в снегу, и не робели перед пушечными ядрами и заревом факелов, ныне служат пристанищем для птиц, которые вьют здесь гнезда. Стены заросли плющом до самого верха. В главной башне вместо суровых, закованных в латы воинов теперь находится деревянный щит, на котором изложена история замка и запечатлены рекомендации, где перекусить. Только ночью, когда холодный свет Луны зальет все вокруг серебром, замок стоит высоко над рекой, как мрачная тень своего славного прошлого.
Но утром с первыми лучами Солнца чары рассеивались, и над всем царили величественные вершины «Fünffin – gerspitze» («Пик Пяти Пальцев» – нем.), сверкавшие под его лучами, как гигантские кристаллы.
Много и часто меняющая места жительства с юных лет Ада выработала собственную технику путешествий, которая делала ее и Джона уверенно самодостаточными и независимыми от их окружения. По прибытии на новое место они быстро поселялись. Десятью минутами позже Ада преобразовывала их комнату, воссоздавая привычную домашнюю атмосферу. Джон всегда старался, насколько это было возможно, все тщательно планировать на будущее, и Ада рассматривала перечень всех пунктов. Конечно, у них было три основных цели – само Солнце, некоторый отдых и значительные длительные периоды времени, вполне достаточные для работы, так как Джон не мог писать в поездах и очень мало писал на пароходах.
Перед завтраком Джон и Ада обычно играли в теннис или катались верхом, но в те первые совместные путешествия они много ходили пешком. Позже Ада вспоминала: «Обычно выбиралось какое-нибудь живописное место – Кортина или, скажем, Ландро – в качестве отправного пункта, и мы совершали длительную прогулку, выходя до восхода солнца и возвращаясь в темноте. Сначала бывало очень холодно, но если через четверть часа мы не разогревались, то дело было либо в неважной погоде, либо мы просто плохо оделись. Выпив с утра только кофе с булочкой, уже в семь часов мы приступали к легкому второму завтраку. И так в течение всего дня – лишь легкие закуски с двух-трехчасовым интервалом. Мы считали такой распорядок дня менее утомительным и более благоприятным, чем обычные обильные застолья и последующий неподвижный отдых».
Но «дни отдыха» они себе все же устраивали и тогда любили сидеть на «тяжелых деревянных балконах, где пили кофе, ели булочки и мед, наслаждаясь свежим бодрящим утренним солнышком. «Эти дни были действительно отдыхом после наших походов, требовавших большого напряжения; Джон понемногу писал».
Ада писала, что на отдыхе в Доломитовых Альпах они поставили собственный рекорд – «31 милю, пройденную без особой усталости, так как мы дышали чистым горным воздухом».