Лондонский климат большую часть года неблагоприятен для здоровья человека, за исключением последних весенних и первых летних месяцев. Неслучайно Лондонские сезоны, на которые в свои городские особняки из поместий съезжалась английская аристократия, начинались в апреле и практически заканчивались в июле. Светские мероприятия, в том числе приемы и балы, приходились именно на это время, затем высшие слои общества покидали столицу Империи, и в этом смысле город пустел.

Вернувшись в Лондон осенью из-за границы, Джон и Ада заключили брак и первый уик-энд в новом качестве провели в Литтлхэмптоне, в графстве Суссекс, сохранившем имя Сакского королевства. В графстве много старинных городов, расположенных преимущественно по берегу или вблизи моря. В них имеются уникальные архитектурные памятники, а в летнее время они имеют функции купальных местечек. Так, небольшой город Чичестер, бывший римской стоянкой Речни, когда берега соседнего приморского устья имели другие очертания, сохраняют два собора XIII и XIV веков. Это единственные в своем роде готические здания в Англии. Несколько восточнее на побережье у устья реки Арена и располагается Литтлхэмптон, чуть южнее города Аренделя, украшенного двумя замками, готическими развалинами и роскошным современным дворцом. Конечно, климатические условия здесь, на побережье, были более благоприятны, но неотложные дела звали семью Голсуорси снова в Лондон. К тому же в первые недели пребывания в Лондоне они часто совершали продолжительные ответные или прямые визиты. Они приехали в Норвич и остановились в загородном доме родителей Ральфа Моттрэма, в котором они жили в отставке. Ральф опасался, что его семья будет выглядеть очень провинциальной, но ни Ада, ни Джек не показали этого. Они излучали радость и счастье, лучи которого падали на окружающих. Поддерживая начинающего поэта, они снабдили его не только советами, но и книгами и пригласили в Лондон.

Хотя Ада привела дом в порядок и сделала его удобным для жизни, 30 октября 1905 г. она писала Ральфу: «…Я почти все время вожусь с нашим домиком. Он уже почти совсем готов. Джек ужасно простудился, так что мы собираемся покинуть нашу страну в конце недели, но не можем уехать на уик-энд даже за город. Зимой Норвич не такая черная дыра, как Лондон, здесь я не могла даже наслаждаться сегодня утром медным отливом солнца, которое просвечивало через ржавого цвета облакб. Вместо этого мне пришлось все время закрывать платком нос, чтобы защитить свои легкие».

Джек, как многие мускулистые сильные мужчины, был подвержен насморку, а Ада – заболеваниям бронхов. Эти недомогания заставили их покинуть Лондон и отправиться в Салкомб в Девоне, что позволило им также снизить нагрузки общественной жизни, в которую их щедрость вовлекла после возвращения в Лондон. Надо сказать, что осенью в Лондоне случаются самые густые туманы, в каких человеку очень трудно дышать. Часто они медленно превращаются в пронизывающую сырость, от которой промокаешь сильнее, чем от проливного дождя. Чаще всего туманы случаются в ноябре, а густота их объясняется тем, что атмосфера многомиллионного города насыщена дымом и копотью бесчисленных заводов и фабрик и от каминов в жилых домах, которые топят углем. Поэтому лондонские туманы получили название смоки-фог, или (по-русски) смог. И когда эта копоть смешивается и впитывается в осенние облака и спадает на город, почти вся уличная жизнь Лондона замирает. Изредка, почти на ощупь по главным улицам двигаются омнибусы с впереди идущим провожатым с фонарем в руке. Если вас случайно захватил туман, то вы сможете плутать всю ночь. Места развлечений практически пустуют. Но основной вред смоки-фог наносит дыхательным путям человека, поэтому неудивительно, что чета Голсуорси покинула Лондон. Они прибыли в графство Девон. Многие прибрежные города его являются портами или находятся в прямом сообщении с устьями рек, впадающих в море. К югу от наиболее выдвинувшегося полуострова Девона открывается рейд Салкомба. Именно в этом городе в Отеле Болд-Хед и остановились Голсуорси. Этот небольшой городок не имеет прямых заграничных сношений, спокойный, но обладающий собственным флотом. Сразу к востоку от полуострова, заканчивающегося мысом Старт-Пойнт, открывается извилистый залив Дарт, куда впадет река того же названия, имеющая живописный вид.

Но и в этих спокойных и очаровательных курортах ощущалась тревожная социально-политическая обстановка в стране. Особое недовольство вызывало влияние «русскими методами» на массы трудящихся. Бурные митинги и демонстрации безработных, выступления масс против дипломатического сближения Англии с царской Россией сопровождались ожесточенными схватками с полицией. А бунт военных моряков в Портсмуте в 1906 г. показал насколько близко страна подошла к социальному взрыву.

Такая ситуация привела к досрочной отставке консервативного правительства в декабре 1905 г., и тогда же, еще до парламентских выборов, власть перешла к либеральному кабинету. Лидер либералов Г. Кэмпбелл-Баннерман в состав правительства включил как либералов – Э. Грея, Г. Асквита и Р. Холдена, которые соответственно получили портфели министра иностранных дел, канцлера казначейства (министра финансов) и военного министра, – так и радикалов – Д. Ллойд-Джорджа, У. Черчилля, Г. Сэмюэля, причем первый из них получил портфель министра торговли и промышленности и, таким образом, получил возможность непосредственного влияния на проблемы, связанные с рабочим движением.

Парламентские выборы 1906 г. принесли победу либеральной партии, получившей 401 место в парламенте, тогда как консерваторы вместе с юнионистами набрали всего 157, ирландская фракция – 83, лейбористская партия – 29. Следующее десятилетие вплоть до 1915 г. либералы оставались у власти. В 1908 г. премьер-министром стал Асквит, а канцлером казначейства – Ллойд-Джордж; несколько позже Черчилль стал министром внутренних дел, а затем возглавил морское министерство.

Либеральный кабинет стал сразу проводить умеренные социальные реформы. В 1906 г. был принят Закон о трудовых конфликтах, полностью восстановивший право на стачку. Через два года было установлено право на пенсию при достижении 70-летнего возраста, 8-часовой рабочий день для шахтеров, а в 1911 г. было введено социальное страхование по болезни, инвалидности и безработице.

Джон Голсуорси – автор романов с острой критикой социальной ситуации в стране – пристально следил за происходящими политическими процессами в Англии.

Ада писала 7 января 1906 г. из Салкомба Ральфу Моттрэму: «Мы получаем тонны писем здесь, но ничего от вас… Не сомневаюсь, вы получили некое возбуждение от выборов. Совесть Джека толкает его в Лондон голосовать. Он пытается склонить нашего лендлорда древнего Девонширского типажа (Девонианца) к свободной торговле и профсоюзам, но Старый Девонианец имеет своего рода скользящую шкалу аргументов, за которые трудно ухватиться, так быстро они скользят. Он говорит, что весьма открыт к доводам и в настоящее время сделал выбор голосовать за мистера Бальфура» (Артур Джеймс Бальфур (1842–1930) – премьер-министр в 1902–1905 гг., консерватор. – А. К.). И в февральском письме Ады Моттрэму снова подчеркнуто: «Предстоящие выборы очень нас взбудоражили. Не помню, писала ли я вам, что Джек предпринял утомительное путешествие в Лондон и обратно, чтобы проголосовать?». В письмах Моттрэму самого Голсуорси превалирует литературная тематика: «Сейчас читаю Мюрравскую “Электру” – английский не совсем такой, как у других; пьеса требует повторного и, может быть, и третьего прочтения; но что за утонченная и проникновенная трагедия… Мы посмотрели две пьесы Бернарда Шоу “Джон Буль и др.” и “Человек и сверхчеловек”, нищий рассердил меня своим Вилльямином, взятым от Вильяма, но он остроумный, собака, и его работа (достаточно преходящая) служит хорошим современным целям. Он только раздражает своими претензиями и личностью; я старался возбудить Гарнетовскую ирландскую кровь в дубовости его сельского жителя, но не преуспел. Я был занят корректурой (Собственника) последние три недели.

…

Я сочувствую твоей неспособности исправлять поэмы… если мы решим опубликовать небольшой том… Я поставлю условие, чтобы ты получил работу и оплату (в любом случае), проходящими через мои руки… поэзия – это не бизнес, это излияние или болезнь, как мы знаем…

Моя корректура еще только идет по почте, этот мой новый роман поглощает все мое время, а также волнующие мысли о небольшой пьесе. Я не буду печатать (“Собственника”) до марта, так что не жди…».

Голсуорси предложил Ральфу познакомить его с Фордом Мэдоксом Хьюффером, который тогда консультировал издательскую фирму Элстон Риверс, планировавшую «издание молодых поэтов, пять томов, в котором он предложил бы тебе один (том). Выпуски должны быть краткими, около 30 страниц. Я думаю, этот шанс тебе не следует отвергать». Голсуорси писал ему также: «Я пишу пьесу, надеюсь закончить ее на этой неделе. Я хотел бы, чтобы ее поставили, но мало в это верю. Театральным режиссерам приходится просматривать за неделю до сорока пьес, а у меня нет оснований полагать, что моя пьеса лучше других. “Собственник”, предположительно, выйдет в следующем месяце. Он хорошо напечатан и все такое, я полагаю».

Написать пьесу предложил Голсуорси Эдвард Гарнет для только что созданной антрепризы Ведренна – Баркера. Сначала он отказывался, но затем захотел внести свою лепту в изменение пошлой и косной ситуации в драматургии Великобритании. Еще в 1903 г. он выразил свое отношение к ней в статье «После спектакля». Голсуорси считал, что в каждом человеке рассудок и чувства ведут между собой ожесточенную борьбу. И никто не достигает и даже не стремится достигнуть равновесия между ними, так как последнее вело бы к беспросветной скуке. Но все наши суждения, поступки и мысли суть результат этой вечной борьбы. Человечество оказывается разделенным на людей рассудка и людей сердца. «Мы в Англии в огромном своем большинстве – люди рассудка, за исключением бродяг, ирландцев и художников. И, когда добропорядочный житель Империи видит, что ирландец жертвует обедом ради остроумной шутки, бродяга отказывается от работы, чтобы сохранить свою свободу, а писатель сочиняет пьесу, которая останется лежать в ящике его стола, он не сердится, не говорит горьких слов; он жалеет этих несчастных, понимая, что они поддаются голосу таинственного желания, стремятся утолить жажду ощущений, никому, кроме них, неведомую, к тому же они составляют ничтожное меньшинство».

Голсуорси надеялся на наличие чувства юмора у своего читателя и продолжал в том же духе.

«Эта вот приличная диспропорция между чувством и рассудком и породила шедевры виднейших современных английских драматургов. Они полагают, что люди не создают нормы нравственности, но сами созданы для нравственности. И что первейшая обязанность драматурга не столько показать, как силы природы воздействуют на человека, сколько утвердить торжество той или иной априорной концепции. Они предлагают нам пьесы, которые в точности соответствуют требованиям рассудка, господствующим в обществе. Ибо все виднейшие наши драматурги – сами люди рассудка, люди здравомыслящие и глубоко убежденные в том, что художники безумны, а в ящиках стола – темно и мрачно».

Голсуорси полагал, что, если произвести опрос зрителей салонной драмы после спектакля, на каждые 90 человек, считающих, что лучшие, самые захватывающие моменты в пьесе – это риторический монолог героя и самоотречение героини, только 10 стали бы утверждать, вопреки рассудку, что ее «О мистер…», когда он ее целует, и ее вальс на крыше под шарманку стоят всей остальной пьесы. В них вся тоска по любви, по радости, которая таится в глубине каждого человеческого сердца, другими словами – в них человеческое сердце раскрывается, а это слишком опасно в жизни, неразрывно связанной с добыванием хлеба насущного.

«Герой, задуманный всерьез, – это тип нравственно испорченного человека, о чем нам твердят и все другие персонажи, и он сам. Он преследует девушку, в которую страстно влюблен. В конце пьесы, когда он мог бы добиться успеха, драматург заставляет его отступиться, лишая тем самым его образа нравственной испорченности и спасая героиню от потери своей добродетели, а заодно и возможности выйти замуж за человека, которого она не любит.

Героиня представляет собой тип привязчивой, слабой, падкой на удовольствия девушки. Она показана в различных ситуациях с единственной целью – продемонстрировать безобидную неустойчивость этой бедной маленькой щепки в бурных волнах жизни. Наконец, дойдя до «кульминационной сцены», героиня, столкнувшаяся вплотную с тем, что так шокирует рассудок, проявляет неизвестно откуда взявшуюся твердость и сводит на нет те представления о ней, которые она так старалась нам внушить. Стоило ли изображать героиню слабой, если в важной ситуации она оказалась сильной?

Это возвращает нас к тому трогательному единству, которое существует между виднейшими современными драматургами и зрителями.

Люди сердца и люди рассудка! Пока соотношение между ними не станет обратным, пока Луна не засияет среди дня, до тех пор виднейшие современные драматурги не поверят, что главное в жизни не законный брак и не положение в обществе, но любовь и смерть; что корень искусства – чувства; что неизбежностью не стоит пренебрегать и что единственная эпическая добродетель – это мужество».

Антиреализм салонной драмы выражался в развитии характеров на сцене, соответствующем не правде жизни и чувствам, а по умозрительной схеме, превращающих героев в марионетки. Тем самым разыгрываются «высоконравственные» развлекательные мелодрамы, не затрагивающие ни чувств, ни мыслей зрителя.

Это понимал не только Голсуорси, но и ряд передовых драматургов и театральных деятелей. Так, Бернард Шоу окрестил «хорошо сделанные пьесы» «sardouledom», соединив фамилию французского драматурга Викторьена Сарду и английское слово скука – «Boredom». В то время как в Англии на сцене шли развлекательные комедии и мелодрамы современных драматургов, в Европе появились авторы, сыгравшие революционную роль в развитии драматургии. В первую очередь здесь следует назвать норвежского драматурга Генрика Ибсена. Его реалистические драмы произвели огромное впечатление на мыслящую публику, но реакционная критика обвиняла их в ниспровержении моральных норм. Характеризуя искусство Ибсена, Бернард Шоу писал: «Драматургическое новаторство Ибсена и последовавших за ним драматургов состоит, таким образом, в следующем: во-первых, он ввел в пьесу дискуссию и расширил ее права настолько, что, распространившись и вторгшись в действие, она окончательно с ним ассимилировалась. Пьеса и дискуссия практически стали синонимами. Во-вторых, сами зрители включились в число участников драмы, а случаи из их жизни стали сценическими ситуациями».

В конце XIX века в Европе началось движение за создание театров, свободных от коммерциализма, ставивших реалистичные пьесы о жизни. Первым таким театром стал Свободный театр в Париже, открытый Андре Антуаном в 1887 г. В Лондоне Т. Грейн создал в 1891 г. Независимый театр, представлявший пьесы драматургов-реалистов, бывших иностранными авторами. Премьера пьесы английского автора, а именно Б. Шоу, «Дома вдовца», состоялась в нем 9 декабря 1892 г. Шоу ввел в английский театр новый тип пьес – социальную драму. Шоу публиковал свои пьесы, но постановка их встречалась с непреодолимыми препятствиями. Для того чтобы его пьесы регулярно появлялись на английской сцене, нужен был особый театр. Такой театр был создан в 1904 г. антрепренером Джоном Ю. Ведренном (1867–1930) и актером, режиссером, драматургом и историком театра Харли Гренвилл-Баркером (1877–1946), снявшими помещение лондонского «Корт-Тиэтр». Ими была создана труппа для пропаганды «новой драмы». Они ставили пьесы Ибсена, Гаунтмана, Зудермана и Шоу.

Английский театр в Лондоне «Корт» был построен в 1870 г. и первоначально носил имя «Нью-Челси»; но после перестройки в 1871 г. стал называться «Ройал корт-тиэтр». Его расцвет пришелся на 1904–1907 гг., когда им руководили Ведренн и Гренвилл-Баркер, и он примкнул к движению «свободных театров», утверждавших на английской сцене социально значимый репертуар.

Поэтому, когда Джон Голсуорси предложил свою пьесу «Серебряная коробка» к постановке на сцене «Корт-тиэтр», она была сразу же принята. Он отдал пьесу в субботу, и уже в воскресенье ее прочли Гренвилл-Баркер и Бернард Шоу. В понедельник Голсуорси сообщили о решении поставить в театре его пьесу.

Может быть, Голсуорси и не отвлекался бы на написание пьесы, если бы не возникшие у него трудности при написании романа «Даная». В конечном итоге он принял решение сжечь рукопись. Работа над пьесой у Голсуорси продвигалась быстро и через полтора месяца была закончена. В начале марта он обратился к Гарнету за критическими замечаниями. «Пьеса хороша и в настоящем виде, – писал критик после прочтения первого варианта, – но будет лучше, если кое-что вы все же переделаете». Гарнет сам пробовал писать пьесы, но драматург из него не вышел, как и романист. Чувствовалось, что быстрый успех Голсуорси на этих поприщах задевал его. К письму им был приложен список желательных изменений. Некоторые из них были приняты Голсуорси, и, чтобы смягчить горькую пилюлю уже после постановки пьесы, в ответном письме он написал: «Я заметил, что две фразы, которые вы мне предложили для “Серебряной коробки”, вызывают в зале наибольший смех».

Между драматургом и критиком имелось и более серьезное расхождение во взглядах. Гарнет смирился, что в своих пьесах Голсуорси еще более дидактичен, чем в романах. Назидательность в характере Голсуорси могла сделать его пьесы больше похожими на проповеди, чем на развлечения. Гарнет указывал Голсуорси: «Пятая картина хороша и правильно сделана технически, но, по моему мнению, она не совсем соответствует главной идее в целом. Да и сама главная идея мне не совсем нравится: по-вашему, для богатых существуют одни законы, а для бедных – другие». Но это было центральной идеей пьесы. Голсуорси все же имел опыт работы в суде и, будучи убежден в своей правоте, обосновывал свою точку зрения в пьесе.

Сюжет пьесы очень прост. Украдена серебряная сигаретница из дома члена парламента Бартвика. Украл ее муж их домработницы Джонс. В состоянии опьянения он следовал за сыном Бартвиков Джеком и, еще раз выпив с ним, уносит сигаретницу и кошелек женщины, с которой только что расстался Джек, вытащивший «ради смеха» кошелек из ее сумки. На следующий день женщина возвращается с требованием вернуть ей деньги, и родители Джека узнают о его недостойном поведении. Во время судебного заседания Джеку, благодаря влиянию родителей, удается избежать суда, а Джонса, у которого нет влиятельных защитников, приговаривают за кражу к тюремному заключению. Джонс открыто заявил в суде: «И это – правосудие?! А с ним как же? Он напился! Он взял кошелек… он взял кошелек, но… он вышел сухим из воды – денежки выручили… Правосудие!».

Джонс, сопровождая захмелевшего Бартвика-младшего, в ответ на его слова о том, что он либерал, с иронией говорит: «Я, будь оно все неладно, консерватор». Сам автор пьесы – Голсуорси – тоже был консерватором. Он призывал к переменам, но не революционным, справедливо считая, что от последних может быть больше вреда, чем пользы.

Премьера «Серебряной коробки» состоялась 25 сентября 1906 г. Это была такая пьеса, которой давно ждал зритель «независимого театра» и новая антреприза Ведренна – Баркера подыскивала для дневных спектаклей. Имя драматурга Джона Голсуорси стало рядом с именем Бернарда Шоу. Рецензии на пьесу были в основном положительны. В заметке «Уорлд» отмечалось: «У автора “Серебряной коробки” мистера Джона Голсуорси новые идеи проявляются во всем. В его пьесе содержится острая критика тех принципов, которые до сих пор регулируют отношения между имущими и обездоленными сословиями».

В газете «Дейли телеграф» Голсуорси прочитал: «Сегодня днем на сцене “Корт-тиэтр” шествовал суровый, изможденный, мрачный и неприглядный реализм, выведя на всеобщее обозрение группу скорбных персонажей. Шкафы безжалостно распахнуты настежь, из их укромных уголков шествуют потревоженные скелеты… Это он (Джон Голсуорси) делает точно, умно и честно, заслуживая полное признание».

С наибольшим удовольствием он прочитал заметку в журнале «Леди оф Фэшн» под названием «Грядущий человек»: «Возможно, найден наконец “грядущий человек”, признанный действиями отомстить за повсеместную клевету на английского драматурга Джона Голсуорси».

Пьеса получилась такой удачной вопреки, а может быть, благодаря тому, что в области драматургии ее автор был «абсолютно невежествен». Именно так квалифицировал познания Голсуорси в этой сфере журнал «Экэдеми». Свое мнение он обосновывал такими очевидными нарушениями сценических правил, как, например, опускающийся в середине второго акта занавес для смены декораций. Или начало третьего акта эпизодом, не имеющим прямого отношения к действию пьесы. Здесь нашло подтверждение парадоксальное суждение Оскара Уайльда «человек должен знать все или ничего». Незнание сценических канонов придало Голсуорси большую свободу в работе с материалом. В «Экэдеми» отмечалось: «А результатом этих новаций было впечатление реальности событий, правда жизни, которую нужно увидеть, чтобы в нее поверить. Говорить, что это впечатление достигается за счет техники, – значит сказать чепуху. “Техника” – это просто общее обозначение для тех средств, которые автор использует, чтобы сделать сцену, диалог или персонаж эффективными… Это техника м-ра Голсуорси, который создал свой собственный метод, представления жизни на сцене – метод в высшей степени удачный».

Высоко оценивая пьесу, все же делались отдельные замечания. Так, Э. В. Льюкас отмечал, что сатира в ней чересчур заметна. Но Голсуорси писал в такой манере сознательно, так как считал, что только тот писатель переживет свое время, в котором сочетается художник и моралист. И Голсуорси не мог отдать свою пьесу полностью в чужие руки. Поэтому он сам руководил отбором актеров, давал консультации о мельчайших нюансах постановки, не говоря уже о том, что он присутствовал на всех репетициях, выступая в роли еще одного режиссера. Так сложился стиль его участия в постановке своих пьес, и, когда они ставились в других городах, он какое-то время обязательно проводил там. К его счастью, Ада не возражала, она сама любила частую смену обстановки, внимание к себе и супругу в обществе. Все это с избытком принес двойной успех Голсуорси в 1906 г. и как романиста, и как драматурга.

Работу над пьесой Голсуорси совмещал с написанием романа «Усадьба», находя для них время и в путешествиях, и в Лондоне, требовавшем интенсивного участия в светской жизни. Как-то больше недели Джону и Аде не удавалось лечь спать раньше часа ночи. Они посмотрели «Майора Барбару» Шоу, показавшуюся им мало похожей на пьесу и понравившуюся им меньше, чем «Человек и сверхчеловек». В январе 1906 г. они обедали с супругами Шоу и нашли, что драматург приветлив и словоохотлив. «Он раздразнил меня, – писала Ада Моттрему, – и очень мне понравился. Его невозможно описать словами». Почти всю весну они провели в Девоншире – в Икли и Манатоне. Вернувшись в Лондон, снова окунулись в светскую жизнь. Ада писала Моттрему: «В пятницу поехали в коттедж Льюкаса близ Эденбриджа, остались там на ночь, пешком отправились к Гарнетам, вернулись домой в субботу в 11 часов вечера, а в воскресенье утром завтракали с нашим милым Хадсоном. Тогда я и почувствовала, что мы опять попали в лондонский водоворот».

В четвертое воскресенье месяца супруги Голсуорси старались навестить семейство Саутеров. К ним приходили известные художники и писатели. Племянник Голсуорси Рудольф Саутер вспоминал: «Часто приходил Уистлер, который с большой нежностью относился к моей матери, а также Лавера, будущий шафер моего отца на его второй свадьбе, когда вдовцом он женился на Валде Броуд в 1928 году… Американский гравер Джозеф Пеннел, высокий, худой, всегда задорно и весело споривший со всеми и каждым… Марк Твен, который вел долгие разговоры с моей матерью о философии, религии и жизни после смерти… Князь Пьер Трубецкой, гуманитарий и шафер на свадьбе моих родителей в 1894 году… Эзра Паунд и Ричард Олдингтон, еще не остывший от своих взрывных выступлений в журнале “Бласт”, разносящий в пух и прах всех и вся, включая и Джона Голсуорси за “буржуазные взгляды”».

В июне Джозеф Конрад жил в доме Голсуорси в Лондоне. Он писал об этом: «Не могу сказать, чтобы я много работал в деревянном домике (беседка в саду), но я честно курю там по три с половиной часа каждое утро, положив перед собой лист бумаги и держа в руке американскую вечную ручку. Чего еще можно требовать от добросовестного писателя, право, я не знаю».

Бывали у них и другие посетители, не светские люди и не писатели. Вот как описывает такой визит Ральф Моттрэм, бывший случайным свидетелем одного из них: «В кабинет входит Ада, к которой пришла посетительница. На Аде негнущаяся юбка-латы по тогдашней моде и блузка с высоким воротником.

Ада: “Джек! Эта бедняжка… она снова пришла”.

Джек (посмотрев на нее): “Она нуждается в деньгах и одежде?” – Ада молчит, но в глазах ее можно прочесть: “Все это верно, но довольно абстрактно”.

Джек (поспешно): “Моя дорогая, я думаю надо дать ей мои деньги и кое-что из твоей одежды”.

Ада снова посмотрела на него ласковым взглядом и, мгновенно озаботясь, уходит».

В июле супруги Голсуорси стали собираться за границу в южный Тироль. И сборы, и сама поездка предстояли хлопотными, так как в этот раз с ними ехала мать Джона. Она путешествовала с внушительным багажом, так как возила с собой все – от медицинских препаратов до мышеловок. Ада тогда была более легка на подъем и ограничивалась минимумом вещей, но впоследствии по объему возимого с собой багажа она даже превзошла мать Джона.

В таких условиях путешественники решили не рисковать и посетить уже хорошо известные им места. Они поехали в Кортину – горный курорт несколько севернее Венеции, в Доломитовых Альпах. Как всегда во время путешествий Джон продолжал работать над своими литературными произведениями. Он также размышляет над истоками и значением искусства. Этими своими мыслями он поделился с Ральфом Моттрэмом в пространном письме, отправленном 4 августа 1906 г. из Кортины.

«Ты задал мне вопрос о соотношении морали и искусства. Отвечу тебе самыми банальными рассуждениями.

Они оба – часть механизма жизни, оба одинаково значимы и находятся в оппозиции только в следующем смысле. Художник описывает жизнь такой, какой он видит ее, созерцает, соотносит со своими чувствами, а потом из этого запаса впечатлений возводит, создает нечто, в соответствии со своим темпераментом, имея первоочередной задачей затронуть эмоциональный нерв аудитории и при этом непосредственно, действенно доставить ей удовольствие.

Моралист наблюдает жизнь, обобщает свои наблюдения, отмечает недостатки увиденного и формулирует законы, правила, способы, которые, сдержанно воздействуя на этот эмоциональный нерв (не доставляя при этом удовольствия каждому), обеспечивают эстетическое удовлетворение большей части публики.

Таким образом:

Очевидно, очень небольшое число людей или чистые художники, или чистые моралисты, возможно, таких совсем нет. Однако все люди скорее одни, чем другие. Антагонизм начинается, только когда персонажи вступают в игру, т. е. (А) артист темпераментно противостоит (М) моралисту как человек, или они раздражают друг друга, и это все, если они экстремисты.

Сам художник по своему темпераменту противоположен моралисту. Однако то, что морально сегодня, аморально завтра, и это, конечно, вносит в жизнь некоторую путаницу. У художника в данной ситуации есть кое-какие преимущества, потому что он имеет дело с неизменными вещами, например, с законами природы и с человеческими чувствами, которые тоже не меняются (или меняются так медленно, что это нельзя заметить). Взять, например, очень полезного Шекспира. Он, конечно, превосходный художник, но некоторые люди назвали бы его также великим моралистом. Как я понимаю, это делает слишком свободным и общим использование слова моралист. Моралист, в сущности, человек какой-то моральной эпохи, она может не быть его собственной эпохой, она может быть моралью следующей эпохи, но именно некой эпохи. Шекспир, однако, для всех времен.

Большинство писателей имеют значительную составляющую моралиста, а все сатирики – обязательно. Но эти два качества в писателе находятся, по крайней мере, не обязательно в оппозиции, за исключением дела техники, таким образом поддерживая баланс устойчивости и правды так, что обе стороны способствуют становлению полной справедливости.

Разве Гарнет говорит, что художник наслаждается жизнью? Я думаю, он должен восприниматься как наблюдатель, как персона, наделенная громадным любопытством.

Конрад (писатель для живописцев и его главными поклонниками были живописцы), возможно, лучший образец из всех современных писателей, кого я знаю, художника в чистом виде (в нем практически ничего нет от моралиста).

Тургенев был более великим художником, чем Конрад, но в нем присутствует и моралист, это сказывается в тематике его книг. Толстой, обладая громадной силой, обладал этими двумя качествами почти в равной степени, но, будучи великим и сильным, он походил на качели, которые никак не могут прийти к равновесию и не давали ему запаздывать относительно Искусства и Морали!

Грубо говоря, чем больше в художнике моралиста, тем дольше он будет жить. Как и обратно: те художники, которые так велики, что имеют космический характер и имеют дело с моралью Природы (не человеческой), такие как Шекспир и Гомер, переживают свое время, но большинство выживших со временем книг и авторов представляли собой смесь художника и моралиста. Возможно, вы склонны использовать слово мораль в смысле Природной морали; если так, откажитесь от привычки: оно неопределенно, еще хуже использовать слова обычай, стиль, манера, и Природа не имеет стиля, за исключением цикличности, которую нам нет необходимости рассматривать».

Эта поездка в Тироль в связи с предстоящей постановкой пьесы была не очень продолжительной. И на обратном пути Голсуорси писал Эдварду Гарнету из отеля «Бальзак» в Париже 25 августа 1906 г. Естественно, в нем речь шла прежде всего о подготовке постановки «Серебряной коробки». Он поделился своим мнением о подобранных Баркером на главные роли артистов и указал, что мужчины хороши, а женщину он не знает.

Голсуорси остался в целом удовлетворен тем, как пьеса выглядела на сцене, радовало его мнение критиков и публики. Несколькими месяцами позже финальные представления первого цикла постановок посетили Принц и Принцесса Уэльские, а позже король Георг V и королева Мария.

В 1906 г. Голсуорси завершил написание нового романа «Усадьба». Начав писать его практически заново, он работал очень быстро и закончил рукопись к ноябрю. По сложившейся привычке он первому послал рукопись Эдварду Гарнету и получил восторженный отзыв: «Это великолепно! Примите мои поздравления. Мне кажется, “Усадьба” – огромный шаг вперед в художественном отношении. Я так думаю, главным образом потому, что автор гораздо больше симпатизирует своим персонажам и гораздо справедливее по отношению к ним, чем к героям в “Собственнике”. И написано блестяще! На многих страницах романа вы превзошли самого себя. И что мне особенно нравится, так это романтическое восприятие жизни, сказывающееся в большинстве глав книги. Вашему взгляду на жизнь присуща поэзия, которая веет со страниц романа, как свежий ветер в открытое окно.

…В целом, мой дорогой друг, ни одно из ваших произведений не было для меня таким убедительным. Вы избавились от назидательного тона и достигли совершенства в изображении жизни такой, какая она есть. Меня восхищает ваш язык.

Еще раз тысяча поздравлений. Этой книге суждена долгая жизнь».

Похоже, что до такой степени был восхищен романом один только Гарнет. Друзья и коллеги Голсуорси высказывали серьезные критические замечания. Герберту Уэллсу роман вообще не понравился: «Мне кажется, что в драматургии вы сильнее, чем в прозе. Там вы, ничего не приукрашивая и не опуская, проникаете в самую суть вещей. Кроме того, здесь вы сузили свой кругозор. Вы смотрите на вещи с точки зрения очень небольшого круга людей. К тому же мне недостает вашей иронии».

Писатель У. В. Льюкас считал последнюю книгу Голсуорси «не такой замечательной», как «Собственник». И продолжал: «Но общая атмосфера в ней чище, и я не сомневаюсь, что она будет лучше раскупаться».

Арнольд Беннет прислал свое парадоксальное мнение: «Вы один из самых жестоких писателей, которые когда-либо писали по-английски. Я не отступлю от своего мнения даже под угрозой смерти. Не знаю, что заставило меня перечитать роман второй раз, наверное желание заглянуть в ваше будущее… Ваша книга вызывает у меня неописуемый восторг, и это меня ужасно “интригует”… Но у меня есть серьезные возражения относительно вашего отношения к главным героям».

Однако сам Голсуорси не был уверен в превосходстве своего последнего романа: «Гарнет утверждает, что это лучшее мое произведение. Не знаю, можно ли ему верить. Хотелось бы, но не могу».

В «Усадьбе» Голсуорси выступил главным образом в роли бытописателя. В нем изображена семья живущих в деревне помещиков Пендайсов. Прототипом миссис Пендайс отчасти послужила мать автора, происходившая из схожей семьи, одна из наиболее удачных персонажей Голсуорси. Сын Пендайсов Джордж полюбил замужнюю женщину Эллин Белью, что вызвало скандал, так как тем самым поставил под сомнение честолюбивые надежды своего отца Хорэса Пендайса. Ведь он решил жениться на разведенной женщине, такое поведение несовместимо с успешной политической карьерой. И Хорэс Пендайс решительно воспротивился браку своего сына: «Вся консервативная косность его характера, вся огромная упорная вера в установленный порядок вещей, вся упрямая ненависть к новому и страх перед ним, беспредельная способность не понимать, которая с незапамятных времен сделала Хорэса Пендайса вершителем судеб своей страны», – писал в романе Голсуорси, называя такое отношение к жизни «пендайсецитом». Но действия Хорэса Пендайса так грубы и неумелы, что без помощи своей супруги, противопоставившей материнские узы влюбленности сына, он бы не добился успеха. В конечном итоге Джордж отказывается от любимой женщины.

Иронизируя над стоицизмом Джорджа, Голсуорси подверг сомнению свое студенческое оксфордское понимание стоицизма. Много размышляя над этим качеством и преклоняясь перед ним, он приходит к выводу, что его прежнее понимание стоицизма – высокомерная и самодовольная поза. Она является защитной оболочкой для не умеющих противостоять вызовам жизни, нежелающих жертвовать чем-либо людям.

Воодушевленный успехом своей первой пьесы и мнением такого известного писателя, как Герберт Уэллс, Голсуорси продолжил свое драматургическое творчество. Ему не суждено было узнать, что его пьесы, в отличие от романов, не переживут своего времени. Голсуорси пишет вторую пьесу «Джой». Она посвящена личным взаимоотношениям матери и дочери, убежденным, что «моральные требования, относящиеся к другим, к ним не имеют никакого касательства». Дочь – юная, очаровательная девушка, напоминающая тургеневских и независимых ибсеновских героинь. Она испытывает глубокое разочарование, узнав о любви матери к человеку с плохой репутацией, которая сильней, чем ее любовь и привязанность к дочери. Джой пытается найти утешение в собственной любви к молодому человеку.

Премьера пьесы состоялась 24 сентября 1907 г. в театре «Савой» в рамках антрепризы Ведренна – Баркера. «Джой» не получила восторженного приема ни у критиков, ни у зрителей. И автор пьесы, и его супруга основную вину за провал возложили на плохую игру актеров. По мнению Ады, они играли «неубедительно, без любви к своему делу». Уже во время репетиций было видно, что все получается не лучшим образом. А о своем супруге Ада писала: «Все дни Джек полностью отдает репетициям, наметился некоторый сдвиг, но все равно Джек очень волнуется и устал». В письме Ральфу Моттрему она сообщала: «Дело в том, что критики ее просто не поняли – кроме А. Б. Уолкли, заметившего ее достоинства. Всем остальным, видите ли, не хватает их любимых сцен у рампы. Очень хорошо. Очень хорошо! Это правда, что в пьесе нет эффектных сцен, она написана в очень сдержанной манере… В целом, я возмущена нашими критиками; они открыли рты и молча проглотили достоинства Голсуорси, но подняли дикий крик по поводу его недостатков…».

Несмотря на огорчение, принесенное ему приемом его пьесы, Голсуорси считал, «что это совсем неплохо, когда на тебя обрушивается холодный душ критики».

Его друг Конрад ободрял Голсуорси в письме: «Конечно, ужасно, когда твою работу не понимают. Но неодобрительный шепот вокруг “Джой” потонет в том шуме, который поднимется вокруг “Схватки” – такого Англия не слышала уже добрую сотню лет. Я в этом не только убежден – я это чувствую, и это чувство всесильно. Вы должны просто спокойно сидеть и наблюдать, как растет ваша Слава».

Пьеса «Схватка» была начата в середине февраля 1907 г., когда Джон и Ада приехали в Лайм-Реджис. Этот городок, расположенный среди утесов Дорсетских высот на побережье, со своими красивыми садами и винодельнями чете Голсуорси не понравился. Они отправились в путешествие по Дорсету. Ада писала: «Нам здесь очень нравится. В четверг вдоль скал мы пешком прошли до Ситона, затем поехали в Бир, Ситон ужасен, но Бир – прелестный старомодный городок. Мы также побывали в Чартмуте, он нам очень понравился. Лайм не произвел на нас никакого впечатления – он слишком серый, а местные жители отвратительны. Мы соскучились по пышности Девона и в четверг отправимся туда». Однако это намерение не осуществилось, так как вскоре Джон сообщил из Литтлхэмптона: «Мы решили, что в это время года Девон еще мертв и ехать туда рано, поэтому остались здесь, хотя и без особого удовольствия. На северо-западе разыгралась настоящая буря, и на улице очень неуютно».

Больше всего страдала Ада от зимней английской непогоды. Она жаловалась Ральфу Моттрэму: «Мне кажется, вы единственный, кто понимает, что зима для меня – настоящее бедствие. Похоже, что все остальные думают, что я притворяюсь». Они были в Литтлхэмптоне уже в начале марта, где Джон продолжил работу над «Схваткой». В апреле они неделю провели в Уэстерхеме, где пьеса в первом варианте и была закончена к концу месяца. Таким образом, за полгода до постановки «Джой» в портфеле Голсуорси уже была новая пьеса. Она имела острую социальную направленность. По сути, в ней описывается производственный конфликт. Действие происходит на фоне забастовки заводских рабочих, которым сочувствует пожилой председатель правления акционерной компании, владеющей этим заводом. Однако директорам удается отстранить его от должности и в отсутствии лидера рабочих, занятого похоронами жены, скончавшейся от лишений, вызванных забастовкой, заключить с рабочими новое соглашение, практически ничего не меняющее в их положении, но прекращающее забастовку. Все страдания рабочих, как и смерть супруги их лидера, оказались напрасными.

Но «Схватка» увидела свет рампы только в марте 1909 г., поэтому, вернувшись в Лондон, Голсуорси занялся другими делами. Его всегда интересовали движения, выступающие за реформы. Именно в постепенном реформировании общественных отношений он видел возможность предотвращения бунта и революции, которые, как не раз демонстрировала история, не приносили счастья ни верхним, ни нижним слоям общества. Он с Адой посещает собрания суфражисток. О своем впечатлении об одном из них она написала в марте Моттрэму: «В пятницу вечером мы были на встрече суфражисток… Некой истеричной мисс Кристабел Панккерст не мешало бы заткнуть рот, чтобы она не вносила сумятицу. В очень доброжелательной аудитории она взывала к мужчинам о помощи, а затем заявила: “Если мужчины не будут за нас бороться, мы сделаем это сами”».

Летом они посетили представление фабианского общества, основанного еще в 1884 г. и стоящего за реформирование общества, видными членами которого были Бернард Шоу и Герберт Уэллс. Но оно им, видимо, не понравилось, так как Ада писала, что она бы предпочла, чтобы они работали, а не играли на сцене.

Голсуорси активно участвовал в публичных акциях по сбору денег для нуждающихся. Когда известная суфражистка и публицистка Вайолет Хант и английская романистка Синклер Мэб (1865–1946), использовавшая в своих произведениях технику «потока сознания», простояли несколько дней с урнами для сбора денег, их поддержали своим участием и Джон Голсуорси, и Л. Хадсмен, и Джордж Медокс Хьюффер (Форд).

Этим же летом Голсуорси пишет очерк «Потерявшаяся собака» для журнала «Нация». Впоследствии он написал для этого журнала целую серию очерков, которые составили сборник, опубликованный под названием «Комментарий» в 1908 г. Это очерки на самые разные темы – от страданий птиц и животных, на которые обрекает их человек, до проблем одиночного заключения в тюрьме и театральной цензуры.

Еще в сентябре 1906 г. после посещения тюрьмы в Дартмуре он написал два очерка о том ужасе, который предстал перед его глазами. Название сборнику дал очерк «Комментарий», представляющий собой сатирический взгляд на современное общество, с равнодушием «парового катка» стирающего личность и достоинство человека. В очерке «Порядок» Голсуорси приходит к выводу, что современное английское государство – это внешне отшлифованная пирамида, в основании которой лежит раздавленная человеческая личность. Он приводит ответ тюремного надзирателя на свой вопрос:

«– Значит, существующий порядок установлен навечно?..

– Нас это не касается. Мы только исполнители и подчиняемся нашей системе, такой, какая она есть… Не мое дело решать… вопросы».

Голсуорси, конечно, понимал, что на таком подходе держится государственная власть, но его страшили и ему были отвратительны эти люди – винтики государственной машины.

На что же надеяться человеку, верящему в прогресс и справедливость? Голсуорси мог предложить ему только «мужество без надежды». Очевидно, взгляды, выраженные Голсуорси, не могли найти одобрения официальной критики, и на «Комментарий» последовали отрицательные отзывы.

Но Голсуорси не ограничивался только декларацией своих взглядов, но и следовал им в жизни. Так, летом 1907 г. пьеса Эдварда Гарнета «На переломе» была подвергнута государственной цензуре. Вслед за Уильямом Арчером вопрос об отмене театральной цензуры был поднят и Голсуорси. Была поставлена задача создания комитета или «Лиги» литераторов. Определенные надежды Голсуорси возлагал на своих влиятельных знакомых. Еще в мае на обеде, данном К. Ф. Мастерменом в палате общин, он познакомился с Уинстоном Черчиллем. О своих попытках он сообщал Гарнету: «Что касается палаты общин, я обратился к Мастермену с просьбой принять меня. Но Баркер телеграфировал мне, что, по его мнению, вряд ли это осуществимо. Недавно он тоже предпринял такую попытку. Если Мастермен мне откажет, я попробую встретиться с Р. К. Леманном». Но летом правительственные офисы опустели и никого найти было невозможно. Со своими коллегами он встречался не в Лондоне: с Шоу встретился в Уэльсе, а с Арчером – в Кембридже. Ведренн отказался поддержать их, ссылаясь на то, что он не свободный писатель и это для него, арендующего театры, слишком опасно.

Следующей под запрет цензуры попала пьеса Гренвилл-Баркера «Пустыня». Это вызвало возмущение среди писателей и побудило Голсуорси к активным действиям. Пригласив к себе на обед профессора Гилберта Мюррея, он проинформировал его о сложившейся нетерпимой ситуации и попросил его поговорить о ней с Дж. М. Барри. Ими был создан комитет, которому содействовали Уильям Арчер, Гренвилл-Баркер, Артур Пинеро и сэр Уильям Гилберт.

Комитет распространил подписанное семьюдесятью одним драматургом письмо, его представителей принял министр внутренних дел Герберт Гладстон. Им был составлен законопроект, поддержанный известным историком и литератором Чарльзом Тревельяном и главой палаты общин и литератором, автором комедий Робертом Вернон Харкуртом. В конце концов, осенью 1909 г. он был рассмотрен на заседании обеих палат, на котором с речью выступил Голсуорси. Она была издана в виде Голубой книги, и на этом дело закончилось, по сути, безрезультатно.

Большую часть лета 1907 г. чета Голсуорси провела в Девоне и Корнуэлле, преимущественно в Бьюте. В июле Голсуорси начал писать роман, позже получивший название «Братство». Он с супругой часто переезжал с места на место. В конце августа Ада писала Моттрэму: «В пятницу мы поедем в Телвертон. У Джека есть разрешение на посещение дартмурской тюрьмы. Это ужасно, но он так давно хочет там побывать». Голсуорси позже вспоминал: «Здесь (в Бьюте) мы пробыли до тридцатого августа, затем до 2 сентября побывали в Ту-Бриджис в Дартмуре (где я посетил тюрьму), в сентябре опять жили в Тауне. Здесь великолепно – такой воздух, такие скалы, пески, холмы и тропинки, такое небо. Здесь слишком хорошо, чтобы работать, и аромат тоже чудесный». В октябре они приехали в Манатон, уже твердо решив снять со следующего года здесь сельский дом, куда они могли бы в любое время выезжать на отдых. В Манатоне Голсуорси продолжил работу над романом.

Голсуорси интенсивно работал над романом «Братство» и в Лондоне, куда они вернулись в ноябре, и за границей, в поездке в более теплые страны зимой. После краткого пребывания в Париже они направились на Лазурный берег Франции и остановились в столице Восточного Прованса – Грассе, несколько северо-западнее Канн в приморских Альпах. Они провели на этом курорте пять недель в декабре и январе. И пока Ада «изучала» новейшие течения европейской моды в области парфюмерии, – а Грасс известен как мировая столица парфюмерии, где производятся самые изысканные духи, – Голсуорси, прогуливаясь по живописным окрестностям, в свое время понравившимся королеве Виктории и сестре Наполеона, обдумывал свой роман «Братство».