Джон принял наконец окончательное решение, и 26 января 1912 г. чета Голсуорси уехала в Литлхэмптон, их обычное место отдыха. Джон тогда написал в своем дневнике: «Мы оба чувствуем себя ужасно», и на следующий день: «Проклятая “Мимолетная греза”!».

Ада вела себя благородно и, отвечая на письмо Маргарет, писала:

«Вы не должны чувствовать себя несчастной, наоборот, очень счастливой. Первая любовь в вашем возрасте – может ли быть что-нибудь более святое! И вы не должны думать обо мне: я довольна. Просто я сейчас очень слаба физически, и это производит тяжелое впечатление, но в душе я ощущаю силу и доброжелательность». И закончила письмо на оптимистической ноте: «Этот мир не такое уж плохое место – вы это поймете. Все должно быть и будет хорошо».

И Маргарет при встрече, чтобы успокоить Джона, дала ему прочитать это письмо, но эффект оказался прямо противоположным. Слова Ады о ее «физической слабости» убедили Джона в том, что продолжение отношений с Маргарет будет происходить за счет здоровья и счастья его супруги, а этого он никак не мог допустить. Он пошел даже на то, чтобы отменить ранее сделанное приглашение Маргарет с матерью на чай на Аддисон-роуд. Извиняясь, он писал Маргарет: «А. теперь не в состоянии разговаривать или видеть кого-нибудь, да и я сам несколько обезумел и не хочу, чтобы именно сейчас настал “последний шанс изменить что-либо”».

Но Джон уже принял решение уехать с Адой за границу как можно быстрее. Голсуорси пришел на премьеру «Простака» (Голубя) 30 января один, без Ады, и после окончания спектакля не пошел за кулисы, а ограничился лишь тем, что послал Маргарет записку:

«Маргарет!

Простите меня, если сможете, за то, что я уезжаю, не повидавшись с вами. Ни я, ни вы не сможем построить свое счастье на чужих страданиях и болезни. Будьте храброй девочкой и думайте о лучших временах, которые, поверьте мне, настанут очень скоро. Напишите мне, если захотите».

Супруги Голсуорси сразу же уехали в Париж. Откуда Джон написал Маргарет 1 февраля, что Ада «чувствует себя уже лучше; поэтому и вы не грустите и не отчаивайтесь». В Париже Голсуорси написал предисловие к роману Диккенса «Холодный дом», собрание сочинений которого издавал Уэверли. Затем они поехали на юг Франции в Грасс. Оттуда Ада из «Гранд-отеля» писала Моттрэму: «Париж нам очень польстил: там множество интеллектуалов, которые наизусть цитируют отрывки из произведений Дж. Г. и, похоже, знакомы с его творчеством лучше, чем в Англии». Ада даже сама написала Маргарет, предлагая писать ей, «когда и что она захочет». Тем не менее Джон сообщает Маргарет: «Но, я думаю, дух ее еще не окреп, поэтому не нужно писать все, что захочется». Голсуорси просил Маргарет уничтожить его письма или вернуть ему их при встрече. Из Грасса они поехали в Канны, чтобы встретиться с Арнольдом Беннетом. И, наконец, остановились в Болье. Голсуорси направлял ей письма из Болье «до востребования», а 18 февраля, можно сказать, отправил ей прощальное письмо.

«Мое дорогое дитя! В моих письмах к тебе я обычно повторял “ей лучше, ей лучше”. Это неправда, но, пока у меня была надежда, я не хотел ввергать тебя в отчаяние. Однако, если быть честным до конца, ей не может быть лучше, пока между нами все не будет кончено. Я наблюдаю за ней день и ночь – таких мук и страданий я никогда не видел и вряд ли вынесу, если увижу опять. Остается только одно: мы должны отказаться друг от друга, и окончательно. Наша с нею жизнь и наша любовь была и остается Священным Граалем. Ты слишком мила и добра, чтобы не разделить мое чувство: мы не сможем построить наше счастье на ее горе и отчаянии. Нам с тобой судьба оставила только скрытность и острую тоску, а я не думаю, что тебе, которая так дорога мне, подойдут одиночество и тайная жизнь. Лучше совсем ничего, лучше тебе вырвать с корнем свое чувство ко мне. Скоро тебе встретится лучший друг, чем я, он сможет дать тебе жизнь более счастливую и полную. И если сознание, что я любил тебя, доставляет тебе хоть какую-то радость, как мне все еще радостно думать о таком же чувстве, которое и ты могла питать ко мне, – ну что ж, это так, и всегда так будет, радость останется, даже если мы оба преодолеем в себе чувства. Итак, дорогая моя, бедняжка моя, мы должны проститься – проститься по-настоящему и навсегда. И благослови тебя Господь! Забудь, забудь и прости меня!».

Джону потребовалось собрать все свои душевные силы, чтобы написать это письмо. Он отказывался от молодости, от любви-страсти и вынужден был подавить свое чувственное влечение. Находясь на одном из лучших курортов Средиземноморской Ривьеры, на полпути от Ниццы к Монте Карло, в Болье-сюр-Мер, этом уголке уединения, полном неповторимого изящества и средиземноморских красот в долине между морем и величественными горными массивами, он невообразимо страдал. Он отказывался от того, что Ада уже не могла ему дать. Сказывался ее возраст и что их взаимное влечение постепенно угасало. А история с Маргарет сделала в дальнейшем их близость невозможной, и Джон это хорошо понимал. Такая ситуация для него, еще полного сил, была труднопереносимой, но таким образом сохранялся брак, основанный на душевной близости, искренности и общих интересах. Но такое трудное решение он принял не только ради Ады, как могло бы показаться на первый взгляд. Отчасти оно было продиктовано и обеспокоенностью за судьбу Маргарет. Он хорошо помнил страдания Ады в первые годы их близости из-за ложного положения, необходимости всемерно скрывать их связь. Но тогда была надежда со временем узаконить ситуацию. В случае с Маргарет такой надежды быть не могло. И вся ее жизнь была бы испорчена из-за связи с ним. Даже если бы Джон с Адой, по мнению Маргарет, со временем стали относиться к ней как к приемной дочери, это не изменило бы ситуацию. Обо всем этом Джон думал за день до того, как написать прощальное письмо, лежа на солнце у моря. Но в своем дневнике, доступном Аде, чтобы не волновать ее, он написал лишь: «Вчерашний день провел, лежа над морем на мысу Святого Жана. Это было прекрасно. Вечером были в Монте. Проиграли вместе 2 фунта». Тогда же он написал в дневнике и о принятом ими окончательном решении: «Вопрос о нашем отъезде решен. Едем в Нью-Йорк, где будет постановка “Простака”, затем путешествуем и в Англию вернемся в июне». Примечательно, что во время этой поездки 7 февраля Джон начал писать роман «Темный цветок». Он начал работу над романом с раздела «Лето», впоследствии ставшим второй частью.

24 февраля Джон и Ада на поезде прибыли в Ливерпуль и на следующий день на трансатлантическом лайнере «Кампания» отплыли в Нью-Йорк. Голсуорси отмечал: «Судно водоизмещением 12 300 тонн самое маленькое из флота Кунарта. У нас хорошая каюта и слуги превосходные». Вместе с тем монотонность путешествия угнетала его. Привыкший рационально использовать время, он с трудом переносил вынужденное бездействие. И в это обычное в зимнее время пересечение Атлантики Джон, особенно в начале пути, много спал. Гилберту Мюррею он писал: «Все путешествие стало апофеозом скуки. Приходится тратить массу усилий, чтобы хоть как-нибудь приспособиться к безделью. Я полагаю, мне нужно избегать морских путешествий, так как вынужденный и полный вакуум для меня невыносим. Я по третьему разу читаю “Лунный камень” – это единственное, что я могу делать, помимо поглощения лекарств от морской болезни; Ада пребывает в том же состоянии».

Джон, конечно, понимал, что дело не в морском путешествии. Если бы он путешествовал с Маргарет, то ему вряд ли было бы скучно и тоскливо. Просто он стал скучать с Адой, все его чувства и мысли были направлены к другой женщине. Он страдал от неудовлетворенности и тоски, которые испытывает влюбленный, разлученный с объектом своей страсти.

Когда утром 3 марта они прибыли в Нью-Йорк, Голсуорси удалось избежать всех репортеров, кроме одного. Эта неудачная встреча повлекла за собой целую серию интервью на следующей неделе. Длительные репетиции «Простака» привели к хорошему результату, и премьера в небольшом театре Эймса на 44-й улице прошла удачно. Голсуорси отмечал: «Репетировали “Простака” с полудня до 2 часов ночи. Постановка значительно улучшилась, особенно 2-й акт. Мы прошли каждый акт 3 раза». После того как Джон забрал Аду из Лейквуда, Нью Джерси, где она отдыхала неделю, Эймс организовал для них очень веселый ужин. Супруга Голсуорси писала госпоже Рейнолдс:

«12 марта

Наша дорогая Мэб, у нас очень оживленное время, толкаемся, всем весело! У Джека взяли интервью приблизительно 60 раз. Журналисты очень приличные и в своих публикациях отражают то, что он говорит. Я лечилась отдыхом среди сосен и добавила 11 фунтов к своему весу за неделю. Прошлым вечером мы смотрели “Простака” в нью-йоркской постановке. По моему скромному мнению, это намного лучше, чем в Лондоне. Однако Джек не во всем согласен со мной. Он считает, что они играют слишком эмоционально. Ферран играл замечательно, но я сомневаюсь, может ли он быть таким же хорошим каждый раз, как вчера вечером. Аудитория была восторженная, и Джон выступил с небольшой превосходной речью; небольшой театр – самая симпатичная вещь. Мы едем в Бостон в четверг до следующего вторника. Затем в Вашингтон и Вирджинию, а далее в Новый Орлеан, Калифорнию, Солт-Лейк, Чикаго, Нью-Йорк и домой в середине мая.

Ада ».

Американская пресса повсеместно отзывалась о постановке «Простака» благоприятно. Так, в заголовке Нью-Йорк Таймс указывалось «имеет юмор и волнует». В Бостоне Голсуорси на обеде в клубе «Таверна» выступил с речью, и через 5 дней они вернулись в Нью-Йорк, но уже на следующий день отправились в Чикаго, а оттуда к Большому Каньону. Голсуорси даже вопреки своему обычаю смог работать над «Патриотом» в поезде. Ада писала 20 марта из поезда, идущего в Чикаго, миссис Мейбл, что в Бостоне, который больше похож на Англию с примесью Голландии, они ужинали с театральной компанией, а в Гарварде были на концерте симфонической музыки. На следующий день, в воскресенье, после посещения вдовы Роберта Луи Стивенсона, они осмотрели замечательную коллекцию картин, принадлежащую госпоже Джек Гарднер: один из самых прекрасных ранних Рафаэлей, Джорджоне, Мазаччо, а также всевозможные оригинальные изделия от Италии до Китая. По мнению Ады, жизнь «ужасно интересная здесь». Но для Джона, конечно, это веселье и суета омрачались его душевными переживаниями, которые не могли так сразу пройти.

Аде и Джону говорили, что Голсуорси очень популярен в Чикаго, где его проза и стихи цитировались страницами. Поэтический сборник Голсуорси выходит в издательстве Хейнемана 21 или 22 марта и в Америке несколько позже. 26 марта супруги Голсуорси достигли Большого Каньона в Аризоне.

Перед ними предстал самый замечательный вид и шедевр природы в мире. Пристально смотря на него при движении, можно было заметить ритмично изменяющиеся формы и цвета. На следующий день Джон с Адой поехали вниз в Каньон на мулах. Поездка, длившаяся семь часов, была опасной и интересной. Тем не менее, по их мнению, лучше оставаться наверху, так как при спуске теряется величественность вида.

Через пару дней они были уже в Сан-Франциско. Затем направились в Санта-Барбару на поезде. Во время этой поездки Голсуорси удалось поработать, он пересмотрел «Беглеца».

Прибыв в Лос-Анджелес, они узнали о трагедии «Титаника», на котором планировали вернуться в Англию. «Лос-Анджелес большой, шумный, уродливый город. Но расположенная в 10 милях от него Пасадена очаровательна своими виллами, утопающими в апельсиновых рощах». Возвращаясь, они сели на поезд до Нового Орлеана, через Аризону и Нью-Мексико. По их впечатлениям, здесь прекрасная пустыня Техас – мрачная пустыня, но в начале зеленая и плодородная и Луизиана – зеленая и болотистая. В Новом Орлеане на них наибольшее впечатление произвел старый французский рынок. Также произвел впечатление старый невольничий рынок. «Поражает большая бедность и общая неряшливость в городе. Однако имеются чистые районы со старыми южными домами, где жила американская аристократия».

Интересен был вид одного жилого дома, использовавшегося как отель: обработанная вручную металлическая конструкция, черные и белые мраморные полы, барельефы различных важных персон, имя последнего раба-аукциониста, нарисованного выше прилавка. «Нам понравилась музыка, услышанная в Новоорлеанском отеле – квартет: скрипка, альт, виолончель и фортепьяно, такая красивая тонкая игра, и они, кажется, играют почти весь день и каждый день – не что иное, как чудо, как они могут держать такое качество. Они французы и итальянцы». Они сели в поезд на Вашингтон, идущий через Джорджию и Южную Каролину. «Очень красивы зеленые растения на красноземе». У них не было особых приключений в пути, хотя на мексиканской границе, вдоль которой шел поезд, они ощутили, «что о поезде заботятся несколько героев в хаки, сопровождающих поездку. Мексиканские мятежники предприняли две попытки взорвать мост, но они ничего не заметили».

В Вашингтоне светская жизнь занимала почти все их время. В пятницу 26 апреля Голсуорси посетили бейсбольный матч – типичную американскую игру. В воскресенье 28 апреля Голсуорси обедали в Клубе «Чевинейз» с Митчеллом Иннесом, поверенным в делах. Там они встретили Бордена, канадского премьер-министра и его жену и мисс Камерон. После обеда они пошли с Иннесом к нему домой, где встретились с различными послами, молодым лордом Юстасом Перси и сенатором Лоджем.

В понедельник осматривали статую св. Годенса, которая им очень понравилась. Во вторник 30 апреля сенатор Лодж взял их на заседание своей Комиссии. Затем чай с госпожой Лодж и посещение оперы. В среду 1 мая, пообедав с Камеронами, они пошли осмотреть старый дом Вашингтона. 3 мая поехали поездом в Вирджинию, Ричмонд – город с прекрасным запахом табака. 4 мая они вернулись в Нью-Йорк, где в течение нескольких минут у Голсуорси была встреча с президентом Рузвельтом. Голсуорси так отзывался об этой встрече: «Он полон жизни, но не очаровал меня». Голсуорси также обедал с Теодором Драйзером.

9 мая они сели на корабль, где встретили Гилберта Мюррея. Через неделю плавания Ада писала миссис Мейбл, что они ожидают прибытия в Ливерпуль завтра поздно ночью. В компании с Мюрреем плавание прошло незаметно.

Характеризуя общее положение искусства в Америке, Голсуорси отмечает стремление развивать его. «Однако драма находится в руках коммерсантов-евреев, и никто решительно с этим не борется. Новая политика Рузвельта весьма сомнительно приведет к большому успеху. В Америке повсеместно чувствуется нехватка корней».

Остаток мая, июнь и часть июля чета Голсуорси провела в Уингстоне. Голсуорси писал раздел «Лето» для романа «Темный цветок». 15 июля они уехали в Кортину.

В Кортине Голсуорси работал каждое утро. Закончив «Лето», он занялся «Патриотом» и пересмотрел «Гостиницу успокоения», а также написал две главы для первого раздела в «Темном цветке», названном «Весной». Он ежедневно совершал прогулки по 2–3 часа. Но погода не всегда была хорошей, случались грозы. В последний день их пребывания в Кортине был его День рождения: «Мне сорок пять лет. Черт бы побрал его!».

19 августа они были уже в Мюнхене, где собирались пробыть несколько дней, а затем переехать в Остенд, откуда вернуться в Лондон.

23 августа они вернулись на Аддисон-роуд. Но уже через 2 недели приехали в Манатон, где оставались весь октябрь. Голсуорси работал над «Весной», которую завершил 13 октября. За все это время он два раза выезжал из Уингстона на спектакль «Простак» в Манчестере и встречался с братом Хьюбертом.

После возвращения в Лондон он участвовал в репетициях и читал лекцию в Обществе театралов в Галифаксе и театралов Хауддерсфилда. Он репетировал «Маленькую мечту» в театре Кингзуэй и «Простака» в Ливерпуле.

В Лондоне Голсуорси председательствовал в клубе Театралов и репетировал «Старшего сына». Он пишет статью о скотобойнях и недопустимости жестокой резни животных. Голсуорси получил предложение обследовать ситуацию на бойнях, к чему отнесся очень серьезно и что сильно повлияло на его эмоциональное состояние. Он ратовал за более гуманное отношение к животным. Однако это не привело ни к какому результату.

Одновременно с работой над «Темным цветком» Голсуорси составлял сборник очерков и эссе, посвященных проблемам экологии и философии. Наиболее важное значение имел очерк «Туманные мысли об искусстве». В нем, в частности, выражались представления писателя о целях и задачах искусства:

«Но изредка на тех же деревьях на фоне того же неба мне видится весь жар и страстность, какую Тициан вложил в свои языческие картины. Я прозреваю таинственный смысл, таинственную связь между этим небом, этими соснами с их узловатыми красными стволами и жизнью, какой я ее знаю…

Мне представляется, что историки, оглядываясь на нас из далекого будущего, назовут наш век Третьим возрождением… теперь ортодоксальная религия, оплодотворенная Наукой, порождает новую, более глубокую концепцию жизни – стремление к совершенству не в надежде на награду, не из страха наказания, а ради самого совершенства. Медленно у нас под ногами, ниже уровня нашего сознания складывается эта философия, а ведь именно в периоды новых философий и должно процветать искусство, которое по самой сути своей всегда есть открытие нового.

Новая философия – полнокровное искусство! Разве признаки его не налицо? В музыке, скульптуре, живописи, в прозе и в драматургии…

А как она возникла, эта медленно набирающая силу вера в совершенство ради совершенства? Наверное, так: в один прекрасный день западный мир проснулся и обнаружил, что он уже не верит единодушно и безоговорочно в загробную жизнь индивидуального сознания. Он почувствовал: я могу сказать только “может быть”: может быть, смерть – это конец человека, а может быть, смерть – ничто. Стоило ему усомниться, и он стал себя спрашивать: “А хочу ли я жить дальше?”. И, обнаружив, что хочет этого ничуть не меньше, чем раньше, он задал себе вопрос: а почему это так? Постепенно он понял, что в нем живет страстное желание совершенствоваться – в этой ли жизни или в загробной, если она существует; совершенствоваться, потому что совершенство – желанная цель, высокий вожделенный идеал, мечта, заключенная во вселенной, главный двигатель всего сущего. И он стал понимать, что в космическом плане это совершенство не что иное, как совершенный покой и гармония, а в плане человеческих отношений не что иное, как совершенная любовь и справедливость».

Этот сборник под названием «Гостиница успокоения» был опубликован в издательстве «Хайнеманна» в октябре 1912 г.

Голсуорси не прекращает работу над пьесами. В конце ноября он посещает Оксфорд, где присутствует на репетиции новой постановки «Простака». В это же время в Кингсуэй-тиэтр состоялась премьера «Старшего сына».

5 декабря Голсуорси читал лекции в Бристоле. 20 декабря чета Голсуорси отправилась в Париж, чтобы встретить Рождество в «Мезон-Гарнье». Они были на балу у художников. На следующий вечер они ужинали с Арнольдом Беннетом и его супругой. Из Парижа Голсуорси отправились на юго-запад Франции в Мулье близ Арешона.

Джон писал в своем дневнике: «Из окон нашей маленькой гостиной открывался типично японский пейзаж: крошечные приземистые сосны с разветвленными корнями в песчаной почве, позади них голубая вода, кроншнепы, летающие стаями, похожими на иероглифы. Огромный лес, протянувшийся по всему побережью, был чудесным местом для верховых прогулок; на наших маленьких лошадках Буяне и Юпитере мы проехали много миль песчаными тропами между деревьями. Но самым привлекательным для нас было общество наших друзей – супругов Шеврийон, живших на вилле в Арешоне, с которыми мы вместе питались и много разговаривали. В гостинице мы общались с очень приятным семейством хозяина гостиницы Фурнье, с месье и мадам Ролан-Пусслен, а также с мадам Верд де Лиль, обладавшей очень мелодичным голосом. Неподалеку от нас находилась вилла д’Аннунцио, но, хотя мы часто видели, как он катается на велосипеде в сопровождении своих борзых, мы избегали знакомства с ним».

Племянница Андре Шеврийона переводила на французский язык роман Голсуорси «Собственник». Джон с Адой вспоминали, как Шеврийоны приготовили для них обед Сомса из «Собственника».

Через 10 недель они вернулись в Париж и, пробыв там несколько дней, отправились в Англию.

В Лондоне они занялись переездом в свой новый дом на Адельфи-террас 1а, который они приобрели осенью прошлого года. Им тяжело было оставаться в доме на Аддисон-роуд, связанном с неприятными воспоминаниями. В своем дневнике Джон писал: «Грустно уезжать из нашего милого старого дома. Каждый раз, когда бывает время подумать об этом, охватывает тоска; но после смерти Криса дом лишился своей души…».

Джон, прибыв в Америку и включившись в работу и путешествуя по стране, сумел частично преодолеть свою апатию.

Но он замкнулся. Жизнь потеряла для него тот интерес, который только и возможен при наполнении ее живыми чувствами и эмоциями. Он продолжал жить и работать, но эмоциональная сфера его жизни переместилась в его романы. Он жил чувствами своих героев.

Голсуорси задумывался над проблемами жизни и смерти. В «Воспоминании», посвященном их любимой собаке Крису, он рассуждает о смысле жизни, который потерян для них с Адой. «Я пытаюсь написать “Воспоминание” о нашем любимом Крисе. По мере его создания оно значительно перерастает тему и уносит частичку меня самого и Ады. Мне хочется вложить в него что-то большое», – объясняет он Маргарет Моррис. «Если бессмертна душа человека, бессмертна и душа собаки. Если после смерти мы помним, кем были раньше, помнят и они. По-моему, ни один человек, жаждущий истины, не может с легкостью сказать, что ждет после смерти собак и людей – исчезнет их сознание или нет. Одно несомненно: мучиться над разрешением этой вечной загадки – ребячество. Что бы нас ни ожидало, это то, что и должно быть, единственно возможное».

В той же тональности написано письмо Дороти Истон от 16 августа 1912 г. «Я считаю, что смерть кажется ужасной тем, кто остался в живых. Я все более склоняюсь к мысли, что размышлять о смерти и о том, что следует за ней, думать об этом с беспокойством или даже с любопытством – по-детски наивно. Мы ведь не ожидаем (или, по крайней мере, не должны ожидать) со страхом и волнением то, что готовит нам завтрашний день. Но ведь смерть – это то же “завтра”? И это особое “завтра” является лишь одним из звеньев в цепи непрерывности, звено, столь же очевидное и необходимое, как восход солнца и день, который он открывает. Угаснет ли при этом наше сознание или продолжает жить – все происходит так, как должно быть; или же, как мы оба подозреваем, это не будет похоже ни на жизнь, ни на смерть в том виде, в каком мы привыкли их понимать». Эти мысли Голсуорси были далеко не случайны. Джон продолжал чувствовать себя несчастным. Об этом можно судить по письмам, которые он писал Маргарет. Это самые интимные письма из всех, которые он когда-либо писал, полные надежд и дурных предчувствий, надежд на то, что Маргарет сможет принять участие в пьесах, над которыми он работал или собирался работать. С борта «Кампании» он жаловался на «ужасное однообразие, особенно невыносимое, когда мысли и так не очень веселые», и что «невозможно ничем заниматься – только предаваться грустным размышлениям». Именно Маргарет он живописал, какое впечатление произвели на него Америка и американцы. «Это (Нью-Йорк) очень странное место, и люди здесь очень странные. На улицах встречаешь толстых, неуклюжих, каких-то недоразвитых мужчин на слабых ногах со ступнями широкими и плоскими и расставленными под таким странным углом, что, кажется, эти люди не способны бегать. Мне нравится, когда ноги принадлежат живому существу, которое умеет ими управлять. Женщины в целом выглядят более живыми, чем мужчины». «Люди… стремятся к стандартам и слишком торопятся внедрить их. Все в Америке захватывается и проглатывается, прежде чем кто-либо поймет, из чего это седлано и для чего предназначено; результатом является несварение желудка». Он также делится с ней своими идеями и взглядами:

«Религия кажется мне таким обманом. У меня есть собственные прекрасные теории мироздания, частью которого являюсь я сам. Я постоянно ощущаю, какой необычайно сильной является просто эгоистичная жажда жизни – настолько, что почти каждый из нас считает, что все, что находится вне его, не имеет никакого значения. Я помню, что мальчиком у меня часто появлялось чувство, что, если человек умирает, вместе с ним должен умереть и исчезнуть весь мир – что все существует ради одного человека».

Эти письма показывают, сколь близкими и доверительными были отношения между Джоном и Маргарет. Но эти же письма знаменуют собой и конец близости между ними. После возвращения в Англию в мае 1912 года тон его писем значительно изменился. Он больше не обращается к ней «Мое дорогое дитя», а просто «Милая Маргарет», и в последних его письмах не чувствуется той теплоты, которая была характерна для его писем из Америки. Голсуорси окончательно решил прекратить видеться с Маргарет Моррис.

После возвращения в Англию чета Голсуорси направилась в Уингстон. Но Джону было трудно сосредоточиться и работать. Ада писала Моттрему: «Ему так и не удалось отрешиться, как обычно, от всего на свете. Я не знаю, хорошо это или плохо, но я вижу, что его работа продвигается очень медленно… Дж. работает усердно, но не очень охотно». У Ады же было ничем не омраченное очень хорошее настроение. Она продолжала: «Никогда в жизни я не чувствовала себя так хорошо, как по ту сторону огромного океана. Я ощущаю вызывающий прилив сил и желаний… В Америке человек оживает. Я съедала огромные бифштексы, пила угольно-черный кофе и поглощала мороженое в таких неимоверных количествах, что даже трудно себе представить».

В это время Голсуорси работал над романом «Темный цветок», в котором в конечном итоге будет отражена история его отношений с Маргарет Моррис. Для развлечения Ады он купил гнедого мерина, а что касается мексиканского седла, привезенного для нее из Америки, то это оказалось неудачным приобретением, так как привело ее к падению с лошади и чуть не окончилось трагически.

К ним в Уингстон приезжал писатель Фрэнк Льюкас, Голсуорси отмечал, что он был центром и душой компании.

Тем не менее Джон не мог отвлечься от мыслей о Маргарет Моррис. Его переписка с ней касалась постановки «Мимолетные грезы». Он сообщал ей, что она полностью в ее распоряжении, особенно дневные спектакли. Однако он сам финансировал постановку и давал советы по музыкальному оформлению. В то же время он решительно противился личным встречам. «Мы заплатили за покой дорогой ценой». И в последующих письмах призывает ее разрешить ему исчезнуть из ее поля зрения, а ей постараться предать его забвению. «Как же вы собираетесь жить дальше, если позволяете своему сердцу так долго переживать из-за меня?». Он пытается объяснить необходимость покоя: «Покой не зависит ни от вас, ни от меня».

Когда Голсуорси перед поездкой в Тироль заехали в Лондон, Джон написал Маргарет: «Я сделал большую ошибку, заехав сюда на несколько дней перед тем, как мы отправимся в Тироль. Это лишь создает дополнительный повод для беспокойства вашего и Ады».

Несмотря ни на что, Маргарет не оставляла надежды встретиться с Джоном. Но Голсуорси решительно отвергал эти попытки: «Вы забыли или никогда не осознавали до конца разницу между главным и второстепенным. Дело не в вас и не во мне, а в той, кого я люблю и ценю больше, чем кого-либо; и я все более сожалею о том, что заставил ее страдать. Я хочу, чтобы вы поняли, что те страдания и ужас, которые она пережила, никогда не исчезнут из ее памяти и достаточно малейшего повода, чтобы они вновь возродились. Благоразумие здесь ни при чем, так же как ни при чем оно в вопросах жизни и смерти». На ее предложение о тайной встрече он ответил: «Что касается возможности нашей тайной встречи вместо обмена письмами – неужели вы не понимаете, в каком “безупречном” обществе мы живем, вы не осознаете, что скрытная жизнь, какой бы безобидной она ни была, отравляет существование». В 1913 году переписка становилась все реже и прохладнее. Джон прислал последний раз чек на оплату студии 13 августа с просьбой не отвечать.