Кто пытался утаить, присвоить, повыгоднее сбыть рукописи великого и бесценного «Тихого Дона»
Сообщение, переданное средствам массовой информации (в том числе «Правде» и «Советской России»), уведомляло:«Союз журналистов Москвы проводит 6 июля 2000 года (четверг) в 12.00 представление книги Льва Колодного «Как я нашел «Тихий Дон». В книге впервые опубликованы 125 страниц рукописей, а также документы, рассказывающие о том, как было сделано открытие. В то же время директор Института мировой литературы (ИМЛИ) Феликс Кузнецов распространяет в СМИ информацию, что именно многолетние усилия ИМЛИ привели к поиску рукописей».
Наверное, хотели сказать не «к поиску», а «к находке», смысл улавливается. Для тех же, кто утром названного дня прочитал «Советскую Россию», смысл этот становился еще более ясным. Вот начало заметки «Положить конец неправде»:
«Сегодня в Москве в Центральном Доме журналиста состоится, как теперь говорят, знаковое мероприятие: представление книги Льва Колодного «Как я нашел «Тихий Дон». Наша редакция уже получила эту книжную новинку от самого автора с такой дарственной надписью: «Уважаемый Валентин Васильевич! В мае этого года в вашей газете Феликс Кузнецов в беседе с Кожемяко сообщил, что после «многолетних усилий» в 1999 году нашел рукописи «Тихого Дона». Что же тогда нашел я в Москве в 1984 году? Лев Колодный».
Итак, смысл объявленного «знакового мероприятия» – заведомо полемический, даже опровергательный. То есть не просто представить книгу «Как я нашел «Тихий Дон», но публично разоблачить и опровергнуть самозванца, заявляющего, будто нашел он.
Самозванец – Феликс Кузнецов, директор Института мировой литературы имени А. М. Горького, член-корреспондент Российской академии наук.
Неужто в самом деле присвоил себе чужую заслугу?
Это должно было доказать мероприятие в Центральном Доме журналиста, своеобразным предисловием к которому воспринималась та публикация «Советской России».
Теперь я пишу послесловие.
Первым нашел Лев Ефимович. Однозначно!
Приведя вызывающе заостренный вопрос Льва Колодного: «Что же тогда нашел я в Москве в 1984 году?», автор упомянутой публикации сразу отмела все сомнения: «Каков вопрос – таков ответ. Отвечаем: вы, уважаемый Лев Ефимович, первым среди сонма поисковиков обнаружили подлинные рукописи эпохального шолоховского романа…»
Это – бесспорный факт. И я вместе с коллегой из «Советской России» категорически утверждаю: известный московский журналист Лев Колодный первым нашел рукописи великого романа, считавшиеся утраченными. Именно он, лауреат премии Союза журналистов СССР, заслуженный работник культуры Российской Федерации, автор многих книг о Москве, до недавнего времени обозреватель газеты «Московская правда», в настоящее время обозреватель газеты «Московский комсомолец» Лев Ефимович Колодный.
Звания и должности, дабы здесь тоже все было абсолютно бесспорно, привожу по официальной бумаге, розданной пришедшим на презентацию в ЦДЖ. Но сама презентация, как и следовало ожидать, без спора не обошлась. Более того, в конце концов разразился настоящий скандал!
Из-за чего же? Этот самозванец Феликс Кузнецов и здесь продолжал настаивать, что первооткрывателем бесценных рукописей был он?
Нет. Хотя директор ИМЛИ пришел на «знаковое мероприятие», пришел вместе с заведующим отделом новейшей русской литературы Александром Мироновичем Ушаковым, профессором, доктором филологических наук. И оба выступали. Но никто из них ничего подобного не утверждал.
Как не утверждали и ранее – ни сам директор, ни кто-либо из работников института.
Но, может быть, «десять лет ИМЛИ замалчивал в СМИ открытие» Колодного? Так Лев Ефимович написал в справке для участников презентации. Дескать, западные ученые по достоинству оценили его открытие, а российские – замолчали. Из зависти, наверное. «Наши козлы», как выразительно сказал он несколько раньше в интервью израильской газете «Окна».
Однако именно в Институте мировой литературы, куда Колодного не единожды приглашали выступать, слушал я его в 1995 году!
А вот моя беседа с ведущим научным сотрудником этого института – доктором филологических наук, профессором Федором Григорьевичем Бирюковым, опубликованная в «Советской России» 5 июля 1997 года. Он говорит: «Журналист Лев Колодный, разыскавший в Москве рукописи двух первых томов «Тихого Дона»…»
Вот моя же беседа с директором института Феликсом Феодосьевичем Кузнецовым в «Правде»: «И вдруг в 1990 году – сообщения, что эту рукопись нашел московский журналист Лев Колодный…»
Выходит, не замалчивали?
Кстати, в нашей беседе (и не только в ней!) Ф. Кузнецов давал высокую оценку первому изданию книги Л. Колодного, которое вышло в 1995 году под названием «Кто написал «Тихий Дон. Хроника одного поиска». «…Нельзя было не порадоваться выходу этой на массового читателя рассчитанной книги, – отмечает директор ИМЛИ. – В ней рассказывалась увлекательная история поиска рукописи «Тихого Дона», давалось описание рукописи, приводились отдельные ее страницы. В книге содержалась убежденная защита доброго имени М.А. Шолохова от наветов в связи с «проблемой авторства».
В чем же тогда дело? Почему после всего этого Л. Колодный обрушился вдруг на институт и его директора? Появились какие-то новые обстоятельства?
Вспомним обращение к главному редактору «Советской России»: «В мае этого года в вашей газете Феликс Кузнецов в беседе с Кожемяко сообщил, что после «многолетних усилий» в 1999 году нашел рукописи «Тихого Дона».
Раскрываю этот номер газеты – от 25 мая 2000 года.
Феликс Кузнецов здесь ничего такого не говорит! Во вводке к беседе говорю я. И говорю следующее: «После многолетних поисков Институту мировой литературы имени А. М. Горького Российской академии наук удалось разыскать и приобрести считавшиеся утерянными рукописи первой и второй книг «Тихого Дона».
Значит, я-то все-таки соврал?
Нет!
«Что же тогда нашел я в Москве в 1984 году?» – ехидно спрашивает Лев Колодный. Читатели, не знающие сути дела, тоже могут спросить.
А суть в том, что, как ни странно, одна и та же рукопись найдена была… дважды.
Первый раз ее нашел Колодный.
Второй раз, почти двадцать лет спустя и действительно после многолетних усилий, – Институт мировой литературы имени А. М. Горького.
Вы спросите: но почему надо было искать уже найденное?
Вот это и стало камнем преткновения на презентации книги «Как я нашел «Тихий Дон», закончившейся громким скандалом. Это же будет главной темой моих заметок.
Рукописи нашлись, но… их никто не видел
Работая над темой «Писатели и Москва», журналист «Московской правды» Лев Колодный в конце 70-х – начале 80-х годов занялся Шолоховым. О его столичной жизни и здешних знакомствах, особенно в молодые годы, известно было мало. А Колодный знал Москву хорошо. Это и помогло ему выйти на ряд интереснейших адресов, разыскать людей, которые в разные годы были с Шолоховым близки.
И вот в одной из московских квартир произошло потрясающее открытие.
Уникальное, историческое, сенсационное – здесь никакой эпитет не чересчур. Ведь каждая вновь найденная страница, написанная рукой любого литературного классика, – всегда событие. А тут 885 страниц! Причем, поскольку это шолоховский «Тихий Дон», понятна совершенно особая, исключительная значимость такой находки. Известно, архив Шолохова погиб во время войны, и почти полное отсутствие рукописей великого романа использовалось врагами писателя и всей нашей культуры для обоснования злобного вымысла о плагиате.
Как же поступить, если в твоих руках вдруг оказывается вещественное доказательство, опровергающее клевету? Кажется, вариант может быть лишь один: немедленно рассказать об этом.
Но вот тут и начинается непонятное. Даже то непонятно, когда же все-таки произошла историческая находка Льва Колодного. Событие настолько значительное, что он не мог не зафиксировать время с абсолютной точностью. Однако сразу возникают противоречия.
В книге на странице 307 читаем: «Осенью 1984 года…» Это о дне, когда он впервые увидел шолоховскую рукопись. А вот что сказано на странице 311: «Вскоре после нашей первой встречи (с владелицей рукописи. – В. К .) умер Михаил Александрович Шолохов».
Но умер он в феврале 1984-го! Не сходятся концы с концами. Может быть, рукопись Колодный нашел осенью не 1984-го, а 1983-го? А может быть, еще раньше?
Вопрос не праздный. Это и само по себе озадачивает, но тем больше – когда думаешь о дальнейших действиях журналиста, которому посчастливилось найти такое. Ведь если был еще жив Шолохов (а в это время его особенно яростно уничтожали за «плагиат»), самое естественное – первому рассказать о находке именно ему. Как помогла бы она в защите доброго имени писателя!
Колодный этого не сделал. Он вообще тогда никому ничего о рукописях не рассказал. «Московская правда», как сам он пишет, «не щадя газетной площади», публиковала его материалы на шолоховскую тему, но это были материалы краеведческого характера – о жизни и друзьях писателя в Москве.
Тема рукописей возникает лишь в 1990 году! Для точности процитирую справку, составленную опять-таки самим Колодным – в связи с представлением его книги журналистам: «19 мая 1990 года впервые ТАСС сообщил: «Найдены рукописные главы романа «Тихий Дон». На следующий день две главы 1925 года опубликованы в «Московской правде».
Вот когда мир узнал о сенсационной находке московского журналиста Льва Колодного. Минимум шесть с половиной лет спустя после того, как она состоялась!
Не странно ли?
Причины – позже, пока факт. Да и когда стал Лев Ефимович писать, говорить о найденной рукописи, воспринималось это тоже весьма непонятно и странно. Помню собственное недоумение: разговор-то идет, но самой рукописи нет. Ее никто не видел.
Правда, Колодный опубликует копии некоторых страниц. Ученым и всем интересующимся предлагалось довольствоваться ими, а также описаниями Льва Ефимовича. Несколько ксерокопированных страниц оставил в ИМЛИ после своего доклада. «Бросил им», как он говорит. Но ведь лишь несколько и опять копии…
Словом, действительно, все это носило какой-то странный характер. И даже в 1995 году, когда выйдет книга Колодного «Кто написал «Тихий Дон», на вполне естественный читательский вопрос, где же все-таки были найдены рукописи и где они теперь находятся, автор отвечал кратко и очень загадочно: «В надежных руках».
Что скрывалось за этой загадочностью?
Раскрылось только в конце прошлого года, когда рукописи были найдены Институтом мировой литературы. При активном содействии помощников – верных и бескорыстных друзей Шолохова.
На продажу подарил ей Шолохов или так распорядились без него?
В 1929 году Михаил Александрович привез из Вешенской в столицу черновики, варианты и беловики двух первых книг своего романа для предъявления в писательскую комиссию, которая должна была расследовать возникшую вдруг версию о плагиате. А когда расследование закончилось, оставил эти бумаги у своего друга – писателя Василия Кудашева. В московской его квартире.
Шло время. В июне 1941-го грянула война, а 4 июля Кудашев, добровольцем записавшись в ополчение, уходит на фронт. Но словно чувствовал он: понадобятся, да еще как понадобятся старые бумаги его другу! Понимал великую их ценность. Потому, наверное, вспомнив о них, уже 9 августа пишет жене: «Если Михаил в Москве – проси его немедленно вызвать меня через Политуправление на несколько дней. Мне необходимо сдать ему оригинал рукописи «Тихого Дона». Если Михаила нет в Москве, пиши ему срочно в Вешенскую».
Теперь в архиве Кудашева, недавно переданном Институту мировой литературы, аналогичных писем найдено несколько.
Однако немедленно вызвать друга с фронта Шолохов не смог. Он сам в это время был на фронте. Когда же в октябре появился в столице, то пришел к жене друга и, узнав его адрес, сразу ему написал: «Думаю, что увидимся в Москве».
Но было уже поздно. Армия, в которой находился Кудашев, попала в окружение под Юхновом, и он оказался в плену. Пропал без вести, как сообщили тогда жене. Есть свидетельства, что в конце 1943 года Василий Михайлович был в немецком концлагере в Померании, где скорее всего и погиб.
А рукописи «Тихого Дона»?
Они остались в его квартире, в распоряжении жены. На нее-то, Матильду Емельяновну Чебанову-Кудашеву, и «вышел» Лев Колодный, когда разыскивал адреса пребывания Шолохова в Москве. И она, по его рассказу, после продолжительного разговора и показа всяческих документов и фотографий, когда уже собрался он уходить, а на прощание задал вопрос («спросил так, на всякий случай»), нет ли у нее еще каких-нибудь бумаг, связанных с жизнью Шолохова, вынесла две папки.
– Что это?
– «Тихий Дон».
Верю тому, как описал Колодный свои чувства – «в такое мгновение, которое бывает в жизни, по-видимому, один раз». Но нам предлагается поверить и во все остальное в его изложении. А вот тут, убежден, столь же безусловно поверить нельзя!
Слово «убежден» вставляю специально – дальше вы поймете для чего.
Прежде всего отмечу очень важное. Рассказал Колодный конкретно, у кого и как была найдена рукопись, уже теперь, во втором издании своей книги. И теперь, понятно, он должен многое объяснить. Почему рукопись столько лет находилась у Кудашевой, а она скрывала это. Почему потом почти два десятка лет скрывал это он.
Сперва процитирую из книги Колодного Матильду Кудашеву:
« – Я у него (Шолохова. – В.К .) спрашивала не раз, что мне с ними (рукописями. – В.К. ) делать, Шолохов ответил:
– Распорядись сама…
– Может быть, отдать шолоховедам? – сказала я.
– Какие там шолоховеды! – махнул рукой Михаил Александрович. – Придет время, отдай в надежные руки…»
Диалог многолетней давности примечателен тем, что он не только демонстрирует свойственное гению безразличие к своим бумагам («не надо заводить архивы, над рукописями трястись», – писал на сей счет Борис Пастернак), но как бы предвидит будущую ситуацию вокруг этих рукописей. Конфликт-то у Колодного с кем? С учеными-шолоховедами в первую очередь. А Шолохов, оказывается, выразив Моте Кудашевой явное пренебрежение к ним, не ограничился расплывчатым, неопределенным «Распорядись сама…» Конкретизировал, насколько можно было: «Отдай в надежные руки…»
Пришло время – и подвернулись таковые в лице Льва Ефимовича?
До чего все складно!
Только не забывайте: мы слышим все-таки не самого Шолохова. Это говорит Кудашева (которая теперь уже на том свете) в изложении Колодного.
А вот что говорит Лев Ефимович от себя, комментируя в книге эту ситуацию:
«Я убежден: таким образом он (т.е. Шолохов. – В.К .) хотел обеспечить будущее семьи своего погибшего друга».
На следующей странице – еще: «Убежден: Михаил Шолохов подарил рукопись романа жене и дочери Василия Кудашева».
Подарил на продажу, чтобы именно таким образом обеспечить их будущее? Аукцион Сотбис, что ли, имел он в виду в 1941-м, когда немцы стояли на пороге Москвы?
Колодный убежден.
А я, допустим, не убежден. Вернее, убежден в другом – что такое толкование крайне сомнительно. Да ведь даже и, по словам Кудашевой, в изложении Колодного, сказал-то Шолохов «отдай», а не «продай»! Вряд ли предвидел нынешнюю капиталистическую Россию, когда некоторые из Пушкина, скажем, только и помнят: «Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать». Причем имея в виду не свою рукопись как плод собственного творческого труда. Нет, чужую – как товар.
Именно превращение присвоенного труда гения в предмет товарно-денежных отношений, в объект самой настоящей спекуляции произошло в той истории, о которой мы говорим.
Не знаю, когда у Матильды Кудашевой впервые возникла мысль что-нибудь материальное с шолоховской рукописи обязательно поиметь. Не знаю, брала ли она и сколько с некоего аспиранта из Смоленска, который якобы когда-то над рукописью работал. А вот Колодному, согласно его книге, сначала позволила только подержать в руках заветные листы. Но он не отступил – проложил к ним дорогу. Чтобы получить их для работы, пусть только в ее квартире, пришлось помочь ей эту квартиру сменить на более хорошую. Это он предложил. И сделал. Потом помог установить в новой квартире телефон. Лишь тогда, как он свидетельствует, ему дали рукопись, чтобы заниматься с ней за специально отведенным столом.
В общем, принцип известный: ты мне – я тебе. Она так и пишет ему в письме от 14 ноября 1986 года, факсимиле которого можно прочитать среди иллюстраций в конце книги: «Спасибо Вам, большое спасибо, такое доброе дело не каждый родственник может сделать.
Мы в большом долгу, но, думаю, сможем для Вас сделать также доброе дело… Вы большой человек…»
Вот так они делали друг для друга добрые дела. Но за чей счет? Квартира и телефон – за счет Советской власти, конечно: Колодный сполна использовал свои связи и в Моссовете, и в Союзе писателей. А с Колодным расплатились за счет Шолохова.
Ну а дальше этот счет они использовали совместно – Матильда Кудашева и Лев Колодный. Впрочем, каждый по-своему.
Подумать только, ведь именно в это самое время – 10 мая 1987 года Лев Ефимович печатает в «Московской правде» беседу с Марией Петровной Шолоховой, женой писателя. То есть он общается с нею. Но молчит, что в эти дни (и давно уже) работает над рукописями «Тихого Дона». Что они – есть!
Почему молчит? Связан словом перед Матильдой? Однако для себя не постеснялся его нарушить: тайком от Кудашевой, как сам признается, вынес и ксерокопировал 125 страниц. «И она ничего мне не сказала, когда я начал публиковать в газетах главы будущей книги и иллюстрировать их ксерокопиями», – пишет теперь.
А почему же не сказала? Не есть ли это прямое подтверждение того самого сговора, комплота, по выражению Феликса Кузнецова, который возник между двумя этими достойнейшими людьми? Достойнейшими в том смысле, что один вполне стоит другого…
Подвиг или подлость?
О Кудашевой Колодный написал: «По-моему, она совершила подвиг, сохранив миру «Тихий Дон».
Миру или ему, Колодному? Повторю: ведь до того, как в 1999 году эти рукописи нашел Институт мировой литературы, их никто, кроме Колодного, не видел! И, может быть, так никто и не увидел бы никогда…
Колодный изо всех сил подчеркивает, что во время бомбежек в 1941-м Кудашева даже брала рукопись с собой в бомбоубежище. Спасибо! За это – спасибо. Но вот разговор, который запомнился близким Шолохова, разговор на его похоронах.
– Мотя, у тебя никаких Мишиных бумаг не осталось? – спросила Матильду Емельяновну вдова писателя.
– Нет, – ответила она.
Так же отвечала и раньше, когда к ней обращались члены шолоховской семьи. Дескать, пропала рукопись «Тихого Дона» при переездах.
И в какой драматической ситуации все это происходит! Меня буквально потрясла запись Кудашевой, найденная недавно в ее архиве и обнародованная Феликсом Кузнецовым в исследовании «Шолохов и «анти-Шолохов». Речь идет об отмечавшемся в 1975 году юбилее писателя:
«Семидесятилетие праздновали в Большом театре. Мы пришли на квартиру за пригласительным билетом, а Мария Петровна нас встречает в тревоге, говорит, только что увезли Александровича в Кремлевскую больницу… Что должна была выйти из дома, а он остался бы один, лежал в постели, отдыхал, мое сердце почуяло что-то неладное, я зашла к нему, и он сумел только сказать: «Не уходи» – и потерял сознание».
Это был второй инсульт Шолохова. В мае 1975-го, то есть вскоре после наката новой волны травли: в конце 1974 года на Западе вышла печально знаменитая книга «Стремя «Тихого Дона», вдохновленная и напутствованная Солженицыным. «Не предъявлена рукопись» – один из главных аргументов обвинения. И вот в такой обстановке, видя, насколько тяжело приходится Шолохову и всей этой вроде бы близкой ей семье, Кудашева молчит о находящихся у нее рукописях. А ведь могла (и должна была!) предъявить как самый веский довод в защиту писателя! Не подвиг для этого надо было совершить – проявить элементарную порядочность.
Не принимаю никаких оправданий, выстроенных Колодным. Обида, что Шолохов «не спас» ее мужа, то есть не вызвал с фронта, о чем мы уже говорили? Можно таким образом что-то объяснить, но оправдать – ни в коем случае. Однако вслед за Кудашевой Колодный в беседе с одним из самых злобных ненавистников Шолохова – бывшим нашим соотечественником, а теперь гражданином Израиля – Бар-Селлой повторяет там, в Израиле: «Шолохов его с фронта не вызвал, поскольку, как сказала Матильда, известно, чем Шолохов в Москве занимался – пьянствовал и по бабам… И погиб Кудашев».
Кощунственные, несправедливые слова! Так написал об этом Ф. Кузнецов. Так говорю и я. Можно лишь поражаться, что язык у Колодного повернулся произнести такое. Он-то знает: Шолохов в это время был на фронте. Да если бы и мог выполнить просьбу друга, каким-то образом добиться, чтобы того с фронта срочно отозвали, думается, сделать это Михаилу Александровичу нравственно было не просто. Ведь так или иначе он должен был на это пойти ради получения своей рукописи. А немцы рвутся к столице, смертельная опасность над Москвой и над всей страной…
Впрочем, что Колодному какие-то нравственные мотивы! Равно и Кудашевой. Они были сосредоточены на другом. Матильда Емельяновна, получив за чужую рукопись квартиру и телефон, теперь хочет чего-нибудь еще. Лев Ефимович вполне ее понимает. Недаром в интервью Бар-Селле отметил, что за почерковедческую экспертизу рукописи он «заплатил из своего кармана». Надо полагать, тоже хотелось дивидендов. Словом, тут у них единомыслие.
Интересно послушать Колодного в том же израильском интервью, как он предпринял первые попытки сбыть рукопись. Вряд ли стоит придавать серьезное значение декларации: «А я хотел, чтобы рукопись была передана государству. Я – советский человек…» Хотел бы – так давно к тому времени была бы передана! Интересное дальше.
Уже началось горбачевское время. «И пошел я, – рассказывает Колодный, – к Жоре Пряхину (тогда работник ЦК партии. – В.К .). И Жора направил меня к своему начальнику – зав. Отделом пропаганды ЦК КПСС. Тот направил меня к помощнику Горбачева – академику Фролову. Прихожу – сидит такой барин вальяжный и говорит: «Ну что – давайте дадим сообщение об этом в «Известиях ЦК КПСС», а рукопись возьмем к себе в архив. Шолохов ведь был членом ЦК, значит, рукописи там самое место». Я даже не стал этим заниматься – охота стараться для «Известий ЦК». Я сказал, чтобы дали этой семье машину, а Матильда и дочь были готовы отдать государству рукопись».
Стоп! Остановимся. Готовы были «отдать». Но – за машину. Действуют пока советские мерки: квартира, машина, фигурировали также дача и издание собрания сочинений Кудашева. Все это как своего рода плата за присвоенную шолоховскую рукопись. Не буду комментировать «барина вальяжного», однако в принципе непонятно, почему надо было что-то за труд Шолохова требовать. Отдайте государству, коли «готовы отдать»! Это же – национальное достояние.
Нет, «чтобы дали этой семье машину».
Кто назначил тогда такую цену? Матильда? Ее дочь? Колодный? Их трудно теперь разделить.
«Я сказал, чтобы дали», – говорит Лев Ефимович. В любом случае он это сказал, представляя Кудашевых (хотя и не называя их – они продолжали оставаться анонимными). То есть выступил как посредник. Чего же обижается, когда директор ИМЛИ называет его так? Он и с институтом вел себя как посредник. А поскольку Советская власть в 1991-м рухнула, и ЦК КПСС перестал существовать даже в том беспомощном, жалком горбачевском состоянии, Колодный теперь предлагает рукописи Институту мировой литературы.
Хотел обеспечить им надежное хранение и квалифицированное изучение? Это хорошо бы. Только предложение опять не бескорыстное. Причем учтена резко изменившаяся ситуация. Господин рынок пришел на смену проклятому социализму с его аскетической моралью и всякими ограничениями. Свобода! Доллар взошел на горизонте!
И новой ценой, назначенной за самоправно приватизированную рукопись классика с учетом новой, рыночной, конъюнктуры, становится уже не советская автомашина, а 50 тысяч долларов. Такую цену называет директору Института мировой литературы журналист Колодный – по-прежнему от имени никому, кроме него, не известных владельцев.
Для института, который, как и вся отечественная наука, ввергнут в бездну нищеты, найти 50 тысяч валюты совсем не просто.
А цена между тем возрастает. Через некоторое время Колодный называет уже 100 тысяч долларов.
А еще через некоторое – 500 тысяч. Полмиллиона!
«Я говорил с Феликсом Кузнецовым – директором Института мировой литературы, он мне сказал, что обратится к Зюганову, в Госдуму. Я не сказал ему, у кого находится рукопись, сказал, что пусть он достанет деньги – всего-то полмиллиона».
Всего-то…
Это я снова процитировал интервью Льва Ефимовича Колодного израильтянину Бар-Селле.
И снова можно спросить: а такую цену назначил кто?
В интервью сказано: «Матильда и дочь решили рукопись продать. Они прочли в какой-то газете, что в Европе на аукционе продали рукопись «Отцов и детей» за 400.000 фунтов. А что – Шолохов хуже Тургенева? Вот и решили продать за полмиллиона долларов».