Предвестие Апокалипсиса?

Виктор Кожемяко: Завершился первый год нового столетия и нового тысячелетия. Чем он отмечен? Какие события особенно нас взволновали или даже потрясли?

Не знаю, что и в каком порядке вы для себя в этом смысле выстраиваете, но, думаю, нельзя обойти день 11 сентября – небесные удары по Америке. Я говорю «небесные», имея в виду, что нанесены они с воздуха. Вместе с тем, согласитесь, одно из первых впечатлений было – что это небесная, то есть высшая, кара обрушилась на главные города страны, принесшей миру столько несправедливости.

Валентин Распутин: У меня было такое же ощущение от событий 11 сентября: возмездие с неба. Террор оправдывать нельзя, и тысячи невинно погибших вопиют сами за себя. Но разве Америка не была тем же самым террористом, когда в 1999 году бомбила Югославию, а до того – Ирак, разве не показала она себя варваром, когда сбрасывала атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки в уже выигранной войне и когда применяла напалм против мирного населения Вьетнама, разве не попрала она справедливость в мире, присвоив себе право казнить и миловать, кого ей заблагорассудится, по закону сильного? И разве не она своей политикой и своей «культурой» посеяла на земном шаре бесстыдство и жестокость? Не она разве попрала права народов на самобытное и самостоятельное существование, применив в качестве инструмента разрушения и подавления пресловутые «права человека»? Являясь самым большим загрязнителем природы, разве не США отказываются выполнять международные соглашения по защите окружающей среды, все откровенней и наглей хозяйничая на суше, на море и в космосе? Долго скребла кошка, на свой хребет и наскребла.

Если, конечно, трагедия 11 сентября не стала результатом провокации, как и все в этой стране, проведенной масштабно и впечатляюще. Действительно, ничего лучше и придумать нельзя, чтобы развязать себе руки и приняться за укрощение строптивых. Одних разбомбить, других запугать, третьих, как Россию, «поджать», заняв ее недавние позиции. И все это одним махом, под сурдинку «антитеррористической операции». И заставить Россию отрывать от своих голодных и больных и гнать гуманитарную помощь в Афганистан, чтобы залечивать раны американских бомбардировок. Странно все это. Даже не столько странно, сколько горько. Результаты все той же лакейской политики, которая завелась с начала 90-х годов: не для себя, не в своих интересах, а все от себя, от себя, выгребая уже и последнее…

Вы говорите: предчувствие Апокалипсиса, можно ли ему противостоять? Но можно ли было противостоять Ельцину и его камарилье, можно ли было противостоять Березовскому и Гусинскому с их телеканалами, больше десяти лет извергающими все самое гадостное и пакостное, что только есть в природе человеческой?.. Как нас ни унижали, как ни грабили – мы не смогли противостоять. Если судьбы мира не записаны окончательно в небесах, – вдруг аргентинцы, взбунтовавшиеся против своих Чубайсов и Гайдаров, нам помогут, вдруг арабы выстоят и не пойдут под ярмо Америки, вдруг кубинцы и иранцы, не падшие на колени перед восходящим на престол Князем тьмы, задержат его царствие. Но нам пора осознать, что российское течение событий – больше нашего личного дела, и от того, усиливаемся мы в своей национальной и духовной крепости или все больше размазываемся под катками глобалистских «прав» и «свобод», зависит, куда, на какую судьбоносную чашу падет наша доля, к чему прибавит и от чего отнимет.

 

Отстоим ли родную землю?

– В жизни нашей страны за минувший год для меня самым роковым событием стало принятие Земельного кодекса, в котором мать – земля родная объявлена товаром, то есть предметом купли-продажи. Многолетняя и трудная борьба патриотов против этого, стало быть, кончилась на сегодня поражением?

Нет смысла, наверное, вновь вспоминать, что говорили о недопустимости купли-продажи земли наши великие предки, завещавшие ни в коем случае не допускать такое. Допустили. Да, людей всячески успокаивают, что это не касается сельхозугодий (пока?), но уже свободная продажа, в том числе иностранцам, тех вроде бы малых процентов земель, которые находятся под промышленными объектами, жилыми домами и т. д., песет страшнейшую угрозу. А главное – сам утверждающийся принцип: земля – товар.

Понимаю, как говорится, после драки кулаками не машут. И все-таки не хочется верить, что все уже решено навсегда, что так и проглотит это народ, как он многое молчаливо проглотил за последние годы, что родная земля действительно пойдет теперь с молотка. Хватаешься душой, например, за решительные заявления руководителей Кубани, которые обещают, что люди здесь возьмутся за вилы, когда землю начнут продавать…

Что вы думаете обо всем этом? Можем ли мы отстоять нашу землю?

– Да, давайте воздержимся от цитирования Достоевского, говорившего, что от характера землевладения зависит весь порядок в стране, и Толстого, прямо называвшего продажу земли воровством. На нынешних реформаторов это никакого впечатления не производит. У них есть цель – и они ее добиваются. Их дергают за веревочки кукловоды – и они послушно дергаются, выполняя все необходимые упражнения, чтобы гражданам мира в скором времени иметь ранчо на Байкале и латифундии на Кубани. Ни для нас с вами, ни для аналитиков и думцев, ни для губернаторов и фермеров – ни для кого не секрет, что принятый недавно Земельный кодекс с правом продажи земли – это только начало, приоткрытая дверь, но приоткрытая, больше уже не запертая, и в эту щель в «два процента» высматривается российское поле. Прошлогодний рекордный урожай, даже и без достаточного удобрения и достаточной обработки, – это что-то вроде прощального самопоказа нашей земли, на что она способна.

Не будем, как договорились, цитировать классиков. Но хочется мне процитировать современного поэта, алтайца Бориса Укачина. В прежние годы мы с ним дружили, встречаясь то в Москве, то в Горно-Алтайске. Ни расстояния, ни «тоталитаризм» не были тогда помехой для встреч и дружбы. Стихотворение, которое я вспомнил, относится примерно к середине 70-х годов. На одном из московских рынков мой друг увидел в рядах торгующих объявление: «Подходите! Землю продаю!» Земля не могла продаваться иначе, как из мешка для цветочных горшков, но сами эти слова настолько поразили и оскорбили поэта, что он написал (стихотворение называется «На осеннем рынке», перевод И.Фонякова):

Народная поэтесса Узбекистана Зульфия тогда же отозвалась на эти стихи и написала Б.Укачину:

«Здесь каждая строка бьющая. Мне просто жутко стало от этих слов: «Подходите! Землю продаю!»

Хочется закричать. Можно продавать плоды земли, взращенные на ней, но не землю!»

Так мы все тогда считали: это святотатство, подобное продаже в неволю родной матери. Но суть российских реформ последнего десятилетия заключается не только в том, чтобы изменить формы жизни и формы собственности, не только изъять Россию из ее первостатейного мирового значения, но покуситься на наш дух, на наше самодержавно-народное сознание, перекачивающее, как второе сердце, во все клетки токи тех заветов, без которых нам не жить в полный рост. Для людей, «вышедших из себя», отказавшихся от своих устоев, есть слово: нелюди. А на Руси – нёруси, то есть потерявшие национальное содержание, свою способность защитить Отечество в его незыблемых ценностях.

Откровенно говоря, что-то плохо верится, что мы сейчас сможем отстоять от продажи землю. Надо все сделать, чтобы отстоять, но… Понадобятся, мне кажется, годы, чтобы на поколениях, которые показали себя слабыми, отшелушилась кожа, пропитанная неуверенностью и отчаянием, и появилась новая. На молодежи она уже видна. Не на той, разумеется, молодежи, которая заражена наркотиками, безразличием и буржуазностью, а на иной, мало пока заметной, но все увереннее нарождающейся, которой чувства обкраденности и одураченности переходят в волевые начала. А уж она, когда войдет в силу, найдет слова, как правильно переписать законы. Вот в это я верю! Хочу верить.

 

Спасем ли наш язык?

– Вот и над языком нашим продолжают сгущаться черные тучи. Целями для ударов на уничтожение берут самое-самое! Земля, на которой русский народ испокон веку жил; язык, на котором он от рождения говорил, думал, слагал молитвы, былины и песни…

Я вначале не поверил, будто кто-то (какие-то якобы ученые!) всерьез предложил перевести русский язык с кириллицы на латиницу. Оказалось – всерьез! Да уж и не удивишься, если вон в Татарстане дело дошло чуть ли не до законодательного утверждения аналогичного новшества.

И все более назойливые, настырные разговоры о предстоящей реформе русского языка. Чем-то поистине зловещим от всего этого веет! А подается – со смешочками, с обычными в нынешнее время ужимками и ерничеством.

Чего стоит хотя бы недавнее телевизионное «ток-шоу» Михаила Швыдкого в его цикле «Культурная революция», посвященное этой реформе. Многое тут меня поразило, начиная с состава участников. По-моему, не было ни одного писателя – и это в разговоре о судьбах языка! Впрочем, был Михаил Задорнов, он олицетворял всех русских писателей и всю русскую литературу. Естественно, в принятом сегодня хохмаческом тоне…

Наверное, Валентин Григорьевич, вы не одну бессонную ночь провели в думах о том, что творится в последние годы с нашим языком, и о том, что ему еще готовят. Скажите, есть ли для русского языка путь спасения и в чем он видится вам?

– Будем надеяться, что этого в полном смысле слова последнего – отказа от кириллицы – все-таки не произойдет. Это было бы окончательным самоубийством нации. Представить только – читать «Слово о полку Игореве» и «Слово о Законе и Благодати», Пушкина и Гоголя, Достоевского и Толстого, Тютчева и Есенина на латинице! Перевести на нее письмо Ваньки Жукова на деревню дедушке и треугольные письма наших отцов и дедов с фронтов Великой Отечественной! Отказаться от православной веры и всей культурной и духовной генетики! Нет, такое даже и представить нельзя. В Казани пусть пишут, как хотят, там это политика: даже и во вред себе, зато не так, как русские, а так, как турки и европейцы. А нам-то, русским, вперекор кому отказываться от родных буквиц, которыми сама душа у нас выписана и начертания которых в своих таинственных письменах повторяет сама природа?!

Однако! Вот я встрепенулся в возмущении: чушь собачья, не может быть! Но приходится припоминать, сколько таких «не может быть!», противоречащих нашим историческим и духовным установлениям, складу нашего народа и формам его жизни, протащено в вызывающем торжестве своей власти в последнее время. Еще недавно нельзя было представить, что в России объявят переход на контрактную (а это значит, что вскорости на наемную) армию, примутся продавать землю, загорятся желанием вступить в НАТО, собезьянничают у американцев систему образования, от которой те и сами отказываются, что американские профессора в поволжских городах станут обучать местных ребятишек науке безопасного разврата и что предмет этот под названием «валеология» перейдет в школьные программы, зато отечественная словесность и русский язык станут в школе изгоями… А ведь тоже при первых слухах об этих нововведениях казалось: чушь собачья! И что еще придумают для нашего «облагораживания», сказать никто не возьмется. Россию старательно, как черномазую Золушку, преображают в глобализированную принцессу, чтобы ехать на бал Сатаны, и к чему ей в таком случае кириллица, если никто там ею не пользуется! И к чему ей доскональное знание родного языка, если встраиваемый сегодня в нее порядок потребует владения родным языком на уровне иностранного?!

Страшно молвить, но ведь это логика реформаторов русского языка, а они не остановятся и перед латиницей.

Русский язык может быть спасен лишь в том случае, если видеть в нем не только средство элементарного общения, но и путь познания себя и своего народа, его психологии, этики, морали, веры, исторической поступи и в конце концов его души. Как народ выговаривает себя в устной и письменной речи, того он и стоит. Обезличенный народ скажет о себе немногое. Если бы мы задались целью самоспасения, нам бы и в голову не пришло изгонять из школы родной язык и литературу – нам бы, напротив, потребовалось расширить их познание, потому что все остальные науки могут ложиться только на этот фундамент.

 

Кто «за стеклом» и где же слово Достоевского?

– В ноябре минувшего года исполнилось 180 лет со дня рождения Достоевского. Но отразилось ли это достойно в жизни сегодняшней России? Нет! Только Татьяна Васильевна Доронина, верная себе и великой русской классике, постаралась, чтобы именно в этот вечер, 11 ноября, прозвучали на сцене руководимого ею театра «Униженные и оскорбленные». Очень, кстати, злободневный выбор для нынешнего времени – униженных и оскорбленных у нас в стране, увы, все больше…

Ну вот, а что же так называемое российское телевидение? Ему не до Федора Михайловича. В это время как раз оно приковывало внимание всей страны совсем к другому – в самом разгаре было позорное зрелище под названием «За стеклом».

Все думаешь, есть ли еще ниже точка нравственного падения для телевидения, о котором мы с вами не раз говорили. Кажется, ниже быть уже не может – некуда. Ан, глядишь, изловчились, расстарались, изобрели. Или «у них» опять слизнули.

Ну надо же пойти на такое! Выставить на всеобщее круглосуточное обозрение нескольких молодых людей со всеми, так сказать, интимными подробностями. Они-то и обещаны были заранее как наиболее интересное и привлекательное. И хотя даже для самой неприхотливой части толпы, которая все это созерцала, ничего интересного больше не было, на протяжении не одного месяца «демократическая» пресса рьяно и натужно поддерживала внимание к «застекольщикам», творя из них новых героев нашего времени…

Да какой уж тут Достоевский! В самом деле не до него. Я был удивлен (и обрадован, конечно), узнав, что в Эстонии прошли Международные дни Достоевского, состоялась торжественная церемония вручения премий его имени, одним из первых лауреатов которой стали вы. На этом фоне просто дико, что в России теперь допускается такое небрежение к титанам нашего духа. Вот прошло 200-летие Владимира Ивановича Даля, вслед за Достоевским было 180-летие Некрасова. И снова на телевидении молчок. Ни стихи некрасовские не прозвучали, ни слово о нем не было сказано. Думалось, что недавний пушкинский юбилей, отмеченный необычно широко, может быть, обозначит некий поворот в этом смысле. Нет, все идет по-прежнему…

– В вашем вопросе целый каскад вопросов, один другого горше. Это говорит о том, что питать надежды на сознательное отрезвление «общества», которое забило собою телеканалы и правит бал в культуре и информации, рассчитывать на добровольный отказ этих людей от творимого ими негодного дела никогда было нельзя, а теперь тем более. Чего там «негодного дела» – подлого! Казалось бы: ну, убедитесь, что ничего хорошего от их «культурной» деятельности в стране не происходит, что круг людей с извращенными вкусами смыкается и вокруг них тоже и становится и для них опасным, – ан нет, крутят свою пластинку все усердней и беззастенчивей. Накупили охранников и считают себя в безопасности. То есть поступают в точном соответствии с психологией преступника, того же Чикатило, которого после первого насилия и убийства тянет на второе, на третье – и так до бесконечности, пока не наденут на него кандалы. Так и эти бесчисленные чикатилы на сцене и экране не способны испытывать угрызений совести и идут в своем безобразии все дальше и дальше. Они прекрасно устроились, зарабатывают своим ремеслом растления столько, сколько и не снилось, власть с ними обнимается, как с лучшими друзьями, и приглашает в советники по культуре. Так что же – ждать, когда придет матрос-партизан Железняк? И возмущаться давно уже надо не ими, а нами за наше потакающее терпение.

Помнится, в одной из бесед мы с вами говорили о популярной телепередаче «Поле чудес», где ведущий кричит, издевается над участниками, показывает чудеса пошлости, а публика в восторге покатывается со смеху. Сейчас подобные передачи типа «Выиграй миллион!» расплодились на каждом канале. Я иной раз всматриваюсь в аудиторию, составляющую, как теперь говорят, «реагаж» этих шоу: лица как лица, самые обыкновенные, живые, без явных следов испорченности. Что же заставляет их идти на этот балаган и выставлять себя в потешном виде? Думаю, что им даже не платят за участие, что дело это вполне добровольное. В чем тогда тайная пружина таких побуждений?

А ведь это тоже одно из новоприобретений последнего времени. Где сейчас показать себя? Даже не проявить, а показать? Где она, та «доска почета», где отмечают за доблесть и труд, за талант и верность своей профессии? Нет ее больше. У нас знают или нервных думцев, или звезд эстрады со скандальными именами, или уж бандитов с большой дороги. А противопоставить себя тому небытию, в которое погружена Россия, обыкновенному человеку хочется. У него это в крови – «расписаться» в своем существовании: и аз, грешный, тут был, лямку жизни тянул. Все другие способы публичного самоутверждения у него отняты, на громогласное преступление он не способен, на тусовку к «мастерам культуры» не пригласят. И он идет туда, куда приглашают. И нет смысла говорить о невзыскательном вкусе или неразборчивой головушке – это не худший из граждан, кого воспитывают сейчас в нашей стране. Таковы идолы и учителя гражданина, такова глубина «вспашки» его природных закладов.

А «Униженные и оскорбленные» в театре у Татьяны Дорониной действительно замечательный спектакль. И по постановке, и по актерским работам, и по нравственному созвучию текста нашим сердцам. Добрый, чистый, красиво и точно сыгранный, ко времени и месту, так много говорящий не только о нашем униженном положении, но и ему, нашему униженному положению, как и с чьей помощью избавляться от этого гнета. Половина зрителей выходит после спектакля из зала с мокрыми глазами, не стыдясь слез: сам великий Достоевский обернулся к ним из своего далека и согрел наши души сочувствием и зовом к справедливости, сама великая Доронина нашла ту форму и тональность общения со зрителем, которые дают целительную уверенность: да, мы унижены и оскорблены, но мы счастливее вас, творящих зло. Меня удивила в спектакле одна деталь. Кто знает текст Достоевского, помнит, что в эпилоге романа автор решается расстаться со своей любимицей – героиней Нелли, на которой держится многое в архитектуре и звучании «Униженных и оскорбленных». В спектакле эпилог снят. Эмоциональный накал спектакля к финалу был настолько силен, что испытать смерть Нелли для зрителя было бы невыносимо.

Я вспоминаю об этом еще и потому, что недавно прочел в одной из газет научное объяснение резко подскопившего в последние годы процента мужской смертности от сердечных ударов. Сильный пол сражают стрессы. Они – как мины на поле нашей действительности, куда ни ступи и к чему ни прикоснись, – смертельно бьют прямо в сердце.

Вот вы упомянули гнусную телеэпопею «За стеклом». А задумался ли кто-нибудь, скольких людей она привела к стрессам, закончившимся инфарктами и инсультами?! Разве это не способ убийства, один из самых изощренных, жестоких и бесконтрольных?!

– Разговор о сегодняшнем состоянии нашей культуры – всегда тяжелый разговор. И особенно тяжел он потому, что мало каких перемен и сдвигов к лучшему удается добиться. Ненавистники России твердо и неуклонно следуют своим курсом. Вопреки всем голосам протеста, словно не слыша их, делают черное свое дело. Но все же: не слишком ли и эти голоса слабы? Не должны ли Союз писателей России, другие патриотические организации более громко и требовательно выражать свой протест? А иногда, возможно, использовать не просто заявления, а какие-то другие формы борьбы.

Например, я знаю, что в Угличе собираются поставить памятник… русской водке. Работы небезызвестного Эрнста Неизвестного. А следом уже появляется идея памятника в Суздале соленому огурцу. А в Ульяновске – букве «Ё». Разве не понятно, что все это значит? Но есть же, наверное, в Угличе, Суздале, Ульяновске разумные люди и настоящие патриоты, которых должно возмущать то, что происходит. Наверное, есть они и в местной власти. Так вот, если бы Народно-патриотический союз или тот же Союз писателей их соединил и поднял на реальное противодействие кощунству и издевательству?

– Наверное, можно и Союзу писателей протестовать против «произведений искусства», о которых вы упомянули, в виде памятников русской водке и суздальскому соленому огурцу. И Союзу писателей, и НПСР. Но писательская организация России все последнее десятилетие не столько занимается творческой работой (хотя совещания молодых литераторов проводятся регулярно), сколько работой державно-духовно-цементирующей, – по склеиванию и собиранию народа, «единоутробного», разметанного реформами и развалом Советского Союза. Мы провели выездные пленумы в Чечне и Приднестровье, в Омске и Орле, в Петербурге и Якутске, а также пленум на колесах от Москвы до Владивостока в юбилейном, в честь столетия Транссиба, поезде. И многое другое. А ведь Союз писателей теперь – это всего лишь общественная организация, на тех же правах, что и общество любителей соленого огурца, сшибающая копейки для проведения мероприятий, которыми должны бы заниматься, но не занимаются государственные органы. Его и президент наш в упор не видит. Мы не жалуемся, но на все, что перевернуто теперь с ног на голову в мире нравственности, духовности и культуры, в мире человеческих отношений и общественного служения, наших силенок не хватает. Все-таки главное наше дело – литература.

Да и что такое все эти бросающие вызов нормальному вкусу памятники огурцам и бутылкам, точно так же, как театральные изнасилования пьес Чехова и Вампилова, Островского и Шекспира (а их сотни и сотни на просторах России), точно так же, как страсть снимать штанишки во всех областях культуры?.. Что это такое, как не грибы поганки, для которых наступил сверхблагоприятный климат?! Свалишь такую поганку в одном месте – она лезет в другом. Благодатная почва для их произрастания создается и Министерством культуры в Москве, и департаментами культуры в городах и весях. Культура сознательно превращается в свою противоположность – в убийцу культуры. Лучшее из нее вынуждено перебираться на небольшие и шаткие острова в этом половодье грязи и яда и влачить там жалкое существование. И покуда государство не опомнится и не разберется, что за «культура» произрастает и удобряется ныне в России, кому она служит и какие семена сеет, эти «культурные» безобразия не прекратятся. Либеральное общество с удовольствием погрязло в них, а общество патриотическое до сих пор организовано слабо и никак не может понять, почему, с какой стати в его стране торжествуют извращенные вкусы и вся идеология строится на издевательствах и перечеркивании всего, что до сих пор шло нам на пользу.

А ведь их, этих преобразователей культуры, этих культуртрегеров, победителями назвать нельзя. Победители угомонились бы, а эти по-прежнему ведут себя как диверсанты.

Вот последний пример.

В конце декабря хоронили Бориса Александровича Рыбакова, академика, историка, которого знает весь мир, великого гражданина и патриота России из когорты самых прославленных. День, когда прощались мы с Б. А. Рыбаковым, пришелся на 15-летие со дня смерти Андрея Тарковского. Замечательный кинорежиссер, ничего не скажешь, эмигрировавший в 80-е на Запад, что и сплело ему в окончательном виде лавровый венок. Ни слова в тот день не сказано было России о кончине ее верного сына, академика Рыбакова, но раз за разом разносились слова Тарковского, якобы из предсмертного завещания: «Ни живым, ни мертвым в Россию я не вернусь». Так ему насолила Россия. В конце концов это воля Тарковского, где ему лежать, но зачем же снова и снова в отместку России повторять слова, сказанные, вероятно, в нездоровье, и навечно делать из них его «визитную карточку»?!

Эх, бесстыдники, и на шею России сели, и все вам неймется, все надо жалить ее и жалить!

 

И дальше будут нас разъединять?

– А замечаете ли вы, Валентин Григорьевич, как все больше разъединяются наши области, города, наши люди? Невозможно стало простому человеку поехать или полететь не только с Дальнего Востока в Москву и обратно, а и в гораздо более близкие пределы. Сохранялась связь через почту, но теперь и она рвется. Письма идут все дольше, а зачастую совсем не доходят. И это в компьютерный, электронный век! Но ведь далеко-далеко не все перешли на общение через Интернет, далеко не у всех есть такая возможность. А вот обычную-то, «традиционную» почту, швырнув ее в дикий рынок, просто уничтожают…

Поделюсь очень горьким для меня фактом, которым тоже запомнится минувший год. В Приморском крае, в городе Партизанске, умер мой старый друг. И вот узнал я об этом лишь девять месяцев спустя! Сын его писал мне трижды – и ни одно из этих писем не дошло. Можете себе представить? Только четвертое письмо, посланное в конце года, что называется, достигло адресата.

Не знаю, знакомо ли вам чувство, которое у меня стало постоянным. Чувство неуверенности, когда я посылаю очередное письмо. Даже заказное. Нет уверенности, что оно дойдет, так же как нет уверенности, что до меня доходят посланные в мой адрес письма. Потому что многие, точно знаю, не доходят! Тарифы на почтовые отправления растут, но условия, в которых трудятся почтовики, не улучшаются, а ухудшаются. В результате ухудшается доставка корреспонденции. То есть всем плохо – вот он, рынок! А в перспективе (да уже скоро, наверное) нас ждет повременная оплата за телефонные разговоры, и тогда многие наши старики, пенсионеры в городах окончательно будут оторваны друг от друга.

Согласитесь, ведь все это делается вполне сознательно! Политика такая…

– Это не только политика разъединения областей, краев, отдельных людей, но прежде всего политика окончательного разделения общества на богатых и бедных. Богатые в наш электронный век пользуются электронной почтой, которая молниеносно доставляет их послания по нужным адресам. Это бедные вынуждены идти на обычную старую почту и пользоваться ее архаическими услугами. Но, помните, в советское время корреспонденция доставлялась ежедневно, в любые праздники и будни, дважды на дню. Это было неукоснительным правилом, соблюдающим, так сказать, приоритет гражданина. И вот теперь… Не знаю, как в иных местах, а наше почтовое отделение на Старом Арбате в Москве отдыхало в Новогодье с 31 декабря по 7 января, с одним лишь рабочим днем 5 января, конечно, ненатужным. Новогодняя корреспонденция где-то лежит неразобранными ворохами: она же для людей второго сорта! Из Москвы в Москву отправил мне товарищ поздравление, написал, должно быть, что-то очень уж сердечное и звонит: получил? Прошло три недели – не получил. Вероятно, не получу. Или получу еще через две недели. Вот и ваш друг – ведь он же умер? Ну, узнали вы о его кончине спустя девять месяцев, – ну и что? Ни в вашем, ни в его положении это ничего не изменило, а до наших человеческих чувств никому никакого дела нет. Нас убедили, что богатые тоже плачут, но плачут они золотыми слезами, с нашими, горькими и солеными, они ничего общего не имеют.

Выпрягающаяся из своей службы почта – это только одно из звеньев окончательного пренебрежения бедным или скромно живущим человеком. Он не может теперь пойти ни в театр, ни на концерт, не может поехать к родственникам в другую область, не говоря уж о санатории или курорте, в поликлинике на него смотрят в лучшем случае с терпеливой укоризной: «Зачем вы болеете? В вашем положении болеть нельзя».

И уж за странность не примешь: бедная, утонувшая в нищете и несправедливостях страна полностью перестраивается на обслуживание класса богатых. Такая инфраструктура. Так и отвечает чиновник подступающим к нему с вопросами старикам: такая инфраструктура! Они и умолкают перед могущественной силой этого заклинания.

– Вы живете и в Москве, и в родной Иркутской области. Интересны ваши наблюдения, как живет сегодня глубинная Россия. О чем думает, на что надеется, к чему стремится?

– Глубинная Россия от государства, как никогда, отделена. Выступая в декабре на Всемирном русском народном соборе, я говорил об этом: власть ведет себя так, словно она совсем не нуждается в народе, отделываясь более чем скромными подачками старикам. А народ отвечает ей равнодушием и неверием. Всколыхнувшаяся ненадолго надежда на нового президента, что он станет искать опору внутри страны и сумеет мобилизовать народ, окончательно истаяла, как только бросился президент брататься с американцами. Народ к таким вещам очень чуток. Надо сказать, что он научился выживать – где надсадой, где хитростью, где приспособленчеством, где хищничеством тайги и рек, среди которых живет. Организуется в трудовые и духовные общины, как при родовом строе, понимая, что в одиночку не выжить, и все еще втайне рассчитывает, что все происходящее теперь в стране – временно и наступят сроки, когда его позовут на государеву службу. Вырастил он в прошлом году богатый урожай, а хлеб оказался не нужен; повинуясь инстинкту жизни, стал он больше рожать детей, а их хоть на заимки прячь и к школе не подпускай – до того кругом все чужое, уродующее. Это неверно, что народ наш дожил до полного безволия и не способен постоять за себя, но стоит он пока терпением и выносливостью, пользуясь нравственными, отвергнутыми государством запасами отцов и дедов и кормными запасами земли. Живет больше, как вся страна, сегодняшним днем. Не любит Москву, которая перестала ему быть родной, не понимает, о чем говорят беспрерывно политики, и ничего хорошего от них не ждет.

Это общее впечатление, а в частностях картина будет пестрая. И все-таки не оставляющая надежду, что спасение тут, в нем, в народе нашем, в его выносливости и здравом уме.

Январь 2002 г.