Курсы сержантов
После демобилизации старшего возраста из Советской армии, армейские ряды очень поредели, но жизнь и служба продолжалась.
Командир роты, капитан Левченко перед строем сказал, что на наши плечи ложится двойная, но временная обязанность, т.к. из Союза прибудет новое поколение из молодежи (но ждать пришлось пять лет).
Я уже к этому времени был мл. сержантом-командиром пулемётного расчёта, комсомольцем. Воинская служба мне давалась легко, хотя и шли серые будничные дни, то есть каждый день одно и тоже. Но жизнь моя вскоре изменилась.
В штаб полка пришла директива, чтобы лиц рядового и сержантского состава, имевших образование 7 классов и выше направить на курсы младших командиров в г. Ютенборг под Берлином.
Из нашей роты попало только три человека: Семён Нечаев, Иван Соколов и я, но из полка набралось 12 человек. Приехали в штаб нашей 8-й Гвардейской армии в г. Веймар, где нас пересадили в автомашины «Студебекеры» и к вечеру прибыли в большой военный городок, где располагался учебный центр 1-го Белорусского фронта.
Казармы отремонтированы, покрашены, учебные классы оборудованы всем необходимым учебным инвентарём. Спортивный зал большой и вместительный, спортивные снаряды расставлены по местам так, чтобы к ним был свободный подход. В конце зала место для прыжков в длину и в высоту, а за ними волейбольная площадка.
Плац был очищен от снега и курсантов построили колоннами и выступавший с речью начальник курсов, подполковник, что-то говорил в репродуктор, но его не было слышно из-за порывистого ветра и пролетавшего снега. Учебный городок состоял из 4-х корпусов:
— первый административно-хозяйственный и столовая;
— второй учебно-спортивный для занятий;
— третий и четвертый — казармы для курсантов.
Распорядок дня отличался от армейского только тем, что мы не несли караульную службу. Увеличены часы на политподготовку, теорию и физическую подготовку. Подъём по распорядку дня был в 6 часов, а отбой в 23 часа.
Преподавателями были офицерский состав: командиры взводов — лейтенанты после училища и командиры рот капитаны фронтовики. На политзанятиях лекции читали старшие офицеры — политработники.
Курсанты — все молодые ребята 1925—26 и 27 года рождения, рядовые, ефрейторы и мл. сержанты, все фронтовики имевшие награждения и практические навыки ведения боя. Занятия для нас были легкие, кроме физподготовки и строевой подготовки. И если у нас что-то не получалось, то лейтенанты кричали: «Эй фронтовики, делайте, как я!». Нам показывали и мы старались, но всё равно сразу не получалось.
Однажды были занятия на перекладине (турнике), я кое-как один раз подтянулся, а больше никак, и слышу голос взводного: «Глушко! Ты что болтаешся, как мешок с …опилками!». Спрыгивай и смотри. Мы всем взводом смотрели, как он 10 раз подтянулся. А чтобы мы это запомнили, то вместо тихого часа, мы «отдыхали» на перекладине. Так же было и на брусьях, на лестнице и на коне.
Редко были тактические занятия, я был командиром отделения и выполнял обязанности Устава воинской службы, как подобает.
Пулемет «Максим» изучил наизусть, разбирал и собирал его с закрытыми глазами, особенно сложным был его замок, который состоял из 32 частей.
Зиму мы провели в основном в стенах казармы и спортивного зала. Зато на перекладине я подтягивался 20 раз свободно и делал уже «солнце» на турнике, и на всех остальных снарядах сдал экзамены на 4 и 5.
Летом, в мае месяце делали «марафон» с полной боевой выкладкой и боевыми стрельбами и мое отделение выполнило задание на «хорошо». При подведение итогов начальник курсов объявил нам благодарность с занесением в личную карточку.
Курсы закончились в июне 1946 года. Я вернулся в часть в звание сержанта, И. Соколов тоже сержантом, а С. Нечаев мл. сержантом.
За период пребывания в учебной части произошёл ещё один поток демобилизации 8-ми летнего призыва и ряды в частях уменьшились, так, что командование армией решило сделать воссоединение частей из 2—3-х полков в один и полки были переименованы в воинские части N/N — такой то.
В те послевоенные годы в Германии погранвойск ещё не было и для охраны границы с Чехословакией, а также с американо — английской зоной были выставлены регулярные воинские части дислоцированные в городах: Хемницы, Цвикау, Гера и других, из которых выезжали на заставу нести пограничную службу на постах и патрулирование между постами. Там нам приходилось общаться с местным населением. Особенно в сельской местности со старостой села и с общиной, которые проклинали Гитлера и его фашистских помошников, что они войны не хотели, а Гитлер начал и забрал мужей и сыновей и они не вернулись с фронта, а семьи остались без кормильцев. И из врагов они превратились в друзей. Староста организовал нам помощь в питании, конечно с разрешения вышестоящего руководства, молоком и овощами, а фрукты росли везде вдоль дорог. Службу несли в горах Альпах, где было очень красиво, но и опасно.
Встречи были с чехословацкими пограничниками, которые проходили в дружественной обстановке. И мы понимали друг друга без переводчиков.
Встречи были и с американскими патрульными разъездами, т.к. у них постов не было, а воинская часть стояла в городишке Зуль в 10—12 км от нас, и они контролировали границу патрулированием на автомашине «Додж». Встречи с ними были не очень приятными, т.к. они приезжали всегда выпившими и привозили с собой «шнапс» «виски», приходили на мост через речушку, которая делила село пополам, и звали к себе на середину моста часового. Часовой сразу звонил на заставу и дежурный по заставе выезжал, чтобы уладить провокацию.
И всё-таки инцидент произошёл на соседней заставе. Там нарушитель границы, не далеко от моста, перебрёл вброд речушку, шириной 6—8 м, его заметили постовые. Через мост побежал на ту сторону сержант и задержал его. А в это время подъехал американский патруль. Они хотели высвободить задержанного, но сержант его не отдавал и вёл через мост. Американцы застрелили сопровождающего, но скрыться не смогли, т.к. часовой прострелил колёса на автомашине и ранил в ногу нарушителя, который не смог скрыться.
Сразу понаехало много вышестоящего начальства для разборки. Нарушителя забрали на нашу сторону, он оказался американским шпионом, уже не раз переходившим границу под прикрытием тумана.
Сержанта я знал по учебе, он был хороший и смелый парень, его отправили на родину в цинкованном гробу.
После этого было принято решение, границу делить не по речушкам, протекающим по селам, а по количеству домов. На которой стороне больше домов, той стороне отходит полностью село. И это было лучше для населения, т.к. по всему селу проживали родственники и им надо общаться между собой, а для нас удобней охранять границу. Нарушителей было много, как с одной, так и с другой стороны. Задерженных мы отправляли в штаб полка.
Новые профессии
После очередной демобилизации осенью 1947 года (последним был 1924 год рождения), наш полк «влили» в танковый механизированный полк. Наш взвод полностью попал в разведроту, состоявщую из бронемашин нашего производства и бронетранспортёров американского производства.
Требовались новые военные профессии механиков-водителей, курсы которых немедленно были открыты на базе подготовки шоферов в г. Галле. Курсы были 3-х месячные, которые окончил и я, и получив права шофёра 3-го класса.
Наш полк располагался в пригороде г. Галле, в районе посёлка Аммендорф, один из промышленных центров Восточной Германии, заселённый немецким пролетариатом.
Немцы здесь были доброжелательны к нам, так как они были в большинстве антифашистами и коммунистами, преследуемые фашистами наравне с евреями. А после окончания войны они активно участвовали в демократическом преобразовании Германии в Советской зоне. На заводе выпускали ж/дорожные пассажирские вагоны для поезда «Голубой экспресс».
Будучи командиром бронетранспортёра, я с головой ушёл в его изучение. Это была боевая бронированная самоходная автомашина БТР-120х2 весом 5 т (без экипажа и снаряжения), на 4-х резиновых вездеходных колесах высокой проходимости, с бензиновым двигателем 120 л/с, 2-мя ведущими мостами. Вооружение — 2 пулемёта, один калибра 7,62 мм. и крупнокалиберный 12,6 мм. для уничтожения огневых точек.
Впереди круглый крутящийся буфер для преодоления траншей. Команда 9 человек с командиром и водителем. Скаты заполнены сырой резиной и пробоин не боятся. Максимальная скорость 100 км/час с хорошей манёвренностью. Зимой в транспортном положении, кузов отапливается от двигателя.
Команда БТР-120х2
1. Командир БТР-сержант Глушко Юрий.
2. Водитель-стрелок-мл. сержант Фомин Георгий.
Два боевых расчёта:
Первый расчёт крупнокалиберного пулемёта 12,6мм.
Командир расчёта — мл. сержант Кочнев Степан.
Наводчик первый номер — мл. сержант Локтионов Григорий.
Пом. наводчика — ефрейтор Гунько Михаил.
Подносчик патронов-стрелок Воробьев Александр.
Второй расчёт пулемёта 7,62мм.
Командир расчёта-мл. сержант Бородинов Михаил.
Наводчик-ефрейтор Куштюк Михаил.
Пом. наводчика — стрелок Козинец Василий.
Все члены экипажа должны быть взаимозаменяемыми.
Во время учений, посредниками были даны команды, что кто-то из членов расчёта убит или ранен. Я сразу давал команду на замену другим членом расчёта. Самому пришлось заменять наводчика-пулеметчика крупнокалиберного пулемёта. После учений наградили знаком «Отличный пулемётчик» меня, командиров расчётов и наводчиков. Ефрейторам присвоили звания мл. сержантов, а рядовым ефрейторов.
На тактических учениях полка с боевой стрельбой, наш расчёт занял первое место, и при подведении итогов учений посредниками и командованием части нам было присвоено звание: 1-й комсомольско-молодежный боевой расчёт полка, с вручением вымпела и объявлением благодарности командиром полка лично каждому члену экипажа, с занесением в личную карточку.
В мае 1948 года на отчётно-выборном комсомольском собрание комсомольцы избрали меня не освобожденным секретарём комсомольской организации, но я был против, за что я на заседание бюро полка, получил «втык». Не помогла ссылка на занятость и на неопытность.
Один из членов бюро к своему выступлению добавил: «Вот, что Глушко — не знаешь — научим, не хочешь — заставим!». И сказал, у меня есть предложение: «Кандидатуру Глушко Юрия Васильевича — утвердить!». И утвердили единогласно. В роте более 100 человек, из них всего 36 членов ВЛКСМ.
Кроме своих прямых служебных обязанностей, надо было изучить комсомольский устав и учить других, заниматься ростом комсомола в роте. Изучать историю комсомола с нуля. Личного времени у меня уже не было, но меня освободили от физкультуры и изучения материальной части вооружения, т.к. я это уже знал, а по физкультуре имел второй разряд в пятиборье, но футбол я не бросал.
Как-то в штабе нашей дивизии в г. Галле после семинара мы прогуливались по аллее Славы и вдруг я услышал голос: «Сержант Глушко, подойдите ко мне!». Все мы остановились. Я оглянулся. В стороне стоял капитан. Думаю, где же я его видел, но когда подходил ближе, то вспомнил. Я подошёл строевым шагом и отрапортовал по форме. Он сказал: «Вольно!». Подошёл ко мне и подал руку, долго держал и смотрел мне в глаза. А я в свою очередь думаю, ну что-то «накопал» на меня капитан, а он говорит: «Ну молодец Глушко, мы в тебе не ошиблись, гвардеец. Давай сядем». Я говорю: «Как прикажете, тов. капитан. «Ладно, не формальничай» — сказал капитан. Мы сели. Он меня больше спрашивал чем говорил, но подчеркнул, что ты прошёл такую мясорубку и живой остался. Опять Бог тебя спасал? Говорю: «Так точно, Бог, тов. капитан». Он говорит: «Ну как ты можешь открыто об этом говорить, ты комсомолец и ещё комсомольский секретарь-вожак и веришь в Бога, которого нет и его никто не видел».
Я извинился перед ним и сказал: «Тов. Капитан, Бога не надо видеть. Его надо чувствовать не в зависимости от партийности, а по-человечности. Я не пропагандирую религию в своём коллективе, а говорю только Вам потому, что Вы спрашиваете. Вот тов. Сталин, он первый руководитель в нашей стране и первый большевик. Он поверил в Бога, разрешил открыть церкви и молиться разрешил людям Богу, чтобы Красная Армия разбила немцев, так как почти в каждой семье или у родственников кто-то воевал. Да Вы и сами, наверное, верите в Бога, только боитесь признаться в этом».
Он говорит: «Ладно, ладно, закроем эту тему, а то с тобой поговоришь и верующим станешь». Мы оба рассмеялись. Он встал, и я вскочил по команде смирно, а он говорит: «Я рад, что ты живой остался, доложу о нашей встрече подполковнику». Я добавил, и привет от меня передавайте. Он сказал: «Обязательно». Пожал мне руку, и я откозырял ему.
Я ещё какое — то время стоял и у меня пробежал мороз по телу, когда вспомнил нашу первую встречу с ним под Познанью, в подвале.
Подошли ребята и мы пошли к машинам и поехали по полкам.
На второй день я провёл политинформацию о Потсдамской конференции, о том, что союзники не выполняют её решений. Если мы в своей зоне взорвали все военные заводы и фабрики, то они сделали наоборот, сохранили всю индустрию военной промышленности, и их позиция стала противоречивой Советскому Союзу.
Обстановка между союзниками ухудшалась тем, что они начали политику о воссоединении трех зон в одну с названием ФРГ — Федеративная Республика Германии, с восстановлением в ней капитализма, тогда как Советский Союз хотел сделать на руинах Рейха единую демократическую Германию.
В будние дни я проводил время в подразделение, среди боевых расчётов роты. Особое внимание уделял команде своего БТР и отстающим командам.
Во время тактических учений вместе с парторганизацией роты (секретарь старшина Гудз Федор), выпускали боевые листки, где отражали ход событий во время учений. Особое внимание уделяли росту численности комсомольской организации, в чём заинтересовано было и командование роты, и парторг.
Тактические учения нашей 8-й Гв. армии проходили в Ордруфе, на бывшем полигоне немецкой армии, с укрепленными оборонительными линиями ДОТАМИ и ДЗОТАМИ, полосами препятствий, где мы в 1948 году заняли первое место в полку. Далее год проходил в серых буднях.
Теоретические, практические занятия и несение караульной службы, политучеба, а тактические учения с боевой стрельбой нам вносили разнообразие, и мы с радостью, по боевой тревоге, на них выезжали.
В 1948 году, летом, мы готовились к будущим учениям в масштабе фронта.
Конец 1948 года и встреча Нового 1949 года проходила в клубе полка с торжественным собранием и отчётным докладом начальника штаба полка по итогам года.
После концерта художественной самодеятельности был праздничный ужин в столовой.
Помню, зима была холодная и на постах, на открытом воздухе, часовым выдавались валенки, тулупы и шерстяные двухпальцевые рукавицы. Наш расчёт, в том числе и я, нёс караульную службу на посту №1. Охраняя знамя полка. Стояли по команде смирно по одному часу, но он казался годом.
Я решил, чтобы время проходило быстрее, вернуться к воспоминаниям о прошедшем прожитом времени, что было хорошего и что плохого.
Говоря о хорошем, хорошо и вспоминать, а о плохом — то надо вести себя так, чтобы оно больше не повторялось. И был один случай, я его вспомнил, что мог бы погибнуть не на фронте, а глубоко в тылу, работая в комендатуре в г. Познань. В один из вечеров группа гражданских лиц подошла к комендатуре и просились войти в комендатуру лично к коменданту с какими-то важными новостями, но часовой их не впустил. Выстрелом из пистолета часовой был убит и они ворвались в здание, где размещалась охрана. Тревога! Начался бой, в котором мы всю группу перестреляли из автоматов, но четыре человека из 12 были ранены и допрошены.
С нашей стороны из 9 человек один был убит и 5 ранено, в том числе и я легко ранен был, осколком гранаты, в ногу ниже колена, но я в суматохе не почувствовал боли, а почувствовал кровь в сапоге уже потом.
Санитары прибыли, раненых нас перевязали, а двоих отправили в санчасть.
На построение комендант объявил всем благодарность, а раненых, наградил ручными часами.
При допросе немцев узнали, что они сбежали из крепости «цитадель» во время боя и скрывались у местных немцев, а старшие офицеры послали их, чтобы заполучить ключи от «цитадели», которые хранились в сейфе у коменданта. Вот так смерть обошла меня. Ночной час на посту пролетел незаметно.
Зима 1948—1949 годов, как и положено, была холодная, чтобы сберечь здоровье солдатам, занятия проводили в казармах и в спортзале, а вечером кино и кружки художественной самодеятельности. А у меня заседание бюро, комсомольские собрания и приём в члены ВЛКСМ, и подготовка к отчетно-выборному собранию, которое прошло в мае месяце с хорошей критикой в мой адрес. Я мысленно радовался, что свалю с плеч эту, не нужную мне нагрузку, т.к. я не собирался в гражданке быть политработником, но к моей неудаче меня переизбрали на второй срок, с указанием некоторых недостатков, но в целом работу комсомольского бюро признали удовлетворительной.
Наступило лето. Выезд полка в летние лагеря, это было всегда торжественно. Сама погода и природа благоприятствуют приподнятому настроению и солдат радуется этому времени, хотя и ждут его там нелегкие испытания.
Боевые учения
На этот раз выезд у нас был не в Ордруф, а в Эйзенах. Это большой полигон с долговременными укрепленными сооружениями и линиями обороны с пересеченной местностью и близ стоящими населёнными пунктами, расположенными в зоне учений, но без расположения в них воинских частей.
В начале июня 1949 года ночью внезапно взревела сирена, ракеты осветили небо красным заревом, над воинской частью пролетели истребители и обстреляли нас холостыми патронами.
Прозвучала команда: Тревога! В ружье! Полная эвакуация. По машинам! Взревели моторы, и мы в считанные минуты покинули расположение части.
В походной колонне нас не раз «обстреливали» ястребки и мы принимали оборонительные позиции.
К вечеру, прибыв на место, занялись строительством палаточного городка и ночь спали уже в палатках. БТР-ы стояли на стоянках рядом с палатками. Рядом с нами расположились зенитчики, а дальше танковые батальоны. Соседство с танкистами было не особенно приятным, так как при начале учений дым застилал весь городок. С левой стороны были хорошие соседи, хозяйственная часть дивизии со своими подразделениями, в том числе и пекарней, где занимались выпечкой хлеба, особенно ночью.
Мы наслаждались ароматным воздухом свежевыпеченного хлеба и на завтрак получали теплый вкусный хлеб, которого было всегда солдату мало, но голод заполняли перловой кашей из полевой кухни.
На политинформации нас ознакомили с ходом предстоящих «сражений», о расположение полков нашего корпуса и полков «врага» соседнего корпуса, который располагался в 30 км от нас.
На этом полигоне, между нами будут проходить сражения, приравненные к боевым действия военного времени.
И опять ночью взвыли сирены, и красные ракеты торопили нас. Но так как в июне самые короткие ночи, то было светло, и мы быстро выехали на боевые позиции.
Ко мне в БТР посадили трёх майоров-посредников из штаба армии и одного радиста с рациями. Конец июня выдался дождливым, но грязи не было, так как мы находились на холмах в подножье Альп. Местность была скалистая и БТР проходил без пробуксовки и танки тоже не тонули на полях, но мы промокшие, уже вторую неделю сначала июня вели учения с боевыми стрельбами на поражение мишеней не только впереди, но и по бокам.
Мне, как командиру БТР, приходилось заменять не только командиров расчётов и наводчиков-пулемётчиков на обоих пулеметах, но и механика водителя.
Посредники всё фиксировали в журнале и кому-то докладывали по рации.
Однажды находясь за рулем БТР, перед нами оказалась траншея для пехоты. Все стали, объезжать некуда. Как быть? И я сам принял решение, переехать через неё. Для этого предназначен «буфер», который сделан из толстостенной трубы с пружинами-амортизаторами. Я перекрестился и сказал: «Ну, Господи, помоги!». Все замерли. Я крикнул, застопорите пулеметы и держитесь, а сам начал спускать машину в траншею и боялся, чтобы она не «клюнула носом», а упёрлась буфером в противоположную сторону траншеи. Так и получилось. Я стал увеличивать газ. Передние колеса повисли и крутятся в холостую.
Буфер со скрипом стал вращаться и БТР начал передом подниматься и только передние колеса коснулись земли, я дал полный газ и БТР перелетел через траншею. Есть! Вперёд!
Так сделали и остальные расчеты БТР. Перед нами сразу выросло поле мишеней и из амбразур дотов, заработали пулемёты. Я крикнул: «Пулеметы к бою, огонь по „врагу“ и по пулемётным точкам!». Застрочили пулемёты. Мишени начали падать. Мы прорвали оборону противника. Ворвались в тыл, за нами мчались другие БТР нашего взвода и вели бой в тылу условного врага. Мы сделали разведку боем. Посеяли панику в тылу противника.
Посредники, что-то по рации куда-то кричали и писали в своих журналах. Дали нам отбой и мы остановились, а наша пехота заняла их рубежи обороны, при поддержке танков, которые тоже ворвались в тыл противнику вслед за нами и тоже остановились около нас, т.к. противник оказался побеждён. Сдался.
Мы ещё больше месяца оставались в лагерях, но это были простые учения.
Малый отпук
При подведении итогов учений в дивизии, нашему полку присвоено первое место, а по подразделениям разведроте, где наш взвод занял первое место и нас наградили знаками «отличный разведчик». Я получил краткосрочный отпуск на 10 дней, а всем членам БТР повысили звание. Я стал старшим сержантом.
Когда вернулись на зимние квартиры, я воспользовался своим поощрением от командира дивизии и в октябре поехал в отпуск на Родину, где не был более семи лет. Но так, как у меня не было своего ни кола ни двора, то я предварительно списался с Николаем, братом по отцу, и поехал к ним в Калюженцы.
Приняли меня очень хорошо, как родного, но на второй день я сразу пошёл в Сокырынци. На месте дома бабы Сорловьихи стояла глиняная печь и труба. Пошёл до тёти Ульяны, соседки, которая меня провожала с бабой Евдохой. Её радости не было предела. Угостила, поговорили и отвела меня к бабе Соловьихи, которая жила у невестки в Лабзыной хате.
У бабушки три сына не вернулись с войны, она уже постарела и плохо видела и слышала, но меня узнала и заплакала. Обняла меня и долго не отпускала и выплакивала на мне слезы своей горькой судьбы и говорит, что дошли до Бога мои молитвы о тебе, и я знала, что ты вернёшься, когда мы с Ульяной тебя провожали.
Я привёз и подарил ей красивый чёрный платок. Она взяла его объщупала и прижала к груди. И говорит, что в таком платке только в церковь ходить, да церкви все три, варвары разрушили и Лабза принимал участие.
Я вспомнил и говорю, как так получилось, что Вы меня из этой хаты забрали, когда после смерти мамы я здесь жил, а дядька Лобза меня бил и под печь в дыру загонял, когда приходил пьяный и бил жену, а я за неё заступался.
При переходе фронта, погорело много домов. И моя — Соловьихи — тоже, и теперь здесь доживаю жизнь. О многом вспоминали, помянули мою маму, и мы распрощались. Я ушёл до Алексея Фесенко и бабушку больше не видел. Вечная ей память.
Пока шёл по дороге много встречалось знакомых, которые удивлялись, что я живой остался.
У Фесенковых меня встретили, как своего сына, а мы с Алексеем расцеловались побратски. Молва, что приехал Юрко разлетелась по Сокырынцях и утром уже пришли Алёша Колисниченко, Павло Мыхаилюкив, Иван Обеив, Федор Сологуб, а Мыкола Лукич Лисовый приехал на жеребце, а других уже не помню и каждый с бутылкой.
Встреча была горячей, многоголосной и с песнями. Я к выпивке не был приучен и принял минимальную дозу, так как хотел пойти на могилку к маме. По пути зашли в сельмаг, где хотел купить конфет угостить детей, но подошли знакомые, стоим разговариваем, смеёмся, слышу женщины шушукаются в стороне, а одна подошла спрашивает, тех что стояли: «Чей це такый гарный солдат?».
Ей отвечают: «Да це ж Юрко, Ганны Климовычы-модистки».
Она говорит громко: «Да це таке, настоящи хлопци погибли, а цей байструк вернулся, да кому вин тут нужен». На неё женщины зацыкали. Я только услыхал это, то сразу выскочил из магазина и побежал на кладбище.
Нашёл мамину, заросшую травой могилку, упал на неё и зарыдал «коровьими» слезами. Сколько плакал и рыдал не знаю, но ребята подошли, подняли меня, успокоили. Говорят, что бабу ту чуть женщины не избили, да мужики вмешались и выгнали её из магазина.
Мы вернулись к Алексею и продолжили воспоминания, кто где служил и воевал, но брать Берлин повезло только мне и каждый щупал мою медаль и любовался ею. Настроение у меня уже приподнялось, я быстро опьянел и пошёл спать.
Утром проснулся рано, голова болит Алексей ещё спал, но отец и мать уже были на ногах. Отец предложил мне опохмелиться, но я не стал, т.к. не знал, что это такое, похмелье, да и первый раз у меня это случилось. Оказывается то похмелье, та же пьянка, только, с утра начинаеться, взял косу и пошёл на кладбище. Обкосил траву вокруг могилки, обкопал и поднял холмик и выложил могилку терном и она стала зеленой, красивой.
Когда работал, то вспоминал нашу с мамой мученическую жизнь и думал за вчерашний прошедший день, как внезапно один человек, может высказать мнение всего общества.
Действительно кому я здесь нужен? Никому. Сказал я об этом за обедом у Алексея. Все со мной были не согласны, так как в селе требовалась мужская сила, много работы было для их рук. Мать Алексея говорит, приезжай и живи у нас. Невесту тебе подберём с домом. Вон их сколько вокруг нас. Хоть сейчас женись, сыграем свадьбу и будет кому тебя ждать и куда тебе ехать. А и правда, Юрко, говорит отец Алексея, и начали пересчитывать невест, которых я хорошо знал ещё с детства и они меня. Пошутили, посмеялись. Я распрощался. Алексей проводил меня через панский парк мимо Галаганского дома, где постояли, повспоминали, он вывел меня из леса, мы обнялись. Он говорит: «Юра ты подумай, старики мои дело говорят. Справку через военкомат достанем ещё на 10 дней, а весной будет дембель и будет куда тебе ехать». Говорю, предложение дельное, но в примаки я не хочу идти, да и о женитьбе не думал ещё.
Распрощались, я ушёл и дошёл до Бабаковой горы, оглянулся, он ещё махал мне рукой, я помахал ему тоже и пошёл вниз.
Пожил в Калюженцах 4—5 дней. Посетил родственников Савченковых, Лысьцив. Брата Сергея не было уже. Его перевели в Одесскую область, в Белгород-Днестровский р-н, Павлик ещё служил в Красной армии. Катя вышла замуж за Ковтуна Васыля в Сокырынци и уехали на Донбас, а Галя с мамой, тётей Марусей были дома. Встретили меня хорошо. За обедом было о чём вспоминать.
Посетил и Бабакив-Маснухив, Губских — тетка по отцу, сын Василий, мой годок, был в Красной армии и сестра Мария — красавица, дома. Тетю Сашу Кухтынковых, сын Василий на год старше меня, тоже служил на Северном флоте, а Петро — студент. Потом уехал в Прилуки и три дня пожил у сестры Дуси и Михаила. Там я познакомился с красавицей — студенткой Таней (два фото и сейчас у меня хранятся, как память), так как она была очень похожа на Марысю, только темнорусая. У них свой дом рядом с Дусей и я понравился родителям.
Дальнейшая служба
В часть свою, в г. Галле (3), я прибыл вовремя, где за моё отсутствие ничего не изменилось, а я как-будто никуда и не уезжал. Уехал и вернулся на поезде «Голубой экспресс».
В личное время все собрались в Красном уголке и посыпались вопросы: что?, где?, да как? идет гражданская жизнь и как отпуск прошёл? Не всех удовлетворил мой ответ. Главное, что я привёз гостинец 5 кг украинского сала и колбасы, две круглые буханки домашнего хлеба и 2—3 кг чеснока. Угощались все от рядового до старого капитана-командира роты Левченко. Вся казарма пропахла салом и чесноком.
Наступали праздники Великой Окбябрьской революции, зима и подготовка к Новому 1950 году. Пошли серые будничные дни, но у меня добавилась нагрузка по подготовке солдат в комсомол, особенно упирались молдоване, а их было 16 человек в роте.
На общем итоговом собрании роты, командир роты отметил хорошее достижение всего коллектива роты в боевой и политической подготовке за год, особенно отличились на тактических учениях в Эйзенахе.
Отгремели торжественные прощания с 1949 годом и радостные веселые встречи 1950 года, как во дворе расположения части с ракетами, так и в стенах клуба с песнями и танцами ансамбля художественной самодеятельности сборных полков дивизии.
Так, как войска в Германии находились на военном положении, то в частях была повышенная и строгая дисциплина, но солдаты и сержанты умудрялись вырваться в самоволку, в личное от занятий время, и попадались патрулям, и кроме дисциплинарного взыскания, с комсомольцами приходилось разбираться мне.
В свободное время вечером, особенно зимой, желающие ходили в клуб, где демонстрировали фильмы: Чапаев; Щорс; Небесный тихоход; Шахтёры; В 6 часов вечера после войны; Жди меня; Кубанские казаки; Свинарка и пастух; Журавли; Весёлые ребята; Цирк; Светлый путь; Волга-Волга; Три танкиста; Молодая гвардия; Председатель; Трактористы и многие другие с знаменитыми нашими артистами Крючковым, Бернесом, Алейниковым, Утесовым, Приваловым, Абрикосовым, Ульяновым, Тихоновым, Ивановым и другими.
В фильмах снимались наши известные артистки: Орлова, Смирнова, Серова, Латынина, Быстрицкая, Мордюкова — моя первая жена была на нее похожа.
Уже под конец года разнообразие внесли трофейные фильмы. Помню фильм Тарзан в 4-х сериях и другие. В выходные дни фильмы демонстрировались по несколько раз, так как клуб не вмещал всех желающих.
21 января 1950 года, находясь в караульной службе, я был разводящим. Вечером, при смене постов вдруг подул сильный ветер и нашли чёрные тучи, грянул, несколько раз, сильный гром, но молний не было видно, так как повалил сильный лапчатый снег. Это буйство погоды длилось 15—20 мин.
Радость солдату
В марте вышел Указ Президиума Верховного Совета СССР о демобилизации с 1 апреля 1950 года из рядов Вооружённых сил военнослужащих 1925—26 и 27 года рождения, начиная с призыва 1943—1945 годов рядового и сержантского состава всех видов ВС. Это была самая большая радость для всех военнослужащих этого призыва.
Подходил май месяц, и во всех частях велась подготовка к празднованию 1-го мая и пятой годовщины Победы над фашистской Германией.
В подразделениях и частях была усилена караульная и внутренняя служба. Праздники прошли успешно, с парадом на плацу. С согласия командира полка, в течение 15 — 25 мая были проведены в подразделениях отчётно-выборные комсомольские собрания. В это же время было проведено отчётно-выборное комсомольское собрание и в нашей разведроте, где я сделал отчёт, в котором основное внимание уделил росту комсомольской организации, который почти удвоился. Работа комсомольского бюро была признана удовлетворительной. Секретарём комсомольской организации роты, был избран лейтенант Ганин В. И.
После освобождения от общественной нагрузки, приказом по роте, я был назначен помощником командира взвода. Моей обязанностью было правильное содержание, эксплуатация и технический уход за бронетранспортёрами взвода, а также строевая и физическая подготовка личного состава взвода.
Находясь на общественной работе, у меня не было времени часто посещать спортивный зал. Это сказалось на моём физическом состояние здоровья. Мне пришлось усиленно заниматься в спортивном зале, чтобы восстановиться.
У меня появилась возможность чаще посещать библиотеку. С библиотекарем мы были хорошо знакомы, так как он был мой земляк из Себнянского района, Оробиевского С/С, из колхоза «Новая жизнь» Терещенко Алексей Михайлович, который подбирал мне хорошие книги.
Вербовка в Калининград
В библиотеке я познакомился с подполковником из штаба дивизии, который вёл беседу с воинами, подлежащими демобилизации, о вербовке их на жительство в Калининградскую область. Кто соглашался, тех сразу забирали и увозили на сборный пункт дивизии. А желающие были, так как к Указу о демобилизации пришло дополнение, «Воинов, находящихся на службе в Германии, задержать ещё на 6 месяцев».
У подполковника со мной была особая беседа. Он сказал мне, что по рекомендации майора госбезопасности, их фамилии не говорят, но я понял, что мой «крёстный» уже майор, который просил поговорить со мной по поводу переезда в Калининград и рассказал все положения, условия и просил дать согласие на переезд. Я ему сказал, что подумаю и к последующему его приезду отвечу. Он согласился.
Дней через 10—12 подполковник приехал к нам в полк и сразу стал вызывать сомневающихся, которых набралось всего 8 человек. Из них все, кроме меня, согласились ехать. «Напрасно ты, старший сержант, отказался от хорошего предложения, ехать тебе некуда, дома твоего нет и родственников нет, а там для нас уже построили дом и знакомый твой подполковник уже там. Я наберу команду и тоже поеду, так как я там буду работать замести-телем военкома. Я откозырял, вышел и больше мы с ним не встречались.
Набор в офицеры
В то время в армии, проводилось ещё одно важное мероприятие. В связи с нехваткой офицерского состава, сержантам и солдатам, подлежащим демобилизации, которые имели начальное образование не менее 7 классов, с обоюдного согласия с командованием, по соответствующему рапорту командира части, который утверждался на заседании Военного совета дивизии, присваивалось звание младшего лейтенанта, с последующей годичной учёбой на офицерских курсах. В нашей роте было сделано предложение нескольким сержантам, в том числе и мне. Я подумал, а почему бы мне не посвятить свою жизнь служению защите Родины, ещё посоветовался с ребятами, которые согласились на это и с Алексеем. Но он сказал, что смотри Юра, могут за отца придраться. Я сказал, что в автобиографии указываю, что отец был осужден в 1938 году, а за что, я не знал, да я с ним не жил и воспитывала меня мама. Да по конституции СССР отец за сына, а сын за отца не отвечают. «Да это только на бумаге» — говорит он.
На собеседование в штабе полка, из 7 человек нашей роты «отсеялся» только один. Но меня хорошо знали, как отличника боевой и политической подготовки и фотография моя не сходила с доски почёта полка, меня только похвалили за такое решение.
Из полка в дивизию ехал полный «Студебекер» желающих до конца жизни служить Родине на боевом посту. В дивизии зал заседания был полный. Совет заседал в отдельной комнате, и оттуда выходили не все с радостными лицами. Вызывали по фамилии. Дошла очередь и до меня.
Я зашёл, отрапортовал по форме. Стою, оглядел всех. В центре начальник политотдела дивизии, генерал — председатель. Из членов комиссии знал только командира полка, вербовщика в Калининград и особиста майора.
Зачитали моё личное дело. По характеристике, можно сказать, уже готовый офицер. Все молчали. И вдруг вопрос генерала: «А за что ваш отец был осужден?». Я отвечаю: «Не знаю, тов. генерал!». «Здесь в справке сказано: Глушко Василий Демьянович, осуждён в июне месяце 1938 года по статье 58 часть вторая п.10, на 10 лет. Ты знаешь, что это за статья?» — спрашивает он меня. Говорю: «Никак нет, тов. генерал!». Но наш командир полка сказал: «Он отличник боевой и политической подготовки, фронтовик и сын за отца не в ответе».
— Никаких но! Он ещё и в Германии был, и я не допущу, чтобы офицеры Красной армии были сыновьями врагов народа и пособниками немцам.
Я посмотрел на особиста и вербовщика, те с довольной физиономией смотрели на меня. Я вышел из кабинета, хлопнул дверью так, что окна зазвинели и выскочил из зала, где все стояли, не поняв, в чём дело. Но команда была поймать меня. Я их всех раскидал и сам вернулся в зал заседания, и по команде смирно сказал: «Тов. генерал и все члены комиссии, простите меня, нервы сдали».
Все молчали. Генерал подумал и говорит: «Пойдёшь нервы лечить, сержант! Трое суток ему, строгого! Уведите сейчас в гарнизонную!». Я ответил: «Есть трое суток строгого, спасибо тов. генерал». Меня сразу под конвоем увели.
Здание, уже на подходе, страшит человека — Шевченковский каземат. Внутри сделано всё добротно, крепко и надёжно, стены бетонные, двери железные с дверцей — окошком. Внутри кровать откидная, примкнута к стене на замке, стол и табуретка прикриплены к полу, окно высоко за решеткой внутри и снаружи, пол цементный, в углу умывальник. Подошёл я к окну, снизу на половину закрашенному, а сверху немного просматривается голубое — голубое небо. Сразу припомнился Тарас Григорьевич Шевченко: «Дывлюсь я на небо, та й думку гадаю, чего я не сокол, чому не летаю? Булы б у мене крылья, Я б землю покинув и в небо взлетал…».
Много мыслей навернулось, но главная — события сегодняшнего дня. Неправильно я поступил. Не приняли, ну и ладно. Но за батю обидно стало. Тут, он мне сразу стал родным, раз в моей биографии сыграна его первая роль. Да и судила его «тройка» по лживому доносу «доброжелателей». Без следствия и народного суда, а раз в районе осудили, то далее уже никто не смотрит. Таких были тысячи.
Обидно стало за то, что Германией меня упрекнули. А в целом то — позор! Смогу ли я его перенести? Отсидел ночь. Утром пришёл «надзиратель» и спрашивает меня: «А за что тебя так? Это же карцер, сюда попасть большая „честь“. А кто тебя сюда определил?». Я сказал. Он говорит, что этот генерал строгий, но как человек очень добрый, особенно к солдатам и сержантам. Я с ним почти всю войну прошёл. Я возил его на автомашине. Я спрашиваю его: «А почему ты в гражданском?».
— Да я остался вольнонаёмным, а так по званию я старшина, но раненый в левое плечо и рука плохо работает, и кто я в гражданке — калека?
Принесли завтрак. Он ушёл, сказав: «Пока!».
Я кушать не хотел, а чай выпил. Только второй день, а какое это серьезное наказание. А как же осужденные годы так проводят? Думал я. Но они преступники перед Родиной и народом и их справедливо осудил «самый справедливый суд в мире». Да, я тоже хорош, показал свои нервы. И генерал дал мне успокоительное средство — карцер. Так что сиди тов. Глушко и успокойся.
После ужина пришёл другой «надзиратель» и тоже в гражданской одежде, но этот только, откинув топчан, сказал: «Спокойной ночи». И ушёл. Спать не хотелось. Я в сотый раз, если не больше, опять подошёл к окну. Лето. Дни длинные, но наступали уже сумерки. Высоко на небе плыли серые облака, и мне вспомнилось из детства другое стихотворение, уже М. Лермонтова: «Сижу за решёткой в темнице сырой,
ко мне прилетает орёл молодой,
мой верный товарищ махает крылом,
кровавую пищу клюёт за окном.
Клюёт и бросает, и смотрит в окно,
как будто со мною задумал одно».
Мог ли тогда подумать, что пройдёт 65 лет, и я буду вспоминать те далекие годы и в такое же летнее время, и в такие же сумерки сидеть на кухне и на подоконнике писать забытые слова, которые больше я нигде не читал и не встречал, но сейчас вспомнил.
Я лёг на навечно прибитый и жёсткий топчан — нары, на котором не одна сотня немцев, да и наших солдат обливались кровью после пыток, которая смывалась, не оставляя следов. Очередь дошла и до меня, но меня ещё не трогали до такой степени, но что принесёт мне завтрашний день? Но меня и самого мучил вопрос — почему я остался живой? Сама по себе возникает такая мысль и у других. Я воевал как умел, как и другие не щадя своей жизни. За спины других не прятался и дрался смело, и не раз смотрел смерти в глаза, но она отступала. В атаках я спотыкался, падал, а пули в это время свистели над моей головой. А может меня Ангел Божий ронял специально в нужное время. Я кричал Ура!, как и другие. Но я ещё говорил про себя: «Господи прости меня за убитого немца, но он фашист и убийца, и сохрани меня от пуль их».
Бабушка мне говорила, что Боженька всё слышит и поможет. И сейчас это видно, что я по сей день живой. И теперь я понимаю, что это та молитва, где сказано: «Молись Богу тайно, а Он выдаст тебе явно». Бабушка знала эту молитву и меня этому учила.
Я потом уснул в слезах и молитве. Меня разбудили звуки замка и засова, и скрежет дверей. Вошёл вчерашний «надзиратель», закрыл спасательные нары, не проронив ни слова, вышел. Я сделал усиленную физзарядку 16-ти комплексную, я её и сейчас, изредка, делаю. Через некоторое время принесли завтрак, овсяную кашу и чай. В овсянке поковырялся, чай выпил. Ко мне никто не приходит, и никуда не вызывают. Прогулка, обед, опять прогулка, ужин. Отбой. Пришёл новый «надзиратель» поздоровался и спрашивает: «Что сержант скучаешь?». Говорю: «Да, но почему меня никуда не вызывают, и никто ко мне не приходит?». «Радуйся этому» — ответил он.
Говорит: «Здесь „отдыхающие“ вопросов не задают. Но я этого не знаю». Откинул нары и ушёл.
Наступила ночь, а это наказание выше среднего. Одиночество в четырех стенах 2х5 м. изматывает душу больше физических наказаний. Там тело переболело, а моральный дух только крепчал, а здесь давление на психику и если применить пытки, то человек скажет не только, что знал, но и не ведал. На третий день пришёл старшина, после завтрака. Поговорили о разном и он сказал, что кто не прошёл в офицеры направят в Калининград, в том числе и тебя. Попрощались. После обеда за мной пришли. Из части приехал замполит полка по служебным делам, а из роты командир взвода и старшина Матвеев за мной.
Моральное воспитание
Я сидел в камере и думал, как мне теперь быть самому. Мне стыдно будет смотреть в глаза своим сослуживцам, за свой гнусный и низкий поступок. Что я им скажу, если спросят, зачем я так сделал?
Но встретили меня мои командиры и друзья не осуждающе, а одобрительно. Я спросил, а как в роте отреагировали на мой, из рук вон выходящий поступок? Сказали, да каждый по-разному, но на бюро комсомола тебе придется покраснеть.
Первым провёл беседу со мной командир роты капитан Левченко. Прозвище мы ему дали «дарданеллы», потому что, когда он был злой, за что-нибудь, особенно на учениях, то в это слово у него уходило всё зло. И когда он со мной беседовал, т.е. читал мне мораль, то сказал: «Ну „дарданеллы“, ты Юра, здорово меня подвёл». Я понял, что ему за меня досталось и он это выразил одним словом.
На заседании комсомольского бюро и на комсомольском собрании меня «чихвостили» хорошо, но всегда говорили: «Он у нас отличник боевой и политической подготовки, но своим поступком очернил своё высокое звание комсомольца, но учитывая строгое административное взыскание, вынести ему выговор по комсомольской линии, без занесения в личную карточку» — предложил секретарь комсомола батальона. Потом выступил секретарь партбюро роты старшина Буров Михаил, который осудил мой поступок, но сказал, что мы с Глушко Юрием работали рука об руку, при подготовке к тактическим учениям роты и в других сложных вопросах, и поддержал комсорга батальона, на чём и порешили. Объявили мне выговор без занесения в учетную карточку. Перед моей демобилизацией, выговор был снят.
Но всё это, я перенёс с большим стрессом. Болела голова, пропал аппетит. На строевые занятия я не ходил, т.к. был помощником заместителя ком. роты по технической части и больше находился в автопарке, в гараже и в механических мастерских. Всё это отразилось на моём здоровье.
Болезнь и госпиталь
Дал о себе знать хронический гастрит. Меня положили в медсанбат на обследование и лечение. Среди посещающих сослуживцев, пришёл и Алексей библиотекарь, земляк. Принёс интересную книгу, как сейчас помню «Дети капитана Гранта». Обговорили события, произошедшие со мной.
Он говорит: «Я же тебе говорил, что куда тебе в офицеры с таким „тёмным багажом“ за спиной, а конституция — это закон не для криминалистов, а особисты, всегда вовремя, вставят шпильку, где им надо». Подбодрил меня и ушёл, а я с головой окунулся в чтение.
Шли дни, состояние не улучшалось. Ни диета, ни микстура, ни таблетки не помогали и на врачебном совете меня, и ещё несколько человек решили отправить в госпиталь в г. Гера в пределах 130—150 км. от г. Галле (3). Со мной, из нашей роты, попал Николай Герасимов. Нас везли в автомашине без тенда. Помню день выдался солнечный, тёплый, начало осени. Вдоль дороги растут фруктовые деревья. Какая яблоня или груша понравятся, там и останавливались и прямо с автомашины рвали фрукты.
Город Гера раскинулся у подножья Альп, где в 1945—1946 гг. нам приходилось нести погранслужбу с Чехами. Бывший немецкий военный госпиталь расположен на окраине города. На посту у ворот нас остановили, проверили документы и количество больных, автоматически открылись ворота и мы подъехали к приёмному корпусу. Здесь нас распределили по разным корпусам. Больше всех было с болезнями ЖКТ и 7 человек положили в терапевтический корпус.
Я с Николаем попал в одну 4-х коечную палату. После разных обследований на рентгене обнаружили язву желудка. Опять режим, диета, микстура, таблетки. Завтрак, обед, тихий час, полдник, ужин. Свободное время. Лекции, кино. Кино — те же фильмы, что и в части, но там ходили солдаты поспать, а здесь этого не требовалось.
На вторую неделю, нас язвенников начали лечить сном. В обед начали нам давать, два раза в день, в мензурках по 30мг. — люминал. Я его никогда не забуду. Не успеешь дойти до койки, уже спишь, вечером добавят. Спишь и ночью и днём. И так 5 суток спим, не кушавши. В туалет водили санитары, потому что идёшь, как пьяный об стенку держишься, а если упадёшь, то там и спишь, особенно ночью, пока санитары не уведут в палату. Люминал — хорошее средство для импотенции. После него долго на девушках красоты не замечаешь.
В госпитале работали прежние немецкие профессора, как советники и консультанты. После одного такого осмотра, ко мне в палату зашёл переводчик пожилого профессора и говорит, что есть хорошее народное средство. Спрашиваю: «Какое?». Говорит, если бы я попил натощак по 30 гр. спирта и заел сливочным маслом, лучше не солёным, до еды за 30—40 мин., то язва быстро бы зажила. Я вспомнил, что у нас в хозвзводе есть спирт. Связался со старшиной роты, а он уже два раза с ребятами приезжал меня проведывать, знал где я лежу и не замедлил приехать, и привез литров 10 спирта.
Воскресенье, врачей нет, один дежурный персонал. Мы вчетвером, старшина Матвеев Николай, сержант Кочнев Степан, приехавшие меня проведать на санитарной машине. Из палаты я и Николай Герасимов вышли на территорию госпиталя в парк. Отметили встречу, а за это время и медработники справились со своими делами и уехали. Мы с Николаем побродили по парку до ужина и, вне подозрения, пришли в палату. Спирт спрятал за тумбочку, канистра небольшая, пластмассовая. Соседи по палате, после приёма люминала, спали. Они из нашего полка танкисты.
Один литр спирта дал профессору, 0,5л. переводчику, 1л. лечащему врачу, но они меня предупредили, чтобы никто не знал, дал повару за масло, и лечение пошло преуспеваючи. Но случилось неожиданное, проснулись от спячки танкисты. Узнав, что у нас есть спирт, попросили налить. Я отказал им, не из-за жадности, а потому что после такого лекарства нельзя пить спиртное. Но они не послушались, начали отнимать у нас канистрочку. Но кто отдаст. Началась драка. Прибежали врачи, санитары. Нас успокоили уколами. Канистрочку нашу забрали. Там оставалось 3—4 литра спирта.
На второй день, на «ковёр» к начальнику госпиталя. Допрос, где и откуда взяли? Своих не выдаём. Сказал, что купили у немца. Госпиталь обнесён забором из арматуры и там, действительно, немцы подпольно приносят спирт-шнапс и больные ходячие покупают и пьют, за что их выписывают из госпиталя. После соответствующей морали и нас всех четверых выписали из госпиталя, не закончив лечение. Потом мы с ними сдружились и сейчас они есть у меня на фото. И Николай Герасимов тоже. Смотрю на них и вспоминаю то время, сентябрь 1950 г. Где они сейчас и живы ли?
Последние дни в разведроте
В части, служба уже на ум не шла, не только у меня, но и у всех подлежащих дембелю. С лета начали пополняться воинские части солдатами 1928—29 и 30 года призыва, так что, в основном, занятия проводились с ними. Я занимался с ними в автопарке, изучая БТР: устройство и назначение его в боевой обстановке и, как можно на нём переезжать препятствия, например: канавы и траншеи. Приводил им свой пример.
После трёхнедельного лечения в госпитале, я почувствовал себя лучше. Мог всё кушать, и болей в желудке не было. Значит применение спирта в небольших количествах, в лечебных целях, помогает, только не надо этим злоупотреблять. Советую попробовать, кто этим страдает.
Вербовщик из Калининграда приезжал ещё несколько раз и вызывал меня на собеседование, но я не пошёл и он обиду свою высказал Алексею, сказав, что: «Он ещё пожалеет об этом».
Мы уже отправили несколько человек призыва 1925 года рождения. Распрощался и я со своим покровителем старшиной Матвеевым Николаем Стапановичем из Смоленской области, пос. Всходы, старшиной Буровым Михаилом Андреевичем, Московская обл. г. Егорьевск, с моими подчинёнными, друзьями: сержантом Кочневым Степаном из Ачинска, Красноярского Края, сержантом Локтионовым Гришей из Курска и другими. Стал и сам собираться и готовиться к дембелю. Со сослуживцами ездили в город по увольнительной. Посещали магазины и покупали гражданскую одежду для себя и выбирали подарки, и гостинцы для родственников. Деньги у нас были, т.к. платили нам хорошо, за должность и звание, и за срок службы.
Однажды, когда мы были в магазине, и мне надо было расчитываться за покупку, я открыл планшетку, как продавщица всплеснула руками и говорит: «Русишь солдат капиталист?». А у меня, действительно, через слюду, внутри виднелись крупные купюры дойч марок.
Пошла очередная волна демобилизации. Мы горячо прощались с оставшимися. Первым подошёл к нашей группе командир роты капитан Левченко. Он, сквозь слёзы, много не говорил обнял меня поцеловал, пожал всем руки и сказал: «Ну, прощайте мои друзья и соратники „дарданелла“!». Отдал нам честь, поблагодарил за службу и ушёл. После него все были немного в замешательстве. Потом стали подходить командиры взводов, прощались, давали напутствие, подошли потом все служивые. Много друзей ещё осталось на будущий поток. Все обещали не забывать, писать. У меня на сердце, как камень лёг, от этого расстования, потому что чувствовал, что последний раз вижу тех, с кем делил радость и неудачи, и горе разлук со своими боевыми товарищами. Из нашей роты набралось полный «Студер», и из них самый близкий мне человек Ваня Соколов — харьковчанин.
Демобилизация
В пути из г. Галле-Зале в г. Веймар на сборный пункт, ехали все радостными и довольными, и каждый обсуждал, как его будут встречать родители. Я, наверное, один не особенно радовался дембелю, главное, что кончилась эта, никому ненужная, пятилетняя муштра. Ребята это заметили и говорили наперебой, не горюй командир и каждый завёт к себе. А один говорит: «Юра, поедем ко мне, у меня двоюродная сестра на выданье, ей 20 лет. Отец погиб на войне, а она одна с матерью, вот где и дом, и радость». Другой говорит, что у него родная сестра на выданье в Нежине. Третий из Лебедин, Сумской области, но районы наши граничат, тоже говорит, что у меня в Ромнах племянница красавица, тоже только с матерью живёт. Пока шутили и меня подбадривали, незаметно въехали в Веймар.
На сборном пункте, нас распределили в казармы, в которых стояли голые, в два этажа, кровати, занимай любую. Столовая всех не вмещала, и мы ужинали у полевой кухни из своих котелков на улице. Ночью никто не дежурил. Спали на шинелях и на чемоданах. У меня было два чемодана и полевая сумка, где были блокноты, в которых я описывал некоторые интересные события во время службы, фотографии и адреса сослуживцев, и часы для Николая и Вари. Фотоаппарат «Кодак» и бинокль.
Ночью поработали «чистильщики». Поворовали у многих чемоданы и вещмешки. У меня украли чемодан, который стоял около кровати, и сняли сумку, которая висела на кровати около головы. Утром, все пострадавшие возмутились и подняли шум, но воров не нашли, да никто их и не искал. Хорошо, что у меня в другом чемодане, ещё был альбом с фотографиями сослуживцев, командирами взводов и членов бюро ВЛКСМ, всего фото около сотни. Сегодня фотографии и альбом уже истрепались, и я завёл в новый альбом, который лежит сейчас передо мною и напоминает о тех далеких, суровых делах войны, и нелегкого мирного служения Родине за её пределами. Я даже разволновался. Уже третий час ночи, а уснуть не могу и сам себя обвиняю, что гражданская жизнь меня так потрепала, что ни с кем из этих ребят не довелось мне встретиться, хотя я, по работе, и объездил почти половину Советского Союза. Один только радует меня своей жизнью, Чижик Борис Михайлович, бывший артиллерист, с которым мы познакомились на сборном пункте в Веймере.
Боря оказался из г. Прилуки и мы с ним уже не расставались. Путь был длинный, ехали в товарном вагоне до самого Киева, откуда и увозил меня товарняк 8 лет назад. Но сейчас ехали с комфортом, т.к. вагон был оборудован под людей, и их было на половину меньше, чем тогда. С Борисом мы расстались в Прилуках, но неоднократно встречались, даже и жил я у них как брат, когда учился в школе механизации в 1951 году. Сейчас общаемся по телефонной связи. (См. фото №2)
В декабре 1950 года, приехал я в село Калюженцы. Встретили меня очень хорошо, как родного. Мачеха, Настя Нычыпоровна, разрешила называть её мамой, а брат Коля и сестричка Варя, это уже родная кровинка. Зиму жил и отдыхал у них, и благодарил Бога, что Он сохранил мне жизнь и возвратил меня, через 8 лет скитаний, в родные места. Очень жаль, что не застал свою молитвенницу, бабушку Евдокию. Невестка её вывезла куда-то из Сокырынец, зато друзья встречали меня с радостью.
Где же вы теперь, друзья однополчане, боевые спутники мои?
1. Я вовремя службы в Германии после войны с 1945 по 1950 г.г.
2. Мой земляк из Прилук Чижик Борис, служили вместе в Германии/.
3. Сослуживцы: слева Фомин Георгий и Куштюк Михаил оба из Молдавии.
4. Я и водитель Шевченко из Полтавы, сослуживец.
5. Сидят: л-нт Ушков и Тарасенко Павел, стоят: Соколов Иван, Глушко Юрий (я) и
Смирнов Александр сослуживцы.
6. Карпенко Степан, Глушко Георгий.