В контрзазведке

КОРОТКО: Через несколько дней появились немецкие войска, пехота и артиллерия. Мы с Яном спрятались, но они никого из гражданских не трогали.

Появились Советские самолеты, они бомбили и обстреливали немцев, била артиллерия и мы боялись, чтобы не попали в нашу фазенду, не было пожара, но Бог отвёл.

Ночью 25 января вошли войска Красной Армии. Нас с Яном, командир от хозяев отделил, и оперативник сделал допрос на русском, а я на русском плохо понимал и он злился и говорил: «Но тупой хохол, по польски балакое лучше, чем на русском».

После допроса нас взяли под стражу, а потом, сказали, чтобы прощались с хозяевами.

Мы подошли к ним, очень благодарили, особенно хозяйку, за наше спасение от полицаев и обнимались, как с родными, а Марыся вцепилась мне на шею и со слезами кричит: «Не пущу».

Потом меня командир спросил: «Ты что, с этой красивой девушкою спал?» Говорю: «Нет. Разве розу срывают для того чтобы бросить».

Команда была, по машинам. Мы сели сзади в крытый «Студобекер» и я долго боялся, что потеряю с глаз красно — манящий платок.

Машины выехали на шоссе и влились в военную колонну машин с артиллерией, а танки шли по полю.

Вся эта военная лавина двигалась на Запад, на Берлин.

Наша колонна двигалась с небольшой скоростью, с кратковременными остановками на обочине шоссе.

На вторые сутки въехали в какой-то небольшой бывший немецкий городок. С автомашины были видны разбитые дома без гражданского населения.

На перекрёстке стояла девушка — регулировщик в военной форме и показала нам дальнейшее движение влево.

Через 400—500м. автомашины остановились, и последовала команда «разгружайсь!».

На улице было морозно, и мы изрядно промёрзли. Военных построили и повели в столовую, а мы пошли за ними.

В столовой было тепло, что нам и надо было, да ещё нас и накормили. Хозяйка, когда провожала нас, дала нам сумки с продуктами, но мы в дороге раздали всё солдатам. Как-никак, а домашняя пища, по которой они соскучились.

После обеда солдат повели в казарму, а нас под конвоем в штаб. После небольшого допроса нас отвели в какой-то барак, где были только гражданские лица. Все разговаривали на русском языке, а мы с Яном на польском, чем и привлекли к себе внимание.

На второй день после завтрака нас повели в подвальное помещение, где находились следственные органы.

Дежурный офицер сразу спросил у Яна, где он хочет служить в Красной Армии или в Войске Польском? Ян ответил, что в Войске Польском. В этом городке оказались и части 1-й Польской Армии. Дежурный ему сказал, тогда прощайся со своим другом и подожди, за тобой придут.

Мы с Янеком тепло распрощались. Дежурный сказал часовому: «Задержанного Глушко отведите в 3-й кабинет». Часовой подвел меня к кабинету и постучал в дверь. Услышав: «войдите», открыл дверь и отрапортовал: «Задержанный Глушко на допрос доставлен!». «Введите!» последовал ответ.

Я вошёл. Меня остановили посредине кабинета. Свободен, сказал лейтенант часовому, тот ответил «Есть!», откозырял и ушёл.

Я огляделся. За столом сидел молодой лейтенант, упёр в меня свой взгляд и с интересом рассматривал меня. На столе стоял телефон и кипа папок. Я сказал: здравствуйте, но никто не ответил, в правом углу стоял стол и за ним сидел солдат-писарь.

Лейтенант кивком головы показал на табуретку и сказал — садись. Я сел. Начался допрос: фамилия, имя, отчество, год рождения и т. д. Я понимал немного русские слова, но отвечал на украинском: Глушко Юрко Василович, третьего травня, одна тысяча девятьсот двадцать шостого року, народывся. Офицер спрашивает: «Ты, что совсем не понимаешь по-русски или дурачком прикидываешься?».

Я це кажу: «Ни тов. лейтенант, трошки разумею, те що в школи учылы, но балакать не умею, т.к. у нас в сели по-русски не балакають». Писарь всё переводит. Я ещё говорю лейтенанту: «Тов. лейтенант! Вы меня тут довго не держити, а пытайте, що Вам треба, а то я на фронт хочу, я дуже на немцiв злый».

Лейтенант говорит: «Я тебе не товарищ, а вот посидишь дней 10 и по-русски научишься говорить».

Я отвечаю: «тов. лейтенант, так я ж хочу воевать. Мне есть за шо немцам мстить».

«Знаем мы таких продажных шкур, которые прикидываются, что их немцы били и обижали, а сами пособничали немцам.

Как это так, что ты живой остался? Куда едешь после освобождения? Где твой «резидент». Я говорю: «Я ж кажу Вам, шо я никуды ехать не собираюсь, отправляйте меня в Армию, а „президента“ я никакого не знаю, даже фамилии такой не чув». Еще услышишь, сказал лейтенант.

А писарю сказал, дай ему бумагу по форме и пусть заполнит, а сам взял со стола папку и вышел.

Писарь посадил меня с краю своего стола, дал мне два листа бумаги с вопросами, чернила и ручку и, переводил мне вопросы, а я отвечал на них на украинском языке.

Писарь имел три лычки на погонах. Я его спросил, что это за звание? Он ответил: «Сержант», и сказал, что ему с нами разговаривать нельзя.

Я спрашиваю: «Ты тоже может украинец?». Он ответил: «Может», и заставил меня расписаться на обоих листах.

Вошёл лейтенант. Сержант подал ему листы допроса. Лейтенант взял покрутил их в руках, вернул сержанту и сказал, переведи на русский и их подколи, а я с ними потом познакомлюсь и разберусь, и начал мне задавать те же вопросы, что и раньше, а писарь всё фиксировал на бумаге.

Лейтенанта все мучил вопрос: «Почему же ты живой остался?».

Мне надоело повторять одни и те же ответы и говорю: «Меня Бог спас! Я ему молился усердно, и Он услышал меня и спас от смерти».

И «резидента» ты не знаешь? Лейтенант уже начал злиться и кричать на меня: «Сейчас узнаешь» и позвонил звонком. Вошли два «амбала». Лейтенант говорит им: «Объясните ему, кто такой «резидент».

Один меня в одно ухо, другой в другое ухо бах-бах, и я с табуреткой полетел, затем резко вскочил и табуреткой одного успел огреть по голове, но они меня сбили, ну и подкинули хороших, пока лейтенант не сказал: «хватит!».

Лейтенант подошёл ко мне и так со злостью говорит: «теперь ты понял кто такой „резидент“ богомол несчастный».

«Так точно! Тильки я його не бачив, як сийчас не бачу и Вас, тов. лейтенант». Глаза у меня заплыли.

«Ну твердолобый хохол, такой мне первый раз попадается». Завтра ты мне всё расскажешь. Отведите его в умывальник.

Два этих «амбала» вывели меня из кабинета, а по коридору в это время шёл мужчина в гражданской одежде. Увидел меня избитого и спрашивает: «За что вы его так?»

«Сопротивление оказывал!» тов. майор, ответил «битый».

В умывальнике умывались ещё несколько мужчин, после допроса с разукрашенными «физиономиями», только постарше меня.

Когда вернулись в кабинет, то л-т сказал, чтобы отвели меня в казарму и, если я завтра не вспомню то, что меня спрашивают, то мне напомнят. Они привели меня в казарму и бросили на нары.

На ужин я не пошёл и всю ночь не мог уснуть. Всё тело болело, глаза заплыли, кости ныли. Я молился Богу и под утро уснул.

Утром меня разбудил мужчина на завтрак.

Я встал, ноги не двигаются, бока болят, левый глаз заплыл и ничего не видит. Мужчина помог мне дойти в столовую. Я ничего не ел, попил только чай. Пришли обратно в казарму.

Я лёг, мужчина сел около меня и начал сочувственно расспрашивать. Мне с ним не хотелось разговаривать, но самому интересно было узнать от него о «резиденте», за что меня так избили, которого я не знаю, и куда я должен ехать после дембеля.

Он меня спросил, что я действительно этого не знаешь и домой не поедешь? Я ответил ему, что нет, я хочу в Красную Армию, т.к. у меня с немцами свои счёты. А у меня и дома нет.

Он сказал, что после освобождения все гражданские лица должны пройти проверку в следственных органах «Смерш». Я спросил его, а что обозначает это слово. Он расшифровал так: «Смерть шпионам».

Я его спросил: «А Вы почему здесь сидите? Вы шо тоже шпион?». Он сказал, что он бывший военнопленный и на него подан запрос, что он тоже хочет служить в Красной Армии.

Потом его вызвал дежурный и он мне сказал, прощай и больше я его не видел. В последствии оказалось, что он «подсадной».

Я лежал и думал, за что же они меня били? За то, что я остался живой? Ну ладно, немцы били потому что мы их враги, здесь нет обиды. Но эти же наши, они за что бъют? Что они выбивают? Еще пару таких допросов и я буду не пригоден не только в Красную Армию, но и в гражданку.

На второй день меня не беспокоили, я отсыпался и отдыхал от побоев. Я лежал и думал, моя ли вина, что меня и миллионы таких, как я были угнаны под дулом автоматов на адский труд в эту проклятую Германию?

На третий день пришёл конвоир и увёл меня к лейтенанту. Он был в хорошем настроении, но на приветствие не ответил, а показал кивком на табуретку и сказал: «Садись».

Садясь, я покачал табуретку, она оказалась уже прибитой к полу. Лейтенант начал меня спрашивать, что и раньше, а я ему отвечаю, то что и раньше. Не знаю, до чего бы мы договорились, как вдруг без стука вошёл гражданский человек. Лейтенант вскочил на вытяжку и начал рапортовать: «Тов. майор, идёт допрос».

Я узнал этого майора, он встречался два дня назад в коридоре.

Вольно — сказал майор. Тут в списке я встретил фамилию Глушко, дай мне его дело и приведи его ко мне.

Есть! — ответил лейтенант: «Вот он сидит».

Я встал, майор на меня посмотрел и говорит: «Пойдем со мной сынок», а ты занеси мне его личное дело.

Зашли в кабинет, который был большой и предназначен для совещаний.

Дежурный принёс два чая и к чаю пряности, и сказал мне: «пей и кушай». Лейтенант занёс личное дело, майор стал прихлёбывать чай и знакомиться с делами, одновременно вёл со мной беседу, где по-русски, а где и по-украински. Потом спрашивал об отце. Я отвечал ему то, что знал.

Сейчас пишу и вспоминаю, что майор, наверное, знал генерала Глушко Валентина Петровича, конструктора боевых ракет и он охранялся органами КГБ и подумал, что он может быть хоть далекий, но родственник.

После всего извинился за своего сотрудника и сказал, что сейчас освобождается много разных людей и среди них и Власовцы и дезертиры, и завербованные немецкой разведкой боевики и шпионы и всех их нам надо проверять и разбираться в них.

В заключение спросил: «Так куда же ты хочешь ехать, до бабы или в Красную Армию?».

Я вскочил и отрапортовал: «В Красную Армию тов. майор».

Майор позвал лейтенанта, отдал ему мою папку и сказал, извинись перед парнем и закрой это дело, и завтра направь его дело в штаб дивизии. Он вне подозрения.

А сам подошёл ко мне, пожал мне руку и пожелал успеха в службе и быть отважным и смелым в бою.

У меня встреча с ним осталась в памяти навсегда, а то не знаю, чем бы закончился мой допрос у лейтенанта.

Мы ушли с лейтенантом в его кабинет, он повернулся ко мне и говорит: «Ну извини, знаешь всякие люди бывают в это время». Пожал мне руку и говорит, ты иди, а завтра за тобой придёт сержант и отведёт в штаб дивизии.

На второй день, после завтрака пришёл сержант-писарь и отвёл меня в парикмахерскую, где меня подстригли, замазали синяки и привели в порядок, чтобы я прилично выглядел.