Глава 24. За неделю до смерти

На экране телевизора возникло с виду безжизненное лицо пожилого мужчины. Оно имело цвет выгоревшей милицейской шинели. На разных его участках виднелись всевозможные неровности и наросты, а лоб венчала блестящая шишка величиной с хорошую сливу. По ракурсу лица было понятно, что мужчина скорее всего лежит. Его глаза были открыты, но зрачки не двигались, а веки не мигали. Взгляд заиндевел на какой-то одному лежащему известной точке.

«Выразительное лицо этого человека, наверное, уже знакомо нашим телезрителям: два дня назад этот господин, будучи еще в прекрасном расположении духа и если не в добром, то в относительном здравии, делился с нами тяготами своей болезни под коротким и безрадостным названием СПИД. Сегодня этот человек признан безнадежным. Теперь его дни действительно сочтены. Но причина его обреченности кроется не в ВИЧ-инфекции. Позавчера Виктор Казимирович Сучетоков был обнаружен на лестничной площадке возле своей квартиры».

Голос Лолиты Руссо был, как всегда, звонок и вызывающ. Бесстрастное лицо Виктора Сучетокова сменили сумбурные кадры оперативной видеосъемки: можно было различить движение камеры вокруг тела, над которым склонились несколько человек. Камера привела зрителей в квартиру, где на фоне крупной фотографии элегантного самовлюбленного мужчины стоял растерянный мальчик лет двенадцати и затравленно смотрел поверх камеры своими большими зелеными глазами.

«Сучетоков находится сейчас в сознании: он воспринимает окружающий мир всеми чувствами, но не в состоянии двигаться и, по прогнозу врачей, способен прожить не более одной недели. Что произошло с пострадавшим, широко известным в определенных кругах нашего демократического общества под кличками Носорог и Сучок, медики пока не знают. Оказать же какую-нибудь реальную помощь этому человеку, на которого уже возбуждено уголовное дело по нескольким статьям Уголовного кодекса Российской Федерации, в частности, за содержание притона несовершеннолетних и распространение ВИЧ-инфекции, врачи пока также бессильны».

Люди, смотрящие в это время на вновь заполнившее телевизионный экран неподвижное лицо Сучетокова, в своем подавляющем большинстве уже давно привыкли к пропитавшему весь мир насилию и не испытывали к этому обреченному мужчине никаких острых чувств. Для них все это представляло своеобразное развлечение, причем не очень серьезное, не очень опасное, то, которое они уже почти не связывали с реальной жизнью, с реальной опасностью для себя и своих близких, которых, как это ни казалось им самим странным, в последнее время они тоже не воспринимали достаточно реальными людьми. А сочувствовать кому-то абстрактному, кто, может быть, каким-то образом, согласно современным теориям, даже притянул к себе, словно громоотвод молнию, беду и даже гибель, — нет, это оказывалось слишком сложно!

— Я бы еще приписал красивыми буквами: «Спящая царевна» — идеальное средство от носорогов!» — обронил тот, кого знали в криминальном мире под кличкой Скунс, и тот, чей изощренный прием обрек знаменитого педофила на необратимое угасание. Он пил утренний кофе, просматривал в Интернете свою почту и мельком удостоил неподвижные глаза Виктора Казимировича быстрым взглядом профессионального убийцы. Балуя свой давно уже списанный специалистами желудок зефиром в шоколаде, Скунс пропел казенным голосом: — Полученный гонорар переведен на организацию и содержание приюта «Окоем»…

— Вот случай-то любопытный: видит, слышит, боль, поди, чувствует, и это, как ни крути, для меня, как для специалиста, — главное, а шевельнуться не может, — с восторгом следил за камерой, исследующей кожный покров распадающегося организма, тот, кого в этом городе прозвали Людоедом Питерским. — Интересно было бы узнать, в какой больничке этого зомби пригрели? Нам бы там с тобой, Витюня, как-то повстречаться, что ли? Не то чтобы у нас было много общего, а так, с чисто научной точки зрения. А вдруг ты у меня зашевелишься? Какое это будет чудо света? Самое обидное, милок, что меня за это ни к какой награде не приставят. Да, к сожалению, не все и не всё понимают! — Лю засмеялся и потянулся к городскому адресному справочнику.

— Эх, Витька, мудак, пожил бы еще, полюбовался молодежью. Кому ж ты, подонок, дорогу пересек? И как изощренно расправились! Шутка ли — живой труп! — Знаменитая защитница прав несовершеннолетних Ангелина Германовна Шмель с тревогой узнавала знакомое лицо, которое отныне уже никогда не состроит ей «фирменную» сучетоковскую гримасу, не промямлит своими мясистыми безвольными губами: «Ангелок, я еще смогу от тебя забеременеть?» Ангелина пристально всмотрелась в экран, словно во всем происходящем могла быть какая-то неточность. — Теперь моя очередь, что ли? А что я теряю? Что у меня осталось? Встретимся мы с тобой, Казимирович, в аду, там ты мне и расскажешь, кто тебя так приласкал на пороге собственной хаты.

— Не хотел бы я подобным беспомощным бревном неделю проваляться! — с улыбкой воскликнул кандидат в губернаторы Санкт-Петербурга Игорь Семенович Кумиров. — А ведь никто от такой беды не застрахован! Правда, Славка? Ты-то теперь эту формулу хорошо знаешь? — Вяло жестикулируя, Игорь обращался в сторону цветной фотографии формата машинописного листа, обрамленной черной траурной рамкой. — А не фиг потому что тебе, Виктор Казимирович, было совать свое свиное рыло не в свои дела! Вот и доигрался на свою спидоносную, пардон, жопу! Теперь тебе еще не хватало между палатой и моргом Людоеда повстречать: он из тебя еще и шаверму изготовит! Да, вот она расплата, и, кстати, по высшей мере!

— Наверное, мы не очень помешаем следствию, если заметим, что в некоторых правоохранительных структурах все еще продолжают считать Виктора Сучетокова не кем иным, как печально знаменитым Людоедом Питерским, беспощадно терроризировавшим наш город. — Лолита Руссо стояла у изголовья кровати, на которой среди частокола капельниц распластался безучастный к происходящему вокруг него Сучетоков. — На всем теле парализованного мужчины эксперты не обнаружили ни единого следа насилия. — Журналистка со своим обычным легким вызовом смотрела в камеру, ее глаза немного прищурились, словно она обращала свой взгляд к одному-единственному по-настоящему важному для нее человеку. — На инсульт или инфаркт тоже нет никаких показаний. Некоторые специалисты предполагают, что причиной беспомощного состояния Виктора Казимировича стал проведенный против него малоизвестный прием, вызывающий медленную, но неотвратимую смерть и приносящий по ходу угасания организма тяжелейшие физические мучения. Кто же взял на себя ответственность столь сурово покарать, фактически медленно казнить ранее судимого за развращение малолетних бывшего депутата городского собрания и заслуженного педагога Союза ССР? Стал ли Сучетоков жертвой изощренного киллера, или этот эпизод вписывается в рамки педофильских междоусобиц, нарвался ли завсегдатай общественных туалетов на жестокого ремонтника, как называют тех, кто грабит и истребляет подобные человеческие особи? Возможно, когда-нибудь наши зрители узнают об этом, и, возможно, узнают из нашей программы. А сейчас я обращусь за комментарием к генеральному директору частного охранного предприятия «Эгида-плюс» Сергею Петровичу Плещееву. Скажите, Сергей Петрович, как вы относитесь к устойчивому предположению о том, что Виктор Казимирович Сучетоков и Людоед Питерский — одно и то же лицо?

Материалы следствия, которое могло бы вестись по делу ныне неподвижного и бессловесного Сучетокова, заняли бы несколько томов, но все они не будут иметь никакого отношения к тому, что совершил Людоед Питерский, или те лица, которых принято объединять под этой кличкой. — Известный зрителям из средств массовой информации интеллигентный мужчина в очках уверенно смотрел в камеру. Титры, всплывшие на экране, подтвердили представление ведущей. — Я полагаю, что все наши зрители знают о том, что за поимку убийцы-людоеда или, повторяю, целой преступной группы обещано солидное вознаграждение, знаем об этом и мы и, конечно, работаем. В каждой профессии есть своя специфика, может быть не совсем понятная не связанным с ней людям, — этим, в общем-то, и объясняется то, что мы пока не предъявляем конкретных результатов. Но, к сожалению, в случае с такими особо тяжкими, зачастую непостижимыми здравому смыслу преступлениями точкой отсчета в поиске преступников является, как это ни печально сознавать, факт самого преступления, в совершении которого специалисты могут определить какие-то, скажем, особенности, способные сузить круг подозреваемых лиц. Вы понимаете, в современных условиях практически невозможно обеспечить стопроцентную профилактику такого рода преступлений. Вы, наверное, согласитесь с тем, что правоохранительные органы не в состоянии установить контроль за каждым человеком, вы уж простите меня, способным на подобные злодейства, тем более что и подозревать кого-либо в совершении или планировании убийств с элементами каннибализма без каких-либо существенных на то доказательств мы, можно сказать, не вправе. Конечно, неоценимую помощь в изобличении подобных маньяков могло бы оказать само общество, но сейчас ему, к сожалению, не до этого, — слишком много зла и без того происходит в мире, и большинство людей просто не в состоянии проявить должную бдительность к своему окружению, среди которого находятся преступники.

— Вы знаете, Сергей Петрович, мы, журналисты, замечаем среди нашего населения, особенно молодежи, некоторую, что ли, симпатию к Людоеду Питерскому. Простите, я уж так привыкла называть того или тех людей, которых вы подразумеваете под группой лиц. — Рядом с серьезным лицом Плещеева появилась ироничная Лолита, а позже камера вновь обратилась к смотрящему в вечность Сучетокову. — Вы не допускаете, что у нас, не дай, конечно, бог, может возникнуть некоторая мода на людоедство?

— Вы знаете, по большому счету — нет. Я не только верю в нравственное здоровье наших людей, но и постоянно сталкиваюсь с его наличием по ходу своей профессиональной деятельности. — Голос Плещеева звучал за кадром, а на экране проплывала капельница, которая, очевидно благодаря клятве Гиппократа, поддерживала жизнь в умирающей вселенной под именем Носорог; нависал больничный потрескавшийся потолок; бились в вентиляционной решетке тревожимые потоками воздуха скопления пыли. — И вот именно это здоровье как раз и не позволяет людям перешагнуть определенные барьеры, превратиться из социального, законопослушного гражданина, в лучшем смысле этого выражения, в асоциального монстра, который способен не только убивать себе подобных, но и употреблять их в качестве своей пищи.

— Спасибо, Сергей Петрович. В этой связи я хотела бы задать вопрос еще одному участнику нашей передачи, Федору Даниловичу Бороне. — Камера скользнула по миловидному лицу ведущей и остановилась на также знакомом горожанам враче, обретшем бурную славу за счет своей деятельной заботы о питерском безнадзоре. — Сейчас можно встретить много предположений о личности Людоеда Питерского. Одни предполагают в нем самом жертву тяжелого насилия и настаивают на отношении к нему как к душевнобольному, другие считают, что, независимо от мотивов, толкнувших его на подобные преступления, этого человека необходимо уничтожить. В любом случае я поддерживаю веру Сергея Петровича в то, что людоед будет задержан. Но вот как в случае его задержания и, что делать, в результате активной работы моих глубокоуважаемых коллег не может ли так получиться, что у нас появится синдром людоеда? Здоров ли, болен ли этот человек — это, в конце концов, решат компетентные органы, но не подхватят ли его эстафету другие, может быть, психически ослабленные или нравственно неустойчивые люди?

— Вы знаете, это действительно очень важный вопрос, над которым не одну сотню лет ломают голову специалисты. Допустим, этот человек — шизофреник. — Камера стала отъезжать от Лолиты, стоящей в окружении двух мужчин, все они двинулись с места и пошли к дверям вслед за мягко отступающим оператором. — Если мы сейчас станем перечислять и обсуждать все хотя бы основные теории происхождения и симптоматики шизофрении, то у нас на это уйдет, наверное, не один световой день. О формах передачи этой пока еще неизлечимой болезни существует тоже множество вполне доказанных теорий, среди которых существуют такие, как контактная, вирусная и даже волновая! Представляете, насколько уязвим каждый житель нашей планеты? И это только одна психическая болезнь! Но из этого не следует, что мы должны впасть в уныние и ослабить наш иммунитет для вхождения в него различных темных сил. Здесь я должен присоединиться к Сергею Петровичу и также подтвердить свою уверенность в нравственности наших людей, нравственности, которая и является лучшей защитой от подобного рода дьявольских образцов, как этот изгой человечества, пресловутый Людоед Питерский!

После прямого эфира из больницы Лолита вернулась в студию, чтобы прослушать отзывы, высказанные телезрителями. Сообщений, как всегда после подобных сюжетов, оказалось очень много. Журналистка включила ответчик, затем, слушая громкие взволнованные голоса, включила кофеварку, потом закурила и начала просматривать прессу.

— Милая моя, сладкая! Все твои репортажи — детский лепет! Ты еще не знаешь настоящего кайфа! — Руссо остановила свое внимание на неожиданно ласковом, словно наигранном мужском голосе. — Ты скоро получишь то, что хочешь. Я тебя давно понял, и скоро мы встретимся. Потерпи еще немного. Я жду команды. Ты меня понимаешь? Целую тебя, обнимаю, жму, кусаю, рву, режу, — я сделаю все, что ты хочешь! Ты ведь хочешь? Правда?! Ну потерпи, моя королева! Скоро кончится твоя халява и все зальется кровью!

Журналистка замерла в мягком кресле с недокуренной сигаретой в руке. На ее лице замерла забытая улыбка. «Процессор завис», — подумала Лолита и изменила выражение лица, запечатлев беспечную настороженность. Из автоответчика зазвенел высокий женский голос. Руссо потянулась рукой к аппарату и нажала на «стоп», чтобы вернуть странную запись.

Глава 25. Во имя мира на земле!

«Москва, Кремль, Президенту всех народов и сословий страны Россия, шестой части планеты Земля, богатой недрами и яростными борцами ВО ИМЯ МИРА НА ЗЕМЛЕ

Петербург-Петроград-Ленинград, Председателю Горсовета-Мэрии, Мэру-Губернатору Губернии

Участковому инспектору N-ского микрорайона — муниципального образования

Врачам-психиатрам психоневрологической больницы имени Маркса-Энгельса-Сталина-Хрущева-Брежнева-Андропова-Черненко-Горбачева-Ельцина

От блокадницы, ветерана ВОВ, инвалида ТРУДА, пенсионерки Свальной Евфросиньи ВИЛЕНОВНЫ, 1938 года рождения, русской-советской, проживающей в отдельной однокомнатной квартире в спальном районе исторического и архитектурного города на Неве, воздвигнутого царем Петром Алексеевичем Первым Романовым

Многоуважаемые товарищи и господа, депутаты и муниципалы, предприниматели и госслужащие!

Обращаюсь к Вам и в Вашем лице к ЦК КПРФ, ЦК РКП, ЦК НБП, ЦК ХДС, ЦК ПС, ЦК Государственной Думы, ЦК Совета Федерации, ЦК Общества Потребителей и к другим руководящим и ответственным органам, от кого, по большому человеческому счету, зависит судьба существующего народонаселения и предстоящего урожая. Я обращаюсь к ученым, бизнесменам, артистам, политикам, хлеборобам, ко всему многонациональному народу всей нашей Великой ядерной державы! Я обращаюсь ко всем демократическим и капиталистическим государствам и вообще ко всем людям нашей планеты Земля, а также ко всем другим мыслящим и близким к разумению созданиям, обитающим на нашей планете, включая неизведанные глубины Всемирного океана и неисследованную толщу земной коры! Я обращаюсь ко всем мыслящим существам, населяющим нашу Вселенную, представляющим как развитые, так и зарождающиеся цивилизации и культуры!

Ибо все, что я делала во имя МИРА на Земле, а так как я слово сдержала по всем правилам и хорошему тону, то на нашей планете вышел портрет моей матери, часто виденной мною во сне, а также встреченной в толпе, промелькнувшей в окне пригородной электрички направления Ленинград, Финляндский вокзал — станция город Белоостров, садоводство «Знамя труда», в программе Ленинградского телевидения «Детская тема», а также в глазах случайных и подосланных кое-кем (убедитесь ниже!) прохожих.

Портрет моей ненаглядной мамочки вышел настолько точно и неизгладимо, что, когда показывали космонавтов (не только отечественных, но и импортных в соответствии со всеобщей сертификацией), я была несказанно-негаданно удивлена, а он, наверное, так и висит себе на стене у меня в комнате.

Пишу через Вас в наше местное самоуправление, за которое мы безукоризненно голосовали в преддверии первого созыва, в память моего бывшего комсомольского билета, который был мне оставлен на память, а когда я все начинала и сдержала слово, сказала: «Считать меня членом Всемирной партии большевиков и правильно сочувствующих»! Ибо все, что я не делала с полной отдачей для моей многонациональной Родины! Во имя МИРА на Земле!

На протяжении целого ряда лет имелись люди от всех национальных и религиозных культов, они стояли вплотную, где кольцом, а где шеренгой, и те, что поменьше (в сантиметрах), а оказались дальше (от меня), то выглядывали поверх впереди стоящих и меня от них поневоле заслоняющих, когда я выезжала на своей отечественной машине „Волга" и гордилась решением правительства и Городской Думы, чтобы снабдить меня бесплатным бензином и обеспечить бесплатный сервисный ремонт автомашины сугубо отечественного производства. Главное было в том, что я подтвердила, что наше правительство когда решило вопрос, еще до Русско-Немецкой оборонительной войны, вышло решение правительства об изыскании возможности дачи новой машины, помогать в материальном отношении, о даче путевок на отдых, ремонте машины и квартиры, а также по два килограмма гречи на квартал при документально подтвержденном диабете и по одной упаковке (520 грамм) печенья «Мария».

Когда меня спросили: «Что делать миллиардерам-людоедам?», то я без запинки ответила: «Кровопийцам назначить прожиточный процент, а остальное отдать на нужды слаборазвитым странам и зарождающимся цивилизациям!» Ряд лет наше правительство всегда выполняет взятые на себя обязательства, основанные на моих наказах, и это может служить примером для по-прежнему братских народов Зимбабве, Гватемалы и Южного Купороса.

Исхожу из того, как относились ко мне и относятся в течение 5 лет. Меня всегда встречали, вследствие чего были оцеплены все центральные магистрали моего родного города, включая Московский проспект, и по пути следования по Петроградской стороне люди непременно стояли вплотную, плечом к плечу (как на правильных плакатах прошедшего времени), разного цвета кожи, пола и сексуальной ориентации: негры, индейцы, варяги, шумеры, бахилы и ото всех культов. Был день, когда стояли одни негры из Африки и неродной им по крови и происхождению Америки. Вообще меня приветствовали все люди со словами: «Если интересы нашего государства и религии будут едины, то будет полный Коммунизм!», а над Дворцовой площадью реяли красные знамена, и по буквам плыл мой исторический призыв: «Долой людоедов!»

Священник заметил: «Да», а обратилась я потому, что должна была выяснить о бесконтрольном преступлении в Ленинграде на Кировском стадионе и в г. Шахты, и вообще кому все это надо, как не маньякам и людоедам?! Ряд лет боролась с преступлениями и преступниками сама. Все не опишешь в одном письме (в скорости оформлю следующее!).

Меня убивали много раз, насиловали и с особым цинизмом надругались над детородным органом, который мне дан один и очень исправный от Матери нашей Природы! Меня резали и ели частично и всецело, варили и жарили, замораживали и солили, и всегда, год от года, старались предъявить обществу вместо других продуктов. И подлость победить очень трудно, ибо я остаюсь без друзей, причем без хороших, верных друзей, вслед за мною убирают всех и каждого, вырезают печень или селезенку, а свалить на бюрократизм и неправильно понятую демократию сейчас очень даже просто, легко и даже модно, а факты и правду куда деть? Куда???

Мои документы и справки исчезли! Прошу Вас, помогите мне! Ко мне подошли, спросили, нужна ли чистка в Партии, я ответила: «Нет!» Ежовщина с элементами людоедства не должна повториться! Это — моя позиция, и я стою на ней всю свою сознательную, партийную жизнь! За это меня и убивали повторно и многократно изуверскими антисоветскими способами:

1. Кирпичом в висок!

«МАЗом» в машину! Машерова «КРАЗом»!

Напильником в грудь!

Вилкой в плечо и живот!

125 случаев секса! Сплошное насилие с непроизвольными, вынужденными, унижающими человеческое достоинство многократными оргазмами.

Ногою в живот! Со всего маху!

В солнечное сплетение со всего размаху!

В печень ключом ригельным!

Удар с левой стороны в ухо!

Ключами от дачи в садоводстве «Знамя труда» по голове!

В матку со словами: «Я еще не такие пожарища устрою в гостиницах «Россия» и «Петербург»!»

Я ответила: «Пока я жива, ты ничего не устроишь!»

В Александро-Невской Лавре священник подтвердил, что плоть мою держит неодолимое слово, а помощник Ленинградского и Ладожского Митрополита во время службы повторил мой ответ о том, что кольца являются паролем США, змеей, обогнувшей беззащитную зелено-голубую планету Земля и заживо сжигающей народы африканского материка, оно же и географической части всего света!

Я видела кольца, которые принадлежат моему бывшему зятю, Ремневу Корнею Степановичу, 1960 года рождения, бывшему сотруднику милиции, ранее судимому, завербованному по слабоволию западными спецслужбами и ставшему шпионом ЦРУ. Обо всем сразу же написала в Прокуратуру города и страны, и много было заявлено в Госбезопасность, получившую новое игрушечное название ФСБ, с 1985 по 1999 год включительно, и отправлено в г. Москву. Поэтому все это время я и продолжаю неотступно бороться и избегать встреч с провокаторами от фальшивых партий и союзов.

Мне выламывали замок в загородном доме, портили урожай, жгли зерновые культуры, угоняли машину, хотя она застрахована, не выплачивали страховку. И все в один голос говорили: «Дай команду есть людей!», а я связана благородным словом, мне можно действовать только на случай войны, стихийного бедствия и большого народного горя! Что я и делала: все три наводнения были остановлены мною. А так как был нанесен большой материальный и моральный ущерб, пострадали подвалы Зимнего Дворца — Эрмитажа и купола Исаакиевского Собора, я безоговорочно отдала весь свой золотой-бриллиантовый заем в фонд мира, а также вложила ваучеры и валютные инвестиции, полученные мною для восстановления и развития обороноспособности страны, народного хозяйства, образования, медицины, науки и техники от ведущих банков страны Японии, размещенной на островах недалеко от центра отечественного рыболовства города Владивостока.

Итак, мне совершенно точно удалось установить, что все команды были даны моим бывшим зятем Ремневым Корнеем Степановичем, подосланным к нам из культа людоедов, а у его сообщника были положены десять миллионов долларов от рекламы порнографии и наркомании в средствах массовой информации в Швейцарском банке в городе Цюрихе. Эти люди являются осведомителями. В их задачу входило, и входит по сей день и час, использовать религии всех стран и народов (как зависимых, так и независимых), столкнуть культ на культ, а я этому всецело противостояла!

Партийно-профсоюзная-комсомольская организация от бывшего комсомольца, коммуниста и члена профсоюза, инвалида по борьбе за МИР на Земле Свальной Евфросиньи ВИЛЕНОВНЫ В ЧЕСТЬ ПРАЗДНИКА ВО ИМЯ МИРА НА ЗЕМЛЕ!!!»

Евфросинья разложила на кухонном столе все двенадцать страниц своего письма, вооружилась цветными карандашами и начала подчеркивать наиболее важные места. Красный цвет служил у пенсионерки для выделения всего доброго и светлого: компартии, борьбы за мир во всем мире и счастье всех народов, зеленый — для сигнализации о различном криминале, синий — для обозначения международных антисоветских заговоров, а черный — для самого страшного, для угрозы атомной войны.

Закончив свой труд, Свальная спрятала листки в карман халата и пошла в комнату будить Настю, которую скоро нужно будет уже отправлять в школу. Антонина, как всегда, где-то скиталась, а может быть, и работала в ночь на заводе; Ваня уже несколько дней как исчез из дому, что он и раньше не раз делал и уже приучил Евфросинью за него не очень волноваться. Пенсионерка присела на край дивана, на котором съежилась под двумя одеялами ее внучка, и стала тихонько гладить ее по голове, напевая какую-то ей самой не совсем понятную песню.

Глава 26. В «сталинском» доме

Игорь Семенович выключил телевизор и удивленно огляделся вокруг себя, словно впервые оказался в этой комнате и в этой квартире. Его озабоченный взгляд выражал растерянность и досаду. Сколько ему осталось жить? Где та цыганка, которая откроет ему карты его незаурядной судьбы? Где та кукушка, которая сможет ограничить его года, а может быть, дни? Сегодня под утро, когда шофер вез его из казино «Аризона», где Кумиров не только оставил около двух тысяч долларов, но и мучительно напился, он задремал в салоне, и ему привиделся, как ему показалось, очень долгий цветной сон. Проснувшись около своего дома, Игорь тотчас забыл начало и конец сложного сна, но для его нарастающего беспокойства сохранилась основная и, пожалуй, наиболее важная часть.

Кумиров помнил сон с того момента, как он оказался перед проходной конструкторского бюро, в котором трудился в течение нескольких лет после окончания института по распределению. Вот он стоит, вернее, шагает и пытается угадать: узнают ли его вахтеры и пустят ли за пределы «вертушки» без всемогущего пропуска? Размышляя, Игорь вроде бы входит в одноэтажную проходную, но на самом деле тотчас оказывается во дворе учреждения, которое расположено на Петроградской стороне на берегу реки Ждановки. За «спиной» бюро высятся мрачные строения из красного кирпича. Это всем известный в Союзе пивзавод. Оттуда круглосуточно пар, там бегают невиданного размера крысы, тамошние работники нелегально торгуют очищенными лимонами и спиртом.

Берег реки маняще низок, черная, лоснящаяся нефтепродуктами вода омывает изъеденные за два с половиной века деревянные сваи, о которых старожилы почтительно говорят: «с петровских времен». Руководство конструкторского бюро с криминальным азартом ожидает возможных наводнений, которые, кажется, не приносят реального ущерба, но предоставляют шансы для безнаказанного списания якобы погибшего от разбушевавшейся стихии госимущества.

Двор учреждения оказывается заполненным людьми. Кумиров полагает, что без труда узнает их и, без сомнения, вспомнит имена и даже какие-то особенные истории, связанные с этими людьми, работающими вместе с ним в бюро. Продолжая свое движение к человеческой массе, он чувствует, что кто-то будто пытается отвлечь его от возникшего и, наверное, вполне естественного намерения приблизиться и пообщаться и даже пытается помешать ему думать о том, кто же все-таки эти люди, если не его сослуживцы.

Игорь задает себе вопрос, почему же весь этот народ находится во дворе, и тут же догадывается: сейчас ведь время обеда, работники воспользовались своими правами и вышли прогуляться или просто подышать. Кстати, здесь принято в обед играть в волейбол: есть мяч и натянута сетка. Игорь продолжает движение, но когда, по своему ощущению, он должен уже очутиться в самой гуще столпившегося во дворе народа, то понимает, что, оказывается, уже миновал всех тех, кого собирался хотя бы поближе рассмотреть. Заодно он отмечает и то, что все они, кажется, только что очень интенсивно общались, но он не в состоянии уловить ни единого членораздельного звука и даже, что уж совсем странно, запечатлеть хоть какую-то жестикуляцию.

Кумиров находит себя в одноэтажном корпусе. Здесь расположен отдел оформления, как его почтительно именуют в этой организации. Здесь работают копировщицы, переплетчики, осваивается осторожно входящая в моду множительная техника, на дверях время от времени появляется кодовый замок, который лишний раз подчеркивает общегосударственную важность этого подразделения. Иногда высшие чины заводят речь об особой пропускной системе на территорию отдела. Начальник отдела тем временем усердно исполняет «потусторонние» заказы, как здесь называют всевозможную нелегальщину, и исправно делится полученными суммами с руководством. Поэтому у него все до сих пор нормально. Поэтому, как полагает Игорь, здесь и пытаются ужесточить порядок входа и выхода.

Кумиров двигается по зданию отдела оформления и почему-то без удивления замечает, что не может опознать не только общий вид хорошо знакомых ему помещений, но даже ни один из видимых предметов, к тому же все вокруг то ли очень щедро посыпано пеплом, то ли обмазано глиной. Он нервно петляет по коридорам, проходя сквозь лишенные дверей неожиданно узкие проемы. Вокруг не видно ни одного человека.

«Я тут не заблужусь?» — вяло опасается Игорь и тотчас замечает перед собой древнюю старуху. Ему мерещится, что женщина сидит, хотя она может находиться и в ином положении, просто, глядя на нее, мужчина не может в точности сказать, чем же она занята. У старухи почти черное лицо. Наверное, она просто очень смуглая, догадывается Кумиров, и это его почему-то сразу успокаивает. Женщина молчит. Он совершает вокруг нее несколько кругов и, не желая показаться человеком со странностями, решает следовать дальше. Он тотчас обнаруживает очередной проем, за ним виднеется еще несколько таких же серых проемов, соединяющих такие же серые помещения. Игорь без всякой опаски шагает внутрь.

Он долго блуждает по пустынным помещениям, с нарастающей тревогой ожидая в конце своего маршрута неминуемого подвоха. Так оно и выходит: Кумиров упирается вдруг в старинную, но очень прочную дверь, которую ему скорее всего ни за что не удастся выломать без каких-либо приспособлений или чьей-нибудь помощи. Для самоуспокоения Игорь все-таки толкает мощную конструкцию. Она даже не дрогнула! Тогда он решает вернуться назад.

Обратный путь кажется страннику гораздо короче его нескончаемых мытарств. Вот и проем, за которым он видит уже знакомую ему старуху. За время своего путешествия Кумиров успевает заметить, что он воспринимает все происходящее не столько глазами, сколько мозгом. Именно в мозг заранее поступает сигнал о том, что перед ним сейчас возникнет та или иная картина. А некоторые ситуации определенно формируются под диктатом его воображения. Так же и сейчас: едва он успевает подумать о том, что женщина, наверное, все же должна находиться в сидячей позе, как это и происходит буквально на его глазах. Вторая его мысль была о более точном возрасте сидящей, и тотчас она предстает перед ним молодой и необычайно привлекательной.

— Здравствуйте, — произносит непрошеный гость. — Извините за беспокойство, но я не смог там выйти, просто не справился с дверью. — Игорь указывает рукой на исторгший его серый проем. — Поэтому мне пришлось вернуться, чтобы пройти назад тем же путем.

— Я знаю. — Молодая особа кивает, и Кумиров не может разгадать, что содержится в легком движении ее головы: покорность или повеление? — Наверное, здесь все очень изменилось… — А что прозвучало теперь? Утверждение или вопрос? Он вновь озадачен и не ведает ответа!

Игорь пытается рассмотреть лицо красавицы и сразу понимает, что он почему-то не может встретиться с ней глазами, поэтому лишь окидывает женщину поверхностным взглядом и неизменно обращается к серому не опознаваемому интерьеру. Сидящая очень богато одета и украшена. В ее темно-золотистых волосах вспыхивают драгоценные камни.

Эта смуглая азиатка с набеленным лицом откуда-то с востока — догадывается Кумиров и неожиданно для самого себя спрашивает:

— Простите, вы кто по национальности?

Азербайджанка, — с улыбкой отвечает женщина, и только тут гость обращает внимание на ее рот, который, оказывается, тоже очень своеобразно украшен: ее губы обрамлены драгоценными металлами и также сверкают чудесными камнями. Элементы металла виднеются и на лбу, и на скулах заморской красавицы.

«Никакая она не азербайджанка! А кто же? Каков ее истинный возраст? Была старухой, а стала молодой? Черное лицо превратилось в напудренную маску? А она очень притягательна. Мне бы очень хотелось…» Игорь пытается исподволь рассмотреть руки сидящей женщины, но никак не может найти их своим своевольным взглядом.

— Сколько вам лет?

— Двадцать пять. — Женщина улыбается. Уста были сомкнуты, и, наверное, гостю только кажется, что она тихо произносит, словно выдыхает: — Женщины Востока…

Кумирову вдруг удается посмотреть в глаза сидящей: они оказываются совершенно черными, и невозможно разделить их на понятные зрителю детали — зрачок, белок, веки.

— Я пойду? — неуверенно спрашивает Игорь, уже смутно догадываясь об имени своей неожиданной знакомой. — Вы позволите?

— Вас держат? — отвечает вопросом загадочная красавица, блистающая драгоценностями в сером помещении с размытыми границами стен и потолка. — Там открыто…

И вновь двойственность в интонации: она утверждает или спрашивает? Кумиров обращается в обратный путь… Он просыпается. Он — в салоне собственного автомобиля. Что же за украшения были у его хозяйки? О господи! Они ведь поддерживали ее беспомощную челюсть! Да это же была сама Смерть! «Молись, Игореня! Снаряды ложатся все ближе, как говаривал твой покойный друг и учитель. Неужели я избежал ее? А хорошо ли это? Вот циник! Почему, может быть, как раз кстати? Может быть, твой час уже пробил! А если нет, то тогда кто и для чего тебя уберег? Кто вернул тебя обратно, как ты думаешь? Ну произнеси их имена, не бойся! Что-то ты в последнее время стал таким робким. Какие-нибудь дурные предчувствия?»

— Завтракать будешь? — Голос жены нарушил оцепенение Кумирова и вернул его в реальный мир. Женщина смотрела на него усталыми, воспаленными глазами. — Чай, кофе?

«Опять обширялась, идиотка! — подумал мужчина, всматриваясь в изнуренное женское лицо. — Вот ведь история: за несколько лет превратилась в форменную мумию! Может, ее в музей сдать? Что за радость в этих «колесах»? Впрочем, она ему в таком виде гораздо выгоднее. Но об этом не сейчас…

— Ты чего, девочка, сегодня так рано воспряла? — Игорь привык общаться с Клеопатрой в шутливом, зачастую двусмысленном тоне. — Или приснилось что-нибудь нехорошее?

— Ты знаешь, да, приснилось. — Кумирова тоже умела и даже любила иронизировать, но иногда, а с годами все чаще, природный нрав уступал место приобретенному унынию и обреченности. — Тебе я таких снов не пожелаю! Каждая ночь как экскурсия на тот свет!

— Спасибо, милая, за самоотверженность! Только ты меня и бережешь! — Мужчина перевел взгляд на городской пейзаж, ради которого он и приобрел эту квартиру на последнем этаже «сталинского» дома на Кронверкской набережной. — Пожалуй, кофейку. Надо немного прочистить мозги.

— У тебя неприятности? — Женщина подошла к окну и тоже посмотрела на город, словно используя свое законное право на созерцание тех же объектов, которые привлекают ее мужа, будто бы повторение увиденного Игорем могло оказаться достаточно важным для них обоих. — Что-нибудь произошло? Опять кого-нибудь убили? Костик нашелся? Или что-то с Сашенькой?

— Да, Клера, произошло, и еще как! Но нет, не с нашими. Младшего ищут, старший из Чухляшки в самоволку рванул, сейчас на Выборгском шоссе чудит. Ничего, пусть перебесится! Странно только, что с ними связи нет. Все, что кроме этого, действительно связано с кровавым криминалом. Но ты же этого не любишь? Еще меня, кажется, пасут менты и киллеры. Может быть, сегодня убьют или арестуют, может быть, завтра. Но я тоже на месте не сижу: сегодня же закажу своих заводских конкурентов, — хватит с ними в бирюльки играть! Вот такая политинформация. — Игорь блеснул крупными верхними зубами и прикусил ими заметно вывернутую наружу нижнюю губу. И тут же по своей студенческой привычке добавил: — А что?

— Ничего. Просто ты со мной все меньше делишься своими делами. Наверное, считаешь меня полной идиоткой? — Клеопатра села на красно-белый мраморный подоконник, напоминающий рубленое мясо с костями, и прислонила свое заметно отекшее лицо к бледно-малиновому стеклу. — А может быть, не доверяешь? Я тебя когда-нибудь предавала?

— Ни то и ни другое, дорогая. Нет, я в тебе полностью уверен. Ты по-прежнему мой главный советник по внутренней и внешней политике. Я просто не хочу обременять тебя своими проблемами. — Кумиров прикрыл покрасневшие глаза и откинулся в старинном резном кресле. — У тебя и своих заморочек хватает, зачем тебе лишние перегрузки?

— Меньше знаешь — дольше живешь? — Женщина понимающе улыбнулась и сосредоточила внимание на своих ухоженных серебристо-вишневых ногтях. — Если бы ты знал, Игореня, как я устала быть твоей бытовой техникой, а по большим праздникам сексшопом!

— Не совсем так. — Мужчина словно бы не расслышал последних слов, а вытянул толстую шею и всмотрелся в старый город, будто проверял, все ли там на месте. — Меньше знаешь — больше любишь!

Лицо Клеопатры Зиновьевны приняло такое выражение, будто на нее замахнулись или даже внезапно ударили: губы стянулись в тонкую бледную нить, подбородок задрожал, на глазах, обильно оформленных, очевидно, не смытой с вечера тушью, образовались крупные искрящиеся слезы. Она тяжело, словно под спудом непосильной ноши, поднялась, ссутулилась и пошла прочь из комнаты. Мужчина поднял взгляд к резному потолку, надул щеки и начал с шумом выдыхать отработанный воздух.

Когда Игоря Семеновича спрашивали, чем ему так приглянулся «сталинский» дом на углу Кронверкского проспекта и Кронверкской набережной, бизнесмен привычно подкашливал и объяснял: «Во-первых, дедушка Сталин строил жилье для людей, а тем более последний этаж, — по нашим головам никто не скачет; во-вторых, центр, все рядом: две минуты до Каменноостровского, одна — до Невского; в-третьих, вид из окна: Нева, Петропавловка, Эрмитаж, это воодушевляет; в-четвертых, и это для меня, как вам ни покажется странно, главное, голоса моих соседей — животных. Представляете, четыре часа ночи, а для кого-то уже и утра, город присмирел: машин мало, людей — буквально единицы, и вдруг, среди этой неожиданной для Питера тишины, — рык льва или стон бегемота! Это, наверное, трудно понять, но можно почувствовать, причем надо только правильно услышать то, о чем я сказал, — голоса животных!»

Четырехкомнатную квартиру по соседству с зоопарком Кумиров приобрел через подвластное ему агентство недвижимости «Хижина дяди Тома». Коттедж на Поклонной горе и квартира вблизи Сытного рынка составляли отнюдь не всю недвижимость, которой Игорь Семенович обзавелся за годы приватизации. Впрочем, он не имел обычая афишировать свои владения перед знакомыми, а тем более неизвестными ему людьми. Эту черту Кумирова одни принимали за скромность, а другие — за осторожность.

Из близких Игоря в квартире на Петроградской жила в основном его жена. Старший сын предпочитал резиденцию на Суздальских озерах, а младший, ну что младший? — ему не повезло, как вполне сочувственно выражался все тот же Мстислав Самонравов.

В ближайшие планы Кумирова входило получить, правильнее говоря, купить все разрешения на строительство мансарды и «вырасти еще на один этажик». Тогда он сможет расположить в квартире и зимний сад, и океанариум, о котором уже давно всерьез мечтает.

Игорь оглянулся на дверь, взял в руки пульт и произвел на нем пухлыми пальцами несколько манипуляций. На пульте мигнула красная лампочка, застыла на некоторое время зеленая, погасла, и помещение наполнилось женскими рыданиями. Кумиров нехотя встал, расправил массивные округлые плечи, зевнул и нажал на пульте очередную позицию.

— Клера, лапушка, не принимай все так близко к сердцу, — произнес Игорь и подошел к установленному на старинном высоком бюро компьютеру.

Он вывел систему из периода ожидания, экран монитора стал насыщаться голубоватым светом, и на нем возникли стихотворные строфы:

Каким же мусором заполнен его разрушенный мозг? Хотя бы эти еженощные бдения на «спидовском» отделении?! И он ведь прекрасно сознает, что обречен хранить унылые воспоминания о своих страхах и сомнениях, о бесконечном кофе и судорожном рифмовании нежданно вторгающихся в разум строк до своего смертного часа, — ему от этого никуда и никогда не деться!

Интересно, что за свойство проявляется в его сознании, когда оно пытается вдруг отказаться от всего того, что было в жизни Кумирова греховного (смертно греховного!), и представить его вполне достойным райской жизни? Возможно, это является результатом воздействия на его мозг ядов, которыми насыщен его отравленный СПИДом организм. Нет, дорогой товарищ, гореть тебе в геенне огненной за все те преступления против человечества и жизни на земле,' которые ты уже исполнил или только замышляешь в своей порочной головенке!

— Клеронька, я иду, иду! — сообщил Игорь в микрофон, вмонтированный в пульт управления его насыщенной электроникой квартиры, и направился в кухню. — Кофе, кофе и еще раз кофе! Оказывается, я уже почти трезвый! — Он нагнул голову и тоном доносчика добавил: — Еще одно уникальное свойство нашего больного — практически не пьянеет!

Как ты думаешь, Игорек, что нас ждет после смерти? — встретила его вопросом Клеопатра, сидящая за большим круглым столом, на котором уже дымилась старинная кубинская кофеварка. — Ты за эти годы столько друзей на гот свет проводил, наверняка ведь приходилось об этом задумываться?

— Знаешь, Клера, я действительно столько раз об этом думал, что теперь, кажется, уже ничего не думаю. — Кумиров внимательно посмотрел в глаза своей жене, вокруг которых чернели круги от размытой и растертой руками туши. — Не ты ли мне сегодня, девица, приснилась? Кстати, я только сейчас подумал, что сама смерть ведь ни в чем не виновата, — куда же нам всем в итоге деваться? На самом деле то, что люди мрут, великое для всех нас благо. Куда бы мы все делись в таком количестве? Собственно, факт расставания со своей физической оболочкой может нести разные эмоции, но он — неизбежен, а все по-настоящему серьезное начинается только после этого успешно преодоленного этапа. И смерть, я повторяю, тут как бы и ни при чем: ведь не она, наверное, решает, кому из нас куда отправиться, да?

— Ну а если там, куда люди уходят, есть, как говорит верующий народ, вечное блаженство или вечные муки, ты, по собственному размышлению, что заслужил? — Клеопатра наполнила кофе две изящные австрийские чашки. — Хочешь поесть или что-нибудь выпить?

— А ты чего, стала уже с утра пораньше причащаться, или это только обо мне такая трогательная забота? У тебя что-нибудь не так? — Игорь оглядел стол, отметив наличие обычных утренних закусок: сыр, колбаса, «двухцветная» икра, сухофрукты, соки, мед, конфеты… — Как ты себя чувствуешь?

— Чувствую. — Кумирова подкатила к себе сервировочный столик с напитками и стала сочинять коктейль. — У меня все как раз именно так, как и должно быть, говоря твоими словами. Я вот сижу тут, болтаю эту микстуру и в который раз думаю, до чего же легко вашего брата мужика отравить! Мужики баб, наверное, душат, а бабы мужиков травят… Они же готовят им еду, а мужики накидываются, как с голодного острова.

— Откуда такая серьезная тема? Ты что, решила попробовать роль безутешной вдовы? — Кумиров взял чашку, поднес ее к носу и втянул бодрящий запах. — Сейчас я оживу!

— А почему безутешной? Ты меня что, без наследства оставил? — Женщина несколько безразлично мазала красной икрой ломоть «варшавской» булочки. — Ты же вроде сочинял какое-то завещание? Неужели я за двадцать лет ничего не заслужила?

— Как знать. Все еще можно изменить. Яд-то какой, сиюминутный? Или я еще потрепыхаюсь? У меня сегодня встреча с моим штатным мокрушником. Не хотелось бы его огорчать — наверняка он мечтает о том, что меня ему тоже когда-нибудь закажут. — Игорь отпил горячего кофе, глубоко вдохнул, а его глаза увлажнились. — Я решил кое от кого избавиться. Ты со мной поедешь?

— А я тебе там нужна? По-моему, ты уже давно обходишься без меня. — Клеопатра закончила составление коктейля и вопросительно посмотрела на мужа. — Ну что, решишься?

— Клера, детка, я тебе миллион раз объяснял: мужское — это мужское, а женское — это женское, и не надо это путать! Это просто опасно, понимаешь?! И глупо! — Мужчина взял свой бокал и примирительно посмотрел на жену: — Ладно, не дуйся! Давай за наше дальнейшее взаимопонимание. Это ведь, по большому счету, главное, не так ли?

— Ты мне можешь честно ответить на один вопрос? — Кумирова встретилась с темными глазами своего мужа. — Если не можешь, не отвечай, ладно?

— Попробую. — Кумиров поводил бокалом перед своим носом, расширил ноздри и склонился над сидевшей в глубоком кресле женой. — А что тебя, лапушка, интересует?

— Ты сам когда-нибудь убивал? — Женщина отвела глаза и сосредоточила свое внимание на желтоватом напитке. — Ты понимаешь, что я имею в виду не тушканчиков и даже не лосей.

— Давай я тебе на это отвечу несколько позже, хорошо? — Игорь Семенович протянул руку к жене, и их бокалы соприкоснулись, издав короткий высокий звон. — А сейчас давай действительно выпьем. Я повторяю: за наше взаимопонимание. Тост принят?

— А как его не принять? — улыбнулась Клеопатра и поднесла бокал к крупным, слегка капризным губам.

Глава 27. Группа быстрого реагирования

Ребята его часто просят: «Ерема, расскажи, как это было!» Или уже во время повествования: «А что этот-то, прохиндей, как он базарит? Ну изобрази, если тебе не напряжно!» И он рассказывает и изображает. Вначале, конечно, кокетничает, хотя подобные заявки каждый раз ему определенно льстят. Особенно Еремею нравится, как в финале его приколов мужики ржут, будто мерины, да так, что даже не могут остановиться. Прямо до обоссачки!

Раньше его удивляло то, что бойцы сами не только не умеют передразнить чью-нибудь речь или манеры, но даже никогда толком не могут запомнить, что творилось в офисе, а что — на объекте или в каком-нибудь кабаке. Позже Уздечкин понял, что они (а скорее, он) иначе устроены и воспринимают мир несколько проще.

Но вот когда их вызванивали для отправки на судостроительный завод, Еремей подумал, что, возможно, в этот кон про их приключения поведает какой-нибудь иной сказитель. Правда, так случалось и раньше, когда начальство или они сами нагоняли на себя жути, а позже оказывалось, что их очередная эпопея достойна лишь циничного осмеяния. Во всяком случае, вопреки приметному хмелю он явственно различил и запомнил повторение слова «война», которое для большинства охранников, несмотря на их очевидную молодость, было не пустым звуком.

В этот раз все, кажись, действительно предстояло по-настояшке. Загубин по прозвищу Нашатырь, привычно хлопая, как кукла, крупными, вызывающе морщинистыми веками и периодически втягивая скопившуюся слюну, поведал им со свойственной ему загадочностью и бессвязицей о том, что кого-то из руководства завода имени Немо то ли сожгли, то ли распилили, кого-то похитили, а кого-то шантажируют на крупную сумму.

— Идет война, простите меня, наших народившихся на ниве перестройки олигархов за место под солнцем. — Начальник отдела кадров частного охранного предприятия «Девять миллиметров» в очередной раз стукнул друг о друга пушистыми пшеничными ресницами. — Ситуация усугубляется предвыборной гонкой оружия массового уничтожения, то есть депутатов в кандидаты, и наша, то бишь ваша задача, каждого из сотрудников означенной охранной фирмы, состоит на сегодняшний и позавчерашний день в том, чтобы обеспечить надежный заслон проникновению криминальных структур на рынок инвестиций и в соответствующие эшелоны власти. Вот такая, простите меня, на истекающий момент ситуевина. Скоро подъедет Тимур Асбестович, и мы на двух единицах транспорта отправимся на объект. У меня все. Вопросы есть?

Нестор Валерьевич изобразил двойной хлопок веками и замер, жировой зоб на его шее расслабился и отвис, ритмично колыхаясь, словно камертон его сурово нарушенного обмена веществ. Загубин стал похож на зубастое пресмыкающееся. Брюквенный цвет его лица сменился на морковный, он приоткрыл весьма объемный рот и срыгнул. Вопросы, как всегда, не прозвучали, потому что их было бесполезно задавать.

Никто из бойцов фирмы ничего не понял, но всем стало ясно, что на заводе идут крутые разборки и шеф из каких-то своих соображений (а как же иначе?) решил туда направить несколько толковых ребят.

Шестеро бойцов вывалили из офиса во двор-колодец и в ожидании отправки разбрелись по нетронутым собачьими экскрементами участкам. Они курили, обменивались односложной информацией и пространными матерными композициями.

Еремей уже не раз поражался несуразности телосложения своих коллег. Их фигуры словно были укомплектованы из разных наборов туловищ, конечностей и голов. Глядя на них, Уздечкин вспоминал книжку, с которой играл в детстве. В ней на каждой странице было изображено по одной фигуре: матрос, школьница, летчик, чабан. Все внутренние страницы были поперек разрезаны на три равные части. За счет их неравномерного перелистывания у летчика могло появиться тело школьницы, а ноги футболиста. Наблюдая за коллегами, Еремей обычно прикидывал, как бы он перекроил их фигуры, если б имел некую сверхъестественную власть.

Уздечкин размышлял не только о дисгармонии охранников, но и о некоторых ритуалах, заведенных в их конторе. Например, о поцелуе, точнее, касании и трении щеками при встречах, которые они совершали одновременно с рукопожатием. Первое время для него действительно выглядели довольно странными столь трогательные приветствия парней, прошедших «горячие точки» СНГ и контрактную службу в различной Тмутаракани, побывавших в плену и тюрьмах, — в общем, так или иначе познавших цену жизни и смерти.

По правде говоря, через некоторое время после устройства в фирму Уздечкин и сам стал подвергаться опасности стать жертвой непонятного ему приветствия. В какой-то момент, очевидно признав его своим, бойцы норовили при встрече направить свое лицо на встречу с его щекой, чтобы, прильнув, как бы взаимно заземлиться и продолжать общение на некоторой общей частоте.

— Так мы чего, пустые поедем? — Дмитрий Таранов, по вполне естественной кличке Таран, довольно бестолково развел карикатурно короткими по сравнению с его крупным, отяжелевшим телом руками. Во время откровенных застолий он объяснял свою неестественную полноту отвратительным рационом в Таджикистане, где Дмитрий провел срочную службу. Кличка возникла также и благодаря слухам об отменной бойцовской подготовке Тарана, обретенной им за счет многолетнего увлечения борьбой дзюдо, которую минувшей ночью Еремей, несмотря на ослепительную победу, успел испытать на своем назойливо ноющем теле. — За какие гробовые и льготы членам семей погибших и поневоле опущенных нам энтот праздник?

Могу вам посоветовать одолжить волыну у Нашатыря, — с постоянной, словно замороженной или окаменевшей, улыбкой отнесся к озадаченному Таранову Марк Клептонян, отзывавшийся на прозвище Сэнсэй, связанное с его приверженностью карате и продолжительной тренерской практикой. Среди сформированной бригады Марк выглядел по-детски мелким, поскольку имел рост метра полтора. Голова же Клептоняна могла стать вполне пропорциональной деталью для двухметрового гиганта. Вынужденная же оставаться принадлежностью Сэнсэя, голова имела более самостоятельный вид, чем сам носитель, и вызывала у окружающих ощутимое уважение и сочувствие. — Или вы думаете, она ему может сегодня понадобиться?

Последняя фраза вызвала короткий, словно выстрелы, смягченные глушителем, смех с разных сторон собрания. Жильцы наполовину расселенного древнего флигеля, зажатого на набережной реки Карповки с двух сторон двумя стеклобетонными образцами современной архитектуры, тревожно выглядывали сквозь загаженные голубями стекла. Возможно, они с тревогой гадали, не по поводу ли их эвакуации в ближайшие пригороды хохочут парни с повадками лесных хищников и глазами западных киноубийц?

— Парни, вы… это… простите меня, внедряйтесь в мафиозные структуры. Ну… там… в налоговую полицию, таможенную службу, правительство. — Еремей изобразил Нестора, и смех усилился, обретя подобие нервозной дроби града по жестяным оконным карнизам. Лица жильцов отдалились от окон, помутнели и вовсе растаяли. — Начнете, простите меня, самостоятельную разработку, а потом придем мы, то есть профессионалы, кадровые офицеры разваленных демократами структур.

Во дворе раздалось рычание двигателя, и в арку въехала вороненая «тридцать первая» генерального директора, Тимура Асбестовича Острогова, снискавшего кличку Бакс за свое пристрастие к этому слову, а особенно самому предмету.

Ребята снизили уровень смеха и расступились, дабы уменьшить риск оказаться заляпанными грязью, выброшенной из-под колес набирающего" скорость «ГАЗа». Такая уж любопытная манера имелась у Бакса: разогнаться перед близкой парковкой и резко тормознуть, чтобы машину, как он сам отмечал, «аж зашатало».

Машина надрывно всхлипнула, поконвульсировала и затихла. Охранники с аккуратными улыбками посмотрели на знаменитую эмблему ООО «Девять миллиметров», запечатленную на передних дверях машины. Эта картинка уже лет пять как стала привычной и по-своему родной для петербуржцев. Черным цветом было выведено название частного охранного предприятия и его реквизиты, а желтым пуля, расположенная снизу вверх слева направо капсюлем к зрителю.

Горожане, завидев машины с «золотой», как они выражались, пулей на дверях, старались сделать вид, что ничего не заметили, дабы, согласно древнему поверью, не навлекать на себя лихую беду. Люди, которые не особо доверяли суевериям или же вовсе не принимали их в расчет, надеялись успеть укрыться за курсирующим мимо транспортом или просто переждать автомобили с изображением гигантской пули в ближайшей доступной парадной.

Для определенных, не всеми в равной степени почитаемых слоев общества, а именно питерского криминалитета, эмблема фирмы «Девять миллиметров» стала, кажется, своеобразным сигналом к действию. Так, эти не всегда гуманные по общепринятым меркам, люди объявили настоящую охоту на инкассаторский транспорт ООО «Девять миллиметров». Причем ни разу не случилось, чтобы ограбление оказалось сорванным.

Похожая картина наблюдалась и в магазинах, где на дверях появлялась самоклеящаяся этикетка с эмблемой «Девять миллиметров». Налеты на эти заведения успешно совершались тотчас после заключения договора об охране.

— Мы знаем, что наша эмблема стала таким же символом Санкт-Петербурга, как Петропавловская крепость, Ростральные колонны или кораблик на шпиле Адмиралтейства, — признавался шеф «Девяти миллиметров» в бесчисленных интервью, которые он давал, а злые языки цинично утверждали — покупал во многих СМИ.

Подчиненные Бакса привыкли видеть его представительное лицо на газетных и журнальных полосах, слышать его хрипловатый голос по радио и просматривать сюжеты про своего шефа в популярных телепрограммах. «Он с Москвой дружит, вот его и светят, чтобы при случае на какой-нибудь пост запихнуть!» — уверенно сообщали одни. «Да ему уже ничего не нужно! Он за эти годы столько нахапал, что для него главное — пожить для себя, а о другом у него голова не болит!» — со знанием дела утверждали другие. «Вы вначале сообразите, для чего наша контора создана? — озадачивали собеседников третьи. — Кто барыг и депутатов одного за другим хлопает? Хоть одного исполнителя нашли? То-то и оно! А вы, наверное, и не в курсе, что в нашей конторе числятся ребятишки, которых никто и никогда не видит? Вот и думайте сами: зачем все эти репортажи? Что, не доходит? А до того, кому надо, все доходит!»

Второй особо значимой для сотрудников ООО «Девять миллиметров» оригинальной чертой в поведении Тимура Асбестовича являлась манера обращения с входными дверьми. Если оная открывалась изнутри, а Острогов шел к выходу, то не везло тем, кто оказывался снаружи: директор каждый раз распахивал ее с все большей стремительностью.

Поначалу под удары дверей попадали многие несчастливцы, потом сотрудники стали осторожнее, но со сладостным замиранием следили за теми, кто мог подвергнуться атаке впервые.

Прошедшие подобное посвящение отделывались разной степенью урона — от испуга до болезненных ушибов и даже переломов, в основном носа. Перенесших последнее называли «боксерами», а исходя из того, что сам Острогов слыл когда-то отменным бойцом, относили их к его избранным ученикам.

Не меньшую опасность для окружающих представлял и акт закрытия дверей. Тимур совершал это, не глядя назад и совершенно не имея в виду, что за его узловатой спиной в данный момент способен кто-то очутиться. При этих вариантах мало предусмотрительные люди рисковали пальцами, которые от жесткого прессования дверью имели досадное свойство ломаться.

Лица с покалеченными пальцами, в подавляющем большинстве мизинцами, также причислялись к последователям Острогова, поскольку у него самого кокетливо оттопыривались оба мизинца, что особенно умиляло зрителей в те моменты, когда Тимур Асбестович держал в руке чашку со своим излюбленным напитком — суматранским кофе.

Если казусы с дверьми окружение могло воспринимать как темперамент и рассеянность своего озабоченного процветанием фирмы шефа, то существовал еще один тест на выживание в ООО «Девять миллиметров», который Уздечкин окрестил «обязательной программой Бакса». Его составляла личная проверка Остроговым готовности личного состава полностью подвластного ему охранного предприятия. Тимур ставил перед собой первого попавшегося ему подчиненного и, по-родственному щурясь, спрашивал: «Чем буду бить?»

— Рукой, — отвечал испытуемый.

— Имеется в виду, — совсем уж по-отечески улыбался директор. И добавлял: — А каким местом?

— Кулаком! — догадывался боец и позволял себе ответную улыбку.

— Имеется в виду. А как? Как я тебя ударю, а? — увлекался Острогов. — Думай, решай! Ты — в бою! Это — экзамен на жизнь или смерть!

— Сбоку! — звучал уже почти уверенный в себе голос.

— Имеется в виду. — Удовлетворенный начальник подмигивал все еще немного настороженному подчиненному и вдруг изо всей мочи всаживал свое острое колено в незащищенный пах стоящего. Охранник скрючивался, постепенно теряя улыбку. Шеф разочарованно отслеживал оседающее тело и резюмировал с выраженной досадой: — Не готов!

— Ну что, отобрал бойцов? — Острогов вышел из машины и походкой, делавшей его, по мнению Уздечкина, схожим со старым кавалеристом, направился в офис. — Проснись, ветеран!

— Так точно, Тимур Асбестович! — Загубин рапортовал шефу нарочито молодецким голосом. На ходу отставник подтягивался, словно вспоминал далекие годы, проведенные в школе милиции. — Лучшие из лучших!

— Эти оборванцы? Да у нас таких отморозков отродясь не числилось! — Владелец ООО «Девять миллиметров» обладал своеобразной манерой общаться, когда по его тону и манере поведения было крайне сложно определить, говорит ли он всерьез или всего лишь ерничает. Подобный стереотип поведения сохранился у него, по словам Загубина, после долгих лет службы в КГБ. Еще одной особенностью Острогова было умение во время разговора смотреть сквозь собеседника, который тщетно пытался уловить направление остроговского взгляда. — Распределяй людей по машинам и — в путь! Там уже начинается!

Бакс неожиданно резко повернулся и пошел в обратном направлении. Он приблизился к группе из шести отобранных Нестором бойцов, которые, сообразив, что шеф движется именно к ним, попытались исчезнуть, но было уже поздно.

— Что у тебя с мурлом? — Остановился Загубин рядом с ссутулившимся Тарановым. — У тебя еще язык не откушен?

— Нет. Да, — замялся Дмитрий, прикрывая рукой заплывший бурым пятном левый глаз. — Вчера. Это на боях без правил.

— Ну ты хоть победил? Или зря такое фуфло заработал? — Тимур никогда не мог подолгу разговаривать с подчиненными: после нескольких фраз его охватывало бешенство и он, хлопая офисными дверьми, начинал метаться по кабинетам в поисках следующих жертв. — Я спрашиваю: ты что, в штаны наложил?

— Да нет, это во втором раунде. Ну, он по-тайски ногой ударил и прямо мне в башку угодил. — Таранов подкреплял свои слова жестикуляцией. — Да вот он, Ерема.

— Этот, что ли? — Бакс с вызовом посмотрел на Уздечкина, словно собирался тут же устроить ему боевую проверку. — Где ж тебя так научили? Кто тренер?

— Да нет пока тренера, — признался Еремей и развел руками. — Ищу, присматриваюсь. Вот у князя Волосова бы позаниматься, я думаю, вышло бы толково!

— А ты не думай! — Бакс резко оборвал подчиненного. — Ладно, сейчас надо работать! Все должны работать! Я плачу деньги! Кто из вас купил себе машину? А? Не слышу? Никто, что ли? Ответить не можете? Стадо, а не люди! С кем приходится работать? Неужели нельзя найти приличных бойцов? Вы понимаете, кто вы здесь такие? Вахтеры! Простые вахтеры! И не забывайте об этом! Вы — никто! Пыль! Бациллы! Дерьмо! Кем ты меня окружил, ветеран? — Это уже относилось к Нашатырю, который, стараясь сохранить сановность, спешил за нервно удаляющимся Тимуром.

— Асбестович, да где же сейчас взять нормальных людей за такую зарплату? — не очень удачно попытался оправдаться Загубин. — Что такое две с половиной тысячи? Это же, если считать по советским деньгам, всего лишь двадцать пять рублей.

— Что?! Двадцать пять? Да?! Двадцать пять? А у тебя какая зарплата, большая, да? Маленькая? Да на хер, я тебе скажу, сдались мне такие помощники! Когда я один работал, все успевал, и никто мне претензий не предъявлял! А теперь: двадцать пять, тридцать, а в долг ты не хочешь поработать? — Острогов ворвался в офис, захлопнул дверь, и на улице можно было различить только истеричный гомон его хриплого голоса.

Глава 28. Ахиллесова пята Игоря Кумирова

Весовой впервые направлялся в пресс-группу ГУВД, и многое его здесь удивило с самого начала. Во-первых, он не обнаружил никаких следов охраны ни в указанной ему подворотне, ни в искомой парадной, ни даже на этаже, через который, наверное, можно было проникнуть в иные службы управления. Все здесь говорило о простоте, граничащей с бедностью.

— Как в монастыре, прости Господи! — перекрестился отставной офицер. — Все, наверное, пора менять: и перекрытия, и сантехнику, а кто это будет делать? На какие средства? Чем все это кончится?

Его удивило еще и то, что навстречу, начиная с улицы, постоянно попадались молодые ребята в форме и без нее, но с соответствующими «внутренним делам» властными, хотя и чересчур уверенными в себе лицами.

«Если это стажеры или недавние выпускники, то почему их так много? — удивлялся Станислав. — А где же мужики? Где спецы моего возраста, ну пусть и помладше, но я их не вижу, — куда же все они подевались?»

В коридоре, где ему предстояло найти нужную дверь, Весовой вновь увидел несколько юношей, энергично шагавших в разные стороны. Он опознал указанный номер, постучался и тотчас услышал знакомый ему голос. Плещеев находился в комнате не один. Здесь уже были Федор Борона и Борис Следов, все они сидели за столом и рассматривали фотографии.

— Здравствуйте, Станислав Егорович! — Шеф «Эгиды-плюс» встал, с обычным рассеянным вниманием осмотрел поверх очков, словно взвесил, вошедшего и протянул руку. — Легко нашли нашу келью?

— Здравствуйте, Сергей Петрович! Я почему-то тоже о келье подумал. Да, вы все очень понятно объяснили. — Весовой поздоровался с остальными мужчинами и с удивлением огляделся. — Как все здесь просто.

— Вы хотите сказать убого? Да, по сравнению с нашими западными коллегами мы просто нищие. Да вы садитесь! — Плещеев указал гостю на стул с другой стороны стола. — Местные работники жалуются, что даже заявление на отпуск не на чем написать, — дефицит, можно сказать, во всем. Да и ничего лучшего в ближайшее время, я думаю, не предвидится.

— Скажите, а что здесь кругом одна молодежь? Постарше-то люди где, в кабинетах сидят или на дела выезжают? — Стае посмотрел на раскрасневшегося Следова и добавил: — Эти ребята, которых я видел, наверное, практиканты, да?

— Нет, уважаемый! Это наши основные сотрудники, а те, кто постарше, давно уже на пенсии или в частном секторе: кто в охранных структурах, кто в фирмах связями с общественностью занимается. Там, по крайней мере, деньги платят! — Сергей Плещеев развел руками и, сверкая очками, осмотрел сидящих. — Я пригласил всех вас для вполне серьезного разговора. Речь пойдет о человеке, которого вы знаете с самого детства, — об Игоре Семеновиче Кумирове. Кстати, вас это нисколько не удивляет?

— Да нет. Что тут может удивлять? Кумир — простите, мы его так с детства зовем, да он вроде никогда и не обижался. Я думаю, ему такое прозвище в какой-то мере даже льстило. — Станислав присел и невольно уставился на фотографии. — Я знаю, что Кумир человек богатый, а значит, у него обязательно должна быть своя ахиллесова пята.

— Мне одна женщина говорила, что у Людоеда тоже бороду видели! — не утерпел Следов. — И на машине он первоклассной подъезжал, и большие деньжища мальчишкам обещал!

— Боренька, борода и у Деда Мороза есть, только он ее после праздника снимает! — улыбнулся Борона. — В этом деле, между прочим, не только мальчишки фигурируют. Ты у нас какой-то монополист!

— Вы выразились по-своему правильно, но я, пожалуй, смогу уточнить: у вашего одноклассника не одна ахиллесова пята. Я бы даже сказал, что только ахиллесова пята у него и могла каким-то чудом остаться безгрешной, а все остальное тело его жизни покрыто язвами пороков. — Плещеев пододвинул к Весовому пачку фотографий. — Вот. Можете ознакомиться. На этих снимках ваш одноклассник запечатлен с наиболее отъявленными преступниками. Я полагаю, что некоторые из этих персонажей вам уже знакомы, кто-то погиб при недавних разборках, кого-то удалось арестовать. И вот представьте себе, что центром всего этого сообщества является ваш друг детства.

— Простите, Сергей Петрович, а вы его рисуете не в чересчур черном цвете? — Стае перебирал фотографии и приходил все в большее изумление. — Сейчас, конечно, очень модно новых русских ругать, да их для того, я полагаю, и отделили этим названием от всего остального народа, чтобы потом, как говорится, стрелочниками обозначить.

— Ай, дядя Стае, вы просто еще не знаете, до чего люди могут быть двуличными! — Следов вновь опередил шефа «Эгиды-плюс». — Был такой случай с одним народным учителем Советского Союза, так он за свою сорокалетнюю практику почти двадцать детей изнасиловал и съел. А семья, которая больше шести лет ребятишек в консервные банки закатывала? Сейчас такое время, что от любого можно ждать…

— Нет, Станислав Егорович, совсем даже не чересчур я очернил вашего друга, — невозмутимо продолжал Плещеев. — Я, знаете ли, вообще считаю за жизненное правило никому ничего конкретного не предъявлять до тех пор, пока у меня не накопится такое досье, с которым уже можно без оглядки и в прокуратуру, и в суд отправляться. Ну так что, перейдем, собственно, к делу? На сегодняшний день у нас имеются все основания подозревать Игоря Семеновича в совершении ряда уголовных преступлений различной степени тяжести. Я полагаю, что вам достаточно известен ныне покойный Мстислав Самонравов? Вы ведь вместе учились?

— Да, только в параллельных классах. — Весовой продолжал просматривать фотографии, и на его лице определилось негодование. — Ай-ай-ай, да неужели Игореня в таких делах замешан? Вот елки-палки!

— Так вот, Станислав Егорович, мы располагаем доказательствами того, что бандиты, между прочим убитые в ходе истребления двух известных вам группировок, выполняли заказ Кумирова на ликвидацию его компаньона вместе с семейством. Мы также имеем данные о том, что Игорь Семенович заказывал убийство Эвальда Яновича Волосова, которое, по счастью, не состоялось. — Плещеев передвинул Весовому еще одну пачку фотографий. — Хочу обратить ваше внимание еще на одну криминальную фигуру, теснейшим образом связанную с Кумировым. Это ваша одноклассница Ангелина Германовна Шмель. Да-да, это она на снимках!

— Я эту аферистку уже давно знаю! — Следов стал тыкать пальцем в глянцевое лицо Шмель. — Они с Сучетоковым очень много детей погубили! Мария Азиатская — тоже их рук дело! Для них уже давно ничего святого нет! Они только деньги и собственные радости понимают! Ничего человеческого! Хуже свиней!..

— На Ангелине Германовне, правда, по нашим данным, пока что не висит соучастия в убийствах, но у Мамы, как зовут ее подвластные ей беспризорники, и без того сложился довольно сочный букет: организация детской проституции, торговля детьми… — Сергей Петрович замолчал и стал смотреть фотографии, которые перекладывал Весовой. Борона и Следов обратили на Плещеева внимание, и он продолжил: — Наверное, у вас, Станислав Егорович, возник законный вопрос: зачем я вам обо всем этом рассказываю? Отвечаю: наша организация тесно сотрудничает с государственными правоохранительными структурами и иногда берет на себя ту работу, которую, скажем, неудобно выполнять официальным службам. Конечно, у кого-то может возникнуть мнение, что мы не всегда оказываемся достаточно оперативными и успеваем к месту события, что называется, к шапочному разбору. Подобная позиция, замечу вам, не совсем верна. Я могу предположить, что вы и сами, как человек военный, почувствовали, что иногда мы намеренно не спешим прийти на выручку какому-нибудь злостному маньяку или распоясавшейся бандитской группировке. Сейчас я вам не могу точно сказать, как мы поступим в отношении Шмель и Кумирова, но правоохранительные органы хотели бы видеть этих лиц арестованными и, в соответствии с совершенными преступлениями, осужденными. Конечно, в известной мере наши действия усложняет предвыборная кампания, в которой Игорь Семенович — кандидат, а Ангелина Германовна — его доверенное лицо, — вы же знаете повадки наших СМИ. Впрочем, их тоже можно по-своему понять: для журналистов любой скандал — это хлеб в самом прямом смысле этого слова. А представляете себе, какую шумиху можно развернуть вокруг ареста кандидата в губернаторы Санкт-Петербурга? Но вы уж не подумайте, что это должно нас останавливать.

— Я все это понимаю, но, может быть, имеет смысл мне самому пойти на встречу с Игорем и вызвать его на откровенный разговор? — Станислав продолжал рассматривать фотографии, вновь и вновь перекладывая их с места на место, словно эта игра могла что-то изменить в судьбе его заблудшего одноклассника. — Нас никогда не считали особыми друзьями, но вот в последние годы были вместе на встречах нашего класса: у нас такая традиция с восьмого класса. Я, конечно, замечал за ним некоторые странности, но они же все такие, богатые! Как говорится, чем можно человека проверить: деньгами и властью. Вот Кумир, я так подумал, и не выдержал этого испытания, немножко, на мой взгляд, свихнулся. Он нам на последней встрече такие лекции читал, что на него в другие времена врачи-психиатры точно бы свое внимание обратили. А сейчас-то что? Пропаганда насилия на каждом шагу! Вот и результаты!

— Нет, пока вам ни в коем случае не нужно самому выходить ни на Игоря Семеновича, ни на Ангелину Германовну, — такие откровенные встречи уместны только в телесериалах, но никак не в реальном следственном процессе. — Сергей закурил и положил пачку сигарет на стол. — Закуривайте!.. Боря, ты хотел пойти брата встречать, — тебе, наверное, уже пора, а то опоздаешь.

Да, спасибо. Извините меня. — Следов встал и начал одеваться. — Мы с Олежкой договорились в метро встретиться. Мать его обещала разбудить, а то он спит как сурок: в подвале-то, конечно, только дремал, чтобы крысы нос не отъели. Мне здесь рядом, а потом одна остановка — и мы на месте. Мы вас там будем ждать, ладно?

— Хорошо, Боря, беги. — Шеф «Эгиды-плюс» стряхнул пепел в жестяную банку из-под пива. Когда Борис аккуратно закрыл за собой дверь, он продолжил: — Все дело в том, что у нас появились основания связывать Кумирова с Людоедом Питерским. Нет, это еще не доказано, но круг смыкается. С завтрашнего дня мы решили установить за Игорем Семеновичем постоянное наблюдение. Я хочу поделиться с вами еще кое-какими соображениями…

Глава 29. Признание после любви

Хьюстон все шла и шла по узким заснеженным улицам и никак не могла найти нужного ей адреса. У нее было очень твердое ощущение того, что когда-то она уже была здесь и сейчас нужно только немного собраться с мыслями и вспомнить, где же эта парадная, в которую она тогда входила. Бросова еще раз с надеждой всмотрелась в мрачные подъезды и вдруг пошла к одному из них, словно ее туда подталкивала властная невидимая рука. Она вошла и огляделась вокруг себя. Маломощная лампочка с большим трудом освещала окружившее девушку неприветливое пространство. Вдоль стен стояли унылые неизвестные ей люди. Наташа вгляделась в небритые лица и поняла, что все они — мужчины. Казалось, что их здесь очень много. Наверное, эти мужчины могут на нее напасть и запросто убить. Бросовой показалось странным, что эта догадка ее ничуть не испугала. Она начала изучать незнакомцев и постепенно рассмотрела, что это вовсе не живые люди, а чьи-то цветные рисунки на стенах. Хьюстон облегченно вздохнула и стала подниматься по открывшейся ей железной лестнице.

Когда она оказалась на третьем этаже, то увидела прозрачную дверь, внутри которой были запрессованы разные жуки и пауки. Дверь была приоткрыта. Наташа вошла в квартиру, сделала пару шагов по коридору и увидела справа от себя освещенную комнату. Ее внимание остановилось на пожилом мужчине, который, как она догадалась, был здесь хозяином. Она вошла в комнату. Тут находились два мальчика лет двенадцати. Гостья обернулась и встретилась глазами с третьим мальчиком, который, наверное, пришел сюда но коридору из глубины квартиры.

Мужчина приветливо заговорил с Бросовой, и она сразу поняла, что он очень на кого-то похож. Они разговорились о ребятах. Хьюстон спросила, действительно ли все эти мальчики — его сыновья? Хозяин ответил уклончиво, хотя и не сказал «нет». Гостья обратила внимание на то, что один из мальчиков, находящихся в комнате, стоит рядом с мужчиной, а второй лежит на диване. Третий тоже зашел в комнату и сел на диван.

Наташа спросила, можно ли ей пройтись по квартире? Хозяин разрешил, а мальчики смущенно заулыбались. Бросова отметила, что в лицах у двоих подростков можно найти некоторое сходство, а у третьего, пришедшего из коридора, нет с ними ничего общего. Она прошла по коридору в самый его конец. Здесь оказалась кухня, и никого не было. Хьюстон вспомнила, что прошла мимо второй комнаты, где тоже кто-то мог находиться. Она вернулась и действительно встретила здесь девочку, которая лежала на кровати, потягивалась и смотрела в потолок. Немного постояв, гостья двинулась дальше, но вдруг оглянулась и заметила, что у лежащей сделаны странные рисунки на лице и шее. Наташа подумала, что та могла так раскраситься, следуя какой-то новой молодежной моде, но внезапно догадалась, что перед ней была кошка, которая уже почти превратилась в девочку. Бросова сделала еще несколько шагов и вдруг поняла, что и три мальчика, которых мужчина выдает за своих сыновей, тоже передвигались когда-то на четырех лапах и были всего лишь щенками. Что же за волшебник хозяин этой квартиры? — подумала Хьюстон, но неожиданно очутилась в маленькой лодке, полной ледяной воды…

Наташа вновь очнулась от спеленавшего ее сна и, наверное, в тысячный раз прокляла свое идиотское решение отоспаться в квартире Нетаковых. Здесь ее с ходу, стоило только прилечь, атаковали безжалостные клопы. Бросова даже подумала: может быть, она, будучи мулаткой, кажется насекомым гораздо вкуснее, чем остальные люди, раз эти кровососущие твари так рьяно за нее взялись? Или они так изголодались за время отсутствия Митрофана? Дениска-то здесь тоже, наверное, редко ночевал?

Ей надо было сразу собраться и уйти отсюда куда подальше. А со временем она как-то раскисла, и теперь у нее просто не было сил даже на то, чтобы подняться с этого вонючего, как сдохшая рыба, дивана. Да она еще нюхнула одну дозу геры, взятую в долг у охранников казино «Аризона». Но она-то надеялась, что после дозы она быстрее и крепче уснет, а вышло совершенно по-дурацки: валяется, как паралитик, впадает в какой-то бред и мямлит что-то совершенно бессвязное. Вот дура! Или она чего-то ждала? А чего? Ждать-то ей уже по-всякому нечего!

Может быть, доползти до «Аризоны»? Или отсюда охранников кликнуть: кто чего хочет — заходи! Вот стерва! Ее парень неизвестно где страдает, а она, можно сказать, на шару выпуталась, так теперь еще и блудить собралась! А еще свою маманю ругает!

А что, уже — утро? За окном вроде бы действительно копошится трудовой народ. Как она презирает этих обтрепанных работяг, которые, словно муравьи по своей тропинке, каждое утро тащатся на тупую работу за свою нищенскую зарплату. Да она эти две-три тонны при удачном раскладе без особого напряга за два дня отобьет! Деньги-то она зарабатывать умеет, да что от них толку, — как приходят, так и уходят, а жить иногда просто не хочется!

Неужели эти слесари-сантехники не понимают, что они на эти гроши все равно не выживут? А ходят-то, ё-мое! Куртки — китайские, ботинки — белорусские, стыдно смотреть! Зубы и те себе не могут вставить: как только свой хлебальник позорный где-нибудь в метро раззявят — хочешь стой, хочешь падай! Таким душманом окатят, — целый час потом на свежем воздухе не продышишься! Что они жрут-то? Объедки какие-нибудь или говно чистоганом? Ну да, как Тоня себе покупает говяжьи кости, свиные ноги, — от одного их вида нормального человека уже блевать тянет, а она смеется: деликатесы! Дура никчемная! А понты какие кидает! Я да на заводе, — да кто ты на заводе, так и хочется ее иногда спросить. Тебя уже и трахать-то никто не станет, так, если попугать кого этой рожей синюшной! Да и моя маманя тоже еще тот полудурок! Любка-то и та догадалась, что здесь какая-то подстава: наверняка их обеих этой свиноматке и подложили по ошибке в роддоме. А ей-то что? Она и свинью выкормит! Сама такая!

Бросова встала со своего неуютного ложа, больше похожего на орудие пыток, и, качаясь, направилась к окну. Двигаясь, она размышляла, осилит ли она путь до казино или где-нибудь на полпути завалится? Хьюстон почти не ощущала своего тела: оно все словно занемело, как отсиженная нога, и стало чужим, — ей даже хотелось потрогать это постороннее тело, чтобы узнать, какое оно, на что реагирует, но на это пока не было сил.

Сейчас для Наташи было крайне важным вспомнить одну историю, которая происходила с ней когда-то, но со временем почему-то почти полностью стерлась из памяти. Детали этой истории уже несколько раз всплывали в ее памяти, но она никак не могла их подробно рассмотреть, и они вновь исчезали, оставляя после себя только несколько неопознаваемых штрихов. Бросова помнила только то, что чем-то занималась, перед ней были какие-то предметы, в деле участвовала бумага, что-то было внутри, имелась даже сладковатая пыль, — но что же это было? Нет, она снова потеряла тонкую нить воспоминаний! Может быть, это происходило не с ней?

Она услышала, как перед окнами резко затормозила машина. Наташа посмотрела в окно. Это была белая «Нива». Из салона вышел молодой человек и пошел в сторону нетаковской подворотни. Хьюстон внимательно всмотрелась в идущего и только тут поняла, что это Саша. Она неуклюже повернулась и рванула в сторону входных дверей, но ее замотало из стороны в сторону, она чуть не упала, удержалась и, матерясь на свою неуклюжесть, остановилась, ожидая, когда Кумиров войдет в квартиру.

Дверь распахнулась, и в проеме возник Александр. Он неуверенно встал на пороге и начал всматриваться в полу темное пространство знаменитой василеостровской блатхаты семьи Нетаковых. Бросова замерла, не зная, как встретит ее Кумиров, который, может быть, очень многое услышал от отца или его бойцов, которым тоже было что порассказать об услужливой мулатке по кличке Хьюстон.

— Наташа?! — вопросительно прокричал вошедший и шагнул навстречу женской тени, запечатленной в дверном проеме. — Ты здесь, да? С тобой ничего не случилось? Как ты от них отделалась? Кто-нибудь помог? Тетя Соня?

Наверное, она именно сейчас должна закричать ему еще более громким, своим самым громким голосом: да, со мной кое-что случилось! Со мной случилось то, что в первый раз меня изнасиловали, когда мне было всего лишь четыре года. А дальше, ну что дальше?.. Все так и шло, пока я не встретила тебя. Но ты знаешь, наверное, это случилось слишком поздно, в том смысле, что слишком поздно для меня, потому что я уже стала очень плохой, слишком испорченной для нормальных отношений, и я это понимаю.

Нет, она ни за что не должна ему говорить этих слов, потому что тогда он уйдет и она снова станет тем, чем была до этой встречи. К тому же она ведь любит его, как, наверное, никого еще не любила, хотя влюблялась в мужчин, причем, как правило, все они были гораздо старше ее.

— Саша, я выпуталась, короче, они меня отпустили. Сама не знаю почему. Просто повезло. — Хьюстон шагнула навстречу Кумирову. Они крепко обняли друг друга и стали целоваться. — Ой, какой ты горячий! Ты не заболел? А я тут задубела, как в морозилке. Тоже, наверное, потом заболею. И клопы искусали!

— А я двух мужиков завалил! — Саша отстранился от Бросовой и посмотрел ей в глаза. — Ты понимаешь, я теперь убийца! Меня, наверное, уже ищут. Ты «новостей» не смотрела? По «ящику» еще ничего не показывали?

— Ты что, всерьез? Может быть, ты их только ранил? Как это случилось? На тебя напали? — Наташа дрожала. Улыбка еще не покинула ее лица, а в глазах уже сквозил азартный страх. — Ты им за меня отомстил, да?

— Я даже сам не знаю, как это получилось. Они действовали по приказу отца, а мне надо было ехать за тобой. — Глаза Кумирова блестели, на лбу выступила испарина. — У меня и раньше бывала такая злоба, а тут этот пистолет. Ну я тебе про него рассказывал, который я купил у одного наркоши.

— Я помню. Так ты их застрелил? Господи! Ужас какой! Что мы теперь будем делать? Тебя же арестуют! Сколько тебе дадут? — Ее руки гладили его лицо и волосы, касались одежды. — А ты скажи, что они на тебя напали и хотели убить. У них ведь тоже было оружие? А ты защищался! Даже если будет суд, может быть, тебе дадут условно?

— Мне ничего не дадут, потому что мы отсюда свалим! Что мы, зря для тебя загранпаспорт заказывали и чухонскую визу ставили? Пойдем скорей! — Саша крепко сжал запястье Бросовой, словно боялся, что она от него почему-то вырвется, и повел ее из квартиры. — Да даже если они меня сцапают, против меня ничего нет: дом я спалил, волыну сейчас в Неву выкинул, какие еще улики?!

— Правильно, Саша! Я бы их всех убила, если бы была мужиком! — Хьюстон воинственно смотрела перед собой. — Сволочи, ты их не жалей! А денег-то у нас нет?

— Деньги есть: я у папаши все, что мог, выгреб. В баксах там тонн двадцать будет. Думаю, нам этого на первое время хватит. А потом что-нибудь придумаем. Может быть, и вернемся, когда все затихнет. — Кумиров вел Наташу за руку к белой «Ниве». — Ты ведь тут вообще не при делах — на тебе при любом раскладе никакого криминала не может быть. Давай лезь в машину!

— Ой, да тут Костик спит! Где ты его нашел? — Бросова ежилась и вздрагивала всем телом. — Фу ты, до чего я закоченела, никак не могу отойти! Или это из-за твоих рассказов меня так бьет? Даже не знаю. А что Костик, тоже с нами?

— Да нет, зачем это нужно?! — Саша завел машину и включил музыку. В эфире звучала довольно старая песня в новой обработке. Кумиров с улыбкой покосился на Наташу: — По сути, это про нас с тобой, только другими словами.

— Да, я ее уже слышала. Действительно, похоже. Мы с тобой вроде как под угрозой, а вроде как и на свободе. Интересно! — Хьюстон вновь посмотрела на спящего на заднем сиденье мальчика. — А куда мы его денем?

— Давай сдадим его на хранение Данилычу: у него Костик будет в безопасности. — Саша закурил две сигареты, и одну протянул Бросовой. Они уже сворачивали на Средний проспект. — Родителям-то он не очень и нужен. Да нет, мать, наверное, с ним бы еще возилась, но она уже несколько лет в каком-то полуобмороке: «колес» нахавается и качается из стороны в сторону, как великий йог.

— Ну уж ты скажешь так скажешь! — Наташа рассмеялась. — Мы когда в Чухляшку приедем, часов через пять, да? И сразу что-нибудь такое сделаем, да? Ты же знаешь, меня всегда от кошмаров на трах тянет.

— Меня, между прочим, тоже. — Кумиров взял Бросову за руку и повлек ее в свою сторону. — Это я от тебя заразился!

— Ой! Он уже готов! — продолжала смеяться Хьюстон. — А как это называется, автосекс, да?

Глава 30. Дачки и малявы

— Отсюда ходу минуть десять! — крикнул из метели Борис. — Если быстро пойдем, успеем за пять! Держись рядом, а то тебя еще машиной собьет! Они здесь носятся, как собаки бездомные! А разве можно на такой скорости да по такому гололеду?! Смотри, какие ледяные наросты! И ни одного милиционера! Хотя они тоже, знаешь, в основном слишком легкие деньги для себя ищут. Нам вон туда, если хочешь, держись за руку, а то в такой простокваше и потеряться можно. Потом опять ищи тебя десять лет!

Огненные иголки снега зло кололи лицо, ветер морозил тело, обледенелый асфальт коварно ускользал из-под мерзнущих ног. До чего им было только что тепло и спокойно в метро! Но они были вынуждены подняться наверх и выйти наружу, чтобы не подвести Федора Даниловича, который поехал на своем автобусе собирать остальной безнадзор.

— А где это? — Олег много раз слышал про это место, но сам здесь до сих пор ни разу не был: не случилось повода. — Мне говорили, вроде где-то на набережной. Там еще рядом всякие больницы для маньяков.

— Да здесь весь квартал такой: администрация, суд, психбольница, женская тюрьма, даже удобно! Человека можно просто переводить из одной конторы в другую, даже никуда не нужно ездить! Она на берегу, раньше там еще очень большие деревья росли, а сейчас их почти все срубили. Не знаю, правда, зачем: чтобы сучья на людей не падали или чтобы по ним сбежать не смогли? А так-то это почти напротив башни, где для города питьевую воду набирают. Правда, Нева там такая грязная, что уж и не знаю, какой враг додумался нас такой отравой поить. Вообще все эти дома очень похожи: красный кирпич, решетки, охрана, а людей не видно, — объяснял старший брат, сморщив свое ставшее от холодного ветра синего цвета лицо. — Сейчас перейдем трамвайные пути, дойдем до угла и там пойдем налево вдоль реки. Здесь все так просто, что даже нельзя ошибиться! Ты умеешь быстро ходить?

— Конечно! Я и бегаю быстро, — добавил мальчик и предложил: — Давай пробежимся? Вон хоть до того угла?

— Ну это совсем не обязательно, — рассудил Следов. — Мы и так по времени пока вполне успеваем. В такую погоду заниматься спортом, честно говоря, не очень-то и тянет!

Они двигались действительно быстро. Ревень заметил, что Боря ходит так, словно играет в футбол, он даже вспомнил слово, которым ребята называли эту манеру: «мотать», то есть играть с возможным противником, пытаться его обмануть своими хитрыми маневрами. Олег наблюдал за ногами сводного брата и ожидал, что тот очень скоро сам в них запутается, но Борис все так же резво продолжал ходьбу.

— Мы с тобой даже рано придем! — Следов прищурился и посмотрел на квадратные часы, нависшие над их головами. — Вот увидишь, из наших там, наверное, еще никого не будет! Мы с ними только что в центре города по одному делу встречались, а им надо еще ребят забрать, — они даже опоздать могут.

— Так мы чего, на улице будем стоять? — замедлил шаг Ревень. — Или нас все-таки куда-нибудь пустят?

— А мы пока в одно место зайдем, хочешь посмотреть, как передачки принимают?

Они повернули налево, оставив за спиной шевелящийся транспортом Литейный мост. Теперь ветер толкал их в спину, словно поторапливая к месту назначенной встречи, а справа по набережной катились машины и заглушали их голоса.

— Мы туда просто зайдем, как будто что-то хотим узнать, потопчемся и выйдем.

Из серо-молочной вьюги навстречу братьям вынырнули двое мужчин в военной форме. Борис мягко коснулся брата своим локтем, острие которого отчетливо почувствовалось даже сквозь надетый на молодом человеке китайский пуховик едко-зеленого цвета с обширной рекламой прошлогодней антиспидовской кампании, в которой он принимал самое активное участие. До Олега донеслось:

— Они — оттуда!

— А наши не уйдут, пока мы ходим? — Мальчик посмотрел наверх, где могло находиться лицо его долгожданного брата. — Подумают, что мы их не дождались или вообще не приехали.

— Как это — не приехали? Что ты говоришь? Я Данилыча еще никогда не подводил! Раз он сказал: надо быть, значит, я через себя перекувырнусь, а буду! — Следов закашлялся, захрипел и изменившимся, чужим, как у зомби из ужастиков, голосом, похожим больше на скрежет лифтового механизма, продолжил: — Да нет, никуда они, конечно, не денутся! Им еще надо пропуска оформлять. Могут и вообще отказать! Скажут: мы вас сегодня не пустим, и все! — Голос Бориса постепенно возвращался к своему привычному звучанию, иногда дрожащему на особенно высоких нотах. — А что ты им докажешь? Это же менты! Ты не смотри, что они тут в военной форме ходят, — это у них просто такое подразделение по типу вояк существует. Знаешь, какие здесь строгости? Мало ли кто пройдет да мало ли что с собой протащит? По дороге может ведь кому-то из заключенных передать. А они этого больше всего и боятся!

— А люди что, там свободно разгуливают? — удивился Олег. — Ничего себе в рот компот! Мы оттуда вернемся?

В клейкой пурге, бесцеремонно облепившей идущих назойливо лезущим за воротник и под рукава снегом, иногда угадывались контуры людей: они двигались навстречу братьям и проходили мимо, напоминая скоплениями снега на темной одежде ожившие кости домино.

— Нет, Олежка, здесь другая система. Если осужден работник правоохранительных органов или депутат, в общем кто-то от власти, он может написать заявление, в котором попросит администрацию оставить его здесь на весь положенный срок. Если местное руководство не возражает, тогда этот человек никуда больше не отправляется, а работает на кухне, в автохозяйстве, в библиотеке, там, куда его возьмут. Вот эти-то люди в основном и могут оказаться на пути экскурсантов, и им-то проворный посетитель и может передать что-нибудь запрещенное. А здесь во время экскурсии вообще никому ничего не положено передавать! — закричал вдруг Следов.

— Да если по-серьезному захочешь, то можно что надо и в другом месте заныкать. — Ревень поскользнулся и, чтобы не упасть, инстинктивно бросил ладонь на тонкое предплечье брата. Тот, наверное, столь же неожиданно для самого себя накрыл своей ладонью его замерзшую ладошку, на которой болталась тонкая рваная рукавица, найденная в доме его новой семьи и, как мальчик догадывался, наверняка усердно изжеванная живущим здесь зверьем. Олег вернул себе равновесие, но не стал сразу возвращать свою руку и продолжил: — Я тебе скажу, те же уличные пацаны, они знаешь какие хитрожопые? Они тебе в два счета любого мента на сто очков обставят!

— Ну уж и любого! Если бы они были такие умные, то и здесь бы, да и в других местах никто не сидел! — Борис снял руку. — А в этих стенах знаешь сколько народу томится? Эти ребята начинают еще со спецшколы, — туда до четырнадцати лет направляют, пока еще под суд нельзя отдавать. Потом они в спецПТУ или колонию залетают, а уже позже — сюда. Те, кто помладше, в другом изоляторе сидят, а здесь только для взрослых.

— А сколько их здесь? — Олег тоже освободил предплечье брата. — Человек сто? Двести?

Никогда не угадаешь! Больше десяти тысяч! Это в пять раз больше, чем положено! Эта тюрьма уже в книгу рекордов Гиннеса занесена! — Следов даже остановился и указал куда-то наверх заснеженной рукой. — Какие здесь могут быть права человека?! Мало того что за решетку спрятали, да еще и условиями содержания истязают! Если бы ты знал, в каких условиях матери с маленькими ребятишками находятся!

— А как же они здесь живут? — Мальчик вспоминал разные рассказы о тюремной жизни и думал, что человек-то ко всему может привыкнуть, даже, наверное, и стоя спать сможет, если по-другому вдруг запретят. Они-то с отцом чего только за время своего бомжевания не натерпелись! — Ну не умирают же все подряд? Кто-то ведь выживает?

Здание было построено ступенями, и сейчас ребята подходили к той части, которая метров на десять выступала вперед, оказываясь на самой границе пешеходного тротуара.

— Как?! Спят в очередь или по двое на койке. А койки по обеим сторонам и в три яруса! Да что я тебе все рассказываю! Сейчас пойдем, нам экскурсовод все расскажет. А если я тебе сейчас все распишу, так тебе потом и слушать его будет неинтересно. Сейчас уже придем. Кто-то и умирает, конечно, тот, кто послабее, у кого нервы сдают. Здесь и самоубийства бывают. Конечно, охрана делает все, чтобы этого не случалось, но человеку разве запретишь? Такое придумывают, что ни у одного фантаста еще не описано! — Борис снова сократил темп ходьбы и показал спутнику на массивные двустворчатые двери с глазком: — Слева — это вход в тюрьму, мы через него на экскурсию пойдем. Видишь вывеску? Это главный вход. Там такой накопитель специальный. Помногу в него не пускают. Вначале нас с двух сторон закроют, а потом уже будут документы проверять и пропуска выдавать, а то, знаешь, мало ли кто сюда просочится — могут таких дел натворить, что вся тюрьма загудит!

— А ты что, уже был здесь? — Мальчик на ходу пытался прочесть запорошенную снегом вывеску, которую они уже миновали, и для этого выворачивал назад шею. — Все так хорошо знаешь, словно в школе про эту тюрьму все выучил.

— Конечно, и не один раз. Мы сюда и наркоманов, и проституток водим. А уж безнадзор — это чаще всего. — Следов машинально смахнул обледеневшую под его носом каплю. — Пусть ребята знают, чего им в жизни надо бояться! Чтобы стать человеком, совершенно не обязательно лучшие годы в тюрьме провести! Это тебе и не я один скажу, а любой нормальный человек.

Они сделали еще несколько шагов вперед. Здесь строение вновь имело глубокий вырез, образовывавший ограниченный тремя стенами двор. Олег увидел слева от себя ограду, за которой светилась вывеска кафе и различались люди, они пили, курили и улыбались. Звучала негромкая музыка, на асфальте стояли пустые бутылки и жестяные банки.

«Ничего себе! — подумал мальчик. — У них тут за стенкой родичи или друзья в таких тяжелых условиях живут, а они себе от души балдеют! Вот жизнь-то какая: каждый хочет радоваться, пока ему такой фант выпадет!»

Ребята дошли до следующего выступа. Здесь было много людей. Они входили и выходили в двери, которые не успевали закрываться из-за непрерывного потока. Братья тоже зашли внутрь, там сразу повернули направо, поднялись по ступенькам, прошли вперед, подталкиваемые посетителями и их увесистой поклажей, одолели двойные двери и оказались в большой комнате, густо заполненной народом. Здесь были мужчины и женщины, инвалиды и беременные, дети и старики, богато и бедно одетые, с улыбками и печалью на лицах, с огромными торбами и скромными сверточками. Несмотря на многолюдье, оказалось довольно тихо. Вначале Олег даже посчитал это несколько странным, но позже сообразил, что, наверное, люди сдерживают себя, чтобы не навредить тем, кому они предназначили свои дары.

С правой стороны помещения темнело несколько окон, выходящих на улицу, а с левой — светились окошечки, каждое из которых обросло темной, словно траурной, гирляндой посетителей. Каждый ожидал своей очереди предъявить в окошко привезенные еду и вещи. Одно окно не работало, и в нем виднелась откормленная кошка.

«Ее, наверное, никто не обидит, — подумал Ревень. — Как же! Если кто заметит мучителя, потом тем, что внутри, еще хуже будет!»

Вдоль всех стен и посредине зала стояли столы и лавки. На них пришедшие распаковывали свои вещи. На стенах висело множество всяких бумаг с густыми заголовками «Правила», «Инструкции», «Порядок», «Запрещается» и другими такого же рода.

Борис поманил брата за собой, и они осторожно пошли между людьми, стараясь никого не толкнуть и ни на ком не задерживать свой взгляд. Некоторые из стоящих узнавали Следова и тихо с ним здоровались. Он спрашивал, как у них дела, и ребята шли дальше. Когда они проходили мимо окна, в котором дремала кошка, Олег подошел к ней и стал аккуратно гладить ее по голове и чесать за ушами. Она замурлыкала и стала лениво выпячивать спину.

«Брат говорил, здесь отовсюду следят и даже на видик записывают, — вспомнил Ревень. — Наверное, они подумают, что я специально ее ласкаю, чтобы на всякий случай себя добрым пацаном представить. Ну и пусть так, это их дело, а я взаправду люблю всяких животных. У нас даже в подвале Мурка жила, да она потом, правда, куда-то исчезла. Может, ее гопники забили, а может, и крысы зажрали, — они там такого размера выскакивали, будто поросята».

— Ладно, пойдем, нам уже, в принципе, пора, — позвал мальчика Борис. Они направились к выходу, бросая на посетителей последние взгляды. — Главное здесь я тебе показал: видишь, сколько людей, они приезжают со всех концов СНГ и даже из других стран. Многие привозят своим близким последнее, что у них осталось, многие уже и живут в долг, так их эта тюрьма разорила. Представляешь, кто-то хотел свою жизнь резко улучшить, а оказался здесь и стал еще большей обузой для тех, кому он еще небезразличен. Это еще ничего, пока они в Питере сидят, суда ждут, а потом их куда-нибудь отправят в тайгу непролазную, — каково родным будет туда добираться!

— Ой, что это? — Мальчик с удивлением проследил за стремительным полетом свернутой кульком бумажки, которая упала перед их ногами. Он внимательно посмотрел на асфальт и различил среди уличной грязи еще несколько таких же кульков. Все они на своем острие были чем-то обременены, наверное грузиком, для лучшего полета.

— Это называется малява! — с готовностью ответил Борис и нагнулся. Он взял один из кульков и выпрямился. — Если ты его развернешь, то внутри найдешь обращение к тем, кто на воле, может быть, к родственникам, может быть к сообщникам. Те, кто сидят, сворачивают из газет огромные трубы, каждая метров по пять, и из них пускают свои малявы. Да это в музее тоже покажут. В такую штуку как дунешь, письмо на середину Невы может улететь. Представляешь, какая сила! Вот здесь чего придумали!

— Да, мне бы никогда такое в голову не пришло! — с восторгом сказал Ревень. — Это они как первобытные люди все изобретают.

— Ну! — воскликнул старший брат. — У них ведь каждый день обыск делают, все, что запрещенное находят, отбирают, а они снова делают, — газеты-то каждый день положено приносить! Вот штука какая!

Ребята вышли во двор. Сквозь снежный тюль они различили автобус Бороны, стоявший напротив главного входа. На тротуаре виднелись фигуры подростков.

— Вон, смотри, наши уже все, кажется, собрались. — Следов резко рванул вперед. — Давай подойдем скорее.

Олег хорошо запомнил Плещеева, когда тот со своей командой захватил его на хате Носорога. Сейчас, правда, Петрович был одет несколько иначе и выглядел очень солидно: на нем была роскошная светло-коричневая дубленка, а на голове какая-то нерусская шапка из пушистого меха. Он был в очках и напоминал одного мужика из больших городских начальников, которого Ревень иногда видел по «ящику».

Ребят здесь собралось человек десять, часть из них Олег уже раньше видел: кого-то на Козьем рынке, кого-то во время ночной кормежки, кого-то в говнюшнике на «Пионерке». Пацаны кучковались по два-три человека, ходили взад-вперед вдоль здания, будто у них тут ожидаются какие-то действительно важные дела.

Была здесь и инспектор тетя Соня. Около нее околачивался Ванька Ремнев. Ребята говорили, что у них там шуры-муры, но толком пока никто ничего не знал, может быть, это все и придумали, хотя какая в том разница? Подумаешь, тайны какие! Говорят, если бы не Морошкина, то Ремня бы давно уже бандиты грохнули, а она вот за него заступилась, и все от Ваньки отстали. Вот это, конечно, здорово, такую защитницу иметь: у нее же и пистолет есть, да она и других ментов может запросто натравить! А кто ж с ментами станет связываться, какой нормальный человек, — только разве что полудурок какой-нибудь!

У дверей стоял Данилыч со своей женой тетей Зиной, которая, как говорил Борис, очень помогает мужу в работе с безнадзором и тоже будет работать в приюте. Борона о чем-то беседовал с Петровичем, и оба они иногда очень озабоченно смотрели на кого-то из ребят. Наверное, Федор рассказывал Плещееву о пацанах, о которых знал, наверное, куда больше, чем их собственные родители.

Глава 31. В гостях у Никандрушки

Игорь Семенович отправился на встречу с Никандром с эскортом из трех машин. Впереди и сзади шли черные «мерседесы», а в середине — любимец Кумирова «лексус». Стекла во всех машинах были затемнены, и никто не смог бы различить Кумирова, расположившегося посредине заднего сиденья японского автомобиля.

Аудиенция Никандру была назначена в частном комплексе «Калигула», который разместился в старинном особняке в одном из центральных парков города. Это место вполне оправдывало свое название по ценам, хотя при внимательном ознакомлении не поражало комфортом. Игорь был здесь с Мстиславом и большой разномастной компанией несколько лет назад сразу после открытия заведения, и его покойный друг тогда же заметил, что это определенно удачное место для суицида, особенно группового. В свой первый визит в «Калигулу» друзья учинили знатную пирушку. Игорь совсем незаметно, но очень плотно напился и, оставшись каким-то образом в одиночестве возле фонтана, предался нервозным воспоминаниям.

Расположенность Кумирова к воспоминаниям вызвала сравнение им комплекса с одной из больниц, в которой ему пришлось провести наиболее мрачные в своей жизни дни, с каждым новым анализом все с большим отчаянием убеждаясь в постигшем его СПИДе. Тогда он вспоминал, как пели себя больные в тех заведениях, где он успел побывать за свою бурную жизнь. На отделении хирургии, куда его занесло еще в конце семидесятых с аппендицитом, пациенты спорили и даже скандалили с санитарками и медсестрами, пускались в длительные дебаты с врачами, сбегали при случае за территорию попить пивка или чего-нибудь покрепче. В инфекционной больнице, где он очутился в начале восьмидесятых с гепатитом, больные также «качали» свои права, а некоторые даже умудрялись исчезать на выходные из палаты.

Там, где он молился одному ему известными молитвами, чтобы у него каким-то чудом не подтвердился (или исцелился!) СПИД, все обстояло иначе. Он читал откровенный испуг в глазах, особенно у вновь поступивших. Больные выказывали почтение при виде персонала, проявляли показное усердие в поддержании чистоты: сами хватали швабры, мели и мыли полы. Курили здесь только в отведенных местах. Окурки клали в газетный кулек или в спичечный коробок, заведомо припасенные для отправления своей обременительной привычки.

Из встреченного в жизни медперсонала Игорю прочно запомнилась работница справочного стола в больнице, где он лежал на предмет обследования желудка: что-то такое с ним вдруг произошло, после еды живот стало распирать, обременяли газы и изжога. Пожилая женщина исправно находилась на своем посту (или вблизи него) всю пятидневку. Она, наверное, и сама была чем-то серьезно больна, потому что сохла прямо на глазах, но не сдавалась, несмотря на нарастающее недомогание. Если кому-то надо было повидать больного в неурочное время, это оказывалось возможным, стоило лишь, изобразив озабоченность, протянуть принципиальной женщине руку с зафиксированным полтинником или рублем (последнее в том случае, если у Таможни, как называли женщину, был чересчур озабоченный вид).

— Ой, конфетку дали! Спасибочки! — тараторила Таможня и переправляла деньги в карман белоснежного накрахмаленного халата. — Боже мой, как голову схватило! — сжимала она свою черепную коробку, подержав, не спеша убирала руки, ощупывая, словно проверяя на цельность, заметно асимметричную голову. В таком положении, стоя на лестнице, поворачивалась к посетителю и с героическим шепотом: «Сейчас!» — достигала двери, в которой величественно скрывалась. Разбитая водянкой гардеробщица суммировала виденное сквозь амбразуру в своей фанерной скорлупе, понимающе улыбалась и подмигивала посетителю: ждите!

Здание кожно-венерологической больницы было старым и затейливо построенным. В подобных призрачных домах Игорь блуждал в своих странных снах, осторожно открывая или, напротив, дерзко распахивая одну за другой бесконечные двери, в зависимости от того, что он ожидал застать в неизведанном помещении.

Несмотря на уродливость внутренней перепланировки, невыносимые для кумировских глаз масляные покрытия и запущенность фасада, особняк каким-то образом сохранил близкую нулю потенцию пребывания здесь совсем иных людей, которые, собственно, и возводили все это для своей безнадежно разрушенной много лет назад жизни.

Больше всего Игоря позабавило то, что и персонал в этой больнице, казалось, был специально подобран под стать распаду искалеченного строителями коммунизма здания. Могло даже сложиться впечатление, что работающие здесь люди сами жестоко пострадали от кожно-венерических заболеваний, особенно от обрушившегося на потерявшую социальный иммунитет страну СПИДа. Особую гармонию дома и людей составляло то, что некоторые сотрудники оказывались без ноги или глаза, с вмятиной в черепе и с другими невосполнимыми изъянами.

Наверное, Игорь запомнит на всю жизнь, как ощущал себя виноградиной в грозди больных, столь близко подступало к нему их окружение во время ночных инъекций. В сумраке коридора глаза его фиксировали то дряблое рябое плечо, то жирный волосатый живот, то локоть, к которому словно что-то прилипло, так износилась на нем пораженная смертельной болезнью кожа. Ему мерещилось, что сейчас его брезгливого тела коснутся тела других больных. Это непроизвольное предвкушение оказывалось столь неприятным, что Кумиров, испытывая мелкую дрожь, готов был закричать. Он не делал этого, а изо всех сил пытался достичь посильного безразличия к окружающему миру, и чувствовал, как его глаза мутнеют и скашиваются к переносице.

Дождавшись своей очереди, он поворачивался к сестре спиной и называл свою фамилию. Прокол плоти, когда представляется почему-то проникновение вилки в налитый соком и мякотью помидор. Ввод лекарства, во время которого ясно ощущается наполнение поршня авторучки или, что гораздо забавней, фиксация кнопки звонка. Прижав к месту свежего укола шипящий мякиш ваты, он направляет взгляд на других больных, стоящих в коридоре. Глаза их оказываются мутными и заметно косят.

Игорь навсегда запомнит и тот миг, когда сознание того, что вокруг него существуют такие же люди, привело его в восторг. Кумиров ощутил на своем лице блаженную улыбку и, желая продлить приятное головокружение, впал в оцепенение, из которого его не могли вывести ни возгласы, ни движения больных и персонала. Это была неожиданная радость бытия! Он испытывал умиление от того, что эти люди дышат, говорят, ненароком его толкают. Кумиров готов был разрыдаться, глядя на пижамы, а большей частью домашнюю одежду пациентов СПИД-отделения. Он повторял про себя и, может быть, даже непроизвольно шевелил губами: «Пижамки, тапочки, укольчики…» Оказалось, что для него составляет величайшее удовольствие созерцать, как кто-нибудь из обреченных (Так же как и он! Не надо себя обманывать!) ел, пил, по-хозяйски налаживал барахливший телевизор. «Что же во всем этом было такого замечательного? — невольно спрашивал себя Игорь и неуверенно предполагал: — То, что жизнь продолжается? Это? Не знаю! Но я готов был заплакать!»

Вечером за день до его выписки в больнице погас свет. «За долги», — произнес кто-то мягким, как свежеиспеченный хлеб, голосом. Кумирова это очень насторожило, к тому же, насколько ему представлялось, в подобного рода учреждениях снабжение электричеством не должно прерываться по прихоти энергораспределяющей организации. Тотчас позвонили на подстанцию и выяснили, что причина сокрыта на территории больницы. У больных этот эпизод вызвал сверхактивное участие: их повседневное существование, а для многих унылое ожидание мучительного финала, оживилось вызовом аварийной службы, суетой возле распределительного щита, прениями о плюсах и минусах сгинувшего социализма.

В то время Игорь действительно стал по-особому относиться ко всему его окружающему: ему мерещились своеобразные сигналы в мигании электрической лампы, он пытался найти обращенный именно к нему смысл случайно услышанных фраз и слов, его наводили на длительные размышления цифры в номерах городского транспорта или на жетонах сотрудников ГАИ.

Позже это прошло, хотя Кумиров до сих пор пытается иногда разгадать шифр, заключенный в различных мировых событиях, которые, по его мнению, могут иметь к нему прямое отношение. Впрочем, навести его на раздумья способны и самые прозаические события, например, сейчас, ожидая Никандра, он увлеченно следит за вертящимися в гриле цыплятами и думает о том, какое отношение к его судьбе может иметь эта назойливо демонстрируемая ему ситуация.

Задумчивость Игоря нарушило оживление, наступившее в ресторане. Он оторвал взгляд от сочащихся жиром бройлеров и осмотрелся. Конечно, этот гомон вызван появлением Никандра, которое отметили и оба охранника кандидата в губернаторы, расположенные в разных концах зала.

«Вот тоже композиция: наиболее известный в городе киллер по кличке Электрик свободно разгуливает по кабакам, и никто его даже не пригласит на допрос, хотя материала на него, по словам тех же следопытов, хватило бы, чтобы приговорить его, как они сами выражаются, к «пожизненному расстрелу»! — Кумиров усмехнулся, поднимаясь навстречу Никандру. — Что это, особый маневр следствия? Или знаменитый мокрушник нужен кому-то пока на свободе? А для чего? Надо полагать, не для совместной игры в гольф? Во всяком случае, не только для этого».

— Здравствуй, дорогой! — Игорь Семенович коснулся бородатой щекой небритого лица Никандра. — Как самочувствие?

— Здоровеньки булы, Игорь Семенович! Да, честно сказать, неважно! — Мужчина был ниже Кумирова и не столь обширен, хотя и выглядел достаточно плотным. — Колени чего-то стали побаливать. Боюсь, не скрутило бы мне ноги. Я как-то встречался с одним человеком — дело прошлое, он больше тридцати лет в экспедициях провел, — так у него за пару лет правую ногу, как простыню на отжиме, свернуло! Хорошо, что к нему у братвы за былые дела уважуха имеется: он и банки столичные по молодости помыл, и из музеев кое-что вынес, — так его сейчас судьей назначили, которого у нас принято на разные споры приглашать. Тем и живет старик, а это, я тебе скажу, немало!

— Хочешь, я со своими врачами договорюсь: они тебя посмотрят, если надо — на обследование в стационар направят, там тебе и все остальные системы проверят, — по крайней мере, будешь знать, чего еще в ближайшую пятилетку ожидать. — Игорь сел, предложив Электрику кресло напротив. — Я, правда, и сам о своем организме не особо забочусь, но другим, видишь, подаю дельные советы. Ну так что, созваниваться с профессурой?

— Пока повременим, работы больно много. — Никандр сел и внимательно огляделся. — Вроде все свои. У меня аппетит пропадает, когда за мной шнырь сечет. Эти-то спортсмены ваши телохроны, да?

— Мои, голубчик. Ну а так, чисто по жизни, ты ничего не боишься? — Кумиров протянул Электрику меню. — Покушаем? Попьем?

— А то! Знаешь, Семеныч, я вот когда тебя вижу, так сразу жрать хочу! Ты сам по себе больно мужик аппетитный! — Никандр слегка заикался на первых слогах, а когда говорил, то очень часто мигал глазами. Он закурил и склонился над меню. — А страх что? Ты мне лучше скажи, кто не боится? Только шланги безмозглые! Давай по салатику с крабами да по черной икорочке, а потом посмотрим. Устроим себе рыбный день, если не возражаете?

— Все нормально. Я только себе еще приплюсую салат «Калигула»: люблю, когда и блюдо большое, и на нем навалено всякое-разное! — Кумиров щелкнул официанту, закованному в театральные латы легионера, и ласково посмотрел на Электрика. — А как начет коктейля «Древний Рим»?

— Положительно. Только еще «швепса» на запивку. — Выпуская дым, Никандр выпячивал нижнюю губу, и струя поднималась вверх, застилая его розовощекое лицо. — У меня после него хорошо верхний клапан прочищает. Знаешь, как немцы за столом себя ведут? Я тут встречался с одним фрицем по работе, так он сосал-сосал свое гросс-пиво, а потом как рыгнет, а по звуку — будто баран заблеял. Я на него шары вылупил, а переводчик мне говорит: не заводись, у них так принято, — он еще за столом и на нижний клапан может задвинуть! Вот это тебе великая Германия! И точно, когда по тачкам расходились, он как треснет не слабее «Авроры», я думал, у него брюки по швам разойдутся! А он, слышь, еще ножкой так подрыгал в лакированном ботиночке. Ну это, типа того, чтобы серево скорее отошло! Представляете, с кем приходится работать?!

— Да, тяжело тебе с ними! — Игорь поднял руку с бокалом. — Ну что, за нашу удачу?

— Ску-ул! — отозвался Электрик. — Меня этому словцу один швед научил. У него тоже кое-какая халтурка случилась. Они так друг друга приветствуют, когда выпивают. Ну что-то на манер нашего «На здоровье!». Давай, Семеныч!

Официант принес закуски. Мужчины начали есть. Жевательные движения Никандра были частыми и нервными, Игорь же, напротив, казалось, заглатывал пищу, почти не измельчая. Со сцены звучала арфа, под которую известная в городе танцевальная группа «Вакханки» исполняла стриптиз.

— Никандрушка, у меня к тебе назрел один вопрос, если он тебе покажется некорректным, ты не отвечай и на меня не серчай, ладушки? — Кумиров выразительно посмотрел на официанта, который, покачивая сверкающим шлемом, поспешил к столу и наполнил опустевшие бокалы. — Как ты к своим клиентам приходишь? Что им говоришь? Можешь ответить?

— Да здесь ничего секретного нет: ты же заместо меня к ним не пойдешь?! Я их через дверь спрашиваю: электрика вызывали? — Во время еды Никандр звонко цыкал зубами, в которые, очевидно, забивались раздражающие его кусочки еды. — А сам уже по щитку колочу и им в глазок пачку «беломора» сую: вот, мол, ваша заявочка! Отпирайте, недотепы, а то сейчас развернусь и вы меня еще полгода не сыщете!

— И что, открывают? — Верхние зубы Кумирова накрыли нижнюю губу: он приготовился рассмеяться. — Даже паспорт не спрашивают?

— А ты как думаешь? У меня как-то была точно такая же баба, она, кстати, администратором в гостинице работала. — Электрик показал пухлым коротким пальцем на одну из стриптизерш. — Я у заказанного клиента еще и на чай беру. У меня все эти деньжонки в укромном месте хранятся. Я раньше еще любил семейные альбомы рассматривать. Ну это в том разе, если заказ, так сказать, с доставкой на дом. Сяду на тепленького, а он еще в другой раз и трепещет, и листаю. А там и он, и родичи, — сижу, бывало, отгадываю, кто тут кому и кем приходится, жалко, что спросить уже не у кого. То есть спросить-то можно, да никто не ответит.

— Ясненько! — Кумиров собрал губы в темную мясистую трубочку и подкашлянул. — Никандрушка, у меня тут в некотором роде тоже возникла острая необходимость кое от кого освободиться.

— Сколько душ-то? — Никандр сочувственно округлил свои крупные глаза. — Или оптом?

— Для начала двое. — Игорь отер свои покрасневшие губы салфеткой. — Дальше посмотрим.

— Мужики? — Никандр налил себе еще «швепса» и поднес бокал ко рту. — Сейчас клапан пробьет!

— Один — да. Второй — пацан. — Кумиров отвлеченно смотрел на танцующих женщин. — Лет двенадцать. Но это позже. Если все пройдет нормально. Без осложнений.

— А по мне-то, по правде, не все ли равно? — Никандр нагнул голову, рыгнул и рассмеялся. — Поперла, сволочь! А что у нас по деньгам получается?

— А у тебя по этому поводу созрели какие-нибудь предложения? — Игорь покончил с закуской и недоуменно покачал в воздухе пустой вилкой. — Горячее?

— Двадцаточка и пятерочка. За взрослого — лучшая доля. — Шипящие звуки получались у Никандра звонкими и за счет этого как бы выделенными из общей речи. — Я бы от форели не отказался. Их тут много, вот эту! — Он ткнул пальцем в название блюда.

Официант услужливо проследил за движением клиента и артистично повернулся к Игорю.

— Пятнадцать и две. — Кумиров поднял руки, потянулся, широко зевнул, предъявив свой темно-вишневый зев, и, сделав указательные пальцы «пистолетами», направил их на каждого из мужчин: — Тебе — две на стол! Тебе — десять в карман!

Официант благодарно посмотрел на Игоря и исчез. Стриптизерши закончили свой номер, и их сменили два гладиатора, манерно изображавшие в желто-красном свете софитов смертельный бой.

— За меньше двадцатки греха на душу не возьму! — Никандр убежденно сжал кулаки. — Да ты и сам, Семеныч, говорил, что крещеный!

— Восемнадцать. — Игорь достал трубу и произвел нужный ему набор. — Ты зеленку по какому году меришь?

— Девятнадцать. — Никандр увлеченно посмотрел на мобиль, словно этот взгляд мог помочь ему утвердить запрошенную сумму.

— Восемнадцать. — Кумиров отодвинул прибор, протер салфеткой свои крупные пальцы с обилием складок на фалангах, и приготовился встать.

— Будь по-вашему! Ради постоянного клиента готов на скидку. — В глазах Никандра засветилось детское послушание. — У вас по работе особые пожелания имеются?

— Когда мужика кончишь, разделай тело так, чтобы ни одна экспертиза не опознала. — В который уже раз Игорь изумлялся характеру подобных душегубцев: они ведь чувствуют и понимают только собственную боль, остальные же люди представляют для них по большей мере растения, которые можно запросто порезать, срубить или навсегда выкорчевать. — Отрежь ему уши, ноги, что сможешь. Лучше, побольше. Прояви фантазию. Я тебе верю. Ладушки?

— Авансик. — Никандр потер большой палец о сомкнутые указательный и безымянный. — Детишкам на молочишко!

— Пять тонн. — Кумиров запустил в свой рот деревянную зубочистку.

— Не-а! Половину от суммы. — Никандр вновь ученически улыбнулся, но его ноздри заметно раздулись. Кумиров давно знал об этой черте криминального мира: прищуривание глаз, изгибы губ, даже шевеление ушей — все эти ужимки, словно своеобразные сигналы, постепенно обогащали мимику тех, кто попадал в категорию под названием «братва».

— Три тонны, или я ушел. — Игорь щелкнул официанту, и тот, пряча на ходу короткий меч, который только что с увлечением демонстрировал любопытным посетителям, поспешил к их столу. — Что-то ты у нас, Никандрушка, стал портиться. С чего бы это? Избаловали?

— Да не я порчусь, а жизнь такая! Вон что в Государственной думе творится! А мне каждый день бабки нужны! Домишко решил построить — вот и трачусь! Работяги уже цоколь закончили, коммуникации подводят. Зелень, как моча, утекает, — посетовал Никандр, пренебрежительно покашиваясь в сторону склонившегося около Кумирова официанта. — Прямо хоть начинай на тачке халтурить! Или куда-нибудь на работу идти устраиваться? Электриком, что ли? — Киллер рассмеялся.

— Где дом-то? — Игорь барским жестом, словно не считая, сунул официанту пачку долларов, хотя тот уже великолепно знал, что насчитает в своей ладони сверх предъявленного счета максимум два-три доллара. И это чаевые от такого насоса, как сам Кумиров?

В Громове. — Никандр оживился, словно заговорил о родном и очень близком ему создании. — Далековато, конечно, но больно мне тамошние места приглянулись! Леса, валуны, как под Медным всадником! А с моего участка, веришь ты, вид прямо на озеро! Вода — чистейшая! Рыбы — хоть жопой ешь! Сквозь лес вот так смотришь над полем, а прямо за ним озеро сверкает! Ближе-то нельзя было дом ставить: земля пока за каким-то хозяйством числится. Но ничего, как только все они там вконец разорятся, я и эти соточки прикуплю. Тогда можно будет и бережок прихватизировать! Мне-то, сами знаете, особо ничего уже в жизни и не надо! Я в основном о детях забочусь, чтобы им когда-нибудь было где расслабиться.

— А у тебя что, и семья есть? — удивился Игорь. — Когда ж ты, путешественник, извини меня за бестактность, все успел?

— Да что же я, по-твоему, и не человек вовсе? Думаете, я всю жизнь с зоны не вылезал? — Никандр с наигранной обидой поджал губы. — У меня все как у нормальных людей: жена и доченька. Девонька, правда, у супруги от первого брака осталась, но мы живем дружно, то есть общий язык пока находим. Ну а что дальше со всеми нами станется — кто ж все наперед-то угадает?

— А отец ее где? — Кумиров многозначительно посмотрел на собеседника. — Или нет?

— Нет, Семеныч, это не моя работа. Мужичка в лесу молнией сразило. Такой случай дурацкий! Ушел за грибами и не вернулся. По-человечески жалко! — На глазах Никандра блеснули слезы.

«Неужели заплачет?» — с интересом подумал Игорь.

Ну а я вначале ей просто помогал, как бы на баланс с дочуркой взял, а потом уже сошлись на манер семьи. Теперь, считай, все общее.

— Значит, схема у нас следующая. — Кумиров, как обычно, внезапно перевел разговор на важную сейчас для него тему. — На место тебя доставят со всеми удобствами, а там все объяснят, что почем, а как закончишь, увезут. А на второй день доставят по следующему адресу. Если ты не возражаешь, я еще посижу. Тебе куда?

— Мне? — Электрик не сразу уловил изменение обстановки. Наверное, он несколько отвык от манеры Игоря общаться с подвластными ему людьми (а разве деньги не дают власть?). — Я это… в Купчино поеду.

— Вот возьми две сотни — на транспортные расходы. Я очень рад был тебя повидать. Береги себя! У нас большое будущее! — Кумиров встал, чтобы проститься с Никандром.

Они обнялись и расстались.

После ухода наемника Игорь заказал себе коктейль «Спартак» и десерт «Золотое руно». Он вспомнил, как они общались когда-то за этим столом втроем: те же и Самонравов.

Мстислав тогда построил у их стола всех четырех стриптизерш и заказал им исполнение импровизации на тему пионерского лагеря «Орленок».

— У кого деньги, тот может себе очень многое позволить, не правда ли? — Обратился Самонравов к сидящим. — Хочешь — насилуй людей, хочешь — убивай, хочешь — ешь! Главное — не путайся под ногами у более крупных хищников! Ты бы, Никандр, чем занялся, если бы у тебя случился огромный капитал?

— Я бы, наверное, новую породу собак вывел: такую, чтобы была размером с хорошего борова. — Электрик мечтательно расширил глаза. — А между этими собаками стал бы бои устраивать: кто кого загрызет!

— И все? — В голосе Мстислава звучало разочарование. — И больше ничего?

— Буду богатым — найму толковых ребятишек, чтобы они мне всех тех мусоров отловили, которые мне столько лет кровь портили, соберу их на каком-нибудь острове и устрою им адскую жизнь. — Глаза Никандра стали очень часто моргать, заикание усилилось — он явно волновался. — Я им такой концлагерь устрою, что они будут каждый день Бога молить, чтобы он их поскорее к себе забрал.

— А что за радость долго мучить человека? — Самонравов прекрасно знал слабинку Электрика и сейчас специально провоцировал его на откровенность. — Неужели мало того, чтобы набить своему врагу, ну или обидчику, морду? Можно ведь, наверное, и убить его, но зачем мучить? Это же самому должно быть неприятно?

— Нет, это неправильно! — возразил Никандр. — Людишек надо мучить! Они сами об этом мечтают, просто иногда даже не догадываются, а другие знают, да анахорятся, чтобы себя не выдать. А как начнешь их трюмить, тут сразу все и выявляется: плачет человечек, рыдает, о пощаде молит — значит, правильно с ним поступаешь, грамотно работаешь! И тебе по кайфу, и человек доволен! Главное — чтобы он все видел! Иначе не тот коленкор получается! Есть среди братвы такие специалисты, трясунами называются: они клиента до комы доводят. А ты попробуй так, чтобы и в сознании оставался, и все чувствовал, и все видел? Вот это уровень! Высший, я бы сказал, пилотаж.

Прошло совсем немного лет, и Кумиров не только получил значительные капиталы, обозначенные Мстиславом как основное условие для распоряжения судьбами себе подобных, но и воплотил в жизнь принципы, декларированные Никандром. И что он — счастлив?

Игорь Семенович стал подниматься, зная, что его телохранители уже выпрямились и готовы сопровождать своего, наверное, совсем не любимого шефа. Поднимаясь, он почувствовал, что его невероятно клонит ко сну: сердце, кажется, останавливается и он готов тут же свалиться и отключить свое мерцающее сознание.

«Надо себя беречь. Надо провериться», — подумал Кумиров и тяжело шагнул в непонятном ему направлении…

Глава 32. Кресло директора

— Слышь, Валежник, а ты литр сможешь залудить? — Дмитрий обхватил несуразно короткими по сравнению с крупным и объемным телом руками онемевшую и словно забытую владельцем кисть Андрея, поднес ее вместе с тлеющей сигаретой к круглому и складчатому, как морда шарпея, лицу и неуверенно прикурил.

— Крепленого или сухого? — Валежников с усилием и чмоканьем разлепил сомкнутые полудремой губы. Его использованная напарником рука снова окаменела с зажатой между двух пожелтевших пальцев сигаретой. — Выражайся конкретней.

— А если водки, то сколько? — Таранов со скрипом повернул зобастую шею и с удивлением обнаружил, что все емкости полностью опустошены. — Да мы с тобой что, ексель-моксель, все бухло тут высосали?!

— Здесь важно, Таран, по каким правилам пить: натощак или с закусоном. — Андрей справился с ответом на первый вопрос и с ничего не значащим для него опозданием обратился ко второму: — А здешние бугры нам потом счет за свой бар не предъявят? Да и харчи мы все как-то незаметно смололи.

— Ну а что так-то сидеть?! Они ж тоже должны вникать — оставили нас тут двоих караулить. Мы же, считай, своей шкурой ради них рискуем. Не знаю, как ты себя ценишь, а моя жизнь для меня — не тряпица. — Дмитрий все же начал проверять достоверность пустоты раскатанных по полу бутылок. — С нами, смотри, даже местной охраны не оставили: своими-то они не хотят рисковать, а раз нашей конторе бабки заслали, вот и считают, что мы после того и должны тут как мишени маячить.

— Ну да, пулеуловители, — подхватил Валежников. — Конечно, они сразу сюда нагрянут, в кабинет директора завода. А чем мы им ответим? Пустым фаустом по балде? Розанов себе наколотим? Давай, может, офисной мебелью забаррикадируемся?

— Знаешь, Валежник, ну его в иллюминатор! — Таранов сгреб узловатыми, как корабельные канаты, пальцами левую, увеличенную от ожирения грудь и начал ее мять, словно резиновую грушу от клизмы. — У меня чего-то сердце жалит. От такой свинячьей житухи можно и дуба врезать!

Таранов часто употреблял слова от корня «свин». Еремей связывал это с тем, что Дмитрий живет на территории бывшего свиноводческого совхоза, в котором, по его версии, все жители, вероятно, должны иметь некоторое сходство со свиньями.

— Гляньте, мужики, — обычно готовился развеселить друзей Уздечкин. — Таран и сам в кабана превратился! Ему еще клыки добавить — секач, да и только!..

— Таран, ты просто стал очень тучным: спортом бросил заниматься, квасишь и работа сидячая, — оттого тебя и расперло, как тесто. — Андрей сидел в кресле директора завода имени Немо и не в первый раз любовался евростандартом кабинета, который, наверное, мог бы занимать и он, если бы ему вдруг настолько подфартило. — Я вот хожу раза два в неделю в качковый зал и поэтому так не опухаю. А у меня, наподобие тебя, имеется склонность к полноте.

Не, Валежник, это не от безделья. У меня обмен веществ нарушен. Это нас так в Таджикистане тушеной свининой закормили. У одного мусульманина так вообще инсульт приключился — уехал инвалидом. В двадцать лет! Прикидываешь? — Таранов полулежал на массивном кожаном диване и швейцарским армейским ножом срезал свои необычайно твердые ногти, растущие не вперед, а внутрь. — Я с тех пор ее на дух не переношу и, наверное, соглашусь подохнуть, чем эту парашу жрать! Ну и отрава! Да от нее и пробздеться никак невозможно! Таким товаром только врагов кормить!

— Да ну, Димон, ты мне чего-то горбатого лепишь! — Валежников стал поочередно выдвигать ящики стола и довольно безразлично изучать их внутренности, не удосуживаясь или не решаясь что-либо в них пошевелить. — У себя в деревне ты что рубаешь? Ту же свинину, да? Сам ведь хвастал: на твой день рождения поросенка завалили, на материн юбилей — то же самое. Ну а ты чего — сидишь и смотришь, как другие твоих родных поросей хавают?

— Ну а что еще жрать, если я родился среди свиней и всю жизнь вокруг себя никого, кроме свиней, не вижу?! Да у тебя тоже фигура — как сахарная голова, а жопа — как два арбуза! — Таранов, тяжело дыша и постанывая, перевернулся на живот. — Вот так по кайфу! А вообще мы немного прибалдели. Ну так, по-человечески, не до свинячьего визга. Я только такое питье и уважаю. Правда, дело прошлое, и со мной так бывает, что я с курса сбиваюсь, но это если херши с перши мешать. А так, от чистой водяры, — никогда!

— Эх, Таран, сейчас бы еще бабу помацать! У меня была одна жоп-модель: груди двенадцатого калибра. Представляешь? — Андрей внимательно смотрел внутрь одного из ящиков. — Как вспомню, так мой малыш уже на взводе!

— А ты горбатых драл? — Дмитрий покачивался на диване. — Тут как на батуте!

— Не-а! — сознался Валежников, громко захлопывая очередной ящик. — Ты смотри диван не продырявь! А ты чего, и горбатых приходовал? Ну ты точно как в том анекдоте, помнишь, про мужика, который все пил и всех трахал? Зря, значит, говорят, что одни только по бухлу специализируются, а другие — по теткам? Ты у нас, получается, универсальный боец?

— Ну я тебе хвастать не буду, но два раза не вынимая — это хоть сейчас заделаю! — Таранов повернулся на бок, оперся локтем на диван и положил на ладонь раскрасневшуюся щеку. — А с горбуньей что интересное получилось: у нее еще и нога одна хромая и короткая оказалась. Ну! Так я ей вдул по самые помидоры, телом наехал, — смотрю, а у нее нога, как зенитка, вверх поднимается. И вот так и пошло, как на аттракционе: я туда — у нее поднимается, я обратно — опускается. Такие, брат, маневры! А кроме того, она еще на своем горбу, как на ранце, елозит, прямо как в брейк-дансе! Я ей уже командую: откатить орудие, подкатить орудие! А она смеется и пердит! Ростом-то она мне по член, а в животе-то всякой требухи, поди, не меньше, чем у нормального человека, — вот ее и разбирает, как на салюте! А может, она и нарочно это затеяла, чтобы надо мной поприкалываться!

— Ну ты, в натуре, артист! Я сейчас обсикаюсь! — Андрей поднял обе ноги и с шумом опустил их на плоскость стола. — Да тебе надо про твоих сиповок книгу написать или кино снять! Это ж кому про такой юмор рассказать, они ж все сразу со смеху подохнут! А чего еще было, а? Ты говорил, раньше после каждой смены с вокзала теток к себе в село привозил? Так?

— Было дело! Да я и сейчас с этим делом не теряюсь! У меня по прошлой осени одна очень потешная история получилась. Приволок я одну шмару с вокзала, выпили, отодрал ее во все дыры, притомился, задремал. Ночью опять захотел, заломал ее в салазки, вдул, вдруг чувствую, горечь какая-то, то есть как бы в особое тепло попал. А она, прошмандовка, оказывается, обоссалась! Я ей говорю: что ж ты, Жанна, — ага, ее Жанной зовут, имя такое театральное, — говорю, что ж ты, шалава, гадишь, когда тебя порют? Она вскочила как ошпаренная, а один черт на пол налила, до ведра не добежала. Я ей говорю: чтобы утром весь пол языком вылизала!

— Ну и что утром? Вылизала? Ой, Таран, я сейчас точно на манер твоей паскуды обоссусь! — Валежников сбросил ноги со стола, встал и схватился руками за низ живота. — Куда бы здесь отлить, чтобы пост не покидать?

А утром что? Я ей говорю: схожу-ка в центр, возьму бутылочки две винца, а ты пойди грибов насобирай, здесь их у дома хоть жопой жри! Показал, где ходить, по краю, в лес не залазить, чтобы не потеряться. Сам пива попил, с собой взял да еще две вермутишки прихватил. Возвращаюсь, нет моей стервы! Сижу жду. Опять нет! Ну я одну бутылочку приговорил, задремал. — Веки Дмитрия сомкнулись, будто он решил наглядно показать, как задремал в ту ночь, тщетно ожидая столь необязательную гостью. Свое повествование он продолжил с закрытыми глазами: — Вечером слышу, в окно стучат. А уже темно было. Глянул, жаба моя стоит и мне о чем-то жестикулирует. А как сильно стучала, что даже стекло разбила. Я выскочил, схватил ее и спрашиваю: где ж ты, сволочь, мать твою, до этих пор грибочки собирала?! Она так испуганно отвечает, что вот солдатика встретила, с ним грибков насобирали, продали, винца взяли и так далее. Я ее тряханул, как вожжу, и говорю: ты, зараза, если живая отселева уйдешь, то один черт кровью будешь харкать и оттого сдохнешь, а не хочешь того, то будешь всю ночь ртом работать!

— Ну и что она? Согласилась? — Андрей подошел к подоконнику, на котором стояли горшки с растениями, и повернулся к Таранову спиной.

Вскоре раздалось шипение.

— А ты скажи, куда она от меня денется? — Дмитрий раскрыл глаза, широко зевнул и повернулся на спину. — И вот всю ночь, ну не всю ночь, а часа полтора, пока я не уснул, она меня развлекала. А утром только жетончик на метро и попросила: на поезде, говорит, на халяву прокачусь, а в метро запросто так не пускают. А то, говорит, не гони меня сразу, я у тебя еще денек перекантуюсь, так я тебе за этот срок тут все намою да постираю. Ладно, говорю, — я человек незлобивый, — давай марафеть, а я пока к дружбанам схожу, за жизнь потолкую. Пошел я, никого что-то толком не застал, довольно скоро возвращаюсь. Смотрю, а уж все мое на веранде развешано. Неужели постирала, спрашиваю? Да, отвечает, Димочка. Ну, говорю, молодец! Скоро-то как, будто в сказке! Ты, я смотрю, путевая баба, а в такую тварь превратилась! Она говорит: да, вот такая я умелая, все скоро делаю, и шью, и готовлю, а мужики-козлы меня не ценят! А я тихонько возьми да посмотри: у меня рубашки, как у всякого одинокого мужика, сильно грязные, а они такие и остались, то есть она их только в воде помочила и сразу развесила. Я ей говорю: ну идем, Жанна Батьковна, выпьем да попоремся! Она такая радостная, аж запрыгала: давай-давай, я люблю это дело, ты мужик удивительный! Она, значит, скачет вприпрыжку, а я тут как брошусь на нее, ору: я тебе, суке, мозги сейчас по всему поселку разбросаю! А у меня крыльцо высокое — я ей как дал пендаля по булкам, так она по-пластунски пролетела и внизу, у ступенек, хлопнулась. Вскочила и как кошка бежать. А я за ней по саду с ебенями!

Зазвонил телефон внутризаводской связи. Андрей с удивлением посмотрел на аппарат, притулившийся на столе директора среди прочей офисной техники.

— Димон, кто-то нас, типа того, домогается! — Валежников начал почесывать пальцами правой руки левую ладонь, что было неоспоримым признаком его волнения. — Может, началось уже? Сейчас сюда ворвутся, а мы с тобой — в не кондиции. Тем более ты еще вчера от Еремы по хряпе заработал?

— Я заработал?! От Еремы?! — Очевидно, Дмитрий намеревался лихо соскочить с дивана, но переоценил свои возможности и кубарем повалился на пол. Он встал на четвереньки и громко заорал: — Диван, падла, свиной цепень тебе в жопу!

— Таран, ты чего, упал или страховку репетируешь? — Андрей сделал невинное лицо и привстал, чтобы получше оценить положение своего друга. — Ладно, я трубку возьму, а ты не кричи, а то еще подумают, что мы тут действительно на халяву весь директорский бар выкушали.

— Возьми, Андрюха, а я тебе скажу, что ответить! — Таранов с обреченным лицом утонул в диване. — Только ничего не обещай, а то нас потом за слово потянут!

— Алло! — механическим голосом произнес Валежников. — Тимур Асбестович?! Ну да, узнаю. А чего не узнавать? У вас всегда такой голос. Я его хорошо помню. Ой, Нестор Валерьевич! Вы меня разыграли? Как у вас здорово получилось! Прямо как у артиста! Что началось? Война?! Господи, с кем? Ах, между олигархами? Ну идем, идем, только мы, кажись, безоружные. Не поможет? Ну да, смешно… Очень смешно!.. Педераст, еще шуткует! Таран, он говорит, что нам пора на выход, — там уже схватка! Ты идти-то можешь? Давай я тебе помогу!

— Вообще я тебе, Андрон, так сформулирую: чем мы с тобой, скажем, хуже этих директоров и начальников, которые весь свой завод уже до нитки обнесли и до сих пор свою бандитскую власть поделить не могут? — Дмитрий воспользовался участием друга и с угрюмым выражением лица поднимался с облюбованного лежбища. — Нас с тобой тут посади, мы что, хуже этого Тунгусского или Брюкина справимся? Кстати, ты знаешь, что у нас сынишка одного из директоров работает? Геродот Сидеромов? Ну, врубаешься? Послали отца защищать! А если его здесь грохнут? Вот так они к собственным спиногрызам относятся!

— Да знаю я! Он о батяне и слышать не хочет! Вот как дома достали! — капризно крикнул Валежников, с трудом удерживая словно по частям расползающееся в его руках необъятное тело Таранова. — Давай я тебе мурло водицей окроплю, а то из тебя сейчас боец никакой! Вон хоть в аквариум окунись — сразу полегчает!

— Давай! — согласился Дима и опустил свою взопревшую голову в обитель встревоженных вуалехвостов. — Бррр!!!

Глава 33. Вчерашние враги

Кольку привезли вчера и переложили на койку у второго окна, того, что в глубине их палаты. А Петька лежал у первого окна, которое сразу напротив дверей. Здесь стояло еще две койки, но они оставались пустыми.

— Это для родителей, — объяснила медсестра. — А у вас я не знаю, будет ли кто-нибудь дежурить?

— Не знаю, — ответил Бросов, хотя, конечно, прекрасно знал, что никто у них не станет дежурить: просто некому! Да нет, есть один добрый человек, Борис, их заботливый Следопыт, которого они достают, каждый как может, а он им до сих пор все прощает, — такой он, по жизни, незлобивый друг!

Ну а чего, пусть Бориска здесь поживет, — пацанам с ним куда веселее покажется! Они над ним, конечно, малехо поприкалываются! Да он уже привык! Знает, что все это без подлянок! А на другую кровать можно Витьку Носорога устроить.

Пацаны галчили, что он теперь на манер Кольки Лохматки, как кусок говна, в койке валяется и только воняет. Ну ему бы они и балалайку, и велосипед сделали, а Колька — так тот ему бы еще и клопов или вшей под одеяло запустил, пусть они его пожрут, чтоб он помучился. Вообще-то Витька Сучетоков тоже был ничего мужик. Ну был, потому что все говорят, что он теперь уже почти умер, только сердце пока еще стукает и хлопалки, как у дохлой рыбы, застыли, а остальное уже замерзло. Куда, интересно знать, все его деньги делись? Наверное, сами менты и растащили! А бабок-то у него было, как грязи! А что? Он за одни кассеты, на которые малолеток снимал, сколько капусты рубил? А мочканули-то его, стопудово, за то, что он кому-то денег отстегнуть отказался. Такие фишки уже случались. Тому же Рамизу, к примеру, или его корешам, которые кого хочешь в лес увезут, если им чего не покажется!

Рамиз чего-то был не в духе: сам-то вроде улыбается, да Петька уже давно изучил этого хитрована, у него для каждого свое лицо приготовлено, а что он взаправду думает, так никто никогда и не разгадает! Он уже пытался Махлатку о чем-то расспрашивать, но врач ему это дело сразу запретил, сказал, что пацан сейчас в таком состоянии пребывает, что ему пока не до показаний, ему пока главное — жизнь сохранить! Правда, еще и Данилыч помог: он-то с ментами классно умеет базарить! Любого на место в два счета поставит! Ну и тетя Соня, конечно! Она этого чебурека и по званию старше! Так что пусть пока отдохнет со своими показаниями! Да и что Колян может ему такое особенное рассказать, как его мужики в жопу тарабанили? Так о том Рамиз всяко и без него знает — мужик-то он совсем уже взрослый! Да и пацаны сколько раз говорили, что мусора — все пидорасы, если даже и, в натуре, не жопничают, а так, чисто по жизни!

Поначалу Лохматкин и без дураков был как неживой: бледный, аж с синевой, и непонятно, дышит или нет. Петька даже выбегал несколько раз за медсестрой, которая его тут же успокаивала: «Ну спит человек, плохо ему, а сон — лучшее лекарство, — не волнуйся! Ты же сам его и довел, можно сказать, до смерти! Ладно, не дуйся, мы все про тебя знаем и не сердимся, — ты-то ни в чем не виноват! Главное — больше в такие истории не попадайся!» А как же ему не попадаться, эти козы крахмальные хоть подумали? Он за эти два года столько чудес повидал, что им за всю жизнь такое кино не привидится! Да нет, пусть никто не бздит: он никому ничего рассказывать не станет! Не такой он пацан, чтобы кого-то ментам сливать, пусть даже тех, кто его самого несколько раз чуть не угондошил! Он же понимает: такая сейчас жизнь — кругом одни людоеды!

Вообще-то условия для жизни здесь вполне сносные: кормят, поят, лекарства какие-то дают, — жить можно! Во всяком разе это не то что у бандюков в плену, когда ты, как пес дворовый, торчишь сутками в своем загоне и, кроме траханья и избиений, ничего не видишь!

Палата, конечно, нищая, да и вся больница тоже. Кажется, что еще чуть-чуть похуже станет, и здесь однажды все просто обвалится: и потолок, и стены! А стены, между прочим, все исписаны. То есть наподобие того получается, что кому не лень, у кого чего-то пишущее под рукой было, тот и выкаблучивался! Тут и переписка между больными, и картинки всякие разные, и по музыке, и по сексу, и даже телефоны с именами записаны: звони и договаривайся о всяких таких делах.

Конечно, после всех своих приключений он бы здесь, наверное, до самой старости согласился пожить. Другое дело — кто его тут так надолго оставит, да и кому он здесь, честно говоря, такой сладкий, сдался? Малехо подлечат, и — ногой под жопу! Котумай туда, откуда свалился! А куда ему котумать-то? Опять к отморозкам? Спасибо, лучше уж на тот свет, где, между прочим, можно запросто и в ангела превратиться! К мамке? Это опять на всю пьянь района смотреть и без жратвы сидеть!

— Где мой сын, там и я! — услышал Бросов хорошо знакомый ему голос Колькиной мамани, и вот она сама уже появилась за стеклами входной двери в их палату. — Где такие законы, чтобы родную мать к сыночку не пускать? Он мне всегда родной и всегда любимый будет, что живой, что мертвый!

— Ладно, мамочка, только вы недолго навещайте своего ребеночка и не приходите больше сюда под такими парами, — советовал гостье нервный голос невидимой санитарки, — отец-то у него есть? Больно уж он у вас неухоженный!

— Нет у нас отца, погиб он. Я ему говорила, зачем тебе нужна эта наемная служба, на которой ты каждую секунду можешь своего сына сиротой, а меня вдовой сделать, а он мне свое: я хочу сделать все для того, чтобы ты, моя женушка, никогда денег не считала, чтоб тебе, короче, за все про все хватало! Вот я после того, как он на мине подорвался, и не считаю. И сына одна ращу. А каково это теперь, сами, наверное, знаете? — Жанна зашла в палату и, увидев Колю, упала на колени и закрыла лицо руками. — Господи, сынуля мой, волшебный! Что ж они с тобой, фашисты, сделали?

— Сейчас у каждого свое горе, — донесся примирительный голос санитарки, а ее раскисшая фигура проплыла за стеклом. — Как человеку не пить от такой жизни! Тут и волком завоешь, и мельницей завертишься, чтобы ни о чем ни помнить! Потеряли мы сами себя, ой потеряли!

— Тетя Жанна, да он жив! Он сегодня уже и ел, и смеялся, — ты ж его знаешь, какой он всегда юморной! А сейчас ему сонный укол заделали, вот он и закемарил. Да это ненадолго, так, чтобы силы прибавлялись! — Бросов спустил ноги с кровати и приготовился утешать пьяную женщину. — Врачи говорят, он еще быстрее меня оклемается! У него и анализы все лучше моих! Ты за него не беспокойся!

— Косточка моя, я ж без тебя удавлюсь или яду выпью! Не умирай, золото мое! — Жанна поднялась и подавленно двинулась в сторону кровати, на которой лежал ее сын. — А ты, Петруха, молчал бы, а, молчал бы лучше, хорошо? Не ты его разве убивал-то?!

— Мать, ты чего, ебанулась с горя? — Махлаткин открыл усталые глаза и удивленно смотрел на Жанну. — Чего шумишь-то? Зачем здесь базар-вокзал разводить? Тебе что, не сказали, что нас клоповцы насмерть махаться заставили? А так-то мы с Желтым, по жизни, друзья всегда были. Правда, Желтый? Так что присохни, Жанночка, хорэ?

Ну! Я, тетя Жанна, пока мог, все оттягивал, а они бы нас все равно убили: дерись, а не то собаками затравим! Клево, да? — Бросов встал и выжидающе посмотрел в спину Махлаткиной, которая приблизилась к своему сыну. — Между прочим, он мне чуть шнифт не выдавил. Вон, видишь, завязан. Да еще, кстати, и неизвестно, останется ли он зрячим!

— Ой, Петруня, нашелся! Господи, сколько же я по тебе за эти годочки слезок-то выплакала! — В палату опрометью вбежала Зоя Бросова, тревожно закрутила головой, словно опасалась, что ее в любой момент могут перехватить, и тотчас кинулась обнимать своего сына. — А как вырос-то! Где ж ты был? Где они тебя держали?

— Колька, ты чего так не по-сыновьи свою мамашу встречаешь? — сурово спросила Антонина Ремнева, которая тоже, как всегда медленно, словно с трудом, а кому-то могло показаться, что и с некоторым величием, заполняла помещение своим крупным телом. — Она тут без тебя чуть с ума не сошла! Мы ей каких только басен в утешение не сочиняли, чтобы только она в твою сохранность поверила. А ты ее с ходу ебенями кроешь! Не надо так, мальчик мой, не надо материнское сердце, как траву, вытаптывать! Пригодится тебе еще слепая материнская любовь, ой как пригодится!

— Мать, вы здесь так не орите, а то нас сейчас всех из больницы выставят! Тут, знаешь, никого пока насильно не держат! Мне вон даже курить запретили: раз увидим, говорят, как смолишь, — автоматом на выписку, и будешь в подворотне долечиваться! — Петя поправил одежду и пошел навстречу Зое, которая все больше сморщивала маленькое личико и зажмуривала постоянно воспаленные глазки. — Ну что ты, ну брось, ну живой я, что мне сделается-то?! Крепкий я, мать, не волнуйся!

Обнявшись со своей ставшей за эти годы еще более крохотной матерью, Бросов, к своему стыду, вдруг не удержался и заплакал, заплакал, словно зеленый пацан, который еще не испытал и сотой части того, что пришлось за это время испытать Петьке по кличке Желтый. Задыхаясь в слезах, Бросов повернул свое отчаянное лицо в сторону Кольки и с облегчением различил, что тот, зажатый лиловыми руками Жанны, тоже ревет и впивается своими тощими, как куриные лапки, и побелевшими, как потолок, пальцами в сверкающий металлический поручень раздвижной больничной кровати.

— Сучки вы конопатые, что ж вы мне душу-то, как ястребы, растерзали?! Ну как же так-то, что мы все в этот кон такими горемычными получились? Что ж нас, так и будут до самого Страшного суда, как врагов народа, во все дыры харить?! — Ремнева стояла посреди палаты и растерянно переводила от одной подруги к другой выпуклые и обесцвеченные, напоминавшие теннисные шары глаза. — Что же мне со всеми вами теперь делать? Или самой пойти на солдатском ремне удавиться, чтобы никакого горя больше не видеть? Наложить на себя руки, как Артур — бомж запойный, и навеки в пекло завалиться, чтобы там за вас, Христа ради, пострадать?

— Обещай мне, маленький, никогда, больше никогда, ну обещай… Господи, прости, да что я тебе говорю, я же сама!.. Прости меня, мать свою, сволочь, прости, сынок… — прорезал общий гомон высокий голос Махлаткиной. — Пойду под трамвай брошусь! Не смогу я смерти своего сынули пережить!

— Петенька, хороший ты мой, ну как же они так с тобой, а? Куда же совесть-то у них запряталась? У самих, что ли, ни детей, ни родителей не водится? — плыл где-то по дну звукового пространства басовитый голос Бросовой. — Что ж я вас, растила, выхаживала, а кому-то вы заместо собак бойцовых пригодились?

— Что тут у вас за коллективный плач? С вашими мальчиками пока все в порядке, а вы их тут отпеваете. Давайте-ка, девушки, поспокойнее! — В голосе инспектора ОППН Морошкиной звучали строгие нотки, и этого оказалось достаточным для того, чтобы все три посетительницы умерили свои причитания, сменив их на суетливое бормотание, едва слышимое оживившимися пациентами. — Тоня, а ты чего здесь?

— Да я, Софья Тарасовна, так, товарок своих в беде поддержать: сами-то они видите как рассопливились. — Ремнева неуклюже попятилась к дверям, уступая дорогу майору милиции. — Горе-то, оно как атомная бомба, — то все чисто и спокойно, а вдруг — раз, и всех до костей опалило!

Правда, Софья Тарасовна, мы думали, их уже и живыми никогда не увидим! — жалобно пробасила Бросова, размазывая по грязному лицу маленькой грязной рукой обильные по токи слез. — У меня сейчас и на Наташку никаких сведений нет, а Никитка-то, а Парамон — их-то уж точно не вернешь!

— У меня-то один родной человечек-то и есть на свете — вы уж войдите в мое положение! — Махлаткина с ужасом смотрела на капельницы и трубки, опутавшие ее сына, и плакала, ее круглый подбородок дрожал. — Он мне и без того, сами знаете, сколько крови попортил, а теперь еще и это несчастье!

— Здравствуйте, ребята! — Морошкина вошла в палату. Следом за ней вошли Борис и Олег. — Мы к вам целой делегацией нагрянули! Жанна, Зоя, Тоня, я вас очень хорошо понимаю, потому что у меня три дня назад собственного сына чуть не зарезали, — он сейчас тоже на больничной койке лежит. Я вам только хочу сказать, чтобы вы своими переживаниями детей не травмировали, вот и все. Понятно? Возьмите себя в руки!

— Тетя Соня, да они все три — стебанутые, вы же сами знаете! Сколько лет можно водку жрать?! — Коля с усталой веселостью смотрел на притихших женщин. — Ладно, мать, это я так, любя говорю! Ты мне чего подогнала-то? Курево есть, а то я тут без марафета с ума сойду!

— Коля, тебе сейчас курить нельзя! Тебе вообще нельзя курить! — Следов подошел к постели Махлаткина и внимательно посмотрел на его бледное избитое лицо. — Тут для вас сок, фрукты, печенье и мед. Это то, что вам сейчас можно. А завтра мы вам чего-нибудь мясного принесем.

Смущенная Жанна, чьи руки, как и у остальных женщин, были пусты, опустила немытую голову и отошла к окну, чтобы пропустить Ревеня. Морошкина подошла к постели Бросова и села на стоявший рядом с ней стул. Зоя и Тоня, недовольно поглядывая на Бориса, попятились к дверям.

Глава 34. В роли партизана

— Как вас зовут?! — Светло-голубые глаза полнотелой особы в армейском камуфляже строго смотрели в желто-карие глаза усатого мужчины в потрепанной гражданской одежде. — Говог-ги, г-гязный свин!

— Я не помню. — Мужчина сидел на металлическом кресле, привинченном к полу, его конечности и шея были зафиксированы кожаными ремнями. Он был совершенно голый. Его тело и конечности были опутаны различными ремнями, мерцающими хромированным железом и позвякивающими миниатюрными колокольчиками. — Меня столько били, что я совершенно потерял память.

Источником света в небольшом помещении с низким потолком служила лампа, привинченная к металлическому столу, напоминающему медицинский не только своим исполнением, но и обилием инструментов и приспособлений, заполнивших два существующих уровня.

— Мы должны узнать, как фас зовут, и мы фас заставим это сказать! — Молодая особа схватила со стола рукой в кожаной перчатке стакан и резко выплеснула его содержимое в лицо допрашиваемого. — Как тебя зовут, жалкий тваг-гь?! Я облил твой фейс кислота, и ты ског-го умг-гешь в стг-гашных мучениях. Говог-ги, и я пг-готг-гу твой свиной лицо специальным г-гаствог-гом.

— Пожалуйста, доктор Инга, дайте мне шанс: я не хочу умирать! — Пленник умоляюще посмотрел на свою мучительницу. — Меня зовут Кондрат, у меня трое детей, они голодают. Не убивайте меня!

— Шлюхай, Кондг-гат, я не дам тебе умег-геть, но я накажу тебя за твоя ишачий упг-гямство! — Девушка взяла со стола еще один стакан и столь же резко, как и в первый раз, направила его содержимое в лицо мужчине. — Сейчас я тебе дам уг-гок послушания!

Доктор Инга размахнулась и ударила сидящего по щеке правой, а следом и левой рукой. Потом она схватила его за волосы и стала трясти его беспомощную голову. Позже она запрокинула лицо мужчины и сочно харкнула в беззащитный приоткрытый рот.

Доктор Инга нажала ногой на устройство внизу кресла, и оно стало подниматься и раскладываться, превращаясь в подобие операционного стола.

— Доктор Инга, что вы хотите со мной сделать? Пощадите меня! Я хочу жить! Я хочу остаться мужчиной! — Голос Кондрата дрожал, из глаз катились слезы. — Если я могу быть вам хоть чем-то полезен, я на все готов! Ради всего святого!

— Что ты делал около железнодог-гожного моста? У тебя было задание его взог-гвать, вонючий пес?! — Девушка схватила мужчину, невольно принявшего лежачую позу, за горло и стала его душить. Он захрипел, и доктор Инга его отпустила, но, как только Кондрат задышал увереннее, она вновь сдавила жертве сонную артерию. — Я тебя отучу вг-гать, сг-ганый паг-гтизан, епаный твой чег-геп!

— Я за грибами ходил, доктор Инга, только за грибами: дети-то голодные, а мамка-то наша померла с голодухи! — Мужчина старался говорить быстро, наверное надеясь хоть как-то разжалобить свою мучительницу. — Все, что было в амбарах, ваши люди забрали, даже на посев ни одного зерна не оставили! Значит, у нас и следующего урожая не будет!

— Ах так, подлый сволешь! Сейчас я тебя угощу г-ги-бами! Ты их наешься на всю свою ког-готкую жизнь! — Доктор Инга ловко запрыгнула на кресло, встала на подлокотники, к которым были пристегнуты руки ее жертвы, развернулась к нему спиной и задрала юбку. Оказалось, что под этой частью одежды ничего больше не было предусмотрено. — Сг-гали мы на ваш уг-гожай!

Кондрат с испуганным удивлением уткнулся лицом в мощные ягодицы своей мучительницы, из которых раздался протяжный звук, напоминающий коровье мычание.

— Але-але! Фройляйн! — закричал беспомощный мужчина. — Мы так не договаривались!

— А как мы дог-говаг-гивались, товаг-гищ комиссаг-г?! Какие могут быть договог-гы с офицег-гом Тг-гетьего г-гей-ха?! — Лицо девушки напряглось и порозовело, а голову Кондрату, словно тюбетейкой, накрыло экскрементами. — Вот тебе уг-гожай!

— Да я тебе серьезно говорю, дура! Ты что, очумела?! — Мужчина пытался наклонить голову, чтобы фекалии не попали ему на лицо. К его досаде, сделать это не получилось. Во время речи изо рта его выдувались красно-коричневые пузыри. — Сука!

— Кондрат, простите ради бога! Мама Ангел сказала, что вы это любите. — Девушка соскочила с кресла и бросилась к пострадавшему, но не решилась коснуться руками обгаженной головы и судорожно озиралась в поисках подходящего предмета для спасения своей жертвы. — Сейчас-сейчас! Секунду!

— Юбку сними, скотина! Быстро! Я тебе, блядь, ноги мы дерну! — Вадим кричал, а экскременты стекали по его усам, и их горьковато-приторный вкус уже проник на слизистую рта. — Ты отсюда живой не выйдешь!

— Да мне ж сказали, вы это любите и кушаете с удовольствием, а без того и кончить не можете! — Девушка стащила с себя юбку и накрыла ею голову сидящему, словно кастрюлю с горячей картошкой, и стала прихлопывать сверху руками. — Потерпите, сейчас промокну!

Из-под юбки раздалось бормотание. Девушка отдернула вещь и со страхом увидела, что основательно размазала фекалии по лицу испытуемого.

— Отстегни меня! Быстро! — скомандовал Кондрат. — Отвернись от меня! Не смей смотреть!

Девушка молниеносно исполнила приказ. Мужчина встал и помчался из комнаты, на ходу скидывая наручники и снимая кожаную удавку с почерневшей от застоя крови мошонки.

— Я не поняла! Правда! Я думала как лучше! — кричала вслед убегающему Кондрату расстроенная девушка. Когда жертва исчезла за дверью, она улыбнулась и выдохнула: — Не убьет же он меня, в самом деле? Денег-то хоть заплатит, Кондг-гат-дегенег-гат!

Девушка услышала, как откуда-то из-за дверей, в которых пропал хозяин, раздавался его отчаянный мат. Она боязливо оглядывалась, предполагая, возможен ли ее побег до возвращения взбешенного хозяина? Да нет, похоже, отсюда так запросто и не выберешься. Как говорится, ни окон, ни дверей! Что же, Ангелина перепутала клиента или нарочно ее подставила? А для чего? Она вроде бы ей еще ничего дурного не причинила.

Девушка подошла к своим вещам и достала визитку, которую перед началом сеанса размашисто вручил ей гостеприимный хозяин. «Сидеромов Вадим Ананьевич, генеральный директор…» О господи! Так это тот самый Вадик, конкурент ее отца! Вот так вляпалась! Вот так подхалтурила в садомазохистском жанре! Да, живой ей отсюда, пожалуй, и не выбраться!

Глава 35. Пользуйтесь магнитной картой!

— Я тебе так скажу: убийство — это поступок, для него нужна воля, и трудно его совершить бывает только в первый раз. Это как любая победа, она дается по-разному, но к ней надо стремиться. — Супертяжеловес из команды клоповцев, известный в городе и даже за его пределами под кличкой Мастино, налил себе еще водки и машинально, не спрашивая мнения соучастника трапезы, наполнил ему рюмку. — А после первого убийства, дальше уже — никакого мандража и никаких заморочек: аванс получил и — вперед! Давай, корень, за удачу!

— У матросов нет вопросов! Говорят, в жизни нужно попробовать все, ну… почти все. Что ж, раз нам это дело назначили — попробуем выполнить и не обосраться по-жидкому, как с Сашкой Кумировым. Я бы ему, парашнику, за эти финты по голове надавал! Ладно, поехали! — Альбинос по кличке Буль уступал своему напарнику килограммов тридцать в весе, но «в деле», как говорили ценители боев без правил, ничуть не уступал Мастино, в основном благодаря своей неукротимой агрессивности. Он чокнулся с возникшей перед его глазами стопкой и втянул в себя спиртное. Лицо его изменило бело-розовый цвет на красно-синий. Закусив соленым огурцом из егерского салата, Буль отер салфеткой влажные губы. — Я хочу у тебя вот что спросить: ты сам кого-нибудь убил?

— Это вопрос некорректный. — Щеки Мастино поползли вверх, возле глаз собрались рельефные морщинки, отчего кожа в этих местах стала похожа на вельвет в крупный рубчик, уголки губ приподнялись, подбородок усеяли мелкие бугорки, отчего он стал похож на очень крупную земляничину, лоб сморщился и покрылся блестками пота. Запахло. Мастино засмеялся, колыхаясь всеми своими ста тридцатью килограммами. — Тебе на него… — Хохот мешал бойцу продолжить. — Тебе на него никто и никогда однозначно не ответит. Ты бы к кому-нибудь из авторитетов так подошел и спросил: скажите, дядечка, а вы сколько народу замочили? Ага, вот он тебе и ответит! А я посмотрю! — Мастино снова затрясся.

— Ну а как можно ответить, если тебя вполне конкретно спрашивают: убивал или нет? Да или нет, правильно? Или что: забыл, убивал или нет, или забыл сколько? — Круглые сине-молочные глаза Буля от травм головы на ринге и в быту разошлись в стороны. Благодаря этому он напоминал несмышленого, несколько удивленного щенка или насупившегося теленка. — Мне кажется, здесь все может быть только однозначно.

— Да ну! Не в этом же дело! Какой ты простой, Буль! — Мастино выудил из вазочки салфетку и прижал ее к своему вспотевшему лбу. Сквозь тонкую бумагу тотчас проступили жирные пятна. — Ты лучше думай о том, как все грамотно сделать.

— А с чем мы пойдем? — Буль вооружился вилкой и ножом и начал резать сочное мясо, из которого от его усилий выступила густая кровь. — Тебе-то сказали?

— Не только сказали, но и показали и даже дали в руках подержать. — Мастино собрался снять салфетку, но она от его движения расползлась, и ему пришлось тереть свой лоб, чтобы избавить его от бумаги. — С обрезами пойдем, как в лихую годину!

— Не понял. — Буль недоверчиво направил на друга правый глаз, левый же плавно отплыл в сторону. — Это не слишком круто?

— Не слишком! Повторяю: с обрезами. — Пальцы Мастино быстрыми движениями катали бумагу и отщелкивали ее в стороны. — Берешь, скажем, дробовик, пилишь приклад, ствол, — по концовке получается обрез.

— Да знаю я, что такое «обрез»! Я-то думал, ты мне про что другое толкуешь! — повысил голос Буль. — А чего с обрезами-то? Что мы, зелеными братьями заделались? Или у пацанов в этот кон с мушкетами напряженка?

С мушкетами пока все в ажуре, только нам надо это кино так представить, будто сельская шпана нашего клиента приговорила. — Мастино оглядел свои руки и, убедившись, что на них больше не видно клочков салфетки, взял бутерброд с красной икрой. — У них там все уже разработано, как им надо: мы-то с тобой только исполнители чужой воли, так ведь?

— Так. А за что его? — Буль энергично жевал мясо, причмокивал и даже прикрывал глаза. — Классный харч!

— Ресторанная еда! — понимающе закивал Мастино, приканчивая бутерброд. — А я, думаешь, их спрашивал?! У нас любопытство знаешь на каком месте?

— Знаю. Значит, все ясно! — заключил Буль, словно подобный ответ мог ему действительно что-то разъяснить. — А кто он?

— Да какой-то старикан, — небрежно ответил Мастино. — А тебе-то не все ли равно? Баксами максают, что еще надо?

— Да, в общем-то, ничего. — Буль отложил приборы и осмотрел стол в поисках дальнейшей еды. — А ружья уже у нас?

— Да, в номере. Как позвонят, забираем, прыгаем в точило — и на работу. — Мастино налил себе минеральной воды и поднес стакан ко рту. — С одного ствола — в грудь, со второго — в голову. Запомнишь? Только напротив меня не становись!

— Ты меня за кого держишь? — улыбнулся Буль.

— Ладно, знаю, что ты умен. А ты не промахнешься? — Мастино сделал несколько быстрых глотков и вновь приготовился к беззаботному смеху.

— Балбес ты, Мастино, мне же куда удобней целиться, чем такому соколу, как ты! — скосил на партнера левый глаз Буль. — Мне второй глаз не мешает: я им, может быть, следующую цель отслеживаю!

— Вот именно, может быть! Ну давай-давай, отслеживай! — засмеялся Мастино. — Ты, брат, главное меня за вторую цель не сочти!

— А если мы его грохнем, нас потом не оприходуют? — Буль пододвинул к себе блюдо с оставшимся рыбным салатом и вновь вооружился вилкой. — Мне сказывали, что как дело сделано, так и исполнителя убирают.

— Это зависит от твоего уровня. Есть люди, которые по многу лет работают, и на них никто не посягает. — Мастино взял свою порцию экзотических фруктов в ликере. — Грамотно работаешь — дольше живешь! А если ты сам дров нарубишь или наследишь, на кого, скажи по совести, тогда пенять? Исчезай на пару лет, — авось про тебя забудут или уже тех, кому ты карты сбил, уберут. Здесь, парень, такой расклад! Нового ничего не предложишь!

— А нас в академию не законопатят? — Буль заметил движение на ресторанной сцене и повернулся туда правой щекой. — Такой финиш тоже, согласись, будет не в тему: первая мокруха — и сразу на нары!

— На это я могу тебе ответить только то, что сам от пацанов слышал: если ты чего-то стоишь, тебя откупят! А если нет, тогда это только твои проблемы. Сам лохонулся — сам выкручивайся. — Мастино пытался выловить из вазочки половинку персика, но она настойчиво соскальзывала с его ложки. — Кстати, сейчас что в тюрьме, что в зоне главный козырь — бабки! Ну почти главный, если за тобой ничего такого нет, за что сами пацаны тебя вправе осудить. Будет у тебя с воли подогрев — будешь жить как человек; нет — тогда это дело случая. А насчет срока не беспокойся! Ну дадут тебе десятку, вышку-то по нашей теме отменили! А братва тебя через месяц выкупит! Или на твое место кого-нибудь упакуют, а мы с тобой будем где-нибудь в Праге сидеть, чешское пиво сосать и пражскими колбасками закусывать, — вечный кайф, да и только!

На эстраде появилась группа музыкантов. Зазвучала музыка. Обозначились первые танцующие фигуры. Раздалось кроткое пение мобильного телефона. Мастино взял трубку и ответственно свел густые, колющие пространство брови. Из-за грохота дискотеки Буль не слышал, о чем говорит его напарник, но догадался, что речь идет об их сегодняшнем задании. Мастино закивал, словно те, что находились по другую сторону телефонной связи, могли сейчас наблюдать за его поведением и по достоинству оценить выказанное усердие.

— Поканали, брат! — Мастино сунул трубку в карман пиджака, взял со стула длиннополое пальто и встал со стула. — Труба зовет!

— Может, еще по полташке на счастье? — неуверенно предложил Буль. — Налить?

— Кому на счастье, а кому на погибель, — равнодушно произнес Мастино и направился к выходу. — Нет, бухать больше не надо! Мы сюда не нажраться пришли, а к работе подготовиться. Для этого дела надо созреть, но не переборщить, а то из тебя будет никакой охотник. Топай за мной!

Они вышли в холл, вызвали лифт и поднялись на свой этаж. Когда друзья шли по коридору, то им встретился невысокий мужчина в брезентовом плаще. Его лицо затенял поднятый капюшон.

— Вот это по кайфу! — заключил Мастино. — Один — ноль!

— Что по кайфу? — не понял Буль. — Ты это о чем?

— О том, что мы с тобой на этаже рыбака встретили! Значит, будет удача! Что ж ты, дружбачок, примет не знаешь?! — Мастино достал магнитную карту и открыл ею дверь. — Бери свою хлопушку и прячь за пазуху. Вниз и в машину! Скоро мы разбогатеем!

Глава 36. Начало войны

— Я тупею! Я тупею от этой работы, от этих людей, от этой жизни! Ты не представляешь, как в детстве, да что там в детстве — еще два года назад я так остро и незабываемо воспринимал краски и звуки окружающего мира, его запахи, его фантастические посулы… С каким трепетом, восторгом всматривался я в лица людей, — они сошли ко мне со страниц Гоголя и Достоевского! Я часами блуждал по городу и хмелел от своего соглядатайства за чужой жизнью! Торговцы и нищие, депутаты и проститутки, менты и наркоманы, — я знал про них все, я распоряжался их судьбами, я был автор! Я знал, что их жизнь начинается только тогда, когда я обращаю на них свое внимание, и замирают они в тех же позах — кто с пирожком, кто с истекающей дымом сигаретой — в тот миг, когда я почему-либо начинаю терять к ним свой колдовской интерес. — Геродот затянулся, плавно изъял сигарету из резко очерченного рта и, скосив к носу серо-голубые глаза, посмотрел на призывно мерцающий огонек. — Встретив очередной колоритный персонаж, я еле сдерживался от обморока, так захватывало дух, так билось сердце, так плавился мозг! Я отчетливо понимал, что никто вокруг меня не видит и не слышит того, что вижу и слышу я, что никому вокруг, увы, не дано моего зрения, моей памяти на мельчайшие, неуловимые для простого смертного детали, моего умения воспроизводить жизнь посредством пера и бумаги. Тогда я помнил все, и меня даже нисколько не удивляло, что на моем «жестком диске» можно уместить столько информации, включая рисунок паркета, которым я любовался в двухлетнем возрасте, и росу, которая искрилась на солнце перед зачарованными глазами пятилетнего дачника, и девичий взгляд, брошенный из вечности в вечность, который блеснул в толпе перед восьмилетним прохожим.

— Слушай, а почему ты пишешь? Ну как это у тебя вообще получается? — Еремей раскрыл ладонь левой руки, а правой с нарастающей силой опускал на нее резиновую дубинку. — Я вот тоже иногда пытаюсь что-нибудь сочинить или просто записать то, что было, ну то, что на меня подействовало. Пока ходишь, думаешь, кажется, забойные мысли сейчас весь кумпол разорвут. А как сядешь, бумагу перед клювом расстелешь, автомат возьмешь, — а слов-то и нет! В голове — тормоз! Натуральная босота! Если не секрет, скажи, откуда у тебя слова берутся?

Знаешь, я сам часто об этом думаю, почему одни могут писать, а другие — нет. Мне уже жаловались люди на то, что у них слова не рифмуются или проза не идет, — а для меня это даже странно! Я ведь все время что-то про себя пишу: у меня внутри целое бюро работает! А пишут, по-моему, знаешь из-за чего? По очень простой причине: человека не устраивает тот мир, в котором он оказался! Вот и создает этот в чем-то, как правило, ущербный человек свою модель мироздания, придумывает ситуации, распоряжается людскими судьбами. — Сидеромов еще раз насладился своей коричневой сигаретой и бросил ее в направлении железобетонной уличной урны, волею судьбы продолжающей свою службу в сторожевой заводской будке. — А потом-то, глянь: исторические фигуры с годами замыливаются, а какие-то Гулливеры да Буратино становятся с каждым веком все более живыми, осязаемыми персонажами! Да и исторические личности становятся нам известны благодаря кому? Тому же литератору, который взял да и запечатлел нам того или иного короля или людоеда. Конечно, в этих случаях не стоит уповать на объективность именитых или безвестных авторов, — что-то можно принять на веру, а с чем-то, конечно, можно и не согласиться. Я убежден, что писать беспристрастно невозможно! И потом, это же в любом случае образы! Что-то про них обязательно будет недосказано, а что-то явно преувеличено. Согласен?

— Согласен. Хорошо, а как люди пишут за каких-то животных? Ты что, тоже можешь написать рассказ от лица этой табуретки? — Уздечкин увеличил свое оружие усмирения до максимальной длины и стал окончанием дубинки тереть себе спину. — После вчерашнего зудит… А как мужики за баб пишут? Ощущения-то разные?! Или взрослый за ребенка: ты что, все о себе помнишь?

— Да, я помню все, но, между прочим, несколько выборочно. Какие были крылышки у стрекозы, которую я в четыре года поймал, помню, а что ел три дня назад на завтрак — нет. Мне кажется, человеческая память сама отбирает то, что для человека наиболее важно. Математику — одно. Скрипачу — другое. В зависимости от настройки. Вообще я себя помню с одного года. Почему я в этом так уверен? Потому что бабушка мне говорила, что именно в этом возрасте меня за щеку укусил соседский спаниель. Видишь шрам под глазом? — Геродот прижал большим пальцем левой руки округлость своей выдающейся скулы, а указательным — висок и растянул свою смуглую кожу, очевидно считая, что его шрам станет так более удобным для обозрения. — Ну вот, а я прекрасно помню, как меня в больнице кололи в живот. Кто и что говорил, как окружавшие меня люди выглядели, не помню, а вот как кололи — помню. И еще помню, как я сидел на полу, а может быть, на маленьком детском стульчике, а вокруг меня сновали люди в белых халатах. Как парусники вокруг пловца.

— Ну хорошо, а как люди этому учатся? Что, есть такие специальные курсы или институт? — Уздечкин уменьшил дубинку и повесил ее за пояс. — Ну вот боксу могут научить, стрельбе, а этому как?

— Да есть, конечно. Вон, в Москве Литературный институт работает, который еще Максим Горький основал. В наш универ можно на журналистику или филфак поступить. Но главное-то не в этом. Есть такая формула: писать не учат! — Сидеромов встал с засаленной табуретки, оправил камуфляж и скосился на свое сомнительное отражение в увешанном паутиной треснутом оконном стекле. — Если тебе есть чем поделиться с другими людьми, ты сядешь и будешь писать, а если нет — все псевдотворческие потуги, я думаю, тщетны.

— Слушай, а если ты все время разный, ну как ты сам выражаешься: сегодня — чайник, завтра — пенсионер, позже — вампир, — вольтануться-то нельзя? — Еремей тоже окинул взглядом крепкую, но не такую могучую, как у него самого, фигуру друга и посмотрел на свои опухшие после ночной битвы кулаки. — Ты сам себя по концовке не боишься потерять?

— Чем больше я пишу, то есть чем глубже погружаюсь в мир чужих судеб, тем яснее чувствую, что у меня нет своего собственного лица, нет желаний, нет убеждений. Сейчас я понимаю, что это началось у меня в детстве: я постоянно закрывал свое лицо чьей-то маской и играл чью-то, но не свою роль. Я подражал тем людям, животным, даже предметам, которые производили на меня ощутимое впечатление, я копировал их речь, манеры. Иногда мне даже казалось, что у меня проявляется внешнее сходство с каким-то негодным старикашкой-педофилом или сожженным молнией деревом, с вывихнутыми ветром разлапистыми ветвями. Ты мне можешь и не поверить, но я уверен, бывали случаи, когда меня вполне могли спутать с одним из моих оригиналов. — Сидеромов лукаво глянул на собеседника и улыбнулся. — А безумие меня не пугает. На людей посмотришь, так среди них нормальный человек — чрезвычайно редкий случай. Я ведь работаю не ради того, чтобы добиться каких-то почестей или поразить мир, — нет, мне действительно бывает необходимо поделиться с кем-то версией того или иного созревшего во мне героя или сюжета.

— У нас с тобой сегодня такая задушевка пошла, что я решил с тобой одной темой поделиться. О своей первой любви. Давай я тебе про нее расскажу, а ты напишешь. Ну если не сейчас напишешь, значит, потом. Я в армии эту историю полгода рассказывал. Такое бывает раз в жизни. Теперь я знаю, что сильнее этого чувства в своей жизни ничего уже не испытаю. У нас в школе была одна девчонка. Катя Драч. Тощая, длинная — жердина. В День армии в школе был вечер. На него Катька пришла вдвоем с девчонкой. От вида этой новенькой все наши просто обалдели. Знаешь, я не могу тебе сказать, что в ней такого, потому что тут надо учитывать не только внешность, но и характер, все ее поведение. Кстати, вы с ней по характеру чем-то похожи: для нее также не существует тех ценностей, которые есть для всех, ну деньги там, тряпки, а сама она как не от мира сего. Ее зовут Дарья. Все ребята в нее сразу влюбились. Все приглашали ее на танец, и с каждым она танцевала. Одета она была по последней моде, а я как пошел в школу, так и на вечер явился: джинсы старые, с дырами, ботинки в грязи. Я ее тоже пригласил. Держалась она со всеми во время танца одинаково: одна рука на талии, другая — на плече, и никаких прижиманий, ничего такого. — Уздечкин замолчал, словно к чему-то прислушиваясь или давая возможность что-либо сказать своему поверенному в сердечных делах. Геродот молчал, склонив голову на согнутую и поставленную на стол руку. Еремей вздохнул и продолжил: — После вечера я пошел ее провожать, потом мы с ней гуляли, но она единственная девчонка, с которой у меня ничего не было. К тому же я так ее до конца и не понял. Перед тем как уйти в армию, я виделся с Дашей. На работе получил деньги. Тысячи полторы. Зарядил такси. Водила — какой-то бывший инженер. Я объяснил ему, что мне надо. Заехали за Дашей. Вначале поехали кататься по городу. Я вышел около магазина, взял бутылку шампанского, конфет шоколадных и блок сигарет. Поехали за город. Я попросил шефа зарулить куда-нибудь, где можно хорошо посидеть на природе с девчонкой. Заехали в лес. Потом поехали мимо поля. Опять лес. Озеро. Водила спросил, заехать ли за нами вечерком? Я сказал — не надо. Мы походили вокруг озера. Потом сели. Выпили шампанского. Покурили. Она вдруг сказала, чтобы я ушел и погулял по лесу. Она хотела остаться одна. Я поболтался какое-то время. Вернулся. Она лежала на траве с закрытыми глазами. Я сказал что-то. Она не ответила.

Я сел рядом. Закурил. Теперь я думаю, что это был как раз тот момент, когда между нами могло что-то произойти. Зря я им, конечно, не воспользовался. Через какое-то время она поднялась, сказала, что теперь ей хочется уехать. Мы дошли до шоссе. Я взял такси. Когда ехали, она сказала, что я ее в армии непременно забуду, вернусь и даже не зайду. Я спросил, будет ли она писать мне? Сказала — не знает. Потом вдруг велела мне закрыть глаза и протянуть руку, а потом зажать то, что она мне даст, и не смотреть, пока мы не расстанемся. Когда подъехали к ее дому, я почувствовал, что сейчас все закончится, что это было самое лучшее в наших отношениях и дальше уже ничего подобного не будет. Выходя из машины, она попросила меня не провожать ее. Я вылез и сел на капот. Она дошла до парадной, повернулась вдруг и закричала, чтобы я уходил. А я, точно пьяный, заорал, что не уйду никогда, а буду стоять тут, пока она не согласится выйти за меня замуж. Я отпустил машину и побежал к ней. Она не ушла и вообще не двигалась с места, словно ее что-то не пускало. «Я же тебе сказала: уходи! — повторила она мне, когда я подошел. — Уходи, пожалуйста. Я тебя прошу. Ты же видишь, что я ничего не могу с собой сделать!» И заплакала. А кругом — люди. Представляешь, какое зрелище! «Ну, раз ты просишь, я уйду», — сказал я, повернулся и пошел. И ты знаешь, ни разу не обернулся. Я решил, что не оглянусь, если она меня не позовет, а она не окликнула. Я решил, что пойду в ресторан и напьюсь до смерти. Взял машину и только тут обратил внимание на то, что в моей руке что-то зажато. Я разогнул кисть — на ладони лежал флакончик духов. И ты знаешь, только тут я все понял. На нем было написано: «Первый поцелуй». Ни в какой ресторан я после этого не поехал, а вылез на Стрелке и до утра прошлялся по городу, а на следующий день мне нужно было в военкомат, и я только успел заехать домой переодеться и проститься с матерью. Из армии я ей написал восемьдесят два письма. Ты знаешь, я даже не ждал ответа, а просто посылал подряд или через день письма. Почти в каждом были стихи. Некоторые письма были целиком сложены из стихотворений. Не стану тебе их сейчас все читать, они мне теперь самому смешны, но в них содержалось как раз то, что составляло тогда мою жизнь, а главное, мое отношение к Дашке. От нее я получил только одно письмо, в котором она желала мне благополучного возвращения домой и писала о том, что мы вполне могли быть отличными друзьями. И так несколько раз на листе — друзьями.

— Я человек язвительный. У литераторов вообще, я тебе скажу, нет ничего святого. А знаешь почему? В немалой степени потому, что вас, читателей, очень трудно расшевелить, заставить страдать и искренне плакать. Вот нам и приходится спекулировать самыми святыми вещами, нагнетать человеческие страсти до немыслимых размеров, сочинять образцы коварства и благородства, фальсифицировать жизнеописания грешников и святых. Я думаю, ты на меня не обидишься, если я тебе прочитаю одно из своих, как я выражаюсь, ранних стихотворений. Я, конечно, тоже был влюблен. И не один раз. И вот после очередного разочарования я написал такую штуку. — Геродот потер виски, поднял руки над головой, словно пытаясь расслышать в многоголосии рифм именно те, которые ему сейчас требуются, и начал:

— Нормально. — В руках Уздечкина возникла пачка сигарет. Он крутил ее, мял и поглаживал, очевидно собираясь в итоге распаковать. — Ты еще не все дослушал. Когда я вернулся, включаю как-то телевизор: экран еще не засветился, а я уже слышу голос, и это ее голос! Представляешь? А потом и ее показывают, мою единственную любовь. И кто она, как ты думаешь? Лолита Руссо!

— Звезда голубого экрана! — Геродот в ответ только прикрыл глаза и помотал головой. После этого он тяжело вздохнул и с возможным пониманием посмотрел на друга. — Интересно, она сейчас одна или с кем-то?

— Мне почему-то это тоже интересно. — Еремей вдруг насторожился, вытянул мускулистую шею и указал в окно длинными, но загадочно изящными по сравнению с вызывающе грубым телосложением пальцами. — Позырь, что это за бивень к нам мчится?

— По-моему, это Марик. А с чего он вдруг врубил пятую передачу? — Геродот стал внимательно следить за перемещением Клептоняна. — Он смешно бегает: ножки маленькие, будто колеса у «Оки». Ты, если хочешь, возьми эту тетрадь. В ней мои рукописи. Почитай, когда настроение образуется. Потом свое мнение выскажешь. Обрати внимание на сценарии «Пушная ферма» и «Дом лесника». Я думаю, из них могут получиться неплохие сериалы. Уверен, народ такие вещи будет поглощать запоем!

— Спасибо. Будет время, обязательно полистаю. Сэнсэй мне тут галчил, что он через день по двадцать пять километров пробегает, а по выходным, на даче, — по пятьдесят. — Уздечкин закурил и протянул другу разверстую пачку. — А я думаю, что он мне уши трет, так же как со смертельными боями.

— Я пока еще от Марика о таких сновидениях не слышал. — Сидеромов вдохновенно затянулся и скосился на урну, которая за время их дежурства оказалась полностью забита упаковками от сигарет и полиэтиленовыми бутылками из-под напитков. Отработанной друзьями жвачкой были заклеены бесчисленные головы бойцов ВОХРа, образцово-показательно выполняющих на картонных плакатах всевозможные уставные действия.

Да якобы его ученики бодаются за балабаны в каком-то закрытом клубе, пока один из бойцов не выстречится, а то и дуба, в натуре, не врежет. — Еремей сжал веки, явно борясь со сном. — Сейчас бы телку клевую помять или заземлиться до утра, даже не знаю, что бы и выбрал?

— А-а-а… — протянул Геродот и вдруг заорал во весь голос: — Сэнсэй, рэй!

Дверь распахнулась, и на пороге предстал непривычно порозовевший Клептонян. Уздечкин воспрял от мгновенно окутавшего его сна и тотчас заулыбался, готовя для вошедшего традиционную шутку.

— Пацаны, там уже бойня началась! — Марк серьезно запыхался, и выпаленная им фраза получилась вдвойне неразборчивой. Впрочем, коллеги уже привыкли различать его быструю речь и, не теряя веселости, стали собираться. Клептонян тоже хранил свой, как он выражался, «анатомический» оскал. — Была команда соскочить со всех постов и обеспечить личную безопасность Засыпного и Сидеромова! Не тебя, Геродот, а твоего высокопоставленного папаши. Ты — следующий!

— Спасибо, что сказал! — с подчеркнутым безразличием буркнул Сидиров. — Непонятно только, кому он нужен?

— Наших-то уже всех положили? — с видимым участием спросил Еремей. — Гера, у нас пивца не завалялось?

— Естественно. А меня чуть не взяли в заложники. — Марк запрокинул могучую голову, которая, казалось, способна перевесить его миниатюрное тело, и, словно полоща горло, засмеялся, что походило на стук дятла в лесу. — А Старый не прибегал? Я все время видел впереди его спину, а потом она выпала из поля моего зрения.

— Муфики! Вы что, обалдели?! — Рашид ворвался в помещение и тотчас стал вращать глазами, словно пытаясь обнаружить здесь нечто для себя крайне необходимое. — Там уже волынами мафут, а вы тут байки травите'.

Речь Мясигина из-за отсутствия по крайней мере половины зубов была еще менее доступна, чем у его предшественника, тем более что Рашид к тому же просвистывал буквы «ж», «з», «с», «ф», «ц», «ш» и, естественно, «щ». Это, кстати, было одним из излюбленных мотивов Еремея для инсценировок на тему Рашида.

— Старый, ты нас не понял. — Клептонян склонил голову набок, посмотрел вниз, словно изучая свои детские ботинки на очень высокой подошве, и направился к выходу. — Мы просто выходим на низкий старт.

Марк действительно покинул караульную избушку. Ребята перемигнулись и отправились следом. Клептонян уверенно засеменил вдоль ковша и стал маневрировать между судов, водруженных на стапелях. Вскоре Марк свернул к огромному темному пятну одного из цеховых зданий. Рашид сопел, но не оспаривал лидерства Сэнсэя. Геродот и Еремей пользовались моментом, когда оказывались вне зоны видимости своих напарников, и пародировали их быстрыми выразительными жестами. Вскоре охранники заметили стаю из десяти-двенадцати собак, которые с молчаливой решимостью двигались следом.

— Интересно, сии братья меньшие с нами или за нами? — Геродот сгримасничал, усугубив и без того заметную асимметрию лица. Он не рассчитывал на зрителя, а просто привык использовать выразительную мимику.

— Они схавают того, кто споткнется, — выдохнул Еремей и тотчас засмеялся возможному содержанию юмора в своих довольно случайных словах. — Держите баланс, мужики!

Пробежав вдоль цеха, группа устремилась вслед за своим вожаком в лабиринт, образованный разнокалиберными контейнерами, и вскоре вновь оказалась на берегу ковша, только с другой его стороны. Клептонян вдруг мгновенно замер, словно окаменел, рискуя быть сбитым остальной командой, не рассчитывавшей на такой маневр.

— Ты чего тормозишь, как обшабашенный?! — громко, но не злобно, а, как всегда, словно играючи закричал Еремей. — Хорошо с нами еще Тарана нет, а то бы он тебя точно с разбегу запрессовал!

— Пацаны! — Марк с самурайским бесстрастием боролся с одышкой и пытался сделать вид, что он сохраняет равновесие своего сэнсэйского духа вопреки непредсказуемой, нервозной обстановке. — Когда они нас увидят, вы должны делать вот такой жест, как будто хлопушку поправляете. — Клептонян прижал левую руку к кожаной куртке и провел ладонью по груди. — Или резко суйте руку за пазуху и сурово осматривайтесь, будто прикидываете, хватит ли у вас на всю орду свистулек.

— Чуфь это, Марик! — Рашид также испытывал сложности с дыханием, отирал лицо платком и прыскал над верхней губой из карманного дезодоранта. — Только ты руку в карман фунефь, тут они тебя и фамакфают!

— А почему вы решили, что они вооружены? — Геродот достал сигареты и предложил компании присоединиться. Рашид с готовностью принял угощение, а некурящий Клептонян отстранил миниатюрной рукой воображаемую отраву. — Мне кажется, все это какой-то блеф, а нас сюда прислали, чтобы капусту со здешнего начальства состричь.

— Наша контора всегда классически разводит, — поддержал друга Еремей. — С барыг снимут десять косарей зеленых, а нам смену по сто пятьдесят деревянных закроют!

— Господа, вы, наверное, во многом правы, но нам надо спешить. Мы уже у цели. Нас с нетерпением ждут. — Марк повернулся, очевидно по ошибке, в обратную сторону и резво потрусил по колее между ребристыми контейнерами. — Подтягивайтесь!

— Ё-мое! — гикнул Еремей и указал рукой с незабываемо огромной кистью в сторону законсервированного подо льдом водоема. — Да там мужички подледным ловом озабочены! Мы, бывало, с батяней тоже такое дело практиковали.

На свежем снегу, покрывшем лед, словно поролон фанеру, скопище темных контуров напоминало уютно рассевшихся медведей. Во всей композиции было невозможно уловить хоть какое-либо движение. Все выглядело незыблемо, как на чьей-то весьма убедительной картине.

— Ну и фто ты фтоифь?! — Рашид подошел ближе всех к береговому откосу и надменно всматривался в неразличимые при этих условиях для его ущербных глаз пятна. — Давай дуй к ним! А наф потом на уху приглафифь!

— Внимайте, мальчишки! Какой смысл охранять этот усопший гигант пятилеток, если на его территорию можно пробраться по льду? — Геродот с пониманием, как доктор больного, оценил остальных членов группы. — Это их местная дорога жизни.

— Я думаю, уважаемый коллега, — заранее начал запрокидывать назад голову для предстоящего смешка Марк, — весь этот лед — сплошная маскировка и провокация. А товарищи рыбаки — наши люди, причем проверенные в довольно-таки серьезных делах. А вообще-то, если вы не против, давайте все-таки поищем место боя.

Ребята вновь сорвались с места, еще попетляли и вторглись в заснеженный заводской парк с остатками стендов ветеранов и героев войны. На их пути полыхало пламя. Около него притулились на корточках несколько нищенски одетых фигур, которые что-то крутили над огнем. Над сидящими высилась болезненно полная женщина в форменном пальто бойца ВОХР. Пробегая мимо группы, охранники различили собачью тушу.

— Молодые, красивые, куревом, по случаю, не богаты? — От нищих отделилась женщина в шинели и шагнула в сторону бегущих. — Мясца не хотите? Куда вы так спешите?

— Мы — спортсмены: табак не курим, мяса не едим! — отозвался Сэнсэй. — Не обессудьте, мамаша!

— Тоня, ты чего там, мужиков для нас клеишь? — раздался от огня низкий, немного мультяшный голосок. — Слышь, Жанка, нам Ремнева сейчас хахалей подгонит!

— А ты их спроси, они нашего Митрофана Нетаковича не встречали? Чего-то он опять запропастился! — возмущенно разнесся высокий женский нервно-капризный голос. — Мы тут ему знатный ужин готовим, а он не по бабам ли пошел?

В ответ раздались мрачная брань и зловещий смех. Слышались еще какие-то фразы, но они были уже неразличимы из-за большого расстояния.

— Голошмыги-то до чего оборзели: на вечном огне себе мандруху готовят! — прокричал на ходу Уздечкин, когда разрушенный заводской мемориал остался позади охранников. — Говорят, в малых городах вообще ни одной собаки не осталось!

— Они бы и тебя софрали, глафом не моргнули! — выпалил Рашид и остановился. — Фэнфэй, куда ты наф фаманил? Мы фдефь с тобой никогда не были!

— Ни трубы, ни рации, ни сигнальной ракеты! — Геродот встал вместе со всеми около темной подворотни. — Да мы что, заблудились? Давайте залезем на какую-нибудь крышу и посмотрим, где здесь что находится. А то так можно до утра носиться!

Неожиданно густой мрак подворотни прорвал сочный серебристо-желтый свет. Раздались голоса. Охранники насторожились. Клептонян принял свою излюбленную низкую стойку, закатал кулаки, завел их под мышки и шумно задышал, настраиваясь на поединок.

Глава 37. Назло коварному врагу!

«Работая в первичной ячейке районного отделения Общества инвалидов, я стала жертвой жестокого антисоветского эксперимента. Этому же эксперименту в разные годы жизни и в разных географических точках подвергались и другие нуждающиеся в доврачебной и врачебной помощи люди из социально уязвимых слоев населения. В эти же слои внесли и меня, как пострадавшую от бесчеловечной бомбардировки американскими стервятниками безъядерных городов Хиросима и Нагасаки. Когда в нашем стационаре построили барокамеру, меня силой в нее затащили и пропустили через все физическое тело ток, так что и без того больные ноги оказались под землей, но главное было в том, что свое слово, данное приснившейся мне матери, я с честью сдержала.

За все время моей работы, имея скромную ставку, вопреки сверхурочным часам моего постоянного усердия, зарплату мне всегда начисляли неверно, и приходилось выяснять, а потом мне выдавали по поддельному расходному ордеру и обезличенной ведомости.

Когда у меня случилась травма, то акта не составили, а была устная договоренность платить мне причитающийся коэффициент из фонда председателя ячейки, имевшего личный автомобиль «москвич» и бревенчатую дачу на шести сотках в поселке Тайцы Гатчинского района Ленинградской области.

Я стала замечать, что в одни дни получаю оговоренную сумму, а в другие дни — нет, но за меня кто-то все равно расписывается и за «мертвую душу», и на классной доске во время уроков чистописания. Когда мы шли по коридору мимо бухгалтерского сейфа, я поругалась с кассиром, и выплаты прекратились любым лицам, даже подставным и по телефону, а телевизор у меня стоит на кухне, и я включаю его, чтобы не пропустить погоду.

В СОБЕСе и Обществе инвалидов мне изредка помогали, а потом мне неправильно назначили пенсию, и пришла команда свыше сделать грамотный перерасчет с привлечением независимых экспертов и миротворческих сил добровольного сообщества ЮНЕСКО. СОБЕС заверил новую пенсию, а женщина-счетовод с усиками шепнула мне на ухо, чтобы я принесла справку на всю общую сумму за пять лет и с учетом льгот блокадника, инвалида и ветерана труда. Я тогда сказала, что не могу допустить должностного подлога, поскольку она в годы НЭПа действительно привлекалась к уголовной ответственности и была выслана к певцам Козину и Руслановой. Поэтому счетовод, которая сейчас стоит каменная перед бывшим зданием исполкома, если потребуется на суде или в вышестоящих инстанциях, вплоть до Нюрнбергского процесса, сможет законным образом подтвердить, если это действительно надо, что я — это я, а не ночная бабочка из современных академий. Поскольку я и работала в каждый отчетный месяц по двести с лишним часов сверхурочных, и ни разу не могла себе позволить полноценное участие во всеобщем дне здоровья.

Итак, я все эти годы (начиная с Перестройки и нашего покаяния перед братскими и не братскими народами всей Земли) получала искусственно заниженную пенсию. Несмотря на интриги за моей спиной и явные репрессии, я, как правильная дочь и ответственная мать, старалась продолжать общественную работу на пользу общего дела, участвовала во всех мероприятиях и выезжала с группой животных в пионерские лагеря, куда дворовый комитет направлял и моих малолетних внучат.

На протяжении всей своей сознательной жизни я веду борьбу с вредителями нашей Родины, так как они бессовестно разлагают огромные массы людей, прикрываясь религией, а я противостояла вредному и ненужному для нашего правильного общества, и бездушные чиновники, снова не проверив фактов, набросились на меня. Я им ответила: «Если я уйду, то с большой пользой для Матери-Родины и для всего миролюбивого советского народа-труженика!»

Мне чего только не делали, какой вредоносной гадости не давали, вплоть до того, что под видом святой воды напоили куриным пометом. Тогда я встала под полную нагрузку тока в рентгеновском кабинете и использовала осколок врага, о котором никто ничего еще не знал, и вся нефть осталась в Советском Союзе, ибо слово свое я опять сдержала по всем правилам. В ответ мне был нанесен мощный удар в спину и в количестве трех раз был причинен перелом руки, и я, не имея больше сил и терпения, тут же упала. Воспользовавшись моей временной беспомощностью и фактической нетрудоспособностью, мне прямо в глаза через смотровой люк выдали весь луч рентгена с полной нагрузкой, от которого заживо сгорели великие физики брат и сестра Кюри. Зацвел Тунгусский метеорит, ввиду чего очень большая площадь станет полезной для нашего общества развитого реального социализма. СЛОВО СДЕРЖАЛА, ПОЭТОМУ ПРОШУ СЧИТАТЬ МЕНЯ РАБОТАЮЩЕЙ ВСЕ ЭТИ ГОДЫ ВО ИМЯ МИРА НА ЗЕМЛЕ!

Я оправдала с честью и не посрамила комсомольцев пятидесятых годов! Поэтому прошу меня оформить с сохранением пенсии и всех заслуженных трудовой и честной жизнью льгот в качестве сторожа или дежурной, так чтобы одни сутки дежурить, а трое дома. А работать я могу из дома, потому что уже много лет вижу и слышу все на расстоянии, а знаю обо всех не понаслышке, а от достоверного голоса, по высшей команде доносящего мне все сведения на каждого жителя нашей планеты. И назначить или возобновить мне выплату денежного пособия и пересмотреть нищенскую, унизительную пенсию. Отметить мое участие в захвате Зимнего Дворца от враждебно настроенного, продажного Временного правительства, заслуги в становлении народного хозяйства и обороны на Невском пятачке! Прошу не забыть о моем участии в Финской войне, вспомнить, как я тушила на крышах осажденного города трех революций фашистские зажигалки и много лет в глубоком тылу врага выполняла все, что говорила МАТЬ моя, и всем бойцам, которых нет уже в живых и нет в мертвых, ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ!!!

Выполняя ответственное задание, я собирала соль для партизан и была связной, приносила самые различные сведения, отправлялась за тысячи километров и более в глубокий тыл врага, чтобы узнать время и место передвижения фашистских войск и когда людей, томящихся в застенках гестапо, собираются пустить в расход. В частности, агент Третьего Рейха, мой бывший зять, Ремнев Корней Степанович. Поэтому в 1946 году я расшевелила тех, которые хотели воспользоваться смертью от вынужденного голода. Все ценные картины моей бабушки были отданы на хранение, а их присвоили, так как они захотели меня убрать, чтобы я не помнила своего родства и причастности к свершениям, но это им не удалось, я выжила назло смертельным врагам и на радость людям доброй воли. А слово свое я сдержала по всем правилам:

1. УСЛОВИЕМ ДОЛЖНА БЫТЬ РАТИФИКАЦИЯ И ПОДПИСАНИЕ ДОГОВОРА О СОХРАНЕНИИ ВСЕГО БОЕВОГО ОРУЖИЯ НАШЕЙ БЕСКРАЙНЕЙ МНОГОНАЦИОНАЛЬНОЙ РОДИНЫ.

2. ВОЗВРАТИТЬ ВСЕ ЦЕННОСТИ, НЕ УТРАЧЕННЫЕ ВОЙНОЙ. ВСЕМ, ВСЕМ ОБЯЗАТЕЛЬНО!!!

3. ДОГОВОР РАЗОРУЖЕНИЯ НА ВСЕ ВИДЫ ЯДЕРНОГО, ТЕРМИЧЕСКОГО, БАКТЕРИОЛОГИЧЕСКОГО,ВОДОРОДНОГО, ХИМИЧЕСКОГО, НЕЙТРОННОГО,ПСИХИЧЕСКОГО, РЕЛИГИОЗНОГО ОРУЖИЯ!!!

Так как мне предстоит очень большой бой, может быть последний, ибо по телефону пообещали полмиллиона разваливших весь мир долларов за мою голову, чтобы убрать бескриминально, из тех, кто лично знает, и без поддержки моего коллектива я просто не смогу выстоять в нереальной борьбе. Прошу оказать поддержку. Когда хоронили Урицкого, мой дед принимал участие в похоронах и мне сказал: «Сила наша в единстве духа коллектива, помни об этом!» А так как народ с основания РУСИ оборонял монастыри и поместья, то еще при легендарном Ермаке дед знал секрет дамасской стали. Тот завет надо обязательно выполнять. Так из моей машины «Волги» надо отлить ГЕРБЫ СОВЕТСКОГО СОЮЗА на все пограничные столбы, да так, чтобы лучи от герба прямо в землю уходили! И чтобы сталеплавильщик также был членом партии, то будет он славен своим умением, а я терпением. Очень, очень надо! Да у нас, Свальных, пол-Урала и Сибири и в Рязани прямые дяди, тети, все были и сейчас есть депутаты города Кирова, бывшей Вятки, работники КГБ-ФСБ, дядя в городе Ленинграде-Петербурге имеет три ордена Революции, старый, матерый большевик. Да и отец мой был другом Ленина В. И. (Ульянова В. И.), Сталина (Пржевальского-Дугашвили-Чавчавадзе-Хуссейна), работал под личным руководством товарища Алилуева, был надежным другом и соратником Силиванова, начальника канцелярии Кремля!!!

Когда Ленин и ЦКа издали указ об изъятии золота у церквей, а попы не хотели отдавать и подвели ток к ступенькам, то пока не пришел отец, всю их химию разгадал, и все золото было доставлено в Смольный на нужды Революции, и радость была большая у всех членов ЦК. Мать моя со дня рождения находилась в детском доме. В 1912 году царь Николай за прятание прокламаций посадил ее в Петропавловскую крепость. Мать была другом Ленина В. И., работала старшим преподавателем ВЧКа у Дзержинского Ф. Э. (сейчас не помню название этого фильма), другом Жданова и также Сталина и Алилуева-Силиванова. Ее доподлинные слова: «Помни заслуги родителей! ЖИВИ! Постарайся ВСЕ ДЛЯ РОДИНЫ!» Выполняя ответственное задание по уничтожению атомной бомбы, мать моя в 1944 году погибла, вырвала последний шанс у фашистов, а я жила одна, работала с 1953 года, член профсоюза.

Взяв у меня вещи, на что даже морального права не имеют, ПОМЕТИЛИ ЗРЯ!!! Из чего страдают безобидные, ибо я пришла в церковь, сказала: «Ответ носите с собой, а разве все с собой унесешь?» Тогда я ответила: «Какие бы мне условия ни дали, самое правильное ОБЩЕСТВО на Земле наше!!!» А где члены партии? Почему они не заступятся??? А у меня угоняли машину, хотя застрахована, и заявление подано своевременно, а страховку не выплатили. И как только я узнала, старалась партком поставить в известность. А тут пришла и просто спросила: когда пойдем к Романову? Дней остается мало, ратифицирование договора слишком близко! А поп отбежал в сторону: «Не знаю!» А кто знает? Один отдыхает, другой обогащается, и отлично знают, что все чинно по закону, что построено на мне. Одно в помощь нашей ПАРТИИ и моему МНОГОНАЦИОНАЛЬНОМУ НАРОДУ!!!

А не проще было бы все на место поставить???

ОТ ВСЕХ ЛЮДЕЙ ПЛАНЕТЫ присланы от всех культов на ЗЕМЛЕ!!!

1. За 2 войны ПИОНЕР ГЕРОЯ!!!

2. За труд мой ТРУДОВОГО ГЕРОЯ!!!

3. За то, что не свернула с Ленинского пути за 60 лет БОРЬБЫ СО ВСЕМИ, КТО ИСПОЛЬЗОВАЛ РЕЛИГИЮ В КОРЫСТНЫХ ЦЕЛЯХ!!!

Вот коротко вручат, будет дана команда: МИР БУДЕТ ТВЕРДЫЙ!!! ВЕРЬТЕ МНЕ!!!

Так прошли люди и сказали иностранцы, а мне очень неудобно писать об этом: ОЦЕНЕНО ВСЕМИ КУЛЬТАМИ НА ЗЕМЛЕ!!!

ВЕРЬТЕ, МНЕ ОЧЕНЬ НЕУДОБНО ВСЕ.

СВАЛЬНАЯ ЕВФРОСИНЬЯ ВИЛЕНОВНА

МИР

(Гимн человечества)

Я МИР НА ЗЕМЛЕ НЕСУ НАЗЛО КОВАРНОМУ ВРАГУ!

МИР ТВЕРДЫЙ НУЖЕН ЛЮДЯМ!!!

Войны мы не забудем,

Мы не забудем тех героев,

Имена их гибелью украсят парки и аллеи,

А просто будут имена,

И пусть без фамилий даже,

Собою защитили землю от огня!!!

Скульптуры, памятники украшены цветами,

Безмолвно говорят:

Храните МИР!!!

Все средства хороши

Сберечь от огненных пожарищ

И разрушений бомб снарядов.

ЗАПРЕТ на все законный наложить,

Скрепить печатью всем

ГОСУДАРСТВАМ НА ЗЕМЛЕ!!!

КТО НАРУШИТ СЕЙ ЗАКОН, БУДЕТ ИЗГНАН С ЗЕМЛИ ВОН!!!

ВО ИМЯ МИРА!!! ЛЮБВИ!!! И дружбы ТАКОЙ, ДА, ТАКОЙ ЗАКОН ВСЕМ ЛЮДЯМ НУЖЕН!!! ВСЕМ НАМ НУЖЕН!!!

Евфросинья Виленовна запечатала свое новое послание в заготовленный конверт и спрятала его в карман халата.

Она осмотрела свою любимую кухню, о которой столько лет мечтала, живя долгие годы в коммуналке. И вот дожила, а что толку? На старости лет ей пришлось взять к себе непутевую дочь с двумя детьми, чтобы она не пропала где-нибудь на улице. Да Тоня и без того намучилась! С кем она только не жила, а становилась все несчастней и несчастней! И вот нашелся на их беду один черт, через которого они и вовсе жилья лишились! С тех пор каких только несчастий Антонина с сыном не пережили! Настюшку-то Свальная сразу к себе забрала, а то бы с девочкой вообще неизвестно что приключилось. Несколько раз Тонька со своими подружками выкрадывала собственную дочь и даже пыталась ее продать мужикам на Козьем рынке, да добрые люди выручали.

Евфросинья чувствует, что ей все труднее защищать ребенка от этих людоедок, и завтра она отведет внучку к Данилычу, который ей уже не раз помогал, да и теперь, чай, не откажет. Он, говорят, приют открывает, так пусть Настя хоть посмотрит, как с другими детками можно жить, если с бабкой что случится. Ванюша, конечно, мальчик добрый, но много ли он в жизни понимает, а за девочкой уход нужен серьезный, чтобы она нормальным человеком выросла, и это могут только взрослые обеспечить.

Глава 38. А-аги не му-у?

«Как говорит Игорь Семенович: хотелось бы в этот вопрос внести ясность! — Рамиз продолжал вести свой мысленный диалог. — Или еще: хотелось бы уточнить! И так еще представительно подкашливает, словно себе цену набивает. Вот мы сейчас и внесем эту самую столь необходимую для всех нас ясность! Он мне говорит: найди мне людей для Засыпного! А я ему отвечаю: зачем людей? На этого чинушу и одного человечка хватит! А человечек-то этот сам по себе наподобие баночки из-под пива: металл-то, может быть, еще во что-то и оценят, да вот только емкость уже совсем пустая!»

Рамиз и Митрофан закончили подъем по черной лестнице и остановились около стальной двери, ведущей в «уголок здоровья», а далее в кабинет директора завода имени Немо.

— Смотри сюда! На мои губы смотри! Читай и запоминай! — Мужчина в милицейской форме похлопал по плечу своего хлипкого спутника в допотопном демисезонном пальто с дырами, словно через него стреляли. — Что ты так трясешься, словно в тебя концы заземлили?

— О-оти! О-оти! — Нетаков скалил беззубый рот, подымал вверх большой палец и похлопывал себя по голени. Он завернул брючину, и в зрачках капитана милиции отразился мастерски заточенный сапожный нож. Митрофан пошлепал тыльной стороной ладони по дряблой малиновой шее, похожей на индюшачий гребешок: — Пи-та! Пит-та!

— Ну что у тебя, горит? Дело сделаешь — получишь! Ладно, хрен с тобой! — Милиционер выудил из кармана своей куртки бутылку и пластиковый стакан, налил и протянул глухонемому: — Давай для куражу! Только с копыт не свались, а то я тебя на месте шлепну, как дезертира!

Митрофан бросил в открытый рот жидкость, сжал губы и зажмурил глаза. Его лицо, а позже тело, скомкала судорога.

— Давай, как договорились. — Шалманбеков завернул пробку и спрятал емкость. — Ты меня не подведешь, и я для тебя все сделаю. Все по-мужски, конкретно.

— До-ола! — протянул, словно завыл, сапожник. Его глаза приняли детское выражение, пальцы перебирали невидимые купюры. — Мо-ога-а!

— Конечно, доллары! Много долларов, много! Ты сам знаешь — я не обижу, мы всегда хорошо платим! — Капитан достал брезентовый мешочек, развязал его и аккуратно зазвенел обширной связкой ключей и отмычек. Он подошел к дверям, услышал за ними музыку и стал примеряться к «церберу», установленному здесь под контролем самого Засыпного. — А за что же сейчас еще работать? За идею? Спасибоньки! Мы вон, считай, почти целый век задарма горбили! А за рубли — извините-подвиньтесь!

Отперев дверь, милиционер втолкнул туда Нетакова, а сам задержался на пороге, прислушиваясь к заводскому шуму. У него было разработано несколько планов дальнейших действий, в частности на тот случай, если немой не справится со своим заданием…

— Я пойду приведу себя в порядок, ладно? — Вероника ласково посмотрела на Засыпного. — Туда, да?

— Туда-туда! Там даже, по слухам, горячая вода появилась. — Директор еще раз оглядел свой кабинет, в котором бойцы фирмы «Девять миллиметров» учинили разор и беспорядок, и гневно нажал клавишу селектора.

— Брюкин на связи! — раздался из динамика голос начальника службы безопасности завода имени Немо. — Ситуация под контролем!

— Что ты к нам за отребье пустил? — по возможности мягко начал Засыпной. — Кто всем этим сбродом командует?

— Как кто — сам Тимур Асбестович Острогов. — Илья выдержал паузу и продолжил: — Это, можно сказать, высший уровень!

— Острогов, Казематов, Гильотинов — мне наплевать! Что эти скоты учинили в моем кабинете! Вы видели?! Ах ты не видел?! Какая досадная неосведомленность! Вы заботитесь только об уровне, а не о директорском баре! Они все выжрали, эти свиньи, уничтожили мою коллекцию напитков! — Лицо Тита Львовича раскраснелось, лоб увлажнился, глаза часто моргали. — Так вот, уважаемый Илья Титанович, если мы сейчас в связи со сложившейся ситуацией работаем вместе с господином Сидеромовым, то это ничуть не означает того, что нанятые им люди могут вести себя в моем кабинете, как янки во Вьетнаме! Да, имейте в виду! Да, проведите работу! А потом и я кое с кем еще побеседую. В том числе с тобой, твою мать! Хорошо! До связи!

Засыпной часто шутил по поводу собственной отходчивости и незлопамятности. Вот и сейчас, немного покипел, и уже самому смешно: что все эти мурашки против него? Что у них за жизнь-то? Живут и трясутся, как цыганские плечи! Разве кому-нибудь из них дано когда-нибудь стать губернатором?! Нет, их возможности слишком ограничены!

Тит еще раз осмотрел свой оскверненный кабинет и улыбнулся: ладно, бывало и хуже! Главное, что эти барбосы хоть не догадались никуда залезть, а то бы они потом разнесли всему честному народу, что за специфический инвентарь хранит у себя директор завода. А он ведь, между прочим, политик и должен быть неуязвим ни с какой стороны!

У Засыпного имелось несколько слабостей, которые, по счастью, были известны не очень обширному кругу лиц. Например, директору определенно нравилось, если кто-то заставал его во время укола в ягодицу (врачи регулярно назначали ему таковые ввиду дефицита витаминов, мелких инфекций и прочих обстоятельств). Приближенные знали, что директора завода имени Немо возбуждали не только уколы в ягодицу, клизмы и прочие процедуры, но также и наличие свидетелей его безропотного подчинения медсестре или массажистке.

— Может быть, мне подождать в приемной? — спрашивал обескураженный посетитель. — Если вы не возражаете, я подожду в приемной или наведаюсь в другое время?

— Ну, что вы, уважаемый: если все будут сидеть в приемной, то как мы восстановим наше до неприличия разваленное производство? — простым вопросом ставил Засыпной посетителей в безвыходное положение, к их удивлению не пытаясь скрыть творимую процедуру. — Это же одна секунда, не более. Как говорится: комарик укусит и — все!

— Где искать контрабанду? У таможенника! — любил повторять директор, но сам почему-то в точности выполнял эту формулу и хранил у себя в кабинете обилие инструментов для своих тайных утех.

Титу Львовичу показалось, что в «уголке отдыха», вторая дверь из которого вела на черную лестницу, раздаются какие-то звуки. Вначале он не придал этому особого значения, полагая, что источником его возможного беспокойства могут быть заводские звуки.

Об «уголке отдыха» Засыпной знал абсолютно все задолго до начала его создания. Такая уж у него тогда была работа! В какой-то степени он и сам участвовал в планировке и обустройстве этого оазиса для партийной номенклатуры. Кто, как не он, руководил оснащением помещений средствами слежения: микрофонами и двумя видеокамерами, одна в каминном зале, где происходили все застолья и партийное руководство (а какое тогда еще могло быть?) беззастенчиво предавалось Бахусу; вторая — в массажном кабинете, где те же слуги народа рьяно предавались Эросу. Между прочим, у Тита до сих пор хранится кое-какой компромат на товарища-господина Сидеромова. Сейчас, конечно, этот архив не сработает. Но ничего, ничего! Времена, заметьте, меняются! Не ровен час, придется тебе, Вадик, для начала ответить перед судом партийной чести, а там уж как получится. Если повезет, отделаешься червонцем, а не простят тебе товарищи твоего подлого предательства, не сумеешь убедить народный суд своим чистосердечным (а откуда такое может у преступника взяться?) раскаянием — придется тебе насытить свое сердце красноармейским свинцом!

К моменту прихода Тита Львовича к власти «уголок здоровья», состоявший из нескольких добротно отделанных помещений, включая мини-бассейн и солярий, потерял свой изначальный блеск и оказался, по мере сил и изворотливости обслуживающего персонала, существенно разворован. Тому, кто сейчас увидел бы этот уголок впервые, могло показаться, что здесь либо не закончено благоустройство, либо, наоборот, разворачивается капитальный ремонт.

Впрочем, еще не став директором завода, а будучи начальником первого отдела, Засыпной имел допуск в «уголок здоровья» и провел здесь много приятно запомнившихся часов. Какие тогда были кадры? Многих он и теперь еще встречает на одичавшей территории завода, но во что они превратились за эти пятнадцать лет? Взять хотя бы Тоню Ремневу. Это же была статная, можно сказать, величественная женщина! Да на нее в те годы очень большие люди заглядывались. А теперь? Иногда просто и смотреть не хочется! Полнейшая деградация! Да и подружки ее тоже стали как раскисшие сухофрукты.

Правда, ему-то нечего Бога гневить, — какая милашка его сегодня порадовала своим массажем! На большее, правда, она не решилась: родители, говорит, узнают, да и жених уже есть, — хлопот потом не оберешься! Ну да ладно, и то, как говорится, хлеб! Приласкала его Вероника как родного! А уж остальное он сам совершил, главное — что все на ее глазах, — вот это-то и составляет для него величайшую радость! И за все это он должен благодарить добрейшую Ангелину Германовну, вот уж действительно заботливая женщина, умеющая угодить нестандартным запросам своих клиентов!

Что-то, правда, девочка там очень долго возится. Он бы уже, кажется, и повторил этот сладостный сеанс. Засыпной мечтательно посмотрел на дверь, ведущую в уголок, и ему показалось, что ее сейчас отделяет от косяка черная нить образовавшейся щели. Оттуда гремела и выла занудная музыка, которую почему-то теперь так любит молодежь. Ни мелодии, ни вокала — одно нытье, как с того света!

«Что это значит? — подумал директор. — Девчушка за мной подглядывает? Вот озорница! А вдруг туда проникли с пожарной лестницы? А кто? Свои? Взломали? Может быть, просто не заперли? Вызвать охрану? Не буду ли я смешон? Мужик, да еще с ружьем, какой-то приоткрытой двери испугался. Да и Вероничка что подумает: дядечка-то не иначе как больной?!»

Тит Львович уже давно ездил на работу со своим охотничьим ружьем. Вот и сейчас он с теплотой посмотрел на боевой «ИЖ», многозначительно мерцающий воронеными стволами с пьедестала, с которого стоически щурился гипсовый Ульянов, он же Ленин. Двустволка была изготовлена для Засыпного по индивидуальному заказу и до сих пор ни разу его не подводила. Особенно на охоте.

Не отводя глаз от заметно разросшейся щели, Тит попятился к мемориалу, протянул руку, коснулся лакированного приклада, погладил его и убрал руку.

— Солнышко, ты готова? Ты не хочешь меня еще погладить? А что я тебе сейчас покажу! — Директор общался с невидимой девушкой ласковым, несколько кукольным голосом. — Вообще-то зрелище, я тебе скажу, не для слабонервных. Ой как я тебя сейчас напугаю!

Засыпной шагнул к дверям, толкнул их и прислушался к представшей темноте, из которой свет его кабинета выявлял лишь желто-зеленые квадраты линолеума, наклеенные на бетонный пол. Щель света угадывалась в душевой, где, наверное, и застряла его фея.

— Вот ведь цвета подобрали! — не в первый раз возмутился директор. — А ведь было у нас на заводе бюро эстетики, числился главный художник. Ну и дармоеды!

— Что же ты здесь свет не включила? Электричество экономишь? Да, сейчас такое время, что нас могут запросто и отключить! Это ты, конечно, правильно делаешь. — Тит Львович двинулся по освещенной трапеции, чтобы добраться до выключателя, который почему-то (тоже умные головы!) примостился аж на противоположной стене! — Что-то здесь прохладно. Ты там не замерзла? Ну зачем так громко включать, чтобы потом друг до друга не докричаться?! А мало ли что?

Пока Засыпной шел к выключателю, а до него получалось не более пяти-шести шагов, его вдруг обуял безотчетный ужас, потому что он определенно догадался, что рядом с ним, а возможно, уже за спиной, кто-то затаился, и этот «кто-то» явился сюда с самыми дурными намерениями.

Директор включил свет, резко обернулся и обнаружил перед собой странное и смешное существо, вполне сравнимое с гигантским двуногим котом: огромные лиловые прозрачные уши, крупные застывшие глаза, вихляющая, словно на шарнирах, фигура. Человек безостановочно двигал сомкнутыми губами, будто наполнял слюной свой, судя по провалившимся губам, беззубый рот.

Тит Львович окинул взглядом фигуру мужчины, похожего на бомжа, и не заметил у него в руках никакого оружия. Напротив, к своему успокоению, он увидел у гостя отсутствие правой кисти. Во всяком случае, ее не было видно.

— А-аги не му-у? — произнес «кот» высоким, каким-то совершенно горловым голосом.

Услышав подобный голос в кукольном спектакле или сказочном мультфильме, Засыпной, наверное, от души бы повеселился. Но сейчас он, поймав взгляд кошачьих глаз на своих сапогах, о чем-то сразу вспомнил и понял, что перед ним не кто иной, как тот самый глухонемой сапожник по кличке Ленин, который по рекомендации Антонины Ремневой шил ему сапоги по его собственноручным эскизам.

Тит прикинул, сможет ли он совладать с гостем, и решил, что это не должно составить особого труда, хотя, конечно, было бы спокойнее, да и достойнее предоставить расправу над этим выродком охране. Но что все-таки было нужно этому типу в «уголке здоровья»? И как он сюда проник? А может быть, там еще схоронились не очень дружелюбные по отношению к Засыпному люди?

«Сместить хотят? Запугать? Шантажировать? — Разум директора заметался. — Скрутить его? Вызвать охрану?»

— Ах ты сукин кот! — с наигранной злостью крикнул Тит Львович и шагнул к немому. — Как ты сюда попал? Ты ничего не перепутал, а?

Засыпной поднес к клоунскому лицу правый кулак, одновременно осматривая помещение в поисках чего-нибудь, чем можно связать проникшего гостя, лицо которого вдруг приняло жалобное выражение, а сам он потянулся к маячившему кулаку и коснулся его влажными губами. Директор замер, осмысливая столь неожиданный ход, но вдруг увидел, как навстречу ему взметнулась правая рука Митрофана, а в рукаве у него что-то блеснуло, словно рыба чешуей на грани воды и атмосферы. Тит испытал удар в живот. Соприкоснувшись с телом директора, рука немого рванулась вверх и вправо. После этого сапожник по-кошачьи отпрыгнул и, продолжая часто жевать, уставился на Засыпного немигающими глазами.

Директор с большой неохотой посмотрел на свой красный пиджак и заметил, что принадлежащая ему и когда-то очень дорогая вещь на животе отчего-то промокла, а на зажатом в сухом кулаке немого тесаке что-то болтается, и это, похоже, лоскут от его пиджака. Тит Львович внимательнее всмотрелся и понял, что не хотел бы сознаваться себе в том, что разгадал увиденное. Что стоило ему взять ружье и сразу ухлопать этого урода? А теперь что делать — кричать? Нельзя, а будет еще хуже: он же очень серьезно ранен, почти убит!

Засыпной зажал руками взрезанный по кругу живот и сделал неуверенный шаг в сторону своего кабинета. При этом у него возникло новое ощущение того, что он сейчас пытается неумело пользоваться ногами другого человека. К тому же глаза его стали видеть очень малый кусок внешнего мира, как будто он взирает на все видимое через амбразуру или замочную скважину.

Тит увидел, как немой вновь подскочил к нему, теперь уже сбоку, и мягко подтолкнул его в спину. Тут же возник ла нестерпимая боль под левой лопаткой, тотчас захватившая всю область груди.

— Сердце, — странным скрипучим голосом повторил вслух Засыпной и, уже стоя в дверях, обернулся.

В этот момент все зримое пространство предстало перед ним в ослепительно сочных красках, и он увидел все его окружающее на триста шестьдесят градусов. Такого с ним еще не случалось! Это было здорово! Но это было последнее, что он видел!

«Это — чудо!» — подумал Тит и уже без удивления различил человека в милицейской форме, который с улыбкой смотрел на него.

«Рамиз, — отметил Засыпной и начал падать. — Так вот в ком я так ошибся! Поздно, жалко, что поздно, слишком много чужих мыслей…»

Милиционер подошел к упавшему на бок Засыпному и заглянул в его замерзающие зрачки. Стоя около конвульсирующего тела, Шалманбеков призывно посмотрел на Митрофана, потыкал правым кулаком в свои глаза и провел им поперек горла.

Немой понял заказчика и гиббоньей походкой приблизился к директору. Капитан покинул «уголок здоровья» и зашел в кабинет. Он осмотрелся, подошел к бюсту вождя первого в мире государства рабочих и крестьян. Здесь он натянул на руки резиновые перчатки, взял ружье, проверил наличие патронов в стволах и посмотрел в направлении «уголка здоровья», где в дверном проеме мелко подрагивали, словно в танце, черные кожаные сапоги Засыпного, добротно сшитые когда-то глухонемым сапожником Митрофаном Нетаковым по прозвищу Ленин.

«Трошка дергается, как Владимир Ильич в старой кинохронике, — подумал Рамиз, — за то его так и прозвали».

Откинув стволы на плечо, милиционер заглянул в «уголок здоровья». Он намеренно двигался, выставляя вперед левое плечо, чтобы не быть расшифрованным до срока.

Нетаков стоял над конвульсирующим директором и радостно смотрел на капитана. Его лицо было в крови, и он, далеко вытягивая свой желто-черный язык, с удовольствием слизывал сочные капли.

— А-а-да! — радостно блеял глухонемой.

В левой руке он держал за слипшиеся от крови вьющиеся волосы отсеченную голову Засыпного. Глаза были вырезаны, и из опустошенных глазниц струилась кровь. Из шеи тоже сочилась кровь, а внизу у нее что-то, как померещилось Шалманбекову, подрагивало. Очевидно, именно это Митрофан и называл проводами, указывая своим окровавленным инструментом на подрагивающие отростки.

«Что это, нервные окончания? Анатомический театр, да и только! — подумал капитан милиции. Он вышел на середину холла и навел ружье на тело директора. — Ближе к эпилогу!»

— У-умна! У-умна! — Нетаков запрыгал на месте, раскачивая голову и полосуя по ней ножом, как по кочану капусты. Кровь брызгала во все стороны, щедро орошая обильно перепачканного в крови Митрофана. — О-ота-а!

— Умно — не то слово! — Милиционер закончил фразу глухонемого, быстро навел на него ружье и нажал оба курка.

Сразу после грохота выстрелов Митрофан отлетел назад и угодил в груду разного хлама, сочтенного работниками завода непригодным для какого-либо домашнего употребления. Из-под рухнувшего тела выкатились теннисные мячи, вылетели пластмассовые кегли и пластиковые бутылки. Часть этих предметов задела тело Засыпного, которое все еще продолжало свою причудливую пляску — пляску смерти на залитом кровью желто-зеленом линолеуме.

После того как Нетаков исчез из поля зрения Рамиза, на противоположной стене помещения зазвенели осколки расплескавшегося зеркала, а на его сверкающих остатках повисло какое-то красно-коричневое месиво, от которого тянулся полупрозрачный дымок.

Милиционер подошел к Митрофану и заметил, что тот еще жив, — он с удивлением, а при иных обстоятельствах можно было заподозрить, что и с вызовом, смотрел на Рамиза, его по-детски вытаращенные глаза, кажется, говорили: как же так?

— Сейчас все закончится, потерпи, Троша. — Капитан извлек бутылку, откупорил, обрызгал оба тела спиртом и щелкнул зажигалкой. Пока огонь разгорался, он вложил ружье в безвольные руки Тита Юрьевича, стянул перчатки и бросил их на пол. — Ну я пошел!

Как только Рамиз Шалманбеков покинул уголок, из душевой осторожно выглянула девушка лет шестнадцати. Она была в красной куртке с отброшенным назад капюшоном. Ее темные глаза испуганно посмотрели на изуродованные мужские тела, в немом ужасе задержавшись на обезглавленном директоре, который еще несколько минут назад развлекал ее пошлыми анекдотами и предлагал дальнейшее сотрудничество без посредничества мамы Ангелины.

Девушка метнулась вдоль стены и устремилась к черному ходу. Она продолжала тревожно всматриваться в перспективу и, заметив, что дверь на лестницу открыта, направилась туда. Здесь она постояла, вслушиваясь в замирающие шаги милиционера, которого уже не раз встречала в приюте «Ангелок» и на боях в клубе «Вечная мерзлота».

«Наверное, если б он меня заметил, то сразу убил бы? — с неприятным чувством подумала Вероника. — Господи, какой кошмар! Куда же я попала!»

Она дождалась, когда внизу хлопнула входная дверь, и стала быстро спускаться вниз. Теперь для нее главное — выбраться с территории этого мафиозного завода и больше никогда не вспоминать об этом ужасе! Да, хорошо сказать — не вспоминать! А забыть-то она сможет? Вряд ли!

Когда из кабинета директора запахло дымом, охранники стали стучаться: вначале робко, потом более решительно и даже настырно, но не услышали никакого ответа. В это время в приемную вошел Рамиз. Это был участковый, на чьей территории числился завод имени Немо.

Милиционер сказал, что видел на территории группу крайне подозрительных типов и, по его мнению, сейчас нужно смело вторгаться в кабинет и выяснять причину задымления и молчания Тита Львовича.

Охранники начали выбивать дверь, а когда справились с этой задачей, то не застали Засыпного в кабинете. Они заметили, что открыта вторая дверь, а за ней бушует мощное пламя.

— Давайте попробуем потушить, а я вызову пожарный расчет! — скомандовал капитан милиции. — Несколько человек пусть обегут здание со двора и попробуют проникнуть через черный ход: вдруг там взломано или открыто? Давайте, ребята, надо выручать Тита Львовича! Предчувствия у меня, честно вам скажу, самые скверные!

Глава 39. Дом лесника

Фрол уверенно двигается по лесу. Он — радостен. Через пересечения ветвей на его лицо и плечи игриво сыплются солнечные лучи. Леснику приятно шагать, дышать, озираться. Он чувствует себя хозяином этого леса, хозяином этой жизни.

Сквозь лесную чащу зрим лежащий человек. Фрол вначале не отдает себе отчета в том, что видит фигуру, затем он ускоряет шаг и уже бегом неуклюже несется к человеку. Собака резво опережает хозяина и замирает около неизвестного.

Лесник взваливает на себя тело и с ношей выбирается из зарослей. Фигура Фрола — мощная, квадратная. Конструкция юноши хрупкая, даже изящная.

Фрол с гостем сидят под навесом около дома. Юноша торопливо потребляет пищу. Хозяин наполняет стаканы. За окном — девушка. Вид у нее — блаженный. Она шевелит губами, но ничего не произносит. Гость провожает ее удивленным взглядом.

Внезапная гроза. Юноша темпераментно повествует о том, как очутился в лесу. Слышны обрывки слов, он жестикулирует, обозначая и подкрепляя сказанное. В расколах неба — фрагменты его истории.

— В городе надоело… Хоть вешайся… Одно и то же: дождь, мать с покупками, школа… Юрка говорит: давай завербуемся в экспедицию… Думаю, поеду один… Деньги на мотоцикл были отложены. Взял да и рванул.

Фрол: Хорошо, что так обошлось. Если бы не мы с Ковбоем, не знаю, что бы с тобой сталось. Тайга городских не любит!

Лесник с гордостью показывает свой оружейный арсенал.

Фрол сажает собаку на цепь. Заводит мотоцикл. Гость и дочь лесника стоят по разным сторонам дома.

Гость: Куда, Фрол?

Фрол: Жену встретить. Ты, Арсений, спи, сил набирайся.

Катя беспечно раздевается. Наклоняется над ручьем. Изучает свое отражение. Оглаживает крепкое тело.

Арсений исподтишка наблюдает за девушкой. Дочь лесника купается. Юноша подкрадывается к ней, потом идет прямо, не скрывая своих намерений. Девушка пытается убежать. Арсений настигает Катю, валит на землю. Они борются, катаются по расстеленным простыням. Белье, развешанное на кустах, стягивается борющимися телами. Арсений наматывает Катины волосы на руку, бьет ее по лицу, в живот.

Захолустье. Фрол встречает жену. Затаривается и обвешивает багажом мотоцикл. Здесь вещи носильные и продукты питания, часы в деревянном корпусе с кукушкой и репродукция мадонны Литы в гипсовой раме. Во время езды жена что-то сообщает Фролу, перекрикивая рев машины.

Галина: Он, говорят, чудеса творит!

Фрол: Я сильно сомневаюсь, чтоб нашу Катюху кто-то мог вылечить! Дурой родилась, дурой и помрет! Таков наш с тобой родительский крест!

Галина: Зачем ты так? Ты же ее любишь.

Арсений мечется по дому, собирая вещи. Это ружье, нож, консервы, спички, которые рассыпаются в его дрожащих руках, одежда. Предметы судорожно запихиваются в рюкзак. Он пытается запалить дом, но, услышав звук мотора, убегает. Собака истошно лает и рвется с цепи.

Фрол подъезжает к ручью. На окропленных кровью простынях — дочь лесника. Руки ее связаны за спиной рубахой парня. Галина бросается к дочери. Горе.

Арсений скрывается, по возможности используя рельеф местности и растения. Он задыхается и что-то бормочет. В глазах — ужас и ненависть.

Фрол дает собаке понюхать рубаху парня, отстегивает карабин и, отпустив пса, следует за ним на мотоцикле.

Арсений переправляется через водоем.

Галина ведет обезумевшую дочь к дому.

Лесник оставляет мотоцикл. Пересекает ручей.

Между деревьев различаются бегущие силуэты Арсения, Фрола и собаки. Арсений стреляет. Пес настигает беглеца. Пес ранен. Схватка. Нож выручает Арсения. Окровавленный, он освобождается от трупа собаки.

На Арсения наваливается лесник. Бьет. Оглушает. Связывает.

Фрол сажает пленника на цепь. Хозяйка подбегает с лопатой и жестоко бьет юношу по голове. Лесник препятствует ей в убийстве, втолковывая что-то, плохо различимое в общем оре.

— Ты приютил паскудину!

— Я ему жизнь хуже смерти устрою!

— Не бейте, не бейте! Мать денег вышлет, мы заплатим, я женюсь!

Пленник с воем прячется в конуре.

Ночь. Арсений пытается освободиться от ошейника. Это тщетно. Он вспоминает…

Он — дома. Протягивает руку и включает видеомагнитофон. На экране — бои без правил. Закуривает. В комнату въезжает сервировочный столик с завтраком. Манная каша с малиновым вареньем, бутерброды, дымящийся кофе. Мать улыбается ему, вручает свежие газеты.

Хозяин бьет пленника. У него — плетка и палка. Удары плеткой — по телу, палкой — по голове. Юноша забивается в конуру, но и там ему нет спасения от жерди.

Хозяин: Вой, сука! Вой, а то замордую!

Катя на корточках — около Арсения. Гладит его, прикладывает к ранам какие-то травы.

За ними подглядывает хозяйка. Пленник обнимает дочь лесника. Она отстраняет его.

Катя штопает его вещи.

Галина и Фрол — в постели. Во время их близости хозяйка представляет на месте мужа грязного, одичавшего пленника. С цепью на шее он ласкает ее.

Снег. Юноша — в доме, в тамбуре, который также и прихожая, — он съежился на соломе. По телу пробегает судорога. Он стонет.

Весна. Фрол усаживает дочь в коляску. Заводит мотоцикл. Их провожает хозяйка.

Конура. Юноша стачивает о камень ногти. Одежда его — полная рвань. Его волосы разбрасываются по земле, когда он пьет воду из миски, стоя на четвереньках.

Лесник сидит в приемной роддома. Он вспоминает, как, напоив водкой до бесчувствия, овладел когда-то своей будущей женой, как бил ее, беременную, подозревая измену и чужое отцовство. Фрол кивает, подтверждая то, что именно из-за его поведения дочь уродилась неполноценной.

Роды затягиваются. Выходит врач. Лицо его озабочено.

Фрол: Ну что, скоро?

Доктор (глядя в пространство): Не хочу тебя пугать, но все может кончиться очень плохо.

Хозяйка бродит около конуры. Поглядывает на Арсения. Он спит на боку, разбросав конечности. Рванье обнажает его тело. Галина любуется пленником, тяжело дышит и со стоном приседает.

Фрол в отчаянии сжимает кулаки… Напротив — акушер.

— Вы ее спасете?

— Мы ее уже не спасли.

— А ребенок?

— Знаете, это что-то совершенно необычное. Я разделяю твое горе, но родиться мертвым для него лучше, чем живым. Скорее всего, он сможет существовать только в больничных условиях.

— Ах так. Понимаю. Это все из-за меня. Я должен все рассказать. Скажи, чтоб вызвали милицию.

Хозяйка приближается к пленнику. Ласкает его. Вожделение и жажда мести разрывают Арсения. Галина ощупывает грубые шрамы на его теле, целует их.

Фрол: Да, я посадил его на цепь. Да, я бил его. Да-да-да! А теперь я не знаю. Я могу его усыновить? Милиционер разводит руками.

Пленник давит хозяйку, насилуя. Он давится сам, сплетаясь с телом хозяйки.

Лесник везет на мотоцикле двух милиционеров. Он напряженно смотрит туда, где виден его дом.

Глава 40. Под прицелом СМИ

Из подворотни вышли трое мужчин. Один из них держал на плече включенную видеокамеру. Тот, что обладал фонарем, осветил охранников фирмы ООО «Девять миллиметров» и остановился от них на расстоянии одного ленивого удара. Он напоминал очеловеченный гриб из иллюстраций к сказкам или мультфильмов, а лицом, особенно темными овалами вокруг глаз, смахивал на енота.

— Молодые люди, вы случайно не телохранители из фирмы «Девятый пароль»? — Грибоподобный человек сощурил глаза и пробежался по бейджам, закрепленным на камуфляже охранников. — Надеюсь, что вы вооружены? Здесь без оружия вообще нечего делать! Мы, собственно говоря, так и просили: прислать вооруженных людей.

— Мы иф чафтного охранного предприятия «Девятый калибр», — необычно низким голосом, предназначенным для ответственного общения, поправил Рашид. — У наф имеютфя рафрешенные к применению фпецфредфтва. А вы кто?

— Я — начальник службы безопасности завода, Брюкин Илья Титанович. А вот это, — он указал фонарем на человека с видеокамерой, — начальник отдела по связям с общественностью Вовиков Гурман Петрович. А это, — Брюкин направил фонарь на зажмурившегося от слепящего луча мужчину, похожего на агента западной спецслужбы из советских кинофильмов шестидесятых годов, — начальник охраны завода Тунгусский Всеволод Акакиевич. Сейчас подтянутся еще два ваших человека — мы их вызвали. А, вот они!

Собравшиеся обернулись. Навстречу им, расцвеченные пунцовыми всполохами вечного огня, качаясь и спотыкаясь, приближались Дмитрий и Андрей.

— Они что, перед стрельбой тренируются? — Геродот небрежно провел пальцем по шее, обозначая коллегам причину очевидного состояния Таранова и Валежникова. — До чего все-таки классно, ребята, когда в команде есть подлинные профессионалы!

— Этот метод называется качанием маятника. — Марк всегда старался внести в любую ситуацию предельную ясность. — Нас этому обучали перед заброской в «горячие точки»…

Про «горячие точки» Клептонян мог рассказывать часами. Впрочем, так же как и про взаимоотношения лиц, заключенных под стражу, о которых, по его словам, он знал не понаслышке. Немалую часть жизни Сэнсэя заняло скитание по дальнему зарубежью. А еще звучали эпопеи про контузии, перелом позвоночника, огнестрельное ранение в область сердца и многое другое, способное украсить добрый десяток героических человеческих судеб.

Когда Марка называли экспертом по понятиям, на которых якобы зиждется криминальный мир, и привлекали к очередному анализу ситуации, Клептонян выдерживал паузу и, глядя на друзей как на детей или малоразвитых людей, величественно соглашался.

Первым, кто отметил у Марка особые знания в области фени и разборок, был Геродот. Он с абсолютно серьезным и наивным лицом постигал взглядом многозначительное лицо Сэнсэя и задавал вопрос о том, какую, например, смысловую нагрузку на блатном языке несет выражение «голый вассер»?

Клептонян никогда не отвечал сразу. Вначале он запрокидывал назад явно тяжелую для его тонкой и удивительно беззащитной шеи голову, с нарочитой хитрецой закатывал заметно раскосые глаза вверх и в сторону и тихонько хихикал, словно совершал для себя определенную отметку.

— Видите ли, уважаемый, — мягко обращался к слушателю Марк, — история происхождения этого выражения относится к эпохе Второй мировой войны. Во всяком случае, я дерзну позволить себе такое суждение по затронутой вами теме. — Клептонян успевал скептически пожевать губами, определенно крупными даже для габаритов его головы. Это означало все то же покровительственное наставничество по отношению к незрелым в вопросах сленга коллегам. — Именно тогда наши зеки столкнулись с немцами, причем при самых разных раскладах. Кто-то оказался в плену. Тогда ведь как было? Если тебя взяли в плен к немцам, а ты, скажем, устроил удачный побег, то все равно, практически автоматом, попадал в советскую зону. А сколько в те времена сажали за любую ерунду, даже за те же контакты с немцами? Таким образом люди подтягивали в зону разные немецкие словечки. «Вассер» по-немецки что означает? Вода. А чем кормили в плену и в тюряге? В основном водой. Вот и составляется новое выражение: «голый вассер», что в переводе на русский означает — голая вода, то есть пустая вода, — ничего, кроме воды. Это ведь понятно?

Геродот и все присутствующие после таких толкований благодарно кивали, несмотря на то что Марк повторял им этот урок отнюдь не в первый раз.

Любимой историей самого Клептоняна о тюремной жизни, благодаря неподтвержденному опыту которой Марк и был отнесен к экспертам фени, были воспоминания о собственном заточении в КПЗ. Сэнсэй обвинялся (опять же со слов увлеченного рассказчика) в групповом разбое, истязаниях, нанесении телесных повреждений и прочих противоправных действиях, наименования и степень тяжести которых озвучивались им каждый раз по-разному.

— Я был пацаном. — Клептонян заявлял об этом с гордостью, подобной, может быть, высокому чувству бывшего военнослужащего, верой и правдой служившего отечеству. — Но теперь я не пацан, хотя, скажу вам откровенно, наша работа охранников ближе к пацанам, чем к ментам.

— Так это не в падлу? — Еремей подстегивал коллегу, переглядываясь с Геродотом. — Пацаны-то в зоне, если что случись, нас правильно поймут?

— Нет, это — не в падлу, и пацаны за такую работу нас не осудят. — Марк начинал манипулировать костяшками пальцев, они издавали хруст. — А перестал я быть пацаном потому, что все это — несерьезно. Уголовный мир, по моему убеждению, давно себя изжил и уже не может существовать по своим когда-то неукоснительно соблюдавшимся законам. Кстати, как это ни странно вам может показаться, в немалой степени благодаря развитию электроники, в частности Интернета. Но об этом — в другой раз. Я работал в серьезной команде, и мы были довольно-таки неплохой крышей для нескольких барыг, а когда меня зацепили, я остался фактически один. С общака для моего освобождения не дали ни копейки, и меня откупала у следствия собственная жена.

— Марик, ну а ты, когда пацаном был, сам-то соответствовал понятиям? — Геродот уже откровенно улыбался и посмеивался, но Клептонян, кажется, не замечал иронии и продолжал разговор на полном серьезе. — Как у вас там обстояло дело с общаком?

— Вы знаете, мы с моим напарником вели себя не совсем корректно. — Теперь уже Марк готовился к смеху и заранее запрокидывал свою коротко стриженную, как и у большинства охранников, голову. — Если сказать вам совершенно откровенно, то мы крысили с общака безбожно, а это в братве — недопустимо. За это, между прочим, даже опускают!

— Так тебя из-за этого, наверное, и слили из команды? — Лицо Уздечкина уже расплылось от смеха, он изображал Сэнсэя с запрокинутой головой, и это заставляло хохотать остальных. — Я, конечно, не спец по понятиям, но неужели за такие подляны теперь не наказывают?

— Ты знаешь, очень даже может быть. — Клептонян выражал своим тоном явное поощрение сметливости Еремея. — Наказывают, и еще как! Я об этом просто не думал…

— Сейчас наша, то есть в основном ваша задача состоит в том, чтобы обеспечить личную безопасность Вадима Ананьевича Сидеромова и Тита Юрьевича Засыпного. К нам поступила оперативная информация, что на них готовится покушение. — Брюкин сопровождал свою речь активной жестикуляцией, и, поскольку в его руке находился включенный фонарик, кому-то могло показаться, что он общается с кем-то посредством определенных световых сигналов. — Сейчас у кабинетов высшего руководства дежурит заводская охрана и служба безопасности. Мы должны докомплектовать эти группы по три единицы от вашей фирмы. Следуйте за нами, мы расставим посты.

Ребята углубились в пещерное подобие подворотни, отметившей в перспективе свою конечность безвольным трепещущим намеком на грядущую освещенность. Прогрохотав по хрустящему щебню зимней версией высоких омоновских ботинок, они вскоре исторглись из мрака в освещенный подковообразный двор. Здесь слева и впереди высился заводской корпус, а справа таранили мазутное небо железобетонные основы недостроенного здания.

— Вы их видите?! Да вот же они! — Брюкин театрально громко шептал, но все его слова неизбежно достигали панельных стен и рикошетили по заговорщицки притихшему двору.

Начальник службы безопасности сопровождал свою возбужденную речь еще более нервными псевдодирижерскими взлетами рук. С особым чувством, словно это был по крайней мере огнемет, Илья Титанович направлял фонарь в сторону возникшего перед группой строения. Источник света был по-своему мощный, но оказывался абсолютно ничтожным по сравнению с враждебно полыхающими электричеством окнами. Там же, на всех пяти этажах, застекленных от пола до потолка, замерли, словно в стоп-кадре, рослые мужские фигуры. Большинство из них стояли почти вплотную к окнам, и оттого их лица уподобились дымчатой условности облика витринных манекенов.

— Они нанесли мне коварный удар в лицо! — Брюкин выявил лучом свой правый глаз. — Видите, вот сюда!

Глаз у Ильи Титановича действительно выглядел несколько воспаленным, словно его усердно растерли.

— Вас били рукой, кулаком или ребром ладони, прямым движением или наотмашь? — Клептонян артистично запрокинул голову назад и уставился на предъявленную часть лица высившегося перед ним начальника службы безопасности.

— Да хрен его разберет, чем он меня, собака, рубанул! — Брюкин определенно смутился от профессионального внимания нанятого его директором охранника и даже выключил фонарь. — Фактом остается то, что мы имеем теперь дело не с альтернативным или параллельным руководством, как эти насквозь коррумпированные господа сами себя называют, а с бандитской группировкой, не гнушающейся никакими средствами для дальнейшего захвата власти.

— Скорее всего, ему провели по глазу внутренней частью большого пальца, предварительно, кстати, ее послюнив. Есть такой метод. — Для наглядности Сэнсэй даже сунул палец в рот и, увлажненным и оттопыренным от собранного кулака, не спеша провел перед озадаченным лицом начальника службы безопасности. — Я его хорошо понимаю. Это действительно очень неприятно. При сильном надавливании впоследствии может даже ухудшиться зрение.

Марк говорил о Брюкине в третьем лице, будто того здесь и не было или он не слышал разговора. На практике все обстояло иначе: пострадавший покорно ссутулился и с неподдельным вниманием воспринимал заметно скрипучий голос неожиданного эксперта. Клептонян же избрал своим адресатом Рашида, хотя смотрел по своей привычке куда-то вдаль, значительно выше головы подбоченившегося собеседника.

Мясигин всегда с интересом выслушивал истории Марка про смертельные, полусмертельные и совсем не смертельные бои, в которых Клептонян то ли сам принимал какое-то участие, то ли от кого-то слышал про кровопролития и убийства. Главное, от чего цепенел Рашид, была терминология, которой рассказчик нашпиговывал свои похожие на сны сюжеты.

— А это чьи бойцы? — Уздечкин указал в сторону мужских контуров длинным указательным пальцем. — Кто они: менты или бандиты?

— Это члены двух бандитских группировок: так называемые клоповские и суматохинские. Вот они-то наверняка вооружены и не будут с нами церемониться! — В голосе Ильи Титановича угадывалась досада на неравенство сил. Неожиданно в его руках захрустела заводская рация, и он высоким голосом закричал, очевидно призывая всех к тишине: — Стоп-стоп-стоп!

— Говорит… В кабинете директора завода — пожар! Все… срочно… на тушение пожара. — Голос появлялся и исчезал, о значении большинства слов можно было только догадываться. — Повторяю… Местонахождение Засыпного — неизвестно. Говорит… милиции… Рамиз…

— Так это же Рамиз! — с неуместной радостью воскликнул Тунгусский. — А как же Вадим Ананьевич? Ему тоже нужна поддержка!

— Давайте как договорились: разделяемся на две группы и выполняем поставленные задачи, — предложил Вовиков и с пренебрежением махнул в сторону приникших к окнам оккупантов завода: — А с этими потом разберемся!

— У меня нет возражений! — согласился Брюкин и уставился на Клептоняна, который, очевидно, внушил ему наибольшее доверие: — Вы, ребятки, сами поделитесь?

— Это у нас без проблем! — Марк поднял палец кверху, словно собирался к чему-то прислушаться. — Еремей и Геродот, вы против моего присутствия не возражаете?

— Нисколько, — улыбнулся Сидеромов. — Побежали. Рассыпаясь на два больших пятна, мужчины углубились в подворотню, из которой недавно появились заводские «силовики».

Глава 41. Веселые патроны

Несмотря на поздний час, а была уже практически ночь, Эвальд Янович решил пройтись до дому пешком. Маршрут его, как всегда, пролегал через Козий рынок. Приближаясь к этому весьма известному в городе, но теперь безлюдному месту, он увидел пожилую женщину с сумой, перекинутой через плечо. Она энергично двигалась вдоль пустынных торговых рядов. В ее руке была палка, которую она скорее просто несла, чем использовала при ходьбе. Голова женщины часто поворачивалась и наклонялась, наверное, она высматривала пустые бутылки, а может быть, даже и что-либо съедобное. К сожалению, подобный промысел стал в последние годы привычен, и князь, несмотря на свое постоянное огорчение при виде столь нуждающихся людей, не мог сказать, когда страна избавится от этого унизительного и позорного явления. На ходу женщина о чем-то говорила, но делала это не очень членораздельно, очевидно пародируя чью-то речь.

— Я дал вам, товарищи, заводы, хлеб, землю, пенсии, жилье — все бесплатно, все для народа, все во имя дела мира на земле! — На расстоянии нескольких шагов речь женщины стала разборчивее, тем более что стало ясно, чьи же слова она пытается повторить. — Вы должны чистить свои ряды, не надо кормить и поить своих врагов, которые пьют народную кровь и едят человеческое мясо! Тем, кто исполнил свое слово до конца, предоставьте все условия для дальнейшей борьбы, чтобы наши люди не замерзали в окопах и получали необходимые витамины. Москва, Кремль, Ленин. Сам Ленин, да, Ленин, сам!

Почти поравнявшись с Волосовым, женщина вдруг оторопело на него взглянула, словно до сих пор и не видела, и отвесила низкий поклон, будто приветствовала очень почитаемую ею персону. В этот момент князь узнал ее: эта особа была завсегдатаем рынка, и ее даже прозвали здесь Бабусей, но с князем она, естественно, не была знакома, и они ни разу ни о чем не говорили.

— Бегу домой, пока не убили! Кто приказал на людей охотиться, в какой комендатуре? — Женщина еще раз поклонилась Эвальду Яновичу, неуклюже закружилась вокруг своей оси и стала удаляться со словами: — Что я им, волчок или попугайчик, всем тут настроение поднимать до самой ночи? А он пока моих деток поест, а мне рожки-ножки в холодильнике оставит?

Волосов пошел дальше и вскоре заметил, как на поребрик въехала бежевая «пятерка». Машина скользнула по пешеходному тротуару, и ее фары закачались между рядов.

«Коробки собирают? Или продавцов забирают?» — подумал князь параллельно с другими мыслями и продолжил свой путь, который лежал навстречу машине.

Приблизившись, он разглядел за водительским стеклом крупного мужчину-альбиноса с разошедшимися в разные стороны глазами. Больше впереди никого не было видно, а на заднем сиденье кто-то находился, и скорее всего тоже мужчина. После того как на мосту Эвальда Яновича пытался убить псевдомилиционер, а как он позже узнал, один из бригадиров суматохинской группировки, князь стал вести себя осторожнее, хотя еще не понял, кому и в связи с чем могла прийти в голову мысль его убить. Вроде бы он никому ничего дурного не сделал?

Князь миновал не заглушенную машину и уже сделал несколько шагов, как вдруг услышал, а больше, наверное, почувствовал, что скрипнули дверцы. Волосов повернул голову налево и увидел, как из салона вылезли двое мужчин в длиннополых пальто, распрямились и двинулись в его сторону. Вот они взмахнули руками, — ну да, так оно и есть! Эвальд Янович повернулся на правом носке, согнул опорную ногу в колене и, падая, продолжал вращательное движение. Его спина коснулась припорошенного вялым снегом асфальта в тот момент, когда нападавшие выпрямили свои руки с зажатыми в них обрезами и приготовились к стрельбе. Князь выхватил оба своих пистолета — газовый и огнестрельный — и направил их в сторону нападавших.

— Что он достал? — раздался крик одного из мужчин. — Ты понял?

— Что-что, волыны! — ответил криком второй мужчина и сделал еще один шаг в сторону лежащего Волосова. — Грохай его!

Выстрелы прозвучали одновременно. Дула обрезов исторгли пламя, вслед за которым все вокруг озарилось разноцветными огнями фейерверка, а на Эвальда посыпались обжигающие искры. «Пальто прожжет!» — подумал князь, ощущая на лице острые иглы ожогов. Его противники, крича и матерясь, корчились на земле. Волосов продолжал держать их под прицелом. Он скрестил ноги, мгновенно сел и быстро встал. Нападавшие мужчины тем временем держались за ноги и пытались заползти в машину.

— Не двигаться! Оставаться на месте! — крикнул Эвальд Янович, сокращая дистанцию. — Еще одно движение, и я буду стрелять на поражение!

Приближаясь, князь подумал, что, может быть, он неправильно ответил на не очень удачный розыгрыш? Почему, например, эти люди стреляли холостыми патронами?

Странные стрелки замерли возле помятых «жигулей» с забросанными грязью номерами. Тот, что выглядел значительно крупнее, навалился животом на багажник и выл, а альбинос сидел, опершись спиной на заднее колесо, и, скрипя зубами, перекатывал из стороны в сторону свои разносмотрящие зрачки.

Волосов обратил внимание на нескольких человек, осторожно наблюдавших за происшедшей дуэлью. Очевидно, это были ночные обитатели Козьего рынка, рыщущие здесь в поисках еды и ночлега. Он не оставил также незамеченным приближение автомобиля, что подъезжал на приличной скорости со стороны проспекта, с которым граничил Козий рынок, разбрасывая по сторонам заснеженную уличную грязь.

«Если это милиция, то откуда они узнали, что здесь произошло, а если и узнали, то почему так быстро приехали? — подумал князь. — А если это бандиты, то надо подумать, откуда мне лучше отстреливаться?»

— Лечь на живот! — скомандовал Волосов раненым. — Руки на голову! Одно неправильное движение — и я вам продырявлю головы! Обоим!

Мужчины послушно легли и накрыли окровавленными руками головы. Эвальд зашел за машину, присел, чтобы наблюдать за происходящим через оконные стекла, и приготовился к встрече с неизвестными наездниками.

— Отец! — подал с земли голос альбинос. — Ну нехорошо получилось, глупо, — дайте нам по-человечески уйти. Нас же арестуют!

— Ты чего, Буль, контуженый, как же он тебя теперь отпустит? — удивленно отозвался второй нападавший. — Нуты даешь, в натуре! Ты от боли не ебнулся?

Машина въехала на тротуар и затормозила рядом с «пятеркой». Это оказалась вишневая «семерка» с эмблемой охранной фирмы «Эгида-плюс». Из салона выскочили уже знакомые Болотову Плещеев, Борона, Весовой и Следов. В руках у Плещеева и Весового темнели, поблескивая в лучах обнажившейся луны, настороженные пистолеты.

— Спасибо, миленькие мои, за поддержку! — отозвался князь и вышел из-за машины. — Вы меня очень выручили!

— Да что вы, Эвальд Янович! — Шеф «Эгиды-плюс» спрятал оружие и привычно поправил очки. — Опоздали мы! Приехали, как говорится, к шапочному разбору! Нас очень странно оповестили: позвонила какая-то старушка из автомата и сообщила, что на Козьем рынке скоро будет салют в честь князя Волосова. Оперативный дежурный спрашивает: а мы-то здесь при чем? Криминала никакого, кажется, не ожидается? А старушка смеется и говорит: князь, наверное, будет слишком близко стоять от салютующих, — как бы его там не опалило, вы уж присмотрите. Когда мне доложили, я подумал: что-то здесь не то, и вот, видите, какая история. А что же здесь случилось?

Тем временем Борис и Станислав подобрали бесполезные для убийства обрезы, пристегнули задержанных друг к другу наручниками и стали вызывать милицию, а Федор приготовился оказать раненым первую помощь.

— Вы чьи, пацаны? — обратился к мужчинам Сергей Петрович. — Не слышу!

— Колхозные, — буркнул Мастино. — Урожаем торгуем.

— Еще один такой неправильный ответ, и вторая нога — прострелена. — Плещеев вновь достал своего «макарыча» и направил ствол вниз. — У меня нет времени с вами кокетничать. Чьи?

— Клоповские мы, — сквозь зубы процедил Буль. — А что мы сделали? Мы так, ради хорошего настроения фейерверк устроили, а он нас искалечил. Мы же от потери крови можем умереть!

— Да брось ты им дуру гнать! — буркнул Мастино, как будто здесь никого не было, кроме двух раненых мужчин. — Хочешь, чтобы они тебя за яйца подвесили? Теперь это уже проблема адвоката нас из дерьма вытаскивать!

— Чей заказ? Фамилия? — Сергей Петрович упер ствол в здоровое бедро Буля. — Стреляю!

— Кумиров! — закричал, морщась от боли, Буль. — А кто же нам орехи подменил, что за падла, а? Хотел бы я знать?! Из него самого фейерверк заделал бы!

— Ничего, выйдешь из тюрьмы, заделаешь! — улыбнулся Борона, разрезая брюки на своих криминальных пациентах. — СПИДом не болеем?

— Бог миловал! — с некоторым облегчением в голосе отозвался Мастино и участливо заглянул доктору в глаза. — Он меня чего, на инвалидность отправил?

— Сейчас трудно сказать, — ответил Федор Данилович. — Сделают рентген, ответят. Но это уже в тюремной больничке.

— А как же тренировки? — растерянно спросил Буль и с обидой обратился куда-то в искрящееся редким снегом пространство: — Я по весне хотел на Европу пробиться!

— Эвальд Янович, вы в порядке? — Плещеев участливо взял Волосова под локоть. — Ничего не нужно?

— Да нет, дорогой мой, меня это нисколько не обременило. — Князь спрятал пистолеты и застегнул пальто. — Мне, наверное, нужно будет дать показания?

— Конечно, — согласился Сергей. — Будем надеяться, что милиция до утра приедет. А вон, кстати, и наши коллеги!

Между пустынных ларьков и прилавков мчался «воронок», сценически озаряя обретший в ночной безлюдности бутафорский вид Козий рынок синим, немного рекламным светом.

На другой стороне проспекта среди прочих машин замер микроавтобус защитного цвета. Металлические жалюзи на его левом борту были открыты. В салоне микроавтобуса неподвижно сидел мужчина в потрепанном брезентовом плаще. Перед ним на штативе темнело ружье с оптическим прицелом, в который сидящий внимательно наблюдал за всем происходящим с момента появления на подъезде к Козьему рынку бежевой «пятерки».

— Эвальд Янович, мы вас очень хотим пригласить на новоселье нашего приюта. Простите, у вас на завтра какие планы? — Борона посмотрел снизу вверх на князя, продолжая обрабатывать своих криминальных пациентов. — Если будет нужно, то мы вас заберем на машине.

— Спасибо, дорогой мой, за приглашение. Я очень рад, что ваша мечта наконец-то, с Божьей помощью, сбылась. — Волосов казался спокойным, но его друзья прекрасно понимали, чего стоили пожилому человеку недавние минуты. — Я к вам обязательно приду. И не надо меня никуда подвозить. Скажите мне только, пожалуйста, адрес, где это находится.

Глава 42. Электрика вызывали?

Оставшиеся на заводе имени Немо осколки трудового коллектива уже давно смирились со статусом злостного неплательщика. За последние годы здесь привыкли к тому, что город отключает то телефонную связь, то водоснабжение, то подачу электроэнергии. Вот и сейчас, когда помещение клуба наполнила относительная темнота, Вадим Ананьевич не прочел в этом никаких дурных предзнаменований или некоего особого смысла. К тому же на все случаи лишения благ цивилизации у Сидеромова имелась определенная альтернатива. Перекроют воду — а у него в кабинете непочатая столитровая армейская фляга. Отключат телефон — а у него в наличии и мобиль, и пейджер, и даже рация для оперативной связи на территории вверенного ему предприятия. Вырубят свет — а у него шахтерский фонарь с аккумуляторной батареей на сутки работы! Вот так-то, господа рыночники! Мы от вас тоже кое-что переняли!

За время обитания в помещении клуба он здесь действительно все неплохо оборудовал для автономного проживания. У него даже были расставлены в стратегически важных точках свечи, которые он сейчас нервно запалял, обходя свои помрачневшие владения.

Вадим мог оставаться спокойным в смысле собственной безопасности, поскольку знал, что за дверьми клубного зала выставлены усиленные посты охраны, а обе боковые двери уже давно замурованы за своей полной ненадобностью. Сейчас его серьезно заботило то, что сотворить с этой горе-садисткой, доставившей ему совершенно излишнее унижение, в последней фазе которого он, пожалуй, даже при самом пристальном рассмотрении вряд ли когда-нибудь усмотрит ферменты собственного удовлетворения. До вынесения окончательного приговора он запер неудачницу в гримерной, где, собственно, она и поставила неуклюжую точку в своей судьбе. Наверное, самое правильное будет убить эту дуреху и уничтожить все следы ее пребывания. Что делать, за последние годы ему не один раз пришлось подобным образом распорядиться чужой жизнью, — такое нынче время!

Сидеромов подошел к гримерной и взглянул на млевшее в полумраке дверное окно. За его стеклами угадывалось настороженное лицо его юной гостьи. Вадим строго посмотрел на озорницу, которую, в общем-то, уже простил, и даже подумывал, не продолжить ли с ней столь бездарно прерванный сеанс, как вдруг различил на сцене какое-то движение и озабоченно направился в зал. Он быстро прошел к своему директорскому столу, установленному между боковыми дверьми, включил прожектор и направил жирную струю электрического света в сторону сцены. Под прицелом луча оказалась чья-то спина.

— Загубин? — раздраженно прозвучал из-за фонаря высокий голос Вадима Ананьевича. — Нестор Валерьевич?

— Не-а, не Загубин! — компанейским и, кажется, даже знакомым мужским голосом ответила «спина».

— Острогов? — Сидеромов взял еще более высокую тональность, все еще храня надежду на опознание приближенных к нему людей. — Тимур Асбестович?

— И не Острогов. — Человек повернулся, предъявив совершенно незнакомое Вадиму одутловатое лицо с круглыми, будто по-детски удивленными глазами. — Не угадали, Вадим Ананьевич!

— Кто вас сюда пустил? — Сидеромов допустил гневные интонации и решительно шагнул в сторону сцены. — Я же приказал: никого сюда не пускать! Никого и никогда, пока я сам не позволю! Черт знает что, свиньи, скоты, гнать их всех надо!

— Темно тут у вас, — довольно обыденно сообщил гость и развязно двинулся навстречу директору. — Электрика вызывали? У вас тут, видать, с проводочкой нелады.

— Какие нелады? Какая проводочка? — Вадим оторопело наблюдал, как мужчина спускается по ступенькам. В левой руке он держал чемодан, который, возможно, действительно был атрибутом настоящего электрика, да и сам этот олух тоже, скорее всего, вполне мог числиться на заводе электриком, — разве их всех тут упомнишь, да еще при такой текучке кадров?! — А ты кто, вообще? Откуда ты здесь взялся?! Почему тебя не остановили у дверей? Почему мне не сообщили? Там что, никого не было?

— Почему никого не было? Кто-то, наверное, был. Но с каждым ведь можно договориться. Главное-то — по-человечески, правильно? К людям подход нужен! — Пришелец приветливо улыбался, позволив массивному подбородку оттянуть нижнюю губу, обнажившую заполненную слюной полость. — Я тот, кто говорит: да будет свет!

— Сколько же вас тут, умников, шастает?! — безнадежно воскликнул директор, останавливаясь где-то метрах в трех от мужчины в синей спецовке и утепленного сверху черным ватником. — Кто тебе деньги платит?

— Платит тот, кто заказывает. — Гость продолжал подступать и неловко протягивать правую руку. — Сейчас пробочки посмотрим, может быть, все и обойдется?

«Хочет схватить, толкнуть?» — предположил Сидеромов и приготовился к обороне. У него с давних пор почему-то очень прочно запечатлелось одно манерное движение киногероев, которые молниеносно выхватывают пистолет и всовывают добытое оружие в ухо или ноздрю своего дерзкого собеседника. Вадим бессчетное число раз репетировал этот классный финт со своим газовым пистолетом. Сейчас, по его догадке, как раз и настало время применять боевой навык на практике. Он резко отпрыгнул в сторону и действительно блестяще исполнил свой излюбленный маневр, уткнув пахнущее железом дуло в небритую щеку оцепеневшего незнакомца.

— Что ты мелешь? — Сидеромов вдавливал оружие в податливую кожу и представлял, что окончанием его ствола, наверное, можно нарезать тесто, хотя для чего могут потребоваться столь мелкие кусочки? А еще, пожалуй, можно выбивать прокладки для каких-то, скажем, хозяйственных нужд. — Ты кого хочешь обмануть, скотина?!

— Какой он у вас холодный! — Назвавшийся электриком с иронией, как показалось Сидеромову, скосился на ствол. — Он у вас что, взаправду заряжен?

— Заряжен, заряжен! Хочешь проверить? Смотри, тогда ты сам таким же холодным станешь! — Вадим повторял, возможно, уже слышанные и весьма банальные, но вполне правильные фразы, пытаясь угадать, сообразит ли работяга, или кто он там есть, что ему угрожают всего лишь газовиком? — На дурака работаешь, дилетант!

— Сами-то не задохнетесь? — Мужчина произнес это уже с откровенной издевкой и, мало того, позволил себе еще дерзко улыбнуться. — Ну лицо мне опалит, глаз и тот вряд ли выжжет. А чего ради? Я же сюда работать пришел!

— Сейчас мы к охране выйдем, а там и проверим, что тут у тебя за работа такая? Иди за мной и не дергайся! — Директор крепко держал гостя левой рукой за правый локоть, а дуло своего не очень надежного в эксплуатации оружия переместил к выкатившемуся на него глазу. — Шевельнешься — пеняй на себя!

Они двинулись к входным дверям и через несколько шагов оказались вынуждены покинуть зону, освещенную прожектором. Сидеромова утешало то, что их дальнейший путь озаряют предусмотрительно зажженные им массивные свечи. Сейчас он очень жалел о том, что не запасся, вопреки советам того же Загубина или Острогова, каким-нибудь огнестрельным оружием, пусть даже дамским пистолетом.

— А вы курочком-то быстро щелкаете? — спросил гость. Перед директором играли отражениями свечей его наглые глаза. В этих глазах Вадим Ананьевич рассмотрел то, что этот человек или собирается что-то ему причинить, или уже что-то успел сделать. Особенно остро Сидеромов ощутил это, когда пришелец немного осел в его руках, возможно слегка запнувшись о покрытия пола, и несколько небрежно выдохнул: — Оп-паньки!

«Наверное, это чушь, — подумал Вадим. — Ничего не случилось, да ничего дурного просто и не может со мной произойти сейчас, в этот момент, когда я тычу газовиком в эту бездарную физиономию».

Вначале Сидеромову показалось, что в его животе где-то справа образовалась льдина, и она, соприкасаясь с внутренностями, начинает их неприятно жечь. Вдруг эта льдина превратилась в электрическую боль.

«Ах вот почему электрик! — догадался Вадим и увидел, как человек в спецовке плавно, медленно, микроскопическими движениями, словно в кошмарном сне, отступает и, кажется, с благодушной, родственной улыбкой показывает ему какой-то предмет, зажатый в его руке. — Что же это? Отвертка. Как все просто!» Господи, но до чего это теперь уже не важно, что он ему действительно что-то причинил, пусть это даже и называется — убил! Он же так мило улыбается, а Вадим ему уже все простил, простил, о господи! «А почему же он не стрелял? А зачем?»

Сидеромов зажал рукой проткнутую часть своего переставшего быть послушным тела и встал на колени. Он испытывал радостное облегчение оттого, что это тело перестает быть его собственностью. Сейчас он находился где-то посередине между этой навсегда покидаемой им оболочкой и каким-то иным измерением, о котором никогда не догадывался, но которое — как странно! — стал вдруг вспоминать. Он действительно когда-то знал его, но что это было? Сможет ли он все правильно вспомнить?..

— Баиньки, дядя Вадик! — произнес Никандр, нащупал в кармане пластмассовый передатчик, размером со спичечный коробок, и нажал на кнопку.

Он перешагнул тело директора и собрался действовать дальше по оговоренному им с Игорем Кумировым плану, как вдруг двери в зал распахнулись.

— Стой! Стрелять буду! — раздался отчаянный вопль Рамиза. — Бросай оружие!

— Ты чего?! — Электрик удивленно обернулся в сторону кричащего мужчины в милицейской форме с погонами капитана.

Раздалось два выстрела. Никандр отлетел в сторону и упал в нескольких шагах от безучастного Вадима Ананьевича.

— Сюда! Нападение на директора завода! — Капитан вторгся в зал, мгновенно склонился над Сидеромовым, коснулся его безвольно расслабленной шеи и крикнул спешащим за ним людям: — Врача! Скорей врача! Никто не двигается дальше тела директора!

Рамиз Шалманбеков мельком окинул взглядом сплоченную за его спиной группу и направился к лежащему на спине Никандру. Тот неожиданно стал подниматься, резко встал и двинулся в сторону милиционера.

— Спокойно! Все остаются на местах! Видите, у него дырка в голове! Сейчас все закончится! — Рамиз отступал от надвигающегося на него, истекающего кровью мужчины, которого, впрочем, продолжал держать под прицелом. — Как он попал в зал? Кто его пустил? Как это случилось, я вас спрашиваю, горе-охранники?!

— Да мы его и не видели! Димон, откуда тут этот черт взялся? — удивленно и медленно говорил Валежников, вместе с другими мужчинами с интересом наблюдая за агонией Электрика. — Может, заводские недосмотрели? Их, наверное, человек. Тут кого только нет: одни пьяные, другие что-то воруют, — форменный бардак!

— Чей это человек, мы скоро узнаем! Все равно узнаем! — Брюкин выступил впереди столпившихся. — А на заводских еще рано валить, товарищи! Вы меня понимаете, еще рано?!

— Ну да, понимаем, — согласился Таранов. — Может, он в какое окно просочился?

— Сейчас вызовем оперов, пусть следствие этим займется! — произнес Шалманбеков, продолжая все медленнее пятиться от все медленнее и неувереннее шагающего мужчины в черном ватнике. — Осторожней!

Последняя реплика капитана относилась, очевидно, в основном к нему самому, поскольку именно он и оказался на пути падающего лицом вниз Никандра. Милиционер присел возле вздрагивающего тела и похлопал его по карманам.

— Этот человек может быть заминирован! — объявил Рамиз и повернулся к стоящим: — Выйдите, вызовите врача и ждите за дверью. Я буду находиться здесь, пока не прибудет спецгруппа!

— Хорошо, товарищ капитан! — послушно согласился Илья Титанович. — Берегите себя! Если что, какие проблемы возникнут, вы нам только крикните — мы все рядом!

Когда двери закрылись, милиционер запустил руку в правый карман ватника, достал из него пластмассовую коробочку и спрятал ее в свою кожаную куртку. Он подозрительно осмотрелся и величественно усмехнулся…

— Внимание, внимание! Всем, кто меня слышит! Я капитан милиции Рамиз Шалманбеков, сообщаю вам следующее: только что к нам поступили сведения о том, что на территории завода имени Немо трагически погибли два человека: Тит Львович Засыпной и Вадим Ананьевич Сидеромов. Через несколько минут территория завода будет оцеплена силами спецназа. Сейчас я приказываю всем противоборствующим сторонам прекратить какие-либо действия и собраться около заводских проходных. Я приказываю не оказывать никакого сопротивления силам спецназа и добровольно сдать имеющееся оружие. В противном случае правоохранительные органы оставляют за собой право действовать по усмотрению в соответствии со сложившейся ситуацией. — . Рамиз отключил микрофон, откинулся в кресле и озорно подмигнул Брюкину: — Ну что, Титаныч, будешь работать на Кумирова? Он хорошо платит!