Дальше ничего не было, а выплыл вновь в сознание и ощутил себя он уже в своей келье, когда кто-то лил ему воду на затылок, а кто-то пригибал голову к земле, рассудительно приговаривая:

—  Чтобы вода за шиворот  — ни-ни! Воротник нельзя попортить  — дорогой. То ли фландарский, то ли барантский...

— Брабантский...

— Во-во...

«Что это? Где это я?! А! У себя... Ах ты, Господи! Как же это? Упал, осрамился!.. А это кто? Байгард?.. Да... А с ним?.. Не видно...

Вода все лилась, затекала в уши, в нос, холодила затылок... Дмитрий решил подать голос:

—  Э-эй! Полные уши уже налили! Может, хватит?

— А-а! Очухался! Ну-ка давай...

В нос Дмитрию бьет отвратительно-холодная струя, он инстинктивно отворяет рот, и это отвратительное заполняет, кажется, каждую частичку его головы. Дмитрий кашляет, роняя слезы, дергается, вырывается, но держат его крепко.

—  Да хватит, пустите! В порядке я! А то задохнусь от вашего зелья к чертовой матери!

—  От нашего зелья еще никто не умер,  — спокойно бормочет Байгард, а вот что очухался ты, это славно, я признаться, не надеялся... Ну, коли так, ладно. Только воротник смотри береги,  — это Байгард говорит второму,  — сначала оботри голову, а потом поднимай.

Дмитрию обтирают голову чем-то большим, пушистым и отпускают. Он наконец выпрямляется, ищет глазами, куда приткнуться, и плюхается в кресло.

—  Ну, я теперь не нужен,  — спокойно говорит Байгард,  — теперь раздевайтесь, разувайтесь  — и баиньки. Только перед сном ты дай ему еще понюхать... а неплохо бы и выпить: капли три-четыре  — не больше  — на кружку воды. Понял?

—  Понял,  — откликается второй, и Дмитрий поднимает на него глаза «Э-э! Да это «черненький!» Иоганн! Ваня... Вот мы тебя сейчас поспрошаем... А о чем?.. Тьфу! Забыл... А! Да! Он ведь шпион, должно быть!..» Байгард выходит. Дмитрий всем телом угрожающе поворачивается к Иоганну:

— Ну!

— Что?

—  Откуда это ты так по-литовски вдруг хорошо заговорил?

—  Долгая история,  — спокойно отвечает Иоганн.

—  Значит, все-таки шпион?

—  Как же без этого-то, князь? Ты подумай, будет ли тут при вас хоть один,  — он сделал значительную паузу,  — который бы по-вашему не понимал, не наблюдал каждый ваш шаг? Мы тут, прислуга, все до единого  — шпионы. Только я вот  — шпион необычный.

—  Что ж в тебе необычного?

—  Я псам этим отомстить должен! Они отца у меня на глазах мечами раскромсали! Они мать мою насиловали стаей!.. Она до сих пор  — сколько лет прошло!  — как вспомнит, дергаться как безумная начинает. Они меня католиком сделали. Вот мать меня и научила, и заставила, и в голову вбила: гнись хоть до земли, гнись, а не ломайся. Если гнуться не будешь  — в момент пропадешь, сломают! А тебе за отца и мать отомстить надо! Вот я и гнусь с детства. По-немецки, польски, литовски научился. Русский, правда, пришлось «забыть». Всем говорю, что забыл. Только с матерью, и то почти всегда шепотом. Теперь-то я уже самостоятельный, да что я могу один? А к кому приткнуться? Вы единственная пока моя надежда  — да вы мне не верите.

—  Да как же тебе верить, коль ты мне с самого начала врать понес!

—  Откуда ж я знал, какие вы, кто? Ведь сказано было  — литвины приехали. А литвины русских сам знаешь, как любят. А когда ты по-русски заматерился, у меня в голове все смешалось, отца вспомнил, испугался и  — деру! Только у двери очухался. Ну, думаю, пропал!..

—  Ладно, я узнаю... Наши тут, конечно, есть. Только как тебя испытать? Сам понимаешь... Доверься я тебе, а ты всех наших и отдашь  — и что мне тогда? А?

Иоганн пожимает плечами.

—  Вот. Так что жди. Пока наши люди наверняка тебя на крючок не посадят, пока собственную жизнь в их руки не отдашь...

—  Да я хоть сейчас, тебе!..

—  Э-э... Не знаю я, как это делается. Не спеши!

—  А вдруг это не твои люди окажутся?

—  Как это?

—  Ну, вдруг кто услышит, узнает, да переймет, а я и знать не буду! Вот сейчас нас кто-нибудь подслушает  — и все!

Дмитрию становится неуютно:

—  Ну, наверное, знак какой-то особый должен быть...

—  Наверное.

—  Вот я при отъезде тебе и шепну.

—  Хорошо бы так-то,  — вздыхает Иоганн.

—  Ладно, не вздыхай. Расскажи лучше, почему ты мне убить рыцаря велел? Я ведь твоему совету не внял...

—  Как не внял?! Он же умер!

—  Умер. Но сам. Я-то его не убивал. Я его по макушке легонько так, плашмя... А он  — ой! И копыта набок! Трус был, видать, твой рыцарь!

—  Нет! Он на медведя один ходил, в битве без кодла в самую кашу лез, да и поединков за ним сколько. Нет  — он не трус! Тут действительно не так что-то... Видно, кто-то, кто посильнее нас, его напугал. Как он от тебя попятился, когда щит бросил  — все ахнули!

—  Посильнее?.. Хм!  — Дмитрий вспомнил наглую усмешку рыцаря, белесые глаза.  — «А ведь страх уже поднялся... нет, страх все время был, но внизу где-то, под всеми думами и разговорами, а тут наверх поднялся... чуял  — силы кончаются... А от этой усмешки и вовсе вроде бы полагалось в штаны накласть, а я разозлился! Да еще как! А страх?.. Да так тут и был, куда ж ему деться... Почему я вдруг Федьку-козла вспомнил? Зачем жест делал?! От страха, конечно... Ну, что ж! Значит, и страх, бывает, помогает!»

—  Ладно, Ваня! Так и порешим.

—  А что порешим, князь?  — взвился в надежде Ваня.

—  Да насчет тебя, как я сказал!  — Дмитрий понял, что потерял нить разговора. Ваня падает на колени и ловит руку для поцелуя.

—  Ну-ну! Брысь!  — и тот вскакивает.  — Так почему же его надо было все-таки  — того?  — опять ловит нить Дмитрий.

—  Ну теперь ты, видно, и сам понял. Останься он жив, тебя бы его люди в момент убрали, и ойкнуть не успел бы!

—  Так что же, а теперь эти люди? Они же никуда не делись...

—  Они-то не делись, да хозяин делся. Теперь у них хозяин другой, и на прежнего им наложить большую кучу! А новый хозяин тебе ж... будет целовать.

—  Наследник, что ли?

—  В том-то и дело, что нет у него наследника! Слыхал, когда рыцарь речь говорил? «Последний из рода...» То есть почти все его добро и все люди переходят к Ордену, то есть в руки Grossmeister'a! Понял?

— Понял...

«Так и в герои Ордена еще попадешь...»