Совсем не так умеренно восприняли кончину Ивана Красного в Вильне. Олгерд насторожился, изготовился. Раз головы не стало, значит, новая свара за ярлык, обиды, раздоры и драки. Тут обязательно можно (более того  — нужно!) урвать себе хаарроший кусок! Главное  — не упустить удобный момент. Кого надо  — поддержать, кого надо  — обмануть, а кого и стукнуть. Кого поддерживать, обрисовалось уже давно, и немалая роль в том принадлежала новой жене, так взявшей чем-то за сердце немолодого уже повелителя Литвы. Тверь должна была по всем прикидкам Олгерда выйти теперь на главную роль, взамен Москвы с ее малолетним князем. На стороне Твери была масса аргументов, казавшихся Олгерду неубиенными.

Но... »Человек предполагает, а Бог располагает», потом: «Бодливой корове Бог рогов не дает», потом... да мало ли на Руси пословиц...

Осенью того же 59-го года, чуть позже вестей из Москвы, сторонкой, до Бобровки дошла весть, что в Мальборке скончался Великий магистр Ордена Крестоносцев Генрих фон Арфберг. А должность его унаследовал какой-то Винрих фон Книпроде.

Ни Бобер, ни Дмитрий не придали сначала этому значения  — подумаешь!  — и как оказалось  — зря. Вначале их удивило, как заволновались князья: Олгерд, Кейстут, Кориат. А за ними и Любарт. Кориата срочно отправили в Мальборк. Он вернулся слишком быстро, не сумев добиться у нового Магистра ничего, что бы внушило хоть какую-то надежду на продолжение прежних отношений.

Новый магистр был высокомерен, груб, шуток не понимал, вина не пил, а Кориату при встрече прямо заявил, что договор прежнего Магистра с Литвой не отражает теперешних интересов Ордена, что он отдал под власть Литвы, страны, практически, еще языческой, несколько мест проживания слуг Христовых, и что язычники там их нещадно притесняют.

Как ни старался Кориат доказать, что христианам в Литве живется вовсе не плохо, нисколько не хуже, чем язычникам, убедить Винриха, имевшего факты и приводившего их много, даже иногда не к месту, не мог, да и сам он знал, что Олгерд, обожавший своего Перкунаса, а особенно Кейстут, не пожелавший креститься даже формально, терпеть не могли христиан и при любом удобном случае прибегали по отношению к ним к самым жестоким мерам, вплоть до пыток и казней. «Какого черта цепляются они за своего Перкунаса?!  — часто, а во время этого посольства почти непрерывно думал Кориат,  — ведь прими Олгерд христианскую веру, вся Русь была бы уже под его рукой! Тогда бы Орден вообще не пикнул, а тут...»

Он рассыпался в уверениях, что князья литовские ничего не имеют против христиан, что если что-то и есть подобное высказанному Grossmeister'ом Винрихом, то это самоуправство наместников, и они будут наказаны очень строго.

На что Винрих отрезал:

—  Если гонения на христиан не прекратятся, Орден сумеет защитить смиренных слуг Христовых.

—  Но ведь на наших землях практически нет католиков. Значит ли это, что слова Grossmeister'а относятся и к православным?  — не удержался съязвить Кориат.

—  Христианин, если он даже заблуждается в толковании святой веры, есть христианин, так как почитает Иисуса, а не деревянное чучело!  — возвысил голос Магистр.

«Те-те-те! Что бы сказал на это папа римский?!  — но Кориату было не до богословских споров, его придавила главная мысль: то есть, любая провокация  — и Орден пойдет!»  — и Кориат молча поклонился. Говорить больше было не о чем.

Когда он рассказал все это Олгерду, тот пристукнул тихонько ладонью по столу:

—  Значит, война! Ну что ж... Давненько никто их не щипал, тупорылых, набрались, видно, сил. Да ведь и мы сложа руки не сидели.

—  С кем пойдешь? У них сил много будет.

—  Много  — не много, точно будем знать, когда соберут. А мы... Ну, Кейстут, конечно, его сыновья. Мои кое-кто. Ты сколько сможешь выставить к весне?

— Я?!!

—  Ну не я же, о себе я сам знаю.

—  Пять тысяч максимум. Но ты меня-то зачем?

—  Думаешь, коль ты им «друг», опять в сторонке отсидеться? А расколошматят нас? Вряд ли тогда и Новогрудок пощадят.

—  Расколошматят, нет ли, но мириться-то кто с ними будет?

—  А я тебя и не возьму. У тебя что, воевод добрых нет?

—  А-а-а... Найдутся, конечно.

—  Только пять тысяч маловато. Там ведь у сына твоего есть еще полк.

—  У сына?! У какого?

—  У Дмитрия.

«Вспомнил! С чего бы это?»  — Кориат был несколько ошарашен:

—  Но ведь он пока... вроде еще... у Любарта в подручных, с дедом...

—  Видишь ли, Любарт как нарочно перессорился с поляками. А может, это происки Ордена... словом, весной он вряд ли сможет.

—  Что ж мне, выпрашивать у него Бобров полк? Он ведь у него лучший, и если на поляков... он без него как без рук.

—  Не Бобров, а уже Дмитриев. Бобер уже стар, а Дмитрий теперь не только крепкий хозяин, но храбрый и искусный воин, а главное, в отличие от Бобра, он князь.  — Олгерд значительно смотрит на брата, и мысли того убегают далеко-далеко.

«Стало быть, он что же, хочет так и оставить Дмитрия в Бобровке? Чтобы он наследовал Бобру, а в Новогрудок не лез? А кому же он хочет Новогрудек, интересно? Старшему моему? Но тогда какая ему разница  — тому или другому? Значит, своему кому-то?.. Может, и так. Вот сволочь!»

Кориат в упор взглядывает на Олгерда:

—  Послушай, брат. Сдается мне, что ты не желаешь видеть Дмитрия моим наследником. Чем он тебе не угодил? Тем, что умен и самостоятелен? Или я? Разве мало я для тебя, для Литвы сделал?

—  Что за бред?! У тебя все дома?!  — взрывается Олгерд, а Кориат замечает и краску в лице, и опущенные глаза: «Угадал!»  — Какое наследство?! О том ли сейчас разговор?! Кто, кроме Перкунаса, знает, кто из нас когда умрет, и как потом распорядится судьба! Сейчас разговор о том, чтобы собрать против Ордена все, что мы можем!

—  Так прикажи Любарту!

—  Э-э-э... И оставь его безоружным против поляков!

—  Так что же ты хочешь?

—  Я хочу, чтобы с Любартом поговорил ты. Чтобы он отдал тебе Боб... Дмитриев полк. Сам! Понимаешь?! Ну, сын должен быть с отцом и так далее. Понимаешь?..

— Не понимаю!

—  Эх! Не могу я и не хочу брать у Любарта войско приказом!