Прошло два часа. Солнце опустилось за лес  — отсюда не видно. Перед глазами вставших в опушке разведчиков Боброва полка проплыла и уже заканчивалась трагедия проигранной битвы.

Литвины бежали. Пешцы просто беспорядочной толпой, лишь бы где укрыться. Бросались и в этот лес  — немцы их не преследовали. Конница отбивалась со смыслом, грамотно, небольшими отрядами. Отскакивали, разрывая дистанцию, разворачивались и ударяли по наступающим, чтобы дать уйти пехоте.

Среди немцев пешцев не было (Дмитрий отметил это и обрадовался, как-то автоматически, без мыслей), их и на поле-то было мало, а преследовать  — тяжелы. Конница же наседала густо, избивала пешцев. Когда литовские конные контратаковали, немцы останавливались, смыкались поплотней, отбивали удар, опрокидывали противника, шли вперед, догоняли пешцев и беззлобно, методично, как капусту в корыте, начинали рубить.

И вновь налетали конные литвины, и вновь немцы приостанавливались и смыкались, и так далее...

Разведчики наблюдали это долго, часа полтора. Потом погоня прошла мимо, отгремела, скрылась.

На поле остались валяться трупы, выли раненые, бегали беспризорные лошади, то там, то тут проезжал всадник в сторону немецкого лагеря. Это был либо раненый, либо награбивший уже  — больше некуда, с конем, а то и с двумя в поводу, на которых тоже было до черта нагружено.

Тогда Станислав велел звать князя. Дмитрий подъехал на неоседланном коне, босиком, только рубаха и порты.

— Ну!

—  Глянь, князь. Кое-кто уже возвращаться начинает. Дмитрий посмотрел внимательно, но с полминуты, не больше:

—  Вот когда они не по одному, а толпами поедут, тогда... Гаврюха, ты тут?

—  Тут, где мне быть.

—  Вели седлать и выводить на опушку, на исходный. Сотников ко мне. Мой доспех сюда.

Начали подъезжать сотники. Дмитрию подвезли доспех. Он начал неторопливо седлать, одеваться, изредка взглядывая на поле.

Мысль о гибели деда все сильней давила его. И уже не только и не столько горем, сколько тягостной заботой: как будет дальше?

«Как с Любартом теперь сложится? С Бобровкой что будет? Куда подаваться? Как себя вести?»

Ему и стыдно было, что пред ликом такого горя он вдруг ударился в житейские мелочи, но и отделаться от них не было никакой возможности. А самое скверное  — они отвлекали его от главного.

Вот он  — бой! Все силы ума надо собрать и направить на одно  — победу. А тут...

Простительно, если бы его оглушило горе. Так ведь нет! Если себе не врать: горе было, ощущалось, до тошноты, до боли, но оно не мешало думать, помнить, принимать решения. Мешали вот эти житейские: как? Куда? Что теперь?

«Дьявольщина!»

Конь был оседлан. Доспех надет, подтянут, пригнан.

По полю потянулись мелкие и крупные ватажки немцев, обремененных награбленным добром: доспехом, лошадьми.

Дмитрий сделал знак «к бою!». Лес позади него зашевелился. А он смотрел на едущих немцев, и ничего не отмечалось у него в голове кроме их длинных от заходящего солнца теней.

И вдруг ни с того, ни с сего стоявший рядом Гаврюха шепнул:

—  Ремешок у него на шлеме перетерся. Или подопрел.

—  Что?!!  — почти вскрикнул Дмитрий.

—  ...Не обрезан, а порвался. Вот тут, под ухом, я посмотрел...

У Дмитрия словно чирей прорвало: боль пронзила и отпустила, слезы побежали в небольшие еще усы, и словно шепнул кто-то: «Отомсти за деда, и ты успокоишься».

Дмитрий не стыдясь, не отирая слез, повернулся к солнцу. Хоть оно и спряталось за лес, хоть и было на западе, ведь он всегда обращался к НЕМУ на солнце. Перекрестился и склонил голову. Мелкие мысли оставили его.

Снял свой шлем с луки седла и внимательно осмотрел ремешок и застежку. Потом медленно надел, поправил, застегнул. Стоявшие вокруг сотники, разведчики, отроки с тревогой смотрели на него. Дмитрий вскочил в седло, оглянулся, скривил рот в вымученной улыбке:

—  За деда надо отомстить, ребята. Иначе Он нам не простит. И было ребятам непонятно: он  — это дед или Он сам, Бог.

—  Не сомневайся, княже,  — тихо ответил за всех Вингольд.

—  Все готовы?

— Да.

—  Выходим, как бились: Михаил, ты левый фланг, ты вместо деда. Вингольд  — правый, я в центре. Сильно не растягивайтесь, чуть что  — ко мне плотней, а то растеряемся. Корноух, ведешь арбалетчиков сразу, вместе с Михаилом и разворачиваешься на восток. Охранишь нам тыл. Чтобы ни одна тварь не прорвалась!

—  Постараемся, княже.

—  По местам! Я дам знак,  — и отвернулся к немцам.

По полю всадники ехали уже сплошной беспорядочной толпой. Пыль встала стеной. Слышались крики, хохот, кто-то затянул уже песню...

—  Корноух!

—  Я, князь.

—  Будешь держать дорогу, никуда не уходи. Жди нас здесь, хоть сдохни. Понял?

—  Понял. Только вы не очень, я думаю...

—  Как получится. Жди!

Толпа победителей вдруг резко поредела, и минут через десять поле опустело.

—  Нельзя дать им оторваться, братцы,  — вздохнул Дмитрий и последний раз внимательно посмотрел на восток.  — Вперед!

Михаилу выезжать было дальше всех, его три сотни пошли первые, галопом. Дмитрий с четырьмя сотнями тронул следом, рысью. Вингольд остался на месте, ожидая, когда развернется центр. Корноух поскакал вслед за Михаилом, растягивая своих арбалетчиков в цепь.

Дмитрий видел: воины сосредоточенны, собранны, уверены, свежи. Не было суеты, бестолочи, накладок.

«Хоррошо! Оччень хоррошо!  — Дмитрий сильней и сильней сжимал зубы.

—  Ну, ссуки тупорылые! Держись!»