Тем временем у литвин...

Кейстут уже наутро наткнулся на лагерь Олгерда. Алешка мастерски, никуда не уклонившись, протащил его по тракайской дороге. Кейстут поведал брату о своем чудесном спасении, потрясающем контрударе волынцев и своем желании идти немедленно добивать и гнать рыцарей до самого Мальборка. Олгерд покачал головой и процедил сквозь зубы еле слышно:

—  А я думал  — это Бобер. Хотел повесить его. Прости меня, Перкунас! Мир праху честного вояки. Он бы не допустил...

—  Он-то бы не допустил, но разве бы вы удержались? И что бы мы сейчас имели, не сложись как сложилось?

—  Все равно! Не будь он Гедиминович, я бы голову ему снес, а так в железо бы заковал за побег с поля боя.

—  Оказывается  — не сбежал. А?

—  Да... Счастлив его бог, что все так обернулось. Я бы не посмотрел. А теперь что ж... теперь придется награждать, жаловать. Когда они подойдут?

—  Они не подойдут.  — Как?!

—  Дмитрий считает, что лучше держать его полк отдельно от главных сил, чтобы в случае наступления немцев снова ударить неожиданно, из засады. Может, он и прав...

—  Опять своеволие! Неслыханное! Кто здесь командир?! Вот щенок!  — Лицо Олгерда шло красными пятнами.  — У меня теперь каждый человек на счету, а он... А что, рыцари действительно не преследуют? Неужели он так их потрепал?

—  Они не просто потрепаны, Олгердас, они разбиты! Потому я так и спешил к тебе, чтобы уговорить вернуться и добить их!

Осторожный Олгерд промолчал. Алешка, остановившийся со своими разведчиками шагах в двадцати, чтобы не мешать беседе Больших Князей, осмелился приблизиться:

—  Великий князь, мы больше тебе не нужны?

Олгерд оглянулся на него рассеянно:

— Нет.

—  Какие будут приказания князю Дмитрию?

—  Приказания?  — Олгерд взглянул на брата, тот сделал незаметный для Алешки бешеный жест: «Сюда, мол, мне его дай!»  — Пусть действует по обстановке, рыцарей из виду не упускать.

— Ясно, князь. Не упускать!

—  И передай князю: больше чтоб не своевольничал. Голову потеряет! Езжай.

—  Передам, князь! Ияй!  — Алешка пускает коня в карьер, за ним разведчики.

—  Ты что делаешь?!  — Кейстут подскакивает к Олгерду вплотную.  — Ты ведь только что сказал, что у тебя каждый человек на счету! И вдруг отпустил! Лучший полк, который единственный смог что-то сделать  — и ты отпустил! О-о, Перкунас!

—  Да, отпустил!  — чуть не на крик срывается Олгерд,  — и при чем тут полк?! Тут полковник! Что я ему скажу, если он подойдет?! Спасибо, дружочек, выручил! Видишь ли, дядья тут у тебя оказались мудаками безмозглыми, так ты выручи их еще разок, подскажи чего-нибудь умное. А то они, как бараны, опять под немецкие мечи собрались!

— Прекрати, Олгердас!

—  Нет уж! Пусть один пока, пусть за рыцарями последит. Я бы не возражал, если бы он вовсе к Любарту убрался. Помог  — спасибо! Теперь я сам расхлебаю.

—  Да чего расхлебывать?! Надо воспользоваться его победой! Надо возвратиться и взять их голыми руками! Чем раньше, тем лучше. Пока не опомнились. Потому я и хотел воспользоваться его полком.

—  Нет. Если хочешь, если сошел с ума  — бери! Хоть голыми, хоть в рукавицах, какими хочешь, а меня уволь! Мне теперь не до петушиных наскоков, мне людей сберечь, добро укрыть, города защитить надо. Мне к обороне готовиться  — ведь войну проиграли, не только битву, неужели ты этого не понимаешь?!

—  Да лучшая оборона  — нападение! Напасть надо!

—  С кем?! У нас девять тысяч только там осталось! А тут половика покалеченных, пол-войска без доспехов, без оружия, без коней!

—  Там много не надо.

—  Что с тобой, Кестутис? Какой злой демон ослепил твои зоркие глаза? Неужели ты всерьез полагаешь, что этот сопляк с одним полком сотворил такое, что рыцари схватились и побежали?

—  Ты не видел этой картины, Олгердас! А я видел! И благодарю Перкунаса за то, что дал мне взглянуть. Ибо я никогда ничего подобного не видел и не увижу уж больше, наверное, никогда! Чтобы немцы, и так...

—  Эк тебя! Ну так забирай своих и бей, коли так уверен. Но я очень тебе не советую.

—  Нет, я не упущу такого шанса!