—  Что же делать будем, отец Ипат?  — Дмитрий держал в руках только что принесенную Поратом глиняную урну с тем, что осталось отдела.

—  Что, Мить?

—  Порат велел развеять пепел по ветру над рекой утром сорокового дня...

— Ну и?..

—  А дед просил положить его рядом с матерью моей...

—  Дак ведь она же христианка! Как же я нехрещенного на христианское кладбище?! Ты что?!

—  Вот и я о том же... Как же быть? Он так хотел с дочерью рядом... Может, как-нибудь... А?

—  О Господи! Воля твоя!  — Монах сидит всклокоченный, с опухшим от слез и вина лицом. Вчера на поминках он напился с горя так, что упал, и Гаврюха с Алешкой отнесли его в светелку как куль с мукой. Сейчас он опохмелился, но еще не совсем отошел, вздыхал тяжко, чесал то бороду, то затылок.

—  Он мне наказал... давно еще... если что, к тебе обратиться. Говорил, что ты придумаешь что-нибудь, найдешься...

—  О Боже мой! Боже мой! Чего тут можно найти, кроме как грех взять на душу свою, великий грех, который не отмолишь! Ты думаешь, он этого не понимал? Упрямая голова! Надеялся, что долго еще проживет. Да на меня! Сколько раз ему говорил  — крестись! А он только губами дергал  — успеется... Вот и дождался!

—  Так что?

—  Что, что! Видно, до конца придется из-за семейства вашего душу губить! Гришка!

В светелку влетает Гришка.

—  Квасу! Рассолу огурешного! Огурцов! Капусты! Чан воды на огонь поставь! Мыться буду. Да! Молока кислого из погреба принеси, самого давнишнего!

—  Понял!

— Давай живо!

Гришка исчезает.

—  Чего надумал-то?  — Дмитрий не понимает, смотрит виновато.  — Чего, чего... Придется окрестить...

— Кого?!!

—  Кого, кого... Его!  — Монах кивает на урну, и у Дмитрия отвисает челюсть.

—  Может и нельзя так, да что там!  — конечно, нельзя, грех великий. Но некрещеного к христианам  — еще страшней. Такого Господь не простит! А это...  — авось отмолю! Ведь знал же он, что Бобер его почитал...

—  А не отмолишь?

—  Семь бед  — один ответ! Бог милостив! Иисус говорил: тот больше праведник, кто согрешил, да покаялся, чем тот, кто не грешил. А мне только каяться и остается. Грехов на мне  — на три ада хватит!

Потом, после, Дмитрий не мог надивиться столь странному деянию. Только под воздействием горя и хмеля могла взбрести в голову такая идея, и только такому авантюристу и грешнику, как отец Ипат. Но как Дмитрий сам-то согласился на такое?!

В эту ночь они тайно отнесли урну в часовню, и монах (самочинно в отсутствие священника и его помощников «позаимствовав» в церкви святой воды) окрестил прах Бобра по тем правилам православного и католического крещения, какие он еще помнил, отпел его, а на следующую ночь с помощью Гаврюхи и Алешки похоронил рядом с дочерью. Тайну, кроме них четверых, знали только Люба и Юли.