Из Вильны и Новогрудка шли вести без неожиданностей. Нацеливались на юг, на татар. Противник был страшный и неизвестный, хотя с детства для князя желанный. В расчете на него возился он с новым оружием, в расчете на него обдумывал и строил новую тактику, в расчете на него не жалел сил на обучение стрелков и денег на качественное оружие.

К началу 1362 года Дмитрий отобрал для полка двести лучших арбалетчиков. С заряжающими получалось четыреста. Да и на охрану нужно было хоть с сотню. Худо-бедно, а полполка получалось. Такую силу отдать Корноуху, лучшему стрелку, но соображавшему довольно туго, он не мог.

Из старых сотников? Не хотел никто из них отрываться от привычного, с недоверием относились к новому оружию. Да и по широте взглядов, по отношению к новой тактике, на место командира мог тянуть, пожалуй, лишь Вингольд. Но теперь он был «первый зам» по всему полку, все вопросы повседневного существования войска (по-современному: штабные и тыловые) были на нем, да и если случится что с князем...

И пошел Дмитрий к монаху.

Тот ругался со своей «економкой». Эта маленькая, смазливая, востроглазая и неимоверно стервозная бабенка появилась у Ипата вскоре после княжеской свадьбы на смену третьей или четвертой женщине, которых, выполняя обещанное в Городло, усердно приставлял к монаху сам Любарт, но они почему-то не приживались. Эта же появилась самостоятельно, как-то зацепилась и прижилась под тяжелой Ипатовой дланью, и чем дольше оставалась в доме, тем больше забирала над ним власти. Конечно, никакая она была не экономка, вся ее экономическая деятельность состояла в жесточайшей эксплуатации и помыкании всеми слугами, данными Ипату еще Бобром.

Дмитрий терпеть ее не мог. «Чего он нашел в этой стерве? Или обидеть боится? Да вряд ли, ведь трех уже прогнал, не постеснялся. Видно, ночью красиво трудится». Действительно, стоило Дмитрию взглянуть на эту Тоську, как ему сразу вспоминалась Юли. И в самой заманчивой позе! Сам ее вид вмиг напоминал мужчине «это самое», сидело в ней такое, от чего не мог, видно, отец Ипат никак отцепиться. Хотя доставала она его жестоко. По любому поводу. Вот и сейчас, когда Дмитрий вошел, она не подумала замолчать. Поклонилась князю и продолжала, теперь вроде бы уже и для него:

—  Ну сколько же это можно, весь язык оббила! Говорю ему, говорю, как об стенку горох! Выгони ты этого Андрюшку, спалит он нам дом когда-нибудь. Как ни зайду в истопку  — печь полна дров, огонь хлещет вовсю, а он носом клюет в углу!

—  А ну, Антонина,  — делает строгое лицо Дмитрий,  — поди распорядись, кувшинчик нам с отцом Ипатом, закусочки, и чтоб никто не беспокоил.

—  Сейчас, князь. Хоть ты ему скажи. Ведь не слушает...

—  Вон!!  — рявкает князь, Тоська стрелой вылетает за дверь и захлопывает ее за собой. Монах таращит глаза.

—  Отец Ипат, ты что мне однажды говорил?

— Что, сыне?!

—  Вот где их надо держать!  — Дмитрий поднимает кулак к уху.  — А сам?! Распустил! Она у тебя скоро и на князя покрикивать начнет. Смотри!

—  Ох-ххо-о, сыне, верно... Зае...ла она меня!..

—  Так прогони к чертовой матери, да другую возьми!

—  Дыть... другую... Другая-то, она... того... Привык я к этой шибко... Боюсь, другая-то мне уже не угодит... Да и стар я... кому нужен?..

—  Хых! Пятьдесят три  — старый... Ты на дядьев моих посмотри, Олгерда с Кейстутом. Седые пеньки, а детишек строгают почем зря, ровно и помирать не собираются.

—  Они князья, им о куске хлеба для детей заботиться не надо. А мы люди бедные... Ладно, ты зачем пришел-то? Правда, что ль, важное дело?

—  Важное. Арбалетчикам командир нужен.

—  Э-э! Тогда верно. Тогда без кувшина тут никак...