И вот вечером...

Посольство подвели к роскошно украшенным, сходящимся вверху к середине пикой дверям какого-то (как потом оказалось, пиршественного) зала. Остановили. Расставили парами. Тщательно пересчитали. Дмитрий оказался во главе одной из цепочек, рядом с отцом. За отцом стоял Леонард, за Дмитрием Байгард, дальше дружина.

Через какое-то время двери распахнулись, и их ввели.

Зал был огромный, с узкими длиннющими окнами, забранными разноцветными стеклами, и, как показалось Дмитрию, очень высокий, потому что потолка не было, просто стены на определенной высоте начинали склоняться друг к другу и сходились где-то там, очень высоко.

Рыцари уже чинно стояли за столами. Столов этих, широких, но от чудовищной длинны казавшихся узкими, было три. Они располагались торцами ко входу, средний был отодвинут подальше вглубь, во главе его, на кресле с высоченной узорчатой спинкой сидел Великий магистр Генрих фон Арфберг.

Справа и слева от него сидели по два рыцаря ужасно важного вида  — важней, чем сам Магистр. Кто это были, заместители Магистра, важнейшие бароны или уважаемые старейшины Ордена  — знал, может, лишь Кориат, но спрашивать его было уже поздно, потому что их развели по разные стороны стола и остановили рядом с этими важными рыцарями, позади пустых кресел, явно предназначенных для гостей.

—  От имени великого Ордена крестоносцев я приветствую посольство нашего друга, Великого князя Литовского Олгерда!  — громко, торжественно провозгласил Великий магистр.

Рыцари гаркнули: «Хох!»  — и начали рассаживаться.

Уселись и послы. Дмитрий оглядел стол. Он был уставлен маленькими бочонками, большими бутылками, огромными блюдами с разнообразнейшей снедью, металлическими кружками и дивными стеклянными бокалами. Прямо между Дмитрием и отцом стоял торчком бочонок на подставке с трубкой возле днища, заткнутой пробкой, а радом огромный поднос, на котором лежал молодой (пуда на два) поросенок, обложенный яблоками и капустой, было еле заметно, что он уже разрезан поперек на готовые (преогромные!) порции.

Перед Дмитрием лежал красивый нож с резной ручкой и скругленным на конце лезвием и двузубая штука, которую отец, помнится, называл не то билкой, не то вилкой. Ложки не было.

Слуги побежали вокруг столов, наливая из бочонков и бутылок, как кто им указывал, но по полной кружке.

Дмитрий оглянулся на своего слугу и радостно поднял брови: «черненький»! Прав был монах! Как всегда...»  — Тот кланяется, прижимает руку к груди, а палец (незаметно) к губам.

Магистр поднимает кружку:

—  За здоровье, счастье и удачу наших уважаемых гостей! Рыцари ревут: «Хох!»  — и пьют. До дна, все, даже Магистр.

Дмитрий беспомощно оглядывается на важного соседа  — перевел бы, непонятно,  — тот хоть и свысока, но дружелюбно улыбается Дмитрию и опрокидывает кружку себе в пасть...

Дмитрий оглядывается назад, «черненький» наклоняется и шепчет, неожиданно по-литовски, да чисто так:

—  Они пьют ваше здоровье.

— Мое?!

—  Нет, всех вас, всего посольства.

—  А-а-а.  — Дмитрию ничего не остается, как поднять свою кружку: «Ну, будь, что будет, кусок масла я заглотил, хотя чуть не сблевал, так что...  — и он, прикрыв глаза, пьет, ожидая худшего. Но в кружке  — жидко разбавленный кисленький медок. «Опять подвох! Что это? Насмешка? Оскорбление? Как реагировать?»

Дмитрий смотрит на отца. Тот вроде спокоен, а ведь из одного бочонка наливали. Дмитрий показывает кружку «черненькому»:

—  Что это?

Тот делает важное лицо:

—  О! Это очень редкое дорогое вино! Его привезли недавно из Хунгарии. Подарок ихнего короля!

—  Как тебя зовут?

—  Иоганн.

—  Иван  — значит... Ваня... »Черненький» склоняется к его уху:

—  Прошу тебя, князь!  — в глазах его мольба.

«Черт с тобой,  — думает Дмитрий,  — но почему ты вдруг по-литовски заговорил?»

За столом между тем начинается великий разбой: рыцари, вооружившись ножами и этими двузубыми, помогая себе лопатками, торчащими в блюдах на серединах столов, режут, рвут, отдирают, тащат на свои медные чаши груды мяса, птицы, копченостей, окороков, загребают горы надлежащих к мясу овощей: капусты, репы, брюквы, лука, еще чего-то непонятного — пареного, вареного, тушеного, квашеного, соленого...

Но не дав разойтись как следует обжорству, с места поднимается Кориат. Он лишь дождался, когда слуги вновь наполнили кружки.

Кориат поднимает свою, и в зале, не сразу, но довольно быстро, смолкает шум голосов, звон и скрежет.

—  Великий магистр, сиятельный барон Генрих! Уважаемые рыцари Великого Ордена крестоносцев! Я благодарю вас за великолепный прием, оказанный нашему посольству! За истинно рыцарское поведение и строгое соблюдение законов рыцарства! Я пью за нерушимую дружбу Литвы и Ордена, пью за величие Ордена!

Раздается такой рев «Хох!»  — что Дмитрий чуть не подпрыгивает на скамье и оглядывается на Иоганна. Тот шепчет:

—  Князь предложил выпить за величие Ордена...

Рыцари повскакали с мест, и  — удивительнейшее дело!  — поднялся сам Великий магистр! Он медленно, торжественно поднял свою чару и повторил:

—  За величие Ордена!

—  Хо-о-о-хх!  — закричали снова в искреннем восторге рыцари. Даже и Дмитриевы важные соседи воодушевленно взревели.

Дмитрий глотал кислую гадость, пахнущую кошачьей мочой, и любовался отцом: «Ну, папаня! Теперь они, пожалуй, тебя в задницу расцелуют! А маслом я, видно, зря давился...»

После этой кружки разговор зазвучал много громче, а стук, визг ножей и чавканье заглушали даже и разговор. Воодушевление, поселившееся в сердцах рыцарей после столь удачного тоста, чувствовалось и должно было во что-то вылиться. Поэтому все почти мгновенно затихли, когда поднялся первый, сидевший справа от Магистра, рыцарь.

—  Нам, скромным слугам Христовым, приятно и удивительно, что в далекой Литве, где еще не везде знают слово Божие, есть люди, так прекрасно понимающие идеалы Ордена и его святые задачи. Я пью за лучшего среди них, уважаемого посла, сиятельного князя Кориата!

—  Хоо-о-о-хх!  — уже нестройно, но очень громко и очень весело загремели рыцари, глядя на князя и приветствуя его чарами, некоторые даже вскочили на ноги. Пили до дна и грохали пустой посудой об стол.

Кориат кланяется говорившему, поднимает чару, поворачивается туда и сюда, приветствуя пирующих, пьет. Вот теперь он снова обрел душевное равновесие, он здесь свой, в привычной обстановке, в столь приятном и необходимом ему центре внимания.

Поднимается рыцарь слева от Магистра. Теперь тишина устанавливается долго, тем более что после предыдущей кружки не все успели закусить.

—  Я надеюсь, что Литва, под руководством таких мудрых вождей, как присутствующий здесь сиятельный князь Кориат и его уважаемый брат Олгерд, будет и дальше крепить дружбу с Орденом, идти по пути защиты дела Христова и искоренения язычества! Здоровье великого князя Олгерда!

—  Хох!  — без энтузиазма отзываются рыцари, но пьют исправно. Дмитрий замечает: некоторые бочонки исчезают со стола, а вместо них появляются какие-то странные сосуды, похожие на кувшины, как бы обтесанные с одного бока.

—  Иоганн, а в этих горшках что?

—  О, это шнапс! Это очень, очень крепко, очень горько! Я не советую князю!

—  А почему его сразу не поставили?

—  Это горький напиток. Он не соответствует торжественным и радостным событиям.

—  А что, теперь пойдет нера...  — но тут поднимается сосед Кориата:

—  Слуги Господа нашего Иисуса Христа!

Все присутствующие в зале немцы с грохотом вскакивают, и в зале наступает гробовая тишина. Дмитрий тоже уже было дернулся, но заметив, что отец не пошевелился, остался сидеть.

—  Сегодня нас покинул один из славнейших и могущественнейших рыцарей Ордена, сиятельный барон Ульрих фон Ротенбург. Он был последним представителем великого рода, на протяжении веков сражавшегося за дело Христово! И сам он не жалел ни сил, ни средств для торжества этого дела. Его энергия была настолько велика, что часто перехлестывала за грань...  — оратор замялся,  — привычного. Он был неистов в выполнении заповедей Божьих! И нетерпим к пренебрегавшим ими. Эта нетерпимость не позволила ему простить несведущего и этим,  — кто знает?  — возможно, прогневить Господа...

Иоганн быстро, на одном дыхании нашептывал Дмитрию перевод, и тот по мере продолжения речи подбирался и сжимался в комок, у него даже челюсти сомкнулись и, кажется, скрипнули зубы: «Вот, опять какой-то подвох?! Может, теперь они тебя разденут в торжественной обстановке, да на вертел, вместо поросенка?.. Хотя... Зря, что ли, Леонард говорил... Не бзди раньше времени...»

—  ...Так это или нет, мы не узнаем. Но великое рвение барона Ульриха в службе Господу и Ордену навсегда останется примером для нас и для тех, кто придет нам на смену! Если бы он остался среди нас, то сотворил бы еще много славных дел!

Дмитрий заметил, как при этих словах важные соседи склонились друг к другу и зашептали что-то. Как будто даже с улыбкой.

—  О чем они?  — прошипел он Иоганну. Тот шагнул к рыцарям. Между тем оратор торжественно закончил:

—  Но Господь призвал его к себе! Так пусть он останется в сердцах живущих вечным образцом служения вере! Мир его праху!  — он плеснул из кружки на стол и выпил. Рыцари в полном молчании последовали его примеру. Но на их лицах Дмитрий так и не заметил скорби. Это несколько воодушевляло.

Он потянул из кружки и чуть не отшвырнул ее: «Господи! Да это самогонка! (Ее-то Дмитрий ненавидел больше всего на свете!) Да еще как будто разбавленная, слабенькая  — одна вонь!»  — Но куда деваться? Он подержал кружку у рта и осторожно поставил. Кажется, никто не заметил.

Гул голосов стал быстро нарастать,  — видно, шнапс подействовал!  — и вскоре поднялся такой гвалт, что уж и соседу приходилось чуть не в ухо кричать.

Вдруг сзади, уже не шепотом, заговорил Иоганн. Дмитрий даже вздрогнул:

—  Я почти не успел... Они говорили что-то насчет большого облегчения для Магистра, что на его месте они бы наградили этого юношу, тебя то есть, очень щедро.

—  Да?!  — Дмитрий приободрился. Настроение сразу поднялось, перестали давить настороженность, ожидание подвоха. Стало легко. Он чуть заметно подмигнул Иоганну:

—  Ты мне больше этой... Этого шнапса не наливай. И той га... Вина того  — тоже. Меды за этим столом есть?

—  За столом нет, но я могу принести!

—  Давай! Постой! Перед сном прислуживать мне кто, ты придешь?

— Должен...

—  Ладно, там и поговорим.

За столом веселье пошло не на шутку. Общий грохот разговоров стал уснащаться тут и там вспыхивавшими, грозными и мрачными на слух песнями, ужасными выкриками и взрывами грубого хохота.

Через час рыцари начали валиться под столы. К упавшим бросались слуги, поднимали, брызгали водой в лицо, давали что-то нюхать, уводили из зала.

Дмитрий с интересом озирался, а в голове крутилась лишь одна, и то никчемная мысль: «Не знаю уж, как там в бою... Но в выпивке немцы не крепки, нет! Не крепки!»

Он, правда, и сам несколько «плыл», ему было хорошо и все равно, а все люди вокруг стали милыми и симпатичными. Дело в том, что Иоганн притащил ему кувшин питья по душе, и Дмитрий стал отхлебывать из кружки чаще. Мед был слабоват, но вкус и особенно запах были у него точно как у лесной земляники и проникали аж куда-то за уши.

Дмитрий, распробовав, сразу плеснул из кувшина сидевшему рядом Байгарду:

—  Ну-ка, попробуй!

Тот сделал глоток, другой, раздул ноздри и блаженно втянул в себя воздух:

—  О-о! Это бьет и в живот, и в затылок сразу!

Они пили этот мед вдвоем, потому что никак не могли привлечь внимание сидевших напротив Кориата с Леонардом, которые сильно увлеклись беседой с важными соседями, потерявшими к этому времени всю свою важность и так хохотавшими, что то и дело отирали пот, слезы и сморкались в чудовищных размеров платки.

Дмитрий глянул на Магистра. Тот изо всех сил прислушивался к тому, что говорил Кориат, даже шею вытягивал, и тоже хохотал, хотя очень старался соблюсти величие и важность в облике.

—  Что он им говорит?

—  Байки травит,  — равнодушно отозвался Байгард.  — У него этих баек... Откуда только берет... И главное  — не повторится никогда. За это его и любят. Все! И немцы, и поляки, и русичи... И свои, и чужие.

—  И татары?

—  Нет. Татары баек не понимают. Потому он там и не прижился.

—  Ну пускай травит. Сам будет виноват, если ему не достанется. Давай тогда своих, что ли, соседей угостим. Плохо без языка-то, как без рук.

—  Каких соседей?

—  А вот...  — Дмитрий поворачивается, но обоих важных баронов рядом с ним уже нет.  — Где же они?!  — он заглядывает на всякий случай под стол.  — Нету! Вроде и не падали...

—  А на кой черт они нам?  — равнодушно жмет плечом Байгард.

—  Действительно! Нам больше достанется.

Но тут на освободившееся место подсаживается разодетый в пух и прах красавец, совсем не похожий на рыцаря. Длинные черные, мастерски завитые колечками волосы, тонкие усики, маленький клинышек бороды, тонкий орлиный нос, темные глаза и какое-то невысокомерное, естественное благородство в облике, жестах, взгляде. Какой, к черту, рыцарь! Это что-то не то!

Он хлопает Дмитрия по плечу и начинает картавить что-то горячо и непонятно. Дмитрий беспомощно оглядывается на Иоганна, но и тот пожимает плечами. Незнакомец видит, что его не понимают, и принимается долго и мучительно объясняться с Иоганном. А потом очень медленно, тяжело говорит по-немецки. Иоганн переводит.

—  Это француз, французский рыцарь Шарль де Ла Круа...

—  Уи, уи, Шарль!  — рыцарь протягивает руку (Дмитрий пожимает ее), улыбается.  — Же ма пель Шарль! Этю? Дамитрий? Нес па?

—  Да, Дмитрий,  — понимает без перевода Дмитрий и тоже улыбается. Они хлопают друг друга по плечам. Дмитрию очень нравится этот непосредственный парень. Главное  — не немец! Ведь рыцарь, барон, поди, какой-нибудь, а не заносится, не чванится, ишь какой симпатяга! Немец тут как бы сейчас надувался, а этот...

Дальше приходится слушать Иоганна:

—  Он очень недавно здесь, всего две недели. Прибыл из Франции, решил посвятить себя Богу.

—  Что так, почему?

—  Потому что Франция погибла.

— Что такое?!

—  Во Франции идет война. Вы знаете? Уже почти тридцать лет. Вы знаете, да? И конца ей не было видно. Но полтора месяца назад... Произошла битва, которая, вероятно, положила конец и всей войне, и существованию самой Франции. В ней погиб весь цвет французского рыцарства, а король Иоанн (вы знаете, его зовут Иоанн Второй) попал в плен к англичанам. Я участвовал в этом сражении. О Боже великий и милосердный! Мой дорогой друг, я видел, как вы сражались сегодня, это было блестяще, я искренне поздравляю вас с победой!  — Француз снова хлопает Дмитрия по плечу, даже треплет по щеке, но это не выглядит фамильярностью, вот ведь странно! Дмитрий благодарит, улыбается, тоже похлопывает француза по плечу и наконец находит окошко в его насыщенной речи, сует ему в руку кружку с медом и чокается своей. Тому ничего не остается, как замолчать и выпить. Тут же лицо его так меняется, выражает такой восторг, что Дмитрий с Байгардом дружно смеются, а Иоганн на какое-то время забывает о своей миссии переводчика. Но Шарль, многословно выразив свой восторг от великолепного литовского меда, не теряет нити разговора, возвращается к прежней мысли:

—  Да, вы великолепно бились, но увы! Скоро ваше, наше рыцарское искусство станет никому не нужно.  — Француз горестно покачал головой, шмыгнул носом. Был он уже изрядно пьян.

—  Почему так?  — удивился Дмитрий.

—  Мой молодой друг, поверьте мне, я понял это там, в той битве. Теперь биться будет чернь. Топорами. Или вообще в рукопашную перестанут биться.

—  Что вы такое говорите, доблестный рыцарь?!  — Дмитрию стало совсем интересно.

—  Мой молодой друг, нас, конных рыцарей, когда мы пошли в атаку, просто не подпустили. Английские мужики перестреляли нас издали из своих громадных луков, как зайцев.

—  Вот оно что!  — глаза у Дмитрия загораются, он вспоминает Волчий лог, знаменитый подвиг отца Ипата: «Нам бы таких лучников, такие луки!»  — Но разве вы шли в атаку налегке, без доспехов?

—  В полном облачении, мон шер ами, в полном! Их стрелы прошивали наши панцири на расстоянии в полтораста шагов.

—  О-о!! Возможно ли это?!

—  Я бы тоже не поверил, если бы не увидел сам. Но я был там! Зачем мне врать?! Я скакал в первых рядах и получил стрелу в правое плечо. Я выронил меч. Потом пал мой конь, и мне пришлось отходить. Я прикрывался щитом, и пока выходил из-под обстрела, еще две стрелы прошили мой щит. Этого не хочется вспоминать! Но там у англичан было еще кое-что!..

— Что же?!

—  Бомбарды.

—  Бомбарды?! Что это такое? Я помню из латинского, что «бомбарен»  — это совсем неприличное слово...

—  О-о, да! Мой юный друг, я вижу, что вы не только искусно владеете мечом, но и прекрасно образованны. Но это слово как нельзя точно характеризует эти исчадия ада. Они именно «пердят» и плюются огнем (такие длинные медные трубы, пропади они пропадом!), и изрыгают вместе с огнем из себя громадные каменные ядра. Одно такое ядро может смести враз десяток всадников! О-о! Это ужасно! Мы оставили на поле больше шести тысяч рыцарей. Искуснейших, сильнейших, храбрейших! Это невероятно, неслыханно! Но им не пригодились ни их сила, ни их искусство. Они полегли под стрелами, как простые латники! О мон Дье! Зачем я дожил до этого проклятого времени!  — Француз плакал, а Дмитрий смотрел на него, но думал совсем о другом.