Ляля, затевая ремонт, не могла и предположить, на какое серьезное дело решается и на что себя обрекает. Пока ремонт существовал в ее воображении, все устраивалось необычайно легко и просто: она уезжала за город вместе с Иришкой, а все остальное делалось само собой под присмотром верного Сани. Она так привыкла полагаться на Игрунчика: кто-кто, а старинный друг не подведет, — что и не думала об отказе. Но у Сани оказалась своя, неведомая ей жизнь. Услышав про жильцов, получив от ворот поворот, Ляля и обиделась, и расстроилась, и рассердилась. А когда немного успокоилась, то сообразила: Саня не случайно упомянул про жильцов, он, конечно же, ей намекает, что в его жизни произошли важные перемены. Он намекал еще, приехав в редакцию, не случайно же поминал Купидона и что-то новое, неизведанное. Но она тогда была слишком занята своими проблемами и не поняла, о чем он. Только теперь поняла: Игрунчик влюбился, у его подруги, наверное, есть ребенок, и они живут все вместе. (Женщинам куда легче смириться с обстоятельствами, если они складываются в любовную историю.) Одарив Саню семейной жизнью, Ляля простила его, признав, что в этом случае она, разумеется, не может поселиться у него в доме, а он не может перебраться в Москву. Она даже нервно хихикнула, представив, как заявляется с Иришкой в Посад и выселяет Саню из его комнаты под непередаваемым взглядом сожительницы. Но вообще-то ей было не до смеха. Помощник, на которого она так рассчитывала, растворился в воздухе, зато проблемы встали во весь рост. Проблем было море, одна другой серьезнее — Иринка, гусь, сантехники, закупка материалов и все остальное. Краны у нее давным-давно повсюду текли, а недавно дал трещину унитаз. К оклейке не подступишься без разборки. А разборки, Вера сказала, недели на три, и была права. Одни стеллажи с книгами чего стоили! В общем, представишь себе, и голова заболит! Она и заболела. Сжимая виски маленькими ручками, Ляля сидела, не в силах понять, за что ей браться. Но не в ее натуре было долго расстраиваться. Глаза боятся, руки делают! День был субботний. Миша забрал Иришку. Свободным временем нужно было воспользоваться. За работой и думается легче! Сейчас она быстренько! Ей только взяться!
Когда Миша к вечеру привез Иришку домой, полквартиры уже было перевернуто вверх дном. Ляля, плотно обвязав голову косынкой, в линялой майке и трениках разгружала антресоли. Она была безжалостна: старью не место в ее новой прекрасной жизни!
— Поможешь мне выкинуть тряпье и коробки? — спросила она, стоя на лестнице и показывая на сваленное внизу барахло. — Антресоли, считай, свободны. Я загружу их книгами, освобожу стеллажи, и пожалуйста, оклеивай коридор!
— Кто? Я? — уточнил Миша. — С удовольствием!
— Представляю, как ты его оклеишь, — скептически отозвалась Ляля. — Нет, ты тут ни при чем!
— Как это ни при чем, когда ты начала ремонт? — возмутился Миша.
— Положим, начал его ты, а не я! — заявила Ляля.
— Молодец, что начал! — похвалил сам себя Миша. — Давно пора! Все будем выкидывать?
— Все! — откликнулась Ляля и исчезла до половины в антресолях.
— Эй, а Иришка? — окликнул ее Миша.
— Иришку выкидывать не нужно, — тут же отозвалась Ляля.
— Повезло тебе, Ирка! — засмеялся Миша. — Потому что ты совершенно новенькая! Ляль! Я Ирку с собой заберу! Пусть у меня пока поживет. Как ты на это смотришь?
Ляля посмотрела на отца и дочь с верхней ступеньки лестницы. Они стояли и держались за руки.
— Смотрю положительно, — сообщила она. — Будешь с утра сдавать Ирину в сад, вечером забирать, так?
— Так, — согласился Миша.
— Тогда выкини эту кучу, а я займусь Иринкиными вещами. Пошли, выберешь, какие возьмешь с собой игрушки! — обратилась она к дочке, слезая с лестницы.
— Я возьму с собой Мартина, — заявила девочка. — Ты же не будешь его ремонтировать, правда?
— Буду! Он скоро отправится в дальний перелет, и его нужно немного подремонтировать.
Иринка в сомнении смотрела на мать, шутит она или не шутит.
— Мартин улетит? — спросила она огорченно.
— Непременно! Далеко! Далеко! — радостно ответила Ляля.
— А чему ты рада? — с недоумением спросила дочь.
— Свободе! — так же радостно ответила Ляля. — Свобода — это простор и возможность летать. А летать — это счастье!
Иринка задумалась.
Собрать детские вещички было делом одной минуты. Пока Миша перетаскал узлы и коробки на помойку, Ляля успела накрыть чай.
— Поужинаем, и поедете, — сказала она.
Давно они не сидели втроем за чаем. Оладушки с яблоками шли нарасхват.
— И когда это ты все успеваешь? — удивился Миша.
— Это я еще вчера напекла. Иринка их любит.
— Имей в виду, среда и пятница у меня свободные, — сообщил Миша. — Отведу Иринку и сюда. Так что готовь к среде фронт работ. Книги сама не ворочай. Вместе сделаем.
Миша говорил без обычных подковырок, вроде бы просто, искренне, доброжелательно, но Ляле не понравилось, что ведет он себя по-хозяйски и ею распоряжается.
— Не стоит, Миша, — сказала она. — Я думаю, что прекрасно сама со всем справлюсь. Впрочем, спасибо за добрые намерения.
— И тебе так не стоит, — уже куда суше сказал Миша.
В воздухе повисло что-то вроде давних выяснений, и оба замолчали.
— А когда ты, мама, к нам приедешь? — спросила Иринка. — Я же скучать буду!
— Я тебя могу из сада забирать и к папе отвозить, за дорогу мы с тобой и наговоримся, и навидаемся, — пообещала Ляля.
— Зачем это ребенка в городском транспорте таскать? — не согласился Миша. — Нет уж! Мы с Ириной будем на машине ездить! А в гости милости просим, всегда рады!
Миша опять вел себя как хозяин, опять решал и распоряжался. Раз так, пусть хозяйничает без нее. Она устраняется.
— Там видно будет, — туманно ответила она. — Во всяком случае, я буду вам звонить.
Иринка долго прощалась с Лялей, потом долго прощалась с Мартином. Гладила его по перышкам, просила не улетать без нее. Гусь тихонько что-то квохтал, словно бы обещая.
Когда Миша с Иринкой уехали, Ляля покормила гуся, оглядела коридор, потом почти пустые антресоли. За один день сделано немало. И помощник нашелся. Кто бы мог подумать, что помощь ей предложит Миша? Спору нет, в четыре руки дело пойдет быстрее. Но не очень-то ей нужен этот помощник! Она сто раз подумает, прежде чем обратится к нему за помощью! Нет, не нужен ей никто! В ближайшие дни она освободит кухню, разберет книги, бумаги, потом съездит на рынок за красками и обоями, и вперед! Хорошо бы ремонт согласилась делать Вера. А не согласится, Ляля другую найдет. Ни на ком свет клином не сходится!
И вопреки своему боевому настрою впервые за многие годы подумала, что Миша большой молодец, раз сумел наладить с Иришкой такие хорошие отношения. Спокойно взял дочку к себе, и она спокойно к нему поехала, и ей, Ляле, тоже спокойно.
В голове у нее еще вертелись какие-то хозяйственные соображения, но глаза уже слипались, руки и ноги наливались тяжестью, как в детстве. «Пора спать, — сказала себе Ляля, — день был нелегким. А Миша еще не женился, это точно. Интересно, почему он стал таким хозяйственным, если не женился?»
С этой загадкой она заснула и проснулась на заре, потому что была жаворонком. День обещал быть солнечным. Но пока только обещал. Небо едва светилось, и Ляля подумала с радостью, сколько всего успеет переделать за день. Потянулась и вскочила. Ей все по силам! Таково было ее всегдашнее убеждение — вперед и выше! Быт был ее врагом, и она должна была с ним сладить! Да и вообще все просто. Нужно освободить кухню. Отремонтировать сперва ее. Потом снести туда книги, оклеить коридор. Ну и так далее…
Умывшись, накормив гуся, Ляля ринулась на кухню. Ну и работенки тут предстояло! Для начала она освободит углы, в которых застоялись и запылились банки. Потом шкафы от всякого хлама. Потом…
Банки она сразу обрекла на выбрасывание, вытаскивала их отовсюду, где только видела, и скоро весь пол был заставлен большими, маленькими и средними банками, банищами и баночками. Накопилось их, прямо скажем, немало. Ляля загрузила их в две большие наволочки и выволокла на площадку. В углах осталась грязь, но дышать стало легче. А вот с утварью, которая пряталась в двух старых рассохшихся шкафах, занимавших большую часть кухни, справиться оказалось куда труднее. Чего там только не нашлось! Ручная кофейная мельница. Выражая готовность немедленно помолоть кофе, она визгливо заскрипела, как только Ляля тронула ручку. Маленькая мельничка для перца. Фарфоровая ступка для пряностей. Запахло имбирем, гвоздикой, детством. Бабушка пекла куличи на Пасху. А вот и доски от пасочницы… Приходила весна, и бабушка пекла жаворонков. Перебирая старую посуду — блюда, супницы, компотницы, Ляля вспоминала уклад их дома, гостеприимного, хлебосольного. У них всегда был народ. Кто-то жил, уезжал, приезжал. Праздновались именины, дни рождения. В детстве у Ляли было множество тетушек, они приходили с подарками, фарфоровыми собачками, куколками, яичками. Бабушка отправляла их домой с гостинцами — плюшками, печеньями. Ляля удивилась множеству лиц, возникших у нее в памяти, добрых, благожелательных. Совсем непохожих на те, что она видела вокруг себя теперь. Бабушки не стало, не стало и тетушек, дальней родни, застолий на Пасху и Рождество, жаворонков. Но народу в доме было много и у родителей. Приезжали папины знакомые из разных городов, приходили мамины ученики, друзья, приятели, коллеги. Родители много работали, но народ собирался часто, все любили загородные вылазки, походы, лыжи. И опять в Лялиной памяти возникла целая вереница лиц. Веселых, энергичных. Интересно, что Иринка запомнит о своем детстве? Ровесников-детсадовцев? Или дядек из телевизора? И потом у нее будет возникать сладкая ностальгия при виде томных девиц и мордатых рож рекламы? И есть ли домашний уклад у людей теперь? И чего она в самом деле от жизни хочет? И как сделать, чтобы у нее тоже было много друзей? Она думала о бабушке, о маме, о себе… Вокруг Ляли вырастали горы кастрюль, сковородок, тарелок, мисок, чашек, и Ляля вдруг поняла, что нуждается в пространстве. И людях. Самых разных. Они все ей интересны. И какие раньше были и какие стали теперь. Она и вправду любила себя летящей, перемещающейся, встречающейся. Но летать вполне могла самостоятельно. Без Севы. На гусе Мартине, например. Ляля рассмеялась. Нет, Мартин появился у них в доме не случайно. У Севы все-таки очень хорошее чувство юмора.
Она оглядела развал, заставленные посудой кухонный стол, подоконник и задумалась. Куда же все это добро девать? Проблема. Детство не выбросишь. А вот со шкафами она точно решила расстаться. Громоздкие, облупившиеся, страшные. Убрать их, и кухня освободится для будущих встреч. Будет беленькая, чистенькая — красота! А прошлое?
«Надо застеклить балкон! — осенило Лялю. — Сделать шкафы и его там оставить».
Она распахнула двери и вышла посмотреть, какой же у нее балкон. Получится или не получится? Огляделась, к ней тянулись голые ветки. И она к ним протянула руки.
— Зимой вам одиноко. Но у вас будут подружки, — сказала она, — я посажу цветы.
Как похорошеет кухня со стеклянным балкончиком! Ляля приручит пространство, разведет садик, бабушка будет рада. С легкой душой, оставив позади развал, Ляля перешла в гостиную. Там тоже стояли старые шкафы, только книжные, и еще какие-то самодельные полки, их наскоро мастерили, когда нужно было распихать книги и папки. За дверью стояли просто коробки, набитые неизвестно чем. Она так к ним привыкла, что даже забыла об их существовании. Гора бумаг, ворох прошлого. Что-то там ее ждет?
Но прежде чем браться за папки и тетради, Ляля открыла узенькую дверцу комода и достала оттуда шкатулку. В детстве для нее не было большего счастья, чем разбирать мамины украшения. В резной деревянной шкатулке лежали бусы, брошки, колечки. У них были свои имена. Папа привозил их маме из своих командировок. Или покупал, получив гонорар за статью. Перебирая, Ляля вспоминала имена. Да, да, имена, а не названия. Они были живыми существами, эти камни, и светились любовью папы к маме. Нашла свою любимую большую прозрачную каплю из горного хрусталя по имени Байкал. Она меняла цвета, могла быть и голубой, и зеленой, и синей, смотря на какой свитерок надевала ее мама. А вот зеленые бусы Хибины. А эти круглые сережки из перламутра-метатенки. Она долго думала, что метатенки в самом деле что-то маленькое и кругленькое, а оказалось — огромные башни-отстойники. И было бисерное ожерелье Ирригация, потому что у папы была такая статья. Ляля вспомнила свою смешливую синеглазую маму в Ирригации и чуть не заплакала, так у нее вдруг защемило сердце… Папа надевал маме на шею бусы или на палец колечко и говорил: «Помни, Лизонька, я с тобой. Я всегда с тобой! Обнимаю тебя, берегу». Ляля вдруг подумала, что, наверное, папа ревновал маму и не очень-то любил свои командировки и вот придумал такую игру. Не устраивал скандалов, не проверял, не выспрашивал, а был все время рядом, обнимал и берег. И опять у нее на глаза навернулись слезы. Какие замечательные у нее были родители! Но она не дала себе воли на рев. Раз хорошие, радоваться надо, а не плакать! Ляля поспешно убрала шкатулку обратно в шкаф и деловито огляделась. Потом подошла к стопе коробок и отважно сняла первую.
Небо все розовело, день клонился к вечеру. Куда ни посмотри, высятся бумажные горы. Папки, стопки, тетради, записные книжки. Вот эта гора — папины рукописи и журналы, где он публиковал свои статьи. Он был инженером-химиком, специалистом по уничтожению промышленных отходов. А статьи писал о природе. Как никто он понимал грозящие нам всем опасности. Занимался проблемой чистой воды… Как она нужна всем, чистая вода! И не только вода, а просто чистота. А мы оказались на кладбище отходов…
Другие две груды — мамины бумаги: методические разработки, пособия по грамматике, тетради с какими-то записями. Мама была преподавателем, она открывала окна в другой мир, и света, пространства становилось больше. Ученики ей были благодарны. Вот будет у Ляли время, и она разберется в ее тетрадках.
А вот и ее собственные конспекты, отредактированные рукописи, стихи, которые она когда-то писала. Множество писем и к папе, и к маме, и к ней тоже — отдельная куча! Целый день она разбиралась, но вовсе не в бумагах, а в прошлом и поняла, что боялась притронуться к нему. Что до сих пор болела потерей. Бежала от нее. Заслонялась. Загораживалась. Может быть, у нее было неосознанное ощущение, что ее родители прожили какую-то не такую жизнь, раз все, чем они жили, не понадобилось? Раз появились совсем другие ценности? И все кинулись кто куда — кто вверх, кто вниз, кто за границу? И она боялась в этом убедиться? Может быть.
Но она была не права. Ее родители видели самое главное. Весь мир сейчас озабочен проблемами экологии, а папа вон когда начал бить тревогу. Мама всегда стояла за языки, всех убеждала учить их, говорила, они расширяют кругозор. Вот и теперь все их учат как бешеные. Правда, английский, а не французский, но какая разница!
В общем, бояться, оказалось, нечего. Жизнь лежала трудовая, достойная. Частью воплощенная, частью нет. Вот только никому уже, кроме нее и Иринки, не нужная. А им обеим нужная очень.
«Не зря я все это разворошила, — думала она. — Ремонт оказался поводом для того, чтобы начать разбираться с жизнью. И с моей, и с маминой, и с папиной…»
Конечно, пока она только прикоснулась к жизни родителей. Но и это было немало. Она вдруг поняла, что все это время жила чувством потери, сиротства, одиночества. Искала поддержки, опоры, чуда. Но вот же она, ее поддержка, ее прочный, незыблемый тыл — бабушка, отец, мать! И еще она вдруг поняла, что она — взрослая. Давно. Но до сих пор не хотела этого, все надеялась, что еще маленькая, искала себе кого-то в поддержку, под чье крыло могла бы спрятаться, и негодовала, что не то крыло. Вот Сева ей гуся и подарил, прячься на здоровье! Тьфу! Какой, однако, многозначный и символический гусь! Глупости все это! Ничего такого Сева и в мыслях не держал, она-то Севу знает…
Однако не много ли открытий на один день? Скоро уже совсем стемнеет. Пора было не только разбираться, но и убираться тоже. Ляля вдруг ощутила в себе счастливую уверенность хозяйки и взялась за дело быстро и энергично. Начала со своих писем и рукописей. Ну и накопилось же их! Без всякой жалости она вытряхивала папки в бумажный мешок. Нечего их жалеть, когда книги вышли! Пересматривая письма, тоже рвала одно за другим, чувствуя легкость, освобождение. Вместе с клочками исписанной бумаги из ее жизни уходили люди, которых и так в ней никогда не было. Для чего она их берегла? Непонятно. Хорошее она помнила, дурное и помнить было ни к чему! Письма от людей, которыми дорожила, складывала отдельно, потом перевязала по адресатам. У нее всегда была страсть к эпистолярному жанру, вот он, результат: писем целая коробка! Сохранившиеся от родителей письма тоже сложила в отдельную коробку. С ними она разберется потом.
Бумажный мешок был набит доверху. Ляля дотащила его до двери, выволокла на площадку и поставила рядом с банками. Принялась паковать родительский архив. С ним ей было неловко расставаться. Паковать паковала, но количество стопок на полу не уменьшалось. Жизненное пространство сократилось, в столовую войди попробуй! И что делать с этими стопками и коробками? Честно говоря, они были ей нужны только как память, выбросить их было невозможно, жалко… Но и хранить негде…
Усталость взяла свое. Энтузиазм испарился. Она позвонила Мише, поговорила с Иринкой. Они гуляли в парке, катались на горке, теперь жарили картошку. Оба были довольны.
— В среду к твоим услугам, готов хоть весь дом на помойку снести! — шутливо сказал Ляле Миша, взяв трубку из рук дочери, и тут же дал отбой, может быть, боясь услышать отказ.
Ляля шутку не оценила, на предложение обиделась. Выбрасывать — дело нехитрое. А вот куда деть то, что никуда не выбросишь? Оглядев бумаги, книги, Ляля затосковала. Пожалуй, с этой стихией ей не справиться. Прошлое обступило ее со всех сторон, теснило, сдавливало. И что с ним делать? Слезы выступили у Ляли на глазах. И как только она дала себе слабину, они потекли, потекли… Она плакала об отце, о маме, которая столько лежала и так мучилась, о себе, она была неудачливой, ее все бросали, никому она не была нужна. Даже родители, они ушли так рано…
Себя она жалела, лежа на полу среди развала и рыдая в голос.
— Ты что, с ума сошла? Прекрати сейчас же! — услышала она внезапно чей-то голос и испуганно подняла голову. Перед ней стоял Саня.
Как он ни старался забыть про Лялин ремонт, ничего не получалось. Он вроде бы все сделал, чтобы от него отбояриться и потихоньку писать свою повесть, но в голову лезли совсем другие мысли. Саня промаялся целый день, а к вечеру не выдержал, сел на машину и рванул в Москву. Приехал, похоже, вовремя, раз Лялька ревет белугой.
Глаза у Ляли заблестели: вот оно, чудо.
— Как ты вошел? — спросила она. — Сквозь стену?
— У тебя дверь нараспашку, — ответил он. — Небось маковой росинки не было за целый день? Ну-ка давай ужинать. Где у тебя чашки-плошки, а главное, рюмки — стаканы?
Шмыгая носом, Ляля уселась на полу.
— У меня на ужин ничего нет, кроме хлеба, — сообщила она. — Я в магазин сегодня не ходила.
— А мы пирожки будем есть, картошку, сало, огурчики соленые, — пообещал Саня. — Ты что, забыла, что я деревенский житель, у нас все свое.
Суетился Саня, засуетилась и Ляля, расчистила край стола, даже салфетку постелила, разложила снедь на блюдо и не удержалась, взяла поджаристый пирожок.
«Ну, этот точно женился», — решила она, изумившись таявшему во рту тесту.
А Саня ей самогончику рюмку протянул.
— Ну-ка выпей с устатку. Я же тебя знаю, ты — девушка легкомысленная, о себе никогда не подумаешь, тебя кормить надо.
После вкусной еды мир показался куда добрее.
— Теперь рассказывай, что задумала, — предложил Саня. — А Иринка где? Ей в твоем беспорядке делать нечего!
— Миша забрал. И помочь обещал, — сообщила Ляля.
— Вот это здорово! — обрадовался Саня.
— Я не хочу принимать от него помощь, — сразу напрягшись, очень сурово заявила Ляля.
— Ну и глупо! Ни в коем случае не отказывайся! Кто тебе еще поможет? Ремонт — дело не женское! Пусть Миша им и займется. Я рад! Очень рад! С таким помощником ты быстро управишься.
Радость старого друга была так искренна, так неподдельна, что Ляля поняла: лучше ей Саню больше не беспокоить. А она на него рассчитывала. Хотела вместе с ним на строительный рынок съездить, краски и все остальное купить. От его радости она опять как-то сникла.
Тут гусь подал из ванной голос.
— Слушай! Его тоже покормить надо, — спохватилась Ляля. — Я совсем о нем позабыла!
— Иди корми, матушка-гусыня! Я, когда поеду, его с собой заберу, хорошо? — спросил Саня.
Вот это да! Ляля чуть не кинулась ему на шею. Настроение у нее сразу исправилось. Да ей ничего больше не надо, если он избавит ее от гуся!
— Я своему счастью не верю, Саня, Санечка, Санек! — Ляля закружилась бы на месте, но сил не было.
Саня обнял ее за талию и, вальсируя, довел до ванной.
— А ты вальсируй дальше, в столовую, погляди, что я там натворила! — крикнула из ванной Ляля.
В ванной она пробыла с полчаса, пока со всем управилась: прибрала, помыла, накормила. И когда вошла в столовую, Саня сидел на полу и что-то увлеченно читал.
— Хорошо натворила, Лялька! — сказал он, поднимая голову ей навстречу. — Мне твои стихи попались. Нравятся. Я бы их забрал с собой, если бы ты разрешила.
— Зачем это? — поинтересовалась она.
— Почитаю на досуге. Ну что, заберу?
— Забирай, — отмахнулась Ляля. — Мне сейчас не до них.
— Вот и хорошо.
— А что мне с другими бумагами делать? — вздохнула она.
— Сейчас посмотрим, — пообещал Саня.
Они сели рядышком, и Ляля стала показывать Сане семейный архив. Наброски, тетради, записи. Там были и дневники, и переписка времен войны. Глаза у Сани загорелись, он обожал все, от чего веяло историей.
— Слушай, а хочешь, я все это к себе в Посад оттащу? У меня там сухой чердак, сложу все твои коробки, а потом привезу обратно. Идет?
— Идет! — согласилась Ляля.
— Может, ты и мне что-нибудь откажешь? Я ведь в вашем доме вырос, мне все дорого, что от дяди Игоря и тети Лизы осталось. Мне, между прочим, тети-Лизины тетради даже пригодиться могут, я ведь как-никак тоже с французским языком вожусь. — Саня вопросительно посмотрел на Лялю.
— Да я с радостью! — снова вздохнула Ляля. — Вот и выход нашелся! Ты, как всегда, меня спасаешь. И знаешь, мне куда спокойнее будет, если все бумаги будут у тебя.
— И учебники можешь мне отдать, вон их сколько накопилось. А я нет-нет, да и загляну! А если словари откажешь, по гроб жизни буду благодарен! Словари тут есть уникальные! — Саня ласково погладил шероховатый корешок.
— Забирай! Как же я раньше о тебе не подумала? Хотя я вообще ни о чем таком не думала. И не разбирала ничего. А почему ты сам не напомнил? — Ляля строго посмотрела на приятеля.
— Виноват, товарищ начальник. Тоже не подумал ни о чем, — дурашливо отозвался Саня и скомандовал: — Тащи веревки, буду книжки увязывать.
— Сейчас принесу и помогу тебе увязывать, — тут же отозвалась Ляля.
— А если Иринку учить французскому надумаешь, то только скажи: или сам буду учить, или хорошего преподавателя найду.
— Надумаю, скажу, — кивнула Ляля.
— Ну вот и ладушки. Тогда я быстренько собираюсь и еду! — Саня уже вскочил на ноги и оглядывался, прикидывая: с чего начинать?
— Может, переночуешь? Куда ехать на ночь глядя? Спокойно все увяжем. — Ляля с любопытством смотрела на него: что-то он ей ответит? Обычно он охотно оставался в Москве.
— Ну уж нет! Я рабочий день люблю с утра начинать. Давай я твои бумаги перевяжу, а ты пока гуся упакуешь. — Саня уже нашел веревку и увязывал стопку папок.
— Давай наоборот? — предложила Ляля.
— Тогда давай и бумаги вместе, и гуся вместе, — предложил Саня.
— Давай.
И все-таки Саня увязывал папки и бумаги, а Ляля искала в кладовой корзинку. Искала и не могла найти. Сил разбирать еще и кладовую у нее не было.
— Да ладно! Не ищи! — великодушно разрешил Саня. — Честно говоря, гусь не поместится. Видишь, сколько тут всего? Я его в следующий раз возьму.
— Как это в следующий раз? Когда он будет, этот следующий раз? — упавшим голосом спросила Ляля. Она уже много чего поняла про следующие разы, потому что Санька точно с кем-то там купидонился, иначе не несся бы в свой Посад сломя голову.
— Когда корзину найдешь, — весело объявил Саня. Он уже представил, сколько с этим гусем будет мороки, и отложил его отъезд по крайней мере на неделю.
— Мне нужно будет на рынок ехать за обоями и красками, — упавшим голосом сообщила Ляля. — Тебе пятница подойдет? А на обратном пути гуся возьмешь? Договорились?
— Лады! Да ты посмотри, у тебя комната совершенно свободная стала! А была! Не встать, не сесть! В общем, все хорошо! Я тебя целую и поехал. Но ты, Лялька, ешь! А то совсем на нет сойдешь. За бумаги не беспокойся, будут в целости и сохранности.
Веселый Саня перегрузил связки и коробки в лифт, и Ляля ничего не могла сказать ему, кроме «спасибо».