© Дмитрий Лазарев, 2015

Парнишка зашел в школу после девяти, когда в классах уже начались уроки. Ничем не примечательный – выцветшая фланелевая курточка, чумазые ботинки, перепачканные осенней грязью, большой тяжелый рюкзак на узких плечах. Из-под шапки выбивались жиденькие белесые волосенки. Бабка на вахте покосилась неодобрительно, смолчала. Охранник мазнул равнодушным взглядом и вновь погрузился в свою газету.

Парнишка поднялся, не раздеваясь, на второй этаж, на ходу стаскивая со спины рюкзак, вытащил то, что там лежало, сжал в руке, взвесил, остановился перед дверью в класс. Опустил голову, словно собираясь прочесть молитву, – куда там! Вдохнул, потянул ручку на себя, вошел.

Толстуха стояла возле доски, необъятные телеса были затянуты в безвкусное платье, в жирной руке – указка. Тихий шум переговаривающихся голосов, шаг, удивленные взгляды, еще три шага, и – обрушившаяся сверху тишина. Он поднял руку. Бах!

Мерзкая башка лопнула, как арбуз, тоненько загудело в ушах, с грохотом рухнуло тело, перевернув стул. Разбитые очки с толстыми линзами отлетели в угол. Больно отдало в руку. Он повернулся – к тем, замершим, остолбеневшим, вытаращившим глаза в немых воплях. Рыжий, сука, бах! Вашикова, шлюха, бах! Бах!

Они завопили, падая. Жирный прилип к месту то ли в шоке, то ли слишком туго соображая. Бах! За первой партой подружки-отличницы, две каменные статуи, хорошие… дальше – Пича, гондон. Уже ныкается… бах! В углу Фарид, все еще хочешь десятку? Бах!

Выдохнул.

Смотрю в стеклянную морду монитора. Ух и разверещались, жируют на чужом несчастье. Политики сотрясают воздух, набирая очки, стервятники с камерами и микрофонами гонят волну, беснуется жадная до крови толпа…

Ненавижу.

Свежая запись с места события, прошлый выпуск новостей. Кадр – из здания выносят тела, завернутые в черные мешки. Оператора оттесняют, кто-то хватает камеру руками, на заднем плане мелькают кареты скорой, зеваки у перетянутой лентой ограды силятся рассмотреть место действа под чьи-то рыдания и отдаленный треск полицейских раций. Еще кадр – на экране появляется профессионально соболезнующая физиономия молоденькой репортерши. Пухленькие губки безостановочно шевелятся, связывая между собой хорошо отшлифованные фразы. Ничто не предвещало… был положительным…

В углу экрана – фото подростка с черным прямоугольником поверх глаз.

Василий Печенков его зовут. Слабый, забитый парнишка, который однажды пришел в школу с отцовским пистолетом. Прятать лица преступников в наши дни – глупая, бесполезная фикция, будь то прямоугольник или сетка квадратиков на морде. В социальной сети можно найти любого.

Страничку уже удалили, но в моем браузере она успела закэшиться. А если хорошо поискать, можно что-нибудь накопать и в кэше гугла. Из Интернета вообще сложно удалить что-либо насовсем. Хотя видео допроса Печенкова не сохранилось – материал был забанен на Ютубе всего через час после загрузки. Но комментарии, добавленные до закрытия видео, остались.

Листаю их, глотая горький чай. Вот, то самое место.

«Псих, ненормальный» – всеобщая оценка, и за гулом разгневанных голосов тонет правда. Все дело в видеозаписи. Смотрю в обсуждение, вновь впитывая знакомые уже буквы.

MrFustPpast: Как он сказал, orracus furelles nikta? Что за хрень? Очередной вырвиглаз типа Mereana Mordegard Glesgorv чтоли?

xxxGelekxxx: Не могу найти. Уверен, что так пишется?

MrFustPpast: Да хрен разберешь. Может, orakus pareles. Я сам не нашел

Общее мнение – мерзавец просто оправдывал свои преступления, сваливая вину на «видео из Интернета». Сейчас никто не верит подобным сказкам – после всех этих «файлов смерти» вроде Мериана Мордегарда и прочих крипипаст.

Но – интересно, черт побери.

Щенка травили в школе, можно было не сомневаться, – маленький, затюканный Печенков идеально подходил на роль жертвы – однако чаще всего подобные индивиды терпят унижения и скорее повиснут на проводе от музыкального центра в ванной, чем дадут сдачи. Что-то сподвигло его взорваться кровавым месивом Поступка. Неужели действительно?..

Оракус Фареллес Никта – словно древнее заклинание, призывающее нечистого. Шепчу вслух так и этак, пробуя слова на вкус. Поисковый запрос не выдает ничего, но всякому известно, что дорогу осилит идущий. Гугл подсказывает: возможно, вы имели в виду «Никта»? Нажимаю Enter, и браузер начинает выплевывать на экран информацию.

Никта или Никс – в греческом мифотворчестве одно из древнейших божеств, персонификация ночи, которой противопоставляется богиня дня Гемера. Кроме того…

Имя кажется смутно знакомым, однако поисковики одну за другой выдают страницы, посвященные древнегреческой богине. Явно не то, что нужно, – припоминается, что встречалось оно мне в каком-то несерьезном, праздном контексте…

Вспыхивает мысль, балансирует на грани сознания– что-то связанное со школьным убийцей и орракусом фареллесом, но не видео допроса – его забанили раньше, чем я оказался за компом… где еще появлялась информация о Печенкове? Онлайн-новости, Твиттер, Фейсбук?

Вот оно! Кэшированная копия страницы в моем браузере!

Открываю вкладку, листаю стену. Обвинения, угрозы – от тех, кто успел отметиться до отключения странички, какая-то хрень из браузерной игры и… ну конечно. Ссылка на видео, прямо на стене!

Наклоняюсь, вчитываюсь в текст. «Перешли это видео трем друзьям, иначе умрешь. ВАЖНО – НЕ СМОТРИ ЕГО! Orracus Furelles Nikta, Orracus Furelles Nergal!»

Разумеется, словечки вылетели из головы. Все не раз сталкивались с подобными «письмами счастья», щедро разбросанными по Сети, – и кто придавал им хоть какое-то значение?

Однако паренек по имени Василий придал. А потом пошел в школу и устроил кровавую баню.

Видео залито на Ютубе. Неудивительно, что никто не мог найти его по ключевым словам – файл называется «terererererererefaaaaaaaar». Количество просмотров заставляет вздрогнуть. Один. И я знаю, кто этот зритель.

Запись длится минуту четырнадцать секунд. Кликаю «воспроизвести», одновременно убавляя звук. Сейчас по закону жанра должен появиться красный или черный экран, ближе к концу с душераздирающим воплем разрождающийся очередным скримером…

Ничего подобного. На экране – запись с камеры видеонаблюдения, установленной на загородном шоссе. Кругом – пустыня, чахлые кактусы борются за выживание с какой-то выцветшей на солнце растительностью, на горизонте темнеют горбатые холмы. Потрескавшаяся лента дороги убегает вдаль, сливаясь со скудным пейзажем; далеко-далеко по ней ползет автомобиль размером с букашку, и солнечный блик на его лобовом стекле сверкает, как звездочка.

Примерно минуту ничего не происходит, однако с каждой секундой напряжение внутри меня нарастает. Что-то ведь должно быть, иначе какой смысл…

Из-за края экрана на дороге появляется человек в твидовом пиджаке и шляпе, словно сошедший с ретрокартинок. Его глаза находят мои, он четко, раздельно произносит: «Orracus! Furelles! Nikta!» – и видео останавливается, сменившись значком реплея.

Циферка напротив слов «количество просмотров» становится двойкой.

Чушь какая-то. Глотаю остывший чай.

Если парню хватило этого, чтобы сбрендить, – он конченый психопат.

Закрываю вкладку, чувствуя некоторое раздражение и… разочарование? Пожалуй. С удивлением понимаю, что мысль о столкновении с необъяснимым была привлекательнее, чем казалось. Видеоубийца… шлак. Замануха для дураков.

Взгляд цепляется за заголовок заметки, вылупившейся вверху новостной ленты. Тянусь курсором, открываю детальную информацию… что ж, это было ожидаемо. Убийца Печенков покончил с собой, проглотив рукав собственной рубашки.

Orracus, Furelles, Nikta. Странная гармония в этих словах, невыразимая законченность, словно именно в них кроется ответ на главный вопрос Вселенной. Лежу, вглядываюсь в темноту. Нужно спать, с утра вставать на работу, черт бы ее драл. Алексеич опять наорет, если опоздаю. Из-за каких-то пяти минут шкуру спустить готов, сука. Все гундит, что уволит, что работник из меня как из дерьма пули – хотя сам в своем кабинетике только штаны просиживает да секретаршу дрючит. Легко тебе рассуждать, падла, когда папа – директор всего концерна…

Сон не идет. Некстати вспоминается Светка из отдела менеджмента, прокатившая со свиданием на прошлой неделе, – обида еще свежая, бьющая по самолюбию. Это ведь та самая Светка, которая, по слухам, уединялась в копировальной с экспедитором на новогоднем корпоративе, та самая Светка, которую лапает половина офиса при любом удобном случае. Та самая, что отстрочила минет Борису из регионального отделения (о чем тот по большому секрету признался на пьянке двумя днями позже). Если разобраться, зачем я вообще приглашал в кафешку эту шалаву? Ответ, приходящий на ум, еще обиднее – ведь хотелось близости, хоть с кем-то, вот и выбирал сучку на случку с соответствующей репутацией. Осточертело одиночество, холодный дом, вся эта бессмысленная жизнь… Горькие мысли потекли вереницей, как никогда остро всколыхнулось чувство собственной никчемности.

Серые дни тянутся один за другим, похожие, как соседние кадры в кинопленке. Один и тот же офис, работа за жалкие гроши, одни и те же мерзкие рожи кругом, не обремененные печатью интеллекта. И никаких перспектив в будущем…

А было бы здорово мчаться на той букашке-машине из видео по нагретой солнцем дороге к пламенеющему закату на горизонте!

Закрываю глаза, и умопомрачительная картина вспыхивает в голове. Автомобиль (разумеется, это «Кадиллак Эльдорадо» пятьдесят восьмого года выпуска, только с конвейера, с салоном из белой кожи, изящным тонким рулем и открытым верхом) летит по шоссе – плавно, словно паря, и шуршит под колесами горячий асфальт. По бокам несется иссушенная жарой равнина, и нет ни одной живой души на многие километры вокруг. Сам собой включается приемник, и знакомый голос начинает повторять, все громче и громче, раз за разом увеличивая темп:

– Orracus! Furelles! Nikta!

Пух! Видение истаивает, обнажая неприглядную действительность – темные стены съемной комнатушки и потрескавшийся потолок, на который падает свет уличного фонаря. В этом мире не может быть – и никогда не будет никакой беззаботной поездки на роскошном «кадиллаке». Лишь холодные осенние будни, ненавистная работа и осточертевшие рожи вокруг…

Ненавижу!

Тоненькой иголкой впивается в мозг осознание того, что нужно делать. Мысль, сначала призрачная и невесомая, постепенно материализуется, обретая все более отчетливые формы, и белым шумом шипит где-то на самой грани слышимости голос, и струятся, струятся сквозь темноту непонятные слова…

Все они получат свое. И Алексеич – сальный урод, наш директор, и его сучка-секретарша, и хачик Рустем из проходной, мерзкий прыщ, и менеджер Светка, давалка с физиономией невинного агнца…

Прокручиваемая в сознании фантазия становится такой реальной, что кожа покрывается пупырышками от радостного предвкушения. Я вижу, как застывают их тупые рожи, когда они замечают ствол в моих руках. Вороненый ПМ – великий уравнитель russian edition, куда там мистеру Кольту.

Рустем вжимается в стену, мгновенно растеряв хваленую гордость, маленькие черные глазки затравленно перебегают со спускового крючка на черный кругляшок дула. Он что-то лепечет о долгах, которые мне больше не нужно отдавать, но в ушах грохочет другой голос – громогласный, торжествующий рык, повторяющий раз за разом: «Orracus! Furelles! Nikta» – и я с улыбкой нажимаю на спуск.

Хватает одного выстрела, чтобы они осознали всю серьезность положения. Дашка бросается к окну – то ли спрыгнуть, то ли позвать на помощь, но – бах! Медленно кувыркаясь, улетает куда-то в сторону стреляная гильза, и в тот же миг в голове нашей надменной секретутки возникает отвратительная темная лунка с рваными краями, и, когда ноги этой прошмандовки перестают исполнять джигу-дрыгу на скользком полу, я с удовлетворением вижу, что по тысячедолларовому костюму шефа стекают склизкие остатки ее мозгов.

Боже, до чего восхитительное чувство!

Светка падает на колени, рыдая, и начинает молить о пощаде. Позиция «стоя на коленях» – одна из ее любимых для вечернего отсоса очередному соработнику в подсобке, ведь так? Хочешь попробовать кое-что новое, дорогуша? Горячий, вымазанный машинным маслом ствол вонзается в распахнутый рот, от чего ее голова запрокидывается, как у игрушечного болванчика. Она остервенело машет гривой, насколько позволяет упирающееся в гланды дуло, покрасневшие от слез глаза почти вылезают из орбит – и, подумать только, я чувствую возбуждение, нажимая на спуск. Голос в ушах победно ревет, губы оседающего на пол Алексеича шевелятся практически в такт, и пару мгновений я представляю, что он бормочет в унисон голосу: «Оракус! Фареллес! Никта!» – и переступаю тело, направляясь к своему начальнику.

До чего же он жалок! По штанам расползается вонючее пятно, жирная ряха покраснела так, что кажется странным, почему из торчащих ушей не валит пар; из бормочущего что-то бессвязное рта обильно течет слюна… вот такой вот ты и есть по жизни, сраный папенькин сынок!

Я впервые возвышаюсь над ним, сильный и властный, и в эту минуту я почти что Бог.

В магазине остается пять патронов, и, когда они подойдут к концу, лицо моего бывшего босса, уверен, не опознают и близкие родственники. Я наслаждаюсь каждым нажатием на спусковой крючок – а потом практически обезглавленное тело Алексеича падает к моим ногам.

Но перед этим я позволяю ему вылизать мои ботинки.

Мистер в шляпе смотрит на меня из темноты и одобрительно кивает.

Подумать только, как просто, как легко. Один шаг – и нет этих серых будней, осточертевшей суеты, бессмысленного существования… все летит, кувыркаясь, и обращается в ничто, и подкатывает по нагретому шоссе кроваво-красный «Кадиллак Эльдорадо», и мужчина в твидовом пиджаке улыбается и приглашающе распахивает дверцу.

Сегодня я куплю пистолет.