Луга разливались вокруг пестрым зелено-желтым морем, и сколько бы я не вглядывался вдаль – всюду эта разноцветная картина. То там, то здесь из колышущегося поля выныривали небольшие деревеньки, и мой родной дом, фамильное поместье в Саффолке, точно так же качался на травяных волнах. Старый, печальный особняк, обросший плющом и зеленым мхом, изнутри покрылся пылью, наполнился гнетущей затхлостью, и сколько мы со слугами не старались привести его в чувство, всё было тщетно. Три года в нем жил только морщинистый сторож, старик из деревни. Шаркающей походкой он обходил комнаты, проверял – не забралась ли в дом лисица, нет ли за шкафом вора в черной маске, пришедшего за фамильным фарфором. Но что мог сделать этот угасающий трудяга с отчаявшимся домом, который решил, что его все оставили и самое время умереть.

Мы вычистили пыль и перекрасили гостиную – теперь она стала светло-салатовой, – освежили спальни и избавились от старых матрацев, выбили ковры. Даже спустились в подвал – выяснилось, что там завелся какой-то новый паразит, похожий на клубок спутанных щупалец. Он не подпускал нас к системе отопления и пытался напасть на молоденькую Пэгги, племянницу миссис Чедвик, кухарки.

Мы вооружились кто чем мог – лопатами, топорами, вилами. Я снял со стены в библиотеке саблю сэра Джеймса Шипли, моего деда, с которой он воевал в Индии во времена первой Империи. Но паразит оказался на удивление живучим: выхватил у одного из слуг лопату и буквально разорвал черенок пополам. Но все-таки мы его победили – спокойно, методично отрубая конечности и сжигая их во дворе, мы загнали его в угол, обсыпали хлористой известью и всю ночь дежурили с электрическими фонарями, следили, чтобы тварь не выбралась из-под груды белого порошка.

К утру дело было закончено – паразит издох, а его изъеденное тело было предано огню под радостные крики слуг и выстрелы из охотничьих ружей. Я посмотрел, как догорают остатки хвороста в нашем импровизированном кострище, как исчезают в нем последние намеки на подвальную тварь, надел свою черную кожаную куртку и прыгнул на мотоцикл – слуги вполне могли закончить уборку и без меня, тем более что до возвращения отца с материка у них был еще целый месяц. А меня ждал Лондон, уютное гнездышко на Стрэттон-стрит и Анна-Мария, моя дорогая жена.

Зелено-желтые поля, которым, казалось, не будет конца, постепенно кончились. Миновав небольшой лесок, я въехал в окрестности Брентвуда. В воздухе потянуло дымом лондонских заводов и угольных печей. Я остановился у обочины, достал из седельной сумки противогаз и натянул его. Дальше начинались грязные районы, жители которых не могут смыть копоть с кожи, а их дети или умирают при рождении, или влачат жалкое существование, задыхаясь и заливая в почерневшие от дыма глотки неразбавленный виски.

Я погнал скорее, чтобы не слишком задерживаться в пригородах, да и ездить в противогазе – не самое большое удовольствие. Золотистая торпеда топливного бака разрезала густой смог, двигатель рычал, словно большая опасная кошка, и я быстро домчал до Фильтров. Выполненные из желтого металла, высотой в несколько десятков ярдов, фильтры стояли передо мной словно огромные часовые, сверкающие в лучах прожекторов. Гладкие, блестящие машины направляли грязный воздух обратно во Внешний Лондон. Их установили после Великого Смога, когда королева не смогла разглядеть монумент Виктории с балкона своего дворца, а простые жители буквально захлебнулись в копоти.

Мощный поток воздуха, исходящий из турбин этих латунных великанов, чуть было не сбросил меня с дороги, но я выровнял руль и свернул в тоннель, проходящий под фильтрами и выведший меня на ту сторону, во Внутренний Лондон.

Там, на контрольно-пропускном пункте, полицейские остановили невесть откуда взявшийся грузовик и направляли его обратно в тоннель. Я довольно долго ждал, потому что полицейским пришлось разбирать ограждения, иначе громоздкий грузовик никак не мог развернуться, а пускать его задним ходом было бы крайне легкомысленно.

Наблюдая за этой суетой, я убрал противогаз обратно в сумку, пригладил волосы щеткой и повязал белоснежный шарф. Ко мне подбежал мальчишка лет девяти и протер мотоцикл мокрой тряпкой. Грязная вода стекла по бензобаку на асфальт. Мальчишка выхватил из-за пазухи полотенце и насухо вытер мой стремительный дизельный «Триумф».

– Благодарю, – сказал я и сунул ему в ладонь полшиллинга. Паренек, кланяясь, спрятался в какой-то комнатушке.

– Добрый вечер, сэр, – ко мне подошел один из дежурных. Ему приходилось кричать – ведь турбины буквально ревели, – извините, что заставили вас ждать.

– Добрый вечер, констебль, – ответил я, – это совершенно не важно, я никуда не спешу. Кроме того, вы выполняете свою работу.

Полицейский еле заметно улыбнулся и отодвинул часть ограждения:

– Проезжайте, сэр.

– Благодарю вас, констебль.

Я нырнул в теплый свет фонарей Внутреннего Лондона. Через несколько кварталов шум турбин стал практически неслышим, а воздух наполнился благоуханием осенних запахов. По тротуарам прохаживались богато одетые джентльмены, выгуливающие своих прекрасных леди. То тут, то там я видел знакомых и, не останавливаясь, махал им рукой. Они кивали в ответ.

Наконец я выехал в Мэйфейр, а там и до дома рукой подать. Его уже видно. Мощная железобетонная конструкция возвышалась на фоне низкорослых зданий Стрэттон-стрит. Это был первый тридцатиэтажный жилой дом в округе, но сейчас строились и другие, некоторые еще выше. Мы купили квартиру в нем пять лет назад – вернее, тогда это были еще не «мы», а «я». Я как раз собирался улетать из фамильного гнезда, и отец по своим каналам разузнал об этом доме еще до того, как заложили фундамент.

В доме всего десять квартир, но они очень удобны. Трехэтажные, фешенебельные апартаменты. Каждая квартира уникальна, например, нашу проектировал сам Маргитт, уже смертельно больной. В ней немного комнат, зато они большие и просторные, никакого сюрреализма Рене в нее не вложил – всё просто и удобно. Квартиры других жильцов тоже разрабатывали известные художники и архитекторы.

Увидев меня, привратник в красном пиджаке с позолоченными пуговицами приложил палец к козырьку фуражки и приказал отогнать мой мотоцикл в гараж.

– Благодарю вас, Ричард, – сказал я. Он открыл дверь, всё еще держа руку у фуражки. Я не стал вызывать лифт, а вбежал домой по мраморной лестнице, покрытой ковровой дорожкой. Мы жили на втором, а вернее – на четвертом этаже. Первые три занимала чета сэра Малькольма Уоллеса, одного из финансовых воротил Сити.

Анна-Мария встретила меня в воздушном белом платье и легких кожаных сандалиях. Она сразу поцеловала меня в губы и, смеясь, прогнала мыться в ванну, которая была уже полна теплой ароматной пены.

Когда я смыл дорожную пыль и, переодевшись в домашний костюм, вышел в гостиную, ужин был уже на столе, и Анна-Мария сидела на своем обычном месте, закинув голову и разглядывая что-то на противоположной стороне улицы. Я посмотрел на ее подбородок, на белую кожу, похожую на нежнейшую азиатскую ткань.

– Ты заметил, какую любопытную вещицу я приобрела? – сказала Анна-Мария. Моя жена любит прогуляться по здешним лавочкам – пожалуй, в мое отсутствие это ее единственное развлечение. Но новой вещицы я не заметил.

– Ну, вот же, смотри! – Анна-Мария выпорхнула из-за стола и, крутанувшись так, что ее юбка раздулась и приятно зашуршала, опустилась ко мне на колени.

– Вот! – Она указала на глубокий вырез на платье. Ах, вот она, обновка! Небольшое колье из зеленоватого металла с круглыми полосатыми камнями. Один из камней поворачивался туда же, куда в эту минуту смотрела Анна-Мария.

– Приятная вещица, и очень тебе идет, – сказал я. Впрочем, моей супруге всё идет.

– Забавная, правда? Говорят, его сделали глубоководные существа со дна Атлантики. Здорово? – и Анна-Мария заливисто засмеялась. Остановившись, она сказала с серьезным лицом:

– Без тебя тут была жуткая тоска. Заходили Уолфорды, водили меня по каким-то унылым вечеринкам. Элизабет приглашала в синематограф на картины с плохим концом. Братец Уилбор водил на скачки, и я проиграла десять фунтов – но это было даже занятно. А вчера, представляешь, я столкнулась в лифте с лордом Керрингтоном, а он со мной даже не поздоровался.

– Как это может быть? – удивился я. Старина Керрингтон – наш давний приятель, мы с ним знакомы тысячу лет, и это я, я подбил его купить квартиру рядом с нами. Он был джентльменом до мозга костей – неужели и он поддался этим новым хамским веяниям? Я встал.

– Так нельзя! – возмутился я. – Ведь что отличает нас от них? Что отличает джентльменов Внутреннего Лондона от народа с той стороны Фильтров? Огромные состояния? Нет, совершенно нет! Огромные состояния можно заработать и тут, и в Манчестере, и в Саффолке, и даже в самых грязных трущобах – везде можно сделать миллионы фунтов. Было бы желание! Знаешь, что нас отличает?

– Что же? – Анна-Мария подняла бокал, я налил ей немного вермута и положил маслину.

– Нас отличают хорошие манеры, только они. Культура и хорошие манеры. Убери культуру – и вся наша аристократия обернется пшиком, не более того, – я налил себе немного виски со льдом и выпил.

Анна-Мария опять засмеялась.

– Давай лучше танцевать! – Она подскочила к граммофону и поставила какую-то новомодную пластинку. Зазвучала труба, и Анна-Мария уже почти вытащила меня на середину комнаты – хотя я с удовольствием бы остался за столом и посмотрел, как танцует она, – но вдруг включилась и зашипела единственная безвкусная вещь в нашем доме, казенный радиоприемник. Имперские законы обязывали всех поставить именно такие, страшные серые коробки.

– Неужели уже девять часов? – спросила Анна-Мария. Я пожал плечами.

– Внимание, внимание! – сказало радио низким мужским голосом.

– Внимание, внимание! – добавило оно строгим женским голосом, напоминающим худшие годы моей жизни, проведенные во французской школе. Отец тогда вел длительные переговоры с каким-то парижским дельцом, а мне приходилось ошиваться с детьми тамошних буржуа и суровой мадемуазель Пуазон, с синими нарисованными бровями и длинной указкой, которой она не раз стучала по столу, а порой и по спинам нерадивых учеников. Несколько раз доставалось и мне за мелкие провинности. Радиоприемник тем не менее продолжал говорить:

– Прослушайте информационное сообщение Британского Имперского Радио, – сказал мужской голос, – сегодня в Букингемском дворце королева Британии Елизавета провела встречу на высшем уровне с главой Мексиканской Федерации Майя Тескатлипокой. Обсуждались важные вопросы международного сотрудничества в военной, торговой и ритуальной сфере.

– Всё еще идут поиски государственного преступника Джефри Френсиса Фишера, известного также как «архиепископ Кентерберийский», – подхватила строгая женщина, – свидетели видели его в Сассексе. Будьте бдительны.

Анна-Мария хихикнула и сказала:

– Я вчера беседовала с ним у Уолфордов. Бедняжка, он так похудел!

– Да уж, – ответил я, – всем уже надоела эта нелепая игра: «поймай архиепископа».

Радио между тем не унималось. Говорил мужчина:

– Министр экономики и финансов докладывает, что в этом году…

Министр экономики. Я еле-еле сдержался, чтобы не зевнуть.

– Цивилизация йитов сообщает, что где-то на территории Британских островов скрывается их нелегальный мигрант, Хтаат-кво. Его разыскивают специальные подразделения Скотленд-ярда.

– Не забывайте, уважаемые радиослушатели, что йиты могут перемещать свой разум в другие тела. Будьте предельно бдительны.

– К другим новостям. Житель Норфолка Джозеф Третт научил свою свинью Альберту читать по складам. Группа ученых из Кембриджа выехала на место события, чтобы постараться объяснить этот феномен.

– В связи с проведением ритуального шествия в честь Великого Цасогге завтра в Лондоне будут перекрыты следующие улицы…

Анна-Мария взяла меня за руку и потянула из гостиной. Я обнял ее за талию и прижал к себе. От нее веяло теплом и тонким запахом духов. Я очень соскучился по своей жене.

Среди ночи я проснулся. Казалось, что-то давило, сжимало меня. Я открыл глаза и долго лежал, пытаясь прийти в себя. По улицам проезжали редкие автомобили, желтые дорожки от их фар скользили по потолку и исчезали. Я не мог избавиться от какой-то непонятной тревожности и приподнялся.

Слева от меня, на помятой кровати, не было никого. Анна-Мария куда-то делась, и делась давно – с тех пор как я проснулся, я не услышал и шороха.

Я сел. В комнате было сумрачно, свет луны в нее почти не проникал, застревая в пушистых занавесках. Я пригляделся, увидел гардероб, круглое зеркало и… Что это за тень? Что это…

– Анна-Мария! – крикнул я. Она, не шевелясь, стояла в центре комнаты. В ночной сорочке, босиком. Ее темные волосы, не расчесанные после сна, спадали на плечи. Руки опущены и как-то безвольно висят.

– Милая! – Я подскочил к ней, дотронулся до спины, схватил ее за плечи и дернул – она не ответила. Она словно бы спала, но вроде бы и не спала. Не зная, что делать, я в ужасе подхватил ее и уложил на кровать, укрыл теплым одеялом, а сам лег рядом. Я ворочался около часа, но мысли о жене, лежащей рядом в каком-то полусне, не позволяли мне успокоиться. Я не мог решить – отхлестать ее по щекам, чтобы привести в чувство, вызвать доктора или просто оставить ее в покое. Я ушел в библиотеку и налил себе двойную порцию виски. Залпом выпил. Потом еще. И еще. Тревожность моя не прошла, но, к счастью, алкоголь победил ее, и вскоре я повалился на диван и отключился.

Утром я боялся просыпаться – вдруг ночные страхи окажутся не безумным сном, а явью, вдруг моя супруга и вправду, как сомнамбула, стояла посреди комнаты, не шевелясь и не моргая. Но Анна-Мария сама прыгнула ко мне на диван, весело засмеялась и защекотала мои подмышки.

– Вставай, лежебока! – прошептала она, словно ночью совершенно ничего не случилось. Может быть, мне всё это и в самом деле привиделось.

– Когда ты перебрался на диван? – спросила Анна-Мария. – Я не заметила…

– Гм… – Я прочистил глотку. Сухость во рту и легкая головная боль говорили о том, что, по крайней мере, виски мне не приснилось. Анна-Мария в это время нашла бокал и, понюхав его, покачала головой:

– Понятно. Сделаю тебе бодрящий коктейль.

Я подумал – а какая разница, произошло ли что-нибудь ночью или нет, схватил жену за плечи и притянул к себе. Она извернулась и выскользнула из моих рук, словно речная форель.

– Я голодная, как волчица! – сказала она. – Сейчас сделаю салат из свежих томатов.

– Оставь, пусть кухарка готовит, – сказал я, – поваляйся со мной.

– У слуг сегодня выходной, а я ужасно хочу есть! – и Анна-Мария упорхнула на кухню. – Ах да! – вспомнила она, проходя мимо бара. – Коктейль для моего маленького пушистика, а то у моего малыша болит головушка.

Не так уж и сильно она у меня болела, но я не стал останавливать супругу – бодрящий утренний коктейль у нее всегда выходил удачным. Анна-Мария взяла большой пивной бокал и начала колдовать около бара. Она налила туда, казалось, из всех бутылок подряд, достала из волос длинную деревянную шпильку и стала помешивать напиток, приближаясь ко мне какой-то особенной, кошачьей походкой. Я заметил, что она уже довольно давно встала и успела не только полностью привести себя в порядок и сделать элегантную прическу, но и переодеться в летнее платье и туфли. Я с нетерпением ожидал, когда же эта хищница доберется до меня. Приятно ощущать себя мышкой, если тебя преследует такая красивая и привлекательная кошка.

Вдруг Анна-Мария застыла. На лице – всё то же выражение тигрицы, но в таком окаменевшем виде оно вызывало скорее отвращение, чем какое-либо желание. Бокал с коктейлем выскользнул из ее пальцев и со стуком опрокинулся на ковер.

Я подскочил к ней – похмелье как рукой сняло – и сильно затряс за плечи. Я очень испугался: ночные страхи оказались реальностью, а если супруга второй раз впала в такое состояние, то дело не шуточное. Я даже отвесил ей оплеуху, но щека даже не покраснела, а Анна-Мария так и осталась стоять в нелепой позе. Я уложил ее на диван, а сам уселся рядом, в кресло. В чем же дело? Может, Анна-Мария принимает какие-то новые таблетки, которые вызывают такой вот странный побочный эффект? Я помчался наверх, в ее туалетную комнату и перевернул аптечку. Ничего нового.

Приходили Уолфорды… Может, они принесли что-нибудь такое? Что-нибудь запрещенное? Меделайн Уолфорд, вообще-то, любительница разного рода химических путешествий… Я обыскал вещи Анны-Марии, проверил под матрасом, в ее тумбочке, за ванной, даже лизнул несколько таблеток аспирина – вдруг это не он? Но нет, наркотиков нигде не оказалось. С одной стороны, это хорошо, и я укорял себя в том, что на мгновение перестал доверять любимой жене, а с другой стороны, так и осталось непонятно – что же с ней произошло?

Может, обострение какой-нибудь наследственной болезни?.. Но, насколько я знаю, в роду у Анны-Марии не было ни сумасшедших, ни даже хронических алкоголиков… Хотя она однажды упоминала кузена Даррелла, с которым играла в детстве, а я его ни разу не видел. Может быть, они держат его в каком-нибудь закрытом пансионе и не показывают из-за болезни?

Я сбежал вниз по лестнице, по пути проведав Анну-Марию – она всё так же лежала, – и позвонил леди Бэдингфилд, моей теще.

– Доброе утро, Лоуренс, – сказала она. Я поговорил с ней немного о всяких обычных глупостях, но так и не решился расспросить о возможных сумасшествиях в их древнем роду. И потом, я вспомнил кузена Даррелла, он все-таки был на нашей свадьбе, а жил он в Австралии и проворачивал какие-то сделки, связанные со шкурками кенгуру. Я попрощался с леди Бэдингфилд и пожелал ей хорошего дня.

Повесив трубку, я снова оказался во власти опасений и страха за мою дорогую жену. С ней никогда ничего подобного не случалось. За три года совместной жизни я видел ее разной – и грустной, и веселой, и спящей, и суетящейся, но таких странных симптомов – такого не было. Я нерешительно открыл записную книжку и начал искать букву джэй – нужно позвонить нашему домашнему врачу, доктору Джексону, поговорить с ним. Но как же боязно, как же не хочется осознавать, что это болезнь, а не просто усталость. Или сонливость. Или наркотики. Всё это было бы просто и легко – съездили бы с ней на воды, посетили массажиста…

Я уже набрал номер и услышал гудки, как неожиданный шорох заставил меня обернуться. В дверях стояла Анна-Мария, сладко потягиваясь. Я повесил трубку, невзирая на раздающееся оттуда «Алло, вас слушают!».

– Ах, как же славно я поспала! – сказала Анна-Мария, поправляя разлетевшиеся во все стороны черные кудри. – А что ты тут поделывал без меня, мой дорогой?

– Да вот, – я не знал, что говорить и как реагировать. Я показал рукой на телефон и сделал неопределенный жест.

– Понятно, – зевнула Анна-Мария и пошла на кухню, – я, кажется, собиралась делать салат и заснула.

Я кивнул и пошел следом. Нужно внимательно следить за ней. Если это странное, коматозное состояние можно назвать «припадком», то у нее уже было два припадка за минувшие двенадцать часов. Насколько я понимаю, это весьма скверно.

Но Анна-Мария вела себя как прежде, такая же легкая и воздушная, такая же беззаботная болтушка. Она заварила чай, чмокнула меня в нос и, напевая какую-то песню, стала мыть помидоры. Я расслабился, сел на табурет и выглянул в окно. День давно начался, а я и не заметил за этой тревожной суетой. Яркое солнце озаряло окрестности – все эти небольшие дома из красного кирпича, все эти парки и аллеи Внутреннего Лондона.

Я выдохнул и посмотрел на мою дорогую жену. Наверное, это и впрямь усталость. Она сосредоточенно резала томаты, и я поневоле залюбовался, как она не очень умело, но мило управляется с ножом, как она сдувает со лба постоянно спадающую прядь волос, как она… Что это?

Что это?

Она рубанула раз, другой и замерла, будто обмякла и вот-вот упадет. Помидоры, разрубленные острым ножом, сочились каким-то слишком густым, слишком красным соком. Это кровь! Я подхватил Анну-Марию и аккуратно положил на ковер. Она опять отключилась, перед этим отрубив себе кусочек пальца. Палец сильно кровоточил, уже испачкав и половик, и ее платье, и мой домашний костюм. Я снял галстук и кое-как замотал рану, посмотрел на бледное лицо жены, на ее нежную шею. Подумал, что надо расстегнуть ворот – но у нее не было ворота, только новый кулон, сделанный какими-то подводными…

Так вот в чем дело! Кулон! Наверняка он как-то влияет на мою супругу! Я взял нож и срезал с шеи это проклятое украшение, сделанное неизвестно кем, неизвестно для чего, и засунул его в карман. Сейчас подложу что-нибудь под голову Анны-Марии, а сам пойду в чулан, возьму молоток и разобью эти камни, этот зловещий вращающийся глаз.

Я вернулся к жене с диванной подушкой и уже наклонился, чтобы устроить бедную супругу поудобнее, как она очнулась и взглянула на меня глазами, полными страха. В них не было больше ничего – только страх, куда-то девалось и очарование, и ум моей дорогой жены. Она пронзительно завизжала и оттолкнула меня.

– Ты!.. – сказала она. – Ты хочешь меня убить! Убирайся! Убийца! Откуда эта кровь? Ты хочешь меня убить! – Она сотню раз повторила эту фразу, схватила с пола окровавленный нож и начала им махать во все стороны.

– Уйди от меня! – закричала она. – Убийца!

И как я не пытался ее уговорить, рассказать про приступ, про салат, про палец и томаты, она меня не слушала, продолжала визжать, называть меня убийцей и махать ножом.

Я понял, что это новый припадок. Я попытался отнять у нее нож и свалить на кушетку, а затем вызвать доктора Джексона. Он наверняка знает, что делать в таких случаях. Но Анна-Мария не подпускала меня к себе и чуть не разрубила мне руку, когда я хотел отобрать нож.

Тогда я отступил и, выставив ладонь вперед, сказал ей настолько хладнокровно, насколько мог:

– Успокойся, успокойся, я не подхожу к тебе и не трогаю тебя. Успокойся, успокойся, – Анна-Мария внимательно следила за каждым моим движением, готовая в любую минуту нанести удар. Я понял, что новый кулон ни при чем, и от этого мне стало еще страшнее – ведь я всё еще не знал причину этих странных событий и не знал, как поступить.

Неожиданно женщина прыгнула вперед и попыталась ткнуть меня ножом. Не знаю, почему. Должно быть, решила, что я всё равно на нее нападу рано или поздно. Я отпрыгнул за диван.

– Анна-Мария! Любимая моя!

Но она лишь зарычала в ответ. Я словно бы оказался в одной комнате с диким, обезумевшим зверем, но в то же время я понимал, что этот зверь – моя собственная жена. Любимая жена.

Я вбежал по лестнице на второй этаж, Анна-Мария бросилась за мной. Странное поведение для патологически испуганного существа – хотя, может, и наоборот, логичное. Я читал воспоминания людей, воевавших на фронте. Многие говорили, что ими двигал лишь страх, страх смерти.

Я спрятался за дверью в одной из гостевых спален и стал ждать – вдруг припадок пройдет сам собой. Ведь предыдущие, сонные, проходили сами. На всякий случай я достал кулон и раздавил его каблуком, хотя в этом и не было никакого смысла. Прошло несколько долгих минут, и вот я услышал свистящее дыхание прямо у себя под носом, с противоположной стороны тонкой двери. Анна-Мария, озираясь, вошла в комнату, выставив перед собой всё тот же кухонный нож со следами крови и томатов. Я решил напасть на нее сзади и отобрать оружие – всё становилось слишком опасным. Она себя не контролировала и могла кого-нибудь порезать.

Я наскочил и попытался удержать ее руки. Но она с нечеловеческой силой отбросила меня и сама прыгнула следом, целясь прямо в сердце. Я увернулся, а она как-то неловко врезалась в противоположную стену, обмякла и упала на пол. Я закричал:

– Анна-Мария! – и подскочил к ней. Я увидел свою дорогую жену с милым женственным лицом, но… но… но… Нож.

По платью Анны-Марии растекалось красное пятно. Каким-то непостижимым образом она напоролась на собственный нож. Я закричал и не помню, что еще делал, кажется, уговаривал ее не умирать, пытался как-то поднять и переложить, но всё было тщетно. Всё было тщетно. Она умерла.

Не помню, как я оказался в холле. Я был в мотоциклетной куртке, окровавленный нож я почему-то держал за пазухой. Подъехал лифт, я зашел и нажал какую-то кнопку. Лифтер куда-то делся – кажется, он должен тут быть. Я даже помню его – невысокий рыжий мальчишка из пригорода. Я всегда давал ему больше чаевых, чем следует, – и он всегда чрезмерно меня за это благодарил. Возможно, он просто приболел.

Лифт остановился, и двери открылись. Я оказался на последнем этаже. Передо мной стоял лорд Керрингтон в шерстяном пальто и цилиндре.

– Добрый вечер, милорд, – сказал я, хотя был совершенно не уверен в том, сколько времени.

Керрингтон, что-то буркнув, прошел в лифт и повернулся ко мне спиной. Лифт с шумом отправился вниз.

Я еще раз повторил про себя: «Керрингтон, что-то буркнув…»

Вспомнилась вчерашняя новостная передача. Было в ней что-то важное, касающееся непосредственно меня. Архиепископ? Нет, не архиепископ. Перекрытие дорог? Нет, не оно. Цивилизация йитов разыскивает своего нелегального мигранта… Стоп.

«Не забывайте, уважаемые радиослушатели, что йиты могут перемещать…» – вот оно! Перемещать! Свой! Разум!

Я вытащил из-за пазухи нож и крепко сжал его в руке. Это никакой не лорд Керрингтон! Старина Керрингтон никогда, никогда не забыл бы хорошие манеры, он бы поздоровался со мной ма-ши-наль-но!

Это проклятый йит! И бедняжка Анна-Мария его заподозрила. И он понял это. И он, тварь внеземная, заколдовал мою дорогую, мою любимую жену!

Я занес нож и приготовился к удару. Умри же ты, умри, тварь!

Внезапно Керрингтон повернулся, и я увидел красные глаза без зрачков, которые буквально буравили меня. Я попытался нанести удар, но руки не слушались. Светящиеся точки глаз приближались, и я вжался в пол. Они выжигали меня изнутри, эти красные глаза. Я не мог шевелиться, не мог убежать. Они выжигали меня изнутри…