Сергей стоял посреди дороги, подняв руки вверх. «Эмка» остановилась.

— Я — американский шпион, — сказал Сергей, — Возьмете? В машине подумали. Сергей подошел ближе.

— Документы, — сказали изнутри.

— Документы фальшивые. — Сергей достал из карманов паспорт, деньги. — Деньги разные. Есть советские, есть, — пошарил, нашел смятую трешку из того времени, — не наши. «Ронсон», — подал зажигалку, — тоже оттуда. Можно сесть?

Он сел в машину рядом с отцом. Поехали.

— Здорово, бать, — сказал Сергей. Тот удивленно посмотрел на него.

— А я не знал, что ты сидел. Или ты не сидел? Его посадят? — обратился к ехавшему впереди затылку. — Что ж ты молчишь, скотина? — И опять к отцу: — А что, у вас за все сажали? А впрочем, я слышал… А его как? По наговору? Как у вас принято? — Посмотрел на часы, на светлеющее перед восходом небо.

— Воевал? — строго спросил отец.

— Нет. И в Сталинске-Кузнецком не работал. Такого названия вообще нет в природе, сразу после двадцатого съезда. Понятно?

Ехали.

— Жаль, что это все сейчас сверкнет, вспыхнет и забудется. Я так хотел побыть с тобой.

— Оказывается, невозможно видеть, как мать сначала плачет, а потом, выпучив глаза, говорит, что справедливость восторжествует, а «девочки сплетут венки и наденут их на головы»… — Он опять посмотрел на часы, на небо, сморщился.

Небо светлело быстро, времени оставалось совсем мало.

— Дай пять! — протянул отцу руку. Отец помедлил.

— Быстрей! — приказал Сергей, оглянувшись на солнце. — Ну! Отец подал руку.

— Ах, скоты, — скороговоркой приговорил Сергей, — такого хорошего парня взяли! У него жена беременная! Мной! — И расхохотался во все горло.

Затылки на переднем сиденье переглянулись. Взошло солнце.

— Фокус-покус. — Сергей простился с отцом, выдохся. Солнце взошло — и не вспыхнуло. Машина ехала и ехала, мерно урча мотором. Сергей посмотрел в окно, на часы.

— Ну, что замолчал? — спросили его. Сергей смотрел в окно. На отца. На часы.

— Движок не стучит? — спросил один затылок другого.

— Дверку плохо прикрыл, — ответил тот.

Пауза. Длинная, невероятная. Сергей осмыслял происходящее.

— День какой сегодня? — спросил наконец. — Число?

— Девятое началось, — ответил отец.

— Как девятое?

— После восьмого всегда девятое.

Солнце всходило и не собиралось вспыхивать.

— День Победы? — криво усмехнулся Сергей.

— Да. С праздником, — сказал отец никому.

— Остановите, — попросил Сергей. — Мне надо выйти. Машина ехала.

— Стоять!!! — заорал Сергей.

Машина — со стороны было видно — крутнулась в сторону, остановилась было, но поехала опять, ровно, не спеша. Так же.

В доме были Роза, слепой с баяном, Тюкин. Мать в платке, не двигаясь, сидела на диване, видимо, давно не слышавшая разговора, утешений.

— Послушай песню, Лида, — сказал слепой торжественно. Помолчал, настраиваясь, — Песня эта о подвиге русского народа.

— Страшная беда случилась тогда в Цусиме. Океан поглотил тысячи людей. Долго не могла вздохнуть Россия, как после удара в поддых. Но родилась песня, родился новый день, и пришло новое дыхание. Так и каждому страданию придет конец, если помнить о вечной славе народа. — И спел:

Закончил. Все молчали.

Машина с Сергеем и его отцом стояла во дворе какого-то дома. Перед Сергеем открыли дверь. Он сидел, не двигаясь. Его ждали. Лиц их не было видно из-за дверцы автомобиля.

— Больше всего на свете не люблю чувствовать себя идиотом, — сказал Сергей отцу. — Особенно у вас.

— Выходи, — сказал отец, — сказал — умей ответить. Или не говори и не делай ничего. Выходи. Люди ждут.

— Вы что-то сказали? — переспросил Сергей громко, визгливо. — Я плохо слышу, я контужен на Юго-Западном.

— Плохо получилось, — констатировал отец.

— Четыре года назад закончилась война… — доносилось из репродуктора.

Сергей шел по длинному коридору за чьей-то спиной. Обернулся…

…отца завели куда-то в дверь, отца с ним уже не было. Он шел, сворачивал, коридор казался бесконечным, путаным, людей по пути не встречалось.

Коридор кончился — началась лестница, ведущая вниз, потом опять коридор. Он оглядывался по сторонам, не услышал, как его остановили.

Распахнули перед ним какую-то дверь.

— Слушай, — сказал он тому, с кем шел, подозвал пальцем, тихо и раздельно сказал на ухо: — Признание.

Запомнил?

И резко, изо всех сил побежал обратно по коридору, по лестнице, опять по коридору, куда-то в боковую дверь… Услышал лай собаки, побежал на лай…

Мать вышла из дома. Пошла к калитке, черная от бессонной ночи, уверенная в своей правоте, как бывают уверены старые люди в том, что скоро умрут, и умирают, когда решают.

Роза, слепой стояли во дворе, собака лаяла, заходилась в лае.

— Ей рано еще, — сказала Роза.

— Она знает, — спокойно сказал слепой.

Сергей бежал и бежал, распахивая одну за другой двери. Он толкнул какую-то дверь, увидел за ней солнце…

…выскочил — и оказался во дворе своего дома, увидел…

…Розу, слепого, мать.

— Ох! — Мать вдруг присела у самой калитки, повернула к ним лицо и вся мгновенно осветилась счастьем оттого, что испытала боль.

— Ай! — Роза всплеснула руками, добежала к ней.

— Что?! — Слепой напрягся, ждал.

— Пусть он уйдет! — показала мать на Сергея. — Нехорошо! — И опять присела от боли.

— Уйди! — Роза побежала к Сергею, остановилась у слепого. — Родится! Родится! Войны не узнает, вот это не узнает! — Заплакала, совала Сергею в лицо черные от угля руки.

— Роди, Лидка! — закричал вдруг слепой, побагровев от напряжения. — Роди, чтоб всем им в рот! Мать твою!.. Даешь!

Мать скорчилась от боли, показывая на Сергея.

Роза затолкала его в дом, плача, захлебываясь слезами.