Колокол Дхаммазеди

Для любого россиянина существует непреложный факт: самый большой колокол в мире – это Царь-колокол массой 200 тонн, отлитый в 1735 году и находящийся в Кремле. Пусть он стоит с отломанным куском, пусть не звонит – все равно он существует.

Но мало кто из россиян знает, что в 1484–1487 годах, то есть за 250 лет до Царь-колокола, по приказу короля монской династии Дхаммазеди (1472–1492) в Мьянме был отлит колокол весом в полтора раза больше российского собрата. После отливки он был помещен в пагоду Шведагон и выставлен там на всеобщее обозрение. Европейские путешественники оставили его описания. Самое известное принадлежит перу венецианца Гасперо Бальби и датируется 1583 годом: диаметр нижней части колокола, по его словам, составил «семь шагов и три ширины руки», то есть измерения проводились в полном соответствии с духом мультфильма «38 попугаев». По другим данным, он составлял двенадцать локтей в высоту и восемь локтей в ширину. На основании подобных описаний

можно рассчитать его вес. По различным оценкам, он должен составлять от 270 до 300 тонн. Кроме того, мьянманские историки ссылаются на какую-то запись о том, что вес колокола составлял 180 тысяч виссов (1 висс = 1,633 килограмма), то есть 294 тонны.

Основой колокола при отливке стали медь и олово. Поверхность была покрыта серебром и золотом, а также инкрустирована драгоценными камнями. Кольцами по окружности на нее были нанесены надписи, про которые Гасперо Бальби сказал, что их никто на свете не может прочитать. Но самое главное – этот колокол, в отличие от российского собрата, звонил. Правда, обычной колотушкой извлечь из него звук было невозможно: приходилось использовать специальное бревно на цепях, которым с разбегу ударяли в колокол несколько человек.

Интересно, что мастера, отливавшие колокол, что-то, видимо, напутали при отливке с акустикой, потому что колокол издавал не вполне приятный звук типа дребезжанья. Мьянманцы, кстати, объясняют это тем, что король Дхаммазеди не послушал своего астролога, который предупреждал о неблагоприятном моменте для отливки колокола. Якобы звездочет уверял, что из-за отрицательного влияния созвездия Крокодила колокол рискует появиться на свет вообще без голоса. Тем не менее, судя по всему, какой-то голос у колокола все-таки был.

Таким образом, до 1608 года это был «рабочий» звонящий колокол – самый большой колокол в мире. А его безголосого российского собрата в это время еще не существовало даже в проекте.

Трагическая история этого колокола («он утонул», как сказал бы известный государственный деятель современности) непосредственно связана с человеком, имя которому – Фелипе Де Бриту э Никоте. Об этом человеке, жившем во второй половине XVI и в начале XVII веков, написано много: в самом деле, мало кто из европейцев становился правителем в стратегически важных точках Азии, причем доказывал это право в постоянных сражениях.

Столицей Де Бриту была крепость Танльин (Сириам). Сейчас это юго-восточный пригород Янгона, отделенный от центральной части города сначала речушкой Нга Мо Йейк, а затем более полноводной рекой Баго. Именно там находился один из немногих хороших выходов в море. Историки говорят, например, что в начале XVII века реки Янгон как таковой не существовало, а река Хлайнг текла по другому руслу, поэтому место нынешнего Янгона было всего лишь заболоченной низиной с озерами, заливами и протоками реки без прямого выхода к морю. Поэтому роль Танльина как таможенного пункта, морского порта и укрепленной крепости трудно переоценить. Вот в этом городе более десяти лет правил португалец Фелипе Де Бриту, на равных общавшийся с местными монархами и принцами.

Де Бриту оставил о себе память как гонитель буддизма. Хотя, видимо, не все было так просто. В ряде хроник указано, что при нем в Шведагоне возводились новые постройки. А в 1915 году археологами в Бирме был найден памятный камень, заложенный в основании буддистской ступы. Согласно тексту на камне, эта ступа была построена в 1608 году, а инициаторами строительства были его сын и дочь от араканской жены. Сложно себе представить христианского мракобеса, который по крайней мере не препятствует намерению своих детей-буддистов (!) заложить пагоду. Поэтому, скорее всего, действительность была куда сложнее, чем навешанные на Де Бриту ярлыки. При том что он, несомненно, был верующим христианином, многие его действия были вызваны отнюдь не религиозными, а скорее практическими соображениями: он просто хотел оторвать жителей Танльина от той религии, которую исповедовало большинство его врагов.

Тем не менее, одним громким антибуддистским поступком он все-таки прославился, когда приказал снять огромный колокол в Шведагоне и повезти его на переплавку. Танльин был слишком лакомым и доходным местом, поэтому желающих его завоевать всегда было в избытке. Форт нуждался в пушках, а переплавка массивного колокола была идеальным способом решить эту проблему. Кстати, потом подобная идея придет в голову российскому царю Петру I. Произошло это в 1608 году, за пять лет до того, как Де Бриту в конце концов был разбит, взят в плен и подвергнут мучительной казни: завоеватели посадили его на кол, проткнув насквозь вдоль тела, причем вся процедура длилась три дня, а потом отрезали голову и возили ее по окрестностям для демонстрации населению.

Естественно, тот факт, что Де Бриту плохо кончил, многие буддисты напрямую связали с его намерением переплавить колокол. Понятно также, что бирманские историки не очень-то любят этого персонажа и относятся к нему как к португальскому наемнику-авантюристу, захватившему бирманский форт и беспредельничавшему там больше десяти лет. При этом они забывают тот факт, что араканский король Ман Раджа-Кри не только давал ему очень почетные титулы, но и пожаловал его большим вилайетом (поместьем) в знак оценки его заслуг перед королевством. Многие коронованные особы из соседних территорий общались с ним на равных, не считая его ниже себя или, по крайней мере, не показывая этого. Его сын женился на монской принцессе, а бирманский король Натшиннаунг называл его своим «кровным братом». Да и португальский вице-король в Индии Айрес Де Салданья не стал бы выдавать свою племянницу (или, по другим сведениям, даже внебрачную дочь) Луизу за какого-то проходимца.

Впрочем, вернемся к огромному колоколу в пагоде Шведагон. Факт остается фактом: Де Бриту действительно приказал его снять и отправить на переплавку. Когда массивный колокол волоком по бревнам дотащили до реки и втянули на баржу (хотя я, если честно, плохо представляю, как можно транспортировать груз весом в 300 тонн), она ощутимо просела под ним. А после того как баржа отплыла от берега и начала свой путь вниз по реке, раздался страшный треск. Не выдержав огромной тяжести, баржа разломилась пополам, и колокол ушел под воду.

С тех пор прошло четыре сотни лет, река несколько раз меняла свое русло, а дно зарастало илом, поэтому точное место затопления колокола сегодня не укажет никто. Все попытки снарядить специальные экспедиции и найти колокол не увенчались успехом. Надежды все новых и новых искателей подогревает лишь тот факт, что колокол такого веса никакая река не в состоянии сдвинуть с места и вынести в открытое море.

Попытки найти колокол не прекращаются и сегодня. В 2012 году сингапурец Дин Лим, возглавляющий корпорацию «Эс-Ди Марк Интернэшнл», объявил, что он готов потратить 10 миллионов долларов на поиски колокола и его возвращение обратно в Шведагон. Для этой цели он привлек к сотрудничеству Майкла Хатчера, морского археолога, известного своей везучестью. В свое время именно Хатчер нашел голландскую подводную лодку KXVII, затопленную японцами в декабре 1941 года. Но наибольшую известность получила другая находка Хатчера, сделанная в 1985 году, – корабль «Гелдермалсен», перевозивший большое количество китайского фарфора и затопленный в 1751 году около Явы. Майк Хатчер уже заявил, что колокол он будет искать бесплатно, а расходы он надеется компенсировать после того, как напишет и издаст книгу о своих поисках. После этого в Янгоне прошел специальный семинар, посвященный затонувшему колоколу, но практическая работа до сих пор так и не не начиналась. Осенью 2013 года о планах по поискам колокола заявил и один из самых богатых людей Мьянмы, сенатор Кхин Шве.

Некоторые мьянманцы, тем не менее, уверены, что хотя и любопытно было бы увидеть огромный колокол, но все-таки лучше оставить его там, где он есть. В качестве аргументации они приводят историю этой реликвии. Король Дхаммазеди первоначально не думал ни о каком колоколе. Период его правления был очень мирным, народ процветал и исправно платил налоги. Эти налоги взимались в виде сельхозпродуктов, леса, драгоценных камней и минеральных ресурсов, в числе которых, естественно, были и металлы. В обычное время, наполненное войнами и конфликтами, металлы на складе не залеживались – из них отливали пушки. Но что делать с этими металлами, когда в стране царит мир? Нужно было как-то разгрузить переполненные королевские склады, и кто-то из придворных подал королю совет – отлить огромный колокол и установить его в Шведагоне, там, где любила молиться его мать, королева Шин Со Пу. Король так и сделал.

То есть появление на свет колокола – не более чем историческая случайность, философски рассуждают некоторые мьянманцы. А то, что случайно появляется на свет, очень часто таинственным образом исчезает. Все поиски в этом случае – это попытки нарушить естественный ход событий. Кроме того, тот факт, что поиски колокола до сих пор не увенчались успехом, может свидетельствовать о том, что его не дают найти духи-наты. Поэтому если колокол все-таки найдут, ничем хорошим это не кончится. Уже сейчас представители национальных общественных организаций монов утверждают, что колокол в случае обнаружения должен быть отдан им, поскольку был отлит по приказу монского короля. У других людей на этот счет могут быть другие мнения, и кто знает, какой ящик Пандоры будет открыт, если этот колокол будет найден. А некоторые исследователи вообще считают, что колокол Дхаммазеди – это всего лишь красивая легенда. Они допускают, что, возможно, и был какой-то колокол, но совсем не такой огромный. А путешественники-европейцы, сами его не видевшие, просто списывали информацию о его размерах и внешнем виде друг у друга.

Именно поэтому многие сегодня считают, что лучше оставить этот колокол в покое. В конечном итоге мы имеем красивую легенду о нем, а память о той или иной вещи часто гораздо лучше и грандиознее, чем сама эта вещь, существовавшая в реальности.

 

Доктор Монтгомери

В России (да и не только в России) принято отсчитывать историю города ровно от того момента, как обезьяна слезла с дерева и начала на этом месте жить. Мьянманцы в этом отношении более скромны. На территории современного Янгона люди жили давным-давно. По преданию, когда более двух с половиной тысячелетий назад сюда приехали два брата-торговца с волосками Будды, тут уже было поселение людей во главе с маленьким царьком всей округи. После этого времени люди неподалеку от пагоды Шведагон жили практически всегда.

А сам Янгон (или Рангун в прежней «рыкающей» транскрипции) появился только в 1755 году, когда эти монские земли захватил бирманский король Алаунпайя. Присоединив эти территории к своим владениям, он реализовал тем самым свои воинственные амбиции, успокоился и назвал это место именно Янгоном, то есть «окончанием вражды».

В то время Рангун был очень маленьким поселением, причем расположенным на весьма гиблом месте. Город стоял вдоль излучины плоского берега на болоте, едва-едва возвышаясь над уровнем реки. Когда река Янгон разливалась, люди переселялись на чердаки зданий, а в гости ездили на лодках. Так же было и тогда, когда южные ветры нагоняли в дельту реки морскую воду.

Кто знаком с нынешним Янгоном, очень удивится тому, что пагода Суле, например, в то время была с трех сторон окружена водой протоки, а сама центральная часть города помещалась южнее Суле – на небольшом острове с хаотически расположенными несколькими улицами. Можно, конечно, умильно называть все это азиатским Манхэттэном. Но Манхэттэн лежит на каменной скале, которая как раз и позволила строить знаменитые небоскребы. Здесь же было только тягучее болото с москитами и уходящая из-под ног трясина, постоянно размываемая водой. Поэтому, как пишут исследователи того времени, Янгон можно охарактеризовать одной фразой: это поселение поражало своей малозначительностью. В самом деле, кто захочет жить среди болот на топком месте, в то время как относительно неподалеку уже стояли города типа Баго, жизнь в которых была куда комфортнее? До последних лет XVIII века в Рангуне даже не было мощеных улиц.

Тем не менее, жизнь в городе кипела. И главной причиной было то, что Рангун из дельты реки имел прямой выход к морю. Причем было ясно, что широкая дельта, а фактически – морской залив, будет на этом месте еще очень долго. Русла же рек, текших по равнине к морю, постоянно менялись, поэтому те, кто строил в глубине суши на реке очередной город, никогда не были уверены в том, что через несколько десятилетий этот город не превратится в никому не нужные заброшенные развалины посреди безводной равнины.

Таким образом, это гиблое место оказалось интересно именно с логистической точки зрения – как площадка для разгрузки судов, приходящих сюда с океана. А поэтому национальный состав рангунцев уже во времена короля Алаунпайи был весьма разнообразен; в том числе тут появилось много европейцев и были построены, например, римско-католическая и армянская церкви.

Жизнь этого небольшого космополитичного городка была на самом деле по-своему интересной и разнообразной. Скажу лишь, что в 1824–1826 годах город захватывали англичане, которыепотом передали его бирманской администрации, в 1841 году он практически полностью выгорел, а в 1852 году англичане пришли вновь, подвергнув при этом город такому обстрелу, что от него мало что осталось.

На этом история прежнего Рангуна закончилась. И началась совсем другая история.

Когда отгремели последние залпы, встал вопрос – что дальше? В город возвращались его обитатели, и уже почти ничто не тревожило его мирную жизнь, за исключением одного взрыва, убившего с полдюжины человек. В ноябре 1852 года взорвался расположенный недалеко от Шведагона склад боеприпасов, где находились в том числе пушечные ядра и круглые увесистые пули для мушкетов, которые в буквальном смысле взлетели на воздух, а потом пробили крыши домов, а попутно – и черепа мирных граждан. Это событие еще раз поставило на повестку дня необходимость формирования гражданских органов власти для управления городом. А главное, пришло время для принятия решения о том, как этот город должен развиваться дальше. Молодой генерал-губернатор Индии, лорд Дальхузи (живи он в наше время, его бы точно назвали «Киндер-сюрпризом»), одобрил схему управления этими территориями, создав провинцию с центром в Пегу (Баго), которая должна была управляться специальным уполномоченным, которым стал капитан Пхэйр с зарплатой в 800 рупий плюс 1000 рупий в месяц «лодочных расходов». А в Рангуне должен был постоянно находиться его заместитель, капитан Спарк, зарплата которого составляла 1000 рупий в месяц плюс 100 рупий «лодочных».

Лорд Дальхузи выразил то, что уже давно носилось в воздухе: на этом месте должен возникнуть хорошо оборудованный порт. Территория нуждалась в развитии, и ее роль в будущем должна была только возрастать. Задачу облегчало то, что от прежнего Рангуна после пожаров и обстрелов практически ничего не осталось, а то, что осталось, не имело никакой исторической или культурной ценности. Поэтому эта территория давала простор для самых смелых мыслей, которые можно было реализовать с чистого листа.

Вот тут, собственно, самое время начать рассказ о человеке, жизненный путь которого привел его в это время в Рангун.

Звали его доктор Уильям Монтгомери. Доктором он был в самом прямом смысле: он прибыл в Рангун с британскими войсками в качестве «superintendent surgeon». Нужно сказать, что к этому времени он был уже вполне зрелым человеком, и это касалось не только медицинской практики. Его первое назначение в Сингапур состоялось еще в 1819 году. А 1819 год для Сингапура – это время, когда Томас Стэнфорд Раффлз оценил важность острова и принял решение о строительстве там большого порта с прилегающим к нему городом. Доктор Монтгомери служил в Сингапуре до 1842 года, поэтому вся деятельность по планированию и строительству нового портового города проходила не только на его глазах, но и при его живейшем участии. Нужно ли говорить, что такой человек в Рангуне оказался, что называется, в нужное время и в нужном месте.

В сентябре 1852 года доктор Монтгомери представляет меморандум о будущем Рангуна. По скрупулезности написанного можно судить о личности доктора. Берег реки шириной 160 футов как наиболее ценный актив предполагалось оставить пустым: его намечалось разбить на участки и предоставлять для коммерческих целей. А весь город должен был быть спланирован в виде параллельно-перпендикулярных кварталов с улицами шириной 60 футов, отстоящими друг от друга на 200 футов. Места под строительство домов внутри кварталов должны были реализовываться на аукционах.

Обоснование параллельно-перпендикулярной планировки и относительно малого размера кварталов было весьма интересным: в жаркие дни параллельные и перпендикулярные улицы должны иметь теневую сторону, а это значит, что жители домов, большинство которых расположены по углам кварталов, будут всегда иметь возможность уйти в ту комнату, в окно которой не светят палящие лучи солнца.

Ширина улиц обосновывалась необходимостью вентиляции и защиты от распространения пожаров. По центру вдоль каждой улицы должен был проходить подземный водовод, по которому во время высоких приливов ввода из реки поступала бы в накопители типа прудов, расположенные на болотистой местности возле пагоды Суле или там, где уровень земли начинал повышаться по мере приближения к находящемуся на более высоком месте Шведагону. Эти подземные водоводы предполагалось сделать закрытыми, но при этом размер их должен был быть достаточно большим, чтобы люди могли находиться внутри для их очистки. Через каждые 100 футов в водовод должен был вести колодец, причем под ним на дне водовода должно было быть вырыто углубление на 12–15 футов, чтобы обеспечить постоянный запас воды на случай пожара, если воды в самих водоводах по причине отлива не будет.

Главная цель накопителей у пагоды Суле – канализационная. По плану доктора Монтгомери, от центра города вниз к реке следовало проложить узкие дренажные стоки, и за полчаса до достижения водой в реке самой низкой отметки накопители должны были открываться для пуска в эти стоки воды. Вода, несущаяся с высоты под давлением, эффективно чистила бы дренажные стоки от продуктов жизнедеятельности горожан. От общего дренажного стока планировались отводки вглубь каждого квартала, причем несущаяся под напором вода должна была забрасываться и в них, производя их очистку.

Улицы, ведущие с запада на восток, должны были быть шире, чем ведущие с севера на юг. По сути, доктор Монтгомери замыслил сделать из них проспекты с манговыми и тамариновыми деревьями: так создавалась бы тень в жаркие солнечные дни. Каждый дом должен был иметь свой колодец. На возвышенных местах помимо этого должны были находиться общественные колодцы и места для гигиенических процедур, сточные воды от которых направлялись бы также в канализационную систему. В наиболее многолюдных частях города должны были быть сооружены общественные туалеты.

Таковы были планы доктора Уильяма Монтгомери по строительству нового города. Сложно сказать, понимал ли доктор, какой город в конце концов вырастет на этом месте с полусгоревшими и полуразрушенными деревянными зданиями. О чем он думал, сидя среди гнилых болот, отмахиваясь от комаров, слушая громкое пение жаб и сочиняя свой меморандум? Сейчас легко говорить о том, что доктор Монтгомери не сумел увидеть на этом месте будущего большого города; а ведь за пару десятилетий до этого он наблюдал, как рос новый Сингапур! Исследователи пишут, что если бы он был архитектором, то понимал бы, какой доминантой и каким прекрасным центром стала бы древняя пагода Суле; а она у него расположена на задворках, возле северо-восточной окраины. А рядом с ней находятся еще и накопители с водой, чисто технические сооружения, основная цель которых – смыв произведенных горожанами нечистот.

Но мог ли он вообще понять будущее этого города, если лорд Дальхузи высказался о перспективах этого места уже после того, как доктор Монтгомери составил свой меморандум? Доктор Монтгомери – не Петр Первый, думающий о новой столице великой империи. Это человек, которого попросили создать чертеж нескольких модельных кварталов, чтобы они стали основой нового максимально уютного и чистого города, без разрушительных пожаров, эпидемий и фекальных стоков на мостовых. И со своей задачей доктор справился, предусмотрев все до мелочей: даже то, что вода после граждан, моющихся в расположенных на возвышенности местах совершения гигиенических процедур, должна прочищать канализацию. Сегодня специалисты говорят, что доктор, конечно, не изобрел ничего нового, но настолько четко и полно воплотил в своих предложениях самые последние достижения тогдашнего градостроительства, что его проект можно назвать идеальным.

Поэтому можно уверенно сказать, что именно доктор Монтгомери дал первый толчок тому процессу, который привел к появлению современного Янгона со всеми его уникальными зданиями и исторической ролью в жизни страны. Без этого толчка движение вперед, конечно, все равно было бы, но это было бы совсем другое движение и совсем другая история.

Сложно представить, ктоизменил историю Янгона больше, чем доктор Монтгомери с его одним-единственным меморандумом. А между тем, доктора обидели дважды. В первый раз – при жизни, когда, рассмотрев его план, передали его для совершенствования и исполнения прибывшему в город инженер-лейтенанту Александеру Фрезеру, а самому доктору сказали «Спасибо, вы свободны». И второй раз – после смерти, когда улицу Монтгомери в Янгоне, названную так в знак признания его заслуг по решению лорда Дальхузи, переименовали в честь генерала Аун Сана.

У каждого времени – свои герои, пусть даже и не сделавшие для развития Янгона ровным счетом ничего, зато прямо причастные к тем разрушениям и потерям, которые этот город понес во время Второй мировой войны.

 

Армянская история Рангуна

Странное поселение было на месте нынешнего Янгона в XVII–XVIII веках. На противоположном от него берегу широкой реки располагался Майнгту (небольшой городок «длиной в одну улицу») с резиденцией губернатора провинции Дала. Он и был главным центром цивилизации в этих краях, и даже нес на себе ее пороки: в качестве пикантной подробности обычно сообщают, что целый район этого городка, Мейнма Шве Йва, был населен исключительно проститутками. А через реку, на гнилом болотистом берегу, испещренном заводями и протоками, в это время постепенно возникало совсем новое поселение – будущий Янгон. Это уже была не бирманско-монская рыбацкая деревушка Дагон: тут наряду с местными жителями начали появляться европейские торговцы.

Сюда чаще всего приезжали те, кто имел проблемы у себя на родине. Кого-то тяготили невыплаченные долги, кто-то скрывался от правосудия. Ясно, что среди европейцев преобладали люди авантюристические и темпераментные: кто еще будет селиться в таком непригодном для жизни городе, где земля под ногами мягко и противно хлюпает, а чтобы перейти с места на место, нужно идти не по твердой почве, а по специальным деревянным мосткам, перекинутым через маленькие и большие цветущие заводи?.. Здесь запрещалось строить дома из камня, поскольку в случае перестрелки или антиправительственного выступления такие дома могли бы служить отличной крепостью, увеличивая тем самым число жертв. Холера, малярия и дизентерия были здесь обычными болезнями. Но люди здесь жили и даже находили некоторую радость в этой жизни. По праздникам они устраивали пикники, танцевальные вечера и театральные представления, ходили в церкви, каждый в свою: в 18 веке тут уже были католические храмы, армянская церковь и мечеть. Улицы здесь уже давно носили отнюдь не бирманские и не монские названия.

На фоне европейских авантюристов, волею судьбы осевших в этом малопригодном для жизни месте, очень выделялись представители еще одной пришлой национальности – армяне. Первые ее представители появились на территории нынешней Бирмы в XVII веке. Самый ранний из известных надгробных камней датирован 1725 годом.

Рангунские армяне были в основном выходцами из центральной Персии, например, из Новой Джульфы, куда армяне, в свою очередь, были незадолго до этого переселены с Кавказа, и из Шираза, причем попали они в Бирму через Индию. Большинство из них сюда пригнали не уголовные проблемы, а экономические и политические: в самой Персии в это время армянам жилось отнюдь не всегда комфортно, зато они хорошо умели торговать. А опыт выживания армян в Персии заставил их научиться лояльности к любой власти, которая к ним относилась по-хорошему. Губернаторы провинции Дала быстро оценили лояльность и расторопность армян, и поэтому они часто назначали их на высшие должности из тех, которые могли занимать иностранцы.

Собственно, этих высших должностей было две – акауквун, сборщик таможенных пошлин, и акунвун, сборщик налогов со всей провинции. На первую должность европейцы назначались чаще всего: здесь требовалась широта взглядов, умение принимать нестандартные решения, знание языков и опыт торговли. Например, долгое время акауквуном являлся португалец Хосе Хавьер да Крус, который до этого был канониром на британском корабле, затем убил своего капитана и, чтобы избежать преследования, стал жить в Рангуне, женившись на вдове одного француза и сделавшись добропорядочным прихожанином католической церкви. Именно его усилиями, кстати, Янгон обрел свои первые мощеные улицы. Но в истории Рангуна лучшим акауквуном был отнюдь не он, несмотря на его несомненные заслуги и кипучую энергию. Идеальным акауквуном того времени считался некий Баба Шиин, армянин по отцу и матери, родившийся в Рангуне. При нем были установлены четкие правила сбора таможенных пошлин, назначены ответственные, налажена строгая отчетность, упорядочена документация.

С другой должностью – акунвуна – история была еще интересней. Естественно, сборщик налогов для целой провинции должен был быть исключительно местной национальности. Так оно и было – за одним исключением. Как можно легко догадаться, исключение это было армянским.

К началу XIX века в Рангуне было следующее соотношение различных некоренных (небуддистских) национальностей: около 5000 мусульман, хотя многие считают эту цифру завышенной, около 500 христиан, примерно такое же количество малабаров, то есть, выходцев из прибрежной южной Индии, и 40 армян. При этом под «христианами» понимались отнюдь не только европейские поселенцы, но и довольно многочисленные азиатские последователи этой веры.

Таким образом, армянская диаспора была достаточно большой по сравнению с другими группами иностранцев. Прежде всего, они контролировали основные торговые потоки, и были при этом не только успешными бизнесменами, но и судовладельцами и одновременно опытными капитанами собственных кораблей, носивших армянские имена – «Гайк», «Тигран», «Арам». Неудивительно, что диаспора процветала. Дома наиболее зажиточных армян на фоне соседних построек поражали своей архитектурой и размерами, и на планах Рангуна того времени они обозначались как местные достопримечательности. В 1766 году армяне построили свою церковь, причем она была возведена рядом с Таможенным управлением – местом работы многих армян. Возглавлял Таможенное управление в те годы акауквун Грегори Авас, опыт и умения которого местная администрация оценивала очень высоко.

В 1852 году англичане окончательно заняли Нижнюю Бирму, и наступила эпоха колониального владычества. Именно в первые годы при англичанах рангунским армянам жилось хуже всего. Британцы, занявшие Рангун, обращали свои взоры на север – туда, где все еще существовало отрезанное от моря независимое бирманское государство со столицей в новом городе – Мандалае. Правивший там король Миндон активно искал силу, которая могла бы уравновесить англичан и дать гарантии независимости Бирме, причем делал это осторожно и не так грубо и вызывающе, как это потом сделает его сын Тибо, который начнет отчаянно флиртовать с Францией и тем заставит англичан поторопиться. И именно армяне, приближенные короля Миндона, через свои обширные зарубежные контакты активно помогали ему в этом. Известна переписка короля с армянским католикосом, причем в одном из писем Миндона высказана просьба к главе армянской церкви стать посредником в заключении союза с Россией.

Ясно, что на этом фоне британская администрация начала подозревать рангунских армян в пророссийских симпатиях. Дело даже дошло до рассуждений о том, что они под видом торговцев ездят по Бирме и собирают сведения для России. Имели ли эти рассуждения под собой реальные основания, сказать сложно. Но то, что бирманские армяне поддерживали тесные связи, подкрепленные выгодными торговыми отношениями, в том числе со своими соотечественниками в Российской империи – это действительно факт. Как факт и то, что армяне издавна служили бирманским королям: одного из них, по имени Григор, правивший в начале XIX века король Баджио официально именовал своим братом и пожаловал ему поместья. Поэтому для многих их семей приход англичан был отнюдь не радостным событием. Армяне принимали участие в боевых действиях на стороне бирманцев, причем англичане особенно были недовольны их коварством, когда снаряженный армянами торговый кававан, спокойно зашедший к ним в тыл, внезапно ощетинивался ружьями.

Тем не менее, даже несмотря на сложности с новой властью, приход британцев дал армянским торговцам самое главное, чего они до этого не имели: единую экономическую территорию для торговли и относительную безопасность передвижения, также новые возможности для торговли с Европой. Помогло и то, что армяне активно инвестировали свои средства в масштабную реконструкцию Янгона, затеянную англичанами. Большую роль в этом процессе сыграл Аракел Мартин, учредитель компании по градостроительству Бирмы и ассоциации «Burma mining corporation». Именно в это время, в 1862 году, рангунские армяне отстроили свою новую церковь – Армянскую церковь Св. Иоанна Крестителя, которая действует и сегодня – на углу улиц Бо Аунг Чжо и Маха Бандула. Нужно ли уточнять, что расположена она была тоже недалеко от Таможенного управления?..

Британцы дали нам и первые достоверные сведения о численности армян. По переписи 1871-72 годов, армян в Британской Индии (а Бирма структурно была ее частью) насчитывалось 1250 человек, причем жили они в основном в трех городах – Калькутте, Дакке и Рангуне. Согласно архивам Армянской церкви Св. Иоанна Крестителя, в период с 1851 по 1915 годы были окрещены 76 человек, живущих в Бирме: в основном в Рангуне, и несколько человек – в Мандалае и Мэймьо, известном сегодня как Пьин У Лвин. В период с 1855 по 1941 год вступило в брак 237 армян, а в период с 1811 по 1921 год умерло более 300 армян. В 1907 году в колониальной администрации был зарегистрирован Устав армянской общины. Самой знаменитой армянской уроженкой Рангуна того времени, проведшей здесь ранние годы своей жизни, по праву считается первая в современной мировой истории женщина-посол Диана Агабег Апкар (Абгар), удивительная жизнь и судьба которой описана во многих книгах.

В колониальной истории Рангуна, пожалуй, самой известной армянской семьей остается семья Саркисов, хотя они и не жили в этом городе постоянно. Носившие эту фамилию четыре брата – Мартин, Тигран, Авет и Аршак – были выходцами из персидского Исфахана. Сначала судьба привела их предков в Индию, в Калькутту, где они преуспели в торговле. После основания Стэмфордом Раффлзом в 1820-х годах нового города Сингапура, Йохан Саркис устремился туда. А та ветвь Саркисов, о которой я веду речь, с 1869 года обосновалась на острове Пинанг – это территория нынешней Малайзии. Когда Мартин Саркис прибыл на Пинанг, это было уже довольно известное место, популярное как у торговцев, которые здесь сделали перевалочную базу для своих товаров, так и у путешественников. За почти 80 лет с момента покупки и освоения англичанами острова здесь вырос целый город со зданиями колониального стиля и виллами европейских поселенцев. Еще одно событие того времени, сделавшее роль Пинанга более важной, чем прежде, – открытие Суэцкого канала, которое подхлестнуло процессы торговли между Юго-Восточной Азией и европейскими странами. Соответственно, поток торговцев и путешественников, в том числе богатых и именитых, резко вырос.

Именно на этом фоне братья Мартин, Тигран, Авет и Аршак на вырученные от торгового бума деньги основали свой первый отель. Они не строили множество гестхаузов, как их конкуренты. Вместо этого их задачей было создание своей сети фешенебельных отелей с ванными комнатами (неслыханной тогда роскошью для стран Юго-Восточной Азии), столовым серебром и полотенцами с монограммами гостиниц, чтобы визитер из Европы, привыкший к роскоши дворцов с последними благами цивилизации, видел в азиатском короде тот комфорт, к которому он привык. Именно поэтому отели должны были стать «государством в государстве»: внутри ничто не должно было напоминать о том, что за его дверями – шумный и грязный азиатский город с бытовой неустроенностью и нищетой. Отели имели собственные парогенераторы, производившие электричество, системы забора и очистки воды, вышколенный персонал, знающий, до какой температуры нужно охлаждать шампанское и как подавать виски. Сюда же с побережья Каспия по линии армянских торговцев привозилась черная икра, а пекари при отеле умели печь вкусные европейские булочки, жарить тосты для завтрака и по-фирменному готовить огромных лобстеров. Одного такого отеля в каждом крупном городе ЮВА было достаточно для того, чтобы поселить в нем всех находящихся там ВИП-клиентов, и победителем должен был стать тот, кто первым этот отель построит. Братья Саркисы и стали такими победителями.

В Рангуне в их гостиничную империю вошел отель «Стрэнд» («Прибрежный»), который наряду с сингапурским «Раффлзом» стал ее жемчужиной. Двое из четырех братьев, Авет и Тигран, занимались возведением этого отеля и разработкой его концепции. Нужно сказать, что первым удачным шагом двух братьев был выбор места для строительства – чуть в стороне от морского порта, на берегу устья реки Янгон, где уже почти не видно берегов, потому что впереди – Индийский океан. Вообще, это было одной из «фишек» братьев Саркисов – строить отели именно на берегу. Откуда такая тяга к морским просторам у выходцев из сухопутного Исфахана. ю сказать не мог никто. Тем не менее, именно этот принцип расположения повысил популярность отелей. Злые языки поговаривали, что европейским джентльменам за чтением утренних газет или чашкой пятичасового чая приятнее было видеть морские просторы, чем грязные улицы.

Отель «Стрэнд» был открыт в 1901 году, в последний год правления королевы Виктории, и поэтому все его традиции впитали дух викторианской Англии. Он располагался в доме № 92 по одноименной улице, и уже с момента основания о нем стали писать как об «одном из самых фешенебельных отелей в британской империи, постояльцами которого были исключительно белые». До сих пор это – самый шикарный и самый дорогой отель Янгона с вышколенным персоналом и своими традициями, восходящими к колониальным временам. Здесь останавливались Пьер Карден, Оливер Стоун, Дэвид Рокфеллер, Мик Джаггер, Редьярд Киплинг, Соммерсет Моэм и другие знаменитости.

Вообще, армянский вклад в строительство Рангуна в виде новых домов, мостов, а затем и аэропорта, сделанный за 100 лет между приходом британцев и обретением независимости страной, трудно переоценить. И даже после ухода англичан из Бирмы в 1948 году армяне сыграли свою роль в закреплении символов нового государства: монумент Независимости в центре Янгона у пагоды Суле возводила армянская компания «Мартин и Нагапетян».

К сожалению, память об армянах и их роли в истории Бирмы сегодня постепенно стирается. Там, где недалеко от пагоды Суле было старое армянское кладбище, уже давно построили дома, и сегодня это – один из самых оживленных перекрестков центра Янгона. Вместе с уехавшими из Рангуна армянами постепенно исчезает память о тех, кто прибыл сюда, гонимый с собственной родины, скрываясь от долгов и судебного преследования или в поисках своего торгового счастья. Прибыл, чтобы здесь, в малярийном и дизентерийном болотистом Рангуне, начать с чистого листа новую жизнь, при этом сохранив и передав потомкам свой язык, культуру и религию.

 

Янгонские озера

Когда англичане в середине XIX века получили в свое распоряжение Рангун, они пришли в ужас от ситуации с чистой водой в этом городе. Вода из реки Янгон, в которую стекали все городские нечистоты, приносимые к берегу обратно приливом, для гигиенических целей не годилась. Да и без нечистот вода этой реки была мутной, со взвесью липкой грязи, и перед стиркой белья ее нужно было долго отстаивать. К тому же воду из реки приходилось носить ведрами, возить бочками или качать руками или ногами, а это стоило денег и человеческих усилий. Когда же в Янгоне начинался один из многочисленных пожаров, то часто оказывалось, что тушить его попросту нечем.

Именно поэтому встала задача создать севернее Янгона на более высокой местности что-то вроде естественного резервуара, где скапливалась бы вода, текущая во время сезона дождей с севера, с материка. В этом резервуаре она могла отстаиваться, а потом, под воздействием гравитации, стекать к городу по специально сделанным арыкам, наполняя бочки и колодцы.

Но севернее нового Рангуна, там, где сейчас расположен район Инсейн, еще недавно были дикие джунгли, куда иногда забредали слоны и тигры. За несколько десятилетий до этого жители городского центра жаловались, что они находятся под постоянной угрозой обнаглевших тигров, которые средь бела дня охотились на городских улицах на бродячих собак. Для того, чтобы освоить эти территории и создать там водоем, пришлось бы приложить слишком много усилий. Поэтому городские власти решили пойти по более легкому пути – создать водоем к северо-востоку от центра нового города, то есть именно там, где сейчас расположено озеро Кандочжи.

До начала преобразований озеро Кандочжи (Большое Королевское) было всего лишь самым крупным водоемом среди болот. По проекту, активно обсуждаемому Муниципальным комитетом в середине 1870-х годов, автором которого был главный инженер городских сооружений по фамилии Мэттью, предполагалось осушить и укрепить прилегающие к озеру территории, соединить все мелкие водоемы в один и возвести вдоль его южного края дамбу. С помощью этих мер инженер Мэттью надеялся добиться такого уровня снабжения водой, чтобы на человека приходилось по десять галлонов воды в день.

Именно этот проект был утвержден Главным комиссаром, и он тут же начал воплощаться в жизнь. После возведения дамбы, которая существует до сих пор, несколько мелких озер стали частью Кандочжи, а озера ниже дамбы, например, второе по величине – Кандолэй, просто прекратили свое существование. От Кандочжи были прорыты каналы, ведущие к жилым кварталам Рангуна, которые наполняли водой специально вырытые колодцы или наземные резервуары. А уже оттуда сами жители разносили воду по домам, или, черпая воду ковшиком, прямо у резервуаров совершали ежедневные гигиенические процедуры.

Сразу после запуска новой системы водоснабжения, в 1879 году, городские власти рапортовали о снижении заболеваемости холерой: в том году было зафиксировано всего 29 случаев холеры против 499 годом ранее. Были решены сразу две задачи: город получил источник снабжения водой для гигиенических целей, и были ликвидированы малярийные болота. А озеро Кандочжи стало популярным местом загородного отдыха: его берега, заросшие деревьями, идеально подходили для роматических прогулок на лодочках. Сверху кроны деревьев предохраняли от жаркого солнца, снизу вода навевала прохладу, а спускавшиеся низко к воде ветви с листьями создавали множество укромных уголков для влюбленных. По озеру плавали маленькие яхты под парусами, вдоль его берега в парке неспешно гуляли рангунцы, а после открытия рядом зоопарка по утрам с озера доносились радостные трубные звуки слонов, которых водили сюда купаться.

Сейчас озеро Кандочжи – одна из визитных карточек Янгона. Это – место утренних пробежек янгонцев и заятий дыхательной гимнастикой на берегу под деревьями. Вдоль южного берега озера, как раз там, где была возведена дамба, сейчас сделан дощатый мостик для пеших прогулок длиной в несколько километров. Вдоль северного берега, на улице Натмаук, сейчас стоит небольшой позолоченный памятник генералу Аун Сану, за которым начинается цепочка популярных в Янгоне ресторанов, в основном китайской и тайской кухни. У западного берега, обращенного к пагоде Шведагон, расположен парк развлечений, в котором любят гулять янгонцы. Основная его достопримечательность – ледовый сарай, где внутри есть настоящая снежная горка, с которой можно скатиться. Правда, стоит это недешево, поэтому мечта увидеть настоящий снег для большинства янгонцев так и остается мечтой. Здесь же расположен ресторан «Сигнича» с обращенной к озеру верандой – одно из мест утрених деловых завтраков и вечерних посиделок богатых янгонцев и заезжих иностранцев. Другой ресторан на прибрежной веранде расположен в отеле «Кандочжи Палас»: здесь подают блюда французской кухни, правда, цены сильно кусаются.

А вдоль восточного побережья, на небольшом полуострове, располагается еще одна зона отдыха с аллеями для гуляний и множеством маленьких ресторанчиков на берегу. Здесь, на специальной открытой площадке, часто проводятся концерты мьянманских популярных певцов и музыкантов. А главное украшение этой территории, привлекающиее массу туристов, – огромное позолоченное судно в форме сказочной утки, повторяющее очертания королевской барки, с рестораном «Каравейк» и живым традиционным мьянманским шоу внутри…

Уже в середине 1870-х годов, когда шли разговоры об использовании воды озера Кандочжи, было понятно, что это лишь временно поможет решить задачу водоснабжения нового города.

И доктор Монтгомери, и лейтенант Фрезер в середине XIX века предполагали, что они создают основу для компактного портового города, который будет служить перевалочной базой для морских судов, заходивших в тихое устье реки Янгон. Здесь товары должны были проходить таможенную очистку, перегружаться на небольшие речные корабли и развозиться по населенным пунктам внутренней Бирмы. Собствено, этим функции Рангуна и предполагалось ограничить. Даже инициатор всех тогдашних преобразований, вице-король Индии лорд Дальхузи, вряд ли мог предвидеть бурный рост этого небольшого городка.

А между тем, этот бурный рост совсем скоро не заставил себя ждать. Он вошел в историю Янгона как «индианизация».

Получившие в свое владение город британцы считали, что местные управленческие кадры как-нибудь появятся сами собой, поэтому силы и средства на их подготовку тратить не стоит. А для текущего руководства они начали завозить уже обученных и готовых к использованию чиновников-индусов, посколькуколониальная Бирма структурно являлась частью Британской Индии. Как это было принято, многие из этих чиновников привезли с собой с десяток индийских родственников. За ними приехали полицейские-индусы, тоже с семьями. Большая часть торгового оборота рангунского порта приходилась на Индию, и вскоре тут в массовом порядке появились индийские бизнесмены и индийские же портовые рабочие. На предприятия Рангуна стали активно завозить рабочих-индусов. Появились целые кварталы, заселенные индусами-кули. Плюс к этому началась активная миграция жителей Индии для работы на рисовых полях: в Бирму приезжали целыми деревнями, и путь мигрантов лежал через Рангун, где они проводили от нескольких дней до нескольких месяцев. А еще индусские рабочие с тиковых заготовок и с рисовых полей массово приезжали в Рангун коротать время в межсезонье.

По социальному составу индийских иммигрантов можно сделать вполлне резонный вывод, что это были в большинстве своем люди, которые либо вообще не имели опыта городской жизни, либо этот опыт у них был весьма своеобразным, индийским по своему характеру. например, для крестьян и сезонных рабочих туалет начинался сразу же за входной дверью.

Все это усугублялось скученностью населения, потому что Рангун оказался не резиновым, и к такому наплыву жителей он был явно не готов. Все больше и больше домов переходили в разряд бараков, где в одной комнате жили несколько семей. Как-то муниципальный служащий насчитал в одной комнате в центре города 23 живущих в ней человека. В документах муниципалитета описываются антисанитарные условия жизни тогдашних рангунцев; особо отмечается грязный пол, покрытый мусором, остатками жизнедеятельности и слоем мутной воды. Появлялись наскоро построенные сараи, где жили рабочие; естественно, при постройке этих временных сооружений напрочь игнорировалась мысль о том, что живущим в них людям будут нужны канализация и водопровод. Положение осложнялось тем, что такие сараи были очень доходным бизнесом зажиточных европейцев и бирманцев, поэтому наводить порядок в этом секторе городским властям было очень непросто.

Британцы, которые тогда не считали нужным беспокоиться о национальной толерантности и называли вещи своими именами, писали прямо: город загадили индусы с их своеобразным представлением о гигиене. В 1872 году число этнических индусов среди жителей Рангуна составляло 16 тысяч человек (16 % от стотысячного населения города), а в 1882 году их было уже 66 тысяч (49 % населения). На этом, кстати, процесс не остановился: в 1901 году число живущих в Рангуне индусов составляло уже 119 тысяч.

В этих условиях перед властями встала задача обеспечить в городе хотя бы минимум санитарии. Попытки ввести налог на домохозяйства по вывозу нечистот не имели успеха: собираемость налога оказалась крайне низкой, а привезенные из Калькутты ассенизаторы постоянно бастовали, требуя повышения оплаты труда. По сути, эта система более или менее успешно работала в западной части города, где жили платежеспособные европейцы, бирманцы и китайцы, но остальные его частипостепенно превращались в зловонные клоаки. Здесь начались эпидемии, грозившие перекинуться на более благополучные районы города.

Власти попытались обратиться к помощи полиции, но вскоре оказалось, что именно полиция в этом процессе менее всего эффективна. Во-первых, полицейские-индусы не видели ничего особенно страшного в том, что люди отправляют естественные потребности прямо за порогом своего дома. Во-вторых, у этих людей все равно не было денег, чтобы заплатить штраф, а битье палками приводило лишь к тому, что в следующий раз они принимали позу орла только тогда, когда убеждались, что рядом нет полицейского; при этом число куч на дорогах не уменьшалось. И в-третьих, требования полиции о гигиене все равно нельзя было выполнить: воды в Рангуне не хватало, и гигиенические резервуары и колодцы были пусты. Вдобавок ко всему не оправдались оптимистические умозаключения доктора Коуи о том, что воду из озера Кандочжи можно после очистки смело употреблять для гигиенических нужд. Фильтры не справлялись с очисткой, а вода в озере год от года становилась все грязнее.

В начале 1880-х годов муниципальные власти приняли решение о создании еще одного водоема, который должен был восполнить потребности Рангуна в воде и помочь жителям очистить город. Для его создания максимально подходила местность Кокайнг: именно там, на шестой миле от центра, пролегала ложбина, уводящая текущие вниз с материка воды в реку Янгон, не давая им залить город. Идея была простой: построить параллельно с дорогой на Пром (сейчас это улица Пьи) дамбу, а попутно соединить перемычками несколько небольших холмов. К этому времени джунгли там уже были вырублены, а город активно двигался на север. Именно поэтому работы, которые оказались более масштабными, чем в случае с озером Кандочжи, потребовали совсем немного времени. В 1884 году новый водоем появился на карте. Он был назван озером Виктории – по имени правившей тогда британской королевы. Обильный и чистый источник водоснабжения с помощью каналов и трубопроводов наполнял водой озеро Кандочжи, уровень которого тут же поднялся на три фута, в результате чего потребовалось заново укреплять берега, а оттуда распределялся по Рангуну.

За свое 130-летнее существование озеро Виктория успело сменить название на озеро Инья и стать свидетелем многих громких событий в истории современной Бирмы. На южном берегу озера сегодня находится построенный еще англичанами университетский кампус: именно оттуда начиналось большинство общественных движений страны. С юга к озеру примыкает Шветаунгджар – янгонская «рублевка» с виллами хозяев здешней жизни. Среди них – и вилла, где лидер оппозиции До Аун Сан Су Чжи коротала время под домашним арестом. Немного в стороне – дом бывшего диктатора Мьянмы генерала Не Вина. Здесь же находится Мьянманская федерация яхт и несколько хорошо обустроенных парков с недешевыми ресторанами. На восточном берегу расположена местная достопримечательность – отель «Инья-лейк», спроектированный К.Кисловой и В.Андреевым. Этот отель был построен и передан Советским Союзом в дар народу Бирмы в 1961 году.

А для янгонцев попроще озеро Инья – это две аллеи для массового гуляния. Одна аллея – вдоль улицы Пагоды Каба Эи, на восточном берегу озера, у отеля «Седона». Здесь же – парк развлечений с нехитрыми каруселями и аттракционами, знакомыми многим по советскому детству.

Другая аллея – вдоль улицы Пьи, на западном берегу озера. Она знаменита своим ресторанным двориком в самом начале дорожки, где можно относительно недорого поужинать на любой вкус. Вдоль склона, между идущей вдоль берега прямой аллеей и проезжей частью улицы Пьи, – место вечерних пикников янгонской молодежи, с песнями под гитару и бурными обсуждениями событий прошедшего дня. А по аллее обычно романтически бродят влюбленные парочки и гуляют перед сном янгонские бабушки и дедушки. Вдоль аллеи лицом к озеру установлены лавочки, чтобы вместе с любимым человеком задумчиво смотреть вдаль. Здесь запускают змеев, палят из китайских хлопушек, кормят приплывающих к берегу рыб. А по утрам, когда влюбленные парочки спят, берег озера Инья целиком отдан в распоряжение бегунов трусцой и любителей китайской гимнастики.

Недавно дорожки вдоль озера заново покрыли асфальтом, поставили новые лавочки и сменили фонари. Теперь это уже не низкорослые «советские» антивандальные грибки с круговыми железными жалюзи вместо стеклянного плафона, как это было раньше, а вполне современные яркие светильники. Жизнь меняется и здесь, на берегу этого самого популярного озера Янгона.

После появления озера Виктория и решения проблемы водоснабжения на рубеже XIX и XX веков в Янгоне начался строительный бум. Если в избытке есть чистая вода, значит, город уже вполне пригоден для жизни. Значение Рангуна возрастало, и в первой половине XX века он постепенно стал самым развитым и красивым городом Юго-Восточной Азии. Фактически весь облик сегодняшнего центра Янгона с его зданиями колониального стиля был сформирован именно тогда, в первой половине прошлого века.

Один мой мьянманский знакомый вспоминал, что когда в 50-е годы его отец поехал по каким-то делам в Сингапур и взял его, тогда еще мальчишку, с собой, он был поражен контрастом двух городов. Сингапур оказался большой деревней с грязными, загаженными и давно не ремонтированными улицами, по которым бродил домашний скот, а люди производили впечатление жителей далекой провинции, имеющих смутное представление о цивилизации. На второй день он в испуге от увиденного попросил отца отвезти его обратно в удобный, чистый и культурный Рангун с его красивыми большими зданиями и цивилизованными людьми.

Тем не менее, после прихода к власти в Бирме военных и самоизоляции страны развитие города резко затормозилось. Можно сказать, что по своему облику, инфраструктуре и транспорту город во многом так и остался в 50-70-х годах прошлого века. Это хорошо для туристов, потому что они видят мало тронутый глобализацией настоящий азиатский город со своей архитектурой, уникальными обычаями и традициями. Но местные жители этому не особенно рады, поэтому что в этом городе вчерашнего дня им приходится жить.

 

«Русские» здания Янгона

Бирма провозгласила независимость от Великобритании 4 января 1948 года, став одной из первых ее колоний, обретших самостоятельность сразу после Второй мировой войны. Новое государство было почти сразу же признано Советским Союзом.

Визит премьера независмой Бирмы У Ну в СССР состоялся в октябре 1955 года. Обе стороны тогда присматривались друг к другу. Секретарь премьера У Тан (в будущем – Генеральный секретарь ООН) настоятельно советовал своему шефу не поднимать тему о помощи Советского союза бирманским коммунистам, ведущим вооруженную борьбу против правительства. Тем не менее, У Ну эту тему поднял, в лоб попросив советского лидера Н. Хрущева не вмешиваться во внутренние дела его страны.

Но чем-то У Ну расположил к себе Хрущева, если этот выпад оказался без ответа. Более того, Хрущев потом несколько раз демонстрировал свое доверие У Ну, считая его честным и порядочным, а главное, неспособным на удар в спину человеком. Можно сказать, что Хрущев увидел в У Ну свое азиатское отражение: оба были щедры на улыбки, говорливы, отличались некоторой непосредственностью, импульсивностью и эмоциональностью. В общем, видимо, Хрущев решил, что он понял У Ну.

Были и другие моменты, которые способствовали развитию отношений. Во-первых, Бирма провозгласила курс на построение социализма. Что такое социализм, здесь понимали по-своему. Один из ключевых министров, лидер Соцпартии У Ба Све, не уставал повторять, что марксизм для него обладает относительной значимостью, а вот буддизм – абсолютной. Сам У Ну был человеком религиозным, и иногда, бросив премьерскую нервотрепку, уходил в буддистский монастырь простым монахом – помедитировать, успокоиться и привести в порядок мысли. А еще для СССР были важны очень выгодное стратегическое положение Бирмы и ее большой авторитет в мире: эта страна являлась одним из инициаторов проведения Бандунгской конференции и играла активную роль в международных процессах. В общем, Бирма была слишком лакомым куском, чтобы ее отдавать американцам, и руководство СССР готово было закрыть глаза на некоторые невинные чудачества ее лидеров.

Именно поэтому в декабре 1955 года, вскоре после визита У Ну в СССР, в Бирму приехали первый секретарь ЦК КПСС Н. Хрущев с тогдашним главой правительства Н. Булганиным. Тогда и было положено начало сотрудничеству, которое обеими сторонами оценивалось как взаимовыгодное и характеризовалось принципом «рис в обмен на технику». В течение всего этого времени отношения между Хрущевым и У Ну были подчеркнуто уважительными, с демонстрацией чисто человеческих симпатий. Например, У Ну мог с оказией прислать руководителю СССР тропические фрукты, а в ответ советский лидер посылал бирманскому другу несколько килограммов черной икры (надо сказать, это был очень неудачный подарок, потому что бирманцы красную и черную икру считают редкостной гадостью и есть ее не могут).

Материальным итогом сотрудничества СССР и Бирмы тех лет стали три объекта, спроектированные и построенные Советским Союзом. Один из них – крупный госпиталь – появился в столице штата Шан, городе Таунгжди. А два других объекта расположены в Янгоне: это Янгонский технологический университет и отель «Инья». Хрущев потом в качестве главы Советского правительства побывал в Бирме еще раз, в 1960 году, уже без отправленного в отставку Булганина. Именно в этот период строительные работы на двух рангунских объектах были в самом разгаре. Говорят, Хрущев лично вмешался в процесс, принявшись вычерчивать свободную форму бассейна, который должен был появиться при отеле. Впрочем, и У Ну не чурался давать указания, встречаясь с архитекторами и высказывая свои новаторские идеи; правда, оговариваясь при этом, что специалистам все-таки виднее.

Технологический университет возводился с 1958 года в Инсейне, северо-западном пригороде Рангуна. Московскому архитектору П. Стенюшину в это время исполнилось 54 года, за его плечами было несколько масштабных работ – например, «генеральский дом» в духе сталинского ампира на Ленинградском проспекте Москвы и план застройки центра Курска, включающий здание Горисполкома на Красной площади этого города, разработанный в конце 1940-х годов. Но для того, чтобы понять, что нужно построить в столице тропической страны, ему пришлось изменить многие свои представления об архитектурных формах.

В результате получилось очень интересное скрещение сталинского стиля с требованиями тропической архитектуры. Главный корпус Технологического университета помещен под большую плоскую прямоугольную крышу, которая на несколько метров шире этого корпуса. Выступающие края этой крыши опираются на ряд массивных колонн. Такое архитектурное решение не только придает зданию величественную форму, но и не дает палящему тропическому солнцу светить в окна учебных аудиторий.

Главный корпус был хотя и самым значимым, но не единственным зданием, переданным Бирме. По сути СССР построил для этой страны целый город. В короткой сухой справке специалистов это выглядит так: «Технологический институт на 1100 студентов 1958-61 годы, советские архитекторы П.Г.Стенюшин, П.П.Кузнецов, С.М.Айрапетов, М.Н.Виноградская, Л.Н.Менпутина, Н.В.Оболенский, конструкторы О.Г.Донская, Р.И.Катаева, И.М.Лялин; железобетонный каркас, учебные корпуса – кубатура 125500 кубических метров, общежития на 800 мест, 25 коттеджей и домов для преподавателей, столовая, поликлиника».

В 1961-62 годах новый комплекс зданий принял первых студентов. А вместе с ними новые корпуса обживали и преподаватели, приехавшие из СССР.

Один из моих знакомых, выпускник первого набора студентов, вспоминал, что профессора и доценты, приехавшие из Советского Союза, были готовы работать и днем и ночью. Они понимали, что именно их нынешние ученики потом, когда они вернутся в СССР, займут их места. Поэтому утром и днем шли лекции, а вечером, когда спадала жара, студенты и наставники сидели на лужайке и обсуждали не только дополнительные вопросы учебных дисциплин, но и то, как правильно подать эти знания студентам. С тех пор этот уже немолодой человек испытывает огромную симпатию к России и с почтением вспоминает своих русских учителей.

Гостиница «Инья» появилась на берегу одноименного озера примерно в то же самое время. Проектировали ее архитекторы В. Андреев и К. Кислова. Москвичам известно другое творение этих двух архитекторов – громадина Дома политпросвещения на Трубной площади Москвы, ныне снесенная. Серый и массивный Дом политпросвещения для многих жителей города олицетворял застой и удушающее засилье идеологических догм, характерных для эпохи его строительства. Именно поэтому мало кто протестовал против его сноса. А вот судьба рангунского творения Андреева и Кисловой оказалась куда более счастливой.

На сайте отеля говорится: «Окруженный 37 акрами зеленого парка, отель «Инья-лейк» имеет уникальную историю… Отель «Инья-лейк» был грандиозным и впечатляющим жестом, призванным продемонстрировать умения и технологии российских инженеров, архитекторов и технических специалистов, которые приехали и построили то, что было описано иностранными средствами массовой информации как самый современный отель в Юго-Восточной Азии того времени». А в сухой справке специалистов о том же самом говорится так: «Отель «Инья» на 240 номеров, 1958-61 годы, советские архитекторы В.С.Андреев, К.Д.Кислова. инженер А.А.Левенштейн; железобетонный каркас, кирпичные стены; отделка – резная штукатурка, мозаика, орнаментальные решётки, деревянная скульптура».

У человека, выросшего в СССР, этот отель всегда вызывал стойкое ощущение дежавю. При этом архитекторы сделали все, чтобы совместить то, что в СССР казалось несовместимым.

Во-первых, сам отель – это большое прямоугольное здание с ячейками-лоджиями вдоль всей передней стены. Тот, кто бывал в советских санаториях и домах отдыха, сразу себе представит, о чем я говорю. Впечатление схожести до степени смешения дополняет и внутренняя планировка – бесконечные прямые советские коридоры с уходящими вдаль рядами деревянных дверей по бокам.

Видимо, самим архитекторам этот ячеистый стиль советского санатория показался слишком экзотическим для Бирмы. Ясно, что надо было сделать что-то, что оживило бы эту конструкцию и родило какие-то иные аналогии. И они сделали, пожалуй, единственное, что напрашивалось само собой – нахлобучили на крышу по центру здания большую декоративную колонну вытянутой формы. Так санаторий превратился в многопалубный корабль, застывший на берегу озера Инья.

А теперь представьте, что в этот советский санаторий архитекторы пинком влепили сзади советский же дворец культуры, который от удара пробил перпендикулярную коробку насквозь и вылупился спереди в виде высокого парадного крыльца. А сзади, за бетонной прямоугольной коробкой жилого корпуса, начинается буйство советских форм. Главное помещение – большой зал «Мингала» с высоким потолком, стены которого богато украшены узорами и архитектурными деталями. В СССР такие высокие потолки делали обычно на крупных железнодорожных вокзалах и собственно во дворцах культуры… В рангунском дворце можно найти помещение для любого мероприятия – и для роскошной пышной свадьбы на пару сотен человек, и для маленького дружеского обеда в уютном небольшом помещении. Сбоку – выход на ровную зеленую лужайку с подстриженным газоном, прямо к берегу озера; торжества можно продолжить и там.

Нужно ли говорить, что до строительства новых отелей «Трейдерс» и «Седона» именно «Инья» был безальтернативным вариантом для тех, кто хотел, чтобы его свадьба или юбилей запомнились многочисленным гостям надолго. Целое поколение «непростых» янгонцев связывает с «русским» отелем воспоминания о самых грандиозных событиях в их жизни.

 

Гаунг-баунг

На свадьбе одного своего друга-мьянманца, получившего европейское образование и считающего ниже своего достоинства прийти на работу в шлепках, а не в темных ботинках, я поразился происшедшей с ним перемене. Он был одет в традиционный бирманский костюм, а на голове у него был белый чепчик гаунг-баунг. Уже потом, после свадьбы, я спросил, почему он не женился в европейском костюме, как делают многие мьянманцы. Он ответил, что любая культура имеет свои условности, идущие из вековых традиций. Так вот, лучше пусть условности будут свои собственные, чем чужие.

Гаунг-баунг – одна из таких условностей. Это – головной убор, по виду напоминающий чепчик, хотя по сути он представляет собой тюрбан («гаунг» по-бирмански «голова», «баунг» – «обматывать»). Гаунг-баунг, который все еще иногда надевают янгонцы, состоит из двух основных частей – плетеной основы из прутьев в виде полусферы, похожей намячик, разрезанный пополам, и наворачиваемой на него полоски тонкой белой ткани – шелка или хлопка, примерно полтора метра длиной и 25 сантиметров шириной. Конец ткани крахмалится и изящно отгибается сбоку острым углом кверху, отчего становится похож на большое белое ухо.

Для европейца этот одноухий головной убор выглядит смешно, но мой друг, когда я ему сказал об этом, резонно заметил, что если взглянуть на европейский костюм «с чистого листа», то своей нефункциональностью он не вызовет ничего, кроме смеха. Потому что там, где нужно закрывать, он открывает. А самым непонятным, бесполезным, диким и смешным атрибутом, несомненно, будет галстук – то ли поводок, то ли отвес, показывающий вертикальность его обладателя. Вот над чем надо смеяться, а не над гаунг-баунгом, который с функциональной точки зрения представляет собой обычный головной убор – шляпу с украшением типа бантика, в то время как у галстука никакого функционала нет.

Потом я несколько раз видел гаунг-баунги на головах женихов, на людях во время разных религиозных процессий, на участниках приемов у руководителей государства, то есть гаунг-баунг хотя и не часто, но продолжает использоваться при каких-то особенно торжественных случаях.

Говорят, что гаунг-баунг – это творчески переосмысленный тюрбан или даже чалма, в которой ходили жители соседних стран. Крестьяне, обладатели длинных черных волос, выходя в поле, убирали волосы под белый гаунг-баунг: так не печет голову и ничто не мешает работать. При отсутствии погон и знаков отличия тип гаунг-баунга служил для информации о социальном статусе его обладателя. Сохранились описания головных уборов королей Баганского периода, обильно украшенных девятью видами драгоценных камней. Гаунг-баунг стал настолько обязательным атрибутом головы, что в одной бирманской поговорке вместо «кивать головой» (в знак согласия) используется фраза «кивать гаунг-баунгом».

Различные виды гаунг-баунгов свидетельствуют не только о социальных и национальных различиях, но иногда и о том, женат человек или нет. В одной из народностей Мьянмы только неженатый человек мог ходить в гаунг-баунге с «ухом». Женатый надевал гаунг-баунг уже без этого украшения.

Все испортили англичане. Они смеялись над бирманцами, называя гаунг-баунг «свиным ухом», а кроме того, белый головной убор был идеальной мишенью для стрельбы в джунглях. Колонизаторы воспитали в мьянманцах сложную смесь двух разных чувств. С одной стороны, это был стыд за то, что они одеты не так, как цивилизованные люди;а бирманцы – гордый народ, и такие вещи для них всегда очень чувствительны. Но одновременно в них рождаласьгордость за свою самобытность и желание демонстративно носить гаунг-баунг. Вот почему из повседневной жизни гаунг-баунг постепенно выходил, зато во время церемоний, устраиваемых колониальной администрацией, бирманцы демонстративно щеголяли ослепительно белыми чепчиками.

После обретения независимости интерес к ношению гаунг-баунгов так и не достиг доколониальных времен, хотя власти страны всячески подчеркивали необходимость сохранения самобытности и национальной культуры. По иронии судьбы, именно правящая элита как раз де-факто вывела гаунг-баунг из своего употребления: в Мьянме несколько десятилетий правили военные, которые на разного рода церемонии обычно ходят в мундирах, а к ним гаунг-баунг носить не полагается.

Интересно, что о гаунг-баунге жители нашей страны имели представление еще со времен Советского Союза. Когда премьер-министр Бирмы У Ну в октябре 1955 года прибыл в СССР, он был одет в традиционную бирманскую одежду с непременным гаунг-баунгом на голове. Своими мужской юбкой и чепчиком У Ну произвел на советский народ неизгладимое впечатление. Вскоре после этого «у-ну» начали называть стандартные советские водочные бутылки, запрессованные вокруг горлышка пробкой в виде чепчика из твердой фольги с язычком сбоку: за него надо было потянуть вверх, чтобы откупорить бутылку. И идеологически подкованные передовики социалистического соревнования после ударной трудовой вахты просили продавцов вино-водочных отделов продать им «вон ту, беленькую, у-ну». Пока советские газеты писали об успехах Бирмы, а У Ну был ее премьер-министром и ходил с чепчиком на голове, это неформальное название водочной бутылки продолжало жить в сердцах советских людей.

 

Лоунджи: пасо и тхамэйн

Пасо – это мужская мьянманская юбка. Обычно иностранцы думают, что мужская мьянманская юбка именуется «лоунджи», но это – глубокое заблуждение. Лоунджи – это бирманская юбка вообще, и мужская, и женская. Если вам все равно, в какого пола юбке ходить, зовите ее лоунджи. Если нет, то имейте представление, что если вы мужчина, вы все-таки носите пасо. А если женщина – тхамэйн.

Время возникновения этой одежды теряется в веках, да и на протяжении истории мужские и женские юбки изменяли свои фасоны, формы и расцветки. Сами бирманцы считают, что в своем нынешнем виде она появилась относительно недавно – меньше ста лет назад. Но уникальность этих юбок в том, что если в большинстве других стран традиционные костюмы носят только во время религиозных церемоний или национальных праздников, то в Мьянме это до сих пор повседневная мужская и женская одежда.

Сегодняшняя мьянманская юбка представляет собой цилиндр из ткани, чаще всего хлопка, иногда с добавлением синтетических нитей для прочности. Ее диаметр позволяет поместиться внутри паре человек: обычная длина по окружности – около двух метров. Для того, чтобы ее свести на талии, существуют женский и мужской способы. Женщины делают спереди большой язык из излишков ткани и запахивают его на левый бок, заталкивая верхний край за пояс. Кстати, у женщин юбка иногда может быть и не в виде цилиндра, а в виде длинного куска ткани с подшитыми краями, оборачиваемого вокруг пояса.

У мужчин завязывание пасо – куда более сложный процесс, напоминающий скорее священнодействие, чем обычный процесс одевания.

Сначала нужно взять пасо за верхние края по бокам и поболтать ее вдоль тела вправо-влево. Болтание – вещь настолько обязательная, что не один мьянманец не надевает юбку, предварительно ее не поболтав. Со стороны он в этот момент похож то ли на орла, то ли на летучую мышь, расправляющую крылья. Потом правое крыло загибается на живот; туда же, но чуть ниже, заносится левое крыло. Сверху образуется маленькая «полочка» от правого крыла: она и служит основой для крученого узла спереди.

Танец орла мужчины повторяют каждый раз, когда встают из-за стола. В этом смысле болтание по сторонам и перевязывание пасо – не только охлаждение вспотевших во время сидения на стуле частей тела, но и логическая точка разговора. Если человек перевязывает пасо, значит, ему уже нечего больше сказать, а слушать он не может из-за сосредоточенности на священнодействии – завязывании узла на юбке.

Между прочим, отличие правил надевания мужской и женской юбки подчеркивает различие положения мужчины и женщины в обществе. Когда излишки ткани сведены вперед, подвязаны там узлом и образовали широкие складки, ничто не мешает человеку широко шагать по жизни. Если же узел находится на боку, то есть, так, как завязывается женская юбка, то спереди у тебя – двойная стена из туго натянутой ткани. Поэтому походка женщины в традиционной мьянманской юбке – более покорно-семенящая и гораздо менее размашистая, чем у мьянманцев-мужчин.

Никто не носит пасо с ботинками или кроссовками. К пасо полагаются только сандалии, и лучше, если это традиционные мьянманские шлепанцы на подошве из цельного каучука.

Сегодняшние мужские юбки, как правило, должны быть в клетку, мелкую или крупную; исключение – абсолютно черная пасо с вертикальной серебряной полосой-лампасом по бокам. Иногда пасо бывает с мелким узором из свастики. Цвет в принципе может быть абсолютно любым, но в основном преобладают немаркие тона – бордовый, фиолетовый, коричневый, зеленый, синий. Многие мьянманские мусульмане предпочитают пасо голубых и светло-зеленых оттенков.

У женщин на юбках-тхамэйн узор совсем другой: округлые линии, завитушки, кружочки, волны, цветочки и листики, то есть все, кроме строгой параллельно-перпендикулярной геометрии, присущей мужской юбке. Цвета узоров женской юбки – часто более яркие, чем у мужчин.

Пасо – удивительно демократичный вид одежды, недорогой, практичный и даже позволяющий мьянманцу самовыразиться. Длина пасо у каждого своя: ее можно регулировать самому, подрезая или подгибая верхний край юбки. У кого-то подол волочится по земле, а у кого-то едва прикрывает колени. Если задний подол пасо пропустить между ног вперед, скрутить его в трубу и спереди заткнуть за пояс, получится что-то наподобие шорт. В таком виде мьянманцы обычно играют в плетеный мяч или занимаются физической работой. Юбка же оказывается функциональной в самых неожиданных ситуациях. Например если нужно переодеть штаны или сменить плавки после купания, мьянманец надевает пасо, прижимает верхний край подбородком или держит его зубами и спокойно делает внутри то, что ему надо.

Существуют лоунджи для торжественных случаев – яркие и блестящие. Они называются «а-чейк», обладают более яркими и изысканными узорами и делаются в основном из плотного шелка. Практически у каждого мьянманца есть хотя бы одна подобная юбка для торжественных церемоний. Шелк – материал скользкий, и поэтому хуже держит узел. А это значит, что на торжественных церемониях мьянманцам надо быть особенно осторожными: шелковая юбка в самый неподходящий момент может запросто соскользнуть вниз, поставив хозяина в неловкое положение.

У тех европейцев, которые приезжают в Мьянму как в зоопарк – на день-два, возникает жуткое желание тут же вырядиться в пасо и ходить по стране именно таким образом. Сделать это тем более придется, если этот европеец придет в уважающую себя пагоду в шортах: если его не выставят оттуда, то уж точно вручат напрокат пасо.

У тех, кто приезжает в Мьянму надолго, желания носить пасо обычно как-то не возникает. Причина этого, в общем-то, понятна. Мьянманцы потешаются над европейцем в пасо точно так же, как жители России смеются над американцами, разгуливающими по Арбату в дешевых кроличьих ушанках с армейской кокардой, купленных на ближайшем туристском развале…

 

Вокруг юбки

Ничто так не свидетельствует о переменах в стране, как изменение внешнего вида ее жителей. В этом смысле янгонцы – пример более чем показательный. И самым наглядным индикатором происходящих в Мьянме процессов, оказывается, может служить именно юбка-пасо.

Еще несколько лет назад приходившие в Шведагон мьянманцы понимали, что для посещения буддистской святыни им нужно одеваться соответственно. Это не значило наряжаться как на праздник, но одежда должна была быть скромной и традиционной. Многие молодые парни, давно перешедшие с юбки-пасо на брюки, приносили юбку с собой и надевали ее у входа одновременно со снятием обуви, а потом стягивали брюки снизу через подол юбки.

Сейчас все постепенно становится по-другому. Шведагон воспринимается многими мьянманцами уже не только как буддистская святыня. Он постепенно становится модным тусовочным местом. Соответственно, многие молодые мьянманцы одеваются, приходя туда, как в клуб или на прогулку с девушкой в парке. Для них буддизм становится уже более свободной религией с совсем другими представлениями о морали и традиции.

Конечно, есть менее продвинутые молодые мьянманцы, приехавшие, например, из пригородов Янгона или из сельской местности, для которых Шведагон остается тем, чем он всегда был для буддистов, – священным местом, где нужно скромно демонстрировать почтение Будде, а не площадкой для любого проявления «фэшн-шоу». Но все больше и больше молодых людей начинают с сочувствием смотреть на их дешевые рубашки и обычные юбки. Видимо, они считают, что если бы у этих сельских парней были деньги, они бы тут же помчались в магазин за навороченными джинсами и майками.

Молодые мьянманцы уже приходят в Шведагон больше показать себя и поглазеть на окружающих, чем прочитать буддистские тексты. Впрочем, и это никуда не ушло, зато приобрело совсем новые нюансы. Процесс молитвы в буддистском понимании этого слова в Шведагоне тщательно снимается на фотоаппарат, чтобы потом эти фотографии были вывешены на Фейсбуке, и многочисленные френды оценили не только факт посещения тусовочного места, но и то, как их приятель был одет, и с какой компанией он туда пришел.

А еще Шведагон – место наблюдения за иностранцами. Где еще мьянманцы увидят так много белых обезьян, многие из которых, плохо понимая, куда они попали, ведут себя, мягко говоря, неподобающе? Многие из них приходят навеселе, в шортах, а женщины не считают нужным закрыть живот и плечи.

Плохо то, что многие бирманцы часто воспринимают такое поведение иностранцев как образец для подражания. Это похоже на предание о том, что если ты съешь печень храброго человека, то будешь таким же храбрым. Если ты наденешь такие же штаны, какие носит белый человек, и будешь точно так же себя вести, то у тебя будет столько же денег, как у него. Именно после таких умозаключений в Шведагоне появляются в шортах уже мьянманцы. Правда, до сих пор это пока единичные случаи, и сейчас в газетах стали писать о том, что мьянманцам при посещении буддистской святыни так одеваться не следует.

Именно на этом фоне происходит постепенное вытеснение юбок-пасо из обихода. Если лет пять назад не меньше 80–90 процентов бирманцев в Янгоне носили юбки, то теперь таких – меньше половины. Жители Янгона, особенно молодежь, дружно голосуют за брюки и шорты. Фактически сегодня в традиционных юбках ходят три категории людей. Во-первых, это мьянманцы старшего поколения, которым уже поздно переучиваться и менять свое мировоззрение. Во-вторых, это те, для кого традиционная юбка является школьной, студенческой или офисной униформой: работники любой уважающей себя фирмы два раза в год получают от работодателя корпоративную форму одежды. И, наконец, в третьих, это те, для кого юбка служит заменой чистой одежды при работе. Плюс к этому юбку очень многие по-прежнему носят дома и в ней же выскакивают за покупками в ближайший магазин; это не Россия, тут для выхода на улицу теплее одеваться не надо. То есть юбка-пасо постепенно вытесняется с улиц центральной части города и становится все больше домашней или рабочей одеждой.

Оставшихся любителей пасо из числа молодежи не так уж и много, и очень часто юбка на них – это показатель скромного достатка семьи. Да, это именно так: традиционная юбка все больше и больше начинает у янгонцев ассоциироваться с бедностью.

Объяснение этому простое. Самые дешевые синтетические штаны стоят долларов пять, а юбка-пасо из натурального хлопка – два доллара. Если штаны обычно протираются на конкретных местах, то юбка хороша тем, что у нее нет ни переда, ни зада, и каждый раз ты завязываешь ее на новом месте, регулируя при этом еще и длину. Поэтому нагрузка распределяется равномерно по всей окружности ткани, а значит, такой юбке в самом прямом смысле нет сносу. Если ты не будешь регулярно садиться на наждачную бумагу или в пролитую масляную краску, а также цепляться за гвозди, юбка прослужит тебе минимум пару лет.

В этом смысле переход мьянманца на штаны символизирует повышение достатка семьи, то есть служит показателем того, что жить в стране стало лучше.

Хотя и это – не факт. Несколько раз я, приходя в гости к мьянманцам, видел примерно одинаковую картину. В обшарпанной комнате при отсутствии мебели или при наличии старого поцарапанного обеденного стола в углу на сложенных стопкой кирпичах стоит новый плазменный телевизор. Эта картина смотрится настолько дико и сюрреалистично, что сначала не веришь глазам. Но это – вполне обычный факт нынешней мьянманской действительности. Поэтому у меня есть серьезное подозрение, что навороченные штаны на молодом мьянманце – это иногда примерно такой же плазменный телевизор на кирпичах в пустой обшарпанной комнате.

Есть и другая, тоже чисто прагматическая причина для более зажиточного мьянманца сменить юбку на штаны: в юбке нет карманов. И если раньше бумажник просто затыкали сзади за юбку, то с мобильным телефоном этого уже не сделаешь. Если бумажник случайно вывалится на асфальт, с ним ничего не случится, зато для мобильного телефона это будет катастрофа. Можно, конечно, помещать мобильник внутри узла спереди (мьянманцы часто так носят деньги и документы), но если телефон зазвонит, придется срочно развязывать юбку. А стоять с развязанной юбкой, отвечая на звонок, и не иметь возможности ее завязать вновь, потому что рука занята телефоном – это неудобно и неприлично.

Изменение формы одежды влияет и на самые неожиданные поведенческие нюансы. Например, мьянманцы рассказывали мне, что после окончательного перехода на штаны у них часто изменяется походка.

Пасо, в которой вся ткань сведена вперед и образует там обращенную внутрь складку, не вполне удобна для прямохождения. Если мьянманец выносит колени строго вперед, он неизбежно должен толкать ногой эту складку из ткани. Поэтому одетый в пасо мьянманец вынужден ставить ногу немного в сторону, разворачивая ее туда, где она встречает наименьшее сопротивление юбки, посколькупо сторонам складки на юбке как раз обращены наружу. Можно легко заметить, что у многих мьянманцев, особенно у деревенских жителей, ничего кроме юбки не носивших, ступни при ходьбе часто разворачиваются в стороны и ставятся под прямым углом друг к другу.

Многие мьянманцы, сменив юбку на штаны, продолжают ходить прежним образом. Но молодежь переучивается быстро. И уже потом носить юбку для многих молодых людей становится неудобно: даже дома они переходят на шорты. Так постепенно исчезает привычка носить традиционную бирманскую одежду, место которой занимают глобализованные штаны.

На это накладывается еще одно немаловажное социальное изменение, объективно вытесняющее мужскую юбку из обихода. Те самые владельцы компаний, которые до этого выдавали своим сотрудникам юбку и традиционную бирманскую рубашку, вдруг осознали, что они тем самым демонстрируют клиентам, что у них недостаточно денег, чтобы купить для сотрудников и подогнать по фигуре более дорогие штаны. Поэтому если ты хочешь показать, что твоя фирма процветает, наряжай сотрудников по европейской моде. Конечно, для туристических компаний традиционные юбки до сих пор остаются обычной корпоративной формой одежды, да и форма для мьяманских гидов предусматривает именно юбку, а не штаны, но, например, владельцы крупных торговых холдингов постепенно переодевают своих сотрудников в брюки, не говоря уже о продавцах в крупных магазинах.

Один мой друг-бизнесмен сказал мне: «Я сам люблю носить лоунджи, и хотел бы, чтобы мои сотрудники ходили так же. Но если я наряжу их в лоунджи, они подумают, что мне жалко денег. Некоторые мои партнеры, скорее всего, тоже сделают такие выводы. Кроме того, ко мне сейчас приезжает много европейцев на переговоры. Так вот, они больше смотрят на то, что я в юбке, чем обращают внимание на то, что я говорю. По их мнению, своей лоунджи я демонстрирую, что я не такой, как они, а значит, они могут сделать вывод, что я непонятен и непредсказуем, и они не могут быть уверены в бизнесе со мной».

Сейчас на работу он ходит исключительно в европейской одежде – благо, в Мьянме в последние годы открылось достаточно магазинов, где ее можно купить. Пасо он надевает только тогда, когда в его графике – встречи с официальными лицами или какие-то торжественные посиделки в Федерации торгово-промышленных палат. Зато когда он по выходным ездит гулять с женой и сыном в парк, или они вместе ходят по торговому центру, он надевает исключительно юбку. И так сегодня поступают очень многие янгонцы.

Перед этой кампанией «обрючивания» прогнулись даже янгонские отели: юбки у персонала постепенно стали исчезать и в них. Как объяснил мне один из менеджеров, юбки на мужчинах пугают иностранцев и заставляют их делать «неправильные выводы». Остроумней всего поступили хозяева отеля «Парк ройял»: там большей части персонала вместо прежних юбок выдали широкие шанские штаны на завязках: они шьются максимально просто из дешевой ткани и подходят без подгонки для любой фигуры.

Где еще остаются мужские юбки, так это на торжественных официальных мероприятиях. Там дресс-код соблюдается неукоснительно: штаны допускаются только как элемент формы. Более того, после перехода правивших страной военных в разряд штатских людей значение национального элемента в одежде на официальных мероприятиях только выросло. Сейчас, если ты мьянманец, и у тебя назначена встреча с министром, то обязательным элементом одежды этого дня для тебя станет мужская юбка. При этом часто протокол официальных мероприятий требует еще и надеть на голову чепчик гаунг-баунг.

Старшее поколение до сих пор ходит в юбках на свадебные церемонии, хотя представители молодого поколения все чаще предпочитают брюки, а молодожены – европейские костюмы. Правда, как я уже сказал, это не те юбки, которые можно видеть каждый день на улице. Цена некоторых из них приближается к стоимости хорошего европейского костюма.

Ну и, наконец, еще одно наблюдение. Если мьянманцы-мужчины все больше и больше переходят на европейский стиль одежды, то женщины в основном привержены традиции. Девушки в джинсах – до сих пор редкость даже для Янгона. Большинство молодых бирманок по-прежнему одеваются в запахивающуюся набок длинную юбку-тхамэйн и сшитую по фигуре традиционную блузку. Видимо, бирманские девушки интуитивно чувствуют, что именно так они выглядят максимально обаятельными и привлекательными.

 

Форма одежды

В свое время российский генерал А.Лебедь в одном из интервью обронил фразу: «Если меня раздеть, я и в трусах генерал буду!». Сложно сказать, насколько она соответствовала российской действительности и личности самого генерала Лебедя, но, живи он в Мьянме, он не стал бы утверждать так категорично.

В 2010 году, когда страной еще управляли военные, несколько десятков высших руководителей Мьянмы (а в то время почти все министры носили генеральские мундиры) официально сняли с себя военную форму и стали гражданскими. С западной точки зрения это был всего лишь трюк с переодеванием. Типа, военная хунта, сняв с людей форму, наивно делает вид, что это – уже гражданское правительство.

Но европейцу сложно понять, что, сняв форму, мьянманец на самом деле внутренне ощущает себя совсем другим. И только приказав человеку снять форму, можно заставить его стать гражданским служащим, например, обычным гражданским министром. До этого он ощущал себя военным служакой, прикомандированным к своему министерству на должность первого руководителя., а после отлучения от формы он уже старался вжиться в новую роль – роль гражданского министра. Он видел гражданских министров во время своих зарубежных визитов и понарошку, на время, примерял там эту должность на себя; ведь министры-генералы за границу в форме не ездили. А теперь он начал уже и в повседневной работе в своем офисе брать пример с них, а не с почитаемого им бывшего командира своей дивизии, выведшего его в люди.

Момент прощания с формой для мьянманца-министра знаменовал собой в какой-то степени смену его личности или, если угодно, смену функции при сохранении той же должности.

Переодевание мьянманских министров-генералов в гражданскую одежду – это лишь один небольшой пример того, как меняет психологию мьянманцев форма их одежды. Мьянма – страна униформ. И если школьная или железнодорожная форма – вещь для россиянина понятная, то желание владельцев многочисленных конторок одеть в форму собственный персонал иногда вызывает недоумение. Ясно, что все это идет с тех пор, когда работодатель, выплачивая свои работникам жалованье, понимал, что все оно уйдет на еду, и после этого сотрудники офиса будут приходить к нему в обносках, компрометируя своим видом его крутую контору. И поэтому ему было выгоднее самому по оптовой цене пошить форму для своих работников, да еще и вручить ее при этом так, будто он делает им великое благодеяние.

Но повсеместно носимая в Мьянме униформа не укладывается в рамки простой рудиментарной традиции. Да, традиция как таковая налицо, но сегодня смысл ее гораздо глубже, чем просто факт наличия офисной одежды. Тем более, что в большинстве контор сегодня офисную форму носят всего пару раз в неделю – например, в понедельник и в пятницу. Все остальное время у сотрудников, а главное, у сотрудниц, – почти полная свобода самовыражения. Однако именно офисная форма, как правило, выглядит нарядней всего: хозяева, понимая, что это характеризует их фирму, стараются сделать так, чтобы все смотрелось достойно. Тем более что для пошива чаще всего особых мерок снимать не надо: мужские и женские юбки в Мьянме безразмерные, а блузку или рубашку можно выбрать и на глаз, а девушки, получившие эту форму, потом сами подгонят ее по фигуре.

Наличие формы в Мьянме – показатель того, что ты «при делах». Именно поэтому так распространен порядок, когда мелкие служащие и сотрудники фирмы разгуливают по улицам не только в офисной или служебной униформе, но и с биркой на груди или бейджиком на шее. Весь Янгон должен видеть, что это – достойный человек, раз у него есть работа в офисе. Хотя многие компании развозят своих сотрудников на нанимаемых специально для этого грузовичках с сиденьями в кузове, которые, как ни странно, именуются «ферри», хотя и ездят посуху, многие добираются домой при всем параде на автобусах – в униформе, с биркой на груди и с неизменным блестящим ланч-боксом в руке.

Интересно, что свою форму имеют все мьянманские министерства, причем форма введена с учетом функционала. Например, в Министерстве торговли форма – темно-синие брюки и голубые рубашки. Этому министерству сам Бог велел быть на передовой линии общения с иностранцами, поэтому сотрудников обрядили в штаны. А в большинстве других министерств, кроме силовых и военизированных, служащие щеголяют в юбках и традиционных мьянманских рубашках и курточках с глухим воротом. Представить себе человека, одетого не по форме, среди сотрудников министерства довольно сложно. У многих на всякий случай на работе находится чистый комплект. Больше того, начальники повыше могут себе позволить даже стирать форменную одежду на работе. Я неоднократно видел, как в кабинетах генеральных директоров, то есть третьих-четвертых лиц в министерствах, на веревках или на вешалках сохнут их рубашки и юбки.

Так что если в Мьянме ты чего-то стоишь, ты должен быть облачен в форму. Мьянманцы довольно четко чувствуют, кто ты, – солидный госчиновник в юбке и традиционной рубашке или официант караоке-клуба, одетый пародийно по-европейски – в черные синтетические брюки, белую рубашку и галстук-бабочку. Правда, солидные чиновники домой ездят на машинах, поэтому их наряд простые люди могут видеть только по телевизору или через окна персональных лимузинов.

Известно, что буддистским монахам в их бордовом одеянии всегда полагаются особые почести. Например, когда они заходят в транспорт, они проходят вперед по салону, и им уступают там места, хотя в последнее время пассажиры на лавках сначала несколько секунд выжидают и смотрят, не уступит ли им место кто-нибудь другой, сидящий рядом. При этом уступают место не конкретному человеку, ушедшему в монахи, – уступают место именно монаху, то есть, не человеку, а функции.

Один мой знакомый рассказывал о своем однокласснике, который, мягко говоря, не пользовался авторитетом, поэтому мало кто проходил мимо, не толкнув его или не сказав что-то обидное. А во время Тинджана мой друг ехал в автобусе, и в салон зашел этот одноклассник – наголо побритый, в монашеском одеянии. И мой друг послушно уступил ему место. Нужно ли говорить, что после того, как срок пребывания в монахах у одноклассника закончился, и он вернулся в школу, все точно так же продолжали его толкать и обзывать, как и раньше.

Этот пример довольно хорошо показывает разницу европейского и азиатского мировосприятия. Европеец видит в человеке прежде всего личность и индивидуальность. Мьяманец же воспринимает его прежде всего как часть окружающего мира, как унифицированную функцию в этом мире. Поэтому одежда человека должна четко соответствовать этой функции, чтобы дать правильный ответ на вопрос «кто?».

Еще один пример такого же рода. К одному моему знакомому во двор периодически заходил полицейский, иногда – в форме, а иногда, в свободное от службы время, – в гражданской одежде. Так вот, каждый раз его воспринимали по-разному. Когда он приходил в форме, все старались держаться от него подальше, а хозяин дворовой чайной лебезил перед ним, заваривая свежий чай. А когда он приходил в гражданской одежде, такого внимания уже не было, и все вокруг него продолжали себя свободно вести. А хозяин чайной относился к нему хоть и с уважением, но уже без фанатизма.

Самое интересное, что и у него самого, похоже, было абсолютно разное мироощущение в форме и без нее. Когда он заходил в форме, он проходил по двору, высматривая цепким взглядом все, что может заинтересовать полицейского. У многих рождалось ощущение, что вот сейчас он найдет лично их касающийся непорядок, и им будет плохо. Когда же он заходил в этот двор без формы, чтобы проведать живших там родственников, тут же выскакивали дворовые ребята и несли ему гитару: он великолепно играл, а главное – мог доходчиво показать несколько аккордов и научить их брать.

Если бы гитаристам в Мьянме тоже полагалась форма, вполне возможно, что, не переодевшись в эту форму, он вряд ли смог бы сыграть на гитаре даже самую простую мелодию.

 

Танакха

Иностранцы очень любят удивляться мьянманской моде: мужчины тут ходят в юбках, а женщины мажут лицо слоем какого-то порошка. И если по поводу юбки они быстро разбираются, что к чему, то измазанные женские физиономии долго не дают им покоя. «Почему мьянманские женщины такие ржавые?» – вот для них основной вопрос философии.

То, чем мьянманская женщина покрывает лицо, называется «танакха». Добывается она из коры одноименного дерева (латинское название – Limonia Acidissim). Растет это дерево в центральной Мьянме. Особенно знаменит своей танакхой район Швебо, расположенный в 115 километрах к северу от Мандалая. Дерево растет медленно, и нужно несколько лет, чтобы толщина ствола составила один дюйм. После этого дерево рубится, ствол пилится на отрезки, и танакха готова к продаже.

Танакха неотделима от мьянманской истории. Сохранились свидетельства, что одна из королев, жившая на территории Мьянмы две тысячи лет назад, была «любительницей танакхи». Когда в 1930 году в результате землетрясения была разрушена пагода Швемадо, в развалинах нашли характерный круглый камень, принадлежащий принцессе Разадатукалья, на котором она растирала танакху. Этот камень впоследствии занял свое место среди реликвий пагоды.

Танакха считается лечебным средством. Ее листья помогают приводить в чувство больных эпилепсией, а сама паста танакхи лечит прыщи и угри. Танакха – отличное средство для защиты кожи от солнца. Кроме того, она используется как ароматизатор, применяемый в качестве отдушки для белья или добавляемый в лак для покрытия внутренней поверхности шкатулок. Исследовавшие танакху косметологи говорят о ее уникальных природных свойствах и исключительной пользе для кожи.

Обрубки стволов дерева танакхи длиной 10–20 сантиметров продаются как у уличных торговцев, так и в косметических магазинах: тут стволы танакхи предложат в небольшой связке, перевязанной красивой ленточкой, или в уже растертом и упакованном виде. Диаметр таких стволов обычно составляет от 1 до 2 дюймов. Покупатели выбирают танакху на глазок – смотрят на срез, чтобы кора была толстая, и на аромат – плюнув на палец, трут кору, а потом нюхают.

Готовится танакха очень просто. У мьянманок есть специальные темные шершавые камни закругленной формы, которые испокон веков использовались для изготовления пасты. Эти камни кладут на пару минут в теплую воду, и в такую же воду кладут обрубки стволов танакхи. Потом ствол плашмя корой трут о камень. Из растертой коры получается желтовато-белая паста, которую и наносят на лицо мьянманские модницы. Эта паста приятно холодит кожу, а потом, когда подсыхает, не стягивает ее. Но главное в танакхе – это, конечно, ее неповторимый терпкий аромат, который кажется прохладным даже в самую жаркую погоду.

В магазинах продается крем для лица с танакхой, туалетная вода с запахом танакхи. В аптеках можно найти сделанные из танакхи лечебные мази для чистки и дезинфекции кожи. Есть даже мыло, в которое добавлена танакха, так что аромат танакхи сопровождает мьянманку практически при всех косметических процедурах.

Одно время казалось, что по крайней мере в городах танакха постепенно вытесняется фабричными косметическими средствами. А потом вдруг мода на приготовленную вручную танакху вернулась. В Мьянме довольно активно обсуждали причину этого возвращения. Аргумент, что она значительно дешевле промышленных кремов, конечно, имеет право на существование, но, на мой взгляд, дело не совсем в этом. Танакха – это не просто бездушный крем в баночке, а гораздо больше. Рискну сказать, что танакха для мьянманки – одушевленный предмет, настолько он неразрывно связан со всей ее жизнью, с золотыми детскими годами, первой любовью, радостью материнства.

Танакху мьянманцы узнают с самого раннего детства. Для европейской мамы при расставании с сыном или дочкой перед школой обязательным ритуалом будет целование. Для мьянманской мамы этот ритуал более сложен и включает в себя разрисовывание детей танакхой. Это и есть выражение материнской любви, когда добрые мамины пальцы наносят на щеки детей желтоватые полоски. Мама может просто нарисовать кружочек во всю щеку, может провести пальцами так, что на щеках возникнет некое подобие тигриных усов из детских карнавалов. А некоторые креативные мамы могут даже нарисовать солнышко.

Мама у многих повзрослевших мьянманцев ассоциируется не с поцелуями и другими проявлениями материнской нежности, а именно с разрисовыванием детских щек перед школой. Я знаю взрослых мьянманцев, которые, возвращаясь с учебы из-за границы в отчий дом, мечтали, чтобы мама им опять, как в детстве, намазала щеки танакхой.

Тем не менее, взрослые мужчины регулярно мажутся танакхой только в деревнях, перед тем, как идти на полевые работы под палящим солнцем или на сильном ветру. Городские мальчики расстаются с танакхой примерно в том возрасте, в котором их европейские сверстники начинают запрещать мамам заходить в ванную, когда они принимают душ. Если кто-то из парней и продолжает пользоваться танакхой, то мотивы уже меняются: теперь это исключительно средство самореализации. Кто-то наводит себе на голове вавилоны, а кто-то рисует на щеках узоры. Кроме того, точками из танакхи очень эстетично замазывать и тем самым лечить юношеские прыщи.

Очень многие молодые девушки наносят слой танакхи перед свиданием с любимым человеком. Он, поднося во время поцелуя свой нос к щеке девушки, будет способен оценить тонкий аромат танакхи, который для него будет лучше всяких феромонов. Танакха для него – не только косметический аромат. Это прежде всего воспоминание о детстве, о любимой маме – и девушка тут же становится для него близкой и родной. Не нашлось еще мьянманского психолога и психоаналитика, который описал бы всю гамму чувств, которую рождает у молодого человека аромат танакхи на щеках любимой.

В скобках замечу одну натуралистическую деталь. Парадоксальность мьянманской женской натуры состоит в том, что, отправляясь на свидание, девушка нарядно оденется, тщательно причешется и покроет щеки танакхой, но при этом умудрится поесть на обед чеснока или бамбука. И во время свидания она будет постоянно напоминать любимому своими выхлопами о том, что она ела в обеденный перерыв.

Замужние женщины мажут лицо и руки вечером, чтобы к ночи кожа приобрела аромат, сухость, то есть избавление от пота во время различных действий на супружеском ложе, и бархатистость.

Про танакху у мьянманцев есть много историй. Одна из них – про молоденькую девушку, мама которой каждое утро рисовала на ее щеке неповторимый узор. Девушка эта встречалась с парнем, и очень стеснялась сказать об этом маме. Она очень боялась, что мама скажет «Рано тебе, такой молодой» и запретит встречаться. Однажды дело дошло до поцелуев. И парень зацеловал девушку так, что слизал с нее всю танакху. Что делать девушке? Она купила палочку танакхи на улице, быстренько растерла ее на камешке и, пользуясь карманным зеркальцем, нанесла на щеку узор, похожий на мамин. Тем не менее, когда она вернулась домой, мама все поняла, потому что впопыхах, пользуясь зеркалом, девушка перепутала узор на правой и левой щеках…

На мой взгляд, история эта – слишком классически-стереотипная, чтобы быть правдой; ведь кто только не обыгрывал пресловутую тему с зеркалом. Но то, что танакха – больше, чем просто природная косметика, ни у кого не вызывает сомнений. Это для мьянманца – именно то, с чего начинается Родина.

 

Имена бирманцев

Если Россия уникальна тем, что в ней есть не только имена и фамилии, но и отчества, то Мьянма – тем, что в ней вообще нет фамилий и отчеств, а есть только имена. Правда, имен может быть несколько.

До наступления XX века, когда коммуникации были не так развиты, а бирманцы безвылазно жили в деревнях и маленьких городках, им чаще всего вполне хватало только одного имени, чтобы человек чувствовал себя единственным и неповторимым. В начале и середине XX века, когда люди стали активно путешествовать с места на место, и их круг общения стал выходить за горизонты нескольких соседних деревень, получают распространение двойные имена. Обладатель двойного имени уже имеет больше шансов на собственную индивидуальность. А в конце века, особенно в больших городах, число имен у человека снова увеличивается. У сегодняшних молодых мьянманцев обычно три имени, но бывает и четыре, и пять. При этом мьянманец воспринимает несколько своих имен как одно полное имя. У меня был один знакомый по имени Аунг Чжо Мо и другой – по имени Аунг Мо. Когда я сказал одному из них, что они практически тезки, он мне возразил, что имена у них совершенно разные. То же самое сказал бы Аунг Чжо Мо про имя, состоящее из тех же трех слов, но в другом порядке – например, Чжо Мо Аунг.

Традиционно многие имена заимствованы из древнего языка пали, но некоторые из них – чисто бирманские слова. Если брать пример из русского языка, то Иван и Богдан означают одно и то же – «данный богом», только «Иван» имеет древнееврейское происхождение, а «Богдан» – исконно славянское. Точно так же имя Турейн означает «Солнце» на языке пали, а имя Ней – то же самое по-бирмански. Оба имени достаточно широко распространены в Мьянме.

Как правило, ближайших родственников по именам опознать сложно: у братьев и сестер могут быть абсолютно разные имена. Нельзя идентифицировать по именам и супругов: в браке женщина имя не меняет. Тем не менее, и из этого правила есть свои исключения. Например, известный политический деятель Мьянмы Аун Сан Су Чжи получила свое имя от отца, генерала Аун Сана, бабушки, Су – мать Аун Сана, и от своей матери, Кхин Чжи. Иногда у двух братьев или сестер имена могут быть разными, но созвучными друг с другом, так сказать, в рифму: например, Лин – Мин.

Большинство имен – универсальные, но есть чисто мужские и чисто женские. Иногда имена повторяются: это чаще встречается у женщин, и встретить Чо Чо, Ле Ле или Ну Ну – совсем не редкость. В мужских именах чаще всего повторяется слог «Ко», иногда – «Маунг» и «Найнг».

Когда в мьянманской семье рождается ребенок, имя ему выбирают довольно долго. Бывает, что ребенку уже полгода, а он все еще не остается просто «малышом». Обычно советуются с астрологами, уважаемыми монахами и родственниками. Каждая тетя считает своим долгом порекомендовать своего астролога, и к концу бесконечных походов родителей к этим специалистам у них уже голова начинает идти кругом.

Планировать имя ребенка до рождения весьма сложно, потому что не знаешь, в какой день недели он родится. А именно от этого чаще всего зависит выбор имени. Каждому дню недели соответствует своя буква, с которой должно начинаться имя. В отличие от русского алфавита, где буквы идут просто по порядку в строчку, в бирманском алфавите они записываются в виде таблицы – шесть рядов по пять колонок плюс три ячейки внизу. В немного измененном виде эта таблица и служит основой для выбора имени. При этом особенно не повезло воскресенью: на него приходится всего одна буква из самого нижнего ряда – «А», хотя по воскресеньям рождается не меньше детей, чем в другие дни. Именно поэтому имя Аунг (в прежней транскрипции – Аун), наверное, самое распространенное в Мьянме.

Впрочем, не всегда даже сами астрологи смотрят на эти таблицы. Например, я всегда думал, что мой мьянманский хороший знакомый Аунг родился в воскресенье. Оказалось – в четверг. Взять это имя его родителям рекомендовал астролог, поскольку, по его мнению, именно оно должно было самым благоприятным образом повлиять на судьбу мальчика, поскольку самое распространенное значение этого слова – «удачливый» или «успешный». Кстати, его брата родители тоже по совету астролога назвали другим самым распространенным мьянманским именем – Чжо, которое можно перевести как «знаменитый», «превосходящий» или «двигающийся вверх».

Насколько сложно мьянманцы выбирают своим детям имя, настолько же легко выросшие дети могут расстаться со своим именем. Иногда, кстати, родители меняют имена своим сыновьям и дочерям еще в детские годы, например, когда к ребенку привязался какой-то недуг. В этом случае надо обмануть и дезориентировать злые силы, которые мешают ребенку расти здоровым. А как можно обмануть из лучше, чем не сменив ему имя?

Смена имен в Мьянме – вещь довольно частая, и бюрократических формальностей при этом не так много. Самое главное – как-то оповестить общество о смене имени. В деревне это может быть просто заявление на имя властей, в городе – публикация в газете о смене имени. К меняющим имя людям относятся с пониманием. Чаще всего смена имени вызвана тем, что у человека что-то не получается в жизни, или он просто хочет начать ее с чистого листа, оставив старому имени все неудачи и проблемы. Таким людям надо дать шанс сломать негативные тенденции, и если для этого надо сменить имя, то почему бы нет? Не знаю, чем это объяснить, может, психологией или самовнушением, но очень часто после смены имени дела у мьянманца на самом деле налаживаются.

Кстати, власти не особенно препятствуют этому процессу. Больше того, получение документов на новое имя – это дополнительный источник поступления денег в казну. Тем не менее, родителям, например, все же не рекомендуют менять имя ребенка, пока он учится в школе, даже если в классе есть двое детей с одинаковыми именами; в этом случае для них придумываются парные прозвища типа «высокий – низкий». Существует и еще несколько ограничений, однако практически все они носят рекомендательный характер. От смены имен иногда удерживают неформальные правила той или иной группы, к которой принадлежит человек. А чтобы властям правильно идентифицировать мьянманцев, в заполняемых ими формулярах уже давно имеется графа «Имя отца». Расположена она не в специальном разделе «Сведения о родителях», где она обычно находится в русских бланках, а сразу же после собственного имени мьянманца. Так имя отца служит важным идентификатором личности мьянманца наряду с его собственным именем.

Иногда существуют и иные причины для смены имени. Например, в мьянманской армии особенно героическому военнослужащему может быть дан почетный титул. Наиболее распространенный из них – «Тура», что переводится как «храбрый». Этот титул потом намертво прирастает к имени и в обязательном порядке указывается во всех документах. Но у «гражданских» бирманцев есть такое же имя – Тура. Поэтому если какой-то Тура захочет служить в Вооруженных Силах, то к моменту призыва свое имя он обязан сменить, чтобы не возникало путаницы. Кстати, в недавнем прошлом одним из первых лиц в руководстве Мьянмы был генерал Тихатура Тин Аунг Мин У. В его имени «Тихатура» – это полученный за боевые заслуги армейский титул, означающий «Храбрый как лев».

Таким образом, делать заключение по имени мьянманца о дне его рождения не вполне верно. Он мог по совету астролога взять имя, не соответствующее «его» дню недели, а мог сменить его на протяжении жизненного пути. Например, если судить по имени генерала Не Вина, то можно подумать, что он родился в субботу, поскольку его имя начинается с буквы «на». Тем не менее, мало кто помнит, что данное ему при рождении имя – Шу Маунг, а имя Не Вин («Сияющее солнце») – не более чем бирманский клон Ленина и Сталина.

К сказанному остается добавить, что многие мьянманцы, особенно пожившие за границей или имеющие дело с иностранцами, часто дополнительно берут себе западное имя. В этом случае они пишут его на своих англоязычных визитках, а через значок @ указывают свое мьянманское имя. Такой же обычай распространен и у этнических индусов, которые в этом случае на визитках указывают свое родовое имя и имя, полученное в Мьянме. Интересно, что этнические китайцы свои китайские имена на мьянманоязычных или англоязычных визитках чаще всего не указывают, а пишут их только на «китайской» стороне. Европейки, выходящие замуж за мьянманца, имеют на выбор три варианта: официально взять бирманское имя, оставить имя и девичью фамилию в неприкосновенности или взять одно из имен мужа в качестве своей фамилии при сохранении европейского имени.

Но иногда не имя играет главную роль в судьбе человека, а его прозвище. И будь ты хоть сто раз «удачливый» или «знаменитый», но если твои коллеги или соседи называют тебя за глаза «лысым» или «вонючим», удачи тебе не видать. А мьянманцы – мастера выдумывать разные прозвища.

Сами они считают, что все это пошло с тех времен, когда у бирманцев было в основном по одному имени. Когда рядом жили или работали два человека с одним и тем же именем, окружающие, чтобы избежать путаницы, поступали просто – прибавляли к имени прозвище, отражающее профессию, характер, уровень интеллекта, социальный статус или внешний вид. Так ограниченность способов идентификации в виде имени стимулировала творческую фантазию в выборе прозвища.

Если же человек с одним именем попадал в большой город типа Янгона, то здесь идентификатором могло служить еще и упоминание места, откуда он приехал. Так, будущий генеральный секретарь ООН У Тан (согласно другой транскрипции – Тант) был известен в Бирме как Пантано У Тан по имени своего родного городка.

Прозвища, даваемые мьянманцами друг другу, иногда кажутся обидными, но на деле таковыми не являются. Например, если человек лысый, то почему бы его не называть в глаза дядюшкой Лысым? Что тут неправильного? Мьянманцы более склонны к простому натурализму, чем европейцы, и даже в учебнике для первого класса вполне естественно смотрятся стихи про маленького толстяка, начинающиеся так: «Пхо Та Тху, Пхо Та Тху, очень жирный Пхо Та Тху…». Ничего негативного – просто очень жирный мальчик.

Как-то в профиле одного из московских студентов-мьянманцев на Фейсбуке я увидел фотографию. На ней в парке Победы на Поклонной горе стоят полукругом и, приобнявшись, позируют фотографу восемь невысоких мьянманцев. С ними в центре цепочки – двое больших и толстых русских. Непонятно, кто они для мьянманцев, и что они вместе делают. Тем не менее, на этой фотографии каждый человек отмечен и снабжен подписью. Мьянманцы все обозначены по именам, а русские названы просто – «вэ-чжи (тхи)» и «вэ-чжи (хни)». На русский это можно примерно перевести как «Свинище № 1» и «Свинище № 2». Само фото называется «На память с двумя свиньями». Глядя на фото, приходится признать, что мьянманец, делавший подписи, не имел в виду ничего дурного и оскорбительного; он просто чисто по-мьянмански с присущим ему здоровым натуралистическим юмором констатировал очевидный факт.

Особо стоит сказать о прозвищах, даваемых мьянманцами европейцам, тем более, что большинство из них все равно языка не знают, и поэтому изгаляться при них можно как угодно. Наверное, в каждом азиатском народе существуют свои жаргонные слова для обозначения представителей белой расы. Это, например, «кокхын сарам» в Корее или «лаовай» в Китае (применительно к русским – «лаомаоцзы»). В Мьянме европейцев местные жители иногда за глаза называют «мьяук-пхью» («белая обезьяна») или «кала-пхью» («белый индус»). Интересно, что по степени оскорбительности оба слова находятся примерно на одном уровне, и я до сих пор не понимаю, отражает ли этот факт крайнее неуважение к индусам или, наоборот, исключительное уважение к обезьянам.

Поэтому любой европеец, который попал в Мьянму и собирается там жить долго, должен сам отрегулировать вопрос о том, как его будут называть мьянманцы. Иначе бойкие на фантазию аборигены, скорее всего, навешают на него какое-то веселое прозвище. А может, учитывая то, что европейцев в Мьянме относительно немного, а в этой компании он вообще один, этот европеец рискует однажды стать для всех сотрудников не кем иным, как «У Джон Мьяук Пхью» – господином Джоном Белой Обезьяной. И это, поверьте, будет еще не самым худшим вариантом.

Некоторые бирманские имена

Аунг (Аун) – успешный, удачливый, Вин – сверкающий, Вунна – золото, Е – смелый, Зейя – победа, Зо – выдающийся, Кхайн – твердый, Кхин – дружественный, Лвин – выдающийся, Маунг (Маун) – братишка, Мо – дождь, Мьинт – высокий, Мьо – родной, Мья – изумруд, Мьяйнг – лес, Мьят – лучший, Найнг – побеждать, Нанда – река, Ну – нежный, любящий, Ньейн – тихий, спокойный, Ньюнт (Ньюн) – цветение, расцвет, Онма – шальной, безудержный, Пхйо – изобильный, Пхью – белый, Санда – луна, Сейн – бриллиант, Со – властвовать, Тан – миллион, Танда – коралл, Тант – ясный, чистый, Таунг – 10 тысяч, Тейн – сто тысяч, Тет – спокойствие, Тида – вода, Тири – великолепие, Тиха – лев, Туза – ангел, Тун – удачливый, Тура – храбрый, Турейн – солнце, Тхве – самый младший, Тхей – богатый, Тхет – острый, Тхин – появляться, Тхун – успешный, Тхут – вершина, Хла – красивый, Хлайнг – изобилие, достаток, Чжи – ясный, Чжо – знаменитый, Чит – любовь, Чо – сладкий, Чьве – богатый, Шве – золото, Шейн – отражение, Эй – прохладный.

 

Разрешите обратиться…

Вопрос о том, к кому как правильно обращаться, в восточных обществах имеет огромное значение. В Мьянме тема обращений и титулов также весьма важна. Именно в этом отражается социальный статус человека, его отношение к говорящему и просто его воспитание. Если в русском языке обращение «господин» – одно для всех лиц мужского пола независимо от их возраста и статуса (хотя… «господин дворник» – как-то не звучит), то в Мьянме есть несколько таких слов, употребление каждого из которых зависит от обстоятельств. Ставятся они обычно перед именем того, к кому обращаются или о ком говорят. В отличие от русского «господина», во всех официальных документах они считаются неотъемлемой частью полного имени мьянманца.

«У» – наиболее распространенная форма уважительного обращения или уважительного упоминания человека мужского пола. «У» ставится перед именем и обозначает человека старше примерно 35 лет, так что «У» – это не только уважение, но и показатель возраста. Если вам нужно куда-то ехать, и перед вами остановилось такси с немолодым водителем, то обращение к нему вы по-бирмански начнете с «У», хотя для России «господин таксист» – это из той же оперы, что и «господин дворник». Если вы обращаетесь к чиновнику, то вы называете его полное имя с этим самым «У», например, У Тан Аунг Чжо. Ну и, наконец, если о каком-то не очень молодом человеке пишут газеты или он упоминаемся в каких-то документах, то принято также указывать его полное имя с «У».

Кстати, на Западе люди, не знакомые с бирманскими реалиями, думают, что «У» – это фамилия, и удивляются, почему среди бирманцев так много однофамильцев, как Кимов среди корейцев. Например, когда Генеральным секретарем ООН в 60-е годы прошлого века был бирманец У Тан, то во всех документах он именовался, естественно, мистером У Таном, хотя «У» – это и был, собственно, «мистер».

Существует несколько поводов, которые делают употребление «У» перед именем или при обращении к человеку ненужным. Если говорить коротко, то «У» не употребляется, если перед именем человека есть какой-то титул, который дается ему пожизненно. Например, «генерал Тейн Сейн». Но если этот же самый генерал стал президентом страны, то есть получил свою президентскую должность только на период полномочий, то его уже будут называть «президент У Тейн Сейн». Если человек имеет звание доктора – неважно, доктора медицины или обладателя степени Ph.D в какой-либо сфере научной деятельности, то «У» тоже не употребляется: например, «доктор Лвин Мо». Но если мы говорим о том же человеке как о главном враче клиники, то в этом случае он будет «главным врачом У Лвин Мо».

Ну и, наконец, не принято употреблять «У» когда человек говорит о себе от первого лица; исключение – ситуация, когда этот же человек диктует информацию о себе для заполнения какого-то бланка. Именно поэтому, кстати, подписи журналистов под статьями в бирманских газетах содержат только имя. Вопрос о том, писать ли «У» на визитках, для мьянманцев является делом их собственного вкуса. Пишут и с «У», и без него.

Более молодые люди в возрасте примерно от 20 до 35 лет именуются «Ко». От «У» их отличает не только возраст. Если, обращаясь к кому-то с «У», нужно произносить полное имя, то «Ко» допускает более демократичное использование только одного из имен: чаще всего – первого, реже – последнего. Например, молодого человека по имени Кхин Маунг Эй при обращении к нему можно называть просто – Ко Кхин. Это очень удобно, если полные имена длинные и состоят из нескольких слогов. Но в газетах или в документах – там, где требуется полное имя – этот человек будет упомянут как Ко Кхин Маунг Эй.

Интересно, что граница между «У» и «Ко» может быть не только привязанной к конкретному возрасту. Часто все решают обстоятельства. Скажем, какой-нибудь школьник может назвать 25-летнего молодого человека с «У». А 70-летний дедушка без проблем обратится к 45-летнему собеседнику, используя «Ко».

Для женщин эквивалентом «У» служит «До» – «тетушка, госпожа». Молодые девушки именуются «Ма». В этом случае правила такие же, как и при использовании «Ко» у молодых людей.

Отдельное и несколько озадачивающее место в лексиконе мьянманцев занимает слово «Маунг», в переводе – «парнишка, пацан». Маунгом можно назвать, например, подростка: именно с «Маунгом» спереди пишется имя мьянманца на его первой в жизни идентификационной карточке, которую он получает в подростковом возрасте. Но смысл этого слова гораздо шире. К бездельничающему и не работающему человеку независимо от возраста часто тоже могут обратиться именно так; это обращение – немного свысока, типа «Эй, хлопчик!..». Эквивалента для женского пола у «Маунга» почему-то нет. Видимо, женщины в Мьянме или не бездельничают вообще, или бездельничанье для них – в порядке вещей.

Интересно, что У, Ко и Маунг могут быть не только уважительными частицами, но и самостоятельными именами. Кроме того, частица «Маунг» может так и остаться в имени человека, слава к которому пришла в подростковом возрасте, например, в случае с каким-нибудь юным виртуозом. В этом случае, повзрослев, он так и оставит в своем уже раскрученном имени первый слог «Маунг», но его уже будут называть сначала с «Ко», а потом с «У», то есть «Маунг» просто станет частью его полного имени. А имя «Ко» чаще всего употребляется в сдвоенном виде: для русского человека иногда кажется смешным, когда здорового дядю зовут птичьим именем Ко Ко.

К сказанному остается добавить, что при неофициальном обращении к человеку примерно вашего возраста, имени которого вы не знаете, обычно можно просто сказать «а-ко» (брат) или «а-ма» (сестра). Точно так же обращаются друг к другу друзья-сверстники. Официантов в кафе и младший персонал в офисах более старшие по возрасту посетители называют «ни-лей» (младший брат) или «нима-лей» (младшая сестра). Если вы обращаетесь к старшему по возрасту незнакомому мужчине, допустимо употребление «у-лей» (дядя), для незнакомой более старшей женщины – «до-до» (примерно это можно перевести как «госпожа Госпожа»). При этом мьянманцы иногда используют в речи английские «uncle» и «aunty»: так они желают подчеркнуть уважение к человеку.; Похожая ситуация есть и в русском языке: если вы ходите отметить благородство некоей дамы, вы можете назвать ее иностранным словом «леди».

Наиболее показательный пример обозначения статуса человека в обществе или рода его занятий – титул «сайя» (учитель). Если этот сайя на самом деле чему-то учит, то это слово часто употребляется с полным именем, например, «сайя У Вин Чжи». Но чаще всего это – просто уважительное отношение к человеку, статус которого намного выше, чем у обращающегося. В этом случае имя после «сайя» называть не надо. Если речь идет о женщине, то женский род для слова «сайя» будет «сайя-ма».

В мьянманских компаниях принято называть самых главных боссов «сайя». Иногда по тому, как клерки произносят это слово, видишь их отношение к своему начальству. Там, где оно подобострастно-почтительное, слово «сайя» выговаривается четко и торжественно. Там же, где отношения начальства и подчиненных гораздо более демократические, оно часто звучит просто как небрежное «сья».

Что касается иностранцев, то с ними все просто. С иностранными именами мьянманцы привыкли употреблять «мистер», «мисс» и «миссис», даже если эти имена находятся в текстах на бирманском языке, где они пишутся при этом латиницей. В свою очередь, когда разговор ведется на английском языке, мьянманцы чаще всего все равно называют свои имена на бирманский манер – без «мистеров», зато с «У». И получается, что во фразе «Mr. Smith meets U Sein Win Hlaing» нет ничего невежливого как в отношении господина Смита, так и в отношении господина Сейн Вин Хлайнга – каждый получает свою порцию уважения в соответствии со своими национальными традициями. По таким же правилам имена жителей Мьянмы и иностранцев отображаются и в бирманских газетах, издающихся на английском языке. Другое дело, что у многих мьянманцев, особенно работающих с иностранцами, давно есть английские имена с сопровождающими их «мистерами».

Впрочем, сидящие в уличных кафе и чайных мьянманцы обычно сильно не заморачиваются в поисках нужного обращения. В ход идут отнюдь не слова. Самый распространенный сигнал официанту подойти – громкие чмокающие звуки, издаваемые клиентом. Более культурные предпочитают издавать что-то вроде «пст-пст» или «пш-пш». На улице, когда им надо привлечь внимание знакомого, находящегося на некотором расстоянии, мьянманцы обычно начинают громко хлопать в ладоши. Эти невербальные коммуникации особенно хороши там, где шумно, и ваше «ни-лей» или «а-ко» неизбежно утонет в потоке окружающих его громких звуков и разговоров.

 

«Каналей, но?!», или Ваша просьба будет обязательно выполнена

Мьянманцы обычно никуда не торопятся. Тротуары Янгона узкие, и я все время ловлю себя на мысли, что мне неудобно по ним ходить: постоянно приходится спрыгивать на проезжую часть и обгонять идущих людей. У них – свой темп жизни, у них малые скорости, а их любимое занятие – сидеть на обочине дороги и часами наблюдать, как вокруг них неспешно движется жизнь. Эта неторопливость мьянманской жизни особенно видна в том, как они общаются.

На мой взгляд, в бирманском языке есть три главных нехитрых слова, дающих полное представление об этом общении. Именно поэтому встречаются они особенно часто.

Первое слово – долгое «О». Вообще-то это междометие, но с глагольным окончанием оно имеет значение «кричать».

Если мьянманец в разговоре скажет какую-то фразу, собеседник обычно не торопится с ответом. Но при этом он должен показать, что обращенные к нему слова услышаны и поняты. Поэтому, чтобы не повисла долгая пауза, бирманец обычно раздумчиво произносит «О-о».

В мьянглише (английском языке, приспособленном для бирманских нужд) это «О» обычно транскрибируется как «aw». При этом в чатах бирманцы мастерски владеют этим «aw» не хуже, чем в устной речи, и используют его так же часто, как и при обычном разговоре. Глубокая задумчивость или сильное удивление обычно показывается удвоением, утроением или даже учетверением последней буквы – «awww». Читающий эту конструкцию бирманец понимает чувства собеседника, а также воспринимает это как сигнал о том, что его предыдущая фраза прочитана: в условиях прерывистого и медленного мьянманского Интернета это бывает важно.

Для мьянманца «О» – это универсальный ответ на любой вопрос. Иногда этим «О» все и ограничивается: по тому, с какой интонацией и с какой длительностью этот звук произнесен, собеседник понимает, что ему хотели ответить. Это тем более важно еще и потому, что иногда собеседнику просто лень отвечать развернутой фразой.

Второе слово – «Но». Если вы когда-то слушали спор двух бирманцев, не просто ленивый разговор, а именно спор, где у каждого собеседника есть своя позиция, вы непременно поразитесь, насколько часто после очередной фразы они употребляют краткое и быстрое словечко «но», сопровождаемое энергичным вздергиванием бровей и резким выдвижением физиономии на несколько миллиметров вперед. В русской малиновопиджачной традиции 90-х годов такие движения обычно сопровождались еще и энергичной работой двух пальцев.

Поскольку в письменном бирманском языке нет знаков вопроса или восклицания, а точки на письме обозначаются двумя вертикальными полосками, то сложно сказать, с каким знаком нужно писать это «но».

С одной стороны, «но» – это побуждение к действию. Когда бирманец дает кому-то указание, он говорит примерно так: «Сходи туда! Но!». Тут «но» выполняет роль понукания – типа русского «нноооо!», обращенного к лошади. С другой стороны, «но» – это эквивалент русского «не так ли?». Когда бирманец что-то кому-то доказывает, он после каждой фразы энергично употребляет это самое «но»: «Это ведь собака, а не кошка! Но?».

Это самое «но» настолько вошло в бирманский язык, что разговор без него – что Янгон без Шведагона. Считается, конечно, не вполне приличным употреблять «но» ученику в общении с учителем. Впрочем, и тут есть исключения, например, когда идет научный спор: «Учитель, ведь земля круглая, но?». А вот где «но» особенно неуместно, так это со стороны продавца, когда он помогает покупателю выбрать товар, хотя смотря какой продавец и какой покупатель. В бирманском языке понятие вежливой фразы очень сильно отличается от любого европейского языка.

Самое интересное, что бирманцы, начиная говорить по-английски, часто не расстаются с этим самым «но». «You agree with me, naw?» – вполне типичная фраза для мьянглиша. Поэтому если вам надо в чем-то убедить бирманца, не горячитесь, не машите руками, но каждую фразу спокойно и уверенно завершайте этим самым как бы кидаемым с обрыва увесистым «но», на каком бы языке она ни была ему сказана.

Говорят, что в свое время Бисмарк восхищался многозначностью русского слова «ничего». В самом деле, вряд ли какое-то другое слово в любом языке мира в буквальном смысле НИЧЕГО не означает и в то же время имеет столько граней и оттенков: Как дела? – Ничего… Что ты делаешь? – Ничего! Он даже велел выложить это слово драгоценными камнями на своей табакерке. Я уверен, что поживи он в Бирме, он велел бы выложить на табакерке совсем другое слово. Бисмарк ведь был не дурак, но?

Третье слово – «каналей». По степени употребительности в бирманском языке оно тоже является чемпионом. Произносить его надо несколько небрежным тоном, с ударением на второе «А», немного спотыкаясь на «Н» в середине и растягивая ее: «кан-на-лей».

Перевод этого слова очень простой – «погодите». Но его значение в повседневной жизни мьянманцев велико.

Если вы пришли в какую-нибудь госконтору, которая занимается вашими делами, например, в миграционную службу, то первое, о чем вас попросят – «каналей», и укажут на стул для посетителей. Следующее «каналей» будет произнесено, когда до вас дойдет очередь, и будут долго искать ваши документы в архиве, представляющем собой коричневые джутовые мешки с бумагами на шкафу. И, наконец, еще одно «каналей» будет дано вам уже в качестве совета: вас снова просят подождать, потому что ничего еще не готово, хотя должно было быть готово еще вчера.

«Каналей!» – часто кричал в прежние времена янгонский таксист, когда вы пытались самостоятельно открыть изнутри дверь его старого драндулета, оббегал автомобиль и открывал вам эту дверь снаружи. «Каналей» – говорит вам официант в ресторане, приняв заказ и отправляясь на улицу побеседовать с другом о более важных для него делах. «Каналей!» – важно выкрикивает прохожим специально для этого поставленный человек у ворот, из которых выезжает машина. «Каналей!» – говорит вам телефонный собеседник на другом конце провода, и вы минут двадцать слушаете в трубке, как он звучно поедает рис из своего «ланч-бокса».

Как-то я был на довольно представительном мероприятии, где у одного из ораторов во время выступления зазвонил мобильник. «Каналей!» – сказал оратор публике и начал прямо с трибуны разговор по телефону.

«Каналей» сопровождает бирманца от рождения до смерти. А поэтому оно приобрело множество оттенков и нюансов, понять которые может только тот, кто здесь родился и вырос. Оно не всегда имеет негативную нагрузку. Например, «каналей, но!?», сопровождаемое заговорщическим жестом ладони, означает, что ваша просьба обязательно будет выполнена. Надо всего лишь чуть-чуть подождать.

 

Мьянманские жесты

Когда оказываешься в незнакомой стране и пытаешься понять, о чем говорят сидящие за соседним столиком в кафе местные жители, основным ключом для этого понимания становятся их жесты. Жесты особенно красноречивы у южных народов – там, где движения не стесняют длинные рукава курток и заставляющая съежиться и поменьше двигаться холодная погода.

Жесты у каждой нации свои, и иногда по ним, даже не слыша разговора и не вглядываясь в лица собеседников, можно понять, из какой страны эти люди. Например, я ни у кого больше не встречал специфический мьянманский жест во время диалога в кафе, когда говорящий, утвердив локоть правой руки на столе, резко взмахивает перед своим носом кистью в сторону «от себя». Мьянманцы шутят, что для отработки этого жеста надо напустить полную спальню комаров и попытаться уснуть…

Многие мьянманские жесты довольно сильно похожи на жесты россиян, но имеют свою специфику. Например, когда мьянманец желает показать, что у собеседника не все в порядке с головой, он, как и русский человек, подносит указательный палец к виску. Но если русский человек упирает свой палец в висок и начинает его туда ввинчивать, то мьянманец будет водить пальцем в воздухе, очерчивая в районе виска невидимый круг.

Есть у мьянманцев жесты, которые в России вряд ли будут поняты адекватно. Наиболее красноречивый из них – это жест отказа. Поскольку с приходом в страну демократии и глобализации в Мьянме становится все больше навязчивых попрошаек, этот жест приобретает все большую популярность.

Когда ко мне приезжают мои русские друзья, то в первую очередь мы репетируем именно этот жест, а также стандартные мьянманские фразы, которые я пытаюсь им для удобства перекладывать на русский манер, то есть советую не мучиться с запоминанием незнакомых слов, а, например, мьянманскую благодарность «чейзубэ» запоминать и произносить как «чьи зубы»..

В фильме про приключения Шурика людей учили танцевать твист по очень нехитрой методике: просили их представить, что они круговыми движениями носков ботинок давят лежащие на земле окурки, сначала правой ногой, затем левой. Мьянманский жест отказа основан на схожем принципе: нужно начать закручивать в воздухе воображаемую лампочку, то есть несколько раз повращать в воздухе кистью руки, направленной к попрошайке.

Воображаемая лампочка должна быть большой, минимум ватт на 200, если мыслить категориями ламп накаливания, чтобы создавалось впечатление, что вы именно вкручиваете лампочку, а не вворачиваете шуруп отверткой. Жест должен быть небрежным, но энергичным. Небрежность жеста должна проиллюстрировать фразу «ходят тут всякие», а энергичность должна показывать решительность вашего отказа.

Двух-трех прокручиваний лампочки в воздухе достаточно для того, чтобы ваш собеседник этот жест увидел и все понял. Если попрошайка сидит, жест этот делается на уровне пояса, если стоит – на уровне груди. Если этот жест делает европеец, он тем самым посылает мьянманцу один простой месседж: «Я здесь живу, я все ваши повадки знаю, и меня не разведешь».

По моим наблюдениям, такое простое движение руки гораздо эффективнее любых слов, причем делать его можно, даже демонстративно не глядя на попрошайку, как бы отмахиваясь от его просьб. Если же вы будете повторять «ноу-ноу» и глупо улыбаться, как это делают многие туристы) то будьте уверены, что попрошайка точно увяжется за вами.

Единственное исключение: этот жест нельзя применять в отношении монахов, собирающих пожертвования. Монах – олицетворение Будды, и хамить ему не следует. Даже если у вас есть все подозрения, что это – не настоящий монах, а обычный переодетый попрошайка, и он ведет себя чересчур навязчиво, все равно отказывать ему следует вежливо. Отказ в пожертвовании монаху обозначается жестом, который тайцы в своей стране демонстрируют при каждом удобном и неудобном случае – сложенными лодочкой на уровне нижней части лица ладошками. Этот жест более чем понятен, и в данном случае обозначает именно отказ. Монах тут же вас поймет и переключит свое внимание на другие кандидатуры жертвователей.

Хотя… в последнее время в янгонском даунтауне по утрам начали болтаться толпы ко-инов (малолетних монахов), дежурящих у гостиниц, хватающих европейцев грязными руками за одежду и гундосящих «мани-мани». Таким, конечно, неплохо бы не по-буддистски дать пинка, хотя бы потому что ко-ины в силу малолетства не являются «настоящими» монахами, да и по «чистым» буддистским канонам монах не имеет права просить деньги и даже держать их в руках. Отвечать маленьким нахалам вежливым жестом – тоже слишком много чести. Как поступать в этом случае, и какими жестами объяснять назойливому нахалу в монашеском тингане, что его зовут Хулио, я, если честно, не знаю.

Еще одно уникальное движение мьянманцы совершают, когда что-то дают или что-то берут. Дают и берут они, как и почти все остальные люди на свете, немного согнутой в локте и вытянутой вперед правой рукой. Специфика состоит в том, что в этот момент пальцами левой руки они касаются внутренней части локтевого сгиба правой руки. Русским людям чудится в этом движении что-то родное, нецензурное, но в мьянманской культуре этот жест имеет абсолютно противоположный смысл.

Те, кто бывал в Мьянме лет 5-10 назад, застали еще то время, когда любые действия по приему-передаче чего-либо из рук в руки сопровождались у мьянманцев именно этим жестом. Отработанность и автоматизм движения поражали. Даже кондукторы и пассажиры в автобусах, вынужденные во время движения держаться за поручни, при оплате проезда всегда отцеплялись от точки опоры и производили необходимые действия с использованием обеих рук: правая подает или принимает деньги, левая касается изгиба локтя. Для мьянманца даже не возникало варианта подать что-то одной рукой, не задействуя при этом другую: это допускалось лишь при очень уважительных обстоятельствах, к которым прерывистое движение гремящего и трясущегося автобуса явно не относилось.

Сегодня нравы стали гораздо более свободными, и друзья или равные по положению люди, если они не участвуют в какой-то официальной церемонии, уже могут не использовать левую руку в процессе передачи каких-либо предметов. Кондукторы уже тоже не особенно церемонятся при получении денег от пассажиров. То же касается многих торговцев на рынке, особенно если они хорошо знают своих покупателей.

Обычай этот сохранился на торжественных церемониях и для демонстрации уважения к старшим. В бизнесе также считается правилом хорошего тона вручать визитку правой рукой, сопровождая этот процесс движением левой руки к правому локтю; не всегда движение заканчивается у локтя, иногда оно просто обозначается, и левая рука на пару секунд горизонтально повисает в воздухе вдоль линии живота – этого сейчас вполне достаточно. Именно здесь кроется отличие подобных мьянманских церемоний от китайских, где визитку принято вручать двумя руками. При этом иностранец, чтобы не заморачиваться отработкой незнакомых движений, вполне может в ответ вручить визитку и «по-китайски».

Другой жест, на который стоит обратить внимание – это жест подзывания или приглашения. В России для этой цели поворачивают ладонь кверху и начинают болтать туда-сюда указательным пальцем. В Мьянме подобные манипуляции будет расценены как хамство или как вызов: так подзывают человека, с которым имеется твердое желание подраться. Даже если вы будете сгибать и разгибать все пальцы, а не только указательный, при обращенной кверху ладони, все равно этот жест будет считаться грубым и неприличным. Так в лучшем случае можно подзывать собаку, но не человека.

Если вы хотите подозвать человека и не желаете ему нахамить, вытяните руку вперед, поверните ее ладонью книзу и начинайте сгибать и разгибать все пальцы одновременно, то прижимая их к ладони, то вытягивая вперед. Большой палец при этом должен оставаться неподвижным, потому что если вы пустите его в ход, то подзываемый может решить, что это вы делаете массаж затекшей кисти, и ваши манипуляции его не касаются.

Интересно, что даже когда мьянманцы пытаются командовать парковкой машины, они работают руками не менее активно, чем языком; и это довольно странно, учитывая, что окна в машинах обычно открыты, а люди в большинстве своем не глухие. Мьянманцы редко паркуются в одиночестве. Стоит шоферу начать втискиваться в пространство на обочине, и тут же набегает толпа зевак, которые начинают руководить процессом. Обычно все они монотонно и однообразно выкрикивают «соу-соу-соу», приглашая двигаться задним ходом, а разнообразие маневра обычно показывают руками. Ладонь в этом случае всегда обращена вниз, а то, как работает при этом рука, можно сравнить с попыткой принудительной вентиляции собственного живота.

Противоположный жест – пожелание собеседнику пойти подальше. Мьянманцы утверждают, что он происходит из традиционных бирманских танцев; индусы говорят, что в их танцах он тоже присутствует и означает то же самое. Исходная позиция – правая рука согнута в локте, вытянутая вперед ладонь находится на уровне плеча. Затем мьянманец совершает ладонью резкое движение, постепенно вытягивая руку вперед и вправо. Но это не движение по прямой: ладонь движется по круговой орбите как велосипед на повороте. Такое действие совершается энергично и быстро (в любой национальной культуре приглашение убираться ко всем чертям обычно бывает кратким и в словах, и в жестах), но смотрится оно иногда довольно изящно – как движение танца.

Отдельно стоит сказать о жестах, связанных со счетом. Мьянманцы любят сопровождать числительные демонстрацией собеседнику соответствующего количества пальцев. Поэтому опасно заводить разговор с водителем едущей машины о том, сколько у него детей и сколько минут вам еще остается ехать до места назначения. Существует своя специфика и в загибании пальцев при счете. Мьянманец обычно пальцы не загибает, а наоборот – разгибает. При этом он чаще всего начинает счет с мизинца.

Очень интересно мьянманцы считают деньги. Собственно, это не счет, а перебирание купюр указательным и безымянным пальцами, в то время как остальные пальцы прижимают пачку купюр к ладони. На мой взгляд, трудно придумать более неудобный способ считать деньги, но почти все мьянманцы привыкли считать купюры именно так и не находят в этом ничего странного.

Для мьянманца неприемлемы любые жесты в направлении головы: они расцениваются как агрессия. При этом не нужно даже замахиваться, достаточно просто протянуть руку и дотронуться до чужого черепа, например, поворошить волосы. Иногда именно с этого жеста начинаются драки.

В Википедии написано, что жест – это некоторое действие или движение человеческого тела или его части, имеющее определённое значение или смысл, то есть являющееся знаком или символом. Поэтому применительно к Мьянме стоит написать не только о движениях рук, но и о роли ног в межличностных отношениях. Для мьянманца любые жесты ногами оскорбительны: например, нельзя вытянутой ногой указывать на что-то или тем более на кого-то. Нога, особенно нижняя ее часть и ступня, считается самой грязной частью тела. И когда человек указывает на что-то с помощью ноги, он тем самым дает понять, что указываемый предмет – нечто поганое и мерзкое. Если мьянманец указывает ногой – это значит, что он специально провоцирует конфликт или унижает чье-то достоинство. Нельзя намеренно наступать ногой на тень человека: это рассматривается как пожелание ему всяческих гадостей в жизни вплоть до гибели. Когда человек садится на пол в присутствии старших или буддистских монахов, он не должен скрещивать ноги; согнутые в коленях ноги в этом случае помещаются на одну сторону, ступнями назад. Именно поэтому у бирманских буддистов вызвали сильное недовольство фотографии спецдокладчика ООН Томаса Кинтаны, на которых он сидит в монастыре перед буддистскими монахами со скрещенными ногами и к тому же в носках. Это было расценено не только как довольно показательная некомпетентность спецдокладчика ООН, но и как откровенное хамство с его стороны.

Ну и, наконец, нельзя переступать ногами через лежащего человека: этот жест рассматривается как высшая степень оскорбления. Именно так будущий герой борьбы за независимость Бирмы генерал Аун Сан в те годы, когда он еще был студенческим лидером Рангунского университета, в знак протеста сорвал проведение университетских экзаменов: его товарищи просто легли поперек всех входов и выходов учебного корпуса. Переступить через валяющуюся у порогов здания молодежь не рискнул никто – ни британские профессора, ни бирманские студенты.

 

Маленькие бирманские миры

Многие россияне, которых судьба занесла в Мьянму, думают, что эта страна – тот же Таиланд, только лет тридцать назад. Если бы все было так просто, тогда и ответ на вопрос о том, почему страна отстала от Таиланда на тридцать лет, был бы простым. А в реальности получается совсем как в России, где «западники» долго объясняли отсталость страны тем, что ее пятьсот лет назад «гнули татары», а отсутствие масла и колбасы в начале 80-х годов прошлого века в СССР объясняли тем, что сорок лет назад в стране шла кровопролитная война, хотя ясно, что причину разрухи нужно искать не в грязном клозете, а в собственной голове.

Я не претендую на глубокое объяснение того, что такое загадочная бирманская душа; к тому же буддизм вообще отрицает существование души, а жители Мьянмы – в основном буддисты. Приведу здесь лишь несколько наблюдений из янгонской жизни. Конечно, люди, живущие в Мьянме – очень разные, а молодое поколение сегодня разительно отличается от тех, кто старше. Но какие-то особенности национального характера при этом вполне просматриваются.

Начну с одного весьма показательного эпизода. Как-то я задержался вечером в офисе, причем работал там за компьютером при выключенном верхнем свете. Закончив работу, я вышел в коридор. Там я нос к носу столкнулся с охранником, обходящим свои ночные владения. То, что произошло вслед за этим, меня удивило и поразило.

Охранник остановился и секунды две задумчиво смотрел на меня. Затем он выставил руки ладонями по направлению ко мне и дико заорал. Продолжая орать, он начал опускаться вниз на согнутых коленях. Орущий и странно себя ведущий в темном коридоре охранник произвел на меня сильное впечатление. Тем не менее, мои друзья сказали, что такая реакция для бирманца старшего поколения – в порядке вещей. Он не обязательно будет орать и садиться на пол, но будет реагировать подобным странным образом.

Как мне объяснили мои знакомые, кстати, молодые бирманцы, люди старшего поколения привыкли, что все вокруг течет медленно, и череда событий никогда не меняется быстро. Поэтому резкий переход из одного состояния в другое для бирманца – это сильнейший стресс, к которому он, как правило, не бывает готов. Мои друзья привели в пример своих родителей, которые абсолютно терялись в ситуациях, требующих быстрого принятия решений. А на того злополучного охранника, несомненно, повлияла еще и распространенная в Мьянме вера в духов-натов, которые присутствуют повсеместно и могут напугать человека до полусмерти. Видимо, для охранника я был натом, вышедшим из стенки.

Я тут же вспомнил, как в офисе кондоминиума, где я тогда жил, меня на полном серьезе спрашивали, не слышал ли я по ночам подозрительные стуки и звуки из соседней нежилой квартиры, переоборудованной в офис транспортной компании, и не мелькали ли в окнах таинственные огоньки. Оказывается, охранники, обходящие по ночам этажи, давно уже были уверены, что в квартире живет нат, который по ночам разбрасывает там вещи и путает бумаги.

Вера в натов – это еще один показатель стремления бирманцев создать вокруг себя замкнутый мир, в котором всему предлагалось бы четкое и логичное объяснение. Привлечение внешних реалий для описания такого мира кажется излишним, потому что все необъяснимое логично объясняется выходками натов. Больше того, бирманец настолько замыкается в этом своем внутреннем мире, что его трудно оттуда вытащить. Я знаю коренных москвичей, которые были на Красной площади только в далеком детстве, и уже много лет знают дорогу исключительно до ближайшей булочной. В Янгоне это возведено в абсолют, а в остальной Мьянме – тем более. Большинство янгонцев знают всего один-два маршрута автобуса, и то на каком-то отрезке его пути. Поехать куда-то еще для них неинтересно и даже страшно. А если очень нужно куда-то ехать, они лучше возьмут такси, даже если при этом отдадут последние деньги. Доходило до смешных вещей, когда я не раз объяснял коренным янгонцам, как и на каком автобусе они могут добраться до того или иного района, а они недоверчиво качали головой: разве может иностранец это знать?

Много раз, гораздо чаще, чем в России, я встречал в Мьянме талантливых и умных людей, которые гробят собственный талант и ум тем, что замкнулись в своем пространстве. Например, я знаю бирманцев, говорящих по-русски намного лучше, чем большинство здешних русскоязычных гидов, но они просто боятся пойти и подать документы на получение лицензии. А еще – потерять свое лицо и испытать ужас от мысли, что ему могут отказать. А в своем мире жить легко и комфортно, там никто не откажет и никто не наступит на самолюбие.

Многие бирманцы из провинции до сих пор боятся сидеть за соседним столиком с иностранцем. Причем времена, когда за связь с иностранцами наступали какие-то негативные последствия, давно ушли в прошлое. Молодежь это доказывает на своем опыте, активно общаясь и тусуясь с иностранцами через это общение открывая для себя новый мир и ломая в себе стереотипы своих родителей. Но для очень многих представителей более старшего поколения иностранцы – это что-то чужое и ужасное, не вписывающееся в сконструированный ими мир, и от них надо держаться подальше. Многие иностранцы при этом считают, что это диктатура так запугала народ, хотя причина давно не в этом, а в том, что диктатура как раз и выросла из инфантилизма мьянманцев и их стремления самоограничиться в своем мире.

Стремление бирманца иметь вокруг себя свой маленький мир, без резких изменений и выходящих из стен иностранцев, в свое время было спроецировано на всю страну. Не случайно во время правления генерала Не Вина был период, когда иностранцам вообще было запрещено находиться в Мьянме более 24 часов, а контакты с внешним миром были сведены к минимуму. Очень просто объяснить все это особенностями характера генерала Не Вина. Но генерал лишь выразил на уровне государства свое собственное мироощущение, характерное для очень многих, если не для абсолютного большинства бирманцев. В том числе именно поэтому он так долго находился у власти как выразитель некоего национального характера. Нынешнее поколение людей у власти расширило контакты с внешним миром, но все равно во многом находится под влиянием старых идей. Их принцип очень прост: мы к вам не лезем – не лезьте к нам. Я уверен, что иностранных наблюдателей не пустили на выборы 2010 года именно исходя из этого принципа, а не потому, что кто-то что-то собирался подтасовывать: если поставить такую цель, в 60-миллионной многонациональной стране подтасовать результаты можно даже при наличии нескольких тысяч наблюдателей.

В этой узости и «заданности» мирка рядового бирманца – одна их причин того, почему в Янгоне, по сравнению, скажем, с Бангкоком, долгое время вообще практически не было никакой ночной жизни; это сейчас она постепенно появляется, причем, далеко не в лучших ее проявлениях. Другой пример – поздний возраст вступления бирманцев в брак, очень резко контрастирующий с показателями соседних с Мьянмой стран.

Отношение бирманцев к людям «своего» мира значительно отличается от отношения к чужакам. Это очень наглядно проявляется при разборках подвыпивших клиентов в ресторанах. Выпившие люди иногда склонны побузить, но и здесь разборки внутри своего круга и разборки вне – это очень разные вещи.

Если поскандалили два незнакомых человека, то можно поручиться, что драки скорее всего не будет. Они минут двадцать будут стоять в двух метрах друг напротив друга и истошно по очереди орать, тыча друг в друга пальцем и собирая вокруг себя толпу благодарных слушателей. Обзывать они друг друга могут как угодно, но руки распускать не будут. Неизвестно, кто этот незнакомый человек, с которым бирманец ругается: вдруг он принадлежит к какой-то группировке или имеет влиятельных родственников. Тогда весь твой мир, который ты так тщательно вокруг себя создавал, будет очень легко разрушен.

Если же в ресторане происходит самая настоящая драка с опрокидыванием столов – значит, повздорили люди, которые друг друга отлично знают, а скорее всего, морду друг другу бьют друзья. Такой вот парадокс современной бирманской действительности.

Еще один парадокс заключается в том, что человеком, живущим в своем медленном замкнутом мире, очень легко управлять, играя на эффекте внезапности. Один из моих друзей, шан по национальности, который довольно критически относится к бирманцам, хотя и признает, что шаны – тоже не подарок, доказал это мне на одном простом примере. Он просто подходил на улице к бирманцу средних лет, который нес в руках какую-нибудь сумку, и довольно спокойно говорил ему: «Брось это!». Бирманец тут же покорно бросал свою сумку на землю. Я понимаю, что это – не испуг, и что бирманец испугается только через несколько секунд. Но до этого – послушно выполнит команду, даже не осознавая, кто и что от него требует. При отсутствии собственных мыслей по поводу происходящего (на это требуется время) он послушно исполняет чужую волю. В этом – одна их причин того, почему бирманская толпа при необходимости очень хорошо управляема.

При всей спорности таких психологических опытов над людьми с сумками, они весьма показательны для понимания бирманцев. Злые языки говорят, что бирманцы в основной своей массе честны: они не крадут только потому, что кража – это стресс для крадущего, а стресс – это выход бирманца из привычного спокойного ритма, чреватый разрушением созданного вокруг него мира, например, если вор попадется, и его будут бить ногами. Поэтому мьянманец может обмануть человека, например, подсунув ему дрянь, но не решится на кражу кошелька. Так что общеизвестная честность бирманцев объясняется в данном случае отнюдь не с позиций присущей им высокой буддистской морали.

Замечу, что молодое поколение янгонцев активно преодолевает эту традиционную бирманскую замкнутость самыми разнообразным способами. Я неоднократно видел, как бирманцы дерутся во время концертов; тут концерты проходят, как правило, без сидячих мест: люди просто собираются тесной толпой на поляне перед сценой и смотрят выступление любимых артистов. Драки среди разгоряченных музыкой и алкоголем, а иногда и не только алкоголем молодых людей – не редкость. А стоять и орать, как это делают их взрослые родственники, при гремящих динамиках – занятие глупое. Поэтому при наличии конфликта толпа, какой бы тесной она ни была, обычно расступается, давая стратегический простор дерущимся. Она же после окончания драки поглотит в себе участников, и вряд ли ты кого найдешь, если устремишься в погоню. Интересно, что когда кто-нибудь направляет со сцены на дерущихся прожектор, драка тут же прекращается, и ее участники падают на землю, закрывая лица: конспирация при драке соблюдается полная, и у дерущихся есть все способы сохранить инкогнито и безопасно отступить. Такая вот новая редакция мьянманского «своего мира».

 

Мьянмани

Иностранцев всегда поражает довольно своеобразное отношение мьянманцев к деньгам. До сих пор тюки денег в Мьянме перевозят в обычных драных джутовых мешках в кузовах грузовичков-скотовозок с навесом. В лучшем случае их охраняет какой-нибудь инвалид, вооруженный рогаткой, да и следит он скорее за тем, чтобы мешок сам не вывалился из кузова на повороте или его не сильно мочило дождем. Из дыр в мешках торчат углы тюков с деньгами, машина среди другого транспорта останавливается на светофорах, но никто не подскакивает к кузову, не выхватывает мешок и не бежит с ним наутек, хотя, в общем-то, нуждающихся в деньгах людей в Мьянме очень много.

Потом эти мешки привозят в какой-нибудь мьянманский банк и сваливают в операционный зал; до недавних времен операционные залы почти всех мьянманских банков были похожи на помещения российских провинциальных вокзалов с кассами. И лежат эти драные мешки с торчащими из них деньгами под ногами у клиентов в ожидании, что их заберут и унесут за стойку.

Когда Мьянма была царством уличных менял и «черных» обменников, в этих обменниках всегда поражала абсолютная доступность денег для окружающих. Как правило, деньги, причем не только кьяты, но и доллары с батами, стоят тюками вдоль стен, а вокруг слоняется масса народу. Чаще всего это обычные помещения со старым рассохшимся полом и обшарпанными стенами в подтеках. В лучшем случае они запираются на какую-нибудь щеколду с несерьезным замочком, но обычно они стоят открытые для всех желающих. Сюда прибегают уличные менялы, а также те клиенты, которые не хотят связываться с уличным обменом, или ВИП-клиенты с крупными суммами. Все вокруг знают, что в этом помещении штабелями в несколько рядов лежат деньги, но никто не врывается сюда с оружием и не требует их отдать.

В центре Янгона, на чердаке старого колониального жилого дома, компания «Ба Тан», названная по имени отца-основателя, этнического мьянманского китайца, до сих пор крепко держащего этот бизнес в руках, по средневековой технологии чистит золото для всех желающих. Клиенты приносят самородки и бесформенные слитки, а дело У Ба Тана – довести их до чистоты 9995, сформировать из них слитки с фирменным оттиском и снабдить сертификатом. Работы идут на старом закопченном чердаке: там горят очаги типа нарисованного на холсте в каморке папы Карло, где в каких-то круглых глиняных комках плавится золото. Любой российский пожарный в ужасе схватился бы за голову от такого зрелища.

Живописность картине придает, однако, не только средневековая технология. Вдоль всей производственной цепочки находятся люди, которые ведут себя так, как им заблагорассудится. По мьянманской традиции человек, принесший золото на очистку, должен видеть весь ход этого процесса, чтобы потом не было упреков и подозрений в том, что Ба Тан втихаря отпилил себе кусочек. Клиенты сидят на корточках у очагов и смотрят на процесс.

Здесь же бродят знакомые работников аффинажного производства, пришедшие поболтать с ними «за жизнь», а заодно пообедать в такой живописной обстановке. Рядом плавится золото, чуть поодаль специальный сотрудник опускает еще теплые слитки в воду, измеряя их объем, а потом взвешивает на специальных весах и складирует в ячейки этажерки, у которой даже нет дверей. Некоторые слитки клиенты забирают сразу, некоторые лежат на полке и ждут своих владельцев. И никто с воплями «Это ограбление!» не хватает с полки золотые слитки и не убегает с ними в неизвестном направлении.

Другая картина. Однажды я помогал израильским ювелирам в их шопинг-туре в Янгоне. Жили они в отеле «Седона», и по договоренности несколько мьянманских владельцев ювелирного бизнеса привозили свои камни туда. В числе визитеров были две дамы – владелицы крупных янгонских ювелирных бутиков. Они приехали в «Седону» на автомобилеи в номере выложили на кровать из дамского ридикюля привезенные ими камни. После беседы они собрали камни, спокойно сели в машину и уехали. Никаких БТРов и машин вооруженного сопровождения рядом не наблюдалось. После этого один из ювелиров сказал: «Я не знаю, как к этому относиться, но десять минут назад у меня на одеяле лежал как минимум миллион долларов. И они спокойно пошли с этим богатством в номер к незнакомым людям, которые вполне могли тюкнуть их по голове, вывесить табличку «не беспокоить» и поехать с камнями в аэропорт».

Тот, кто живет в Мьянме, может привести массу подобных примеровсвоеобразного отношения мьянманцев к чужому богатству. Именно поэтому очень интересно попытаться разобраться в причинах такого отношения.

С одной стороны, сами мьянманцы объясняют это отражением их гордого национального характера. По их мнению, мьянманец скорее попросит, чем украдет. Вот почему в Мьянме по сравнению с соседними странами столь редки кражи, хотя ситуация постепенно меняется не в лучшую сторону, о чем свидетельствуют хотя бы решетки на окнах многих домов.

Лично я к этому добавил бы еще и другое. Неизбранная власть, а военные, управлявшие Мьянмой на протяжении многих десятилетий, были именно такой властью, для мьянманца не была авторитетом; рядовой мьянманец эту власть, мягко говоря, не любил, и в ее праве решать за него, что хорошо и что плохо, он отказывал по определению. В этом своем внутреннем ощущении живущий при военной диктатуре мьянманец был поразительно свободнее, скажем, нынешнего американца, европейца или тем более сингапурца и россиянина. Это отношение к власти по инерции существует до сих пор, даже после проведения выборов и начала демократических реформ, и если оно меняется, то очень медленно.

В условиях неизбранной власти мьянманец всегда решает сам, что такое хорошо и что такое плохо, а не перекладывает эту ответственность на внешнего регулятора – на абстрактный «закон» или на конкретного полицейского. И если напиться и подраться для него еще допустимо, то брать чужое – просто нельзя. Именно поэтому толпа, если в автобусе вдруг поймают карманника (случай до сих пор крайне редкий), вытаскивает его наружу и всем автобусом, включая кондукторов и водителя, избивает его до полусмерти, а потом оставляет его валяться в крови и в грязи на обочине; при этом ни у кого даже мысли не возникает передать его полиции.

У тайцев на определенном этапе был мощный моральный ограничитель – король, авторитет которого в том числе регулировал и «моральность» поведения тайца. В Мьянме такого авторитета нет, и поэтому самый главный моральный ограничитель для мьянманца – это он сам. Тот, кто действует вопреки здравому смыслу или вопреки общим представлениям о морали, повторяет судьбу карманника, пойманного в автобусе.

На это накладывается и специфическое отношение мьянманцев к богатству, опять же, постепенно начинающее меняться, особенно у молодого поколения). Здесь до сих пор нет культуры кичиться своим богатством, демонстрируя публике часы за 100 тысяч долларов. Богатые даже по российским меркам мьянманцы, разъезжающие на машинах, которые вместе с пермитом на ввоз обошлись им в 300–400 тысяч долларов, ходят при этом в стоптанных тапках, старых юбках и драных майках. Очень часто возникает диссонанс между видом посетителей янгонских ресторанов и автомобилей, стоящих у этого ресторана на паркинге. При всей престижности дорогого автомобиля для мьянманца это – прежде всего красивая игрушка, с которой приятно проводить время.

Один из моих друзей, посетивших Мьянму, как-то высказался о том, почему, по его мнению, нынешние очень богатые русские не пойдут делать бизнес в Мьянму: их тут просто не оценят. Не оценят их крутые часы, фирменные шмотки, дорогой автомобиль. А не чувствовать на себе восхищенные и завистливые взгляды публики для таких людей означает усомниться в собственном существовании. Да и пальцы крутить перед теми, кого ты не подавил стоимостью своих запонок, как-то проблематично.

При этом я не собираюсь говорить глупости из цикла «мьянманцам не нужны деньги». Естественно, нужны – еще как! Только основная проблема для них состоит в том, что это должны быть свои, а не чужие деньги. Даже если ты заработал эти деньги хитростью – это все равно твои деньги, потому что это была твоя хитрость. А вот если ты полез в чужой карман – то это деньги чужие.

Впрочем, есть еще одна составляющая, которая заставит мьянманца сто раз подумать, прежде чем взять что-то чужое. При всем внешнем раздолбайстве мьянманское общество довольно хорошо просматривается насквозь. Главная причина этого – патриархальный быт, когда каждый мьянманец знает уйму троюродных и четвероюродных родственников, и не только знает, а постоянно поддерживает с ними общение. Именно поэтому у каждого мьянманца на неделе обязательно пара свадеб и пара похорон, на которых он обязан побывать. В свою очередь, эти свадьбы, юбилеи, рождения детей, получение дипломов, приезды родственников из-за границы, годовщины событий, отмечаемые совместно религиозные праздники и, конечно, похороны, – также способствуют постоянной коммуникации больших семей. И если вы в Янгоне встретите двух людей и дадите им пообщаться, они (гарантирую процентов на 90!) очень быстро выяснят, по какой линии они находятся в родстве, и найдут кучу общих знакомых. И это в городе с пятимиллионным населением!

В итоге практически любой житель Янгона всегда на виду. И каждый день его жизни может быть реконструирован довольно точно: где он был, что делал, сколько тратил. Если у этого янгонца вдруг завелись деньги, то семья должна знать, откуда ни взялись. Никто на эти деньги не покушается, просто деньги должны быть легитимны в семейном сознании. Исходя из этого, если ты не можешь объяснить происхождение появившихся у тебя денег, ты будешь вынужден вести жизнь подпольного миллионера Корейко.

Так что мьянманец не пойдет на грабеж не только потому, что это противоречит его нравственным устоям: это просто бессмысленно с любой точки зрения. При этом семья в широком понимании этого слова его «сдаст» без проблем, если вдруг окажется, что он нарушил некие моральные нормы, которые отстаивает большинство. Сдаст, естественно, не полиции, а тем, кому он нанес ущерб.

И последний нюанс, поясняющий, почему власть в Мьянме до сих пор эффективно контролирует ситуацию, и почему преступления раскрываются очень быстро и неотвратимо. Мьянманцы, несмотря на развитое гражданское сознание в том специфическом виде, в каком я это обрисовал, тем не менее, в сущности, довольно инфантильны и очень любят ябедничать. Ребенок в детском саду, жалуясь воспитательнице «Марь-Иванна, а Вовка украл пряники из шкафа», отнюдь не демонстрирует этим свое уважение этой Марь-Иванне. Марь-Иванна для него – подвернувшееся под руку слепое орудие восстановления некой общепринятой справедливости в том случае, когда он сам эту справедливость восстановить не может, поскольку не в состоянии, например, побить Вовку и отобрать у него пряники. И поэтому ребенок-стукач не считает, что поступает аморально, ибо благая цель оправдывает для него все средства.

В Мьянме ябедничают практически все и на всех. Когда начинаешь об этом постепенно узнавать, размеры массового стукачества просто поражают воображение. И те, кто громче всех кричит о демократии и поливает при этом грязью нынешнее правительство, наиболее рьяно в инициативном порядке докладывают этому самому правительству о благонадежности своих друзей и соседей, в том числе и о том, где эти друзья и соседи шляются по ночам, кто у них бывает в гостях, а также насколько по средствам они живут.

Так вот и получается, что хотя мьянманцы и решают свои проблемы с нарушителями морали сами, но в итоге власти обо всем этом прекрасно знают. И в случае, если они посчитают целесообразным, например, если пострадает уважаемый человек, на нарушителя помимо общественного порицания будет обрушена репрессивная мощь всего государства. А она может быть обрушена так, что ощутивший ее на себе нарушитель закона еще позавидует избитому карманнику, валяющемуся на обочине дороги.

 

Мьянманские похороны

Мьянманцы, как и все люди, увы, смертны. Но смертны по-особому, по-мьянмански. По крайней мере, обряд похорон у них на удивление прост. Процедуру похорон редко кто хочет усложнять. Большинство мьянманцев – люди, ограниченные в средствах, поэтому при всем уважении к покойному они стараются свести эту процедуру к минимуму.

Мьянманцы говорят, что посетить один раз похороны – это все равно, что десять раз сходить в монастырь, потому что во время похоронной процессии человек задумывается о бренности своего существования, его помыслы очищаются, и он, чтобы обеспечить себе лучшее будущее в следующей жизни, начинает делать добрые дела.

Именно поэтому в Мьянме считается хорошим тоном приглашать на похороны, например, как приглашают в гости. И неважно, имел ли ты до самого факта похорон хоть какое-то представление о существовании на белом свете умершего человека. Сам факт приглашения на похороны – уже оказание уважения к тебе со стороны приглашающих.

Если человек умер дома, то именно там обычно проходит церемония прощания. Если вне дома, то домой покойника, как правило, не везут, а помещают в морг и устраивают потом прощание в павильоне у крематория. При этом покойника не принято одевать по какому-то «покойничьему» дресс-коду, скажем, как в России – в костюм с галстуком. Его одевают в то, в чем он любил ходить при жизни или в чем, по представлению родных и близких, ему было удобно ходить. Фактически не существует никаких требований к одежде и для тех, кто посещает церемонию прощания: каждый приходит в своей повседневной одежде. Если умер кто-то высокопоставленный или достойный глава большого семейства, то ради этого события родные покойного и его бывшие подчиненные одеваются гораздо более торжественно – в специально предназначенные для подобных случаев юбки и мьянманские курточки. Однако обычным гостям придерживаться этого дресс-кода не обязательно.

Раньше крематорий располагался в центральной части Янгона, но из-за потоков транспорта с родными и близкими покойных по даунтауну было принято решение построить его на новом месте, проложив к нему бетонную дорогу. Сейчас крематорий находится на окраине города, в Северной Оккалапе. Естественно, бизнес окрестных жителей напрямую связан с деятельностью этого учреждения: здесь продают цветы, прохладительные напитки и закуску. Иногда родственники после выполнения всех обрядов останавливаются в местной чайной, наблюдают, как из трубы крематория идет дым, и неторопливо пьют чай, рассуждая о вечном.

Крематорий представляет собой два стоящих рядом здания, каждое из которых увенчано квадратной телескопической трубой. Перед ними – стоянка для автотранспорта, а между ними – зал прощания с покойным. По сути, он похож на павильон автобусной остановки, каких много в российской сельской местности, только он во много раз масштабнее. Стены состоят из кирпичей, положенных так, чтобы между ними имелись отверстия, а затем покрытых побелкой. В дальнюю от входа часть павильона с глухой стеной прикатывают многоразовую тележку, сверху которой укреплен ящик из прозрачного плексигласа. Именно там лежит покойник. Обычно тележку украшают цветами и окуривают благовониями. Вокруг собираются родные и близкие, а также монахи. Периодически в зал прощания забредают окрестные собаки, но, увидев скопление народа, сами спешат убраться подальше.

В зале прощания с покойным рядами стоят пластмассовые стулья. Пришедшие на церемонию садятся и смотрят на то, как впереди них происходят проводы усопшего в последний путь. Как правило, особенной скорби на их лицах нет: собравшиеся разговаривают, обмениваются последними новостями и если не хохочут в голос, то все-таки иногда обсуждают что-нибудь веселое. По сути дела, плач и рыдания слышны только со стороны родственников, да и то не всегда. Лично мне показалось, что церемония буддистских похорон – на редкость спокойная, без давления на психику. Люди просто собрались обсудить свои проблемы, и лежащий впереди в плексигласовом ящике покойник – это всего лишь обычный повод собраться.

Причина этого заключается еще и в том, что семьи у мьянманцев большие, и каждый связан родственными узами с десятками двоюродных, троюродных и четвероюродных братьев и сестер, дядей и тетей, бабушек и дедушек. Семьи разбиты на кланы, и кланы взаимодействуют между собой на уровне глав и простых членов. Информационный обмен налажен отлично. А если у мьянманца много родственников, с которыми он связан, то значит, и посещает зал прощания он с завидной регулярностью. Для него это уже обыденность – как поход в магазин. К чему тогда лишние эмоции?

Хотя мне рассказывали и другое. Когда умирает кто-то богатый и влиятельный, родственники за символическую плату созывают на похороны специальных людей, призванных создавать траурную атмосферу. Они рассаживаются по углам зала прощания, а в кульминационные моменты начинают всхлипывать и завывать. Как правило, мьянманцев легко завести таким нехитрым способом. Тут же разговоры смолкают, и мьянманские тетушки сначала прислушиваются к горестным рыданиям из углов, а потом с готовностью подхватывают. При этом все они знают цену этим рыданиям, но настрой внутри них уже создан: теперь им хочется поплакать и попричитать самим.

После подобной церемонии они долго будут вспоминать то эмоциональное состояние, которое было у них во время обряда прощания. И, кстати, это будет плюсом родным и близким: они позаботились о гостях, создали соответствующий настрой. Мьянманцы любят сильные чувства – недаром у них в моде корейские сериалы, где герои постоянно гипертрофированно страдают и мучаются, а тут им создали все условия эти чувства проявить.

Церемония похорон обычно проходит утром и продолжается полчаса или час. Над ящиком с покойным монахи читают на языке пали буддистские тексты, специально назначенные люди периодически ударяют в гонг, родственникам передают конверты с деньгами. Все делают свое дело, чтобы не нарушилась череда рождений и смертей, и умерший человек не превратился в призрак, пугающий людей и несущий им зло, а правильно проследовал к своему следующему воплощению. Затем тележку с покойником начинают катить по проходу между кресел к выходу. Перед этим все собравшиеся выходят из павильона на улицу.

Даже тут проявляется отношение к похоронам как к обыденности, в которой сама смерть не является интригой, а эту интригу нужно искать вов. В момент выкатывания тележки с усопшим мьянманцы начинают угадывать, в правый или в левый крематорий повезут покойного. Если ты угадал, значит, все у тебя будет в порядке, и жизнь обещает быть долгой и счастливой. Если нет – … впрочем, в эти минуты никто о плохом не думает.

Последние прощания перед дверями крематория, и тележку с покойником вкатывают внутрь помещения. Двери закрываются. Приехавшие на церемонию прощания рассаживаются по машинам и по автобусам. На ближайшем повороте бетонки видно, как из трубы крематория начинает валить темный дым.

Напротив крематория – забор с воротами. На воротах надпись: «Мусульманское кладбище Янгона». Но это – уже совсем другая история, совсем другая жизнь, совсем другая смерть и совсем другие похороны.

У мьянманцев-буддистов не особенно принято хоронить покойников. Считается, что мертвое тело – это уже ничто. Это не значит, что с ним нужно обращаться как угодно: все-таки при жизни оно принадлежало достойному человеку. Но и делать его предметом поклонения – тоже неверно. Прощание с покойником – это просто последний взгляд на тело, чтобы запомнить, каким этот человек был при жизни. А дальше тело сжигают, и во что оно превратится, мало кого интересует. Далеко не все забирают пепел из крематория, а среди тех, кто забирает, многие, согласно воле покойного, развеивают его в воздухе или высыпают в реку.

Впрочем, некоторые мьянманцы, прежде всего христиане и мусульмане, а также часть этнических китайцев, предпочитают, чтобы их хоронили с закапыванием в землю и установкой памятника на могиле. Быть похороненным по-европейски – это еще один способ превратить похороны в шоу. Но такие поступки – удел богатых людей: земля на кладбище в Янгоне стоит по местным меркам очень дорого.

Многие мьянманцы в конце концов все-таки выбирают кремацию. Кто его знает, вдруг правду говорят монахи, что если человека закопать в землю, его дух окажется привязан к этому месту и будет скитаться по окрестностям в виде тоскливого злобного призрака…

 

Зачем колотят в калатет

В 19 веке, когда британцы начали завоевывать территорию современной Мьянмы, они предпочитали делать это руками солдат-индусов, поскольку Индия давно уже была британской. Индусов в Мьянме традиционно называли «кала», и многие мьянманцы выводят это название из бирманского словосочетания «ку-ла», которое можно перевести примерно как «пересечь и приехать». В самом деле, большинство индусов приплывало в Мьянму по морю, и для этого им надо было пересечь Бенгальский залив. А потом, когда с индусами начали прибывать их немногочисленные светлокожие начальники, жители бирманской глубинки на полном серьезе считали, что это тоже индусы, только какой-то особой, белой породы. Поэтому если индусы именовались «кала», то британцы – «кала-пхью», то есть «белые индусы».

Если даже Миклухо-Маклай в одиночку умудрился существенно обогатить лексикон окружавших его папуасов, то понятно, что британское завоевание Бирмы оставило множество следов в бирманском языке. Один из них – «калатет». Это тоже словосочетание: «кала» – это название уже известных нам индусов, «тет» – «приближаться». Говоря современным языком, калатет – это система оповещения людей при возникновении чрезвычайных ситуаций, элемент местной гражданской обороны, история которого насчитывает не одну сотню лет.

Сам калатет представляет собой длинный, примерно в человеческий рост или чуть длиннее, выдолбленный изнутри деревянный чурбан, чаще подвешенный, реже – установленный вертикально на специальной подставке. Для ударов в него используется специальная колотушка, внешне напоминающая бейсбольную биту. Иногда в калатет лупят и обычной увесистой железякой типа куска рельса. Именно такие калатеты и были установлены, вернее, подвешены около пограничных постов мьянманцев, чтобы часовые могли сигнализировать о приближении неприятеля.

Звуки калатета – низкие и гулкие. Именно поэтому они не уходят вверх, как звон колокола, а стелются по земле, огибая рельеф местности. Они слышны везде, а это особено важно, если нужно предупредить людей об опасности. Как правило, на далеких от границы территориях Мьянмы калатеты находятся в деревенских монастырях, многие из которых расположены на возвышении, поэтому гулкие звуки ударов «сползают» вниз, а складки рельефа местности естественным образом усиливают их звучание.

Самое главное в калатете – это подбор древесины. Дерево должно быть сухим, но при этом не потрескавшимся – это главное требование. Некоторые породы сухого дерева в Мьянме хорошо резонируют и проводят звук. Для достижения лучшего эффекта мастера выдалбливают в бревне дупла с внутренними полостями, которые служат чем-то вроде звукоусилительной техники; тот, кто пробовал кричать в сводчатых пещерах, поймет, о чем я. Иногда калатеты украшают деревянными узорами: тогда, помимо функционального предназначения, он становится еще и элементом декора монастыря. Между прочим, техника резьбы на калатете – тоже специальная. Известно, что выступающие части препятствуют резонированию звука и глушат его. Поэтому узор должен быть «рупорообразным», с конусовидными и желобовидными углублениями.

Еще одна характерная особенность калатета – с возрастом он становится только лучше. Дерево становится более сухим, более монолитным (многие мьянманские бревна со временем приобретают почти каменную твердость, и в них проблематично забить гвоздь), а это дает громкий «сочный» звук, сопровождаемый долгим гулом. Именно поэтому по калатету вполне можно судить о древности монастыря. А если звук калатета слышен на большом расстоянии, местные жители им гордятся. Бирманцы рассказывают, что когда они посещают родственников в соседней деревне и слышат доносящиеся издалека звуки «родного» калатета, а у каждого калатета, как и у каждого колокола, свой неповторимый узнаваемый звук, сердца их наполняются гордостью. Нередко удары в калатет – повод для обсуждения и спора, в какой деревне он звонче и мощнее.

Изначальное повседневное предназначение калатета, впрочем, не было связано с информированием населения о приближении врагов. Простенькие калатеты, подвешенные на деревьях возле края рисовых полей, служили для отпугивания птиц; такие калатеты имеют и другое название – «он моун». Перемещаться по залитому водой рисовому полю с вязкой илистой почвой всегда очень проблематично, и если бирманец видел севших на поле птиц, он не делал попыток побежать к ним и разогнать, а просто брал в руку дубинку и бил в калатет.

Другое предназначение калатета – регулирование жизни в монастыре. Там, где монахов много, калатет играет роль будильника: удары примерно между 4 и 5 часами утра означают, что монахам пора просыпаться. Следующий удар калатета – приглашение на утреннюю трапезу. Еще один удар звучит около 11 часов утра – это сигнал о готовности обеда для монахов, последнего в этот день приема пищи, поскольку после полудня монахи не должны есть.

Сигналы калатета – это повод и для деревенских жителей просыпаться и приниматься за работу. Около 5 часов утра они разжигают огонь, и до 8–9 часов, когда монахи приходят в деревню за пожертвованной им едой, у деревенских жителей есть время приготовить для них рис и карри. Так что звуками монастырского калатета монахи ненавязчиво напоминают деревенским жителям о своем существовании. Примерно в 7–8 часов начинает работу утренний деревенский рынок, и тот, кто встает с ударом калатета, как раз имеет достаточно времени, чтобы приготовить товар для продажи.

Как показывает практика, калатет – инструмент более точный, чем деревенские петухи. Петухи начинают орать примерно в три часа ночи и периодически оглашают окрестности своим кукареканьем до шести утра, – пока не взойдет солнце. А утренние удары калатета всегда привязаны к более точному времени. В деревнях, где до относительно недавнего времени не у всех жителей были будильники, звуки калатета служили точкой отсчета нового дня. А в сыром утреннем воздухе они слышны наиболее далеко.

Вопрос о том, как отличить обычные звуки калатета, например, утренние удары, говорящие о том, что пора просыпаться, от сигнала тревоги или общего сбора жителей деревни по какому-либо неотложному поводу, решается очень просто. При чрезвычайных событиях, например, при пожаре, в калатет ударяют много раз и довольно часто. Обычные же сигналы калатета, как правило, одиночные, реже – двойные, с долгой паузой.

Сегодня в крупных городах многие монастыри до сих пор имеют калатеты. Тем не менее, их тут уже не используют: у всех есть часы, а для оповещения населения существуют иные средства. Туристы часто проходят мимо висящего на перекладине бревна, не обращая на него внимания. А между тем, именно место, где висит калатет, когда-то было тем самым местом встреч, куда сбегались монахи и местные жители в случае чрезвычайных обстоятельств. Лишь в деревенских монастырях и около рисовых полей калатеты до сих пор используются по прямому назначению.

 

«Рубиновые губки», или Искусство жевания бетеля

В XIX веке к бирманской королеве (кажется, это была та самая Супаялат, жена Тибо, которая упомянута в «Road to Mandalay» Киплинга) привели британских торговцев. Их подарки настолько понравились королеве, что она лично открыла свою коробочку для бетеля, взяла лист, положила на него все ингредиенты, свернула и предложила торговцам пожевать. То ли руки у королевы были грязные, то ли британцы не поняли, чего от них хотят, но королевского подарка они не оценили. Удивленно посмотрев на свернутые конвертиками листики, они сунули их в карманы штанов и откланялись, оставив королеву в недоумении. Для ее подданных такое счастье – чтобы для них сделала бетель и предложила из своих рук королева – было бы целью всей их жизни. Они бы долго жевали, не выплевывая, этот бетель и потом остаток жизни не мыли бы рот.

К мьянманскому бетелю европейцы обычно относятся так же, как они относятся к жевательной резинке. Жвачка для них – это либо обыденность, как для многих американцев, либо свидетельство дурного воспитания, как для многих европейцев. Поэтому бетель ставится именно в этот же ряд, просто как привычка, иногда – дурная. Европейцы удивляются, когда узнают, что еще совсем недавно в каждой уважающей семье обязана была быть на почетном месте коробочка для бетеля, металлическая, деревянная или лаковая, из которой хозяин или хозяйка самолично смешивали ингредиенты, заворачивали в лист и подавали почетным гостям. Если в России подавали гостям хлеб-соль, то в Бирме – бетель, толстые сигары и маринованные листья чая.

Кстати, многие бирманцы искренне уверены, что англичане изобрели жевательную резинку, именно насмотревшись на то, как в Азии жуют бетель. Бетель способствует слюноотделению и пищеварению, поэтому есть в Мьянме такие доктора, которые даже рекомендуют некоторым пациентам пожевать его в небольшом количестве после еды. Этим они мало отличаются от ряженых стоматологов, которые потрясают пачками жевательной резинки в рекламных роликах на экранах телевизоров.

Листья бетеля (кустарника Piper betle) издавна считались возбуждающим средством и освежителем дыхания. В аювердической медицине их используют как афродизиак, ими лечат головные боли, артриты и боли в суставах. В странах Юго-Восточной Азии их также используют при зубной боли. Мьянманцы искренне уверены, что если находиться в жаркий день среди кустарников бетеля, будешь ощущать прохладу.

В Мьянме листья бетеля жуют вместе с известью и толчеными кусочками орешков пальмы катеху (арека, Areca cathecu), которую во многих источниках именуют «betel nut», хотя никакого отношения эти орешки к деревьям бетеля не имеют. В книгах пишут, что эти орешки содержат алкалоид ареколин, который стимулирует слюноотделение, окрашивая слюну в красный цвет, и сам является возбуждающим средством. Также отмечается, что «известь используется для того, чтобы сохранить активные вещества в форме свободного основания, позволяя им проникнуть в кровеносную систему сублингвально», хотя в других источниках пишут, что известь нужна для улучшения вкуса – гашения содержащейся в листьях и в соке лайма кислоты. Вот, пожалуй, и вся научная информация про бетель.

Бетель как порция для жевания, а не как дерево, по-бирмански называется «кунья». Рабочее место продавца куньи, который сам изготавливает жевательную смесь, обычно похоже на самодельную трибуну для выступления. Вдоль бортиков этой трибуны стоят старые жестяные баночки с разными ингредиентами, добавками и наполнителями для жевательной смеси. Здесь же – большой сосуд с раствором извести, из которого торчит ручка от кисточки. А в углу этого пространства – стопка широких округлых сине-зеленых листьев бетеля. Продавец раскладывает их в несколько рядов на поверхности трибуны, и дальше начинается священнодействие – смазывание известью и добавление ингредиентов из баночек. Они укладываются маленькими щепотками по центру каждого из разложенных листочков, начиная с мелко истолченных кусочков ореха катеху и заканчивая особенно изысканными ароматическими добавками. Затем зеленый листок сворачивается маленьким изящным конвертиком и передается заказчику. При желании продавец упакует товар в маленький целлофановый пакетик, если, например, покупатель захочет пожевать бетель дома.

Самое главное правило – жевательная смесь готовится непосредственно перед употреблением, и заказчик держит процесс под своим контролем, указывая продавцу, какого из ингредиентов положить побольше, а какой не нужно класть вообще.

Вкус куньи – на любителя. Листок и лайм освежают полость рта, а растертый орех обладает терпко-вяжущим вкусом. Анис и прочие ингредиенты придают свой аромат. В общем, на взгляд европейцев, кайфа мало. Тем не менее, один мой хороший знакомый, родившийся и выросший в Бирме, но уже давно живущий в России, объясняет отношение мьянманцев к бетелю так:

«Бетель – не конфета, чтобы сразу и всем понравиться. Разве водку можно назвать вкусной? А ведь она является популярным напитком не только для россиян. Для человека, никогда не пробовавшего крепкого алкоголя, первый глоток водки может вызвать только дикий ужас. Точно так же с бетелем. Его жуют не из-за его вкуса. Это намного сложнее и глубже.

Ещё один важный момент. Каждый человек заказывает или сам готовит себе бетель индивидуально. Из многих-многих десятков и сотен ингредиентов он берет только то, что хочет, и только в той пропорции, какая ему нравится. У каждого есть свой продавец бетеля, который знает именно его «формулу». Даже стандартных вариантов бетеля может быть несколько – нежный, сладкий, простой, крепкий, с мятой, с табаком…

Если уж иностранец решил понять прелести бетеля, то надо, как в случае с водкой, переждать первое, возможно, не самое приятное ощущение, но при этом старательно жевать и обязательно выплюнуть первую образовавшуюся обильную слюну. А вот после этого можно жевать дальше, глотать слюну и пытаться понять вкус. И если вам правильно подобрали бетель, то совсем скоро вы начнете на самом деле чувствовать кайф от этого процесса. Но поймать свой «рецепт» не так-то просто».

Таково мнение моего хорошего знакомого, и у меня нет оснований ему не доверять. Просто констатирую факт: бирманцы жевать бетель любят. Сказывается ли пример предыдущих поколений, или человек сознательно использует бетель как элемент имиджа, сказать трудно. По крайней мере, терпкий аромат, которым пропитывается тело постоянно жующего бетель человека, многим бирманцам кажется приятным. А жевание бетеля в процессе общения позволяет не сразу давать ответ и подумать, прежде чем сформулировать мысль. Более образованные бирманцы говорят, что в поэтическом творчестве отражен такой факт как прекрасные рубиновые губы жующих кунью девушек; на взгляд европейцев это выглядит, наоборот, ужасно – я уже написал о красной слюне жевальщиков.

Есть и другая причина жевания бетеля. Друзья-мьянманцы без проблем предложат вам «правильный бетель» – проще говоря, бетель с увеличенным количеством натуральных тонизирующих добавок. Многих постоянных жевальщиков «правильного бетеля» можно узнать по красным глазам и несколько эйфорической реакции на происходящее вокруг. Кстати, таких людей очень много среди янгонских таксистов и кондукторов автобусов. Сами мьянманцы говорят, что у человека всегда есть выбор, если он вынужден не спать ночью – либо пить кофе, либо есть мохингу, либо жевать такой бетель.

В храмах и других местах для жующих бетель установлены специальные урны с песком. В автобусах люди, привыкшие жевать бетель, обычно вооружаются в дорогу пластиковыми пакетами, куда сплевываются пережеванные остатки. Кондукторы ведут себя более свободно и плюют прямо из окон автобуса, потом споласкивают рот водой из бутылки, заткнутой за поручень, и снова плюют. На остановках к автобусу могут подойти торговцы бетелем и предложить желающим новую дозу. В кинотеатрах люди иногда тоже сидят с пакетами и бутылками с водой. Видимо, жевание бетеля помогает лучшему восприятию фильма.

Если мьянманец идет по улице и хочет сплюнуть бетель, обычно он использует придорожную канаву, ствол дерева или угол какой-нибудь постройки. Углы многих янгонских домов покрыты следами от плевания бетелем сотен человек. Надо сказать, что многолетний опыт помогает им плевать в дырки на асфальте очень метко.

Между прочим, эта привычка мьянманцев уже была использована в политическом пиаре. Когда где-то собирается и долго стоит толпа, асфальт после нее всегда такой, как будто на нем шли ожесточенные бои с членовредительством и кровопролитием. А когда в толпе рвется сандалия, например, если на нее случайно наступает сосед, мьянманец обычно скидывает обе и идет домой босиком, а сандалии валяются на тротуаре. Так вот, после известных янгонских демонстраций почти два года назад мир по каналам западных информагентств обошла фотография, сделанная ушлым репортером: брошенная после ухода толпы сандалия, покрытая какими-то кровавыми с виду ошметками. Любой человек, не знающий Мьянмы, даст волю фантазии, ужаснется и содрогнется при виде этой картинки, которая подавалась обычно в многозначительном разделе «Без комментариев». Так делается пиар, и так делаются сенсации…

Сегодня в мьянманском обществе существуют две точки зрения на бетель. Первая – что жевать его неприлично, и это позорит страну в глазах иностранцев. Именно поэтому в более или менее солидных офисах, в том числе и на госслужбе, в рабочее время жевать бетель запрещено; чиновников в массовом порядке агитируют переходить на кофе, дающий схожие ощущения. Поэтому если вам в мьянманском офисе предложат традиционный для Мьянмы кофе со сгущенным молоком, знайте, что еще несколько десятилетий назад на месте этого кофе был бы бетель.

Другая точка зрения состоит в том, что бетель – такая же составляющая мьянманской жизни как юбки-лоунджи или тюрбан гаунг-баунг. Согласно этой точке зрения, жевать можно и нужно, правда, не выходя за рамки приличия, то есть, не плевать где попало и не создавать проблем окружающим. Иностранцы жуют жвачку, а мьянманцы жуют кунью, и неизвестно еще, что полезнее.

Тут, правда, есть одна проблема. Я уже говорил о терпком аромате и о красных губах. Скажу еще и про зубы. При многолетнем держании во рту порций бетеля страдают десны: они «уходят» вверх, обнажая основание зубов. В этом основании, где эмаль особенно хрупкая, она начинает портиться. Поэтому зубы бетельщика со стажем, если они еще остались, представляют собой довольно страшное зрелище: истонченные у основания, длинные из-за скукожившейся десны и потемневшие от агрессивной среды, которой является бетель. Кстати, рак полости рта у жевальщиков бетеля – тоже не редкость.

Именно поэтому сегодня все больше и больше образованных мьянманцев в крупных городах отказываются от этой привычки. Фактически у обеспеченных и образованных слоев населения, а также у людей, призванных быть «лицом страны», эта привычка постепенно сходит на нет. В крупных городах это уже заметно: по крайней мере, здесь жуют бетель не так массово, как, скажем, лет десять назад. Провинцию, где живет основная часть населения страны, эти веяния пока не коснулись.

 

Веревочки на домах…

В Янгоне существует несколько типов жилищ: от отдельно стоящих больших частных домов в Золотой долине, местной Рублевке, в окнах которых видны свисающие с потолков на несколько метров хрустальные люстры, до навесов во дворах домов и плетеных из бамбука сараев, где тоже живут люди.

Посередине между этими двумя крайностями находится два типа жилищ – хаузинги и кондоминиумы.

Хаузинги – это микрорайоны из строений типа советских хрущевок со всеми их атрибутами и присущей им обшарпанностью. Кондоминиумы – как правило, более новые жилые комплексы с более цивилизованным внешним видом и неким джентльменским набором опций для жильцов типа исправного лифта, охраны, паркинга.

В хаузингах двери подъездов обычно нараспашку: в лучшем случае они имеют решетку, которая запирается на ночь. Именно поэтому практически каждая квартира имеет свою внешнюю решетчатую дверь. В кондоминиумах обычно имеется охрана, задача которой – следить за тем, чтобы в подъезды не входили подозрительные личности. Решетчатые двери есть и тут: они, как правило, более навороченные, чем в хаузингах, а иногда представляют собой решетчатые клетки, выйдя в которые из входных дверей, хозяева могут побеседовать с гостем, не беспокоясь о своей безопасности.

Но не все гости доходят до квартир. В хаузингах, как правило, нет лифтов, и нужно карабкаться наверх по высоким и узким ступенькам, а для экономии пространства в домах даунтауна лестницы особенно крутые. В кондоминиумах не всех пустит охрана, а те, кого пустит, должны долго ждать лифт для поездки на нужный этаж. В любом случае поход от улицы до квартиры потребует времени и затрат энергии.

Именно поэтому для удобства жителей домов и их гостей в Янгоне издавна существует система коммуникаций в виде веревочек. Они свисают с балконов и окон домов на улицу, и обычно многоэтажные дома покрыты ими как густой паутиной.

Поскольку веревочек много, и висят они со всех этажей, каждый хозяин стремится придать своей веревочке максимум индивидуальности, чтобы она была максимально опознаваема, и за нее никто не дергал по ошибке. Веревочки, например, могут быть разных цветов. Они также могут различаться тем, что на них подвешено: это может быть, например, гайка в роли грузила или большой канцелярский зажим. Наконец, они могут оканчиваться табличкой с конкретным указанием, на какой этаж или в какую квартиру они ведут.

Наверху к веревочке привязан колокольчик. Излишне говорить, что при отключенном электричестве это – самый надежный способ связи с внешним миром.

Вот, например, для каких добрых дел может использоваться эта веревочка.

Во-первых, для того чтобы помочь друзьям войти в дом. Домофонов в мьянманских хаузингах нет, а решетчатая дверь подъезда может быть закрыта на ключ. В этом случае приходящие друзья дергают за веревочку, и по этой же веревочке хозяин спускает им ключ от подъезда. Забывшая ключи хозяйка также будет дергать за веревочку вместо громкого исполнения под балконом песенки «Ох козлятушки, вы, ребятушки».

Во-вторых, для того, чтобы просто оповестить жителей дома о своем приходе. Например, к хозяину квартиры с веревочкой пришел друг, чтобы пригласить его спуститься вниз и выпить пару кружек пива в местном кафе, или сына хозяина друзья зовут на прогулку. Соседка может пригласить подругу вместе посплетничать внизу. Водитель машины, приехавшей за начальником, может оповестить о том, что карета подана. Для этого не надо орать, стоя под балконом, нужно просто подергать за веревочку.

В-третьих, хозяйка, купившая на рынке продукты и намеревающаяся еще пойти в магазин, может отправить уже сделанные покупки на веревочке домой без необходимости карабкаться на свой этаж по лестнице. Она также может попросить спустить ей на веревочке еще денег, если не рассчитала свои расходы.

В-четвертых, веревочки призваны облегчить нелегкий труд почтальона и разносчика газет. Обычно таким образом наверх поднимаются конверты и газеты, а вниз при необходимости опускаются деньги, прицепленные на зажим.

В-пятых, веревочки служат для связи продавцов и покупателей. Обычно хозяйки договариваются с продавцами, которые каждое утро катают тележки с товаром мимо их домов, о том, что они готовы купить свежее мясо, рыбу или другие продукты; опять же, это актуально при отключенном электричестве и неработающем холодильнике. Продавцы по пути на рынок уже знают, за какие веревочки дергать, чтобы облегчить себе тележку.

Единственное, что не поощряется – это дергание веревочки без цели. Конечно, можно потом оправдаться, что это ты так хотел сказать «Какое счастье, что есть на свете Карлсон!». Но боюсь, что это оправдание не будет принято с восторгом. И чтобы исключить подобные детские шуточки, веревочки обычно оканчиваются на довольно «взрослом» расстоянии от земли.

 

Мьянманский айпад

В каменном веке жизнь школьников была, несомненно, куда более тяжелой, чем сейчас. Можно легко себе представить, что во время уроков перед ними стояли гранитные глыбы, на которых они рубилами выбивали текст контрольной работы. В эффективности этого метода обучения сомневаться не приходится: каждое исправление ошибки в высеченном на камне тексте было связно с адским трудом и запоминалось надолго. А еще, наверное, школьникам в то время наверняка задавали домашние задания, и их, выбитых на каменных глыбах, надо было тащить или катить в школу… В общем, налицо наглядный аргумент в пользу научно-технического прогресса.

Но старое – не всегда плохо. По крайней мере, так обстоят дела в Мьянме. Здесь технологии каменного века до сих пор довольно широко применяются в начальной школе, а если они и сдают свои позиции, то крайне медленно.

Школьники Мьянмы испокон веков во время уроков делали записи на каменных пластинах-«таблетках». Пластины делались из темного слоистого сланца, который до сих пор добывается в шахтах на острове Белу возле Моламьяйна, столицы юго-восточного штата Мон. Там, в горах Мудон, постепенно сложилась целая индустрия со своими технологиями и правилами. По понятным причинам процесс производства сланцевых пластин носит сезонный характер, и его пик приходится на время перед началом учебного года: школьные каникулы в Мьянме длятся три месяца – март, апрель и май, а учебный год начинается с июня.

Состоящий из множества слоев сланец легко разделяется на довольно тонкие пластины. Для расщепления большого камня достаточно просто нанести точный удар сверху параллельно слоям. Затем полученные таким образом тонкие каменные пластины режутся на прямоугольники размером с большую книгу и полируются. Когда поверхность становится идеально ровной и гладкой, камень помещают в деревянную рамку. Кстати, дерево тоже нужно тщательно отполировать и стесать углы, чтобы школьникам было удобно этим приспособлением пользоваться, и они ненароком не поранились или не посадили занозу.

Если проводить современные аналоги, то устройство получается похожим на монитор компьютера. Сходство дополняет еще и цвет камня: он темно-серый, близкий к черному.

Эта гладкая сланцевая пластинка в рамке называется по-мьянмански «чаук-тин-боун». Пишут, вернее, царапают по ней чем-то вроде карандаша – шестигранного монолитного каменного грифеля чуть толще сигареты с металлическим колпачком сверху: все знают привычку школьников кусать и грызть ручки, а в случае с каменным стержнем последствия этой привычки могут быть куда более печальными. Этот цельнокаменный «карандаш» называется «чаук-тан».

Инструкция по применению очень проста. Легким движением руки школьник наносит грифелем на каменную пластину буквы, цифры и изображения. Смотрится это, кстати, очень красиво: чаук-тан оставляет на поверхности камня микроцарапины, тут же заполняя их своими микрочастицами, которые, раскрошившись, меняют цвет на более светлый; то есть сам процесс письма – реализация нанотехнологий в чистом виде. Поскольку камень немного прозрачный, создается впечатление объемности написанного: светло-серые ровные и четкие буквы словно парят в воздухе. Единственное, что портит впечатление от процесса – это противный скрип, который получается от трения камня о камень.

Стирается написанный текст тоже очень просто – немного увлажненной тряпкой: в ход обычно идут куски старых юбок, которых навалом в любой семье. Иногда школьники просто плюют на камень, а потом пускают в ход подол своей зеленой школьной юбки.

Это нехитрое приспособление на протяжении столетий заменяло в мьянманских школах рабочие тетради. Бумага на территории Мьянмы в прежние времена всегда была дорогой, а потом, при социализме, вообще стала дефицитом. До самого последнего времени все мьянманские школьные учебники издавались на коричневатой оберточной бумаге скверного качества, а полиграфия вызывала только слезы. Особенно это было заметно на самых патриотических картинках, когда, например, авторы изображали строй солдат, марширующих с огромным мьянманским флагом. Цветоделение обычно было сделано так, что цветные головы солдат висели в воздухе отдельно от их силуэтов, а цвета мьянманского флага вообще шпалами разбегались по разным частям картинки. В этой ситуации рассуждать о каких-то тетрадях и рабочих прописях было бы просто издевательством над здравым смыслом.

Но даже когда в последние пару десятилетий тетрадей стало в избытке, каменные пластины не торопились покидать рюкзаки и сумки школьников. Виной тому – традиционный консерватизм педагогов, который характерен не только для Мьянмы. Например, когда я начинал учиться в советской школе, шариковые ручки были уже давно в ходу, но учителя начальных классов были искренне уверены, что начинать упражнения в чистописании нужно только пером: тогда выработается красивый почерк. Именно поэтому свой первый год в школе я проходил с чернильной авторучкой.

Подобные идеи по отношению к сланцевым пластинам разделяют и мьянманские педагоги. Они уверены, что без чаук-тин-боуна никак не обойтись. И если в старших классах тетради уже давно вытеснили камень, то в начальной школе (в большинстве школ – примерно до 4 класса) все уроки до сих пор идут с использованием сланцевой пластины; хотя в последние годы в городских школах бумажные тетради наконец начали свое победное шествие и в начальных классах. Но те молодые мьянманцы, которые сейчас заканчивают среднюю школу, практически все поголовно прошли через этап сланцевой пластины.

В силу специфики мьянманского образования, построенного на зубрежке и многократной отработке навыков, выработка умения красиво писать – немаловажная часть процесса обучения. О школах часто судят не по тому, насколько умными выходят оттуда ученики, а по их умению красиво писать. Мьянманские буквы должны быть идеально круглыми, и именно для многократной отработки этого навыка каменная пластина подходит как нельзя лучше. Для удобства выработки почерка на поверхности камня могут быть ножом или шилом процарапаны горизонтальные линии, хотя это делается не всегда – с ними писать менее удобно, потому что грифель об них спотыкается. Интересно, что привычка прочерчивать горизонтальные линии перед тем, как написать даже самый нехитрый текст, остается со школьных времен в крови у многих мьянманцев. В доме одной моей знакомой все коробочки и баночки снабжены ярлыками – наклеенными на них маленькими квадратными кусочками бумаги. Перед тем, как написать на этом ярлыке название содержимого коробки или банки, как правило, всего одно слово, хозяйка аккуратно прочерчивает карандашом на бумажках по две горизонтальные линии.

Официальных соревнований между школами по красоте почерка в Мьянме нет. Но школы, где ученики пишут идеально круглые и красивые буквы, обычно ставятся в пример. А поскольку буквы на каменной пластинке обычно более крупные, чем на бумаге, и видны издалека, учитель всегда может похвалить ученика, показав образцы его каллиграфии всему классу.

Понятно, что на школьника, помимо выполнения обычного домашнего задания, накладывается еще и обязанность заточить дома каменные грифели. Точится грифель, кстати, очень просто – о любой твердый и шершавый камень. И часто школьные учителя ругают школьников примерно такими словами: «Ах ты, лентяй и разгильдяй! Ты даже не удосужился дома наточить свой чаук-тан!».

В силу того, что чаук-тин-боун – вещь прочная, порой один и то же камень используют не только старшие и младшие братья, но и разные поколения одной и той же семьи. Больше того, сланцевая пластина «секонд хенд» по своим потребительским качествам ценится больше, чем новая. На новой, хотя она и прошла полировку, все равно после высыхания появляется белесоватый налет. Старые же – идеально гладкие, с тусклым внутренним блеском. Кроме того, деревянная рамка на бывшем в употреблении чаук-тин-боуне тоже проходит через множество хватаний руками и становится идеально ровной и гладкой.

В деревнях Мьянмы, где люди часто живут натуральным хозяйством, и деньги – вещь довольно экзотическая, немаловажную роль играет фактор цены. Одна сланцевая «таблетка» в зависимости от качества и отделки стоит в розницу от 800 до 1000 кьят (т. е. 30–35 рублей), и она может послужить многим хозяевам на протяжении десятилетий. Часто спонсоры из числа более зажиточных семей перед началом учебного года покупают чаук-тин-боуны сразу для всех первоклассников своей деревни. Упаковка с десятью грифелями стоит 500 кьят, и хватает их довольно надолго. Именно поэтому можно уверенно предсказать, что в деревенских школах чаук-тин-боун уйдет в историю еще очень не скоро.

Если раньше мьянманцы были убеждены, что на лысине у М.С. Горбачева изображена карта Мьянмы, то теперь с не меньшей искренностью они утверждают, что Стив Джобс смог додуматься до изобретения айпада только после того, как какой-то друг привез ему из Мьянмы чаук-тин-боун и рассказал, как и для чего его используют в мьянманской школе.

Хотя кто его знает, вдруг оно на самом деле было именно так.

 

Чинлон

Конечно, в сегодняшней Мьянме, как и во многих других странах, популярен футбол. Но эта игра требует больших полей и определенного числа участников. А главное, соревновательный дух футбола вытесняет другую составляющую игры – виртуозное искусство владения мячом. В футболе это – средство достижения победы, а не самоцель.

Эти минусы футбола отсутствуют в совсем другой традиционной мьянманской игре, которая называется «чинлон». Для чинлона не требуется большое поле: достаточно относительно ровного пятачка, на котором могли бы встать в круг несколько человек. Участников может быть сколько угодно: если их много, то образуется несколько кругов игроков. А главное – никто ни с кем не соревнуется. Вернее так: каждый соревнуется с другими по степени виртуозности владения мячом. Это не игра в нашем понимании этого слова, потому что здесь победа не достигается ценой поражения других. Если ты упустил мяч, и он упал на землю – это не значит, что ты проиграл. У тебя есть шанс в следующий раз повторить то же самое движение и доказать, что ты можешь его выполнять успешно. Ты соревнуешься прежде всего с самим собой.

Суть игры проста. Несколько человек, обычно 6, становятся в круг диаметром примерно 22 фута (6,7 метра). Их задача – подкидывать в воздух и перекидывать друг другу тростниковый мяч. При этом мяч не должен падать на землю, и его нельзя отбивать руками. Существует шесть точек тела, которыми можно отбивать мяч: носок, пятка, подошва, нога ниже колена (как передняя, так и задняя часть), колен. Некоторые говорят, что допустимо отбивать мяч плечами и даже головой. Движения в чинлоне (а мяч можно отбить двумястами разными способами) имеют свои названия, и некоторые из них применяются в мьянманских танцах и боевых искусствах. Игрок не стоит на месте, а делает различные движения не только ногами, но и корпусом, иногда даже поворачиваясь вокруг своей оси.

Достоверно известно, что чинлон существовал уже в эпоху Пью, в VII веке нашей эры. При раскопке пагоды того периода недалеко от городка Мхьо Са в округе Пьи археологи обнаружили под развалинами стен серебряный шар, имитирующий тростниковый мячик. Кстати, раньше мячик изготавливался еще и из волокон пальмовых листьев или из стеблей бамбука, но впоследствии тростник вытеснил эти материалы.

Сухие ленты из тростниковых стеблей переплетаются по кругу крест-накрест, и получается мяч в том виде, в каком его можно увидеть в Мьянме. Сухой тростник, кажется, идеально подходит для мяча. Если вы попытаетесь стукнуть этим мячом о землю или об асфальт, как в баскетболе, он отскочит очень невысоко. Зато он удивительно легко пружинит от мышц и кожи игроков. А кроме того, мяч в игре издает неповторимое сухое потрескивание, которое считается одним из элементов эстетического восприятия чинлона.

Мысль о чинлоне возникает у мьянманцев тогда, когда они чего-то ждут или просто ищут, чем заняться. В обеденные перерывы и после работы во дворах домов собираются компании молодых людей, которые, завернув свои юбки-пасо так, что они превращаются в коротенькие шортики, с упоением играют в чинлон. Еще одна положительная черта чинлона – здесь нет, как в футболе, определенных правилами временных промежутков. В чинлон можно играть пять минут, а можно – час. Кстати, я всегда удивляюсь тому, что мьянманцы особенно любят играть в чинлон под проливным дождем.

На улицах в чинлон играют в основном молодые парни. Для них это активный отдых. Правда, иногда у образованных или богатых мьянманцев проскальзывает несколько пренебрежительное отношение к чинлону, который называют игрой таксистов, ждущих клиентов, или официантов чайных во время обеденного перерыва. Все это так, но очень многие из тех, кто говорит о чинлоне подобные слова, сами с удовольствием в него играют. Я не раз видел, как во дворах богатых домов в Шветанджаре (янгонской Рублевке) молодые члены живущих там семейств азартно предаются этой игре.

Но если для мужчин чинлон – это все-таки спортивная игра, то для женщин чинлон постепенно превратился в искусство. И здесь они достигли таких успехов, которые сильному полу и не снились.

В Мьянме периодически проходят индивидуальные конкурсы по чинлону. Чтобы было понятнее, скажу, что это – фактически вид художественной гимнастики, а поэтому упражнения с мячом больше похожи на танец, чем на спортивные упражнения. Девушки выступают с одним или нескольким мячиками, в то же время показывая упражнения с вращающимися вокруг рук и головы обручами и играя с зажатыми в ладони лентами. Иногда они при этом стоят на ребре кирпича или на верхушке бутылки из стекла. Одно резкое и неверное движение – и бутылка может разбиться, поранив ногу выступающей девушки.

Сложно уследить за каждым движением чинлонистки. Невозможно представить, чтобы человек в один момент времени делал столько разнообразных движений. Кстати, многие иностранцы думают даже, что в туфельках и под кожей на коленках у девушки вставлены металлические пластинки, а в мяче – магнит. Иначе не получается логически объяснить, как мяч может настолько четко прилетать туда, куда надо. Мьянманцы очень обижаются на эти выдумки. Они говорят, что точность владения мячом – это результат длительных тренировок, и мьянманцы никогда не опустились бы до подобного обмана. Этому поневоле веришь, когда узнаешь, что высшим классом игрока в чинлон считается игра вслепую, когда не смотришь на мяч, а отбиваешь его, ориентируясь исключительно на звук.

А одним из кульминационных моментов выступлений девушек-чинлонисток становится работа с мячами, в которых помещены горящие плошки с маслом. Здесь от девушки требуется не только удерживать мяч в воздухе, но и делать так, чтобы он не крутился, иначе плошка внутри опрокинется. А если при этом девушка делает еще и упражнение с горящими кольцами, хватая и подкидывая их настолько быстро, что не успевает обжечься, то приходится следить и за тем, чтобы огонь случайно не перекинулся на волосы. Поэтому от чинлонистки требуется не только изящество, грация и упорство в многолетнем овладении сложной техникой чинлона, но еще и изрядное мужество.

Раньше чинлон был составной частью праздников в пагодах или, хотя европейцу это кажется странным, церемонии похорон монаха. В старые времена соревнования во время праздников в пагодах проходили между множеством команд, часто – в сопровождении живого оркестра, который музыкой выделял удары по мячу. Иногда участники соревновались в правильности и красоте исполнения какого-то одного движения в чинлоне: в этом случае название этого движения предварительно объявлялось зрителям. Тем не менее, постепенно чинлон вышел на улицы и стал неотъемлемым атрибутом повседневной городской жизни, причем не только в Мьянме, но и в нескольких соседних с ней странах под другими названиями. Хотя по общему признанию, именно мьянманский чинлон среди подобных ему игр отличается наибольшей сложностью, мастерством и виртуозностью.

 

«В городе полночь!»

Иностранцы этого обычно не слышат: в гостиницах окна задраены наглухо, чтобы не терялся холод от кондиционера, поэтому в номера не долетают звуки янгонских улиц. Зато те янгонцы, у кого окна открыты настежь, в вечернее и ночное время всегда слышат, как каждый час где-то недалеко от их домов раздается стук железа о железо. И если лень смотреть на часы, они в полусне считают глухие удары: один, два, три, четыре… Четыре часа ночи. Еще спать да спать.

С разницей в несколько минут, у кого как идут часы, такой же стук раздается практически во всех тауншипах Янгона. Выражаясь современным языком, это можно было бы назвать флэш-мобом, если бы этому флэш-мобу не было по крайней мере несколько сотен лет.

Человек, стучащий каждый час железякой по железяке, – это наблюдатель за тем, не поднимаются ли от окрестных домов клубы дыма, и не начался ли где поблизости пожар. Так его должность и переводится с бирманского. С ноября по апрель на территории Мьянмы почти не бывает дождей, а начиная с марта солнце палит беспощадно. В это время пожары – не редкость, а ночью, когда бывает хоть какая-то прохлада, люди спят особенно крепко.

Как написано в Википедии, пожар – неуправляемое, несанкционированное горение веществ, материалов и газовоздушных смесей вне специального очага, приносящее значительный материальный ущерб. Причин для пожара в Янгоне может быть масса, и с древних времен они все прибавляются и прибавляются: например, еще несколько десятилетий назад никто не подозревал, во что может превратиться дом, если в нем окажется газовый баллон с дырявым шлангом, ведь централизованного газоснабжения в Янгоне нет, а электричество для приготовления пищи в связи с частыми отключениями – вещь ненадежная. Для того, чтобы увидеть ночью несанкционированное горение и поднять тревогу, как раз и нужен бодрствующий человек.

Такой человек обычно выбирается из числа неработающих пенсионеров, особенно из тех, кто может спать жарким днем. Ночью он садится на свое рабочее место, откуда более или менее хорошо просматривается окружающее пространство, и бдительно обозревает окрестности. Сидеть и часами обозревать окрестности – это в духе простого мьянманца, а здесь к любимому занятию прибавляется еще и социальная реализация.

Вопрос о том, нельзя ли ему сидеть всю ночь тихо, а не колотить по железяке, мьянманцев никогда не смущал. Мне объяснили, что если бы он сидел тихо, окрестные жители думали бы, что он давно сладко спит, а в это время пожар охватывает близлежащие дома, поэтому ему нужно периодически подавать признаки жизни. Причем, объяснение тому, что он отбивает время, а не просто иногда дергает за веревочку с колокольчиком, гениально. Жителям окрестных домов надо знать, что дежурный не только не спит, но и пребывает в здравом уме и трезвой памяти. Издать металлический звук можно просто стукнувшись во сне лбом обо что-то железное. А определенное число ударов говорит о том, что дежурный не только не спит, но и соображает. И удовлетворенные граждане засыпают снова в полной уверенности, что нажитое непосильным трудом добро находится под надежной защитой.

Должность эта – неоплачиваемая. Но заступающего на дежурство обычно снабжают едой на ночь. Иногда окрестные жители подкидывают ему кто мешок риса, кто несколько рыбешек. Это и есть благодарность за бессонные ночи.

Впрочем, в Янгоне такой человек часто все-таки получает зарплату. Например, в том случае, если обязанности ночного дежурного добровольно принимает на себя сторож какой-нибудь автомастерской или строительного объекта. Тогда окрестные обыватели спокойны вдвойне, потому что сторожу спать нельзя не только по причине моральной ответственности, но и согласно должностным инструкциям.

Обычно звуки ударов довольно глухие, как если бы ложкой лупили по пустой алюминиевой кастрюле. Я спросил у знакомых мьянманцев, почему бы не сделать звуки более благозвучными и не привесить, например, колокол. На это мне резонно возразили, что звуки колокола перебудят все окрестности, а глухие удары по металлу не разбудят никого, кто уже спит. Я вспомнил виденную еще в советские времена карикатуру, где по ночному городу идет мужик с огромным барабаном на шее, дубасит по нему и орет «Полночь, товарищи! В городе полночь!», и согласился с такой аргументацией.

Когда в Янгон приходит сезон дождей, тема пожаров сама собой теряет актуальность на полгода. Поэтому дежурные в апреле-мае добивают свои последние удары. Потом они вернутся в свои семьи, будут, как и все нормальные граждане, спать ночами, а днем – нянчить внуков. И ждать октября, когда они снова смогут социально реализоваться в роли ночного дежурного. В конце концов, это так прикольно – лупить каждый час по железяке, зная, что к твоим звукам прислушивается вся округа.

 

Тхамин-чжайн

С наступлением утра сотни тысяч янгонцев отправляются на работу. Они штурмуют городские автобусы и занимают места на деревянных лавках. При всей их непохожести многих объединяет одно общее – блестящий жестяной ланч-бокс в руках.

Этот жестяной ланч-бокс (по-бирмански «тхамин-чжайн») – не уникальное явление для Мьянмы. Его можно увидеть во многих странах Азии, хотя в Мьянме он, на мой взгляд, распространен больше, чем где бы то ни было. Но это не отменяет отношения к нему как к отдельному общественному феномену, который по своей сути значительно сложнее, чем кажется на первый взгляд.

Конструкция «тхамин-чжайна» весьма проста: несколько жестяных чашечек ставятся одна на другую и закрепляются внутри железной рамки с крышкой, защелкой и ручкой наверху. Как следует из его названия («тхамин» – это «сваренный рис» по-бирмански), он предназначен прежде всего для переноски готового к употреблению в пищу риса или какой-то другой пищи, поскольку для многих азиатских стран понятия «рис» и «пища вообще» в языке тождественны. «Тхамин-чжайн» следует отличать от его дедушки – «тхамин-боуна», тоже разновидности ланч-бокса, представляющего собой этакий мини-чемоданчик – одноэтажную прямоугольную коробочку с ручкой. В «тхамин-боунах» повсеместно транспортировали обед с уже смешанными ингредиентами до того, как была изобретена более сложная и многоярусная конструкция – «тхамин-чжайн».

Казалось бы, предназначение ланч-бокса весьма просто: его носят на работу, чтобы не покупать по более дорогой цене обеды в местных кафе. Таким образом мьянманские семьи экономят свой бюджет при довольно скромных зарплатах. Мьянманцы, принесшие обед в ланч-боксах, не отлучаются со своего рабочего места и могут выполнять свои функциональные обязанности одновременно с приемом пищи: именно поэтому руководство многих компаний поощряет такую практику. Тем не менее, замечу, что в солидных компаниях сотрудников все-таки приучают кушать не за своим рабочим столом, а в других помещениях – например, в комнате для переговоров.

Может создаться впечатление, что мьянманцы своими ланч-боксами протестуют против заведений общепита, предпочитая домашнюю пищу ресторанной. Она обычно отличается крайней традиционностью и консерватизмом. Обычно ланч-бокс состоит из трех чашечек. В одну кладется рис, в другую – карри, рыбное или мясное, в третью – вареная зелень или овощи. Для большинства мьянманцев еда – не культ, а средство для продления физического существования. Именно поэтому мьянманские блюда не отличаются эстетизмом и художественными изысками. Раздельные секций «тхамин-чжайна» – гарантия того, что ты сам выберешь наиболее аппетитное для себя соотношение ингредиентов, обеспечив себе наиболее приятный вкус. Это делает еду в ланч-боксах предпочтительней блюд в кафе, где тебе принесут уже готовое месиво.

Но те, кто знает мьянманскую жизнь более глубоко, рано или поздно приходят к выводу о том, что предназначение ланч-бокса несколько иное. На эту мысль наталкивают стройные ряды из десятков почти одинаковых «тхамин-чжайнов» в некоторых мьянманских кафе в предобеденное время. К каждому из них прицеплена бирка. Каждый из них поедет в определенную семью или в определенный офис. Здесь ланч-боксы, как правило, больше по размеру и состоят из пяти чашечек. В Янгоне есть несколько кафе, славящихся своей недорогой и хорошей кухней как на месте, так и на вынос. Именно в них в предобеденное время персонал раскладывает по ланч-боксам еду. Приезжая в дом или офис, официант отдает заполненный ланч-бокс и берет другой, с такой же биркой, но пустой. Он привезет пищу сюда же в этом ланч-боксе завтра.

Это непрерывный процесс, который не останавливается даже в выходные. Стоимость ежедневной развозки ланч-боксов составляет примерно 20 тысяч кьят в месяц; по сегодняшнему курсу это менее 25 долларов. Зато хозяйка не стоит в поте лица у плиты, а семья не тратит деньги на газ, которого, к тому же, многие мьянманцы боятся, потому что знают, что он иногда взрывается. Если в кафе рис и карри сделают лучше и профессиональнее, чем она, зачем издеваться над членами семьи, занимаясь кулинарным экспериментированием? С другой стороны, затраты на пищу в ланч-боксах – гораздо ниже, чем оплата труда нанятой кухарки. Получается, что ланч-боксы отнюдь не способствуют победе домашней пищи над общепитом, а зачастую наоборот, позволяют учесть все преимущества обеда в домашней столовой, который при этом мастерски приготовлен виртуозами из кафе.

Ланч-боксы, привезенные в офис из кафе, или принесенные сотрудниками из дома, играют свою важную роль в сплочении коллектива. В Мьянме в ходу публичное поедание пищи, сопровождаемое обменом сплетнями с коллегой, тогда как русский человек предпочитает выбрать укромный уголок и там молча пообедать: вспомните вбитое с детского сада «Когда я ем – я глух и нем!». Строго отведенного на прием пищи времени может и не быть: в правительственных учреждениях, например, ланч-боксы стоят прямо на столах, среди важных бумаг для министров, и как только чувство голода призовет к действиям, ланч-боксы будут открыты. Именно поэтому министры часто получают на подпись бумаги с жирными пятнами, но на это тут просто не принято обращать внимание, поскольку у многих руководителей министерств у самих стоят на столах ланч-боксы и термосы.

Мьянманцы съедают содержимое ланч-бокса не сразу, а по ложечке, закрывая ланч-бокс и оставляя до следующего краткого перерыва на обед. А могут послать с пустым ланч-боксом младшего коллегу в местное кафе – принести еще риса. Именно поэтому, когда приходишь в любое время в какое-нибудь мьянманское учреждение, создается впечатление, что ты присутствуешь на затянувшемся обеденном перерыве, когда людям нет до тебя никакого дела: они едят и оживленно болтают друг с другом. Как многие мьянманцы умудряются при этом сохранить стройность фигуры – для меня страшная тайна.

Любой психолог скажет, что такие обеденные посиделки способствуют сплочению коллектива. А одинаковость пищи, регламентируемая прежде всего одинаковостью ланч-бокса, автоматически нивелирует излишнее проявление индивидуальности.

О том, насколько поразительно иногда смыкаются разные культуры, я думал, когда сидел в одной из мьянманских контор в окружении непрерывно обедающих чиновниц и вспоминал опыт своей работы в Нью-Йорке. В офисе расположенной на Бродвее организации, где я трудился, было принято устраивать «бизнес-ланчи» в самом прямом смысле этого слова: сотрудники должны были собираться на обед в комнате для переговоров, садиться за общий стол, вытаскивать одинаковые гамбургеры, купленные в разных местах по дороге в офис, и в процессе их поедания обсуждать свою работу. Для координирования этого процесса в организации трудилась пышнотелая специалист-психолог по имени Мэгги, которая следила, чтобы каждый активно делился друг с другом наболевшим в своей работе.

Однажды, когда я понял, что не смогу больше есть гамбургеры, потому что этот элемент фаст-фуда я ненавидел всегда, а после нескольких работы в Нью-Йорке возненавидел с еще большей страстью, я принес на обед большое красное яблоко, купленное по пути за доллар у одного из бродвейских торговцев. Нужно было видеть, с каким недоумением на меня смотрели коллеги, а Мэгги строго указала мне, что я не должен противопоставлять себя коллективу. Через десять минут я встретил одного из своих маленьких начальников на кухне офиса. Он запивал водой какие-то таблетки и поучал меня, что его самого гамбургеры тоже давно достали, от них у него запоры, но раз мы играем в регби, не нужно выходить на поле в форме игрока в бейсбол.

В янгонских офисах этот принцип всеобщей одинаковости доведен до совершенства даже без вмешательства специально обученных психологов. И совместным поеданием одинакового риса из ланч-боксов, видимо, достигается такое единение коллектива, которое сложно себе представить, если бы сотрудники обедали в столовой общепита, проходя мимо стоек с подносом в руках и выбирая кто лапшу, а кто картошку.

Простота конструкции ланч-бокса выражается и в демократичности его цены. Самый навороченный ланч-бокс из пяти чашек самого престижного бренда стоит не дороже 20 долларов, а средняя цена самого ходового трехчашечного ланч-бокса – меньше 10 долларов. Кстати, наиболее престижная марка «тхамин-чжайна» – «Зебра». Ланч-боксы с этим брендом считаются лучшими, и они чуть дороже остальных. Чтобы подчеркнуть, что ты выбираешь лучшее, бумажный кружочек с брендом компании, на котором изображена голова зебры в круге, с ланч-бокса не срывают; наоборот, всячески стараются, чтобы он оставался на чашке подольше.

И в заключение – один небольшой пример, как простой ланч-бокс может изменить личность.

«Зебру», почувствовав конъюнктуру, начал в свое время завозить в Мьянму один местный бизнесмен мусульманского вероисповедания. Дела у него пошли настолько хорошо, что вскоре он вложил полученную прибыль в другие сферы бизнеса. Сейчас он сидит в собственном доме, который сдает под офисы и магазины, денег у него много, и он учит других людей, как им жить дальше. В частности, он издал книжечку с солнышком на обложке, которую, по его словам, должен прочитать любой знакомый с ним человек, даже не владеющий бирманским языком. В книжке речь идет о том, как надо себя вести, чтобы Аллах позволил тебе стать богатым. Естественно, главным в этом процессе должно быть достойное поведение, а не продажа ланч-боксов.

Впрочем, эти чудачества человека, обогатившегося на блестящих жестянках, на мой взгляд, довольно невинны по сравнению с чудачествами некоторых российских олигархов. Тем не менее, именно они показывают, что большие амбиции чаще всего начинаются с малых вещей и дешевых предметов. Таких, например, как «тхамин-чжайн».

 

Янгонский общепит

В странах Юго-Восточной Азии не бывает морозов, поэтому общепит здесь – в основном уличный. Чтобы получилось кафе, надо всего лишь поставить пластмассовые столы и столики. Следующий шаг к более солидному статусу – отнюдь не декор стен и не дизайнерская посуда, а обычный навес над местами приема пищи. Навес позволяет поставить большой телевизор, а значит, в вечернее время кафе будет полно народу. Сначала сюда придут домохозяйки для совместного просмотра корейских сериалов, а потом – футбольные болельщики. До самого позднего вечера люди пьют чай, смотрят на экран, оживленно комментируют происходящее и орут, как на стадионе.

Именно поэтому мьянманский общепит – это не только пункты питания. Они выполняют важную социальную функцию клубов для общения по интересам. Днем это – общение коллег, вечером – соседей. Во время вечерних посиделок кулинарный клуб может располагаться за соседним столиком с клубом фанов «Манчестер Юнайтед». Здесь обмениваются новостями и сплетнями, обсуждают недавние свадьбы и похороны.

При всем этом мьянманские заведения общепита вполне поддаются классификации. Условно их можно разделить на три больших категории – уличные кафе (ланбэй тхамин-зайн), чайные (лэпхэ-йи-зайн) и ресторанчики традиционной бирманской еды (тхамин-зайны). Слово «зайн» в конце каждого названия в мьянманском языке обозначает место, где чем-то торгуют: в данном случае его можно перевести как «заведение». То, что идет перед «зайном», является характеристикой этого заведения.

Отличительная черта мьянманских заведений общепита – стоящие на столах термосы (реже – чайники) с бесплатным чаем янтарного или светло-коричневого цвета. Это – бирманский чай, йейнуэйчжан, и мало кто в остальном мере понимает его вкус и аромат. Он готовится по специальной технологии, по которой листья не только сушатся, но и жарятся, поэтому эстетствуюшему ценителю разных «у-лунов» в мьянманском кафе делать нечего: в силу сформированных у него стереотипов он просто не воспримет подаваемый ему напиток как чай. Многие европейцы считают, что по вкусу и аромату он – заваренное в кипятке сено, а по мнению русских, он вообще пахнет деревенской баней. Тем не менее, после нескольких лет жизни в Мьянме этот чай становится для них вполне привычным напитком, они начинают понимать и ценить его вкус и аромат, и постепенно приходят к мысли, что чай, как и люди, бывает разным. Именно бесплатность чая, а значит, его доступность для всех, кто хочет его пить, служит характерным признаком заведений бирманского общепита. Рядом с чайником, обычно в плошке с водой, выставляются небольшие узкие пиалы. Имеющие представление о гигиене мьянманцы в уличных кафе сначала ополаскивают пиалу горячим чаем из термоса и протирают ее салфеткой, и только потом наливают чай для питья.

Нужно заметить, что вообще-то традиционную бирманскую еду – рис и карри – принято есть руками. Короткая ложка используется только для бульона, для лапши даются палочки. Многие бирманцы, если не большинство, дома до сих пор едят именно так. Тем не менее, в публичных местах вместо рук чаще все-таки используют европейские столовые приборы. При этом к рису с карри подаются вилка и ложка. Поскольку традиционное бирманское карри обычно состоит из хорошо проваренных мелких кусочков мяса, курицы, рыбы или морепродуктов, ножи для него не требуются. Поэтому в традиционных мьянманских заведениях общепита они отсутствуют как класс.

Еще одна отличительная черта таких заведений – здесь не принято давать чаевые. Причина этого – в психологии мьянманцев, которые считают, что если владелец установил цену, значит он в ней уже заложил достойное вознаграждение за труд. По итогам рабочего дня он и так поощрит кого надо. А попытка влезть в этот процесс со своими деньгами – вмешательство не в свое дело.

Уличные кафе

Это возникшие на свободном углу тротуара точки общепита с пластиковыми столами и стульчиками. Обычно уличные кафе – семейный бизнес, и основная работа в семье кипит ночью, чтобы к утру все было готово. Уличная жизнь в таких столовых начинается с обеда. Как правило, готовится минимум три-пять видов карри), которые выставляются на большой стол в прямоугольных глубоких железных лотках. Максимальное количество блюд определяется размером стола, наплывом посетителей и фантазией повара. В число мясных карри обычно входит свинина, хотя в мусульманских кварталах даунтауна ее может не быть, козлятина и курятина. Тем, кто не любит мясо, предоставляется возможность выбрать рыбу или самые дешевые мелкие креветки, приготовленные с кисловатой травкой.

В большой плоской тарелке обычно подается вареный рис, а в маленьких и более глубоких плошках – карри. Поэтому когда ест компания, каждый может попробовать карри, заказанное другом и соседом по столику. Для еды обычно выдаются ложка и вилка; ножи для еды в заведениях общепита мьянманцы не используют. Впрочем, ножи там и не нужны, потому что мясо обычно мягкое, хорошо проваренное и разделанное на небольшие кусочки.

В отдельной маленькой плошке обычно каждому подается бульон (хинчжо), остающийся после варки мяса и заправленный специями и солью. Иногда его сверху посыпают нарезанной свежей зеленью.

Посуда после посетителей моется тут же: как правило, в углу стоит большой бак с водой, куда окунаются и затем вытираются тарелки. Естественно, проточной воды в таких кафе, как правило, нет, и бак с водой служит всю смену. Именно по этой причине, кстати, в мусульманских кварталах свинина отсутствует как класс: правоверные мусульмане прекрасно понимают, что остатки пищи растворены в воде для мытья посуды, а ложки и вилки хранят на себе частицы мяса, которое ели предыдущие посетители. Поэтому даже курятину они на таких тарелках и такими ложками есть не будут.

Эти уличные кафе особенно популярны в полуденное время: в них собираются люди, для которых наступил перерыв на обед. Это могут быть и рабочие с ближайшей стройки, и офисные клерки, и госчиновники из ближайшей администрации. Причем те, кто думают, что в такие заведения приходят люди, у которых нет денег на более дорогие кафе, будут правы лишь в минимальной степени. Недалеко от моего дома, на Банковской улице, у пагоды Суле, расположено много таких уличных столовых. Здесь обедают вполне высокооплачиваемые по мьянманским понятиям банковские служащие в ослепительно белых мьянманских рубашках с глухим воротом и корпоративных юбках, а также одетые в черные курточки юристы, чья консультация может стоить 100 долларов в час, и сотрудники офисов разных ведущих мьянманских компаний, в изобилии расположенных вокруг. Каждый знает свое любимое кафе, и каждый знает, кого он здесь встретит во время обеденного перерыва.

Интересно, что при всей кажущейся антисанитарии случаи отравления крайне редки, и уж точно реже, чем после посещения дорогих ресторанов. Во-первых, еда здесь всегда свежая, только что приготовленная. и ее никто не хранит подолгу в холодильнике и не разогревает для клиента, как в ресторанах при отелях. При этом ночью по полкам с чистой посудой и по столам ресторанов даже в пятизвездочных отелях вполне вольготно бегают крысы, поэтому при кажущейся чистоте тарелок говорить о тамошней гигиене можно весьма условно. А во-вторых, в случае с уличными кафе их хозяева гораздо больше заботятся о своей репутации, чем повар какого-нибудь отеля, клиенты которого сегодня пообедают у него, а завтра уедут обратно на другой конец земного шара и никогда больше сюда не вернутся. Здесь же одни и те же клиенты приходят каждый день, и если пища будет невкусной или несвежей, они тут же проголосуют ногами. Конкуренция в этом секторе достаточно высокая.

Больше того, по сложившимся обычаям хозяева заведения по умолчанию обеспечивают посетителей некоторым минимумом для гигиенических процедур. Если посетитель захочет помыть руки, ему тут же дадут мыло и польют на руки водой из кружки. Никто никому не мешает протирать тарелки и вилки салфетками. Более того, пластмассовая салфетница с рулоном бумаги внутри – обязательный атрибут обеденного стола даже в уличных кафе. Европейцы почему-то считают, что это – туалетная бумага, но абсолютное большинство мьянманцев, у которых бумагу в туалете использовать не принято, поскольку для гигиены рядом с унитазом есть специальный шланг с краником либо ведро с водой и ковшиком, искренне полагает, что ее выпустили специально для обеденного стола.

Цена обеда в уличном кафе, включающего рис, один вид карри и бесплатный чай, – от 500 до 1000 кьят (1000 кьят сейчас – чуть больше 1 доллара США).

Бирманские чайные

Как следует из названия бирманской чайной (лэпхэ-йи-зайн), традиционный сладкий бирманский чай с молоком (лэпхэ) – самый главный пункт ее меню. В целом же эти заведения – аналог мьянманского фастфуда с достаточно ограниченным стандартным набором блюд.

Чай этот очень крепкий, и его приготовление отличается от того процесса, который европейцы обычно понимают под завариванием. Что касается количества видов готового чая с молоком, подаваемого на стол (лэпхэ-йи), то только при грубой классификации насчитывается не менее восьми его разновидностей, каждая из которых популярна в зависимости от региона и конкретной чайной. В Янгоне наиболее известны и востребованы три разновидности этого чая – по-зэйн (обычный), ча-зэйн (крепкий) и чоу-зэйн (сладкий).

Среди других пунктов меню чайной – несколько видов лапши, например, шанская лапша, сичже, мьи-ши, лапша «шве таун», а также салат из лапши нанджи-тоук. Каждое из этих блюд отличается типом используемой лапши, заправкой и подливкой, а еще – тем, в горячем или теплом виде оно подается на стол. В отличие от риса в уличных кафе, который приносится отдельно, лапша подается клиенту уже со всеми ингредиентами внутри. К ней полагаются палочки для еды и неизменная чашка с бульоном. Клиент смешивает содержимое тарелки палочками и наслаждается приемом пищи.

Бирманские чайные знамениты и своей выпечкой. Как правило, перед клиентом ставят на стол тарелочку с разными видами пирожков и булочных изделий. Если заведение не печет их само, они выставляются на стол в фабричной упаковке. Среди выпечки бывают как булочки европейского типа, но с начинкой из сдобренного специями карри или сладких бобов, так и кексики, подобные китайским. Они называются «белахмон» («бе»-бобы, «ла»-луна, «хмон»-хлеб) и представляют собой выпеченные в формочках и подрумяненные шайбочки из рассыпчатой муки с узором сверху, наполненные сладкой бобовой пастой. Из изделий, которые можно условно отнести к хлебобулочным, непременными атрибутами бирманских чайных являются разные виды индийской лепешки из слоеного теста: здесь она называется «палата». В некоторых заведениях в процессе готовки ее просушивают до твердого состояния, в других – подают в более мягком виде. Самые распространенные ее разновидности – палата с сахаром, палата с бобами и палата с яйцом. Кроме того, во многих бирманских чайных вам предложат намбья-тхопат-тоук – нарезанную дольками и сложенную башенкой сухую тонкую лепешку, которую в процессе жарки промазывают сверху маслом и посыпают сахаром.

Иногда в бирманских чайных можно встретить и рис. Но это не белый приготовленный рис для карри (тхамин-пхью), подаваемый на отдельной тарелке, а жареный с маслом рис (тхамин-чжо), который уже содержит в себе все остальные ингредиенты – мясо, бобы, овощи или морепродукты. Здесь же могут встретиться изделия из клейкого риса, нечто среднее между желе и пудингом.

Кроме того, «чайная» сущность таких заведений проявляется еще и в том, что здесь часто подают салат из ферментированных чайных листьев (лэпхэ-тоук), а также рис, приготовленный с чайными листьями (лэпхэ-тхамин).

Поскольку мест для клентов в бирманских чайных, как правило, много, в зале обычно работает с десяток официантов. В основном это – молодые ребята из провинции, которые живут тут же, при кафе, а если нет отдельного помещения – спят прямо на сдвинутых обеденных столах. Рядом с местом в Янгоне, где я живу, есть чайная, где работает примерно 15 официантов. Все они из одной деревни в провинции Баго. Старший из них, отработавший четыре года официантом в Таиланде, однажды был замечен владельцем заведения. Он получил поручение набрать парней помоложе из своей деревни и стать кем-то вроде бригадира: ему официанты приносят деньги от клиентов. Эти ребята по-настоящему счастливы, потому что у них появился шанс пожить в большом городе и получить работу, не связанную с тяжелым физическим трудом. Здесь они всегда сыты, одеты, поскольку в большинстве чайных владельцы заказывают для официантов единообразную одежду, часто – с названием заведения, и имеют немного денег на карманные расходы. Именно поэтому они стараются максимально добросовестно выполнять свои обязанности: желающих занять их места более чем достаточно, и деревень со свободной молодой рабочей силой в Мьянме много. А когда они повзрослеют, – в лучшем случае они смогут устроиться рабочими на стройке и на прокладке дорог или вернутся в свою деревню, чтобы трудиться на рисовом поле. Так что работа официантом в янгонской чайной для них – золотое детство в его мьянманском виде.

Поскольку столов много, и официанты обслуживают посетителей не по принципу закрепленных столов, а по принципу свободного человека, то записи о принесенных блюдах нигде не делаются. Каждое блюдо подается в отдельной тарелке, и по окончании трапезы подозванный официант по числу и виду тарелок быстро подсчитывает цену съеденного. Именно поэтому грязные пустые тарелки и чашки со столов не убираются до момента расчета.

Понятно, что крепкий чай определил время суток, когда такие заведения наиболее популярны. Бирманская чайная – идеальное место для завтрака, поэтому большинство из них начинает работу очень рано утром и закрывается в послеобеденное время. Крепкий чай с молоком действительно бодрит и позволяет приехать на работу не с сонной помятой физиономией, а с горящими глазами и желанием совершать трудовые подвиги.

Хотя чайных по всему Янгону много, в каждом районе есть свое популярное кафе. Для Хледана, например, это «Шве» – место тусовки студентов расположенного рядом университета. Недалеко от него расположен «IT», хозяин которого собрал и вывесил на стенке портреты выдающихся по его мнению людей. Русских лиц там нет, зато больших портретов Гитлера – целых два, и там он мирно соседствует с Альбертом Эйнштейном. Те, кто живет на Санчауне, ходят пить чай в «Аунг Каунг Зан». Жители восточных микрорайонов Тамвэ и Чаук-мьяйн любят пить чай в заведении под названием «Модерн».

Существуют и сетевые чайные. Есть, например, несколько не очень чистых «Кинг кафе»: я знаю закопченные заведения под этим брендом около Суле, на Мьинигоне и на Хледане. «IT» имеет второе кафе в Пазундауне, но оно не такое популярное, как на Хледане, и Гитлера там нет.

Из тех сетевых чайных, где приятно находиться, я бы прежде всего порекомендовал «Лакки-севен». Заведения этой сети с утра полны народу. Причем завтрак в «Лакки-севен» отнюдь не принижает социальный статус клиента, несмотря на всю простоту этих чайных, которые по сути представляют собой навесы с расположенными под ними кухней, столами и стульями, а из средств охлаждения имеют только мощные вентиляторы с увлажнителями воздуха-. Пару раз я встречал там людей, чье состояние позволило бы не только не завтракать в таких ресторанах, но и скупить их на корню по всему Янгону. А для многих бизнесменов среднего уровня завтрак с партнерами в «Лакки-севен» – традиционное начало делового дня. Правда, следует заметить, что меню «Лакки-севен» шире, чем в обычной бирманской чайной, за счет включения в него блюд китайского и индийского фастфуда.

«Лакки-севен» даже в мелочах подчеркивают свой статус простого кафе, куда не зазорно заглянуть непростым людям. Около кухни там висят объявления о том, что в процессе приготовления пищи не используется пальмовое масло, а на «белахмонах» вместо стандартного узора из цветочков отпечатано название заведения. Посуда и вилки с ложками там тоже всегда чистые.

В крупных янгонских торговых центрах «Джанкшн» действует другая сеть бирманских чайных – «Шве Палин» («Золотой трон»). Торговые центры открываются в 9 утра, поэтому «Шве Палин» рассчитана не на завтраки, а на обеды. Поскольку публика в торговых центрах в основном небедная, то цены в «Шве Палине» примерно в полтора раза выше, чем в обычных янгонских чайных. Тем не менее, еда в них вкусная, и тарелки с ложками не надо дополнительно протирать салфетками. В столице страны Нейпьидо сетевые кафе «Шве Палин» почему-то называются «Кейстоун».

Нужно сказать, что биманские чайные работают как на обслуживание клиентов на месте, так и предоставляя еду «на вынос». Как правило, пищу, в том числе жидкую, упаковывают в полиэтиленовые пакеты и завязывают их узлом. В пакеты же разливается и чай.

Мьянманский чай с молоком стоит 250–300 кьят, лапша – 700-1000 кьят, выпечка – 200–250 кьят.

Ресторанчики традиционной бирманской еды

Поскольку здесь, как и в уличных кафе, подают в основном рис и карри, можно говорить о некотором сходстве этих двух видов заведений янгонского общепита. Но похожи они примерно так, как «мерседес» похож на «жигули»: вроде тоже машина и тоже ездит, но разница есть.

Во-первых, видов карри обычно бывает значительно больше – иногда до двадцати. И хотя ингредиенты те же – мясо, курица, рыба, морепродукты, готовится все это с различными кулинарными изысками. Любителю свинины нужно будет выбрать, какого из видов свиного карри ему хочется больше всего. Здесь появляются более дорогие блюда, например, немыслимые для уличных кафе крупные креветки, обжаренные в масле со специями. Кроме того, обычно имеется хороший выбор овощных блюд и кушаний из растительных ингредиентов, а также паст и соусов.

Во-вторых, непременный атрибут обеденного стола – большая тарелка в центре с разными видами зелени, начиная от обычных нарезанных ломтиками огурцов, маленьких баклажанов, маринованного бамбука, кусочков зеленого кислого манго, и заканчивая несколькими видами зелени, которые каждый употребляет для придания блюду индивидуального вкуса. Посредине тарелки обычно стоит маленькая глубокая чашечка с соусом на основе рыбной пасты нгапи. Считается, что овощные и растительные ингредиенты, если их обмакнуть в эту пасту, приобретут более выразительный вкус.

И, наконец, в-третьих, к чаю, то есть обычному мьянманскому чаю без молока, поскольку чай с молоком в таких ресторанчиках отсутствует как класс, на десерт здесь отдельно подается банка с бурыми кусочками пальмового сахара, а иногда вам приносят в отдельных коробочках ингредиенты лэпхэ-тоука, салата из ферментированных чайных листьев, икаждый конструирует свой салат самостоятельно исходя из вкусовых предпочтений. Именно в этот момент, когда уже утолен голод и можно немного отвлечься от процесса поглощения пищи, за чаем с пальмовым сахаром в таких ресторанчиках обсуждаются наиболее важные вопросы деловых встреч. Так процесс приема пищи принимает вид церемониала из нескольких стадий, требующих более обстоятельного подхода, чем быстрый обед на неудобном пластиковом стульчике у обочины дороги.

Наиболее известная сеть таких ресторанчиков в Янгоне – это заведения под брендом «Feel». Существуют также несколько других довольно популярных ресторанчиков, таких как «Дану Пхью До Со Йи» (один – на Мьейнигоне, другой – на 29 улице в даунтауне), «Кхайн Кхайн Чжо» (недалеко от улицы Пьи и озера Инья) и «Аунг Тукха» (у северного склона пагоды Шведагон, рядом с улицей Дхаммазеди).

Ресторанчики не только кормят клиентов на месте, но также работают «на вынос». Только вместо полиэтиленовых пакетов здесь рис и карри, как правило, упаковывают в пенопластовые коробочки. Многие подобные кафе занимаются и ежедневной развозкой пищи по домам и офисам. В этом случае клиент покупает два больших «тхамин-чжайна» (железных ланч-бокса из несколько плошек) и делает заказ на следующий день, а кафе потом централизованно развозит пищу клиентам, меняя заполненные тхамин-чжайны на пустые. Во многих состоятельных мьянманских семьях на обед и ужин готовят только рис, а карри заказывают в подобных ресторанах.

Карри здесь в зависимости от вида стоит от 1000 до 3000 кьят. Тарелка риса – еще 200–300 кьят. В таких кафе обычно можно также заказать свежевыжатые соки и пиво.

Нужно сказать, что многие заведения общепита в Янгоне не поддаются четкой классификации. Характерный пример тому – ресторан «Пвинт Тит Сан», расположенный около перекрестка на Швегондайне. Это – одно из немногих заведений в Янгоне, которое работает круглосуточно, а еще несколько лет назад вообще, похоже, было единственным. Когда-то он был обычным кафе под навесом, потом его владелец-китаец построил рядом дом, и ресторан переехал на открытый первый этаж.

Утром это – классическая чайная с лэпхэ-йи, лапшой и выпечкой. Днем к этому набору прибавляется жареный рис. Зато вечером «Пвинт Тит Сан» – это уже ресторан с блюдами на заказ, причем здесь очень неплохая китайская кухня. Именно сюда в два-три часа ночи приезжают посетители закрывающихся в это время ночных клубов, которые хотят продолжения банкета. Внизу, под рестораном, есть караоке на несколько комнат, а лапша и чай как-то не очень хорошо сочетаются с совместными песнями в микрофон.

Есть и другие заведения, которые просто не вписываются в общую классификацию. Например, уличные кафе, где продается традиционный рыбный суп – мохинга. Есть в Янгоне уличные кафе, знаменитые каким-то одном блюдом, например, шанской лапшой. А около торгового центра «Мотин Джанкшын» есть место, где шанская семья на улице готовит малахин – островатое блюдо с лапшой и овощами; говорят, что здесь – самый вкусный малахин в Янгоне. Есть уличные кафе национальной кухни – ракхайнской, шанской, качинской. Любой изыск небогатого клиента может быть удовлетворен, если просто пройти по улице и поискать то, к чему лежит душа и что хочет желудок.

Сейчас в Янгоне все появляется больше и больше разных кофеен и чайных, в том числе сетевых, европейского стиля – с пирожными, булочками и пончиками. Рассказывать о них тоже можно долго.

Например, есть такая давно существующая сеть недорогих пончиковых «Джей-донатс», известная тем, что это – единственная в мире сеть кафе быстрого питания, против которой правительство США официально вводило санкции. За их нарушение полагались вполне конкретные наказания, поэтому под раздачу, по логике вещей, должны были попасть и посетители. Так что человек, сознательно поевший пончиков в «Джей-Донатсе», мог почувствовать себя этаким Эдвардом Сноуденом, бросающим вызов американскому империализму и играющим на нервах у Дяди Сэма.

Но такие кафе и пончиковые при всех своих нюансах все-таки до сих пор воспринимаются большинством мьянманцев как некая экзотика. «Своими» они стали лишь для молодого поколения янгоннцев, да и то по большей части из «продвинутых» семей. Зато уличных кафе и чайных – до сих пор по нескольку штук на каждом янгонском перекрестке, и недостатка в посетителях они не испытывают. «Макдональдсы» в Мьянму еще не пришли, а другие международные сетевые бренды существуют в единичных экземплярах и предпочитают «прижиматься» к крупным торговым центрам и новым кондо, где обитают люди, могущие себе позволить поиграть в иностранную жизнь.

И, наконец, я ничего не сказал о сатаук-зайнах – больших ресторанах в европейском понимании этого слова («са» – кушать, «таук» – пить). В их названии уже нет слова «тхамин», обозначающего приготовленный рис: здесь наслаждаются совсем другими блюдами. Это – места для торжественных семейных ужинов и праздничных застолий. Большинство янгонцев посещает такие заведения нечасто, поэтому тема сатаук-зайнов, или янгонских ресторанов «не на каждый день», – это уже тоже совсем другая история.

 

Салат из чайных листьев

До сих пор ученые спорят о том, где люди впервые начали выращивать и использовать чайные листья. Вопрос этот весьма запутан, и именно поэтому в ответ на него предпочитают вплести как можно больше стран – чтобы никому не было обидно. Самая распространенная сейчас формулировка звучит примерно так: по единодушному мнению большинства видных зарубежных учёных (Ч.Р. Харлер, Т. Идеи), родиной чайного растения следует считать Юго-Западный Китай (Юньнань) и примыкающие к нему районы Верхней Бирмы и Северного Индокитая (Вьетнам).

Первенство в отношении чая, на мой взгляд, следует присуждать не только тому, кто первый стал его использовать. Для россиян, например, чай – это всего лишь напиток, причем довольно стандартно приготовленный. Даже заимствованные из Китая чайные церемонии дела не меняют, ведь при любых телодвижениях суть всегда одинакова: горячая вода заливается в чайник с сушеными листьями. А бирманцы не только заваривают чай совсем по-другому, но еще и делают из чайных листьев очень вкусные блюда. Самым распространенным из них является салат из маринованных чайных листьев – лэпхэ-тоук. Если в древней Руси почетным гостям подносили хлеб и соль, то в Бирме – бетель для жевания и салат из чайных листьев в специальной лаковой посуде.

О чае-напитке можно говорить много. О чайных листьях как продукте питания в Европе и в России известно меньше; разве что чайные листья иногда добавляют при приготовлении некоторых сортов выпечки, например, терпкого Йоркширского хлеба у англичан. А между тем, чайные листья до сих пор занимают видное место в бирманской кухне, являясь частью торжественных церемоний, бракосочетаний и других праздников. Причем традиция эта, видимо, имеет китайское происхождение: многие исследователи пишут, что в Китае вплоть до династии Тан чай тоже чаще ели, в виде, например, салатов и супов, чем пили. Тем не менее, у китайцев эта традиция почти пропала, а у бирманцев – осталась.

Лэпхэ (чай в разных видах) используют в ритуалах спуска на воду нового корабля и закладки первого камня нового дома. Чайные листья предлагают духам-натам, чтобы заслужить их расположение. А главное, лэпхэ-тоук – это своеобразная трубка мира. Если два человека вместе съедают этот салат, значит, вражда между ними закончилась.

При таком значении чайных листьев понятно стремление мьянманцев иметь у себя на столе самые лучшие образцы с чайных плантаций страны. Считается, что такие чайные листья растут на склонах гор около горда Намсхан, в северной части штата Шан, то есть именно в том районе, который сейчас безусловно считается прародиной чая. Плантации расположены на высоте более 5 тысяч футов над уровнем моря. Лучшие специалисты по выращиванию чая – народность палаунг. Их относительно немного, они являются потомками самых древних жителей Индокитая и говорят на языке мон-кхмерской семьи. Большинство палаунгов живет на территории Мьянмы.

Самые первые листья «шве-пхи-у» заготавливаются во время двенадцатого лунного месяца Табаунга, приходящегося на конец марта – начало апреля. Листья – обычно это третий-четвертый лист чайного флеша, то есть более грубые чайные листья – срывают рано утром(). К вечеру подвядшие листья укладываются в специальный сосуд цилиндрической формы для пропаривания. Пар проникает в сосуд через маленькие дырки в плоском дне из горшка с кипящей водой, на который плотно установлен цилиндр. Такая процедура продолжается от 30 минут до часа.

После этой процедуры пропаренные листья укладываются на чистые бамбуковые циновки, находящиеся на специальном помосте, и там их вручную разминают. Затем чай укладывается на хранение. Иногда для этого используется специально приготовленный и забетонированный широкий колодец, имеющий примерно 3 метра в глубину и 3 метра в диаметре, но чаще всего это просто выкопанная в земле большая яма: почва в тех краях глинистая, поэтому продукты в ней не портятся. Края и дно такой ямы выкладываются высушенными гибкими бамбуковыми полосками и свежими листьями. Затем туда помещаются размятые чайные листья, причем утрамбовываются они так, чтобы они стали слежавшейся массой и между ними не осталось воздуха. Яма закрывается тяжелой деревянной крышкой, надежно прижимая утрамбованные листья. Сверху на крышку дополнительно кладутся тяжелые камни или иной гнет. В таком состоянии чайные листья выдерживаются в среднем в течение 6-12 месяцев. Затем этот импровизированный горшок открывается, чайные листья достаются и пакуются. В этот момент они представляют собой, как пишут специалисты, «слабо слежавшуюся, слегка влажную массу естественного зелёного цвета, быстро темнеющую от соприкосновения с воздухом, так как при этом происходят процессы окисления». Теперь они готовы к тому, чтобы из них готовили бирманские блюда.

Непосредственно перед приготовлением салата ферментированные чайные листья опускаются на пару минут в кастрюлю с небольшим количеством доведенной до кипения подсоленной воды, после чего они становятся мягкими и сочными. Иногда из чайных листьев на месте делается полуфабрикат: например, они измельчаются и перетираются до состояния густой однородной темно-зеленой массы, и к ним добавляются паста из перца-чили и кунжутное масло.

Раньше ферментированные листья салата транспортировали в специальных корзинах, сплетенных из полосок бамбука, которые назывались «лэпхэ-тун». Поверхность этих корзин изнутри промазывали жидкой глиной и укладывали листьями. и после высыхания глины получалась экологически чистая тара без всякой химии. Сейчас для транспортировки все чаще используются большие полиэтиленовые мешки.

Существуют несколько популярных в Мьянме торговых брендов чайных листьев: их можно найти, например, в супермаркетах. Они, как правило, упакованы порциями в маленькие пакетики, в которые по отдельности помещены все ингредиенты для смешивания и приготовления салата. При этом не факт, что красивая упаковка гарантирует лучшее качество. Да и предпочтения к вкусу чайных листьев в салатах у каждого свои. Старикам больше нравится горьковатый вкус, но большинство предпочитает кисло-сладкие или остро-кислые салаты с чайными листьями. Отсюда – разница в требованиях не только к ингредиентам, но и к первичной обработке чайных листьев. В общем, у каждого мьянманца есть своя любимая марка упакованных чайных листьев, и он готов с пеной у рта отстаивать ее преимущества.

Собственно, листья – это основная часть салата, дающая ему название. Но она – далеко не единственная часть. Для приготовления настоящего лэпхэ-тоука листья маринуются в кунжутном или арахисовом масле: именно оно придает сладковатый вкус. В салат добавляются другие ингредиенты – жареные бобы и орешки, семена кунжута, порезанный плоскими кусочками сильно прожаренный чеснок. В зависимости от представлений повара о вкусной и здоровой пище, сюда же в разных пропорциях кладут мелко нарезанные помидоры, нашинкованные капустные листья, зеленый чили, выжимают в него лайм, добавляют бобовые. Иногда в салате можно встретить мелко порезанную кинзу, хотя мне всегда кажется, что это лишнее. Но особую пикантность и неповторимый вкус лэпхэ-тоук придают сушеные креветки – ими салат посыпают сверху.

Практически в любом бирманском ресторане вам подадут такой салат, причем у каждого повара он будет своим. Иногда в хороших ресторанах традиционной бирманской кухни его вообще выносят клиентам в виде разложенных в лаковую посуду ингредиентов, и каждый может использовать тот состав, который ему нравится. Но чаще его подают уже готовым, и единственное, что к нему прилагается отдельно – это дольки очищенного чеснока.

А еще мьянманцы верят, что лэпхэ-тоук – лучше всякой виагры. А поскольку запах чеснока здесь обычно никого не отпугивает, то среди мужской части населения страны этот салат особенно популярен во время ужина. Кроме того, он популярен еще и как закуска во время просмотра по телевизору футбольного матча, когда особенно нужны силы, чтобы воплями поддерживать свою команду.

Между прочим, этот салат известен не только в Мьянме. Если покопаться в интернете, то можно найти уйму ресторанчиков, где подают это мьянманское блюдов самых разных частях мира; особенно много их в США. В России, видимо, это блюдо отведать пока невозможно.

 

Рыбный суп «мохинга»

Мохинга популярна на завтрак: ее солоноватый вкус и основные ингредиенты, как считают мьянманцы, бодрят и придают жизненную силу. Кроме того, ее едят поздно вечером, если предстоит бессонная ночь.

Именно поэтому места продажи мохинги, как правило, расположены там, где работают предприятия непрерывного цикла, например, около железнодорожного вокзала. Есть несколько мест в Янгоне, где мохингу продают исключительно ночью, например, на улице Сая Сана, недалеко от Янкин-центра, возле кафе с пугающим для человека, воспитанного на фильмах про Штирлица, названием «SS». Мохингу разливают под навесом (или без него) из больших термосов и подают на пластмассовые столики. В этом случае большинство клиентов таких уличных пунктов раздачи мохинги – янгонские таксисты, дежурные электрики и инженеры, охранники офисов, а также полуночники из числа местных жителей, которые не спят так долго, что уже успели проголодаться. Среди любителей ночной мохинги часто попадаются весьма небедные люди, и ночная выставка дорогих машин клиентов около этих заведений – тому подтверждение.

Процесс приготовления мохинги специфичен, и подается она в иной посуде, чем рис и карри, – в больших глубоких тарелках. Именно поэтому в таких кафе, как правило, подают только мохингу, и ничего больше. Нужно сказать, что янгонская мохинга, безусловно, считается лучшей в Мьянме.

По поводу этого блюда мьянманской кухни сколько людей, столько и мнений. Сами мьянманцы определяют мохингу как фастфуд. По крайней мере, они утверждают, что мохинга – то же самое, что пицца для Италии, хот-дог для США, сукияки для Японии, чай для Британии, чапати для Индии. Но европеец плохо понял бы такое сравнение. Во-первых, не понял бы, как можно валить в одну кучу чай и пиццу. Во-вторых, мохинга – это все-таки больше суп, а полноценный суп, а не заливаемые водой плитки сублимированной вермишели в пакетиках, к фастфуду не относился никогда.

Есть и еще одна причина, почему мохингу сложно отнести к фастфуду: слишком много ингредиентов требуется для ее приготовления. В каждой провинции и каждом городе мохингу готовят по-своему, но, тем не менее, основные компоненты всегда одинаковы: тонкая рисовая вермишель, два вида рыбы (свежая и сушеная), кокосовое молоко, креветочный или рыбный соус, лимонная трава (лимонное сорго), порошок турмерика, имбирь, чеснок, лук, порошок из пережаренной и растолченной фасоли, рисовая мука, растительное масло, утиные яйца, кусочек стебля молодого банана.

Главное в мохинге – то, что основные компоненты, то есть вермишель, бульон, сушеная рыба и специи, должны перемешиваться прямо перед подачей на стол. Если бы было иначе, вермишель разбухла бы, а мелкие соленые рыбешки превратились бы в скользкие комочки. А смешивание ингредиентов прямо перед подачей на стол приводит к тому, что каждый компонент в мохинге, прежде всего, насыщенный рыбный бульон, тонкая рисовая лапша и хрустящие на зубах как сухарики-гренки кусочки жареной бобовой муки, существует как бы отдельно, но все равно придает целому свой специфический и незабываемый вкус.

Мохинга готовится следующим образом. Рыба отваривается с лимонной травой, сюда же добавляется турмерик и немного чили. Вода должна едва покрывать рыбу целиком, но не быть выше: из этого требования легко понять можно понять, насколько насыщенным в итоге получится бульон. Затем рыбу нужно вынуть и очистить от костей. Растереть вместе чеснок, имбирь, лимонную траву и немного чили. Нагреть растительное масло до степени, когда оно начнет издавать аромат, затем влить его туда, где лежат перечисленные растертые и измельченные ингредиенты. Затем добавить туда рыбу и еще немного подержать на огне: хозяйки обычно определяют степень готовности по изменению нюансов аромата. После этого нужно вскипятить вместе кокосовое молоко и рыбный бульон, разбавленный водой. Добавить сюда же рисовую муку, перемешанную с порошком из жареной и растолченной фасоли. Варить полчаса, затем добавить стебельки банана, порезанный лук, и чуть позже – круто сваренные до этого утиные яйца; иногда их кладут в мохингу не в процессе варки, а непосредственно перед подачей на стол. Сюда же в конце концов добавить приготовленную до этого рыбу со специями.

С рисовой вермишелью все гораздо проще: она замачивается и затем немного обжаривается в масле и специях. Для мохинги также отдельно до золотистого цвета поджаривается лук со специями, который обычно выкладывается сверху рисовой вермишели. В виде хрустящих хлебцов жарится бобовая мука; иногда в нее добавляют цельный мелкий прожаренный горох, иногда – смешивают с рыбным фаршем.

Отдельно могут подаваться специи и сушеная соленая мелкая рыбешка типа анчоусов. Эти ингредиенты каждый добавляет по вкусу. И, наконец, непременный атрибут стола для мохинги – это тарелки с сопутствующими мохинге кусочками лайма и зеленью: листьями кориандра и мелко порезанными длинными тонкими круглыми зелеными стеблями одного из мьянманских бобовых растений, латинское название которого – «Phaseolus Radiatus». Лайм выжимается в мохингу непосредственно перед употреблением.

Главные претензии европейцев к мохинге состоят в том, что, по их мнению, мохинга – слишком насыщенное по вкусу блюдо. Бирманцы вообще любят насыщенный, я бы даже сказал – грубый вкус. Точно так же многие их пагоды – это прежде всего массивные и основательные конусы без намека на изящество. Поэтому рыбный бульон кажется европейцам перенасыщенным, а добавление некоторых приправ – избыточным.

Вторая претензия – это неаппетитный вид мохинги. Вообще, мьянманская кухня с точки зрения европейца не отличается аппетитным видом блюд: это, как правило, бесформенные темные кучки непонятно чего, заливаемые не менее непонятными жидкостями. И хотя это вкусно, многие европейцы тоскуют по простому и изящному салатику, когда на тарелку всего лишь навалены зеленые листья и по диагонали их перечеркивают брызги коричневого соуса. Мьянманец ест желудком, а европеец – глазами, и обычный лист салата с изящной дорожкой соуса он предпочтет мьянманскому блюду из десятка ингредиентов, но не столь привлекательному на вид. В этом смысле мохинга – это серо-бурая мутная насыщенная жижа, в которой что-то плавает; поэтому, если европеец до этого не пробовал настоящую мохингу, ее внешний вид никакого аппетита у него не возбудит.

Я уже сказал, что везде мохингу готовят по-разному. Поэтому, как любят говорить в рекламе, остерегайтесь подделок. Ешьте мохингу не там, где люди утоляют голод на бегу, а в тех заведениях, которые знамениты именно своей мохингой. Обычно в такие заведения ходят не только для утоления голода, но и для неспешного наслаждения вкусом. Именно тут мохинга будет настоящей, приготовленной для истинных гурманов. Самое главное требование я уже сформулировал: ингредиенты должны смешиваться прямо перед подачей на стол, иначе вкус мохинги лишится того многообразия, которое, человек, слыша звуки отдельных инструментов, воспринимает как единую музыку.

И, наконец, последнее, что нужно сказать про этот продукт. Если у вас гипертония, вам лучше им не злоупотреблять. Мьянманцы не случайно чаще всего едят его именно на завтрак: он для них – как утренняя чашка кофе, способствует поднятию жизненного тонуса и улучшению настроения на весь день. Но поднимать тонус с изначально повышенным давлением полезно далеко не всегда.

 

Крысиное мясо под пальмовую бражку

Когда комментаторы мьянманских событий высказываются о причинах переноса столицы из Янгона в Нейпьидо, они обычно говорят о двух рациональных факторах: логистической необходимости иметь столицу в центре страны и обеспечении ее защищенностиот вторжения извне, в отличие, например, от Янгона, который уязвим с моря. Иногда добавляют два других иррациональных фактора: веру правящей элиты во всевозможные астрологически-нумерологические вычисления, согласно которым столицу необходимо было перенести на новое место, и традицию многих бирманских правителей начинать свое правление с основания новой столицы; последний пример такого рода подал король Миндон, заложивший Мандалай.

Тем не менее, эти исследователи, на мой взгляд, упускают из виду один немаловажный фактор – цивилизационный конфликт между горожанами-янгонцами и правящей военной элитой. Янгонцы считают себя умными, образованными и современными людьми, которые убеждены, что правящая военная элита в своем восприятии окружающего мира и во взаимодействии с ним воспроизводит худшие черты деревенской отсталости и мракобесия. Тезис о том, что элита в своем развитии должна быть на полшага впереди основной массы населения, традиционно приветствуется янгонцами, которые скромно видят себя в роли такой элиты. Но управляют страной до сих пор в основном военные – выходцы из деревень и отдаленных гарнизонов, не знающие внешнего мира, часто боящиеся его и не доверяющие ему, старающиеся замкнуться в пределах своей страны, в которой даже Янгон кажется им подозрительным и чуждым местом. Янгонцы платят военной элите таким же недоверием и скрытым презрением просвещенного горожанина к наглой деревенской лимите. В числе прочих аргументов, иллюстрируя нецивилизованность и дикость правящей военной элиты, янгонцы вполне могут сказать «Они жрут крыс!». По их мнению, есть крысиное мясо – недостойное цивилизованного человека занятие.

В этом различии двух цивилизаций, как мне кажется, и надо искать причины того, почему мьянманская военная элита предпочла создать с нуля новую столицу, в которой не было бы высотных домов и скученности населения с его амбициями, зато там она могла бы воспроизвести тот уклад жизни, к которому она привыкла со времен своего деревенского детства. Когда к воротам министерств в новой столице торговцы подвозят жареную крысятину и фляжки с пальмовой бражкой, и к ним сбегаются чиновники министерства, чтобы купить это для себя и своих шефов, понимаешь, что в Янгоне такая картина была бы просто невозможна.

Кушать крыс и запивать их пальмовой брагой для деревенских мьянманцев – занятие отнюдь не из ряда вон выходящее. Практически любой выходец из деревни, разговорившись, расскажет о своем собственном опыте. В самом деле, на очень многих участках фермеров стоят деревья, на которых растут плоды, применяемые для изготовления браги, а в полях бегает множество крыс. Отсюда и взаимосвязанность двух процессов – поедания крысиного мяса и запивания его бражкой. Кто-то из фермеров, может, и не ест крыс, но никому не придет в голову объяснять это цивилизационными причинами. Не ест – потому что мясо не нравится. Для таких людей существует второй по популярности вид закуски к пальмовой бражке – жареные бобы. Все это растет или бегает на участке фермера, быстро готовится и представляет собой сбалансированную пищу. Чем, в сущности, полевая крыса отличается от кролика? Только размерами.

Раньше я думал, что в Янгоне крысиное мясо нельзя найти в принципе: именно потому, что Янгон – это другая, городская цивилизация, верхом допустимого варварства в которой являются разве что жареные сверчки. Потом оказалось, что вполне можно, поскольку многие выходцы из мьянманских маленьких городков и деревень, добившиеся успеха и ставшие в Янгоне обеспеченными людьми, втайне тоскуют по тому, к чему они привыкли в детстве, в том числе и по крысиному мясу с пальмовой брагой. К их услугам в пригородах Янгона есть несколько мест, где им помогут вспомнить золотое детство. Но посещение таких мест для янгонца – дело интимное, сродни посещению борделя. Потому что даже близким янгонским друзьям признание в том, что ты ешь крысятину, иногда сопряжено с риском быть непонятым и с репутационными потерями. А уж если у тебя жена-янгонка, то она после твоих откровений вполне может запретить с ней целоваться.

Один из моих друзей, родившийся и выросший в деревне Верхней Мьянмы, после долгих уговоров согласился показать мне одно из мест, где подают жареную крысятину с пальмовой брагой. Оно находится в районе Мингаладон около северного автовокзала, откуда, например, идут автобусы в Нейпьидо и Мандалай.

Кафе представляет собой большой навес в поле, около которого находится кухня, и стоят канистры и бочки с брагой. Перед ним расчищено место для стоянки, на котором всегда припарковано довольно много машин. Столов и стульев нет: посетители сидят на квадратных циновках, разложенных на земле под навесом. Меню не блещет разнообразием; да оно тут и не нужно. Клиентам предлагается пальмовая брага-тодди (тхан-ей) и несколько видов крысиного мяса (чве-та). Те, кто не хотят есть крысятину, могут найти ей замену в виде жареных бобов или «водяной курицы»: мелкая плоская жареная цыплячья тушка с готовностью будет продемонстрирована клиенту.

Посетители – в основном мужчины. Тем не менее, иногда в компании бывают и женщины. До этого места доезжает янгонский автобус 45 маршрута; он идет через микрорайон Хледан, где находится кампус Янгонского университета, и многие студентки-провинциалки иногда приезжают в это кафе поностальгировать в большом городе по кухне своей малой родины.

Крысятина готовится очень просто. С тушки сдирается шкура, из нее достаются внутренности, и края ее максимально разворачиваются на стороны, чтобы тушка стала плоской. В таком виде ее и жарят на сковородке в масле. В зависимости от вкусов клиента, во время жарки добавляется некоторое количество специй и ароматизаторов, в основном из индийской кухни. Как правило, жареную плоскую тушку с распяленными конечностями клиент выбирает сам. При нем эту тушку рубят, причем рубят профессионально – на небольшие кусочки, чтобы из каждого торчало по небольшой косточке, за которую их удобно брать, и подают в тарелке на циновку. Перед подачей ее могут посыпать специями и жареным луком. Из канистры в пластмассовый сосуд с крышкой, по форме похожий на термос с чаем, которые стоят на столах во многих янгонских кафе, через фильтр наливают бражку и тоже приносят клиенту. Обед готов.

Бражка тоже бывает нескольких видов. Как правило, владелец участка, знает, с какого дерева плоды более горькие, а с какого – более сладкие. Кроме того, бражка может различаться не только по вкусу, но и по крепости. К числу положительных свойств бражки относят ее несомненную пользу для налаживания процессов пищеварения: очень часто процесс пищеварения налаживается настолько, что приобретает реактивную скорость.

На вкус человека, пробовавшего бражку в российских деревнях, мьянманский аналог мало чем от нее отличается, разве что прибавляется некоторый прелый привкус. По мне, так лучше бы они ее немного охлаждали перед тем, как подать клиенту, но хозяева сказали, что воду в бражку даже в виде льда добавлять нельзя – пропадет вкус и аромат. При желании бражку вам нальют на вынос, в пластиковую бутылку. Стоимость литра бражки – 500 кьят (примерно полдоллара).

Крысиное мясо тоже не оправдывает ожиданий. В Мьянме много видов ароматного мяса – например, знаменитая козлятина, которая в англоязычных меню, чтобы не смущать иностранцев, именуется бараниной. Из собственного опыта могу вспомнить и своеобразный вкус собачатины в корейских ресторанах Москвы и Пхеньяна. Здесь же – мясо как мясо, довольно вкусное, хорошо прожаренное и с в меру добавленными специями, но без каких-то специфических особенностей. Я бы сказал, что больше всего оно похоже на досуха выжаренную баранину. О принадлежности этого мяса говорят только маленькие трубчатые косточки, торчащие из кусочков.

Когда я сказал об этом моему другу, он усмехнулся. На самом деле крысятина – очень поганое мясо с мерзким запахом. Поэтому приготовить его правильно – большое искусство. Сначала мясо вымачивается в специях, потом долго жарится и сушится на огне. И только после этого его можно есть. Мой друг рассказал, как в детстве он с приятелями бегал в поле у своей деревни, и там они убили крысу. А поскольку бежать на обед в деревню было далеко, они решили сварить из крысы суп. Ободрали ее, вытащили внутренности и бросили в котел. Вонь после этого пошла такая, что они напрочь забыли об обеде.

Что касается пальмовой браги, то она готовится очень просто. С деревьев, которые мьянманцы категорически не согласны называть пальмами, снимаются плоды (), после очистки представляющие собой белую прозрачную массу с освежающим вкусом. Плоды режутся, помещаются в сосуды и заливаются водой. Процесс брожения начинается сам собой, даже не надо добавлять дрожжи. Я уже упомянул, что фермеры прекрасно знают, какое из их деревьев дает более горькие плоды, а какое – более сладкие. Как и в производстве виски, здесь есть канистры, где вкус путем смешения из разных сосудов доведен до некоторого среднего образца (типа «блендед»), а есть канистры с уникальным вкусом (типа «молт»). Если клиент разборчивый и постоянный, он знает, из какой канистры ему наливать. Если же это просто заезжий путник с дороги, его потчуют «среднестатистической» бражкой.

Интересно, что если эту бражку начать кипятить, то она по мере выпаривания воды становится густой клейстерообразной массой. Из нее уходит алкоголь, и она постепенно превращается в знаменитые мьянманские конфетки тхан-йе – сладкие кусочки пальмового сахара буроватого цвета, которые очень хорошо есть с чаем.

Если с тем, откуда берется пальмовая бражка, вполне понятно – у хозяев ресторана свой участок с деревьями, то с крысами все сложнее. Вообще-то по обычаю для готовки подходят только полевые крысы с белым брюшком, а черно-бурые городские крысы вполне резонно считаются грязными и мерзкими существами. Тем не менее, мой друг сказал, что полевые крысы обычно мельче и не такие жирные, чем те, которые он видел в этом кафе. Кроме того, по ночам по Янгону ходят ловцы крыс, которые не убивают их, а именно ловят, закидывая в специальные баки. Зачем им живые крысы – вопрос вполне резонный, и я на него ответа не знаю. Хозяева кафе, конечно, уверяют, что они ловят и готовят исключительно полевых крыс, но уж очень много в этом кафе за день проходит посетителей.

Поедая крысятину и запивая ее пальмовой брагой, мы рассуждали о том, что крысы – умные и коварные животные, и, возможно, обычай есть их мясо связан с желанием людей приобрести их качества. Мой друг рассказал, как его знакомый вывел крыс в своем магазине. Сначала он поймал с десяток крыс, посадил их в прочную железную клетку и не давал им еды. Через некоторое время в клетке осталась всего одна крыса – все остальные были ею съедены. Ее он и отпустил в своем магазине. Вскоре в магазине не стало крыс.

В ответ я рассказал армейскую историю о том, как мой сослуживец преследовал с палкой крысу, загоняя ее в угол. Крысе все-таки удалось убежать. Ночью этот солдат, спавший на втором ярусе армейской койки, проснулся от сильной боли: крыса вскарабкалась к нему на кровать и отгрызла ухо. Он был уверен, что к нему приходила именно та крыса, поскольку на нижних койках спало много других солдат, и карабкаться на второй ярус могло только разумное существо, имевшее определенную цель – отомстить обидчику.

Про крыс можно говорить долго; а о чем другом еще может говорить человек, первый раз в жизни пробующий их мясо? Эти рассказы об интеллектуальных качествах и мистических свойствах крыс вместе с пальмовой бражкой сделали свое дело. Когда в тот вечер я гулял по улицам Янгона, мне казалось, что все янгонские крысы уже знают, что я ел крысиное мясо, и вылезли из своих нор в дырах на тротуаре посмотреть на меня или демонстративно перебежать передо мной дорогу.

 

Жареные сверчки

О том, что жареные сверчки полезны для здоровья и являются богатейшим источником легко усваиваемого организмом белка, теоретически знают многие. Но практически мало кто из европейцев рискует вот так взять, разжевать и проглотить жареную буро-зеленую тушку. Аргументы могут быть самыми различными. Например, одна моя знакомая заявила, что у сверчков есть глаза, и такое впечатление, что жареный сверчок на нее смотрит. При этом рыбу с глазами она ела без всяких угрызений совести.

Жареные сверчки (по-мьянмански «па-йи») не так распространены в Мьянме как, скажем, в Таиланде. Но если захотеть, их вполне можно отыскать. Есть два места в Янгоне, где их точно можно найти даже в конце сухого сезона: это Чайна-таун и Боджок-маркет. Когда-то их даже продавали в Сити-мартах, но потом, видимо, владельцы отказались от этой затеи: слишком экзотично выглядели сверчки на витрине рядом с норвежским лососем и датской ветчиной.

Обычно жареные сверчки у уличных торговцев выложены горкой на большом и плоском блюде из толстого металла. Иногда их подогревают, иногда продают в холодном виде. Нельзя сказать, что торговля идет бойко, но время от времени покупатели появляются. Стоит сверчок обычно 150 кьят за штуку; как правило, покупатели берут 10 штук за 1500 кьят (это примерно 50 рублей). Естественно, сверчков можно выбрать, и даже самому положить в предложенный продавцом бесплатный пакетик.

Едят сверчков с незапамятной древности, и они всегда считались деликатесом для гурманов. Хотя, конечно, в сегодняшней Мьянме употребление их в пищу иногда приравнивается к поеданию крыс, то есть является признаком деревенщины. Тем не менее, есть люди, которым просто нравится их вкус, и им без разницы, кто о них что подумает.

Считается, что обычай есть сверчков пришел с северо-востока, где живут родственные тайцам народы, например, шаны. Они, в свою очередь, возможно, переняли привычку есть все, что движется, у китайцев. Хотя, конечно, для тех, кому это интересно, фанаты жареных сверчков расскажут совсем другую историю.

Суть ее проста. Жил-был некий крестьянин, у которого саранча сожрала весь урожай. Саранчи было так много, что днем невозможно было увидеть солнце. Сначала крестьянин горевал, но потом ему в голову пришла спасительная идея. Он начал ловить саранчу своей рубахой, а потом жарить в масле. Пойманная саранча позволила ему безбедно дожить до следующего урожая. И хотя этот урожай был неплохим, все равно вкус к поеданию саранчи у крестьянина остался. Он построил загон из сетки и стал выращивать саранчу искусственно.

Так что те сверчки, которых продают на улицах Янгона, – это специально выращенные насекомые. Не случайно они относятся к категории домашнего скота или домашней птицы, как, например, свиньи или курицы. Фермеры, выращивающие сверчков, обычно так и говорят: сверчки хороши тем, что они – почти бесшумный скот: не кукарекают и не хрюкают.

В основном сверчков привозят в Янгон с шанских гор, где индустрия их производства поставлена на поток. Причем мьянманцы, видимо, отнюдь не главные покупатели. Большие партии сверчков вывозятся в Таиланд, где находят своего потребителя. В свое время один бизнесмен даже хотел наладить производство консервированных жареных сверчков на экспорт, поскольку в Таиланде мьянманские сверчки ценятся – они «в теле», вкусные и экологически чистые, но потом эта идея как-то заглохла.

Выращивать сверчков фермерам довольно выгодно. Стоимость одного маленького сверчка превышает стоимость большого початка кукурузы, но сверчки выращиваются на гораздо меньшей площади и в более быстрые сроки.

Сверчков выращивают в специальном загоне типа парника, только вместо стенок натянута мелкая сетка. Примерно 15 дней требуется на то, чтобы из яиц вывелись личинки: в тот момент они еще маленькие, как муравьи. На этом этапе их начинают кормить перезревшими овощами, которые в деревне обычно всегда легко найти, например, кабачками, тыквой или папайей. Из них делают что-то вроде очень жидкой каши и ставят в вольер к сверчкам.

Самое главное в этот момент – следить, чтобы в процесс разведения сверчков не вмешались вездесущие муравьи. Они могут испортить яйца и съесть всех личинок. Поэтому хозяин не только кормит своих насекомых, но и следит, чтобы к ним не проникло ни одно постороннее ползущее существо.

Постепенно каши из перезревших овощей и фруктов становятся все гуще, а вода выставляется отдельно. Дальше фермер просто кладет сверчкам порезанные овощи, уже не заморачиваясь их измельчением. У насекомых к этому времени вырастают челюсти, и они способны сами отгрызть от овощей столько еды, сколько им надо.

Готовые к продаже сверчки – это те, возраст которых составляет примерно два месяца. Они уже большие, с полпальца длиной. Именно в этот момент фермер из скотовода превращается в кулинара.

Его задача проста: надо обжарить сверчков в масле, чаще всего – арахисовом. В принципе, на этом этапе их можно жарить уже со специями и солью, чтобы они приобрели вкус и аромат. Тем не менее, обычно соли и специй добавляют совсем немного, чтобы у покупателя была возможность самому сделать так, как ему нравится. Некоторым нравятся сверчки с фруктами, например, с манго или ананасом, и соль при этом может оказаться лишней.

При термической обработке гибнут все бактерии, а масло – идеальный консервант для сверчков. Поэтому теперь их можно хранить при любой температуре: они не испортятся. После этого для них один путь – на рынок.

Жареные сверчки на рынке – и полуфабрикат, и готовое блюдо. Они годятся как закуска к спиртным напиткам, например, многие любят их с пивом, и просто как фаст-фуд в середине дня. Любители кулинарных изысков кладут их в салаты или подают с лапшой. Некоторые готовят из сверчков карри примерно по тому же рецепту, что и карри с креветками. Говорят, из сверчков, обжаренных в тесте, делают крекеры, но я такого изыска сам лично никогда не видел.

Согласно отчету ООН по продовольствию и сельскому хозяйству (FAO), более чем для двух миллиардов людей планеты насекомые – не экзотика на их обеденном столе. На взгляд любителей сверчков, европейцы должны понимать, что большая часть мира живет совсем не так, как они, и что это – не свидетельство дикости и отсталости, а просто другая культура. И неизвестно еще, что лучше для здоровья: жирный кусок отбивной или жареный сверчок.

По крайней мере, доктора говорят о них как о бесценном источнике легко усваиваемого белка, кальция и железа. В 100 граммах жареных сверчков содержится 20,6 граммов белка, в то время как в говядине – 18,8 граммов, свинине – 14,1 грамма, курице – 20,2 грамма. При этом сверчку требуется в 12 раз меньше пищи, чем корове, для того, чтобы произвести такое же количество белка. И это не говоря о том, что в жареных сверчках значительно меньше жира, чем в перечисленных продуктах.

О различии европейского и азиатского вкусовых менталитетов говорит, например, один факт из новейшей мьянманской истории. Недавно беженцам, пострадавшим во время межэтнических столкновений в штате Ракхайн, в качестве гуманитарной помощи начали поставлять жареных сверчков. Если обитателей какого-нибудь лагеря для перемещенных лиц в Европе начнут потчевать насекомыми, это вряд ли вызовет позитивную реакцию. А мьянманские беженцы одобрили введение в свой рацион сверчков, отметив, что это не только вкусный продукт, но и источник жизненной энергии.

Рискну и я добавить несколько слов об этом экзотическом для европейца блюде.

Я уже сказал, что сверчок на рынке – это законсервированный в масле полуфабрикат. Поэтому когда его разжевываешь в таком виде, его брюшко кажется излишне маслянистым, а хитиновые части тела – недосоленными и недостаточно хрустящими. И если мьянманцам нравится именно маслянистость сверчка, то для европейца было бы лучше, если бы он был похож на чипсы.

Поэтому, на мой взгляд, лучше не есть сверчка сразу после покупки, тем более, что неизвестно, какими руками его перекладывали, прежде чем он попал на рынок, а заново обжарить дома на сухой сковородке с антипригарным покрытием. При этом нужно добавить соли и специй. После такой термической обработки сверчок будет действительно хрустеть на зубах и послужит идеальной закуской для напитков начиная от колы и заканчивая виски, а также неплохой добавкой для салатов.

В конце концов, как говорил один мой мьянманский друг, сверчки – это те же креветки. Только они летают, а не плавают.

 

Праздник клейкого риса

Если русского человека спросить о том, с какими «съедобными» словами у него ассоциируется Восточная Азия, на первое место он, скорее всего, поставит рис. И будет безусловно прав. Рис – это не только травка, растущая на полях и дающая людям пропитание. Процесс его возделывания определяет жизненный уклад деревенских жителей Азии, а в его технологии выращивания, требующей коллективных действий и объединения усилий многих людей, исследователи видят истоки того, почему ни в одной азиатской стране с развитым сельским хозяйством так и не прижилась демократия западного типа.

Рис – всему голова. Именно поэтому праздники, связанные с рисом, занимают особое место в мьяманской культуре. Один из самых известных – «Тхамане-пве», получивший свое название от слова «тхамане», обозначающего блюдо традиционной мьянманской кухни, сделанное из сваренного клейкого риса.

Началом праздника Тхамане обычно становится день февральского полнолуния, с которого стартует одиннадцатый месяц традиционного мьянманского календаря – Табодвэ. Начало Табодвэ – это излет холодного сезона. Хотя дневная температура уже гораздо выше, чем в декабре и в январе, по ночам еще довольно прохладно: для Янгона «довольно прохладно» – это градусов 20. Такими холодными зимними утрами продрогшие за ночь мьянманцы идут на поля, чтобы завершить сбор риса. Работа согревает, и поэтому во время сбора урожая холод не особенно чувствуется. Зато когда весь рис собран, приходится придумывать себе другое занятие, чтобы двигаться и согреваться. В городе люди для этого делают утреннюю зарядку. А деревенские жители устраивают день активного отдыха – праздник клейкого риса, Тхамане-пве.

Рано утром жители деревень и небольших городков по всей Мьянме собираются вместе и начинают замачивать рис. Для жителя России рис хорош тогда, когда из него можно сделать плов. В Мьянме из множества сортов риса этому требованию в полной мере отвечает только один – сорт По Сан Мхвэ. Остальные сорта мьянманского риса – клейкие, превращающиеся в процессе варки в густую кашу. Но даже на этом фоне выделяются несколько видов шанского риса: сваренная из него густая каша настолько упруга и однородна, что ее можно растягивать как резинку. Такой рис тоже подходит для того, чтобы сделать из него «тхамане», но обычно берут чуть менее разваривающиеся сорта.

Первый этап приготовления такого риса – это когда мальчики идут направо (заготавливать дрова, разжигать огонь и приносить воду), а девочки налево (просеивать рис). Если с заготовкой дров все ясно, то на процессе просеивания риса стоит остановиться подробнее. Девушки и женщины держат в руках большие круглые лотки из бамбука, на которые насыпаны зерна риса. Искусство просеивания состоит в том, чтобы подкидывать зерна на максимальную высоту и при этом не рассыпать их в разные стороны. Смысл этого действия очень прост: зерна падают обратно на лоток, а пыль и легкие мелкие соринки сдуваются в сторону утренним ветерком. Если для готовки риса обычно выбирают низинные места, чтобы ветер не задувал огонь, то просеивают рис обычно, наоборот, на возвышении, там, где дует ветер. После того, как пыль и сор отлетели в сторону, женщины начинают горизонтально вращать лоток на вытянутых руках: зерна риса в этот момент получают «обкатку» и немного шлифуются. Затем зерна снова подбрасываются, и процедура повторяется с самого начала. В общем, такая вот производственная гимнастика, товарищи!

В это время мужская половина готовит все для варки риса: взрослые мужчины разжигают огонь и устанавливают на него круглую вогнутую глубокую сковороду типа «вок»; иногда эта сковородка бывает действительно большой, намного больше метра в диаметре. Огонь может быть разведен в специальном углублении, но чаще всего сковорода прочно устанавливается на несколько больших камней, между которыми разжигается костер. Мальчики в это время чистят кокосы, выливают из них молоко и орудуют ножиком или ложкой, состругивая внутреннюю поверхность ореха. Девочки берут бутылку и начинают катать ее по рассыпанному на плоской поверхности арахису: так они снимают с зерен шелуху, которую потом просто сдувают в сторону. Потом арахис надо будет еще и потолочь, но это уже работа для людей постарше.

Рис замачивается и затем варится вместе с небольшим количеством арахисового масла и кунжута: так он приобретает неповторимый вкус и аромат. А в это время готовятся остальные ингредиенты: жарятся измельченный имбирь, кунжут, арахис, мелко рубятся кокосовые стружки.

Финальная часть готовки – перемешивание риса на сковороде. Он уже разварился, но еще сохраняет форму. Тем не менее, это уже густая клейкая масса. Ее и начинают перемешивать наиболее крепкие мужчины, обычно три человека на сковородку, используя для этого специальные деревянные мешалки, которые многие сравнивают с веслами. На этом этапе требуется не только сила, но и слаженность действий. Нужно сделать все, чтобы рис не пригорел, и при этом рисовые зернышки окончательно потеряли форму и слились с клейкой массой. Фактически рис методично растирается между двумя мешалками, становясь все более и более однородной массой. Тугая консистенция этого варева заставляет мужчин работать в полную силу, причем процесс этот длится довольно долго. Как правило, кто-то из мужчин специально стоит около сковороды, следя за тем, чтобы она не слетела с огня от неосторожного толчка мешалкой, задавая ритм мешальщикам и поддерживая огонь.

Ближе к окончанию процесса в рисовую массу добавляются арахис и кусочки кокосовых стружек, а уже на самом завершающем этапе засыпается кунжут. Чтобы сыпать кунжут, не требуется физических усилий, поэтому внешне эта работа выглядит легкой. Нужно лишь сделать так, чтобы кунжут равномерно распространился по всей массе, поэтому засыпают его с разных сторон, прямо под мешалки. Поэтому фраза «сыпать кунжут» стала для мьянманцев идиомой: она обозначает ситуацию, когда все работают в поте лица, и лишь кто-то один занимается откровенной фигней.

Для стороннего наблюдателя, незнакомого с мьянманской культурой, полученный результат обычно кажется разочаровывающим. Огромная подготовительная работа плюс титанические усилия людей с мешалками дают в конечном итоге несколько килограммов невзрачной серой массы, похожей на засохший клейстер; если в процессе готовки добавляют «черный» рис, то эта масса приобретает фиолетовый оттенок. Тем не менее, мьянманцы считают, что результат стоит затраченных усилий. Сваренный клейкий рис укладывают на подносы, делая из него что-то вроде большой толстой прямоугольной или округлой лепешки. И, наконец, финальный штрих: сверху эта лепешка посыпается хорошо прожаренной смесью измельченных кусочков имбиря, кокосовой стружки и арахиса.

Из технологии процесса следует, что одна семья вряд ли справится с приготовлением «тхамане», нужны усилия по крайней мере нескольких семей. Именно поэтому приготовление клейкого риса обычно производится на каких-то площадках возле общественных зданий, а чаще – у пагод. Понятно, что первая порция приготовленного клейкого риса ставится перед изображением Будды. Вторую получают монахи: если рис варят вне пагод, то на церемонию, как правило, в качестве почетных гостей приглашают монахов из ближайшего монастыря. Третью – старшие и уважаемые люди. Затем наступает очередь всех остальных.

В крупных населенных пунктах и при больших пагодах устраиваются соревнования по приготовлению «тхамане». В Шведагоне в таких соревнованиях обычно участвуют несколько десятков команд. Для определения победителей, как правило, создается что-то вроде комиссии из уважаемых людей или членов попечительского совета пагоды, которые пробуют по кусочку подносимый им рис. Победителям вручают награды.

После того, как рис приготовлен, праздник обычно продолжается. Наступает день, уже не холодно, но людям все равно хочется продолжения «движухи», тем более, что все дела на сегодня уже сделаны: рис сварен и предложен всем желающим его отведать. Обычно включают музыку и начинаются песни или танцы. Веселье длится до позднего вечера.

Поскольку во время таких соревнований клейкого риса готовится много, у каждого есть шанс наесться до отвала. А для тех, кто уходит домой, специально приготовлены бамбуковые листья: в них можно завернуть кусочек «тхамане» и потом угостить им членов своей семьи.

 

Что пьют мьянманцы

Сказать, что мьянманцы не пьют алкоголь, значит соврать. Пить в Мьянме любят и делают это с удовольствием. Больше того, в отличие от России тут нет морозов, поэтому можно спокойно заснуть прямо на улице без опасения замерзнуть насмерть. А посидеть вечером, когда спала полуденная жара, за пластмассовым столиком на улице с пивом и закусками, наблюдая за жизнью вечернего города, – гораздо большее удовольствие, чем сидеть в четырех стенах какого-нибудь пафосного российского бара и тупо смотреть на люстру.

Среди крепких алкогольных напитков, которые предпочитают мьянманцы, на первом месте, безусловно, стоит местный виски. Самый распространенный бренд – «Grand Royal». Он бывает трех видов: с черными, синими и золотыми этикетками. Виски с черной этикеткой – самые дешевые, с золотой («спешиал резерв») – самые дорогие. Тем не менее, мьянманский виски приятно радует своей дешевизной: плоская полулитровая стеклянная бутылка-фляжка с черной этикеткой стоит порядка 1200 кьят (1,2 доллара), с золотой этикеткой – 2500 кьят (2,5 доллара).

Если кто-то думает, что компания IBTC, производящая «Гранд Ройял» – это шарашкина контора, делающая сомнительное пойло для аборигенов, он жестоко ошибается. Она – официальный мьянманский партнер британского футбольного клуба «Челси», спонсор многих здешних массовых мероприятий, а этикетки ее бутылок украшены медалями международных конкурсов крепких алкогольных напитков. Ее продукция есть везде, как везде в Мьянме есть и ее реклама, поскольку местные жители часто используют виниловые растяжки с этой рекламой для того, чтобы закрывать стены своих бамбуковых хижин от дождя. Именно поэтому бренд этого виски можно увидеть в самой глухой деревушке Мьянмы и на самом неожиданном месте.

Если вы привыкли к вкусу «Гранд Ройял», то после него любой шотландский «Джонни Уокер» покажется вам резкой плебейской сивухой. Мьянманский виски – гораздо более мягкий на вкус, даже немного сладковатый. При этом крепость его традиционна – 40 оборотов.

Конечно, существуют и другие сорта мьянманского виски. Кроме того, периодически в популярных уличных ресторанах, например, в Чайна-тауне, на 19-й улице Янгона, проводятся бесплатные дегустации новых брендов. Тем не менее, монопольное положение «Гранд Ройял» на мьянманском рынке никто из них до сих пор так и не смог поколебать.

Импортные виски пьют реже, и в основном в дорогих ресторанах. Лидер здесь – «Джонни Уокер» со своими цветными этикетками. Более того, именно «Джонни Уокер» стал сегодня индикатором уровня чиновников. Если ты министр, замминистра или генеральный директор министерства, тебе в подарок надо вручать литровую бутылку «Блю Лейбл». Уровень ниже предполагает «Блэк Лэйбл». А простым клеркам можно подарить бутылку с красной этикеткой, причем даже не обязательно литровую. Злые языки поговаривают, что в алкогольных отделах больших торговых центров «Джанкшн» и «Кэпитал» мьянманской столицы Нейпьидо так много самого разнообразного дорогого импортного алкоголя потому, что многие чиновники устраивают круговорот бутылок, сдавая туда врученные им подарки.

Виски мьянманцы пьют по-британски: наливают в стакан немного алкоголя, затем кладут лед и доверху заливают водой. Интересно, что таким же образом они пытаются пить водку и при этом удивляются, как русские люди могут употреблять подобную дрянь. Приходится им объяснять, что водку нужно пить совсем по-другому.

К другим крепким алкогольным напиткам, менее популярным у мьянманцев, относятся несколько видов рома. Флагман в этой линейке – «Мандалай-ром», доступный в любом магазине, торгующем алкоголем. В числе других видов – «Мьянма-ром», «Хербал-ром» и «Антималярия-ром». В отличие от большинства своих зарубежных аналогов мьянманский ром – более жесткий, насыщенный и резкий на вкус. Некоторые считают, что такой вкус бывает у напитка, настоянного на жженой резине. Но многим именно такой вкус как раз и нравится, особенно после добавления колы.

На особом месте стоит армейский ром – «Арми-ром». На его этикетках написано, что он произведен не для продажи, а для распространения по военным частям. Считается, что его производство – прямое наследие проклятых колонизаторов. По задумке англичан, этот ром призван выполнять триединую задачу. Во-первых, это классические «сто грамм для храбрости», которые были отнюдь не лишними для британского солдата, продирающегося сквозь джунгли, наполненные не только агрессивными местными жителями, но и змеями, ядовитыми пауками и кидающимися сверху всякой гадостью обезьянами. Во-вторых, это лучшее средство от расстройства желудка после употребления некачественной пищи и воды; а где в джунглях найдешь качественную?. В-третьих, благодаря растительным добавкам армейский ром помогает бороться с малярией, до сих пор нередким заболеванием у жителей тропиков.

Существует два противоположных мнения по поводу этого рома. Одни считают, что он – на редкость гадкое пойло, в которое намешано много чего подозрительного. В свою очередь, его производитель, один из двух крупнейших военных холдингов страны «Мьянма экономик корпорэйшн», вполне резонно указывает, что собственную армию ему травить незачем; наоборот, этот ром проходит дополнительную очистку, а все ингредиенты в нем тщательно проверяются. Тем не менее, в мьянманской армии этот ром обычно массово пьют в основном простые солдаты и младшие офицеры, да и то благодаря тому, что он выдается бесплатно. Уже начиная с майора или подполковника военнослужащие массово переходят на виски, причем употребляют как «Гранд Ройял», так и «Джонни Уокер», сначала – с красной этикеткой, а затем переходят на черную по мере повышения статуса и присвоения очередного воинского звания.

Этот ром нельзя купить в магазинах, но среди знатоков Мьянмы он особенно ценится. Считается, что армейский ром – лучший сувенир из страны, где до самого последнего времени правили генералы. Что касается его вкуса, то он похож на «Мандалай-ром».

Особое место – у традиционного самодельного алкоголя. Он популярен в сельской местности, но его можно попробовать и в городах. Больше того, многие деревенские жители, переехав в Янгон, не оставляют привычку опрокинуть с друзьями рюмку-другую родной самогонки. Собственно, знамениты своим алкоголем северные народы Мьянмы. Шаны и соседние с ними племена делают прозрачную бесцветную рисовую водку, предпочитая пить ее в чистом виде и ни на чем не настаивать; хотя есть шанские ресторанчики, где вам предложат настойки на целебных корешках, на корках цитрусовых или, например, на ягодах. Качины, наоборот, стараются сделать именно настойку, причем, как правило, основным ингредиентом, добавляемым в нее, становятся живущие в земле насекомые. От этого настойка превращается в лекарство, и китайцы этот алкоголь из штата Качин вывозят через границу цистернами. Но самый лучший традиционный алкоголь, по уверениям мьянманцев, делают представители народности лису. В отличие от всех остальных, их самодельная водка производится из кукурузы, обладает очень мягким вкусом, легко пьется и чаще всего не является причиной головной боли на следующее утро.

Среди менее крепких напитков, популярных у мьянманцев, на первом месте, естественно, стоит пиво. Самый популярный бренд – «Мьянма биар». Но сегодня практически все виды пива уже производятся по той же технологии и на том же оборудовании, что и в других странах, поэтому искать что-то особенное на мьянманском рынке пива бесполезно. Долгое время последним держался бастион «Мандалай биар», представлявший собой настоящее пиво с коротким сроком хранения. Истинные любители предпочитали его, хотя и поговаривали, что завод-производитель может быть лучшей иллюстрацией знаменитой поговорки «Кто любит пиво и уважает законодательство, не должен видеть, как производится и то, и другое».

Именно поэтому в пивбарах Мьянмы сегодня особенно популярно «живое пиво» или «си-биар» (по-бирмански «си» – барабан, бочка, пивной кег). Поскольку пиво является самым употребляемым напитком во время просмотра футбольных матчей в барах местными жителями, то в особенно удачные вечера его требуется много. Стоимость стандартной стеклянной бутылки пива – чуть больше 1000 кьят (1 доллара). Примерно столько же в баре будет стоить поллитровая кружка «си-биар».

Итак, виски и пиво являются самыми популярными напитками в Мьянме, причем у каждого из них есть своя функция. Виски нужен чтобы «догнаться», а пиво – чтобы постепенно смаковать удовольствие в дружеской компании, например, при совместном просмотре футбольного матча. При этом получается, что виски в Мьянме дешевый, а пиво дорогое. И если простой мьянманец ставит себе целью посмаковать пиво, но при этом нажраться как от виски, то он вынужден заниматься составлением немудреного коктейля.

У русского «ерша» резкий водочный курс все-таки весьма ощутим, а мьянманский виски – мягкий и сладковатый. Именно поэтому вкус виски очень органично ложится на солодовый вкус пива, не портя впечатление от полученного напитка. Некоторые называют этот коктейль просто – «хна-пин-лайн» или «два в одном». Но есть и другое название – «паук-си», похожее на то, как в Мьянме именуется большая китайская паровая булочка из димсама. Коктейль с таким названием довольно популярен среди мьянманцев даже несмотря на гарантированную головную боль на следующее утро.

И, наконец, пара слов о вине. Можно сказать просто: оно среди мьянманцев популярностью не пользуется, несмотря на рекламные кампании и промоушены. Это относится как к мьянманским брендам вина европейского типа, так и к привозным винам. Конечно, есть свои любители, и есть дома, где это вино подают гостям, но как массовый напиток оно не получило признания.

Зато для домашнего употребления определенной популярностью пользуется тот тип вина, который в России называют наливками. Фактически это – густой забродивший натуральный сок или алкогольный компот, очень сладкий на вкус. Тем, кто любит сладкое, в умеренных дозах и и с добавлением воды пить его довольно приятно. Такие наливки также можно встретить во многих алкогольных отделах торговых центров, рассчитанных на обычных мьянманцев. Производятся они в восточном штате Шан и на севере Мьянмы; самое знаменитое место производства таких напитков – город Пьин У Лвин недалеко от Мандалая. Есть целые линейки таких наливок, например, бренд «Канбоза», в которые входят вина из риса, слив, клубники, винограда, яблок и другой плодоовощной продукции.

 

Янгонские водители

Я очень хорошо помню машины в Вооруженных Силах СССР. Руль с вырезанными на нем надписями «Машина – зверь, водила – ас!» и «Не спи, тебя ждут дома!». Два провода, торчащие из рулевой колонки, которые требовалось вручную, оторвавшись от руля, соединить, когда водитель хотел во время движения подать звуковой сигнал. Зажигание в виде таких же двух проводов, свисающих из-под приборной доски: нужно было замкнуть их, чтобы завести машину. И плюс – какая-нибудь интересная вещица, болтающаяся перед носом у водителя, например, армейский шеврон – так, для оберега.

Примерно такие же машины ездили по улицам Янгона еще совсем недавно, в первое десятилетие нынешнего века, когда Мьянмой правили военные, а против страны государствами Запада были введены санкции. Правда, оберег у водителя, если он буддист, был другим: как правило, выше руля висело изображение Будды, иногда украшенное цветными лампочками.

Машины в Мьянме того времени были дорогими, даже те, которые по возрасту годились в отцы своим водителям. Чтобы ввезти автомобиль из-за границы, нужно было оплатить пермит, который стоил раз в пять дороже самой машины.

Основу машинного парка Янгона составляли драндулеты 30-40-летней давности, чаще всего – старые японские модели, иногда собранные из нескольких автомобилей, с изготовленными кустарными способами запчастями. На такие мелочи, как работоспособность подъемных стекол в дверях, целостность сидений или исправность фар и поворотников, мало кто смотрел. Во многих машинах через дыры в ржавом полу был виден асфальт, а двери предлагалось закрывать на крючок из проволоки. Если же дверной замок работал, то чаще всего он открывался только с наружной стороны, и пассажиру приходилось вытаскивать руку в окно, чтобы найти дверную ручку.

В то время было не принято быстро ездить по улицам: скорость даже на основных магистралях не превышала 40–60 километров в час. Злые языки поговаривали, что если машина поедет с большей скоростью, она просто развалится, и потом ее придется заново собирать из старых запчастей. А если машина на скорости поцарапает другую машину, ремонт обойдется в очень большую копеечку. Поэтому водители обычно уступали друг другу дорогу и вели себя по отношению друг к другу по-джентльменски.

Пределом мечтаний тогдашних зажиточных янгонцев считалась одна из последних тойотовских моделей Mark-II. Если у тебя есть неновая машина этого типа – всё, считай, твоя жизнь удалась. Только эта машина удостоилась в Мьянме собственного имени: ее ласково называли «шве нга» – «золотая рыбка». А если еще одна машина была нужна кому-то из членов семьи, обычно покупался «Судзуки-Вагон», похожий на чемодан на маленьких колесиках: это была одна из немногих машин, которая собиралась из комплектующих в Мьянме.

Многие автомобильные реалии тех лет сегодня кажутся странными. Например, на автозаправках было всего два вида топлива – «бензин» и «дизель». Интересно, что сегодня просто «бензин» остается, но к нему прибавился третий, совершенно новый вид топлива – «октан», то есть, бензин с октановым числом 92. На каждую машину полагалась «социальная норма» – 2 галлона бензина в день. У водителя была специальная книжка, куда ставился штамп о том, что норма бензина выдана.

Нельзя сказать, что на улицах не происходило аварий. Но они, как правило, были вызваны исключительно тем, что старый изношенный механизм машины давал сбой. Наиболее часто отваливалось колесо, и машина продолжала движение, высекая искры об асфальт. Водитель на скорости мог оказаться с рулем, который вдруг начинал свое существование отдельно от машины. Бывало, что во время движения отваливались педали, а первая попавшаяся на пути глубокая лужа знаменовала конец электрики всей машины.

Так продолжалось до 2010 года. А потом на автомобильный рынок, как и во всю страну, пришла демократия. Сначала правительство стало выдавать пермиты на новые машины тем, кто сдаст в утиль старье, возраст которого превышает 40 лет. Так с янгонских улиц постепенно исчезли последние советские «Волги». Потом на большинство категорий машин пермиты были отменены. Сегодня в Янгоне много автосалонов, предлагающих самые разные автомобили. Правда, европейских брендов мало: производители из Европы, поддержав в свое время введенные против страны санкции, похоже, навсегда потеряли для себя мьянманский рынок.

Сейчас «золотая рыбка» с ее архаичными формами вызывает у мьянманцев усмешку. За пять лет автопарк Янгона почти полностью сменился, как сменилось и представление мьянманцев о престижности тех или иных моделей машин. И если раньше человек, проживший в Янгоне долгое время и приехавший после этого в Бангкок, испытывал культурный шок, то сегодня разница уже почти не ощутима.

Тем не менее, люди обычно меняются медленнее техники. И в сегодняшнем поведении янгонских водителей до сих пор заметны многие пережитки прежних времен. Например, если перекресток со светофором находится под палящим солнцем, а метрах в десяти до него на дорогу отбрасывает тень большое дерево, водитель, как правило, переждет красный свет в тени, и только потом поедет к перекрестку. Зачем он так делает сейчас, когда у него новая машина с кондиционером, сказать трудно. Просто привычка.

С прежних времен осталось и отношение к пешеходам. До сих пор водители считают, что именно они, а не пешеходы, – цари дорог. Еще совсем недавно машины могли себе позволить очень немногие, и если ты сел за руль, значит, ты по определению выше тех, кто бросается тебе под колеса. А еще пешеходы – мягкие и без острых углов, а значит, особого вреда автомобилю они причинить не могут, поэтому после столкновения с ними ремонтировать дорогую машину не надо.

Впрочем, у такого отношения к пешеходам была и практическая причина. До 2010 года машин с автоматическими коробками передач в Янгоне было очень мало, а тормозить и потом снова переключать передачи на изношенной коробке, где зуб на зуб не попадает, водители старались как можно реже. Большинство машин отказывало именно на этапе переключения передач: бывало, что внутри все заклинивало, а иногда водитель оставался с оторванной ручкой в руках. Пешеходы все это прекрасно понимали и шарахались от автомобилей, как могли. Шарахаются и до сих пор.

Правда, сейчас янгонские власти пытаются учить водителей уважать пешеходов по крайней мере на «зебрах»: для этого там часто дежурят люди со свистками, периодически останавливающие поток и дающие людям возможность перейти. Но стоит им отвернуться, и водители продолжают ездить так, как они ездили раньше.

С тех же самых времен неизменным остался и типаж янгонского пассажира. Водитель в раздолбанной машине очень часто оказывался в таком положении, когда он один с управлением явно не справлялся. Иногда нужно было просто подтолкнуть машину, чтобы она завелась. Но чаще требовалась гораздо более изощренная помощь, например, когда машина должна перестроиться в левый ряд. При правом руле и неработающих поворотниках задачей сидящего слева пассажира было высунуть в окно руку и энергично начать делать ею отгоняющие движения. Больше того, многие водители просто не включали поворотники, если слева сидел пассажир. Махание рукой из окна было сигналом для идущих слева сзади машин уступить дорогу. Причем обычно водитель даже не просил пассажира об этом, так велико было взаимопонимание и чувство ответственности за процесс движения по дороге.

Именно с тех пор пассажир янгонского автомобиля ощущает себя полноправным участником дорожного движения и частью единого организма машины. Это ощущение у него сохраняется и сейчас. Сначала он дотошно обсуждает с водителем техническое состояние машины и звуки, которые она издает при движении, а зачем начинается процесс совместного вождения. Я не видел сам, чтобы пассажир выхватывал у водителя руль, показывая, как надо правильно сворачивать, но мьянманцы говорят, что такое бывает нередко.

Годы закрытости страны привели к тому, что здесь выработались свои, отличные от остального мира, традиции на дороге. Например, если ты едешь по загородной трассе, хочешь обогнать впереди идущую машину и начинаешь ей сигналить гудками и фарами, ее водитель, как правило, включает левый поворотник. Это совсем не значит, что сейчас он примет влево и выедет на середину дороги. Наоборот, он таким образом показывает, что увидел тебя и приглашает обогнать его как раз с левой стороны. Для человека, незнакомого с мьянманскими реалиями, сложно представить более нелогичное поведение водителей.

Кроме того, водители-буддисты, если впереди показывается пагода, по-прежнему отпускают руль и на несколько секунд складывают под подбородком руки лодочкой, славя Будду, его учение и буддистскую общину. В этот момент машины катятся сами собой, удивительным образом не сталкиваясь друг с другом. На улице Пагоды Каба Эй на подъезде к даунтауну есть один довольно крутой S-образный поворот, на изгибе которого стоит небольшая пагода, а с какой-то его части открывается вид на Шведагон. Опытные водители успевают задать машине нужную траекторию поворота и дважды на полной скорости прочитать буддистский текст, сложив руки. Этот маневр всегда вызывал у меня мистическое восхищение, особенно когда мне объясняли, что аварий на этом кривом участке дороги не происходит почти никогда.

 

Ма Тха Та

«Трамвай зазвенел и скрылся за поворотом. Я долго бежал за ним, но не догнал. Так я опоздал на свидание», – рассказывал мне один старый янгонец, а я никак не мог взять в толк, о каком таком Янгоне он говорит. Нынешний Янгон – город тесных улиц, по которым едва протискиваются автобусы. И вдруг – трамваи, да еще и в таком лирическом контексте.

А потом оказалось, что рассказ этот – чистая правда. Трамваи в Янгоне британские колонизаторы пустили в 1886 году. Больше того, в 1936 году начали свое движение троллейбусы. А потом началась война. Закончилось электричество, а после взрывов и бомбежек не по всем улицам города стало можно проехать. Кроме того, вагоны требовали ремонта, а все запчасти можно было найти только в Великобритании. В 1942 году было навсегда отключено напряжение троллейбусов, а в середине сороковых в свой прощальный путь отправился янгонский трамвай. Поскольку с тех пор янгонские дороги ремонтировали редко, на одной из улиц восточной части Янгона до сих пор кое-где из-под асфальта проглядывают рельсы, а установленные по центру улицы столбы сверху снабжены ржавыми железными «крыльями»: когда-то к ним крепились трамвайные провода. И еще совсем недавно на входе в офис дорожной полиции района Пазундаунг висела старая вывеска «Отдел регулирования беспроводного транспорта», будто бы кто-то видел «проводной транспорт» на янгонских улицах за последние 70 лет.

Так закончилась эпоха электрического транспорта Янгона. В наследство от нее осталось всего несколько фотографий – трамвайные вагоны на фоне янгонских достопримечательностей. И сегодня только очень старые жители города могут вспомнить о свих юношеских приключениях на подножке звенящего трамвая.

А Янгон стал царством автобусов. Остается он им и до сих пор.

Впрочем, многие янгонские автобусы вполне могли бы быть современниками ушедших на покой трамваев. В 2012 году газеты сообщили о списании в утиль самого старого автобуса Янгона: он ездил по маршруту № 61 от Северного Дагона до рынка Санпья. Собственно, начинал свою жизнь этот автобус как канадский военный грузовичок Chevy С-15, использовавшийся британцами во время Второй мировой войны. А в послевоенные годы из грузовика сделали автобус, приварив к рамам кузова листы железа, покрасив, установив внутри сваренные из старых труб лавки с дощатыми сиденьями и соединив этот салон с кабиной водителя. Дверями в маленьких янгонских автобусах обычно не заморачиваются – их попросту нет, поэтому смастерить автобус из подручных материалов для янгонского умельца никогда не было большой проблемой.

И хотя заслуженный ветеран Второй мировой войны уже ушел на покой, это не значит, что по улицам Янгона до сих пор не ездят его младшие братья, не слишком отличающиеся от него по возрасту. Эти пожилые мелкие автобусы, в которых разогнувшись могут стоять только самые малорослые мьянманцы, повсеместно заполняют янгонские улицы. Они могут вписаться в поворот узкого переулка и лихо маневрировать в транспортном потоке. Поэтому их цель – обслуживать небольшие улицы и переулки. Из-за этого их маршруты бывают самыми замысловатыми, и нет таких букв в мьянманском и русском алфавитах, чтобы изобразить траекторию их движения.

На немногочисленных широких улицах Янгона ездят большие автобусы. Это обычно очень подержанные японские и корейские, реже – китайские машины с дощатым полом, через щели в котором видно асфальт. Среди янгонцев существует масса страшных историй о том, как лавки с пассажирами проваливались вниз, прямо под задние колеса, а водитель, удивленный странной задержкой в движении, усиленно нажимал на газ.

Руль в таком автобусе обычно расположен справа, а двери – слева. Но мьянманские умельцы давно уже заделали наглухо бывшие двери, поставили к ним скамейки, а вместо них справа прорубили новую единственную дверь. Естественно, эта и.о. двери открывается и закрывается только с помощью кондуктора, поскольку не присоединена ни к какой другой тяге. А чтобы фиксировать дверь в нужном положении, в распоряжении кондуктора имеется веревочка с петелькой и специально приваренный к стенке салона крючочек, а иногда для этой цели приспособлена эспандерная резинка с крючками.

Самое неприятное открытие в таких автобусах – это узкие расстояния между лавками. На узость пространства жалуются все, и даже самые низкорослые мьянманцы, протиснувшись на сиденье, вынуждены занимать на нем такие неестественные позы, которые вполне можно показывать за деньги в цирке. Плюс к этому под большинством лавок через весь салон идут короба, в которых находятся длинные газовые баллоны, посколькубольшинство янгонских автобусов ездит на газе, так что пол для сидящего начинается примерно на уровне сиденья. И сильный ушиб подбородка о колено во время резкого торможения – не такая уж редкая травма.

Самые распространенные бренды больших янгонских автобусов – это «МаТхаТа» и «Парами». Среди них «МаТхаТа» – безусловный лидер. Это – три буквы бирманского алфавита, которые являются аббревиатурой названия комитета городской администрации, регулирующего пассажирские перевозки. Автобусы – частные, но комитет – их главный контролер. Поэтому для удобства распознавания инспекторами подконтрольных им автобусов они выходят на линии под единым брендом.

Существует две разновидности МаТхаТы – «синие» и «зеленые», по цвету вывески. Синие – это «специальная» МаТхаТа, в нашем понимании – автобусы-экспрессы. В них нет пространства для «стоячих мест», а есть лишь узкий проход вдоль лавок. С одной стороны на лавки втискивается два человека, с другой – три, то есть места в таком автобусе предусмотрены только сидячие. «Зеленая» МаТхаТха – это автобус, где проезд стоит дешевле, он останавливается гораздо чаще, сидений в нем не очень много, и ничто не мешает людям набиваться в него как селедки в бочке.

Различие статуса «сидячих» экспрессов и обычных автобусов в свое время было настолько принципиальным для компаний-перевозчиков, что кондукторам строго-настрого запрещалось сажать в «экспрессы» новых пассажиров, если «сидячие» места все уже заняты; правда, кондукторы побойчее и понаглее просто сажали новых пассажиров на колени к уже сидящим. Одна из янгонских автотранспортных компаний в 2010 году даже ввела для своих кондукторов телесные наказания. На остановках стояли специальные инспектора и придирчиво осматривали «экспрессы» на предмет поиска стоящих пассажиров. Если таковые находились, инспектора прямо на месте били кондукторов палками. По гениальной задумке руководства компании, ставшие свидетелями этого зрелища пассажиры должны были осознать, что кондуктор не пускает людей не потому, что он гад и сволочь, просто он не хочет получить удар палкой. Правда, этот метод показался властям настолько смелым и новаторским, что тогдашний военный глава провинции Янгон не смог оценить его по достоинству и распорядился немедленно прекратить публичное избиение людей.

Еще одна странность мьянманских автобусов – это обилие маршрутов-двойников. Например, есть три вида маршрута № 43 (МаТхаТа), автобусы которого выглядят абсолютно одинаково. Общими у этих маршрутов являются только пункт А и пункт Б – начальная и конечная точка. А между ними существуют три совершенно различные траектории движения. Автобусы разных видов одного и того же маршрута, извилисто петляя по городу, периодически пересекают путь друг друга, поэтому для мьянманца номер автобуса – это далеко не вся информация. После того, как подъедет автобус с нужным номером, нужно сосредоточиться и внимательно слушать, какой маршрут выкрикивает стоящий на подножке кондуктор.

Другая странность автобусов, массово выходящих на маршруты под брендом «Адипади», – это полное отсутствие номеров. Иностранцы этого не замечают, потому что номера на всех остальных автобусах все равно написаны бирманскими цифрами. Но для янгонцев это – настоящий ужас. Вместо простых цифр они вынуждены запоминать цветовые сочетания вывески над ветровым стеклом, которая состоит из прямоугольника в центре (один цвет) и двух квадратиков по бокам (другой цвет). Маршрутов «Адипади» довольно много, поэтому число предлагаемых к запоминанию цветовых комбинаций заставит закипеть любые человеческие мозги. Поэтому, если к остановке подъезжает «Адипади», бирманцы предпочитают слушать крики кондуктора, а не пытаются опознать маршрут по цветам вывески.

Наконец, поразителен выбор мест для остановок. Если на пути есть оживленный перекресток, где половина пассажиров будет делать пересадку, то остановка, как правило, будет расположена как можно дальше от этого перекрестка. Если прямо к дороге примыкает большой жилой комплекс, куда едут многие пассажиры, то остановка чаще всего находится не около него, а в километре – там, где можно сделать остановочный карман. Абстрактные интересы дорожного движения в Янгоне всегда стоят выше интересов отдельных пассажиров, и если раньше кондукторы выпускали всех желающих, когда автобус стоял перед светофором на перекрестке, то теперь они рискуют за этот поступок нарваться на штраф со стороны полиции.

С другой стороны, если раньше автобусы подолгу «зависали» на оживленных остановках, собирая пассажиров, то теперь там стоят специальные инспекторы, которые обычно показывают подъезжающему водителю два пальца: на высадку и посадку пассажиров у него есть ровно две минуты.

Янгонцы знают, что есть маршруты «дурные», где водитель все время совершает рискованные маневры, постоянно резко тормозит, а кондукторы орут как оглашенные и машут в окна руками, чтобы окружающие автобус машины расступились и дали дорогу. Кстати, поездка на таких маршрутах обычно бывает даже короче, чем на такси: и водители, и пешеходы в ужасе шарахаются от мчащихся во весь опор и угрожающе качающихся из стороны в сторону старых жестяных сараев, освобождая им дорогу. Есть маршруты неспешные, водители которых не прочь постоять 10–15 минут на каждой остановке, а кондукторы – поговорить о жизни с ближайшим продавцом бетеля. И, наконец, есть маршруты просто страшные, с отваливающимися сиденьями, зияющими дырами в полу и болтающимися в пространстве ржавыми остатками поручней. Разбираться в видах автобусных маршрутов – это высшая квалификация янгонского жителя, которая иностранцу вряд ли под силу.

 

Хайлюкс и Дайна

Это не муж и жена, а название двух разновидностей бирманских маршруток. Они получили название от тойотовских моделей грузовичков, которые в свое время были приспособлены для перевозки пассажиров.

Впрочем, особых усилий для этого превращения не требовалось. Грузовички обзаводились жестяной крышей над кузовом и лавками вдоль бортов. Дайна (так мьянманцы произносят название модели Dyna) – это обычно грузовичок с относительно высоким потолком, и те, у кого рост ниже 170 сантиметров, то есть большинство мьянманцев, могут в них стоять. В Хайлюксе потолок низкий, в нем можно только сидеть, и тем, кому не хватает места на скамейках, кондуктор обычно предлагает сваренные из железных прутьев или пластмассовые маленькие табуреточки, на которых сидят в проходе. В Дайнах, как правило, сбоку на потолке есть люминесцентная лампочка. В Хайлюксах освещения может не быть вообще.

Задний бортик откинут и превращен в подножку, к которой снизу иногда приварена железная скоба, чтобы на нее удобно было карабкаться. Эта подножка – излюбленное место проезда местной молодежи, которая тесноте душного кузова предпочитает дуновение встречного ветерка и рассматривание окрестностей. Если маршрутка останавливается у светофора, особым шиком считается соскочить с подножки и вальяжно прогуляться вдоль нее. А когда она снова начнет движение, уцепившись за железную раму, ловко забросить себя, любимого, на подножку.

В часы пик маршрутки заполнены народом. Внутри люди набиты как сельди в бочке и притиснуты к большим газовым баллонам, находящимся в коробке за кабиной водителя. Снаружи в несколько слоев, держась за раму, гроздьями свисают те, кто любит риск и лихачество. Для перевозки людей и грузов используется любой сантиметр полезной площади: на пригородных маршрутах люди со своими баулами едут даже на крыше.

Место кондуктора располагается на подножке справа сзади по ходу маршрутки, с той же стороны, что и место водителя, потому что эти машины в основном праворульные. В его обязанности входит громко объявлять остановки и маршрут и ссаживать пассажиров по их требованию, которое, как и в московских маршрутках, должно быть высказано заранее, громко и членораздельно, желательно в виде истошного вопля. Кроме того, он должен предлагать пассажирам табуреточки, чтобы можно было сидеть в проходе между лавками, давать водителю команду на отправление и собирать с пассажиров деньги. Иногда место кондуктора обозначено приваренными полукруглыми конструкциями, огибающими на несколько сантиметров край подножки на высоте пояса. Чаще всего кондуктор сидит на них, гордо обозревая окрестности.

Стоимость проезда в таких маршрутках в зависимости от направления и длительности поездки колеблется от 50 до 300 кьят.

Несмотря на кажущуюся непрестижность перемещения на таком виде транспорта, пользующиеся им янгонцы никаких имиджевых проблем не испытывают. Репутация таких маленьких грузовичков как вполне достойного средства передвижения поддерживается еще и тем фактом, что именно на них развозят по домам рядовых сотрудников солидных фирм. Развозка персонала домой входит в «джентльменский набор» достойного работодателя Мьянмы, поэтому поездка до дома на Дайне воспринимается сотрудниками с благодарностью. На таких же грузовичках везут домой школьников после занятий, поэтому привыкание к Дайне у многих мьянманцев начинается с детства.

В новой столице на этих машинах после рабочего дня развозят по домам сотрудников и сотрудниц мьянманских министерств. И очень часто бывает смешно наблюдать, как министерская дама, которая только что с важным видом сидела в своем офисе, пытается вскарабкаться на высокую подножку грузовичка, чтобы ехать домой.

С 2011 года янгонские власти ведут борьбу за постепенное вытеснение маршрутных Хайлюксов и Дайн с улиц города. Они считают, что ездить на таких машинах крайне опасно для пассажиров. Перегруженные машины со смещенным центром тяжести иногда переворачиваются, у них на ходу отлетают колеса, а водители часто не справляются с управлением и попадают в ДТП. Железные конструкции в них сварены грубо, везде торчат куски арматуры и труб, и бывает так, что до дома янгонец добирается ценой целостности собственных штанов, а то и с шишкой на затылке после удара о железную раму на очередном ухабе. В случае резких торможений люди ломают себе кости, а едущие на подножке лихачи на полной скорости срываются, разбиваются об асфальт или попадают под идущую следом машину. У властей много претензий и к водителям грузовичков: чтобы скрасить себе рутинную работу, они иногда затевают гонки друг с другом, проскакивая на красный свет и нарушая правила дорожного движения.

Поэтому сегодня эти маршрутки уже не увидишь в центральных районах города. Зато множество жителей пригорода до сих пор добирается в Янгон именно на таких машинах.

Владельцам Хайлюксов и Дайн власти предлагают приобрести вместо них новые мини-автобусы, компенсируя сдачу в утилизацию старого транспорта, давая пермиты на ввоз и предоставляя кредиты. Тем не менее, за три года из 2600 маршрутных хайлюксов и дайн на улицах города было заменено на микроавтобусы только 100. Причина проста: автобус дороже обслуживать, и он, в отличие от грузовичка, не безразмерный – сбоку на нем не повисишь и на крышу не залезешь. Кроме того, микроавтобус иногда просто не проедет там, где спокойно может проехать грузовичок. А еще пассажирский грузовичок ночью можно использовать для перевозки самых разных грузов, что владельцы активно и делают. Автобус же подходит для этих целей далеко не всегда.

Тем не менее, можно уже сказать уверенно, что в центральных районах Янгона Хайлюксы и Дайны как вид общественного транспорта свое существование прекратили. Поэтому тем, кто хочет вспомнить былые времена и с ветерком прокатиться на задней подножке некогда самого популярного янгонского средства перевозки пассажиров, сначала придется долго ехать на автобусе.

 

Кондукторы янгонских автобусов

Кондукторы янгонских автобусов – такая же достопримечательность города, как Шведагон или Боджок-маркет. Их вопли, разносящиеся вдоль главных магистралей, долетают до самых отдаленных домов, напоминая их жителям о том, где-то за забором кипит настоящая жизнь. Формально может показаться, что кондукторы – это тот самый «необходимый излишек», который иногда обязано иметь азиатское государство для того, чтобы в стране было как меньше безработных, а значит «горючего материала» для бунта. Поэтому и появляются в избытке толпы продавцов в магазинах, сторожей на воротах, лифтеров возле лифтов, ну и по два кондуктора в каждом автобусе. Тем не менее, все не так просто.

Кондуктор в Янгоне – это не просто функция, которую в принципе легко заменить жестяной кассой с турникетом. Это – социальное явление, которое очень четко вписывается в мьянманский менталитет.

Большинство янгонцев с трудом представляют себе размеры города, в котором они живут, и расположение его объектов. Они знают один-два маршрута автобуса, и то не целиком, а на каком-то отрезке. Поехать куда-то за пределы этого пространства для них равносильно подвигу. Визиты к тетям и дядям на другой конец города планируются заранее, мьянманец свыкается с мыслью, что ехать все-таки придется – и собирает деньги на такси. Потому что если он не знает точно, как ехать на автобусе, а если нужно делать пересадки, автобусом он точно не поедет.

Многие мьянманцы старшего поколения стесняются разговаривать с незнакомыми людьми на улице. Многие стыдятся что-то спросить еще и потому, что боятся, что о них подумают как об идиотах, не знающих очевидных истин. А когда к остановке один за другим подходят автобусы разных маршрутов, для мьянманца появляется другая напасть – необходимость очень быстро решать задачу со многими неизвестными. Многие мьянманцы теряются в этом разнообразии и невольно ищут какую-то подсказку. Вот тут им на помощь приходят кондукторы.

Когда автобус подъезжает к остановке, кондуктор распахивает складную входную дверь, которая открывается и закрывается вручную, закрепляет ее веревочкой с крючком к поручню, чтобы ненароком не закрылась, и, стоя в проеме, начинает зычно выкрикивать скороговоркой маршрут автобуса. При этом объявляется не только конечный пункт: Чем более полный список остановок он огласит, тем лучше. Стоящему на остановке мьянманцу остается только внимательно слушать его вопли. Именно к кондуктору мьянманец может обратиться с вопросом о том, как ему добраться до пункта назначения: он понимает, что кондуктор как раз и находится тут для того, чтобы отвечать на подобные вопросы. Чтобы подчеркнуть тот факт, что кондуктор – уполномоченное лицо, он обычно одет в униформу. Для простого автобуса «МаТхаТта» это синие брюки и такого же цвета рубашка. Кондукторы экспресса «МаТхаТа» обычно одеты в серую курточку с фирменной нашивкой. Кондукторы других линий тоже имеют свою спецодежду.

Автобус останавливается, кондуктор выскакивает наружу, не переставая орать и махая руками. В салоне остается его напарник, в руке у которого, чтобы все понимали, зачем он тут находится, обычно зажата толстая пачка ветхих купюр. Его задача – около дверей принимать входящих пассажиров по счету (посчитанный пассажир получает при этом легкий шлепок по спине), а затем обходить салон и собирать деньги.

В обычных автобусах плата зависит от расстояния. Минимальная цена – 50 кьят. В маленьких автобусах после 8 часов вечера минимальная оплата проезда поднимается до 200 кьят. Поздно вечером по Янгону иногда гоняют одинокие ночные автобусы, где минимальная плата возрастает уже до 500 кьят, но это все равно в несколько раз дешевле, чем такси.

Но кондуктор не только лупит по спинам входящих и выходящих пассажиров. Его задача – помогать пассажирам вносить и выносить вещи из салона автобуса, а также оказывать содействие людям, особенно пожилым, при входе и выходе из автобуса, причем все это делается искренне и дружелюбно. Кондуктор всегда поможет молодой маме поднять в салон малыша и, когда усадит их на место, немного «поагукает» с ним, а вошедшей старушке найдет свободную лавку, иногда заставив подвинуться какого-нибудь развалившегося оболтуса; при этом вполне возможно, что оболтус получит еще и подзатыльник. Он освободит место монаху, твердо попросив какого-нибудь сидящего и смотрящего в окно гражданина встать и не делать вид, что это его не касается. Причем кондуктора, как правило, слушаются безоговорочно, признавая его право быть хозяином в салоне. А кондуктор реализует это свое право с максимальной доброжелательностью и искренним стремлением помочь. У автобусных кондукторов есть то, что очень редко встречается у остальных мьянманцев – драйв от собственной работы. А азартно работающий человек поневоле рождает желание хоть чем-то ему помочь.

Янгонские автобусы ездят на газе, и во время движения периодически нужно переключить подачу газа с одного баллона, где он заканчивается, на другой, полный. Баллоны находятся под сиденьями, и чтобы добраться до них, нужно согнать пассажиров и открыть крышку. Так вот, пассажиры не только с готовностью освобождают доступ к баллону, но чаще всего участвуют в процессе: один держит крышку, а другой поддерживает самого кондуктора, чтобы он не упал во время резкого торможения.

Вообще, пассажиры, как правило, относятся к кондуктору очень дружелюбно, обсуждая с ним погоду и городские новости: особенно популярны для обсуждения во время движения темы недавних ДТП. Часто если человек до посадки в автобус купил какое-нибудь лакомство, например, кусочки ананаса с воткнутыми палочками или резаные плоды зеленого манго, вывалянные в перце, он может угостить кондуктора.

Иногда помогают пассажиры и в другом нелегком кондукторском деле – отпугивании машин. Если автобус идет в плотном потоке и хочет перестроиться из ряда в ряд, именно кондуктор обязан провести артподготовку. Как правило, он высовывается в окно и начинает свистеть, чмокать и орать машинам, едущим параллельно автобусу. Цель – призвать их к тому, чтобы они притормозили и уступили дорогу. При этом кондуктор вовсю машет руками, делая отгоняющие движения. Иногда в этих отчаянных попытках напугать машины к нему присоединяется кто-то из пассажиров автобуса. Пассажир тоже высовывается из окна, начинать махать руками и орать, находя в этом детскую радость от интересной игры.

Если и бывают конфликты между пассажирами и кондукторами, то они, как правило, касаются оплаты проезда. При этом обе стороны понимают логику действий друг друга. Когда кондуктор берет купюру в 50 кьят, он обычно зарывает ее поглубже в пачку или прячет подальше в карман, чтобы сказать следующему пассажиру, подавшему ему стокьятовую купюру, что у него нет сдачи. Если для пассажира два рубля – не деньги (а 50 кьят – это и есть чуть меньше российских двух рублей), то кондуктор получает небольшую прибавку к дневной выручке. Если же пассажир попадается принципиальный, или бюджет у него расписан до кьята, то после долгих поисков, видимо, связанных с надеждой, что пассажир уснет или передумает требовать деньги, искомая купюра все-таки находится.

Отдельно скажу про иностранцев. Иностранцы в янгонских автобусах практически не ездят. А те, кто туда по каким-то причинам все-таки попадают, в основном ведут себя там как идиоты. Они или дико озираются, хохочут и показывают на все пальцем, или со всеми здороваются, как это проделал при мне какой-то немец, видимо, чиновник какой-то неправительственной организации: я всегда удивляюсь, сколько в них работает таких придурковатых людей. Соответственно, и отношение к ним – именно как к идиотам. Во-первых, кондукторы не всегда правильно говорят им цену проезда. А во-вторых, хронически не выдают сдачу. Они искренне считают, что все иностранцы – богатые, и сдача им не нужна. Впрочем, я не скажу, что все кондукторы такие, да и иностранцы бывают разные. Чаще всего кондукторы, хорошие психологи, кстати, отлично чувствуют, кто из иностранцев сел в автобус как в обезьянник в погоне за приключениями, а кто живет в Янгоне и пользуется им часто и по делу. Но все равно иногда приходится требовать сдачу, которую кондуктор выдает ровно по тому же сценарию, по которому он ищет купюру в 50 кьят.

Есть в кондукторской службе и еще один ритуал – отметка на контрольных пунктах. Как правило, это автобусные остановки с навесами, мимо которых движется много маршрутов. Под навесом обычно сидит дядя в белой рубашке с фирменной нашивкой и записывает в тетрадку проезжающие автобусы. А из проезжающих автобусов выскакивают кондукторы и бегут к дяде, чтобы он поставил им штамп в путевой лист. Интересно, что перед этим тот кондуктор, который в салоне и при деньгах, выискивает самую рваную и жеваную стокьятовую купюру: именно такова плата за заветный штамп в путевом листе. А потом следует короткая, но бурная дискуссия двух кондукторов о том, стоит ли отдавать эту купюру, или, может, в пачке есть экземпляр похуже. В итоге дяде в белой рубашке уносится именно та купюра, которая победила в конкурсном отборе.

В числе обязанностей кондуктора есть и одна диссидентская. Вполне понятно желание местных властей отнести остановки общественного транспорта подальше от перекрестков. Но именно перекрестки – узлы пересадок, на них сосредоточены основные объекты, куда едут пассажиры автобусов. Поэтому, когда автобус стоит на светофоре у перекрестка, кондуктор считает своим прямым долгом впускать и выпускать пассажиров, желающих сэкономить время на пеших переходах. Сначала он высовывает в дверь голову, чтобы убедиться, что по параллельному ряду не едут машины, и что дорожный полицейский в будке на перекрестке крепко спит. А потом он соскакивает наружу, широко распахивая двери автобуса для всех желающих, и на обочину несется боевой клич с перечислением основных остановок на маршруте.

Еще одна задача кондуктора в салоне – зычно орать название следующей остановки («Суле скоро!») и давать указание водителю, нужно ли тормозить в случае отсутствия пассажиров на остановке. А когда пассажир выходит из салона, нужно провожать его воплями «выходим-выходим» и дежурным шлепком в спину. После того, как все вышли и зашли, именно кондуктор криком «Хо!» командует водителю ехать дальше.

Кондуктор заботится не только о пассажирах, но и о водителе, чтобы ему одному не было скучно за баранкой. Он может затеять с ним громкий разговор через весь салон, а может просто начать его учить, как надо правильно управлять автобусом. Во время стояния в пробках или на долгом светофоре кондуктор может выйти наружу, подойти к окну водителя и затеять с ним неспешную беседу, ведь поскольку большинство автобусов – праворульные, то водитель находится с той же стороны, что и прорубленные в корпусе автобуса входные двери. Наконец, высшим пилотажем и кондукторским шиком является умение изящно соскакивать с подножки автобуса и не менее изящно запрыгивать на нее после того, как автобус начинает движение.

Рассказ о кондукторах янгонских автобусов был бы неполным, если не упомянуть о том, что работа эта вредная, и в России за нее, безусловно, полагалось бы молоко. Кондуктору приходится крутиться весь день на ногах, и многие из них жалуются на больные ноги. Чтобы не упасть без сил и не уснуть, он постоянно жует бетель: именно кондукторы автобусов – самые оголтелые бетележевальщики, поэтому у очень многих из них глаза в красных прожилках и плохие зубы. Люди в автобус заходят всякие, не все из них здоровы, и не все одеты в стерильно чистую одежду. В часы пик, когда кондуктор продирается по салону, он рискует не только перемазать свою фирменную одежду, но и получить какую-нибудь заразу. Плюс к этому от постоянных воплей у них быстро садится горло, и поэтому многие кондукторы орут на остановках таким голосом, каким, наверное, на своих кораблях орали пираты, насквозь проспиртованные ромом.

Нужно ли говорить, что кондукторы фактом своего существования создали вокруг себя целую маленькую индустрию. Именно их друзья во время посадки на начальной остановке ходят по салону и предлагают перепелиные яйца, орешки и фрукты. На остановках специально для них дежурят пацаны, которые приносят им свежий бетель, продают бутылки с охлажденной водой и мешочки для плевания. На конечных остановках специально для них организованы маленькие кафешки, где можно покушать мохингу и запить ее чаем.

Мне рассказывали, что на бирманском языке есть повесть, посвященная жизни кондуктора автобуса. К сожалению, я ее не видел. Но было бы странно, если бы про такую жизнь до сих пор никто ничего не написал.

 

Сайки на колесах

Остановки янгонского общественного транспорта, как правило, расположены далеко друг от друга. Автобусы ездят по широким улицам и никогда не сворачивают в лабиринт узких длинных переулков, из которых, собственно, и состоит большинство районов Янгона. Именно поэтому выйти из автобуса для янгонца еще не значит попасть домой. До дома еще далеко, и для него есть выбор – идти пешком или проделать этот путь на сайке.

Сайка (а если точнее – «сай-каа») – это велосипед с прицепленным справа сиденьем-креслом для пассажира. Этим он обязан своему названию, которое произошло от английского «side car».

Вообще-то справа, на прицепе, есть возможность посадить двух человек – спиной друг к другу. Конкурентная борьба приводит к тому, что каждый водитель сайки стремится сделать свои сиденья максимально комфортными: например, переделывает для них диванчики из старых автобусов. Для удобства пассажиров может прилагаться зонтик. Кроме того, водитель сайки с удовольствием поделится с вами бетелем для жевания или предложит почитать газету.

Хотя сайка предполагает два сидячих места, вдвоем на ней ездят редко. Во-первых, сидеть спиной друг к другу не особенно интересно. А во-вторых, не всякий Боливар вывезет двоих: если на сайку взгромоздятся две толстых дамы, то движение для водителя станет проблематичным, тем более, что узкие янгонские переулки не всегда отличаются гладкой и ровной дорогой. Обычно сайку берут те, кому лень тащиться до дома с тяжелой сумкой, поэтому задняя часть коляски обычно используется как багажный отсек.

Для янгонских тетушек, возвращающихся с сумками после шопинга на рынке, подъехать к дому в коляске велосипеда означает показать семейное благополучие. Если в семье не экономят каждый кьят и готовы потратиться на сайку – значит, в жизни не все плохо. Конечно, лучше подъехать к дому на шикарном автомобиле, но это будет уже чересчур, потому что каждый житель обычного янгонского квартала твердо знает, что наши люди с рынка на такси не ездят. А еще проверенному водителю сайки можно доверить своего ребенка, чтобы доставить его до школы и потом встретить после занятий.

Сайки обычно стоят на ключевых автобусных остановках, откуда идут дороги к большим жилым массивам или кондоминиумам. Есть они и на противоположных концах своих наиболее востребованных маршрутов – около подъездов больших домов, у выездов из хаузингов или возле больших магазинов и рынков. Многие пассажиры используют водителей саек еще и для того, чтобы узнать новости своего квартала. Впрочем, не только квартала: многие пассажиры оставляют водителям уже прочитанные ими сегодняшние газеты, и водитель в курсе самых разнообразных новостей – с кем встретился президент, что поделывает лидер оппозиции До Су, где смыло водой мост и какая будет завтра погода. А в обмен они получают сплетни из жизни квартала, которыми потом тоже в изобилии делятся с пассажирами. Водители саек в этом смысле – незаменимый кладезь ценных знаний. При этом выдаваемая им информация – это не всегда просто бесполезные слухи. Иногда житель дома может не увидеть объявления об отключении воды, а водитель сайки обязательно расскажет об этой новости.

А еще водители саек – незаменимые помощники для решения мелких бытовых проблем. Они отличные грузчики: для невысокого худощавого водителя велосипеда ничего не стоит взвалить на спину огромный холодильник и резво взбежать с ним по лестнице на шестой этаж. В силу профессии им нужно иметь сильные ноги, и этот факт помогает им в самых разнообразных обстоятельствах. А поскольку они постоянно чинят свои далеко не новые велосипеды, где-то под сиденьем у них всегда есть джентльменский минимум янгонского слесаря – плоскогубцы, гаечные ключи, отвертки, кусочки проволоки и болтики с гайками. Так что, если нужен какой-то несложный бытовой ремонт, хозяйке достаточно высунуться из окна и позвать дежурящего у угла дома водителя велосипеда. Его услуги стоят недорого, а пока он занят ремонтом, дружественный ему продавец бетеля присмотрит за стоящим на улице транспортным средством.

Роль саек в жизни янгонских кварталов довольно важна, и недавно этот факт получил подтверждение с самой неожиданной стороны. Когда международные телекоммуникационные гиганты соревновались за получение лицензий на мобильную связь в Мьянме, один из них в своей рекламой кампании обратил внимание в том числе и на сайки. В результате водители получили новые красные майки с логотипом компании, а на велосипеды были наклеены стикеры. Компании это не помогло: ее судьбу в Мьянме решали отнюдь не водители саек, а более важные люди. Но если спросить у мьянманцев, знают ли они сегодня эту компанию, то большинство их них тут же вспомнит слово, которое они много раз читали на спине водителя, когда возвращались домой на сайке.

 

Паром в Далу

Дала – район Янгона, расположенный на противоположном берегу реки от даунтауна, самого центра города. Если смотреть с янгонского берега на Далу, то на противоположной стороне не увидишь ничего, кроме небольшой пристани и густых зеленых зарослей. Тем не менее, в этом районе города живет 75 тысяч человек, а если приплюсовать сюда окрестности – то больше 200 тысяч.

Дала – типичная депрессивная территория, где даже чистая вода для хозяйственных нужд – привозная. Мутная вода реки Янгон для этой цели не годится, а своих источников воды в Дале нет. Работы для местных жителей здесь тоже почти нет. А через реку – совсем другая жизнь, с цивилизацией, возможностью продать товар, что-то заработать и добиться успеха в жизни.

Единственное регулярное средство сообщения между Янгоном и Далой – два парома, «Аноратха» и «Чьянситта», названные в честь бирманских королей. Ночь эти два парома проводят пришвартованными к пристани: один – в Дале, другой – у причала Пансодан янгонского даунтауна. В 5 утра они одновременно отчаливают от своих стоянок и движутся к противоположным берегам, меняясь местами. Путь через реку занимает 10–15 минут. Потом паром пришвартуется на противоположной стороне, и за 15 минут одни пассажиры сойдут на берег, а другие сядут на паром. В 9 вечера такая перемена мест происходит в последний раз, и паромы замирают на ночь у противоположных берегов.

Каждый из двух паромов (по-бирмански – «каа-тоу») – это двухъярусное видавшее виды и давно не крашеное судно. На втором этаже установлены лавки, и оттуда можно любоваться на берег. Нижний этаж – «стоячий», хотя за небольшую цену можно взять на время плаванья пластмассовое кресло: они стоят в углу, вдетые одно в другое, и ждут своих клиентов. Но коммерческие услуги не исчерпываются предоставлением кресел. Здесь можно, например, купить кусок порезанного арбуза, бутылку колы, пачку чипсов.

От берега к берегу паром движется не напрямую, а по дуге, разворачиваясь при этом на 180 градусов. Из Янгона в Далу эта дуга проходит вверх по реке, из Далы в Янгон – вниз. Получается, что в два приема каждый паром описывает по часовой стрелке полный круг. Это особенно интересно тем, кто попал на паром в качестве зрителя: некоторое время паром движется вдоль берега, постепенно отдаляясь от него, и поэтому можно успеть посмотреть довольно широкую панораму даунтана. А если есть фотоаппарат – то сделать несколько хороших фотографий. Многие прибрежные здания Янгона колониальной архитектуры совсем иначе смотрятся с реки. И поскольку центр города в последние десятилетия почти не застраивался, у путешественника на пароме есть возможность увидеть его таким, какой он был много десятилетий назад, и почувствовать дух старого колониального Рангуна.

Иногда виды на берегу отлично дополняются пассажирами парома: днем паромы обычно бывают заполнены до отказа, а всего в день «Аноратха» и «Чьянситта» перевозят более 30 тысяч человек. Ясно, что большинство из пассажиров – жители Далы, едущие на работу или с работы. Среди них – самые разные люди: продавцы фруктов и морепродуктов с большими тюками пахучего товара, ездящие на учебу в Янгон студенты вузов, перемазанные в краске рабочие с янгонских строек, одетые в форму госслужащие, офисные клерки солидных компаний в чистеньких белых рубашках и корпоративных юбках-лоунджи.

Цены на аренду жилья в Дале в несколько раз ниже, чем в Янгоне, поэтому у приехавшего покорять город амбициозного провинциала всегда есть выбор – снимать комнату на пять человек в центре, или иметь за те же деньги отдельное жилье в Дале. Именно поэтому для многих добившихся успеха в Янгоне «понаехавших» Дала – совсем не чужое место, а ностальгическое воспоминание о начале пути. И у каждого из них найдется история о том, как он вечером, после шумной пьянки с друзьями, опоздал на последний паром и ночевал на скамейке у пристани.

Дала встречает паром единственным шумным и оживленным местом в окрестностях – площадью у пристани. Еще на самом сходе с парома вдоль перил пассажиров ждут люди, выкрикивающие названия окрестных мест, куда они готовы отвезти. Такси в Дале почти нет: в основном пассажиров караулят мотоциклисты и водители саек – велосипедов с прицепленным сбоку креслом. Мотоциклисты часто стоят у выхода с пристани прямо в шлемах, чтобы пассажиры понимали, что они готовы немедленно отправиться в путь.

Площадь у пристани – узкая и протяженная. Перед пассажирами в длинную шеренгу выстроились мотоциклы: в самом Янгоне мотоциклы запрещены, поэтому Дала сразу же дает понять, что тут – уже другая жизнь. Позади них таким же рядом идут припаркованные автомобили тех, кто приехал сюда на машине, а затем отправился в Янгон на пароме, или встречает возвращающихся из Янгона родственников и друзей. И последний ряд – это вереница небольших уличных кафе под навесами, где в ожидании парома можно выпить чашку чая.

Контраст с Янгоном не исчерпывается наличием мотоциклов. Люди здесь действительно другие – проще, непосредственнее и откровеннее в своих чувствах. Здесь начинается уже совсем другая Мьянма – сельская. И Дала – типичная мьянманская деревня дельты реки Иравади, несмотря на то, что через реку от нее раскинулся 6-миллионный город.

Один мой знакомый, уже пожилой и небедный янгонец, рассказывал мне, что он часто в 4–5 часов дня идет на паром и едет в Далу. Он давно уже отошел от активного бизнеса, и в конторе на хозяйстве трудится его сын, поэтому может себе позволить подобные путешествия. Он ездит просто так, без всякой цели. Путешествие на пароме через реку для него – это время релаксации и неспешных раздумий. А Дала за рекой напоминает ему далекий городок в провинции, где он родился и вырос. За час он успевает полюбоваться на панораму Янгона с реки, подышать свежим речным воздухом, подумать о жизни и встретиться с детством. Раньше это удовольствие стоило всего 20 кьят (2 цента) за одну поездку. Сейчас цена составляет 100 кьят, но до сих пор это сопоставимо со стоимостью проезда в янгонских автобусах. Для иностранцев путешествие в один конец обойдется в 2 доллара.

Единственная альтернатива паромам – маленькие 10-местные моторные лодочки, которые можно нанять здесь же, у пристани Пансодан. Но проезд на них стоит гораздо дороже, а в дождь и ветер они гораздо менее комфортны, чем паром. Поэтому лодочки как средство переправы янгонцами используются обычно только в самом крайнем случае, например, если пассажиры куда-то опаздывают. Зато в хорошую погоду они популярны для романтических прогулок янгонских влюбленных, а также среди туристов – для осмотра с реки панорамы Янгона и фотографирования увиденного.

В 2013 году корейцы предложили построить в Далу мост; в результате этого цена жилья и земельных участков в этом районе выросла в 3–4 раза. Тем не менее, власти признают, что строительство моста – дело долгое. Японцы объявили о желании предоставить три или четыре новых парома, но они только-только начали их постройку. Именно поэтому ветераны речного флота «Аноратха» и «Чьянситта», видимо, еще долго будут оставаться единственным средством сообщения между Янгоном и Далой. А также возможностью за час посмотреть деревенскую Мьянму и увидеть крупнейший город страны с противоположного берега.

 

Янгонская окружная железная дорога

Кольцевая железная дорога (Янгон мьёпа ятха) – это самый доступный вид общественного транспорта в Янгоне. 22 шестивагонных поезда ежедневно совершают 200 поездок вокруг города, перевозя за это время до 150 тысяч пассажиров. Поезда выходят на линию рано утром и заканчивают свою работу с наступлением темноты. Длина кольцевой линии – 46 километров, время в пути – чуть больше трех часов. Стоимость поездки для мьянманца – 100 кьят (10 центов) на расстояние до 15 миль и 200 кьят на более дальний маршрут, хотя еще пару лет назад стоимость проезда была в десять раз ниже. Иностранцам за поездку полагается платить один доллар или 1200 кьят. Формально иностранцу для этого путешествия нужно иметь еще и паспорт, но если паспорта с собой нет, проблем не возникнет. Именно из-за того, что иностранцу надо платить доллар, путешествие для него может начаться только в одном месте – на центральном железнодорожном вокзале Янгона, около стадиона Аун Сана.

Поездка на поезде Янгонской кольцевой железной дороги рекомендуется тем, кто привык погружаться вглубь чужой жизни и наблюдать за сменой декораций. Чем-то это напоминает кольцевую линию метро в Москве с пассажирами, перетаскивающими вещи с вокзала на вокзал, но тут все это происходит в куда более медленном темпе, а самое главное – в совсем другой атмосфере. В Москве никому до твоих баулов нет дела, и тебе нет дела ни до кого. А в поезде Янгонской кольцевой дороги твой баул – повод для знакомства, расспросов о цене купленного товара и разговоров о трудности жизни, причем за время поездки по кольцу состав участников и действующих лиц несколько раз меняется.

Маршрут Янгонской кольцевой дороги интересен своим разнообразием. Янгон можно сравнить с веером, основание которого – центр города (даунтаун), а от него вверх и в стороны растянулись спальные малоэтажные микрорайоны и пригороды. Дорога идет по внешним границам этого веера, и поэтому пассажиры во время поездки видят несколько сменяющих друг друга городских зон, от каменных джунглей и бетонных заборов даунтауна на юге до практически сельской местности с огнями аэропорта Мингаладон на севере. Некоторые станции дороги (всего их 39) повторяют названия городских микрорайонов, но есть и весьма оригинальные, например, полустанок «Деревня муравьев».

Стандартный вагон состоит из трех отсеков. Отсеки по торцам вагона – глухие, а между средним и крайними отсеками расположены тамбуры с выходами. Дверей в тамбурах нет, поэтому тамбуры – это, скорее, просто площадки со ступеньками в обе стороны. Платформы на станциях низкие, как, везде в российской провинции, кроме Подмосковья, поэтому ступеньки довольно высокие и крутые. Внутри вагон представляет собой никак не отделанное обшарпанное пространство с одной голой люминесцентной трубкой вверху, кустарным способом приделанной к потолку. Вдоль стен с окнами с обеих сторон тянется деревянная лавка, и это создает определенное неудобства для тех, кто хочет смотреть на природу, поскольку нормальная поза сидящего пассажира – спиной к окну. Окна во время дождя можно закрыть спускающейся сверху железной створкой с щелями: стекла в них не предусмотрены.

Судя по всему, лавки – это единственное, что в этом пространстве хотя бы изредка подвергается ремонту. Все остальное не красилось и не ремонтировалось с момента ввода этого поезда в эксплуатацию много десятилетий назад. По сути, ничего, кроме приделанных к потолку голых ламп дневного света, не отличается того, что было в этих поездах в середине прошлого века. А учитывая, что пользуются этими поездами, мягко скажем, небогатые люди, одежда пассажиров тоже вполне соответствует предыдущим эпохам.

На мой взгляд, самое лучшее время для поездки на этом поезде – позднее утро. В эти часы все, кто работает на заводах и в офисах, уже доехали до своих рабочих мест, и в вагонах относительно мало народа. Да и пассажиры, у большинства из которых, например, у тех, кто возил овощи в центр города, рабочий день уже закончился, могут позволить себе расслабиться. Большие старые пустые корзины, в которых недавно везли фрукты и овощи, вставлены одна в другую и стоят в стороне, а основное настроение пассажиров – расслабленная доброжелательность и склонность к спокойным разговорам о жизни.

Поезда идут, мягко говоря, не быстро, но даже при неспешном движении вагоны ощутимо кидает из стороны в сторону, а при большой скорости они просто слетели бы с рельсов узкоколейки (расстояние между мьянманскими рельсами – всего один метр, в то время как в России – полтора метра). Территория мьянманской железной дороги – это, как и в России, задворки города. Поэтому во время поездки через даунтаун пассажиры в основном видят заборы, за которые жители Янгона, как и уважаемые россияне, любят валить всякий мусор. Отличий от России вообще немного, разве что вдоль линий нет гаражных кооперативов, и заборы не исписаны граффити.

Потом, когда поезд выходит за черту даунтауна, пространство вокруг вагона становится еще более похожим на российскую действительность. Сходство архитектурных решений зданий и сооружений на малых полустанках с их российскими двойниками не может не бросаться в глаза, как и до боли знакомое стремление красить все здешние привокзальные строения в грязно-желтый цвет. Чуть дальше вокзалов находятся дома железнодорожного персонала: они весьма нехарактерны для Мьянмы с ее каменными и тростниковыми домами, поскольку построены из бруса и досок, давно уже потемневших от времени.

Особо нужно сказать о широком придорожном рве, который тянется вдоль всей дороги; на языке специалистов он называется водоотливной продольной канавой. В сезон дождей он обычно наполнен водой, и вода эта не пропадает зря: в ней выращивается самая популярная в Мьянме травка для горячих салатов – «газон-юэ» (водяной вьюнок или водяная ипомея). Свежие мясистые стебли и продолговатые листья этой травки варятся в воде с рыбным соусом, чесноком и специями, а затем подаются на стол. Вкус на самом деле очень даже неплохой, поэтому этот вареный силос пользуется в Мьянме большой популярностью. К числу его достоинств относится и дешевизна, вызванная тем, что он в принципе может расти в любой более или менее глубокой луже. К числу таких луж относятся и водоотводные рвы по бокам железнодорожной насыпи. В канавах то и дело можно видеть людей по пояс или по грудь в воде, собирающих газон-юэ или чистящих поверхность воды от ряски.

Железная дорога – максимально удобное средство для доставки этой травы потребителям. Поезд идет медленно, поэтому очень легко сначала закинуть в тамбур большой пучок этой травы диаметром более полуметра, перевязанный широкой тканью, а потом вскочить следом. Через час свежие стебли и листья газон-юэ уже будут в ресторане или на рынке на радость клиентам. Именно железная дорога позволяет доставлять любимое янгонцами газон-юэ к столу в свежем виде, причем обходясь минимумом затрат, а значит, делая его более чем доступным по цене. Огромные тюки и вязанки газон-юэ, складированные на дощатом полу вагона, – это наиболее часто перевозимый по железной дороге груз. Впрочем, овощи доставляются в центр города в основном точно так же.

В самой дальней от центра северной части дороги вдоль полотна выстроился оживленный и довольно грязный овощной рынок Даньингон. Здесь корзины, связки и пакеты овощей подносят прямо к вагону, и все, что от тебя требуется – это на остановке втянуть свою добычу в окно и отдать продавцу деньги. Продавцы бегают вдоль состава с корзинами или чинно стоят на перроне, разложив свой товар на полиэтилене. Но если хочешь купить товар подешевле, надо идти вглубь рынка. Поэтому представители ресторанов и перекупщики предпочитают выйти наружу, спокойно отобрать товар в глубине рынка и дальше уже ехать на следующем поезде. Как и в случае с газон-юэ, через пару часов свежайшие овощи будут разложены на вечерних рынках вдоль улиц даунтауна или найдут свое место на тарелках клиентов в ресторанах.

Но не только сменяющиеся за окном картины природы, города, полустанков и рынков достойны внимания пассажира Янгонской кольцевой дороги. Внутри вагона, среди мешков, коробок и тюков, тоже происходит много интересного. Если повезет, молодежь будет играть на гитаре и петь мьянманские лирические песни. Если не повезет, какая-нибудь старушка закурит вонючую мьянманскую сигару. А кроме того, как и во многих российских электричках, проход посередине вагона – место для торговцев. Они продают всякую мелочевку – от газет и дисков до сигарет и пакетиков с орешками. С лотками, висящими как у русских коробейников на веревке спереди, проходят продавцы жевательного бетеля. Из стоящих на лотке баночек и коробочек они готовы за несколько секунд намешать необходимую начинку для жевания, завернуть ее в свежий зеленый лист и отдать любителю плевать в окно красной слюной. Следом за ними по вагонам идут парни с большими пластмассовыми бидонами и жестяными кружечками. Они продают «ледяную воду»: 20 кьят за одну кружку и 50 кьят – за три. Иногда продают всякие экзотические закуски типа небольших вареных плодов в черной скорлупе, растущих в земле и по форме похожих на голову буйвола – отсюда и их название «чвей-гаун»; по вкусу они немного напоминают недоваренную картошку.

Есть, впрочем, и продавцы с целыми сюжетными линиями. Как правило, это женщины с большим круглым жестяным подносом на голове и пластмассовой табуреточкой в руке или на поясе. Выходящая на авансцену женщина деловито садится на табуреточку посередине вагонного отсека, кладет поднос на колени и начинает произносить текст. Если на подносе нарезанный ломтями арбуз, то окружающие будут зычным голосом проинформированы о том, какой он сладкий. Когда к продавщице потянется рука с деньгами, кусок арбуза будет разрезан на зубчики, отрезан по кругу от кожуры и сложен в пластиковый пакет. Деревянная палочка, чтобы накалывать кусочки в пакете и отправлять их в рот, завершает этот нехитрый сервис.

Иногда на подносе обнаруживается целый набор банок и пакетиков с ингредиентами. Это значит, что вы имеете дело с продавцом традиционных мьянманских салатов – от острого салата с недозрелой папайей до сухой заправки для мохинги: ее тоже можно есть как салат. На ваших глазах продавщица из десятка разнокалиберных баночек и пакетиков положит ингредиенты в жестяную миску, тщательно смешает их рукой в полиэтиленовом пакете, переложит получившийся салат в другой пакет и протянет его вам с деревянными палочками для еды. Само наблюдение за этими уверенными колдовскими манипуляциями завораживает и заставляет других пассажиров тянуться за деньгами.

Чтобы получить полное представление о Янгонской кольцевой железной дороге, не обязательно делать полный круг. В двух третях пути от центрального вокзала Янгона находится станция Инсейн. Здесь опять начинается город, дома и заборы. В принципе, уже ясно, что будет дальше, поэтому именно на Инсейне лучше сойти с поезда. Прямо за станцией начинается старое железнодорожное депо, где до сих пор стоят раритетные доисторические локомотивы. Учитывая, что массивные чугунные тумбы с гнутыми трубами для заправки паровозов водой на полустанках до сих пор не демонтированы, вполне зримо представляешь, как эти паровозы выходили из депо Инсейн на линию.

Янгонская кольцевая железная дорога в таком своем виде может существовать очень долго – пока не развалятся вагоны. Тем не менее, даже местные власти характеризуют ее словом «ужасная»; те, кто был в Янгоне, понимают, что надо очень постараться, чтобы заслужить такой эпитет. В соответствии с мастер-планом Янгона дорога должна быть модернизирована, и для этого планируется привлечь частные инвестиции. Все, однако, упирается в цену: первое, что сделает любой инвестор – поднимет стоимость проезда. А это тут же скажется не только на возможности людей дешевым способом передвигаться по Янгону, но и повлияет на цены в янгонских кафе, ресторанах и магазинах, товары для которых доставляются по железной дороге.

Именно поэтому преобразования на кольцевой дороге – до сих пор дело будущего, пусть и не самого далекого. А пока у любого желающего есть шанс перенестись на машине времени в прошлое и ощутить себя пассажиром, по крайней мере, 1950-х годов. Хотя лично мне антураж и действующие лица поездов Янгонской кольцевой железной дороги всегда напоминают сцены из повести Редьярда Киплинга «Ким».

Кстати, по мнению западных туроператоров, трехчасовая поездка по кольцу Янгонской железной дороги рекомендуется отнюдь не нищим бэкпекерам, а тем, кто уже чего-то достиг в жизни. Здесь они в режиме экстрим-тура соприкоснутся с той реальностью, от которой давно отвыкли. Не случайно один из самых дорогих бутик-отелей в Янгоне предлагает своим клиентам именно такую поездку. Туриста в ней сопровождают гид и телохранитель, которые будут как барьеры сидеть по бокам от туриста и охранять его от любых неожиданностей, например, от вшей соседа по лавке, а место для сидения и рама окна будут заранее тщательно протерты влажной салфеткой со спиртом. Это удовольствие обойдется туристу в 150 долларов. Никакая торговля оружием и наркотиками не сравнится по степени рентабельности с одной такой экскурсией для состоятельных клиентов по Янгонской кольцевой железной дороге.

 

«Я б в монахи пошел…»

На излете Тинджана – бирманского Нового года – на улицах Янгона появляется много людей с бритыми головами. Это не азиатские скинхеды и не участники какого-то таинственного флэшмоба. Это мьянманцы-буддисты возвращаются из монахов.

Двухнедельные каникулы во время Тинджана – самое время, чтобы сходить в монастырь. Формально каждый взрослый буддист мужского пола должен ненадолго побыть монахом. А поскольку буддизм исповедует почти 90 процентов населения Мьянмы, большинству жителей страны есть что рассказать о личном опыте монашества.

Среди мьянманцев распространено убеждение, что «в монахи» нужно сходить не менее двух раз в течение взрослой жизни, и пребывание в монастыре должно составить не меньше семи дней. Мои знакомые монахи говорят, что это не совсем так. Обозначение каких-то сроков и количества походов в монастырь сродни покупке индульгенций в христианстве или сделке с правосудием. Любой монах скажет вам, что если вы пришли в монастырь, побыли там и почитали буддистские тексты, это отнюдь не значит, что все прегрешения предыдущей жизни вам автоматически прощены, а вы обеспечили себе достойное будущее воплощение. Искренность ваших слов должна быть подтверждена вашим духовным настроем, вашей дальнейшей жизнью после монастыря, а не тем, сколько раз после этого вы сходите в монахи. Для кого-то и одного раза вполне достаточно, а кому-то и за много раз не удастся отмолить грехи.

Могу привести еще одну иллюстрацию того, насколько поход в монахи должен быть безусловным, а не базироваться на каких-то расчетах. В числе причин, по которым человек не может стать монахом, называется наличие у него заразных заболеваний. Это – один из вопросов, который обязан задать сайядо (настоятель монастыря) при обращении человека в монахи. Дело, однако, не в том, что, став монахом, он заразит всю монашескую общину. Как объясняют сами монахи, во времена Будды многие доктора лечили монахов бесплатно. Поэтому находились такие люди, которые шли в монахи, чтобы вылечиться, но не платить за лечение. А человек не должен идти в монахи с корыстными соображениями.

Сколько раз идти в монахи, человек решает сам, исходя из того, насколько, по его мнению, достойно и правильно он ведет свою жизнь. Все сходятся на том, что человек в своей взрослой жизни должен побыть монахом минимум один раз, и срок должен составлять не меньше пяти дней. Буддисты любят нечетные числа, поэтому лучше быть в монастыре не шесть дней, а семь, и не восемь, а девять. А «два раза», очевидно, появилось потому, что первый раз – это, если можно так сказать, знакомство с процедурой. Зато во второй раз это будет уже более осознанный поход в монахи с четким пониманием того, что человек должен делать в этот период времени.

Вообще-то, практически любой бирманец-буддист к совершеннолетию уже имеет представление о монашестве. Монастырей в Мьянме много, и в детстве, во время летних школьных каникул, то есть в марте-апреле, большинство родителей отдают своих детей именно туда – прежде всего, чтобы не озоровали, были под присмотром и научились чему-нибудь хорошему. Так начинается их существование в качестве ко-инов, маленьких монахов. По моему впечатлению, «коинство» можно во многом уподобить советскому пионерлагерю с либеральным режимом. Дети в монашеских одеждах носятся по территории монастыря, гоняют куриц, помогают на кухне, убирают территорию, играют в войну. Правда, монашество сказывается даже на военных играх: в основном они проходят в стиле монастыря Шаолинь, а вместо «ура!» ко-ины, идя в атаку, орут фразы из уже выученных наизусть буддистских текстов.

Режим в буддистском монастыре довольно свободный, и, в отличие от взрослых монахов, ко-ины имеют не только завтрак и обед, но и ужин. Обязательны для ко-инов только, пожалуй, утренняя и вечерняя молитвы; ко-ины периодически притворяются спящими, чтобы уклониться от этой процедуры, а я вспоминаю, как мы старались загаситься, чтобы не ходить в пионерлагере на утреннюю и вечернюю линейки. Все остальное время они предоставлены сами себе на территории монастыря, хотя и под ненавязчивым присмотром кого-нибудь из старших монахов. Иногда, правда, их чему-нибудь учат: чаще всего – основам буддизма.

Характеристика хорошего монастыря – это цветущая природа. Как правило, монастырская территория – олицетворение райского сада, где ветки деревьев ломятся под тяжестью созревших плодов. Под деревьями разгуливают куры с многочисленными цыплятами, по деревьям носятся ящерицы различных цветов и размеров, на деревьях поют птицы, а по территории бегают очень дружелюбные собаки, жизни которых в монастыре можно только позавидовать. Именно таким буддистский монастырь и должен быть, если учесть декларируемую в буддизме гармонию с окружающим растительным и животным миром. Даже те монастыри, которые находятся в городах, стремятся создать на своей территории как можно больше уголков живой природы.

Именно сюда и попадают те, кто решил побыть монахом. В отличие от ко-инов, решение за которых принимают родители, на сей раз это уже сознательный выбор взрослых людей. Именно поэтому «ко-инский» период в монашеском стаже взрослого человека не учитывается.

Вообще, на мой взгляд, буддистское монашество с его беспрепятственным входом и выходом примечательно прежде всего тем, что человек делает свой выбор максимально сознательно и свободно. Скажем, если ты монах, ты не имеешь права употреблять вещества, изменяющие сознание, например, пить спиртные напитки. Так вот, если буддистский монах хочет напиться, то теоретически он может выйти из монахов, впасть в запой, а после выхода из запоя, когда здоровье уже не позволяет пить, снова стать монахом. Но при этом он должен понимать, что его вроде бы легальный запой отнюдь не будет способствовать улучшению его кармы. В буддизме внешние организующие факторы играют минимальную роль. Каждый строит свою жизнь сам, и сам принимает все решения. А там – пусть не удивляется, если в следующей жизни родится баобабом.

Чтобы стать монахом, достаточно лишь твоего желания, формального одобрения этого шага родителями, если они живы, поскольку потребуется подтвердить их согласие во время церемонии, наличия монашеской робы, твоей собственной или монастырской, и специального горшка для сбора пожертвований. После прихода в монастырь надо попросить монаха тщательно побрить тебе лезвием голову, а белый платок перед твоей склоненной и стремительно лысеющей головой должны держать твои близкие родственники или на худой конец друзья.

Дальше – дело сайядо. Именно он читает буддистские тексты перед пришедшими к нему в монахи «мирскими» людьми, они эти тексты повторяют фраза за фразой, а затем трижды подтверждают свое согласие идти в монахи и снова читают буддистские тексты, держа в руках перетянутый поясом в рулон комплект монашеской одежды. После этого монах помогает надеть нижнюю часть – юбку, а верхнюю часть новоиспеченный монах надевает на себя сам. Затем следует коллективное чтение буддистских текстов уже монахами. На этом церемония посвящения в монахи заканчивается. В некоторых монастырях она более сложная, например, включающая обход вокруг пагоды, в некоторых – более простая. Но основные элементы все равно одинаковы: чтение буддистских текстов – переодевание – чтение буддистских текстов..

Я сознательно избегаю слова «молитва», потому что молитвы (обращения к высшей силе с какой-то просьбой в буддизме Тхеравады нет. Монахи славят Будду, его учение и монашескую общину, но обо всем этом говорится в третьем лице. Другие тексты – очень практического характера, на уровне неких пошаговых инструкций, которые человек должен выполнять. Считается, что чтение буддистских текстов не способно изменить природу вокруг, зато должно помочь человеку, как самонастраивающейся системе, запрограммировать себя на нужные помыслы и поступки, а в конечном итоге – достичь состояния, свободного от всех загрязнений и заблуждений. Именно поэтому мьянманцы так любят фотографироваться, когда они, сидя на коленях перед образом Будды и сложив руки лодочкой у подбородка, вслух или про себя читают эти тексты. Каждый раз, глядя на эту фотографию, они снова будут автоматически настраиваться на это состояние самопрограммирования, и чем чаще это будет происходить, тем лучше для человека.

Одежда монаха (тинган) – это два больших квадрата бордовой ткани, один из которых специальным образом оборачивается вокруг пояса в виде юбки и для ее фиксации на поясе скручивается там в небольшой рулон. Другой – это большая простынь, края которой особым образом закидываются на левое плечо. В принципе, ничего сложного в этой одежде нет, но теоретически описывать ее довольно сложно.

При всей несопоставимости двух явлений, могу сказать, что я сталкивался с подобным феноменом только один раз – когда меня на словах просили рассказать, как правильно наматывать портянки. Так вот, рассказать об этом я не смог, но когда попросили показать, оказалось, что армейский опыт сидит настолько крепко, что руки сами быстро сделали свое дело. С монашеской одеждой – то же самое. Достаточно несколько раз самому попробовать, и вскоре все необходимые движения будут доведены до автоматизма; труднее бывает освоить другой, более сложный «глухой» стиль одежды монаха, когда он идет с горшком для сбора пожертвований в ближайшую деревню.

Я уже сказал, что буддистские тексты, которые читают монахи, – очень практические. В числе обязательных – текст о монашеской одежде. Он на самом деле звучит очень мелодично и красиво, как некое музыкальное произведение. Буддистские монахи читают тексты нараспев с особыми интонациями, и ритм именно этого текста лично мне, в силу моего российского воспитания, немного напоминает медленную мелодию известной старой песни «Вечерний звон». Зато сам текст – очень простой. В нем перечисляется то, от чего монашеская одежда может защитить (от жары и холода, от ветра и солнца, от насекомых, скорпионов и змей), а также то, что она призвана прятать («нижние сексуальные части тела»). Отсюда выводится мораль – для этого нам и нужно использовать эту одежду. Так же просто, кстати, в другом тексте объясняется, почему монахи должны жить в монастыре, а не, скажем, в лесу на деревьях.

Монахи читают определенный набор буддистских текстов вслух коллективно, два раза в день. Каждая молитва сопровождается медитацией. Естественно, медитировать получается далеко не у всех, поэтому основное правило – сидеть тихо, пытаться все делать правильно и не мешать другим. Перед медитацией – коллективное чтение вслух напоминания о том, как выбрать место для медитации, как сидеть, как дышать и на чем концентрироваться. После медитации – специальный текст, в котором человек делится с окружающим миром своим позитивным настроем, возникшим в результате медитирования.

Встают монахи рано: в одних монастырях – в 4 часа утра, в других – в 5. Утреннее чтение буддистских текстов – сразу после завтрака. Питание двухразовое: завтрак после подъема, обед – до 12 часов дня. После 12 часов дня есть нельзя, можно только пить воду; в некоторых монастырях разрешают несладкий чай, в других – газированные напитки типа колы. Обед, как и чтение текстов, – мероприятие коллективное, на него обычно созывают звоном гонга или ударом в калатет. При входе в комнату для обеда следует по три раза поклониться изображению Будды, и затем – сидящему около своего стола сайядо. После того, как монахи наелись, накрываются столы для тех жителей окрестных деревень, которые в этот день помогали в готовке и уборке. Кстати, в обычные дни, то есть не в дни поста, мьянманские монахи отнюдь не исповедуют вегетарианство.

Фактически, кроме двух ритуалов чтения буддистских текстов перед изображением Будды и ежеутреннего выхода в окрестные деревни за продуктами, обязательных мероприятий в монастыре нет. Но, во-первых, в любое время можно спросить постоянного монаха про учение Будды и обсудить с ним то, что тебя волнует, а во-вторых, как правило, в монастыре есть немало уединенных мест среди деревьев или, на худой конец, пустых помещений, куда можно принести коврик и в тишине и спокойствии медитировать самому.

Что касается утреннего обхода соседнего населенного пункта, то это – ритуал, который интересен прежде всего тем, что монахи обычно ходят в ту же самую деревню, где они живут в своей «мирской» жизни. Они идут цепочкой, в надетых по-особому тинганах, держа в руках перед собой черные горшки для еды, и по правилам им запрещено глазеть по сторонам. Не могут они и выйти из цепочки, чтобы зайти в свой дом. Впереди идущей по улице цепочки монахов обычно бегут ко-ины с многоярусными тхамин-чжайнами, куда обычно складывают карри, и криками зовут жителей на улицу. Иногда впереди процессии чинно следуют еще и добровольные помощники из числа жителей деревни с перекинутой через плечо палкой, на которой висит плоский мьянманский набат, напоминающий лодку с закругленными краями. Звуки этого набата разносятся по деревне, и жители выходят давать монахам еду. Старушки несут с собой коврики или циновки, и пока колонна монахов проходит мимо, сидят на них, сложив руки лодочкой у лица и кланяясь. Прохожие складывают руки, приветствуя колонну. У обочин стоят деревенские жители с кастрюльками с вареным рисом и накладывают по ложечке в горшок каждому монаху. Карри кладут отдельно – в тхамин-чжайны к ко-инам. Монах, идущий во главе колонны, касается тарелки с карри рукой, и это означает, что дар монахом принят. Иногда вдоль строя проносят целую кастрюлю с рисом: в этом случае коснуться ее рукой должен каждый монах.

Помимо религиозного смысла, в этом ритуале переплелось очень много другого. Кормление монахов – это то доброе дело, которое всегда зачтется, как, кстати, и любой другой знак почтения, оказанный монаху, например, стирка его одежды. Но при этом богатые дома дают больше, вынося не только кастрюли с рисом, но и несколько видов карри. А старушка из дома победнее, выйдя с тарелочкой с рисом, каждому положит в лучшем случае маленькую ложечку. При этом кормят они все хотя и монахов, но фактически своих сыновей, одетых в монашеские одежды. Такая вот получается социальная справедливость, когда богатые семьи через жертвование еды монахам подкармливают тех, кто победнее.

А те, кто принимает эту пищу, получают должную дозу почтительного отношения к монахам, в том числе и со стороны друзей, попадающихся навстречу. В этот момент забываются все разногласия и старые обиды. Жители деревни приветствуют не своих друзей, а монахов с их статусом. И тем, кто идет в этом строю, такое почтение, безусловно, импонирует, хотя оно обращено и не совсем к ним, как к физическим Аунгам, Чжо и Сейнам. Поэтому несколько коробят в русских книгах фразы о том, что мьянманские монахи «собирают подаяние» или «живут на подаяние». Подаяние – для нищих и убогих, а в случае с монахами – это именно жертвование, совсем с другой мотивацией и с другими чувствами.

На мой взгляд, одна из причин такого уважительного отношения к монахам – не только в том, что монахи служат учению Будды, которое свято для абсолютного большинства мьяманцев. Каждый встречный понимает: через год пойдет в монахи и он, а значит, получит свою дозу почтения монашескому статусу, каким бы мелким и ничтожным человеком он ни был в жизни. И поэтому он с открытым сердцем сегодня оказывает такое же почтение другому монаху.

Можно сказать, что временное монашество в буддизме – это еще и воплощение принципа социальной справедливости, когда у каждого есть шанс быть почитаемым. Если не в этот раз, то на следующий год, когда тот, кто сегодня оказывает знаки почтения, сам станет монахом. Лично мне кажется, что если бы не это психологическое понимание равенства возможностей, почтения к монашескому статусу в мьянманском буддизме было бы куда меньше.

То, что большинство монахов в монастыре являются членами семей жителей близлежащей деревни – это хорошо. Монастырь и жители деревни чувствуют себя как одна большая семья. С сайядо приходят советоваться, его приглашают на торжественные церемонии, ему помогают в ведении монастырских дел. Монахи в Мьянме, кстати, не могут голосовать на выборах, потому что они служат Будде и его учению, а не светской власти. Тем не менее, от одного слова сайядо зависит то, как проголосует вся деревня.

Кстати, как показывает практика, самые авторитетные сайядо – это не показные праведники, святые до неприличия. Сайядо – это часто по-житейски мудрые люди, которые сами имеют немалый жизненный опыт, а значит, и моральное право давать советы другим: я видел нескольких сайядо с весьма живописными татуировками в память об очень непростой и насыщенной событиями жизни, Такие люди обычно стопроцентно святыми не бывают. В лучшем случае они курят, а число монахов, жующих бетель, особенно на селе, весьма высоко. Но если сайядо жует бетель и при разговоре с вами сплевывает красную слюну в стоящий рядом алюминиевый горшок, неприличным это никто не сочтет. Главное – ему верят и считают, что его совет или его присутствие на церемонии очень помогут в жизни.

Я знал одного сайядо, про которого ходили слухи, что он лечит укус змей тем, что водит палочкой вокруг раны укушенного, и человек поправляется. К такому сайядо ходили за советом очень многие, уважая и почитая его как обладателя мистической силы, и, видимо, без этого сайядо жизнь в окрестных деревнях была бы куда хуже, чем при нем. Какое при этом имело значение, жует ли этот сайядо бетель?..

С таких же позиций сайядо зачастую подходит и к монахам, допустившим мелкие нарушения монашеского обета. Если даже он и решит вмешаться, то, скорее всего, он просто коротко напомнит нарушителю, что такое поведение для монаха неправильно. Буддистский монах не должен сердиться и предаваться отрицательным эмоциям, поэтому это будет сказано максимально доброжелательным тоном. При этом предполагается, что если человек побрил голову и надел тинган, он должен сам понимать, куда и зачем он пришел, а значит, осознавать смысл своих поступков и степень ответственности за них. Он уже наказал сам себя, совершив проступок и ухудшив себе карму: какой смысл его ругать после этого? Тем не менее, практика порицания монахов все-таки иногда применяется. С провинившимся монахом могут, например, вообще не разговаривать несколько дней, и есть он будет отдельно от всех. А самое суровое наказание – это изгнание монаха из монастыря.

Вообще, сайядо в мьянманском буддизме – это основное звено самоорганизации сангхи (буддистского монашества). Мьянманский буддизм – очень древний: Тхеравада – это самая старая из школ буддизма, существующих в наши дни. Кроме того, он устроен по принципу отдельных самоуправляемых монашеских общин, поэтому никакого религиозного начальства над сайядо нет, в отличие, например, от другой школы буддизма, Махаяны, где есть «вертикаль» с фигурой Далай Ламы на самом верху. Конечно, время от времени особенно авторитетные сайядо встречаются и обсуждают вопросы религии, но там тоже все равны, и принятые решения, как правило, носят рекомендательный характер. Хотя к уважаемым и авторитетным сайядо принято прислушиваться.

Есть еще комитет Сангха Маха Наяка – государственный орган, сформированный в 1980 году для взаимодействия государства с монахами. Хотя формально он должен следить за соблюдением в монастырях монашеских канонов, но на деле государство через него лишь пытается препятствовать участию монахов в политической жизни страны, оставляя другие, менее принципиальные вопросы монашеской жизни на регулирование самим монахам. Поэтому в основном комитет совместно с министерством по делам религии помогает решать только узкий круг «мирских» вопросов, например, выделение земли для монастыря, регистрацию монахов и монашеских общин, споры о собственности. Под эгидой этого же органа с сайядо проводятся специальные курсы, например, по вопросам ведения монастырского хозяйства и взаимодействия с местными властями. Что же касается организации повседневной жизни в монастыре, то в этой сфере принимает решения сайядо, и только он. Правда, с одним «но»: все решения сайядо должны находиться в рамках Винаи – древнего кодекса поведения буддистских монахов, насчитывающего 227 правил. Правда, сами сайядо признают, что Виная допускает возможность для очень творческого истолкования некоторых своих положений.

Один из моих друзей рассказывал о сайядо одного из монастырей в округе Сагайн, который передал стоящий на отшибе пустой монастырский дом у дороги под караоке-клуб. Если учесть, что иногда вывеска караоке-клуба в Мьянме – на самом деле только прикрытие для куда более свободных поступков, становится понятна вся неоднозначность этого решения сайядо. Тем не менее, критикам сайядо сказал, что каждый сам в ответе, чем ему заниматься в доме, стоящем на монастырской территории. А монастырю нужно строить бетонную дорогу, и денег взять больше неоткуда, кроме как от владельцев караоке-клуба.

Впрочем, видимо, этот сайядо все-таки лукавил или обладал недостаточным полетом фантазии. Пару лет назад в том же округе Сагайн другой сайядо, чтобы починить окрестные дороги и мосты, в том числе ведущие к монастырю, призвал женщин близлежащих деревень остричь и сдать свои волосы. В итоге женщины волосы сдали, эти волосы за хорошую цену продали китайцам, и дороги с мостами были отремонтированы. Но главное, этот сайядо нашел иной путь, чем открытие караоке-клуба в монастырском здании.

Сайядо бывают разные. Есть монастыри с почти армейскими порядками, а есть и откровенно раздолбайские, где все пущено на самотек, а монахи иногда могут, например, вечером выпить бражки в компании пришедших к ним приятелей из соседней деревни. Тем не менее, абсолютное большинство монастырей в Мьянме – это некая «золотая середина», когда, уступая в мелочах, сайядо отстаивает главное – создание для каждого условий «правильной» монашеской жизни.

К числу таких условий относятся и выступления заезжих буддистских монахов-проповедников. Обычно они проходят при пагодах или на территории монастыря. Где-то неподалеку от Будды, но не спиной к нему, ставится большое золоченое кресло для сидения на корточках: уважающий себя монастырь такое кресло всегда имеет, Вся окрестная территория застилается коврами и циновками, а сайядо звонит и договаривается об аренде радиомикрофона с усилителем и колонками и автотранспорта для подвоза жителей деревни. Деревня, где по определению очень мало событий, сбегается или съезжается, если находится на некотором расстоянии от монастыря, на такие мероприятия почти в полном составе. В самом деле, интересно своими глазами увидеть то же самое, что каждый день в дневное время показывают по государственному телеканалу MRTV-4 – общение верующих с заезжим проповедником. Вокруг золоченого трона садятся монахи, чуть поодаль занимают свои места на циновках жители деревни. Выступление начинается.

Я затрудняюсь сказать, к какому жанру относятся эти выступления. Начало и конец – это стандартные буддистские тексты, повторяемые нараспев по фразе за проповедником, а между ними – разъяснение относительно простым языком некоторых вопросов учения Будды. Монах-проповедник всегда старается держать контакт с аудиторией, а натренированная аудитория повторяет ключевые фразы или отвечает на вопросы, заданные ей, так, что они предполагают единственно верный короткий ответ. Если лектор чувствует, что он потерял внимание аудитории, он быстро делает «подводку» и нараспев начинает читать какой-нибудь буддистский текст, знакомый каждому с детства наизусть. Толпа подхватывает, и это – лучшее средство ее дисциплинировать.

…Выход из монахов, как и обряд приема, проходит обычно во второй половине дня и отличается такой же простотой. Читаются специальные тексты, и сайядо трижды спрашивает о желании выйти из монахов. Потом уже бывшие монахи идут переодеваться в обычную одежду. После этого – снова чтение буддистских текстов, и в качестве финального мероприятия – опять бритье лезвием головы.

Некоторые оставляют свою монашескую одежду в монастыре. Однако большинство все-таки обычно берет ее с собой. Потому что кто знает, сколько раз тебе нужно будет сходить в монахи, чтобы в следующей жизни у тебя все было хорошо…

 

786 и 969

В 1997 году чиновник мьянманского министерства по делам религии по имени У Чжо Лвин опубликовал в Моламьяйне, столице юго-восточного шатат Мон, 40-страничную брошюру с кратким и лаконичным заголовком – 969. Она была напечатана издательством «Хла Пхет Хла», что можно перевести как «Красота с обеих сторон». В этой книге У Чжо Лвин попытался ввести в современный буддизм нумерологическую составляющую, которая, с одной стороны, была бы понятна рядовым буддистам, а с другой стороны, исходила бы из основ учения Будды.

Такой «цифровой код» рано или поздно должен был появиться в мьянманском буддизме. Цифры, особенно созвучные и повторяемые – «ко-чау-ко», 969 – легче запоминаются, и за одним числом может стоять целая философская концепция. А Мьянма с ее традиционным почитанием нумерологии просто была обречена выражать понятия цифрами. Была и другая причина: многие мечети, магазины и дома мусульман в Мьянме украшены цифрами 786 за ними скрывается фраза «Во имя Аллаха милостивого и милосердного». По мнению буддистских проповедников, если вам попадается на глаза цифра 786, и вы ее мысленно про себя читаете – вы уже возносите хвалу Аллаху. То есть, вас, буддиста, постоянно заставляют молиться чужому богу; и это в стране, где мусульман меньше 10 процентов населения.

При этом в цифрах 786 привыкшие к нумерологическому анализу мьянманцы увидели еще один зловещий смысл. Сумма 7+8+6 равна 21, а это значит, что мусульмане собираются сделать XXI век временем утверждения тотального господства ислама на Земле. Машинально читая цифры на воротах мечети или на стене мусульманской чайной, буддист тем самым программируется на принятие этой идеи и смирение перед ней.

Буддистские богословы и многие образованные буддисты видели свою задачу в том, чтобы противопоставить нумерологическому программированию мусульман нечто подобное, но с противоположным знаком. Нужно было что-то дать взамен, чтобы буддист, которому попалось на глаза «мусульманское» число, компенсировал его десять раз попавшимся до этого ему по пути буддистским нумерологическим символом. Так появилось число 969.

Смысл этого числа очень прост, как это и должно быть. В буддизме существует понятие «трех драгоценностей» («триратна»): это сам Будда, его учение (дхарма) и монашеская община (сангха). Будде присущи девять основных качеств, дхарме – шесть основных качеств, и сангхе – девять основных качеств. Хотя монахи и говорят, что Будде, дхарме и сангхе присуще бесчисленное множество качеств, но именно 9-6-9 – это самые основные из них.

По сути, 969 – это мнемонический знак, аббревиатура, несущая в себе информацию, которую буддист должен постоянно помнить. Ничего агрессивного это число изначально не несло и было призвано ликвидировать создавшийся в Мьянме дисбаланс между мусульманской и буддистской нумерологией.

В своей брошюре У Чжо Лвин призывал своих единоверцев всячески пропагандировать число 969 и помещать его в максимально возможном количестве мест для публичного обозрения – на дверях домов, на стенах кафе и магазинов, на принадлежащих буддистам транспортных средствах, от велосипедов-саек до больших автобусов. По мысли У Чжо Лвина и поддержавших его монахов, буддист, каждый раз повторяя про себя попавшееся на глаза число 969, тем самым многократно высказывает свое почтение персонально Будде, его учению и буддистской монашеской общине.

Книга У Чжо Лвина не была направлена против какой-то другой религии и скорее была внутренним делом буддизма. Но, как это всегда бывает, нашлись люди, которые занялись творческим переосмыслением высказанных в книге идей.

Через несколько лет после выхода книги У Чжо Лвина, примерно в 2000 году, в сангхе и среди рядовых буддистов начал циркулировать текст, в котором были перечислены и откомментированы 17 моментов достойного поведения каждого буддиста по защите своей религии. И лишь пара абзацев выбивалась из общего абстрактно-назидательного тона: в них декларировалось, что, защищая буддизм, надо противодействовать конкретно исламу.

Именно из-за этих пассажей такой текст никогда не мог бы быть в Мьянме законно опубликован, поскольку призыв противодействовать мусульманам прямо подпадал под статью 5 (j) закона 1950 года, карающего религиозный экстремизм и разжигание межрелигиозной ненависти. По этому закону в случае выхода подобной книги в свет автор и издатель тут же получили бы по семь лет лишения свободы. Тем не менее, текст циркулировал в «самиздатовском» варианте и, судя по числу копий, пользовался достаточно большой популярностью.

Текст этот лег на благодатную почву, потому что многие буддисты искренне считают, что ислам сегодня осуществляет ползучую экспансию на их исконно буддистскую территорию. В самом деле, на деньги спонсоров из богатых нефтедобывающих стран в Мьянме действует масса некоммерческих организаций и фондов, оказывающих всестороннюю поддержку мусульманской умме. Результат этого – переход буддистов в мусульманство. Буддизм школы Тхеравада – достаточно своеобразная религия, Будда в ней не бог, а просветленный Учитель, поэтому место верховного бога в ней по сути вакантно. Многие буддисты, переходя в мусульманство, искренне считают, что они ничего не меняют в своих религиозных верованиях, просто к Будде в качестве объектов поклонения достаточно гармонично добавляются Аллах и пророк Мухаммед.

Причины же перехода в ислам достаточно прагматичны: мусульманское сообщество достаточно активно помогает своим членам. Если мусульманин хочет начать свое дело, при определенных обстоятельствах он может рассчитывать на стартовый капитал и поддержку единоверцев. Дети мусульман имеют шанс получить образование за границей, опять же, на деньги разных исламских фондов. Бирманцы уверены, что если мусульманин найдет себе жену-буддистку и обратит ее в ислам, то мусульманская община тут же заплатит ему какие-то деньги. Выбирая ислам, буддисты выбирают более широкие возможности и будущее для своих детей. Кстати, если выбравшие ислам родители очень часто продолжают жить как буддисты, то их дети, вернувшиеся из стран Ближнего Востока после получения диплома, уже смотрят на мир совсем другими глазами.

Естественно, далеко не все буддисты относятся с пониманием к таким поступкам своих бывших единоверцев. Отсюда – и некоторая напряженность между прозелитами и буддистами, и широко распространенное среди большой части буддистов мнение об исламе как о религии, агрессивно наступающей на священную буддистскую территорию. Хотя масштабы прозелитизма все-таки относительно невелики, эта проблема активно обсуждается в буддистском сообществе и отнюдь не способствует возникновению симпатий к мусульманам.

Вот почему основной принцип противодействия экспансии ислама, по мнению анонимного автора распространяемого среди буддистов текста, заключался в «трех отказах». Во-первых, нужно разорвать все деловые связи с бизнесменами-мусульманами, в том числе ничего не покупать у мусульманских торговцев и не пользоваться услугами мусульман-мастеров. Во-вторых, буддистам не следовало заключать брак с мусульманами. И в третьих, рекомендовалось вообще не общаться с мусульманами и избегать даже случайных разговоров.

После циркуляции этого текста «три отказа» настолько оказались связаны с движением 969, стихийно возникшим как реакция на книгу У Чжо Лвина, что стали восприниматься как его составная часть, с чем согласны далеко не все монахи. Те, кто считают, что «три отказа» должны воплощаться на практике, указывают, что они не носят агрессивного характера. Никто не призывает хамить мусульманам, вступать с ними в драку или устраивать погромы. Нужно просто не замечать их присутствия рядом с собой и игнорировать их бизнес. А если у них не будет покупателей, они рано или поздно закроют свои магазины и уедут куда-нибудь подальше от тебя. Поддерживающие эти идеи ссылаются на то, что такая практика – классическое воплощение принципов Махатмы Ганди, которого никто не мог упрекнуть в агрессивности или экстремизме.

Они указывают на то, что кампания 969 с самого начала предполагала мирную культурно-просветительскую направленность. В ее рамках при монастырях создавались школы, где монахи объясняли детям основы буддизма и рассказывали о правилах достойного поведения в обществе. По всей стране в рамках этой кампании были организованы лекции и проповеди монахов.

Проповедь буддистского монаха для мирян в Мьянме обычно построена на повторении. Форма «обратной связи» заключается в том, что толпа вслед за монахом произносит его последние слова, сказанные перед паузой, в которых, как правило, заключается квинтэссенция нескольких предыдущих предложений. Так строить диалог со слушателями – довольно эффективный прием, и монахов этому специально учат. Повторение последней фразы – это еще и повод держать аудиторию в постоянной мобилизации, а значит, эта аудитория не спит, не отвлекается и хорошо воспринимает сказанное.

В одной из мьянманских газет я прочел статью о проповеди в Моламьяйне монаха по имени У Вимала – одного из самых известных ораторов кампании 969.

«”Итак, – сказал он, – сегодня мы поговорим о числе 969”.

Он сделал краткую паузу и затем спросил: “О чем мы сегодня будем говорить?”

“969”, – хором ответили присутствующие.

“О чем?”, – повторил он в микрофон, возвысив голос.

“969!”

“Громче! Вы должны гордо и громко скандировать эти цифры! Даже если от ваших голосов рухнет потолок этого зала – мы его восстановим!”

“969!!!”»

Думаю, что те, кто имеет опыт преподавания в школе, оценят стиль и методы работы монаха с аудиторией.

Но самым известным лицом кампании 969 стал другой монах, Ашин Вирату. Он родился 10 июля 1968 года в городке Чьяуксе провинции Мандалай и при этом не получил даже полного среднего образования: он перестал учиться в школе когда ему было 14 лет. С 2001 года Вирату – один из главных пропагандистов кампании 969 и один из пламенных ее ораторов. Статус монаха позволил ему путешествовать с лекциями-проповедями по стране, и поэтому он стал известен во многих частях Мьянмы.

Проповеди его отличались смелостью взглядов и были, что называется, «на грани», хотя и целиком находились в рамках мирной идеологии кампании 969. Тем не менее, в 2003 году за призывы к межрелигиозной вражде он был приговорен к 25 годам заключения, что позволило ему стать в глазах международных правозащитников еще и «узником совести», пострадавшим от кровавой диктатуры за свои убеждения. Неудивительно, что после проведения выборов и начала демократических преобразований в стране Вирату оказался включен в список политических заключенных, которые должны быть освобождены. В 2010 году он вышел из тюрьмы по амнистии.

2012 год ознаменовался кровавыми событиями в штате Ракхайн – обострением давнего конфликта между основной этнической группой штата, ракхайнцами (буддистами), и проживающими там этническими бенгальцами-рохинджа (мусульманами), которые в своем большинстве воспринимаются мьянманцами как агрессивные криминальные иммигранты из соседней Бангладеш. Как это обычно бывает в случае тлеющих конфликтов, достаточно было одного события, а именно – изнасилования и убийства группой рохинджа женщины-ракхайнки, чтобы между сторонами начались боевые действия. За три месяца, с конца мая по конец августа 2012 года, в ходе столкновений были убиты 88 человек (57 мусульман и 31 буддист), и свыше 90 тысяч человек были вынуждены покинуть свои жилища. Было сожжено и разрушено 1336 жилищ бенгальцев-рохинджа и 1192 жилища ракхайнцев.

Этот конфликт коренным образом повлиял на массовое сознание мьянманцев. Если пострадавшие в результате столкновений бенгальцы-рохинджа в основном были сосредоточены в специальных лагерях для беженцев, то тысячи ракхайнцев и бирманцев, лишившихся в ходе конфликта крова и средств к существованию, расселились по всей территории страны у родственников. А в это время за рубежом началась шумная кампания в защиту рохинджа, причем они изображались как мирные люди, на которых ни с того ни с сего напали злобные кровавые буддистские головорезы и стали их убивать. Сайты исламских стран были полны оскорблений и проклятий в адрес бирманцев, буддистской религии и духовенства. Легко представить такую ситуацию, когда тебя, твою нацию и твою религию со всех сторон оскорбляют и обвиняют в убийствах и преследовании невинных людей, а рядом с тобой сидит человек, у которого эти «невинные люди» сожгли дом, убили мать и изнасиловали сестру.

Нужно сказать, что до конфликта в штате Ракхайн мьянманцы любили рассказывать о своей стране как об образце веротерпимости. В качестве примера гостям Мьянмы показывают центральную площадь Янгона, возле пагоды Суле. Считается, что этой пагоде – две с половиной тысячи лет, и это одна из наиболее почитаемых буддистских святынь Мьянмы. Совсем рядом с ней, через узкую дорогу, стоит мечеть, а через площадь – баптистская церковь. Никто не мешает муэдзину через громкоговорители несколько раз в день призывать народ к молитве. Точно так же никто не запрещает мусульманам Мьянмы одеваться в соответствии с их религиозными представлениями, и по внешнему виду они отличаются от представителей другой веры в Мьянме. Традиционная одежда мьянманского мусульманина – это длинная белая рубашка навыпуск, белая шапочка на голову, а снизу – традиционная мьянманская мужская юбка, чаще всего разных оттенков голубого или зеленоватого цвета. В Янгоне действует много мечетей; коренные мусульмане Мьянмы довольно масштабно отмечают свои религиозные праздники. На стенах мусульманских кафе и магазинов, а также над дверями домов, где живут мусульмане, висят исполненные золотыми буквами цитаты из Корана.

Сегодня без мусульман нельзя представить жизнь современного мьянманского города. На них держится весь ремонт техники и коммунального хозяйства Янгона. Именно мусульмане в прошлые годы умудрялись держать «на ходу» дряхлые янгонские легковушки и грузовики, изготавливая для них кустарным способом запчасти, которые за границей давно уже никто не производит. Мусульманский бизнес достаточно активен в строительстве и торговле.

Так что на бытовом уровне никаких ограничений нет, а активность и деловые качества мусульман позволяют им добиться успеха в жизни. Некоторые ограничения возникнут, только если мусульманин пойдет служить в армию или решит поработать на госслужбе: есть некий неформальный «потолок», выше которого не-буддист обычно не поднимается. Но абсолютное большинство мусульман с этими проблемами в своей жизни никогда не сталкивается.

Естественно, бытовые конфликты с религиозной составляющей были и до этого. Но именно события в штате Ракхайн и последовавшая за ними истерическая кампания за рубежом, представляющая буддистов злобными отморозками и обвиняющая их во всех смертных грехах по отношению к «мирным» рохинджа, поколебали сложившийся в мьянманском обшестве консенсус. От неприятия «понаехавших» бенгальцев общественное сознание мьянманских буддистов начало опасную эволюцию к полному неприятию ислама как религии вообще, начал нарастать негатив буддистов по отношению к коренным мусульманам Мьянмы, которые, кстати, сами к живущим в штате Ракхайн бенгальцам-рохинджа в основном относятся очень настороженно. Радикализация общественного сознания – это всегда опасно. Постепенно сформировалась психология осажденной крепости, вылезли на поверхность глубоко сидящие в общественном сознании предрассудки в отношении мусульман, широко распространились теории заговора: тогда как раз и вспомнили о том, что 7+8+6=21. В этих условиях наступил звездный час Ашина Вирату.

Вирату проявил себя не только как хороший оратор, умеющий доступно и понятно разговаривать с простыми людьми: я говорил уже, что избытком образованности он похвастаться не может. Он еще и очень харизматичный человек, моложавый, худощавый, с открытой располагающей к себе обаятельной улыбкой. Сложно выделяться, будучи, как все, побритым наголо и одетым в бордовый монашеский тинган. Тем не менее, Вирату это удалось в полной мере.

Проповеди Вирату сегодня можно найти в Интернете, и они широко продаются по всей Мьянме на DVD-дисках. У Вирату – своя интересная манера проповедовать. На многих кадрах он сидит, полузакрыв глаза, и говорит медленным монотонным голосом, создавая у зрителей впечатление, что он излагает некое мистическое откровение. Он находит простые слова для объяснения своей позиции. Если вы пришли в мусульманский магазин и что-то купили, говорит он, вы оставили там свои деньги, которые тут же будут использованы против вас, вашей нации и вашей религии. Если мусульманин клянется буддистке, что любит ее и хочет на ней жениться, не верьте ему, он это делает ради денег: если он женится на немусульманке и обратит ее в ислам, он получит вознаграждение из специального мусульманского фонда. Мусульмане – источники всех проблем в мьянманском обществе, они ведут себя нагло и оскорбительно для буддистов, а главная их цель – уничтожение буддизма как религии, обращение мьянманцев в ислам и установление мусульманского владычества над Мьянмой. Они не выбирают средств для достижения этого и действуют самыми грязными и жестокими способами. Поэтому буддисты не могут спать спокойно, заключает Вирату: разве может человек спать спокойно, если рядом бегает бешеная собака? Такого рода пассажи Вирату привели к тому, что на зарубежных сайтах его немедленно окрестили «буддистским Бин Ладеном» и сравнили с Гитлером. Тем не менее, несмотря на всю свою недружественную по отношению к мусульманам риторику, Вирату четко подчеркивает, что он категорически против любого насилия, экстремизма и терроризма по отношению к мусульманам, и что главная его цель – добиться укрепления буддистской религии и мьянманской нации исключительно мирными средствами.

Проповеди Вирату не были бы столь успешными, если бы они не соответствовали многим стереотипам общественного сознания. Многие буддисты искренне считают, что в колониальное время мусульмане были «разбалованы» англичанами, которые давали им больше прав, чем коренным бирманцам, чтобы бирманцы не чувствовали себя хозяевами своей страны. В массовом порядке в Бирму завозились мусульмане-полицейские и мусульмане-чиновники, терпеть хамство и наглость которых и подчиняться которым для бирманцев было оскорбительно. За ними последовали мусульманские бизнесмены, скупавшие земли у бирманских крестьян, а также мусульмане-рабочие из перенаселенной Индии, лишившие работы многих бирманцев. При всей нелюбви к генералу Не Вину большинство бирманцев считает, что он сделал правильно, дав бирманцам полвека назад возможность почувствовать, что именно они, а не пришлые мусульмане, – хозяева своей страны. Но именно эти меры генерала Не Вина положили начало теме «притеснения мусульман» в Мьянме.

Тем не менее, как показала практика, даже после событий в штате Ракхайн значительной радикализации общественного сознания мьянманских буддистов все-таки не произошло, хотя предубеждения и стереотипы по отношению к мусульманам никуда не делись. Просто обе стороны поняли, что если существование будет мирным, от этого выиграют все. Рано или поздно буддисты, наклеившие стикеры с цифрами 969 на свои такси и сайки, постепенно начали понимать, что так они могут потерять мусульманских клиентов, которые часто бывают богаче бирманцев-буддистов и поэтому охотно пользуются такси. А их клиенты-мусульмане перестали обращать внимание на украшающие такси и автобусы буддистские стикеры с тремя цифрами и без проблем стали снова пользоваться ими, как и буддисты, заходящие за продуктами в мусульманский магазин, над вывеске которого изображены другие три цифры.

В конце концов, даже если у буддистского монаха в янгонском даунтауне порвется сумка, он обычно обращается за помощью к портному-мусульманину, сидящему на улице за своей швейной машинкой. Потому что если монах решит найти портного-буддиста в окрестных кварталах, где очень много ателье и просто уличных «подшивал» со машинками, то он рискует очень долго ходить по улицам с дырявой сумкой.

 

Духи-наты

Как-то один из моих мьянманских друзей, увидев лежащие у меня в квартире на балконе помидоры, которые там по российской традиции дозревали, спросил меня: «Ты тоже это делаешь?». Оказалось он подумал, что я таким образом задабриваю духов. Обычно натам – охранникам дома – на сутки кладется еда, а потом положено мысленно спросить у духа разрешения съесть это самому. Поскольку этот мой мьянманский друг работает в одном из министерств в Нэйпьидо, и он в этом министерстве далеко не последний человек, я спросил его, делают ли так генералы-министры. И получил утвердительный ответ – да, делают, причем, может быть, даже еще более рьяно, чем обычные люди, поскольку работа у них нервная и ответственная, а на ответственной работе, полной всяких неожиданностей и неприятных сюрпризов, мьянманцы становятся суеверными вдвойне.

Внешне получается, что в буддистской стране существует что-то вроде двоецарствия. С одной стороны все поклоняются Будде, а с другой – считают своим долгом на всякий случай ублажать окрестных духов.

Тем не менее, оказывается, что буддизм и духи – в Мьянме понятия неразделимые, так же, как, например, мьянманский буддизм и астрология.

А события, судя по всему, развивались следующим образом. Издавна бирманцы считали, что силы природы реализуются не сами по себе, а с помощью духов. В каждой деревне был свой дух-страж, которого всячески задабривали дарами и устраивали для них культовые сооружения-святилища. Из этого неисчислимого полчища натов выделяли 36 «главных» духов, которые жили на горе с романтическим названием Попа, расположенной в 50 километрах от города древних пагод Багана.

Когда король Аноратха, живший в XI веке, внедрял в Мьянме буддизм, он попытался запретить поклонение духам, и по его приказу были даже разрушены многие построенные для них святилища. В итоге поклонение духам было загнано в подполье, но не изжито. Зато запреты отнюдь не прибавляли в народе любви к буддизму. Больше того, тайно поклоняться духам продолжили даже самые ближайшие сподвижники Аноратхы, но святилища или места поклонения они обустраивали уже внутри своих домов, чтобы не видели посторонние глаза. Они-то, видимо, и посоветовали королю не делать резких движений, а действовать по принципу «Не можешь уничтожить – возглавь».

И вскоре в пагоде Швезигон в Багане появились фигуры всех духов с Попы. Но теперь их было уже 37: по мысли Аноратхы, королем натов должен стать дух Таджьямин, который являлся не кем иным, как индуистским божеством Индрой, воспринимаемым в данном случае в виде главного духа-ната. Дело в том, что сам Будда с уважением относился к индуизму и использовал отдельные положения этой религии в своих проповедях. Кроме того, именно Индра, по верованиям буддистов, засвидетельствовал почтение Будде от имени всего пантеона индуистских божеств. Так 36 натов обрели своего царя, который к тому же весьма почтительно относился к Будде, а значит, заняли свое место в мьянманском буддизме.

Потом изображения духов-хранителей появились и в других пагодах. В Шведагоне духи стоят у каждых из четырех ворот, причем выполнены они весьма реалистично и, я даже сказал бы, с юмором. Чего стоит один из этих духов – танцующий усатый толстячок, кстати, вовсе не страшный. А у северных ворот находится очень реалистичная, словно из какого-то фантастического ужастика, фигура старой женщины-духа, этакой мьянманской бабы-яги, к которой постоянно несут корзины с уложенными в них кокосами и гроздьями зеленых бананов. Интересно, что духи обычно не отличаются образцовым поведением и подвержены самым вредным привычкам. Именно поэтому многие мьянманцы часто ублажают их тем, что раскуривают сигарету и кладут ее возле изображения духа – пусть тоже побалуется.

По поводу духов у мьянманцев распространено убеждение, что большинство из них – это люди, в основном знатного происхождения, умершие «зеленой смертью», то есть, те, которым кто-то помог отправиться в мир иной. Насильственная смерть нарушает цикл рождения и смерти, вот и получаются наты, выброшенные из этого цикла на обочину.

Надо сказать, что, согласно преданиям, король Аноратха сам преуспел в прибавлении полка натов. Например, у короля был любимый бегун У Бьят Та, в обязанности которого входило каждое утро встать пораньше, сбегать к горе Попа, нарвать там свежих цветов и принести королю. Как-то во время этой утренней пробежки У Бьят Та встретил Май Вунна – великаншу с горы, поедающую цветы. С первого взгляда между ними вспыхнула любовь, они тут же совершили обряд бракосочетания, и из-за свадебной церемонии бегун опоздал с цветами. Нужно сказать, что, к чести короля, на первый раз он все-таки простил У Бьят Та.

Через год у великанши родился сын – и опять, принимая роды, бегун опоздал. Король простил его и на этот раз. Но еще через год, когда родился второй ребенок, и У Бьят Та опять опоздал, король не потерпел такого безобразия и приказал казнить бегуна. В итоге бегун был убит на дороге из Багана к горе Попа, его тело было кремировано, а Май Вунна также немедленно скончалась, не в силах пережить это событие.

Впрочем, король быстро остыл и, когда узнал подробности случившегося, взял двух сирот, Мин Чжи и Мин Лэй, к себе во дворец. Подростками они вступили в армию, показали себя умелыми и храбрыми командирами и вскоре стали генералами.

В это время король Аноратха решил построить Пагоду Желаний в селении Таунгбьон, недалеко от нынешнего Мандалая. Каждого он попросил принести для этой пагоды по кирпичу. В это время братья сражались на поле боя и попросили принести их кирпичи Чьянситте – другого военачальника и ловкого царедворца, которому, кстати, впоследствии достался трон в Багане. Мастер интриг, недовольный расположением короля к молодым генералам, Чьянситта сделал вид, что забыл принести кирпичи двух братьев. Так в новой стене Пагоды Желаний появились две дырки. Когда король узнал, что братья так и не принесли кирпичи, он тут же отдал приказ их убить. Надо сказать, что после такой смерти братья тут же превратились в натов и начали делать королю разные гадости. То ли по этой причине, то ли из-за раскаяния король Аноратха пожалел о случившемся и определил, что эти два ната отныне являются хранителями Таунгбьона.

Нужно сказать, что их мать, великанша Май Вунна, косвенно умершая не своей смертью (кажется, это можно квалифицировать как «доведение до самоубийства»), также стала натом, причем весьма популярным в Мьянме. Хотя число в 37 духов уже было официально утверждено, и в этот пантеон она не вошла, она занимает центральное положение в святилище натов на горе Попа, сидя вместе с сыновьями среди остальных натов. В Мьянме ее знают как Попа-Мидо или, прошу прощения, Мать-Попа. А братья, которых еще называют Швепьин Чжи и Швепьин Нге, стали главными героями ежегодного августовского фестиваля в честь натов в Таунгбьоне.

К сказанному нужно добавить, что со времен короля Аноратхы святилища для духов так и остались внутри домов. Обычно они представляют собой место, где висит неочищеный кокос, одетый в красный гаунг-баунг и окруженный благовониями. Большинство мьянманцев свое общение с духами ограничивает украшением этого кокоса цветами и выставлением около него фруктов. Считается, что если дух-хранитель дома будет недоволен, то дом ожидает разорение, а его обитателей – болезни и гибель.

Некоторые мьянманцы предпринимают другие меры, чтобы наты не мешали им жить. Например, иногда водители привязывают к зеркалам и к капоту машины кусочки красной и белой материи или веточки специального растения. Некоторые (очень немногие) не едят свинину: почему-то для натов считается оскорбительным, когда человек ест свинину.

Когда мьянманские строители сооружали новую бетонку в столицу Нейпьидо, они старались не вырубать самые большие деревья на вершинах, срываемых для спрямления дороги холмов: на них могли обитать духи, которые, лишившись жилья, стали бы устраивать гадости на дороге. Видимо, все-таки каких-то духов строители побеспокоили, потому что эта дорога из-за обилия ДТП пользуется сегодня не очень хорошей славой.

Нужно сказать, что многие мьянманцы задабривают натов не только потому, что боятся, что они разорят их дом, подсунут плохой билет на экзамене, подставят подножку на ровном месте или вообще погубят их самих. Еще больший страх заключается в том, что наты могут вселиться в них, подчинить себе их тело и разум и заставить совершать дикие, постыдные и некрасивые поступки. А потеря лица мьянманцами всегда будет переживаться гораздо сильнее, чем потеря кошелька или золотой сережки с рубином.

Именно так и бывает на традиционных мьянманских праздниках, специально устраиваемых в честь духов-натов; самый известный из них как раз проходит в Таунгбьоне. Входящие под музыку в транс люди говорят не своими голосами, кривляются, предсказывают будущее и ведут себя так, словно это не они, а вселившийся в них дух. Впрочем, наблюдающие за этим зрелищем мьянманцы в этом нисколько не сомневаются.

 

Нумерология

Наверное, любое общество в том или ином виде переболело нумерологией. В качестве рецидивов этой болезни в Европе, например, остались суеверия о том, что 13 – это несчастливое число. Какие-то суеверия вполне можно объяснить: скажем, «четыре» по-китайски будет «сы», и оно созвучно с чтением иероглифа «смерть»; отсюда непопулярность в Китае этой цифры. Однако происхождение других известно только специалистам.

Бирманцы в этом отношении – уникальный народ. У них детская нумерологическая болезнь затянулась и перешла на взрослые годы. И сегодня очень многое в современной Мьянме определяется магией чисел.

Корни этого выводят из буддизма Тхеравады, который никогда не был чужд нумерологии. В жизнеописаниях Будды особо подчеркивается, что он познал все тайны цифр. Применительно к самому Будде особо почитаемо число 108.

Во многих алфавитах мира буквы имели (или имеют) цифровые значения. В кириллице о них сегодня мало кто помнит, разве что филологи, отделяющие «и» от «i» тем, что одну букву называют «и-восьмеричное», а другую «и-десятеричное» по тем цифрам, которые эти буквы когда-то обозначали. Но если в других алфавитах нумерация определялась просто порядковым положением буквы, то в Мьянме цифровые значения букв имели свой особый смысл, связанный с древними правилами астрологии и нумерологии.

Недалеко от Мандалая, в Мингуне, например, находится второй по величине в мире колокол. В отличие от превосходящего его по размеру московского Царь-колокола, он вполне работоспособен, в него можно звонить, и, как отмечают в путеводителях, это – крупнейший в мире звонящий колокол.

Вес этого колокола составляет 90 тонн или 55555 виссов (1 висс = 1,63 кг), и именно этот факт дал колоколу название «Мин Пхью Мхан Мхан Пьё». Бирманские буквы «пазау» (П) и «ма» (М), с которых начинаются все эти пять слов, с астрологической и нумерологической точек зрения соответствуют цифре «пять». Поэтому фраза «Минпхьюмханмханпьё» – это не более чем мнемоническое выражение пяти пятерок или веса колокола в виссах. Эта фраза и заветные пять пятерок воплощены в виде белой надписи на самом колоколе.

Чтобы показать, что это буквенное выражение цифр – случай не единичный, приведу другой пример. Считается, что победу британцам во время Третьей англо-бирманской войны (1885 г.) очень облегчил приказ У Каунга, министра обороны при дворе короля Тибо, прекратить сопротивление. Британцы обманули его, сказав, что целью их наступления является не оккупация страны и ликвидация ее независимости, а всего лишь замена короля Тибо на принца Ньяунг Яна. У Каунг, сторонник вестернизации Бирмы, сам был рад поверить в это. И хотя речь, видимо, шла всего лишь о банальном и циничном обмане англичанами «полезного идиота» при бирманском дворе, сами бирманцы оценивают поступок У Каунга как предательство. Отсюда – знакомая многим образованным бирманцам мнемоническая фраза «У Каунг лейн тхоук мин зет пьёук» – «Измена У Каунга, конец династии». Первые буквы первых четырех слов этой фразы по порядку соответствуют цифрам 1247 – году окончания англо-бирманской войны, то есть 1885 году по европейскому летоисчислению.

Примеры того, как цифры присутствуют в повседневной жизни мьянманцев и влияют на их дела и поступки, даже на выбор имен, можно приводить бесконечно. Политическая элита Мьянмы в этом отношении как никогда близка к народу. Большинство генералов – либо потомственные кастовые военные, выросшие в далеких гарнизонах с патриархальным бытом и традиционными суевериями, либо уроженцы небольших городков и деревень, куда европейским представлениям об окружающем мире еще шагать и шагать. Но и абсолютное большинство образованных бирманцев отнюдь не смеется над нумерологическими воззрениями, а послушно им следует.

Даже независимость страны была провозглашена в тот день и час, когда, по мнению астрологов, случилось счастливое сочетание цифр. Произошло это в воскресенье, 4 января 1948 года, в 4.20 утра. Считается, что, помимо благоприятного положения светил, именно преобладание четверок в дате и времени этого события должно было обеспечить новой стране счастливое будущее. Точно так же, на основе астрологических предсказаний и нумерологических подсчетов, было определено точное время начала переноса столицы в Нейпьидо – 6 ноября 2005 года, в 6.37 утра. Второй караван, кстати, двинулся из Янгона в Нейпьидо 11 числа 11 месяца в 11 часов утра.

Больше того, астрологически и нумерологически обосновываются и гораздо менее значимые мероприятия властей Мьянмы. После того, как будущее страны, в дате провозглашения независимости которой преобладали четверки, оказалось не таким уж счастливым, бирманская элита несколько охладела к этой цифре. Со времен генерала Не Вина предпочтение начали отдавать девятке. Например, дата всеобщих выборов 27 мая 1990 года была определена на основе того, что 2+7=9, и кроме того, эта дата приходилась на четвертое воскресенье пятого месяца (4+5=9).

Зная это, легко понять логику мьянманских военных властей, назначивших выборы на 7 ноября 2010 года. Это – седьмое число одиннадцатого месяца. 7+11=18, а 1+8=9. Расчет оказался несколько более сложным, чем предполагали различные эксперты в начале 2010 года. Тогда многие сходились на дате выборов 10.10.10, поскольку десятка в буддизме – это завершение цикла, за которым следует что-то новое. Тем не менее, военные власти, видимо, отнюдь не горели желанием, чтобы в октябре началось что-то совсем уж новое. А кроме того, нумерология в представлении бирманцев должна включать в себя расчеты, а не быть толкованием лежащих на поверхности цифр.

К сказанному стоит добавить, что не только военные власти Мьянмы, но и оппозиция планирует все свои шаги в строгом соответствии с астрологическими прогнозами и нумерологическими расчетами. И если вдруг теоретически оппозиция окажется у власти, ведущие мьянманские астрологи и нумерологи просто поменяют одних клиентов на других. Единственным отличием будет тот факт, что новые клиенты, возможно, будут больше склоняться не к девятке, а снова к четверке, потому что в нее верили генерал Аун Сан и те патриоты, которые провозглашали независимость страны, стремясь развивать ее по демократическому пути. Кстати, во время волнений 1988 года именно оппозиция назначила всеобщую забастовку (фактически – время начала восстания) на 8.8.88: с точки зрения буддистов-нумерологов, обилие восьмерок – гарантия успеха задуманного дела, тем более, что восьмерок в этой дате было именно четыре, да и сама восьмерка кратна четырем. В свою очередь, военный переворот в 1988 году произошел 18 сентября: надо ли объяснять, в чем для военных был притягательный смысл именно этого дня именно этого месяца?

И, наконец, маленькое объяснение, почему сегодняшние военные власти изменили четверке и начали свято верить в цифру 9. Помимо того, что эта цифра напрямую связана с Буддой, а произношение этой цифры («ко») одновременно означает «подношение духам-натам», есть в недавней истории Мьянмы и пример достижения персонального успеха при условии почитания девятки. Речь идет о жизненном опыте генерала Не Вина, руководившего Бирмой с небольшим перерывом тридцать лет.

Сказать, что генерал относился к этой цифре со священным трепетом – значит, не сказать ничего. Именно с девяткой связывают введение при нем в обращение банкнот по 45 (4+5=9) и 90 кьят: похоже, в этой своей оригинальности бирманцы переплюнули все другие страны. По слухам, кто-то из прорицателей уверил генерала Не Вина, что если он в своей жизни будет подобным образом выказывать знаки почтения этой цифре, то непременно проживет до 90 лет.

Это, пожалуй, был единственный значимый прогноз в истории бирманской астрологии-нумерологии, о котором можно сказать, что он сбылся на сто процентов. В начале XXI века генералу Не Вину удалось-таки прижизненно отпраздновать свое 90-летие, а военные власти получили еще одно доказательство, почему нужно верить именно в эту цифру.

Впрочем, вера в таинственный смысл цифр и благоприятное расположение звезд – это не чисто бирманский феномен. После ухода в отставку президентов и премьеров самых разных стран мира очень часто оказывается, что во время их нахождения у власти при них числились штатные астрологи, которые влияли не только на составление графиков передвижения своих клиентов, но даже на принимаемые ими решения. Список можно продолжать бесконечно, включая сюда все новые и новые имена и страны.

Если такого рода консультации сопряжены со здравым смыслом, лично я не вижу в них никакой опасности. Людям свойственно во что-то верить, и их постоянно тянет искать «руку божью» и скрытый смысл происходящих событий. Все зависит от того, какой человек играет в эти игры. В той же Бирме король Миндон в своих астрологических и нумерологических увлечениях был редкостным мракобесом, но это не помешало ему войти в историю весьма прагматичным и мудрым правителем.

 

Традиционная медицина Мьянмы

В традиционной мьянманской медицине физическое состояние человека оценивается по совокупности состояния каждого из четырех отделов его тела: головы, грудной клетки, брюшной полости и конечностей. Отсюда и специализация докторов – по голове, по груди, по брюху и по рукам-ногам. Интересно, что за сердце и легкие отвечает один и тот же доктор, а за ребра и ноги – разные доктора.

Философской основной традиционной мьянманской медицины служат три «найи» («найя» на языке пали – система, метод). Первая и самая интересная из них – Desana naya. Считается, что она воплотила в себе принципы буддистского подхода к лечению болезней. Она оценивает не только физическое состояние тела, но и ментальное здоровье. А состояние здоровья сводится к балансу Mahabhuta – четырех элементов: земли, воды, огня и ветра. Существуют критерии, по которым дисбаланс этих элементов может быть выражен не только качественно, но и количественно. Так, ментальное здоровье оценивается по четырем показателям: сенсорное восприятие, память, ощущения, обмен веществ, а пятый показатель – это общее функционирование тела. Отнесение обмена веществ к ментальному здоровью, кстати, очень интересно тем, что в буддизме не оспаривается известная истина о том, что все болезни от нервов.

Формировать или разрушать баланс четырех элементов могут Rupa Smuthana – четыре внешних фактора. Первый – это судьба, под которой понимается мотивационная часть духовной составляющей человека. Второй – интеллект или психическая деятельность, понимаемые прежде всего в эмоциональном ключе (опять-таки, все болезни от нервов). Третий – это время года; тут все ясно: простывают чаще тогда, когда вокруг холодно. И четвертый – это питание: тут, кажется, тоже ничего объяснять не надо.

Из всех перечисленных мной факторов формируется и подход к диагностике, а затем – к лечению. По сути, диагностика напоминает китайскую медицину. Оценка Smuthana идет по четырем критериям. Первый – анализ мочи. Если моча насыщенная по цвету и по составу, это «горячий» тип. Если тусклая, прозрачная и ненасыщенная – «холодный тип». Второй критерий – это оценка того, в левой или правой части тела проявляются симптомы. Для мужчин «горячая» часть – левая, для женщин – правая. Третий критерий – оценка того, в горячий или холодный сезон обострилась болезнь: «горячий» тип болезни обычно обостряется в холодный сезон и наоборот. И, наконец, четвертый критерий – оценка пищи, которая вызвала обострение болезни. Если, например, это горячая пища, то мы имеем дело с «горячим» типом болезни. Кроме того, оценивается наличие или отсутствие аппетита и сна, правильность процесса пищеварения, а также прочие физические параметры: головная боль, изменение вкусовых ощущений, наличие дурного запаха изо рта.

На этом базируется восемь типов диагнозов, которые на языке пали называются Dhatu. Например, первый из них, описывающий чисто «горячую» болезнь, предписывает для ее лечения употреблять прохладные, горькие, соленые и кислые лекарства. А последний, описывающий чисто «холодную» болезнь, предполагает употребление горячих, насыщенных маслом и вяжущих средств.

Вторая найя – Beithizza naya. Сами мьянманцы говорят, что по своей философии она очень похожа на индийскую аюрведу, разница только в деталях. Впрочем, при этом мьянманцы непременно скажут, что сырье для изготовления лекарств в Индии и в Мьянме разное, поэтому Beithizza naya – явление гораздо более уникальное, чем кажется на первый взгляд.

Третья найя – Netkhatta naya. Это – оценка больного с позиций мьянманской астрологии. Думаю, любой, кто читал астрологический прогноз для себя, даже европейской астрологической школы, обращал внимание на то, что Львам, например, нужно беречь сердце, а Тельцам – горло. В мьянманской астрологии существуют похожие указания, но там к этому относятся еще более серьезно: склонность к болезням зависит не только от времени, но и от места рождения, а также от комбинации планет в гороскопе на каждый конкретный момент времени. Поэтому предсказания астрологов здесь как никогда конкретны: «В октябре у вас будут проблемы с желудком, а в декабре – с легкими».

И, наконец, четвертая найя – Weizzadhara naya. Эта система медицины имеет три основных компонента. Первый – лечение металлами и их комбинацией. Второй – психо-духовные упражнения: кстати, очень эффективный способ лечения психосоматических расстройств, заключающийся в основном в создании психологического настроя на выздоровление – больные читают мантры или сутры, которые, как им разъясняют, отгоняют злых духов, приносящих болезни. И третий – медитация, направленная на концентрацию сил в больном органе для борьбы с болезнью.

Вот краткая теоретическая основа традиционной мьянманской медицины. Интересно, что в разделе «а» второго параграфа статьи 3.1 закона о Совете по традиционной мьянманской медицине, принятого Государственным советом мира и развития 14 января 2000 года и подписанного старшим генералом Тан Шве, дается следующее определение традиционной медицины: «Под традиционной медициной понимается медицина, направленная на достижение хорошего физического самочувствия и долголетия людей и осуществляемая посредством любой из четырех «най» традиционной медицины, а именно Desana naya, Beithizza naya, Netkhatta naya и Weizzadhara naya».

Традиционная медицина в Бирме переживала свои периоды расцвета и заката. В XIX веке, с приходом британских колонизаторов, стала пропагандироваться западная медицина, и традиционные методы лечения постепенно уходили на второй план. Тем не менее, в годы Второй мировой войны, когда Бирма была театром военных действий, и властям было не до здравоохранения, традиционная медицина опять пережила период расцвета. В годы правления генерала Не Вина к ней относились несколько настороженно. Тем не менее, когда у генерала Не Вина наступила старость, он, видимо, понял, что традиционная медицина поможет ему прожить дольше. В 1976 году был создан Институт традиционной медицины; по сути, это были курсы повышения квалификации для врачей-практиков, где слушатели учились два года, а затем год проводили в интернатуре. Одновременно государство стало создавать и поддерживать клиники традиционной медицины.

Еще одним событием в развитии традиционной медицины в Мьянме стало открытие в 2001 году специализированного университета. Он расположен в Аунгмьетазане неподалеку от Мандалая, и каждый год принимает 100 студентов для обучения по пятилетней программе с присвоением степени бакалавра традиционной медицины. Площадь кампуса университета составляет чуть более 4,5 гектаров, а сегодняшний комплекс зданий был возведен в 2004 году.

Согласно программе, первокурсники учат четыре языка – бирманский, английский, пали и санскрит, а также физику, химию, зоологию, ботанику, бихевиоризм и получают навыки работы на компьютере. Со второго года они изучают основы западной медицины – анатомию, психологию, биохимию, патологию и микробиологию, и одновременно приступают к изучению традиционной медицины, включая медицинские растения, фармакогнозию, принципы и клинические методы традиционной медицины, медицинскую астрологию. Третий год обучения – начало специализации, рассмотрение отдельных болезней и путей их лечения путем комбинации западных, мьянманских и китайских методов, например, акупунктуры. Изучаются также вопросы профилактики заболеваний и социальная медицина. На четвертом курсе к программе прибавляются методы исследований и судебная медицина. Пятый год – интернатура.

Сейчас в Мьянме насчитывается 12 больниц и 214 клиник традиционной медицины, в которых работают более 10 тысяч докторов. В столице Нэйпьидо открыт национальный парк лекарственных растений. Второй такой национальный парк площадью 81 гектар создается в горах около Путао на крайнем севере страны. В этом парке будут выращиваться более 20 тысяч растений, применяемых в медицине. Есть еще 9 относительно небольших плантаций лекарственных растений, в том числе при университете традиционной медицины. Существует несколько фабрик по производству лекарств, причем это именно современные фармацевтические предприятия, а не то, что обычно рисует воображение, когда речь идет о традиционной медицине: бабку в темной избушке, смешивающую при чадящей свечке в антисанитарных условиях таинственные порошки. К числу положительных сторон мьянманской традиционной медицины можно отнести и дешевизну лекарств.

Одновременно с подготовкой специалистов власти и врачи пытаются найти правильное место для традиционной медицины в системе здравоохранения. Этому помогает восприятие западной медицины в менее развитых странах прежде всего как «медицины катастроф» в узком смысле этого слова. Западная медицина необходима тогда, когда пациент нуждается в быстрых и решительных действиях, например, в срочной хирургической операции. Лечение же хронических заболеваний в такой медицине задвинуто далеко на второй план, и, сделав операцию или сняв острую боль, доктор-«западник» из такой страны, как правило, тут же теряет интерес к пациенту.

По общему мнению, именно на этом поле как раз и должна играть традиционная мьянманская медицина. В качестве основных заболеваний, которые она призвана лечить, рассматриваются прежде всего инсульты в плане последующей реабилитации пациентов(), высокое давление и диабет. Сегодня, согласно одному из мьянманских исследований, половина пациентов в клиниках традиционной медицины – это люди, перенесшие инсульт, четверть лечат хронические артриты и болезни костей, а оставшаяся четверть страдает от геморроя, болезней дыхательных путей, различных неврологий и других хронических заболеваний. Проводившие в Мьянме исследование японцы также ставили на первое место по числу пациентов инсульт, далее шли менструальные проблемы, гипертония, артралгия, диабет, болезни женской груди, сердечные болезни, кашель, заживление травм, язвы желудка и двенадцатиперстной кишки.

В конце 2009 года мьянманский Минздрав выступил с инициативой включить систему традиционной медицины в общий план развития здравоохранения. Считается, что с этого момента система клиник и докторов является не обособленной отраслью, живущей по своим правилам, а частью единой системы здравоохранения; насколько хороша эта система в Мьянме – вопрос другой. Мьянманским врачам традиционной медицины была поставлена задача вывести их знания и их практику на международный уровень.

Впрочем, с международным уровнем как раз вышла загвоздка. Одна из состоявшихся в Мьянме конференций и прошедшая незадолго до нее выставка лекарственных препаратов традиционной медицины имели результатом публикацию за рубежом парочки издевательских статей о том, что в Мьянме царит мракобесие, и больных вместо таблеток пичкают экскрементами животных. Нужно сказать, что мьянманцы на такие вещи обычно реагируют очень болезненно. В результате они поступили чисто по-мьянмански: максимально ограничили доступ иностранцев к традиционной мьянманской медицине. Сейчас, например, чтобы просто посетить Янгонский госпиталь традиционной медицины, нужно загодя получить разрешение в Нэйпьидо.

Тем не менее, госпиталь традиционной медицины, расположенный в янгонском микрорайоне Бахан, мне понравился. От центрального входа по бокам идут два крыла здания. На первом этаже – общие палаты размером с школьный спортзал с рядами коек; справа – женское крыло, слева – мужское. На втором этаже – отдельные палаты и медицинские кабинеты. В центре, у входа, находится регистратура, в которой помимо стандартного канцелярского набора, характерного для подобных мест, имеется шкаф, доверху уставленный стеклянными банками с этикетками. Регистратура – это еще и пункт выдачи медицинских препаратов для больных, которые лечатся амбулаторно. В принципе, по мьянманским меркам это очень приличный и чистый госпиталь.

Доктор Тун Мьинт Эй, с которым я разговаривал, сказал мне, что каждого пациента ведут сразу два доктора – представители западной и традиционной медицины, что позволяет добиться комплексности лечения. Большая часть пациентов больницы – после инсульта. Есть также пациенты с заболеваниями опорно-двигательного аппарата. Кстати, госпиталь славится мьянманским лечебным массажем (именно уникальным мьянманским – это было особо подчеркнуто!), который позволяет восстановить кровообращение и чувствительность в тех частях тела, которые пострадали от болезни или были парализованы в результате инсульта.

Стоит сказать, что мьянманские врачи-«западники» имеют диаметрально противоположные мнения по поводу традиционной медицины. Некоторые, например, те, которые работают в Янгонском госпитале традиционной медицины, считают, что традиционная медицина – хорошее дополнение к западной, особенно при лечении хронических заболеваний и выхаживании больных после операций, инфарктов и инсультов. При этом, по их мнению, часто традиционная медицина гораздо эффективнее западной.

Другие врачи-«западники» относятся к ней более чем скептически, и, похоже, их большинство, хотя бы потому, что традиционная медицина прямо угрожает их рабочим местам.

Во-первых, говорят они, вещества, применяемые для изготовления лекарств, а это не только сушеные травки, но и, скажем, высушенные и измельченные части тела животных, до сих пор не прошли всесторонней проверки. В средние века, например, сифилис в Европе лечили ртутью; и ртуть действительно помогала в борьбе с симптомами этой болезни, но какой ценой для организма? Опасение насчет того, что некоторые вещества по своему эффекту сравнимы с этой самой ртутью – довольно серьезный аргумент, хотя западные лекарства тоже, мягко скажем, не без побочных эффектов. Кроме того, вещества животного происхождения требуют специальных технологий заготовки, обработки и хранения, а животные должны проходить санитарный и эпидемиологический контроль, а в Мьянме этого в должной мере еще нет.

Во-вторых, до сих пор плохо разработана методика дозировки тех или иных лекарств и недостаточно изучена их совместимость. Даже доктора традиционной медицины часто оперируют не граммами, а мерами типа «объем ореха арахиса», «объем сливы», «объем лимона». И это при том, что в растительных веществах не всегда одинаковая концентрация тех или иных элементов. Принимать лекарства вот так, на глазок, может быть просто опасно для здоровья.

Нужно сказать, что, несмотря на все это, многие мьянманцы, в том числе образованные, очень часто употребляют те или иные препараты традиционной медицины. Например, когда я простыл, мой молодой помощник-мьянманец принес мне маленькую пробирку с каким-то порошком, немного по виду и по вкусу напоминающим какао. По его словам, регулярный прием этого вещества должен был укрепить мои силы и позволить быстро выздороветь; у него в семье этот порошок едят тоннами много лет, и все здоровы и бодры. Лично я знаю несколько пожилых мьянманцев, которые гордятся тем, что за свою долгую жизнь ни разу не ходили в клинику западной медицины, а чувствуют себя хорошо именно потому, что употребляют традиционные мьянманские средства. Но кто знает, может, у них просто от природы очень хорошее здоровье.

Кстати, средняя продолжительность жизни в Мьянме – 62,15 года (мужчины – 59 лет, женщины – 65,3 лет). Если сравнивать с соседними странами, то это намного хуже, чем в Таиланде (72,6 года), но намного лучше, чем в Лаосе (55,9 лет). Продолжительность жизни в Камбодже и в Бангладеш – примерно на мьянманском уровне.

 

Тинджан. Праздник воды

Исторически Тинджан, который празднуется бирманцами в середине апреля, связан с преданием о короле духов-натов Таджьямине (он же – Индра в индуизме), который однажды ввязался в конфликт с одним из божеств. Неясно, из-за чего начался спор – то ли из-за проигрыша в игре и нежелания платить, то ли из-за разного взгляда на решение математической задачи, то ли еще по каким-то причинам. Таджьямин закончил конфликт довольно радикально – отрубил противнику голову. Кидать эту голову вниз, на населенную людьми землю, значило бы устроить там грандиозный взрыв и погубить все живое: от нее высохли бы все моря и воспламенился воздух. Поэтому Таджьямин вручил отрубленную голову оказавшейся на месте событий одной из своих подданных, женщине-нату, и попросил ее подержать эту голову в течение года. При этом договорились так, что каждый год по очереди голову держит следующий нат. Переход отрубленной головы из одних рук в другие – это и есть описание процесса, который в санскрите так и называется – «переход» («thinkanta»). В бирманском языке это слово приобрело форму «Тинджан», а в тайском – «Сонгкран».

Поскольку переход головы из рук в руки – важное событие в хронологии мироздания, то понятно, почему именно этот момент стал завершением одного года и началом другого. По крайней мере, уже в XVIII веке он понимался бирманцами именно как Новый год.

По поводу того, почему в это время принято обливаться самому и обливать друг друга водой, существует другая история. В X веке среди членов королевской семьи появилась церемония новогоднего омовения волос, а затем и всего тела. Состав водного раствора для омовения был сложным и доступным только особам королевских кровей. Он состоял из талой воды, воды кокоса, воды из колодца, дождевой воды, речной воды, горной воды, а также воды, в которой хранились драгоценные камни. Отдельно привозилась вода из соседних стран. Сюда же добавлялись 28 (а по другой формуле – 76) специальных добавок из целебных растений. Этой водой особы королевской крови мыли друг другу волосы и обливались. Суть этого обычая заключалась в том, чтобы встретить новый год не только с чистым телом, но и в хорошем расположении духа, с мирным настроем и отсутствием дурных мыслей.

Потом этот обычай перестал быть уделом исключительно королей. Говорят, что слуги, набиравшие воду из рек Иравади и Чиндвин, не могли не окатить этой водой друг друга, тем более что все это происходило в самый жаркий месяц года. А раз стали обливаться водой слуги, значит, обычай уже потерял свою сакральность и быстро ушел в народ. Правда, при этом никто уже не заморачивался приготовлением специальной воды с медицинскими растительными добавками – люди окатывали друг друга той водой, какая им была доступна.

В мьянманских школах историю с обливанием водой рассказывают по-другому. Во время жаркого сезона всем хотелось окатиться водой, чтобы стало прохладнее. Но мокрым ходить было неприлично. Этот казус в XI веке успешно разрешил король Аноратха, который ввел традицию в жару обрызгивать друг друга из серебряных чаш водой с помощью веточек с душистыми листьями. Как-то в разгар жаркого дня король велел слугам обрызгать его этой водой. Если мокрым ходит король и не считает это неприличным – значит, его подданные вполне могут последовать такому заразительному примеру. Все дружно стали брызгать водой друг на друга, и обычай прижился.

Если же понимать переход с точки зрения климата, то Тинджан знаменует начало смены жаркого сезона, когда в равнинной части Мьянмы стоит 40-градусная жара при ясной погоде, на сезон дождей. Именно в середине апреля, впервые после полугода абсолютно сухой погоды, снова начинается выпадение осадков, и понятна радость жителей Мьянмы, истосковавшихся по дождям. Ко всему прочему начало сезона дождей для бирманцев – это время, когда реки наполняются водой, а значит, гидроэлектростанции работают на полную мощность, и вскоре отключения электричества в домах на время прекращаются. Так что есть чему радоваться.

Символ Тинджана – цветы дерева падаук. Они на самом деле красивы, особенно на фоне пожухлой растительности сухого и жаркого сезона. Цветы падаука – насыщенно желтые, даже золотистые, обильно висят на дереве большими гроздьями. На эту красоту невозможно не обратить внимания, поэтому падаук и стал неотъемлемой частью бирманского Нового года.

К празднованию Тинджана тщательно готовятся. Перед ним нужно постараться завершить все дела и отдать все долги. Даже финансовый год в Мьянме заканчивается 31 марта – прямо перед Тинджаном. В новый год нужно брать с собой как можно меньше негатива, поэтому канун Нового года – самое время попросить прощения у тех, с кем ты в ссоре. Перед Тинджаном принято дарить подарки – обычно магазины предлагают специальные подарочные корзины, в которых уложены бутылка импортного виски, прохладительные напитки, коробки с печеньем и сладостями, банка кофе и другие вкусные деликатесы. Когда человек приходит мириться с такой корзиной в руках, процесс примирения обычно проходит успешно. Такие же корзины дарятся начальникам, учителям и просто уважаемым людям – тем, кому конкретный человек хочет перед Новым годом засвидетельствовать свое почтение.

Вообще, канун Тинджана – это очень интересное время в Мьянме. Стороннему наблюдателю может показаться, что страна живет абсолютно рутинной жизнью – люди ходят и ездят по улицам, решают какие-то дела. Все офисы работают как обычно. Особенно большой наплыв клиентов – в транспортных компаниях, где в аренду берутся маленькие открытые грузовички. Около торговых центров продаются водяные пистолеты и полиэтиленовые футляры для мобильников с веревочками, чтобы носить их на шее. Все это делается настолько несуетливо, буднично и деловито, что создается впечатление, будто мьянманцы именно этим и занимаются круглый год. Но все отчетливее возникает ощущение сильно сжатой пружины, которая вот-вот должна резко освободиться, раскручиваясь в пространстве.

А потом наступает Тинджан. С раннего утра улицы Янгона кардинально меняются. Исчезают автобусы и большинство легковушек. На дороги выезжают сотни открытых грузовичков, заполненных молодежью. Грузовички колесят по городу, а молодые люди в них громко орут. По пути они получают порции воды с обочины. Собственно, люди в грузовичках для того и ездят с утра по Янгону, чтобы быть облитыми, и желательно, чтобы их обливали как можно чаще. Машины формируются как по семейному принципу, так и по принципу интересов. Обычно грузовичок берет в аренду группа молодежи, члены которой отлично знают друг друга и не раз проводили время на подобных мероприятиях.

В этот день каждая уважающая себя семья занимается тем, что обливает прохожих и проезжих. К воротам домов выкатывается бочка, заполняется водой, и члены семей, в основном, конечно, дети, вооружившись маленькими пластмассовыми тазиками и плошками, поливают проезжающие машины или брызжут по их пассажирам водой из водяных пистолетов. Обычно все это сопровождается максимально громким музыкальным сопровождением. Существует даже такой песенно-музыкальный жанр, который условно можно назвать «Мелодии Тинджана»: они бодрящие, ритмичные, уникальные по звучанию, и их ни с чем не спутаешь. Именно их транслируют на максимальной громкости все кому не лень – из окон в домах, из колонок на концертных площадках, с сооруженных специально для Тинджана пандалов.

Про пандалы нужно сказать особо. Само это слово принесли с собой англичане, которые, завоевав Бирму, использовали для наименования местных реалий слова, заимствованные у народов, покоренных задолго до этого. Слово «pandal» – именно из числа таких слов. В тамильском языке на Шри Ланке оно обозначает специальный павильон или навес, сооружаемый для религиозных праздников или для свадебных торжеств. А в бирманском языке для пандала есть другое слово – «мандат», пришедшее из древнего языка пали и обозначающее открытую пристройку к храму.

Пандалы обычно сооружаются по всему Янгону. Как правило, на больших улицах устанавливается несколько пандалов по всей их длине через довольно большое расстояние между ними. Но есть и места в Янгоне, где этих пандалов – целые цепочки. В последние годы самое протяженное из них – улица Кан Йейк Та вдоль южного края озера Кандочжы, где пандалы непрерывной шеренгой протянулись на несколько километров. Выбор улицы вдоль озера понятен: для пандалов нужно очень много воды, и качать ее насосами из озера – куда более рациональное решение, чем перегружать городской водопровод.

Пандал – это сооруженная из дерева конструкция в виде большой трибуны на несколько рядов стоячих мест с козырьком наверху; в один стандартный пандал обычно помещается около 100 человек. Места на пандалах продаются, цена доходит до 50 тысяч кьят (50 долларов) в день. Понятно, что спонсор много раз окупает затраты на возведение пандала, и мьянманские газеты называют это «большим бизнесом во время Тинджана».

Фасад пандала обычно украшен рекламой спонсора, а сама конструкция снабжена мощным звукоусиливающим оборудованием. Но главная особенность пандала состоит совсем в другом: каждому здесь полагается отдельный шланг с наконечником, из которого под напором на несколько метров хлещет струя воды. За отдельную плату можно занять место и за пожарным брандспойтом, вода из которого способна сбить с ног человека.

Задача тех, кто находится на трибуне – поливать проходящих и проезжающих мимо них по улице. Чтобы никому не было обидно, над поливальщиками на козырьке пандала укреплены трубы с душевыми лейками. Те, кто поливают, сами постоянно находятся под душем. В глубине трибуны установлены мощные динамики, и оттуда гремит зажигательная музыка.

Трибуны заполнены до отказа, и несколько десятков струй бьют прицельно по тем, кто, на взгляд поливальщиков, в большей степени этого заслуживает. Мимо трибуны непрерывной толпой движутся люди и едут машины. Они специально сюда пришли и приехали, чтобы быть облитыми с пандалов. Это – апофеоз праздника после многочасовой езды по улицам Янгона. Улица заполнена народом и транспортом так, что яблоку негде упасть. Народ танцует под музыку, гремящую с пандалов – и те, кто в кузовах грузовичков, и те, кто идет по дороге, и те, кто стоит на пандалах.

На противоположной от пандалов стороне дороги – закусочные, где можно съесть что-нибудь, выпить виски, а также прикупить бутылочку холодной воды из пенопластового ящика: там она лежит со льдом, и поливать ею окружающих гораздо интереснее, чем использовать для этого теплую воду из озера. В этих закусочных обычно оседают те, кто, получив свою порцию воды, предпочитает смотреть, как поливают других.

Лично мне это показалось пародией на первомайскую демонстрацию, как если бы на трибуне мавзолея стоял «дарахой Леонид Ильич» со шлангом в руках и истово, с дикими воплями, приплясывая, поливал движущуюся мимо него толпу. А над ним возвышалась бы душевая лейка, которая поливала бы его самого. Музыка и праздничное настроение и тут, и там одинаковы. Только тут никто не провозглашает в динамики: «Праздничный первомайский привет советским сталеварам! Ура, товарищи!» Здесь просто орут, пляшут, дуют в гуделки и шумно празднуют Тинджан.

Пандалы тянутся непрерывной цепочкой вдоль озера Кандочжы на несколько километров. Точно так же на несколько километров на другой стороне выстроились закусочные. Люди веселятся, пьют, пожимают друг другу руки, знакомятся, желают хорошего нового года. А на подъезде к этой цепочке пандалов протянулась многокилометровая очередь машин, пассажиры которых мечтают именно здесь быть облитыми, а попутно – поорать и потанцевать.

Когда тысячу раз облитый, насквозь мокрый и оглушенный человек вырывается из этого ада, в его распоряжении – маленькие грузовички-маршрутки, а также обычные такси; большие автобусы МаТхаТа и Парами в праздники не ездят… Таксисты понимают, кого им придется везти, и в эти дни сиденья их машин покрыты полиэтиленом.

Эта вакханалия длится четыре дня. Помимо обливания водой Тинджан сопровождается концертами популярных певцов, которые проходят на специально устраиваемых площадках. Очень часто проводятся конкурсы с участием зрителей. Самый популярный – исполнение песен под фонограмму. Караоке в Мьянме любят, а когда люди навеселе – многим хочется петь.

Вообще, тема пьянства во время Тинджана – особая. Если ты вышел на улицу и принял участие в празднике – тебе просто не избежать употребления алкоголя. Многие в эти дни явно не знают меры и отрываются по полной, но драк и разборок практически не бывает – доброжелательная и веселая атмосфера всеобщего праздника определяет поведение даже тех людей, которые уже вряд ли вспомнят, как их зовут. Таких обычно с места событий эвакуируют более твердо стоящие на ногах друзья. Лично меня впечатлило, как янгонцы приводили в чувство моего мьянманского друга, немного перебравшего и после прохождения через водные струи уснувшего на газоне; в его защиту надо сказать, что он в этом своем состоянии был не одинок – вокруг таким же образом отдыхало еще несколько человек. В протрезвлении моего друга принимали участие с десяток доброжелательных и веселых добровольцев, ненамного отличавшихся от него по кондиции. Апофеозом стало выжимание сока из лайма в его ухо: мьянманцы почему-то считают, что после этого человек должен тут же стать трезвым как стеклышко. После этого я понял, что пора нанимать носильщика и поскорее искать такси…

Существует распространенное на Западе мнение о том, что мьянманское руководство специально поощряет проведение всеобщей вакханалии с обливанием, чтобы народ «выпустил пар» и не думал о революции. Лично я, наблюдая, как власти Янгона ограничивают улицы, где могут быть установлены пандалы, и четко определяют время, когда вода должна быть отключена, считаю, что все-таки это несколько надуманное мнение. Не нужно забывать, что власти в Мьянме тоже состоят из людей, которые тоже любят повеселиться и подурачиться, и которым тоже хочется ненадолго забыть о своей ответственности за судьбу страны. Министры тоже поливают друг друга и тоже веселятся как дети. Это им нравится, и поэтому они сами ждут этого праздника. И я как-то сомневаюсь, что при этом они вынашивают коварные планы о том, что вот, дескать, мы дадим народу побеситься, чтобы потом он вел себя спокойнее. Такой коварный рационализм как-то совсем не в духе мьянманской элиты…

В последний день водных празднеств власти утихомиривают народ весьма своеобразно – после 6 часов вечера отключают по всему Янгону на некоторое время электричество, чтобы остановить насосы, и до минимума снижают напор в трубах водопровода. В эти минуты делается последний глоток алкоголя: завтрашний день должен быть трезвым. Часа через два весь город приходит в норму, и о празднестве напоминают только груды мусора на улицах, потерянные тапки и безжизненно свисающие с пандалов пустые шланги. Завтра они уже будут не нужны, потому что вся грязь старого года должна быть смыта сегодня. Вечером хозяйки стирают одежду, в которой молодежь провела весь день под струями коричневатой илистой воды из озера Кандочжы.

Утром первого дня нового года янгонцы делают генеральную уборку. Считается, что если встретишь новый год в грязной квартире и грязной одежде, то именно так, в бардаке, весь год и проведешь. Особенно тщательно убираются специальные места в домах мьянманцев, где стоит фигурка Будды, а сама статуэтка тоже аккуратно моется.

Утром того же дня на маршруты после праздничного перерыва наконец выходят городские автобусы МаТхаТа и Парами. Люди, которые уже навели порядок дома, едут в пагоды. Много народа собирается в Шведагоне и около расположенной с его южной стороны пагоды Маха Визара, которая была построена по указанию генерала Не Вина и была его любимым местом для религиозных церемоний. Люди направляются именно сюда, потому что перед этой пагодой находится небольшой пруд, над которым проложен пешеходный мостик. В пруду живут большие полуметровые сомы, которые периодически всплывают, глотают воздух и снова исчезают в воде, множество рыбок помельче и разные черепахи.

В этот день принято дарить свободу братьям нашим меньшим, и подходы к пагоде заполнены продавцами двух видов живности – рыб и птиц. Можно взять в руки замершую и закрывшую глаза от испуга маленькую птичку, похожую на воробья, и затем отпустить ее в небо. А можно купить в тазике или полиэтиленовом пакете черных усатых рыбок и выплеснуть их в воду. Сам факт, что птичек и рыбок специально поймали ради этого мероприятия, и не будь такой традиции на Новый год, они бы спокойно летали и плавали на свободе, как-то не волнует людей. Для них важен конкретный короткий эпизод, связанный с ними самими – когда они дарят птичкам и рыбкам свободу. Можно покормить уже имеющуюся в пруду живность: для этого у входа на пешеходный мост специально продается корм.

В этот день по телевидению показывают как руководители страны тоже выпускают на свободу рыбок и птичек. Каждый мьянманец должен выбрать в этот день свой водоем и свою рыбу, которой он должен подарить свободу. У кого-то эта рыба будет покрупней, а у кого-то помельче.

Отпускают на свободу не только птичек и рыбок. Те, кто побогаче, могут, например, купить оленей, отловленных в горных районах Верхней Мьянмы, и торжественно отвезти их в национальный парк Хлога в пригороде Янгона. Все это обычно обставляется достаточно громко, арендуется машина с рупором, из которого гремит музыка, так что во время проезда по Янгону полгорода успевает узнать, что человек едет совершать доброе дело – выпускать на волю оленей.

Потом люди идут в пагоду, читают буддистские тексты, поливают Будду своего дня недели. По традиции полить Будду надо столько раз, сколько тебе лет, а потом еще один раз. Этот последний раз и будет в честь наступающего Нового года, чтобы он принес как можно больше хорошего в жизни.

 

Тадинджьют. Праздник огня

Удивительно, насколько рационально во многих странах устроен государственный календарь. В советскую эпоху два главных идеологических праздника – 1 мая и 7 ноября – разделяло почти ровно полгода, то есть они были расположены настолько рационально, что у народа не было ни пресыщения повторяющимися праздничными демонстрациями, ни тоски по долгому отсутствию красочных торжеств. И ведь никто специально не придумывал, что революцию в 1917 году надо совершить именно через полгода после Первомая. Так получилось само, и получилось на удивление удачно.

В Мьянме два главных «народных» праздника – Тинджан (в середине апреля) и Тадинджьют (обычно приходящийся на начало октября) – тоже разнесены на полгода. Оба праздника проходят шумно и весело. Оба сопровождаются массовыми мероприятиями. Но вместе с тем, эти праздники – полная противоположность друг друга.

Тинджан – начало «мокрого» сезона в Мьянме, когда после шестимесячного отсутствия осадков вновь начинаются дожди. В ознаменование этого люди упоенно поливают друг друга водой. При этом некоторые виды жидкости во время Тинджана – отнюдь не для наружного применения. По числу пьяных это время – безусловный лидер на всем протяжении мьянманского года.

Тадинджьют – начало «сухого» сезона, когда дождей уже очень мало, и они – скорее бледные воспоминания о тропических ливнях, проливавшихся из свинцовых туч три месяца назад. Поэтому в Тадинджьют главный фигурант – не вода, а огонь. Хотя в это время и попадаются пьяные, но их мало, и они напиваются дома или около дома, а не ходят в пагоды, как все остальные мьянманцы.

Само происхождение праздника связано с событиями в жизни Гаутамы Будды. Именно в день полнолуния Тадинджьют он вернулся на землю после трехмесячного отсутствия, во время которого он разъяснял обитателям «неба тридцати трех богов» Абидхаму, которая считается последней и самой сложной частью его учения. Среди слушателей Будды была и его мать, умершая через семь дней после его рождения и в следующем воплощении ставшая небожителем. Считается, что таким образом Будда проявлял сыновнюю почтительность, и этот факт тоже наложил свой отпечаток на Тадинджьют. Если Тинджан – это безбашенное буйство молодости, то Тадинджьют – время почитания старших, прежде всего родителей и учителей. В эти дни им принято оказывать знаки внимания и уважения, дарить подарки (в основном еду и одежду), а также просить у них прощения за случайные и неслучайные обиды. Знаком особого уважения считается помыть голову пожилому родственнику.

Если старшие в этот день будут проявлять упрямство и откажутся прощать младших – это не очень прилично. Именно поэтому в Тадинджьют снова воссоединяются семьи и мирятся друзья. Больше того, правилом считается прощение старшими не только прошлых, но и возможных будущих обид. А в ответ на подарки младших старшие должны угостить младших чем-то вкусным или дать им символические карманные деньги на покупку сладостей.

Объяснение того факта, что в эти дни принято зажигать огонь, очень простое. Когда Будда возвращался с небес на Землю, люди приветствовали его зажженными огнями. Для буддистов весьма иллюстративна аналогия с самолетом, садящимся на освещенную полосу ночного аэродрома. Но для Будды эти огни были не указанием направления, а выражением почтения со стороны его последователей, тем более, что спускался он, согласно буддистским текстам, по величественной лестнице из золота, серебра и рубинов, специально сооруженной для него королем небожителей. Считается, что после этого зажигание огней на праздник возвращения Будды вошло в традицию.

В эти дни вдоль стен многих янгонских домов выстраиваются в ряд через равные промежутки небольшие свечки с ароматическими веществами, которые зажигают с наступлением темноты. Ряды свечек стоят вдоль витрин магазинов, у дверей квартир, на рамах окон и на перилах балконов. Даже уличные торговцы с тележками считают своим долгом найти на узкой поверхности своей передвижной лавчонки место для того, чтобы поставить на него хотя бы одну горящую свечку. Несколько поставленных в ряд свечек или плошек с горящим маслом принято в этот день ставить перед изображениями Будды. Свечками обставляются и дорожки в монастырях.

Стоящие в ряд горящие свечки можно в вечер Тадинджьюта встретить в Янгоне повсеместно и в массовом масштабе. В провинции огонь чаще зажигают по-старому: в плошку наливают кунжутное масло и поджигают опущенный в него кусок ваты. В городах же в дополнение к огню все чаще задействуется электричество. Часто над входом в дома и магазины вывешивают праздничные фонари. А в последние годы появилась тенденция украшать фасады больших зданий электрическими гирляндами. Примерно так украшают дома в России на Новый год.

Тадинджьют – это еще и окончание трехмесячного буддистского поста, начавшегося в полнолуние месяца Вазо. Самые ревностные буддисты снова получают возможность есть мясо и рыбу. Многие мьянманцы не мыслят своей жизни без зловонного рыбного ферментированного паштета «нгапи», и теперь он снова возвращается на их обеденный стол. Нгапи – вещь и в самом деле, мягко говоря, на любителя, и, как считают мьянманцы, знающие российские реалии, по степени омерзительности вкуса на всем белом свете есть только один продукт, который для них гораздо гадостнее нгапи, – это красная икра лососевых рыб.

А главное – после этого праздника снова начинаются свадьбы. Специально к Тадинджьюту приурочиваются разные «фэшн-шоу» свадебных нарядов, проводимые модельными агентствами, а в репертуар самодеятельных артистов включается как можно больше сатирических сценок из семейной жизни. Типографии печатают каталоги и рекламные буклеты швейных мастерских – скоро в них не будет отбоя от заказов свадебной одежды. Но будущие пары заказывают не только наряды. Именно поэтому в дни Тадинджьюта обычно проводятся выставки-продажи из цикла «Все для дома, все для семьи», где можно купить предметы, необходимые для счастливой семейной жизни, – от посуды до мебели.

У жителей городов днем в Тадинджьют принято ходить в те места, где сохраняются уголки природы. Особенно много посетителей в этот день в зоопарке. Кроме того, в этот день значительно увеличивается число гуляющих по паркам или устраивающих пикники на траве. Здесь же организуются представления мьянманских трупп танцоров и музыкантов. А вечером молодежь идет на концерты с участием звезд местной эстрады.

В парках и других популярных для гуляний местах появляются импровизированные ярмарки, на которых продаются еда, напитки, одежда и разные бытовые мелочи. Тадинджьют считается отличным временем для промоушна какого-то нового товара, поэтому в эти дни можно во многих местах бесплатно наесться, например, чипсами с новым брендом, и до отвала напиться новыми сортами кофе и чая.

Кульминация праздника – вечернее посещение пагоды. Большинство янгонцев едут к Шведагону. Здесь тоже принято ставить свечи: специально для них установлен металлический барьерчик вокруг подножия пагоды. После наступления темноты Шведагон окружен кольцом из десятка тысяч непрерывно горящих свечей и плошек с маслом. Здесь же ставят и зажигают пучки ароматических палочек.

Вечером Шведагон заполнен десятками тысяч людей. Все пространство на площадке вокруг пагоды забито народом, медленно идущим вокруг святыни по часовой стрелке. Фактически за кольцом из свечей образуется три круга. Первый – это люди, читающие буддистские тексты. Второй – просто сидящие на камнях и наслаждающиеся пребыванием в святом месте. И третий, самый широкий и большой круг – это медленно двигающаяся вокруг пагоды толпа. Периодически от нее отделяются люди, идущие к фигурке Будды своего дня недели и поливающие его водой. Другие несут цветы и ставят около тех изображений Будды, которые по каким-то причинам для них особенно привлекательны. Некоторые в этот вечер приходят в Шведагон группами.

Настроение людей при этом – очень доброжелательное. В этот день не принято орать, толкаться и портить настроение другим. Улыбки и смех – непременные атрибуты пришедших людей. Для них это – настоящий праздник, окончание буддистского поста, завершение сезона изнуряющих дождей и предвкушение радостей будущих свадебных церемоний.

В дни Тадинджьюта принято делать подношения монахам. Им дарят тинганы (монашеские одеяния) и традиционные монашеские принадлежности. Считается очень хорошим поступком сделать что-то для монаха именно в этот день. Точно так же очень престижно подметать в этот день каменный пол на площадке перед Шведагоном: не всякий удостаивается такой чести.

После Шведагона празднование продолжается на улицах Янгона. И в этом смысле Тадинджьют не только яркий, но и громкий праздник. На улицах и с балконов домов в массовом порядке пускают в небо ракеты, а веселящаяся молодежь кидает под ноги прохожим петарды. Грохот пиротехники в эти часы заглушает все остальные привычные звуки Янгона.

И еще одним завораживающим и немного мистическим зрелищем знаменит этот праздник. Когда наступает темнота, во многих районах Янгона тут же собираются компании энтузиастов по запуску баллонов с горячим воздухом. Иногда это специальные емкости из негорючих материалов с отверстием внизу, иногда – обычные большие пластиковые пакеты. Технология довольно проста: снизу к стропам или ручкам пакета привязывается горючий материал и поджигается. Теплый воздух от огня надувает баллон или пакет, и он взлетает в воздух. Вид тускло освещаемых изнутри мерцающим пламенем летательных аппаратов в черном небе действительно завораживает, особенно если вокруг нет фонарей и освещенных витрин. Эти летательные аппараты медленно плывут по ветру, и в какие-то моменты времени, когда инициативные группы особенно стараются их поджигать и запускать, число парящих в небе таинственных тусклых огней достигает нескольких десятков.

А внизу продолжается праздник. Вечером проходят театрализованные фестивали с участием уличных трупп, разыгрывающих джатаки – жизнеописания предыдущих рождений Будды. Люди активно голосуют за дом в своем районе, украшенный лучшими фонарями или светильниками. Продолжаются концерты музыкальных коллективов, причем музыканты сами не хотят прекращать свое выступление и разрушать атмосферу праздника. Многие из них после концерта грузят свои инструменты в пикапы и отправляются в ночной автопробег по улицам Янгона – дарить радость людям. И хотя уже далеко за полночь, они обычно лупят в барабаны и гремят литаврами, не жалея сил.

 

Двенадцать бизнес-советов

 

Найдите себе делового партнера в Мьянме

Любой иностранец, попадающий в Мьянму, быстро понимает, что ему здесь нечего делать без мьянманского бизнес-партнера или мьянманской компании. Причин этому много: от особенностей мьянманского законодательства до бизнес-культуры и традиций мьянманского делового и чиновничьего сообщества.

Выбор такого партнера всегда субъективен. Если речь идет о крупном проекте, то надо искать влиятельную мьянманскую структуру, способную обеспечить принятие нужных решений. Одно из основных требований к этой компании, помимо хороших лоббистских возможностей, – она должна иметь опыт ведения дел с иностранными партнерами, и ее руководство должно понимать европейский и российский стиль бизнеса и принятия решений. Эта компания должна быть выше мьянманского горизонта, что особенно важно для страны, которая долгое время была закрыта для внешнего мира, и поэтому здешние механизмы принятия решений сильно отличаются от того, как это делается в других странах.

Если проект относительно мелкий, лучше найти честного мьянманского бизнесмена и организовать совместный бизнес с ним. Порядочных мьянманских бизнесменов гораздо больше, чем порядочных русских бизнесменов. Но деятельных мьянманских бизнесменов гораздо менее масштабна, чем у российских бизнесменов. Идеальный вариант – мьянманец, получивший образование за границей, лучше в сфере бизнеса, но вернувшийся в Мьянму и здесь наработавший связи и опыт.

 

Никогда не устраивайте конкуренцию среди мьянманцев

Мьянманцы по большей части относятся к бизнесу не как к зоне свободной конкуренции, а как к сфере деятельности, где действуют очень своеобразные моральные правила. И в бизнес-партнерах они предпочитают видеть не людей со стороны, а тех, с кем есть либо родственные связи, либо проверенные временем дружеские отношения.

Именно поэтому не надо устраивать среди мьянманцев конкуренцию. Если вы уже определились с вашим бизнес-партнером, а к вам приходит некто с предложениями товара по более низкой цене – хорошо подумайте. Если вы примете его предложение, вы потеряете вашего бизнес-партнера, который был уверен, что вы ведете бизнес с ним не только исходя из соображений получения прибыли, но прежде всего потому, что вы – друзья. Отношение его к вам тут же изменится, и многие возможности в бизнесе, связанные с ним, для вас закроются.

В то же время, связавшись с новым бизнес-партнером, вы приобретете лишь тактическую выгоду. Стратегической дружбы между вами уже не получится, потому что в его глазах вы будете уже чужим человеком, который завтра из соображений прибыли точно так же сбежит от него к другому. Если с позиций «чистого» бизнеса это вполне нормально, то в мьянманском деловом мире такого рода поступки можно назвать «бизнес-проституцией». Больше того, мнение о вас в мьянманском бизнес-сообществе, а оно очень небольшое, и все тут всех знают, будет уже соответствующим.

Поэтому лучше попросите вашего нынешнего мьянманского бизнес-партнера связаться с тем, кто предложил лучшую цену. Скорее всего, он будет прекрасно понимать, что это – ваш жест доброй воли и показатель дружбы, и его материальный интерес будет более чем символическим. Зато он, оценив ваше доверие, постарается уже со своей стороны сделать так, чтобы сделка прошла максимально эффективно для вас.

 

Заставьте мьянманцев относиться к себе как к старому знакомому

Мьянма почти 40 лет была закрытой страной. Юность большинства нынешних мьянманских бизнесменов пришлась именно на эти годы. Да и до сих пор иностранцев тут мало, и отношение к ним довольно своеобразное. Новые люди обычно напрягают мьянманцев. Даже в бизнесе они предпочитают иметь дело со старыми знакомыми, лучше – с родственниками. До начала реформ и открытости страны иностранцы путь в Мьянму обычно проходили годами. В последнее время этот процесс заметно ускорился, но до сих пор для того, чтобы расположить мьянманцев к себе, требуется время.

Во время первого визита к вашим будущим деловым партнерам вас внимательно и доброжелательно выслушают. Но упаси Бог вас требовать от мьянманцев каких-то решений. В первый раз лучше подарите им что-то, что они с гордостью поставят на стол. Мьянманцы любят все яркое и с золотым блеском, даже если золота чересчур много, и для русского человека это выглядит аляповато и китчево. Поэтому это может быть канцелярский набор, ручка, коробочка под визитные карточки – да мало ли какая симпатичная мелочь может украсить стол делового мьянманца.

Этот сувенир, стоящий на столе или за стеклом в шкафу будет у мьянманца прочно ассоциироваться с вами. Есть знаменитый анекдот о том, как товарищ Сталин спросил у Сергея Михалкова: «Что вы хотите за то, что написали такой хороший советский гимн?». По слухам, Михалков ответил тогда: «Товарищ Сталин, подарите мне вон тот синенький карандашик, которым вы накладываете резолюции». Сталин удивился, но карандаш подарил. И с тех пор, ставя резолюции уже другим карандашом, он то и дело вспоминал Михалкова и вписывал его фамилию в число новых лауреатов и орденоносцев.

Сувенир сделает свое дело. В следующий раз, а этот следующий раз должен быть спустя не день и не два, вы приедете к этому мьянманцу уже как старый друг. Вы почувствуете, как изменилось настроение вашего собеседника. Вот тогда задавайте ему конкретные вопросы по сотрудничеству и по совместному бизнесу. Он уже готов к разговору.

Кстати, китайцы и корейцы этому правилу следуют неукоснительно. Они стараются, чтобы с Мьянмой работали по разным проектам одни и те же люди, которые уже прошли все круги отношений, и которых мьянманцы уже воспринимают как «своих». А к ним вторым эшелоном приставляют новых людей для постепенной «раскрутки» их в будущем.

 

Подчеркивайте исключительность вашего делового партнера

Вы приехали в Мьянму предлагать какую-то продукцию или хотите рассказать о своей фирме? Рассказывайте, показывайте каталоги, демонстрируйте профайлы компании и ваши презентации.

Что делают корейские, японские и китайские гиганты бизнеса, к продукции которых проявила интерес серьезная мьянманская фирма? Тут же в эту фирму устремляется менеджер с портфелем цветных каталогов, чаще всего – уже отпечатанных на бирманском языке, садится и начинает долго и подробно объяснять каждую позицию. Мьянманец слушает и рассматривает картинки. Он понимает, что на него тратят время, он осознает свою исключительность, и ему это нравится. С важным видом он тычет в понравившуюся картинку. Он – клиент, который всегда прав. Он – покупатель.

Стандартный пример корейского маркетинга. Корейский бизнесмен показывает мьянманцу цветной каталог и говорит ему примерно следующее: «Вот смотрите, одно и то же изделие – но вот тут оно в белом корпусе, а вот тут – в черном… вам какое больше нравится?». Важно поставить мьянманца в ситуацию выбора, даже если это выбор между шилом и мылом, чтобы он, сделав этот выбор, внутренне сроднился с предлагаемым изделием. Ткнув пальцем в вариант с черным корпусом, мьянманец уже фактически сделал покупку.

А что делает какая-нибудь средняя российская компания, к продукции которой проявит интерес какая-нибудь мьянманская структура? Очень часто они отвечают что-то вроде «Идите посмотрите у нас на сайте, там все есть». Но если мьянманцу предложили пойти и посмотреть на сайт е– значит, подчеркнули, что он такой же, как все остальные. Никакой он не избранный клиент, а так, непонятно кто, пришедший с улицы и не вытерший ноги. «Выйдите и посмотрите, что написано для всех на обратной стороне двери».

Многие российские компании, выросшие в годы шальных денег, когда клиенты строились в очереди у их дверей, искренне считают, что с покупателями нужно поступать именно так. А потом они удивляются, куда эти покупатели делись, почему они ушли к китайцам, и кто в этом виноват.

 

Кангджама

Казалось бы, решение о сделке принято, все договоренности достигнуты, стороны хлопнули по рукам – и вдруг мьянманцы берут паузу. Со стороны кажется, что они злонамеренно тянут время и хотят поиздеваться над вами. Но если эта пауза кажется вам странной, значит, вы просто не поняли мьянманцев.

То, что вы хлопнули по рукам, еще ничего не значит. Мьянманец должен «дозреть» до сделки. И происходит это не во время обсуждений, где, как вам кажется, вы его убедили, а во время неспешных раздумий во дворе собственного дома или в минуты ежевечернего чтения буддистских текстов перед изображением Будды. Дозревать он может долго. Сделка должна стать неотъемлемой частью его жизни, проникнуть внутрь его «Я» и заставить думать о ней, как о свершившемся факте.

Фактически этим мьянманец бессознательно испытывает то, что по-бирмански называется «кангчжама». На русский язык это условно можно перевести как «судьба» или «предопределенность». Если он примет решение о сделке сразу, это может быть игрой случайности. А если он подождет, дозреет до решения, и за это время с противоположной стороны сделка не «развалится» и по-прежнему будет актуальной – это и будет реальная «кангчжама».

Чтобы понять это, познакомьтесь с буддизмом. «Кангчжама» – это оттуда.

 

Не ошибитесь в мотивировке

Когда в России регистрируют контору, в качестве самой главной цели уставной деятельности называют «получение прибыли». В Мьянме – не совсем так. Для мьянманцев главное – найти себе приятное занятие с единомышленниками, а еще – доказать всем, что его семья достойна уважения и почтения. Получение прибыли в этой иерархии мотивов занимает отнюдь не первое место, хотя и является важным.

Именно поэтому среди богатых мьянманцев настолько сильна традиция от имени своей семьи давать пожертвования монастырям, больницам и учебным заведениям. Правда, и тут налицо некая коммерческая хитрость и бизнес-логика. Например, пожертвования школе, где учатся или будут учиться дети этой семьи. Или покупка оборудования для больницы, где работает доктор – член семьи, чтобы обеспечить его незаменимость и карьерный рост. А одна моя хорошая знакомая в качестве объекта для спонсорства выбрала сумасшедший дом, куда она периодически доставляет кастрюли с мохингой – мьянманским рыбным супом. Расчет тут прост: даже если мохинга окажется некачественной, сумасшедшие пациенты все равно об этом не расскажут. А если и расскажут, никто им не поверит.

Западные и тем более российские, выросшие в 90-е годы бизнесмены считают, что если они предложат «откат» или солидную долю в прибыли, значит, вопрос должен решиться автоматически. На деле все выходит наоборот. Например, если вы предложите мьянманцу совместно открыть алкогольное заведение, абсолютное большинство тут же откажется иметь с вами дело, хотя пивные в Мьянме – это очень прибыльный бизнес. Потому что с точки зрения буддиста спаивать людей – это не тот вид предпринимательства, за который тебе воздастся добром.

Поскольку деньги – это важная, но не главная часть бизнеса, рисование заманчивых перспектив обогащения не вызовет должного понимания у мьянманца. К деньгам здесь отношение такое: если судьбе угодно, они найдут тебя сами. А насильно толкать деньги в руки – это все равно что помогать рису расти, вытягивая его из земли за стебель.

Очень трудно определить ту мотивировку, которая в конкретный момент заинтересует мьянманца. Некоторый ключ к разгадке дает история Таджьямина – короля духов-натов, сопоставимого по своей роли и способу участия в жизни людей с древнегреческими богами. Любой мьянманец-буддист хотел бы стать небожителем и даже Таджьямином.

Сам Таджьямин когда-то был человеком по имени Магха, который делал людям добро, например, чинил дороги, строил мосты, копал колодцы. Именно поэтому, когда он умер, он переродился в короля небожителей.

По мьянманскому телевидению любят показывать успехи нынешней власти именно в строительстве мостов и дамб для электростанций, прокладке дорог, орошении полей для риса. Каждый мьянманец внутренне понимает, зачем это делается.

Мьянманец мотивирован на то, чтобы стать небожителем или даже Таджьямином. Вместо того, чтобы просто обещать ему деньги, подскажите ему путь к этой цели через ваш совместный бизнес.

 

Остерегайтесь семейного подряда

При переговорах с мьянманцем не забывайте, что в его лице вы говорите с целым кланом. Да, он глава семьи, и именно он принимает решения. Но в своих решениях он обязан учитывать интересы всей своей семьи, которые для него иногда важнее самого бизнеса.

Например, он может поставить вам условие: в случае начала бизнеса вы берете на работу десять его сыновей и племянников и платите им зарплату. Зарплата, естественно, небольшая – долларов 100 в месяц. Но число таких родственников, которые постепенно будут стройными рядами прибывать с мьянманской стороны в вашу фирму, может быть неограниченным. При этом затраты на содержание фирмы вы несете солидарно с мьянманцем: то есть, по сути, именно вы содержите половину его родственников.

Если бизнес балансирует на грани рентабельности, вы попытаетесь воззвать к партнерским чувствам мьянманца. Скорее всего, он не поймет, поскольку этот бизнес, в его понимании, был создан именно для того, чтобы как можно больше членов его семьи не болтались без дела и получали свой небольшой доход. А соображения прибыли при этом уходят на второй план.

Очень сложно дать совет, как поступать в этом случае. Если вы скажете мьянманцу, что своих родственников он должен содержать сам из своей доли прибыли – вы поставите под угрозу весь бизнес. Даже если вы подпишете на эту тему договор, мьянманская сторона через некоторое время будет очень настойчиво просить его пересмотра.

Выход один: сначала ищите адекватного мьянманского партнера, а уже потом затевайте бизнес.

 

Давайте время на обсуждение вопросов с семьей

Я уже сказал, что, имея дело с мьянманским партнером, мы на самом деле работаем с семейным кланом. А семейный клан предполагает если не коллегиальность принятия решений (в патриархальной модели коллегиальности нет места), то, по крайней мере, обязанность опроса ключевых членов семьи.

Особенно эта тенденция стала заметна именно сейчас, когда в Мьянму вернулось первое поколение детей, получивших бизнес-образование за границей.

Например, среди бизнеса, связанного с драгоценными камнями, сегодня выделяется прослойка молодых геммологов-яппи, недавно вернувшихся из США, Голландии или Великобритании. Именно они, глядя на камень, определяют его ювелирную ценность, а самое главное – его цену в Амстердаме, Иерусалиме или Нью-Йорке. У их отцов таких знаний нет; зато у них есть только коммерческая хватка, энергия ведения бизнеса и хорошие связи. Поэтому в вопросах, связанных с продажей продукции, они предпочитают советоваться с сыновьями, хотя решение в итоге принимают сами.

При совете с семьей решается, например, вопрос, кого на деньги от бизнеса надо будет послать на стажировку, чтобы, вернувшись, этот член семьи понимал «иностранную» сторону бизнеса не хуже, чем ее понимает иностранный партнер. При совете с семьей распределяются обязанности: кто чем будет заниматься в этом бизнесе. И, наконец, при совете с семьей решаются вопросы о том, какого цвета и с какими узорами будет корпоративная форма для сотрудников новой фирмы.

 

Пусть мьянманец посоветуется с «тенями»

Тени – это люди из властных структур, которые курируют этот бизнес. Здесь это кураторство – не такое как в России. В России чиновник старается выжать из бизнеса максимум. В мьянманском понимании чиновник, наоборот, – охранитель бизнеса в ситуации, когда суровость законов компенсируется необязательностью их исполнения.

В мьянманском правовом поле существует много лакун, которые тот или иной чиновник может регулировать по своему усмотрению. Законов мало, многие действуют еще со времен британской колонизации и безнадежно устарели, нормативные акты содержат допускающие двойное и тройное толкование нечеткие формулировки, а иногда просто противоречат друг другу.

Уплата налогов – весьма специфическое занятие в условиях, когда основной оборот в стране осуществляется путем перевозки с места на место мешков с деньгами, а кассовые аппараты можно встретить только в нескольких супермаркетах. Налоги берутся только там, где эти мешки становятся невозможными, например, при перечислении денег за границу. А в остальных случаях размер налога – это предмет договоренности между чиновником и бизнесменом.

Но тени – это не только рядовые чиновники на местах, надзирающие за бизнесом. Фактически в любой сколько-нибудь солидной фирме имеется родственник влиятельного генерала, помогающий в решении возникающих проблем и получающий с этого свою долю. Как правило, им дается самостоятельный участок, кураторство над которым связано в том числе с решением административных вопросов. Чем крупнее компания, тем больше в ней работает прикормленных сыновей и дочерей главных генералов и высших чиновников.

 

Сначала думайте, потом подписывайте

Как правило, если во время переговоров российский и мьянманский бизнесмены наконец приходят к соглашению, то они подписывают сначала коротенький документ, который называется «Меморандум о взаимопонимании» – Memorandum of Understanding (MOU). Тот, кто думает, что он подписал обычный протокол о намерениях, глубоко ошибается.

MOU для мьямнанцев – это документ первого уровня. К нему отношение всегда очень серьезное. И если мьянманец поставил свою подпись под MOU, значит, он взял на себя конкретные обязательства. То же самое предполагается и со стороны российского партнера. А контракт в понимании мьянманца – это уже гораздо менее важный технический документ второго уровня, инструкция по применению, которая конкретизирует многие условия MOU. Именно поэтому мьянманцы иногда так небрежно относятся к контрактам, постоянно пытаясь по ходу дела менять их условия. Но никогда под сомнение не ставятся положения, оговоренные в MOU.

Это незнание мьянманской практики бизнеса сыграло очень негативную роль в формировании отношения к российским предпринимателям. Во время визитов российская сторона с легкостью подписывала MOU: кто в России, находясь в здравом уме, считает, что протоколы о намерениях имеют какую-то обязательную силу? Потом российские чиновники или бизнесмены уезжали, забывали в России о том, что они подписывали в Мьянме, а у мьянманцев со временем формировалось устойчивое мнение, что русские – обманщики и кидалы.

Поэтому нужно помнить, что если вы подписываете с мьянманской стороной какой-то документ – совсем не обязательно, что ваш партнер-мьянманец относится к нему так же легковесно, как вы. Чтобы не испортить отношения, сначала узнайте, что значит в мьянманской бизнес-культуре этот тип документа, и насколько серьезные обязательства вы берете, подписывая его.

 

Пусть Мьянма примет вас

Этого нельзя добиться ни в первый, ни во второй приезд. Для этого в стране нужно пожить.

Сначала Мьянма покорит доброжелательностью и открытостью своих жителей. Это первое впечатление заставляет расслабиться и думать, что бизнес тут пойдет как по маслу. Но первые же опыты покажут, что не все так просто, и что при попытке решить деловые вопросы между вами и мьянманцами вдруг возникает нечто вроде стеклянной стены. Все улыбаются, все приветливы и дружелюбны, но ничего не движется с места. Кажется, будто сама страна проверяет серьезность ваших намерений и испытывает вас на упрямство.

90 процентов на этом этапе бросают все и уезжают. Оставшиеся 10 процентов идут дальше. Некоторые достигают хороших результатов.

Можно, конечно, не верить в эту мистику. А можно просто вспомнить историю про Эйнштейна. Когда к нему пришел знакомый, он увидел, что на стене над рабочим столом Эйнштейна висит подкова. «Друг мой, вы же серьезный ученый, как вы можете верить в такое?», – спросил у Эйнштейна его знакомый. «Как ученый я в это, конечно, не верю, – ответил ему Эйнштейн. – Но говорят, что подкова приносит счастье независимо от того, веришь ты в это или нет».

Поэтому не поленитесь и хотя бы сходите в Шведагон. А там – полейте Будду того дня, в который вы родились столько раз, сколько вам лет, плюс один раз – на успех в нынешнем году. А лучше – пригласите с собой в Шведагон вашего мьянманского делового партнера.

Это никогда не будет вредным. По крайней мере, добавит вам внутренней уверенности в том, что вы все делаете правильно. А Шведагон – действительно то место, где иногда случаются неожиданные озарения.

 

Умейте дожидаться своего часа

Вроде бы все шло хорошо, и вдруг переговоры остановились. Стороны ни в какую не хотят уступать, или окно возможностей вдруг с треском захлопнулось. Пора уезжать из страны.

Уезжайте. Но при этом не забудьте нанести прощальный визит и что-то подарить на прощание. Очаруйте супругу вашего бизнес-партнера комплиментом по поводу ее чудных детишек, симпатичных как мама. Узнайте дни рождения членов семьи, а перед отъездом купите мьянманский календарь с перечислением всех местных праздников.

А потом присылайте поздравления. Используйте для этого каждый удобный момент, чтобы напомнить о себе и о том, что вы не забыли любезных хозяев. Слишком часто не надо: одного-двух раз в месяц будет достаточно. Напишите о том, что вы скучаете по Мьянме и что вам очень хотелось бы, чтобы ваша деловая активность была связана с этой страной. И пожалейте, что этого не получилось.

Спустя примерно полгода вам придется ехать в Мьянму вновь. Не обязательно по поводу старых дел. Возможно, что вам предложат что-то новое и еще более интересное.

 

Четыре истории про русских в Мьянме

Первое, на что обращает внимание бизнесмен из России, так это на то, что многие партнеры по переговорам мужского пола одеты не в штаны, а в юбку. Это подкупает своей новизной, и заставляет задуматься – а чем я хуже? Тем более, что в голове русского иногда может родиться представление о том, что, нацепив юбку, он тем самым продемонстрирует свое уважение к стране пребывания и ее традициям.

Один мой знакомый так и поступил. На деловые переговоры он явился при полном параде: в юбке и традиционной мьянманской рубашке, застегнутой на золотую пуговку сверху. Мьянманцы были счастливы как дети. Они восторженно ахали, ощупывали его юбку и одобрительно похлопывали его по плечу. Проблема была в другом: переговоры не заладились. Мьянманцы смотрели на человека в юбке и широко улыбались. Чувствовалось, что атмосфера переговоров далека от рабочей, а позиция мьянманцев по спорным вопросам вдруг оказалась гораздо жестче, чем это представлял мой знакомый.

Так он и уехал в итоге в Россию ни с чем, вернее – только с юбкой, проклиная мьянманцев за дебилизм и упрямство.

Перед отъездом, сидя в баре янгонской гостиницы «Парк Ройял», он разговорился с таким же бизнесменом, приехавшим в Мьянму из Сингапура не в первый раз и уже начавшим здесь свой бизнес. Естественно, после второй порции виски началась процедура передачи ценного опыта.

– Твое появление на переговорах в юбке заставило мьянманцев решить, что ты – влюбленный в Мьянму человек, а значит – готов идти на уступки, – сказал сингапурец. – Поэтому они жестко отстаивали свои условия. А мьянманец по натуре – человек упрямый, и если он что-то решил, то будет стоять до конца, даже в ущерб себе.

– То есть надо было идти на переговоры в костюме и в галстуке? – спросил мой знакомый.

–\– Знаешь, если птица крякает как утка, выглядит как утка и ходит как утка – значит, это и есть утка, – сингапурец даже попытался изобразить пальцами на барной стойке походку утки. – А вот представь, если утку взять и раскрасить павлиньими перьями – как это будет смотреться? Станет ли она павлином? Да нет, конечно. Она так и останется уткой, но странной и придурковатой. Мьянманцы консервативны в восприятии мира. Для них есть четкий образ мьянманца и четкий образ иностранца. Если происходит путаница, то они думают только об этом диссонансе, а не о теме переговоров. А мьянманец по определению не может думать две мысли одновременно. Это вторая причина их негибкости.

Слова сингапурца заставили моего знакомого бизнесмена задуматься. И когда мы разговаривали с ним перед отъездом, он поделился со мной еще одним наблюдением: когда он в юбке пытается остановить такси, таксисты просят чуть ли не вдвое более высокую цену за поездку на одно и то же расстояние, чем когда он одет в штаны. При этом они улыбаются, одобрительно кивают и показывают большой палец.

– Я думал, они счастливы от того, что я соблюдаю их традиции, – сказал мой знакомый. – А они просто воспринимают меня как дурачка, влюбленного в Мьянму и пытающегося по этой причине нацепить на себя павлиньи перья.

С тех пор он еще несколько раз побывал в Мьянме. Но юбка каждый раз оставалась в Москве.

Одна моя знакомая мьянманская девушка, знающая русский язык и работающая туристическим гидом, как-то решила сменить род занятий. Вернее, решила не она, а ее родители. Они и без того не разрешали ей ездить с туристами по Мьянме (только экскурсии по Янгону!), а теперь вообще пришли к выводу, что ублажать туристов – занятие, недостойное их дочери.

Я бы не сказал, что эта девушка родом из богатой семьи. Обычная янгонская семья, типичный городской средний класс в мьянманском виде. А понятие городского среднего класса в Мьянме, то есть семьи, члены которой зарабатывают столько, что в состоянии без проблем себя прокормить, и еще остается на одежду и культурный досуг, предполагает, что члены этой семьи уже избавлены от домашнего хозяйства. Как правило, у каждой из таких семей есть родственники в деревне, где явный переизбыток рабочих рук. Поэтому деревенский родственник будет счастлив переехать в город, вести в городской семье хозяйство, готовить и убирать квартиру. Во многих янгогских семьях живут такие провинциальные родственники, причем некоторые остаются в семье десятилетиями, следя при этом за детьми и бегая за покупками на близлежащий рынок.

Сейчас русскоязычный туристический гид получает примерно 40–50 долларов за один день работы, плюс иногда туристы дают неплохие чаевые. Эта мьянманская знакомая, если у нее были туры, за месяц зарабатывала очень неплохо. Конечно, туристы были всякие, и не всегда расставание было счастливым. Кроме того, суматошность работы и постоянное обилие впечатлений немного надоедало. Моей знакомой девушке захотелось стабильной хорошей работы в офисе, пусть даже и за меньшую зарплату. Именно поэтому, когда моя знакомая узнала, что какая-то российская компания ищет кандидата на должность персонального помощника руководителя представительства, она решила послать туда резюме и пойти на собеседование.

Российская компания, чтобы продемонстрировать свою крутость, сняла особняк в Шветанджаре – янгонской Рублевке. Именно туда и направилась мьянманская девушка.

Ее встретила распальцованная дама, вся увешанная золотом: такими в России обычно бывают провинциальные главбухи. После этого произошел обычный в таких случаях разговор. Дама долго распространялась о том, в какой крутой компании предстоит работать моей мьянманской знакомой, и какие у этой компании грандиозные планы в Мьянме. Потом была озвучена заветная цифра – размер зарплаты. 300 долларов. Для зарплаты персонального помощника в иностранной компании в современном Янгоне это довольно скромная цифра.

– Триста долларов – это же мало, – сказала моя знакомая.

Дама в золоте искренне удивилась.

– Ну ни фига себе и аппетиты у вас тут! Мы консультировались со специалистами. Три сотни баксов – это нормально. В индийских и бангладешских конторах мьянманцы рады работать и за сто.

– Вот поэтому я и не учила бенгальский язык и хинди, а учила именно русский язык, – сказала девушка. – У меня подруга работает персональным помощником в представительстве французской компании, и я знаю, что получает она совсем не триста долларов.

Дама глубоко задумалась.

– Окей, ладно, – сказала она наконец после паузы. – Я понимаю твою логику. Короче, поступим так. Зарплата так и будет триста баксов, но..!

Она подняла указательный палец с золотым перстнем.

– Но если ты будешь тут у нас драить полы, чистить унитазы и мыть грязную посуду – мы, пожалуй, накинем тебе еще баксов пятьдесят.

Мьянманская девушка в этот момент вспомнила все русские слова, которым ее учили туристы. Но вслух она их не сказала, потому что была воспитанной девушкой. Хотя очень хотела.

Сейчас она продолжает работать гидом, и работа ее более чем устраивает.

Присутствие русских в Мьянме сегодня вполне ощутимо, хотя турпоток по сравнению с другими странами достаточно скромен. Дети в туристических местах безошибочно определяют россиян и начинают по-русски орать им «Купи! Дешево!». На главном рынке страны, Боджок-маркете, кое-где встречаются надписи на русском языке.

Но местом, наиболее знакомым с русским менталитетом, все-таки является пляжная территория Нгапали. Именно тут после переговоров о нефти обычно зависали российские бизнес-делегации. Денег у людей было много, поэтому они могли позволить себе любое удовольствие. Управляющий одним из престижных отелей Нгапали, француз Бруно Шагнон как-то рассказывал мне, что после общения с русскими он забыл фразу «Это невозможно сделать», зато старался всегда быть готовым ответить на вопрос «Сколько это будет стоить?»

Сотрудники отелей могут рассказать массу историй о том, как в Нгапали гуляли русские. Обычно на второй день во всех местных отелях заканчивался запас хорошего виски, а странные европейцы бегали абсолютно голыми по пляжу, пугая других клиентов отеля и смущая местных жителей. Однажды какому-то мелкому олигарху приспичило отметить в Нгапали свой день рождения, причем по его задумке торжества предполагалось провести с истинно русским размахом. Гремящая музыка и обилие электрического света были неотъемлемой частью этой культурной программы. А поскольку в то время все отели снабжались электричеством от генераторов, которые не были рассчитаны на столь масштабные представления, мощности у генератора этого отеля было явно недостаточно. Вот тут французскому управляющему и был задан вопрос «Сколько это будет стоить?». В итоге на гостя работал не только генератор его отеля, но и привезенные на грузовиках генераторы из других отелей, постояльцы которых сидели в кромешной темноте, зато наслаждались громкой музыкой, пьяными воплями в микрофон и обилием огней по соседству.

Были и другие истории, не столь масштабные, но весьма характерные для тех русских, кто в прежние годы любил посещать Нгапали.

Однажды россиянин, не вполне трезвый к вечеру, неловким движением смахнул на пол фужер с сервированного к ужину стола в ресторане отеля. Фужер разбился. Немедленно подбежал официант и стал собирать осколки.

– Сколько это стоит? Я заплачу! – с пафосом, на который способны только очень пьяные люди, заявил русский подошедшему менеджеру.

– Ничего не надо платить. Все в порядке! – сказал менеджер.

– Нет, не в порядке! Я заплачу! – продолжал настаивать русский.

После пары минут перепалки менеджер сдался.

– Хорошо, это стоит один доллар, – наконец озвучил он цену.

– Как один доллар?! – внешний вид русского был таким, словно его оскорбили в самых лучших чувствах. Видимо, перспектива заплатить всего один доллар казалась ему неслыханным унижением.

– Всего один доллар, – словно издеваясь над ним, с улыбкой повторил менеджер.

Русский встал. Его лицо, уже до этого красное от выпивки, приобрело багровый оттенок. Он тяжело дышал и озирался по сторонам, сжимая кулаки. Менеджер испуганно отступил на пару шагов.

Русский отодвинул свой стул, и вдруг резкими рывками начал сдирать со столов скатерти. На пол, превращаясь в осколки, посыпались тарелки, стаканы и фужеры – вся сервировка ресторанных столов к ужину.

Видимо, менеджер до конца жизни будет помнить этого русского, как до конца жизни так и не сможет понять, зачем он это сделал. А русский, ошалело переводя глаза с груды битой посуды на менеджера и обратно, стоял среди учиненной им разрухи с красной рожей, на которой было выражение дурного счастья. Он продолжал свое шоу.

– А теперь сколько это стоит? – натужно орал он на весь ресторан с какой-то ошалелой радостью. – Нау!!! Хау мач???!!!

Как и в любой еще недавно закрытой стране, где властям не были присущи либеральные наклонности, плюс сильную сдерживающую роль играла религия, мьянманское общество до сих пор отличается традиционализмом и консерватизмом. Классическое «В СССР секса нет!» все еще вполне применимо к современной Мьянме. На улицах больших городов прохожие только-только перестали косо смотреть на идущих обнявшись парня и девушку, и то подобное хождение в обнимку все еще не приобрело такой массовый характер, как во многих других странах. До сих пор считается приличным разве что прилюдно взять девушку за руку, но никак не обнять, и уж тем более не целовать!

Впрочем, любая цивилизация прошла свои пуританские периоды. Во времена королевы Виктории в Великобритании фигурные ножки стоящих на сцене роялей в обязательном порядке драпировали специальными оборками, чтобы не смущать находившихся в зале впечатлительных барышень. Большинство мьянманских девушек до сих пор воспитаны в рамках подобного восприятия мира. Конечно, молодое поколение уже гораздо свободнее во взглядах, чем отцы и деды, но и его представителям еще далеко до раскрепощенности своих сверстников в некоторых соседних с Мьянмой странах.

В одной из этих соседних стран, где с русским языком дела обстояли гораздо лучше, чем в Мьянме, тамошние представители соответствующей российской госструктуры решили послать в Мьянму культурную делегацию – пропагандировать русский язык. Чтобы наглядно показать интерес к языку и успехи в его изучении у представителей соседней страны, решено было включить в делегацию нескольких студентов из этой страны. Они должны были играть роль наглядных пособий – публично изображать радость от владения русским языком. В качестве целевой аудитории были определены студенты университета в Янгоне, где русский язык тоже преподавался. Ректор университета согласилась с тем, чтобы делегация дала студентам импровизированный концерт.

Поскольку подобные делегации в университете раньше были большой редкостью, событие вызвало повышенное внимание. Зал был полон. В первом ряду сидели ректор и специально приглашенный куратор из министерства – оставной военный. Здесь же сидели русские гости, а сзади толпа мьянманских студентов ожидала зрелища.

Концерт действительно получился интересным. Жители соседней страны с придыханием упражнялись в чтении стихов, а потом спели несколько русских песен. Студенты были довольны. Довольна была и ректор. Куратор из министерства тоже улыбался.

Русский вальс – это всегда здорово. Он танцуется хоть и медленно, но с присущей этому танцу затаенной страстью. Студенты из соседней страны научились хорошо передавать смысл этого танца. На сцене, прижавшись друг к другу, начали медленно кружить парень и девушка. Музыка играла, ритм танца нарастал, и все это происходило в глубокой тишине зала: болтавшие до этого между собой мьянманские студенты зачарованно смотрели на сцену. Никогда еще на этой сцене парень и девушка не прижимались друг к другу, да еще и под музыку, на виду у всех. Ошеломленная ректор посмотрела на куратора. Куратор тоже посмотрел на нее, и он уже не улыбался.

Танец закончился. В финале девушка положила парню голову на плечо, и они на несколько секунд замерли, прижавшись друг к другу и закрыв глаза. А зал гудел. Парни ликовали. Они получили то, зачем пришли – зрелище. Девушки-студентки смущенно хихикали и переглядывались. Даже если бы сама ректорша выскочила бы на сцену и сплясала бы стриптиз, вряд ли это произвело бы на них большее впечатление…

В этот же вечер куратор из министерства просигнализировал о том, что ректор позволила под видом концерта показать в университете сцены разврата. Особенно была отмечена выходка двоих молодых иностранцев, которые на протяжении пяти минут под музыку публично терлись друг о друга на сцене. Ректор отделалась предупреждением.

С тех пор, когда с ректором кто-то заводил разговор о русском языке и о содействии в его распространении в Мьянме, она еще долго всем видом демонстрировала, что эта тема ее не особенно интересует. А русский язык в этом университете так и остался вариться в собственном соку: последний русский преподаватель здесь был еще во времена СССР, а многие педагоги с этого факультета искренне уверены, что имя русского поэта Пушкина – Ас.

 

Мои ботинки

Ах, какие у меня были шикарные ботинки! Мягкая светло-коричневая кожа, заостренные носки, последний писк летней моды! Я их купил в Москве, и когда ехал в Мьянму, у меня не было вопроса, брать их или не брать. Конечно, брать!

А потом в Мьянме я очень быстро разучился ходить в ботинках, потому что в шлёпках-панат нога чувствовала себя гораздо удобнее и не прела на жаре в тесной обуви. Ботинки я надевал и надеваю в Мьянме очень редко, только если надо идти на какую-то встречу или церемонию. Но торжественность момента заставляет выбирать черную обувь. Стильные светло-коричневые ботинки постепенно превратились в наглядное пособие для рассказов, в чем по Москве принято ходить летом. Надевал я их, может, раз в три месяца, а потом ставил на место в стеллаже для обуви.

Так прошло полтора года. Я ходил по Мьянме в тапках. Ботинки покоились на стеллаже.

В сезон дождей мьянманцы обычно особенно внимательно стараются контролировать содержимое платяных шкафов, но все равно там надолго поселяется мерзкий спертый запах. Кроме того, в любом закрытом пространстве тут же заводится плесень, которая особенно любит изделия из кожи. Как-то во время сезона дождей я положил в шкаф кожаный ремень и забыл о нем. Когда через неделю я нашел его, он был весь белый от плесени, а металлическая пряжка сияла синевой. Именно поэтому в сезон дождей мьянманцы предпочитают хранить одежду на открытом воздухе: все равно она после стирки сохнет несколько дней. А уж если все-таки они ее кладут в шкаф, то обильно засыпают нафталином. Считается, что на нафталине плесень не растет. Тот факт, что от нафталина мрут не только мухи, мьянманцев почему-то не пугает. Поэтому в сезон дождей мьянманские автобусы часто пахнут не только спертым духом платяных шкафов, но и канцерогенной бытовой химией.

Мои ботинки демонстрировали редкое исключение из правил. Они стояли на открытом воздухе, поэтому и не думали покрываться плесенью. Интерес к ним проявляли разве что бегающие по дому ящерицы, но и они не воспринимали ботинки, например, как место для жительства. Муравьи тоже обходили стеллаж для обуви стороной.

Собственно, мьянманцы, если говорить об угрозе для одежды, боятся не муравьев. Есть еще большая опасность сохранности рубашек и юбок, которая по-мьянмански называется «ча». Когда говорят о термитах, обычно представляют себе сооружения типа каменных башен в африканской саванне. Но мало кто знает, что термиты вполне могут жить, и не производя на свет этих архитектурных уродств. На свете много шкафов и паркетных полов, в которых можно прогрызть удобные норы.

В сезон дождей эти мелкие белесые существа активизируются, обильно плодятся и переползают с места на место. Я видел, как вереница из тысяч этих созданий меняла дислокацию с потолка на пол. От множества тушек на стене остается коричневатый след как от ржавого ручейка, а сама толпа термитов прет к намеченной цели неудержимо и мощно. Если на пути встречается препятствие, то у термитов обычно появляется широкий простор для мечты и для жизни. Если это препятствие можно прогрызть – они прогрызают его насквозь и идут дальше. Я как-то в этом убедился на своем собственном опыте. В углу лежала предназначенная для стирки рубаха, и именно она оказалась на пути миграции термитов. Термиты не стали искать обходных путей: они просто прогрызли в лежащей комом рубахе прямой сквозной ход. После этого, как говаривал почтальон Печкин, через такую рубаху стало удобно откидывать вермишель после варки.

Пока ты не сам столкнешься с этими мелкими тварями, рассказы об их проделках вызывают исключительно улыбку. Скажем, один из моих знакомых рассказывал, как на кухне на него напал посудный шкаф, много лет спокойно висевший до этого на стене. Шкаф был деревянный, гладкий и красивый, и хозяин им гордился до тех пор, пока в один прекрасный день этот шкаф не прыгнул на него со стенки. Вслед за этим со стены посыпалась труха, и оказалось, что задняя деревянная основа шкафа была настолько изъедена прожорливыми ча, что превратилась в прах. При этом спереди шкаф никогда не менял своего вида, и именно такой, гладкий и красивый, он внезапно чуть не прибил своего хозяина.

Другой мой мьянманский знакомый сокрушался, что у него раньше был русско-мьянманский словарь, но теперь его нет – весь съела ча. Третий заметил что-то непонятное с паркетным полом: доски в нем стали вдруг ходить ходуном. У четвертого ча напали на бельевой шкаф и устроили пир духа, прогрызая насквозь лежащие стопкой простыни. У пятого они во многих местах перегрызли в стене провода, и электрическую разводку во всей квартире пришлось делать заново. У шестого… неважно, что было у шестого, все равно нашествие ча ничем хорошим для него не кончилось.

Список событий, связанных с появлением ча, в Мьянме могут продолжать бесконечно. Причем эти существа обычно обнаруживают свое присутствие тогда, когда они уже что-то испортили до состояния полной негодности. А травить их – занятие довольно бесперспективное, потому что любую газовую атаку они спокойно переждут в норе, прогрызенной в каком-нибудь дорогом вашему сердцу деревянном изделии. При этом престижные кондо они любят гораздо больше, чем дешевые мьянманские квартиры: в кондо обычно паркетные полы и много вкусной новой мебели.

Именно поэтому я периодически брал в руки ботинки и смотрел – может они уже давно съедены прожорливыми ча. Ботинки выглядели как новенькие. С чусвтвом глубокого удовлетворения я ставил их на место.

Однажды, в разгар сезона дождей, мне позвонил мой друг Чжо.

– Сегодня новый министр улетает с визитом в Японию, – сказал он. – Я еду в аэропорт на проводы. Поехали вместе? – А что я буду там делать? – спросил я. – Да ничего. Просто посидишь со всеми в ВИП-зале. Может, министр задаст тебе какой-нибудь вопрос. – Но я не похож на японца, – возразил я. – Японцев он в ближайшие дни еще насмотрится, – философски заметил Чжо. – А вот русских он там точно не увидит…

Я выглянул в окно. Там было пасмурно и шел тропический дождь. В квартире было темно, неуютно и пахло сыростью. В сезон дождей многие мьянманцы жалуются, что у них темнеет в глазах, и списывают это на какую-то неизвестную науке инфекцию, хотя ясно, что и без инфекции под темными тяжелыми тучами белого света явно недостаточно. В разгар сезона дождей в Мьянме темно и неуютно везде, и сыростью пахнет тоже повсеместно.

– Хорошо, – сказал я. – Заезжай за мной. Надеюсь, галстук не надо? – Нет, офисная рубашка с длинным рукавом будет в самый раз, – сказал Чжо. – И ботинки! Обязательно ботинки! Никаких тапок!

За окном продолжал поливать дождь, а я стал думать, что мне надеть.

Вообще, сезон дождей в Мьянме – примерно такое же депрессивное время для людей как полярная ночь. Даже когда нет дождя, все вокруг тебя словно покрыто тонким слоем воды. Постиранная одежда сохнет дня три, но так и не высыхает. Хмурое небо, зашкаливающие влажность и духота убивают ощущение комфорта в любой жизненной ситуации. Еда кажется не такой вкусной, и прочие радости жизни выглядят гораздо более тусклыми, чем в те дни, когда светит солнце.

Одна из преподавательниц русского языка в России написала мне, что она как-то задала своим студентам-мьянманцам вопрос о том, когда в Мьянме день длиннее – в марте или в июне? Все студенты, не раздумывая, ответили: «Конечно, в марте день длиннее!».

И дело тут не в печальном качестве мьянманского образования, и даже не в том, что чем ближе к экватору, тем различие длины дня и ночи в разные времена года все меньше. По большому счету студенты-мьянманцы были правы: в марте день действительно длиннее.

Март – это разгар сухого жаркого сезона. На небе, как правило, ни облачка, и вовсю светит солнце. Когда оно уходит за горизонт, небо еще долго остается светлым, а значит, день продолжается.

В июне все совсем по-другому. Весь день на небе висят толстые свинцовые тучи, и даже в полдень кажется, что наступают сумерки. В эти дни вершина Шведагона очень часто бывает не видна из-за низких темно-серых облаков. Солнце не может пробить этот слой, даже когда оно светит вертикально. А когда оно начинает клониться к закату, темнота наступает уже тогда, когда оно еще не ушло за горизонт, но его свет уже не почти не достигает поверхности. Поэтому сумерки в разгар сезона дождей на самом деле бывают ранними или кажутся таковыми.

Было четыре часа дня, или, в соответствии с миропониманием мьянманцев, четыре часа вечера. Чтобы заглянуть в шкаф, пришлось включить свет.

Разглядывая гардероб, я размышлял о том, что надеть черные офицальные брюки – значит капитулировать перед всеобщим мокрым пессимизмом. Тем более, что на глаза сразу же попались темно-зеленые штаны, которые я не надевал уже почти полгода. На мое счастье никто не успел прогрызть в них дыру, и плесень тоже как-то прошла мимо. Надевая эти штаны, я чувствовал себя героем, бросающим вызов дождливой серости окружающего мира. И уже под влиянием нахлынувшего драйва я уверенным шагом направился туда, где на стеллаже для обуви тускло сияли мои светло-коричневые ботинки…

А потом мы продирались с Чжо на его машине через узкие улицы янгонского даунтауна. Только что прошел очередной ливень: в Мьянме тропические дожди начинаются обычно пятнадцатиминутным стремительным водопадом и потом продолжаются двухчасовой мелкой моросью с серого неба; китайцы называют такую морось «мао-мао-юй» – «волосатый дождь». Одна из главных улиц даунтауна, названная в честь бирманского полководца Маха Бандулы, была покрыта водой по колено. Люди, задрав юбки, медленно брели по ней, нащупывая опору в скрытом под мутной водой щербатом тротуаре. На выступе старой стены украшенного рюшечками колониального здания комфортно разместилась парочка мокрых крыс, крутила в воздухе носами и с интересом наблюдала за происходящим. Чуть в стороне какой-то человек, сидевший на первых незатопленных ступенях крыльца подъезда, делал бредущим по воде людям страшные глаза и показывал на большой уличный трансформатор, нижняя часть которого была погружена в воду. Постоянно приходилось останавливаться и ждать, когда пассажиры и водители оттолкают на то место, где в сухое время находится обочина дороги, очередную машину, которая отказалась заводиться из-за того, что в ней замкнула электрика.

Чжо терпеливо ждал, когда дорога впереди будет свободной: мы выехали с большим запасом именно с поправкой на половодье в даунтауне. Чжо, прочитавший много книг по истории Янгона и часто сопровождавщий по городу японских вип-персон, высказывал мысли о том, что когда эта улица носила имя вице-короля Индии лорда Дальхузи, она наверняка была куда суше. По его словам, как только что-то с иностранным названием переименуют на мьянманский лад, с этого момента обязательно начнется разруха. Дело тут в психологии мьянманцев: они знают, что все иностранное должно выглядеть красиво и чисто, и по мере сил пытаются хоть как-то поддерживать эту красоту и чистоту. А мьянманское вполне может выглядеть как угодно плохо.

– Но Маха Бандула был как раз известным щеголем, и на передовых позициях непременно появлялся с красивым золотым зонтиком, – решил блеснуть познаниями и я.

– Ну и чем это все кончилось? – скептически усмехнулся Чжо. – Тем, что британцы специально искали в подзорные трубы этот золотой зонтик. А когда нашли – сделали все, чтобы ни от зонтика, ни от его хозяина ничего не осталось.

– А если бы улицу назвали в честь генерала Не Вина? – спросил я.

– Тогда бы мы точно смогли на ней проехать только на танке…

Наконец мы выехали на Пьи-роуд, одну из двух главных янгонских магистралей. Здесь не было воды, хотя заторы из-за остановившихся в дождь машин были и тут. Начался прямой путь в аэропорт.

Мы без особого труда миновали перекресток Мьинигон («Горка красной земли», если перевести это название с бирманского) с его мрачной черной коробкой недостроенного торгового центра, затем обогнули круг с клумбой посередине и уперлись в Хледан. Это место всегда славится своими автомобильными заторами, даже когда в Янгоне не идет дождь. По иронии судьбы «Хледан» переводится как «Вереница тележек»: на расположенный здесь большой рынок издавна телегами крестьяне из окрестных деревень привозили товар для продажи. Вереницы тележек сегодня сменили вереницы автомобилей, и любой янгонский водитель имеет свою историю стояния в пробке на этом пересечении пяти улиц.

Когда мы миновали затор, Чжо вздохнул свободно. До аэропорта никаких особых препятствий больше не намечалось, и можно было не бояться опоздать на встречу, вернее, на проводы.

Уже темнело. Перед ВИП-подъездом, расположенном в самом начале здания аэровокзала, зажглись фонари, и моросящий дождь создавал вокруг них желто-голубые круги света. Машина остановилась под навесом у входа. Я открыл дверь и встал ногой на мокрый асфальт.

И вот именно в этот момент я понял, что на ботинке лопнула подошва. То есть даже не лопнула, а расползлась, как расползается мокрая промокашка, если ее тянуть в разные стороны. Ощущение было настолько новым, неожиданным и непривычным, что я, видимо, сильно изменился в лице.

– Что случилось? – спросил Чжо, видя, что я замер на месте с лицом человека, внезапно увидевшего в здании аэровокзала прославленного полководца Маха Бандулу с его золотым зонтиком.

– Ботинки… – только и смог сказать я.

Короткий отрезок от машины до входа в вип-подъезд принес мне столько новых впечатлений, сколько иногда можно получить лишь за несколько лет жизни. Оказывается, кожаный верх для ботинок – совсем не главное. Главное – это подошва, сделанная из какого-то полимерного материала. Этот полимер не выдержал мьянманского климата: он просто начал рассыпаться. Причем он разлагался по частям, и с каждым движением ноги при шаге отваливалось несколько новых маленьких бесформенных кусочков.

Я зашел в холл и проковылял к сиденьям, где обычно обслуга ожидала высоких гостей. Чжо сочувственно смотрел на меня как на человека, у которого по меньшей мере сожгли дом и взорвали машину.

– Ничего-ничего, – ободрил меня Чжо, глядя на ошметки подошвы, обозначающие мой путь от входной двери. – Главное – делай вид, что все в порядке. За тобой уберут. Сейчас мы внизу поприветствуем министра и вместе с ним пойдем наверх, в ВИП-комнату… Там посидим и поговорим…

Настало время построиться в шеренгу, мимо которой министр должен был пройти и пожать каждому руку. Я встал со стула и начал перемещаться к месту построения. К этому времени я уже освоился в новой ситуации настолько, что смог избрать оптимальную походку: это была походка лыжника-тормоза. Шаркая ногами по полу, я занял свое место в строю.

Министр был одет в черный костюм, и этим отличался от своих сопровождающих, которые поголовно были в юбках. Сопровождающие должны были остаться в Мьянме, а министр летел туда, где вид мужчины в юбке мог быть истолкован неверно.

Он шел мимо выстроенной для рукопожатия шеренги и здоровался с каждым за руку. И тут я заметил, что шеренга немного сдвигается назад, чтобы дать министру стратегический простор для рукопожатий. А значит – подвинуться назад нужно было и мне, иначе министр просто уперся бы в меня как в фонарный столб. Но тащить ботинки назад значило дать возможность отвисающим кускам подошвы задраться в обратную сторону, сломаться и отвалиться. И не исключено, что передо мной образовалась бы неприличного вида серая кучка из малоаппетитных кусков подошвы.

Поэтому, когда министр приблизился ко мне, я продемонстрировал ему такое замысловатое па, которое сделало бы честь любому марлезонскому балету. Протянув руку для рукопожатия и по мере сил изображая радость от встречи, я начал мелко-мелко семенить ногами, по миллиметру передвигая их назад. Министр пожал мне руку, внимательно посмотрел на меня и переключил внимание на следующие протянутые к нему руки.

Наверх я идти уже не собирался. Во-первых, потому что с меня уже хватило приключений, а во-вторых, я бы все равно пришел туда уже босиком. После того, как министр пойдет наверх, думал я, будет самое время незаметно вернуться обратно, сесть на стул и, не дрыгая ногами, спокойно подождать Чжо.

Реальность, как всегда, превзошла мои самые смелые фантазии. Министр, закончив пожатие рук, вдруг не пошел наверх, а остановился и начал о чем-то оживленно разговаривать с сопровождающими. И тут Чжо решил, что наступил его час.

– Вунчжи, разрешите представить нашего русского партнера, который помогает нам в работе, – сообщил он и начал энергично делать мне приглашающие жесты.

Наверное, моя сардоническая улыбка и походка зомби, с которой я медленно приближался к министру, всерьез его напугали. Министр отступил на шаг, заставив меня сделать еще несколько вымученных танцевальных движений.

– Вы из России? А какая сейчас в России погода? – спросил он меня.

– В России сейчас лето, – тоскливым загробным голосом начал я. – Там сейчас светит солнце…

– Это хорошо, – улыбнулся министр.

– А самое главное, – почти с надрывом произнес я. – Там сейчас сухо!

Видимо, в этот момент министр окончательно понял, что от такого странного типа как я надо держаться подальше. Он быстро пожелал мне удачи и стал разговаривать с кем-то из сопровождающих. А я начал поворот на месте, чтобы двинуться назад.

В этот момент я понял, что повернуться-то я повернулся, но каблук мои движения не повторил. Нужно было или уходить, оставив на полу отвалившийся каблук, или стоять истуканом возле министра как человек, которому от него еще что-то нужно.

Я выбрал первое и двинулся к стульям. Походка лыжника на сей раз осложнилась тем, что одной ногой надо было изображать наличие каблука, который остался где-то позади меня на полу. У любого Штирлица при виде этой картины защемило бы сердце: пастор Шлаг по сравнению со мной показался бы ему великим лыжником. Лунатической походкой я ковылял прочь от этого места.

Внезапно наступившая позади тишина заставила меня оглянуться. Министр и с десяток сопровождающих его людей ошарашенно переводили глаза то на лежащий на полу каблук, то на меня, походкой паралитика удаляющегося с места событий. А траекторию моего движения обозначали выстроившиеся в линию на полу мерзкого вида ошметки разложившейся подошвы….

Через неделю я заехал к Чжо в офис. День уже был не таким пасмурным: сезон дождей постепенно кончался. В эти дни мьянманцы дружно перестирывают и развешивают на сушку одежду и простыни, а уличные уборщики собирают с дорог лопатами грязь, оставшуюся от хронического наводнения в даунтауне.

– Знаешь, министр уже вернулся. Я вчера ездил его встречать. – Чжо улыбнулся. – Извини, тебя на этот раз я не пригласил.

Чувствовалось, что он готов расхохотаться.

– И как твой министр съездил? – хмуро спросил я.

– А не знаю, как он съездил, – махнул рукой Чжо. – Он со мной не говорил о визите, а только вспоминал твои ботинки. Он просил меня обязательно купить тебе новую обувь. Видимо, твои ботинки стали для него самым запоминающимся впечатлением от этой поездки.

– Не нужны мне никакие ботинки. Лучше я вообще никогда не буду ездить провожать никаких министров.

– Да не переживай ты так! – улыбнулся Чжо. – Теперь ты уже для министра близкий друг – он точно тебя не забудет никогда. Да и что, собственно, случилось? Однажды на торжественной церемонии с генерального директора министерства юбка на пол свалилась: вот там было из-за чего переживать…

Я молчал и пил чай, мысленно формулируя газетный заголовок для статьи о постигшем меня позоре.

Заголовок получался исключительно матерным, из цикла «Папе сделали ботинки…», зато подзаголовок родился довольно быстро: «Потеряв каблук, гость из России потерял лицо».

– Хотя ты, конечно прав, – не дождавшись моей реакции добавил Чжо. – По Мьянме надо ходить в шлёпках. Полководец Маха Бандула тоже вон никогда в жизни не надевал ботинок.

– Знаешь, Чжо, – сказал я, глядя в окно на показавшийся между туч кусок голубого неба. – Подари мне лучше золотой зонтик. Это будет именно то, что мне сейчас нужно.

 

А у нас – водопровод!

– У тебя есть вода? – спросил меня сосед.

– Уже два дня нет, – ответил я. – Может, они на улице еще трубу не закончили класть?

– Все они закончили. Тут какая-то другая причина, – сказал сосед. – Я днем буду на работе. Если хочешь, я позову знакомого, он придет и посмотрит.

Воды действительно не было уже два дня. Все это время под окнами шли масштабные по янгонским меркам раскопки. Власти уже давно в массовом порядке делали тротуары по всему городу более узкими, а на освободившемся пространстве бетонировали «карманы» для машин. После того, как автомобили в Мьянме стало можно купить без всяких пермитов всем желающим, Янгон вдруг превратится в одну большую пробку, и нужно было срочно исправлять ситуацию. Рабочие раздолбили бетонный тротуар и вырыли новый желоб для водопроводной трубы ближе к дому; правда, труба при этом осталась старой, ее просто выкопали, перенесли и закопали в новом месте. Они как-то не сильно мудрили по этому поводу: труба легла почти сразу же под поверхностью тротуара, и ясно было, что совсем скоро сверху будет положен новый слой бетона.

У меня еще оставалась вода в большом железном баке под потолком в ванной. Но все хорошее имеет тенденцию быстро кончаться: точно так же должна была совсем скоро кончиться и вода. Попытки включить насос, качающий в бак воду из того самого водопровода, который только что переложили на новое место на улице, ни к чему не приводили: ведущая в бак труба не издавала ни звука.

Именно поэтому предложение соседа прислать знающего человека было встречено мной с энтузиазмом и надеждой. Потому что без воды в тропическом климате жить невозможно.

Оставалось только дождаться анонсированного специалиста. Ну и попутно ознакомиться с ситуацией, прочитав подвернувшуюся под руку книжку на злободневную для меня тему.

«История системы водоснабжения Янгона насчитывает более 150 лет, – сообщала книжка. – Начало ей было положено в 1842 году, когда по приказу короля Тайя Вайда было вырыто 30 открытых колодцев. Извлекаемая из них вода оказалась грязной, и к тому же ее было недостаточно для города. По этой причине началось создание системы водопровода, при которой вода подавалась бы по трубам. На фоне острой нехватки воды в 1877-78 годах был запущен первый трубопровод, вода по которому шла из озера Кандочжи.»

Я представил себе грязную, мутную и пахнущую тиной воду озера Кандочжи, и удивился, как такой водой можно было мыться. Впрочем, я неоднократно оказывался облитым водой из этого озера и до сих пор остался жив. На мьянманский новый год Тинджан именно вдоль улицы Кан Ейкта (Озерный проспект), которая фактически является дамбой, возведенной для поддержания уровня озера, устанавливают пандалы. Десятки тысяч людей проходят мимо них под струями воды. Бумажники и мобильные телефоны надежно упакованы в полиэтилен, и кроме них у прошедшего мимо пандалов человека не остается ничего сухого. Вода, бьющая под напором из шлангов, попадает в рот, в нос, в уши. Громкая музыка и радостные вопли празднующих Новый год янгонцев заглушают еще один звук, доносящийся с озера: там, за железной оградой, вовсю работают мощные насосы, подавая воду к многочисленным шлангам.

«В 1879 году, – продолжал я чтение, – для того, чтобы обеспечить водой 35 тысяч человек, начал работу трубопровод от Кандочжи диаметром 10 дюймов, который обслуживал в основном жителей районов Ботатхаунг и Пазундаунг, где нужда в воде была наиболее острой. В 1984 году система водоснабжения была дополнена созданием озера Инья (озера Виктория). Водоснабжение города в пределах от улицы Монтон до улицы Тейн Пхью осуществлялось через 27-дюймовый трубопровод. Затем оно было снова улучшено – путем создания технического водоема около Шведагона емкостью в миллион галлонов (4545 куб.м.) воды и насосной станции в Тамвэ, открытой около озера Кандочжи в 1894 году. Вода, забираемая из Кандочжи, шла на насосную станцию Пхо Сейн, и затем по 27-дюймовому трубопроводу закачивалась в водоем около Шведагона, откуда распределялась по западным кварталам между улицами Тейн Пхью и Лантит. Озера Кандочжи и Инья были основой водоснабжения Янгона на протяжении 25 лет, и только в 1904 году было создано новое водохранилище не севере от Янгона – Хлога, а впоследствии появились еще несколько. С этого момента роль двух озер в водоснабжении Янгона становится все менее и менее значимой.»

Зазвонил колокольчик у балконных перил. Кто-то стоял внизу и дергал за мою веревку с металлической прищепкой на конце – стандартный сигнал жителю дома, чтобы он вышел на балкон. Утром на эту прищепку по предварительным заказам цепляют газеты, свежие булочки и йогурт, а днем и вечером это сигнал от человека без мобильника о том, что он стоит внизу и ждет, когда ты к нему спустишься или, если дело происходит поздним вечером, спустишь ему на этой веревке ключ от подъезда.

Внизу махал рукой отрекомендованный соседом сантехник. Его потертая драная майка и перепачканная лоунджи говорили о том, что он готов к трудовым подвигам. Сам сантехник выглядел типичным бенгальцем с такой темной кожей, словно он специально поставил перед собой задачу не выделяться среди жителей Африки.

Через пару минут я уже был внизу и вручал ему фонарь. А потом он шустро полез в темное пространство под лестницей, где рядами стояли насосы, и находился люк, в водяную преисподнюю. Даже под лестницей уже было очень темно, и я подумал, что фонарь черному сантехнику в темноте люка нужен прежде всего чтобы не потерять там самого себя.

Бенгалец копошился в колодце и гулко бормотал что-то неразборчивое. Я вышел из подъезда на улицу и продолжил чтение увлекательной книжки.

«Рядом с Янгоном протекают полноводные реки, но их вода не может быть использована для снабжения города, – разъясняла книжка, – поэтому были построены длинные трубопроводы к расположенным севернее водохранилищам. Сегодня Департамент водоснабжении я канализации Городского комитета по развитию Янгона доставляет потребителям по сети из 200 трубопроводов не менее 160 мегагаллонов воды в день из четырех главных водоемов – Хлога, Джьобью, Пхуджи и Нгамоейк. К сожалению, большинство мощностей водопровода было введено в строй еще в колониальное время, и сегодня система водоснабжения фактически держится на опыте инженеров Департамента и на усилиях обычных водопроводчиков, знающих особенности системы водоснабжения на своих территориях».

В этот момент обычный водопроводчик где-то под землей прикладывал усилия, чтобы узнать особенности системы водоснабжения моего подъезда. А я вспомнил виденные мной когда-то огромные, выше человеческого роста, трубы, ведущие от водохранилища Хлога к Янгону. В Янгоне не бывает снега и заморозков, поэтому трубы не надо прятать под землю, и они фактически валяются на поверхности, повторяя все изгибы рельефа. На фоне безлесых просторов янгонщины этот трубопровод из огромных составных черных звеньев похож то ли на огромную гусеницу, то ли на гигантскую пневмопочту.

Сантехник вылез на поверхность, вышел на улицу, глубоко задумался и высказал свежую мысль: «Воды нет, потому что сгорел насос». Я несколько опешил и спросил, почему тогда воды нет и у соседа. Бенгалец даже не замешкался с ответом: «А у него тоже сгорел насос». Зато на вопрос, зачем надо было лезть в грязный люк, если насосы – вот они, под лестницей, стоят один рядом с другим, бенгалец не ответил вообще, всем своим видом давая понять: мало ли какие личные дела могут быть у нормального человека в водопроводном люке. Вместо этого он с деловым видом начал отсоединять от труб мой насос.

Чтобы решить проблему с насосом, пришлось идти в расположенный рядом мусульманский квартал района Пазундаунг. Вообще, все, что касается техники и слесарного дела, в Мьянме надо искать именно в мусульманских кварталах. Именно там, в закопченных и перемазанных машинным маслом мелких мастерских-сарайчиках на первых этажах домов, где навалены разнокалиберные металлические детали от гаек и болтов до длинных прутьев стальной арматуры, создается основа повседневной жизни Янгона. Здесь занимается своим делом уже не первое поколение слесарей, и мужская половина здешних семей с малолетства перемазана машинным маслом, работая на подхвате у отцов и старших братьев.

Мусульмане «держат» в Янгоне не только слесарный бизнес, но и развозку газовых баллонов, продажу слесарных и плотницких инструментов, а также сварочные работы. Когда – еще совсем недавно – улицы Янгона заполняли почти исключительно машины 40-летней давности, запчасти к которым уже давно нигде не выпускались, именно благодаря умению мастеров из мусульманских кварталов эти автомобили продолжали ездить. Иногда в старой машине «родных» деталей оставалось куда меньше, чем местных запчастей, виртуозно сделанных на коленке в ближайшей мастерской мусульманского квартала.

Сложно сказать, выжил ли бы Янгон, если бы в один прекрасный день все люди из мусульманских кварталов города встали и ушли жить в другое место. Поэтому если ты затеваешь в доме ремонт, то все, от электропроводки до раковины на кухне, тебе, скорее всего, будут делать местные мусульмане.

Хозяин мастерской был степенен и деловит. Белая круглая тюбетейка на голове странно диссонировала с окрашенной в рыжий цвет бородой – как лед и пламень. Вся одежда его носила следы выполняемой им работы, и я удивился, как ему удалось сохранить в первозданной чистоте белую тюбетейку и яркую бороду. Он осмотрел насос и без лишних слов начал снимать кожух. Мне поставили в тени старое пластмассовое кресло и принесли стакан прохладной воды. Делать было нечего, и я снова погрузился в чтение.

«Существующая система водоснабжения Янгона условно состоит из трех уровней, – продолжал я читать книгу. – Первый уровень – когда вода доставляется в общественные резервуары в жилых районах, откуда сами жители разбирают ее по домам для хозяйственных нужд, а также выполняют около этих резервуаров гигиенические процедуры. Второй уровень – когда вода доставляется в специальный технический резервуар, откуда она с помощью насосов по трубам распределяется по жилым помещениям. И третий уровень – когда вода системы водопровода напрямую доставляется по квартирам до пользователей. В целом уровень сервиса при обеспечении Янгона водой по данным на 2003 год составлял 37 % от требуемого. 9 окраинных районов города вообще не имеют водопровода.

Разделение на уровни зависит от многих факторов, главные из которых – месторасположение, давление воды и бесперебойность ее подачи. Только 8 из 33 районов города снабжаются водой круглосуточно, но есть и места, куда вода дается только 4–6 часов в сутки. Относительно хороший напор воды в районах Бахан, Хлайнг, Инсейн, Майангон, Тамвэ и Янкин. Там во многих домах обеспечивается третий уровень подачи воды. В других районах, таких как Ахлон, Ботатхаунг, Дагон, Добон, Камайют, Чауктада, Чиминдайн, Ламадо, Латта, Мингалатаунгньюнт, Северная Оккалапа, Пазундаунг, Южная Оккалапа и Тинганджьюнт, давление очень низкое. Стандартный минимальный уровень напора воды в странах Юго-Восточной Азии составляет 2 кг/см2. Везде в Янгоне напор ниже.

При откачке воды насосами потребителей в главной трубе водопровода создается отрицательное давление, в результате чего в нее через поврежденные места затекают поверхностные и грунтовые воды, отравленные химическими соединениями и продуктами жизнедеятельности. Согласно анализам, в воде и в технических резервуарах янгонского водопровода была обнаружена кишечная палочка E-coli.»

Собственно, все это я знал и без книжек. Еще когда я жил в кондоминимуме, по ночам в отукытое окно с улицы долетал шум от мощного насоса: он закачивал воду в большой бак на крыше. По такому же принципу в Янгоне живут многие многоквартирные дома из тех, где жильцы побогаче или поорганизованней. На крыше ставится бак, а внизу – большой насос. В ночное время, когда жители более благополучных районов наслаждаются сном, и в трубах оставшихся районов города гарантированно есть вода, охранник (если он есть) или старший по подъезду включает рубильник насоса и наполняет водой бак. А дальше – вода самотеком идет сверху по квартирам на радость жильцам. Большие баки для воды стоят на крышах или на специальных высоких мачтах многих частных домов в Янгоне. Кстати, днем в солнечную погоду эту воду не нужно греть: во второй половине дня она вполне горячая.

В домах, где жильцы менее организованы, каждая квартира обычно покупает насос, который устанавливается на первом этаже под лестницей. Как правило, выстроившиеся рядами насосы отгораживают решетчатой дверью, ключ от которой хранится у старшего по подъезду. А дальше – дело каждого, когда включать этот насос. Тем не менее, большинство включают свои насосы по ночам, когда напряжение не так сильно прыгает и в трубах есть вода. Если погулять глубокой ночью мимо многоквартирных домов на улицах центрального Янгона, то практически из всех подъездов будет слышно стрекотание насосов: это жильцы запасаются водой на день грядущий. В каждой квартире под потолком ванной или туалета есть большой металлический бак: от него идет вода во все краны в квартире. Но при этом каждый сам кузнец своего счастья, и каждый сам решает проблемы со своим насосом.

Интересно, что при перебоях в водоснабжении Городской комитет по развитию Янгона, то есть мэрия города, все равно требует, чтобы ему платили за воду в срок. Сотрудники мэрии регулярно снимают показания счетчиков, установленных на трубах около насосов. В назначенные дни около решетки, за которой стрекочут насосы, на специально приспособленном для этой цели гвозде появляется стопка счетов, отпечатанных на бумажках с дырчатыми полями. Сумма на таких счетах при свободном пользовании водой для семьи из 3–4 человек редко превышает 2 доллара. Хозяин квартиры ищет свою бумажку и идет ее оплачивать. Если она не оплачена в срок, вскоре на пороге возникнет сотрудник в синей форме мэрии и с улыбкой предъявит тебе неоплаченный счет. В этом случае тебе придется заплатить на тысячу кьят больше, потому что ты отвлек от дела занятого человека и заставил его карабкаться по лестнице. Янгонцы шутят, что они предпочли бы, если бы вместо чиновников к ним на уровень их квартир без помощи насосов поднималась вода.

«Перемотать насос будет стоить примерно столько же, сколько новый насос», – вернул меня к действительности хозяин слесарной мастерской и показал на парочку новых цветных насосов, стоящих на полке вдоль стены. На фоне закопченной и перепачканной машинным маслом мастерской с наваленными на полу кучами разнообразных грязных железяк они выглядели как золотой самородок в груде мусора. «Лучше купить новый насос», – откуда-то из-за моей спины поддакнул бенгалец. Солнце играло на боку нового красивого насоса, а старый выглядел потертым и грязным уродцем. Я подумал и согласился.

Этим же вечером насос был установлен. Мы попробовали его включить. Воды не было. «Это потому, что в водопроводе пока что воды нет. Сейчас все берут воду. Попробуй включить его рано утром», – дал последний на сегодня совет бенгалец и растворился в темноте.

Ни ночью, ни утром вода не появилась. Насос внизу пытался исправно стрекотать, но труба хранила гробовое молчание. Утром пришлось опять идти на поиски вчерашнего бенгальца и опять, отдав ему фонарь, ждать, когда он вынырнет из люка под лестницей. Бенгалец копошился там в своей водяной преисподней, а я продолжал чтение книжки.

«Водоочистные сооружения существуют только у одного из четырех водохранилищ – Джьобью, и только там есть мощности для коагуляции и отстаивания воды, – продолжала рассказ книжка. – Тем не менее, даже там коагулирование не производится из-за отсутствия необходимого реагента. Поэтому вода, которая поступает в Янгон, содержит много посторонних включений, оседающих в трубах и в технических резервуарах. Хуже всего ситуация с водохранилищем Хлога – оттуда в трубы в массовом порядке попадают плавучие растения. Из-за этих растений несколько лет назад трубопровод был забит, и было парализовано водоснабжение нескольких районов города. В дополнение ко всему дезинфекция воды из-за отсутствия необходимого бюджета осуществляется крайне нерегулярно. В целом система водоочистки и дезинфекции соответствует уровню конца XIX века.»

Бенгальца не было долго. Наконец, когда я решил его позвать, навстречу мне из кромешного мрака выплыла кровавая улыбка. Сам черный бенгалец в темноте не просматривался, зато его улыбка со стекающими по зубам красными, разбавленными бетелем слюнями, существовала во мраке сама по себе. Бедная Алиса несомненно сошла бы с ума, если бы растворяющийся в пространстве Чеширский кот напоследок продемонстрировал бы ей нечто подобное.

«Мы будем менять трубу!», – сообщила кровавая бенгальская улыбка, и из темноты показался отрезанный кусок грязно-синего пластмассового трубопровода, ведущего к насосу. В срезе трубы ясно был виден застрявший там камень, который к тому же был надежно заблокирован набившейся вокруг него глиной.

Пока бенгалец возился в люке с трубами, я дочитывал книгу про янгонский водопровод. Тем более, что я, наконец, добрался до менее пессимистических страниц.

«Городской комитет по развитию Янгона объявил, что в 2013 году ситуация с водоснабжением станет ощутимо лучше, – успокаивала книжка тех, кто осилил все описанные в ней ужасы и добрался до финала. – Будут расширены возможности водохранилища Нгамоейк, в результате уровень водоснабжения Янгона увеличится с нынешних 160 миллионов галлонов в сутки до 205 миллионов. Наибольший положительный эффект от этого ощутят жители районов Мингаладон, Северный Дагон, Восточный Дагон, Южная Оккалапа, Тамвэ, Тинганджьюнт и Хлайнгтайя. В других районах снабжение водой также станет более регулярным.

В конце 2013 года Японское агентство международного сотрудничества (JICA) должно закончить разработку мастер-плана Янгона, ставящего цель превратить его в современный мегаполис мирового уровня. Большой раздел мастер-плана будет посвящен «переформатированию» системы водоснабжения. Ожидается, что международные финансовые организации выделят на эти цели, обозначенные в мастер-плане, необходимые кредитные ресурсы.

Пока же доля расходов на обеспечение города водой составляет 17 % бюджета Янгона. По оценкам, это всего лишь 65 % от средств, требуемых для поддержки янгонского водопровода в рабочем состоянии.»

Вечером я снова столкнулся с соседом.

– Есть у тебя вода? – спросил он.

– Да, после того, как мы поставили новую трубу, вода появилась, – ответил я.

– А зачем ты купил новый насос? – вдруг полюбопытствовал сосед.

Я не нашел, что ему ответить.

 

У меня зазвонил телефон…

У меня зазвонил телефон. На том конце провода был не слон, а вполне себе мьянманец. Его интересовал вопрос, где Ко Тин, и почему не Ко Тин, а кто-то другой берет трубку.

– Неправильный номер, – сказал я и отключился.

Секунд через пятнадцать звонок раздался снова. И опять моему собеседнику нужен был Ко Тин.

– Неправильный номер, – сказал я ему и продиктовал мои цифры. – Ко Тина здесь нет.

– О-о, – ответил мой собеседник и разъединился, но, как оказалось, не навсегда. Через несколько секунд телефон зазвонил опять. И опять моему собеседнику нужен был злосчастный Ко Тин.

Так продолжалось еще раза три. В конце концов я стал просто брать трубку, отключать микрофон и слушать, как на другом конце провода тревожным голосом говорят «алло». Вообще «алло» в мьянманском исполнении всегда звучит таким мрачно-алармистским тоном, что поначалу я пугался – а вдруг мне хотят сообщить какую-нибудь плохую новость.

Трубка продолжала аллокать на разные лады. Я сидел и гордился от мысли, что неизвестный собеседник не только дает для меня бесплатный концерт, но и делает все это за собственные деньги.

Я не знаю, что заставляет мьянманцев играть в эти игры. Может, у них есть какое-то общество телефонных мазохистов, которые названивают на один и тот же телефон единственно с целью довести собеседника до белого каления, а потом упоенно слушать обращенные к ним вдохновенные ругань и проклятья. А возможно, в них живет детская наивная уверенность в том, что все в конце концов будет хорошо, и на сто первый раз Ко Тин вдруг появится по этому номеру. Существует же вероятность, что если в номере неправильно записана всего одна цифра, то в нужную сторону может ошибиться и техника.

Факт остается фактом: по сравнению, например, с Россией, число неправильных звонков в Мьянме зашкаливает. Причина этого прежде всего в том, что большинство населения страны до сих пор набирает цифры на клавишах стационарных телефонов пальцами, глядя в помятые, вынутые неизвестно откуда полустершиеся бумажки и блокнотики из оберточной бумаги. Иногда все это происходит при тусклом освещении и при прочих мешающих процессу факторах. В результате незнакомый мне Ко Тин так и не узнает, что кто-то ему звонил. Зато я буду назойливо проинформирован о факте его существования в этом мире.

Впрочем, помимо человеческого фактора есть и другая причина телефонных ошибок. В пятимиллионном Янгоне стационарные телефоны до сих пор шестизначные; недавно, правда, появились наконец семизначные номера телефонов, начинающиеся на «двойку» и устанавливаемые в районе Санчаунг. Зато в придачу к таким номерам существует целая куча коммутаторов с «экстеншынами». Даже в крупных солидных офисных центрах в богатых офисах прямая телефонная линия имеется далеко не у всех. То же самое верно и для жильцов крупных жилых кондоминиумов. Большинство офисных и квартирных телефонов в Янгоне – коммутаторные. Причем в случае с офисными телефонами, это не внутренний коммутатор фирмы, а подстанция всего офисного центра. Хозяева же такого офисного центра обычно покупают самый примитивный китайский коммутатор на конной тяге и самые дешевые провода. Как результат – свист и треск в трубке, обрывки чужих разговоров плюс постоянные сбои при наборе номера. Иногда, чтобы дозвониться до пресловутого Ко Тина, бывает необходимо сделать несколько попыток.

Впрочем, есть в телефонной связи Мьянмы и положительные стороны. Например, вся страна – это единая тарифная зона. То есть звонок внутри Янгона обходится ровно во столько же, сколько и звонок из Янгона в Мандалай. Кроме того, из-за неповоротливости государственного провайдера МПТ оказание услуг связи на местах во многом зависит от частной инициативы, а это значит, что такие услуги максимально приближены к потребителям.

Если говорить о внутренних кодах, то Мьянма условно разбита на семь территорий. Внутренний код территории состоит из двух цифр, первая из которых – ноль. Международный код этой территории +95, затем идет вторая цифра внутреннего кода: ноль в этом случае не набирается. Внутренний код Янгона – 01, а если звонить из-за границы – +951. Если в населенном пункте пятизначные номера, код состоит из трех цифр, если четырехзначные – то из четырех. Подход, в общем, такой же, как и в России.

Интересно, что коды территорий не совпадают с географическими границами национальных штатов и провинций, точно так же как сфера ответственности янгонских телефонных станций не совпадает с границами тауншипов. Но в целом можно с известной долей условности сделать вывод, в какой части Мьянмы расположен телефон, код которого вы знаете:

01 – телефон расположен в Янгоне или его окрестностях;

02 – телефон расположен в Мандалае или в его окрестностях;

04 – дельта реки Иравади и западное побережье Мьянмы;

05 – самая южная линия побережья Мьянмы – там, где мьянманская территория идет узкой полосой и граничит с Таиландом;

06 – центральная часть Мьянмы; отдельно 067 – код столицы страны Нейпьидо: номера в столице, как это легко понять, пятизначные);

07 – север Мьянмы;

08 – восток и северо-восток Мьянмы;

09 – номера мобильных телефонов по всей Мьянме. Мобильная связь – отдельная тема для разговора. Мьянманские мобильные номера могут иметь после кода как 7, так и, например, 9 или 10 знаков. В Мьянме три стандарта – GSM, CDMA и WCDMA;

00 – выход на международную связь.

Внимательный читатель без труда обнаружит отсутствие кода 03. И правильно сделает, потому что этот код на самом деле тоже есть. Принадлежит он мьянманским вооруженным силам, у которых есть своя инфраструктура связи, начиная от вышек с оборудованием и коммутаторами и заканчивая собственной номерной емкостью. Телефоны с этим кодом могут быть расположены в любой точке Мьянмы, но обязательно на закрытой территории, например, в гарнизоне или в военной академии. У некоторых высших армейских чинов телефоны, начинающиеся на 03, могут стоять дома. Тем не менее, большинство этих телефонов открыты для звонков извне, с «гражданских» номеров. Сразу скажу, что это не спецсвязь (она существует отдельно), но и не вполне обычная телефонная сеть.

Еще одна характерная черта мьянманской телефонии – это отсутствие таксофонов. Их роль играют фирменные квадратные будочки МПТ, в которых звонки и их оплата осуществляются с помощью специально обученных людей в ручном режиме.

Будочка состоит из двух равных по размеру отсеков – открытого и закрытого. Открытый – для граждан, желающих воспользоваться услугами связи. Зайти в него можно с обеих сторон будочки. Закрытая часть – как бы офис. Между закрытой и открытой частью во внутренней стене по центру будочки имеется окошко с узким прилавком, на котором стоят 2–4 телефона. Будочки эти обычно темно-синего цвета, в последнее время на них появилось реклама, а сверху они несут на себе эмблему МПТ – белый круг, разделенный из центра на три равных сектора.

Задача сотрудника МПТ – сидеть с секундомером и засекать им длительность разговора. Время звонка и его продолжительность сотрудник записывает в специальную тетрадь или амбарную книгу, чтобы иметь свою бухгалтерию, если возникнут вопросы. Плата за соединение сегодня – 100 кьят, начиная со второй минуты – по 50 кьят. Вечером сотрудник МПТ отключает телефоны и уносит их с собой. Будочка с закрытыми на сучок или подпертыми деревяшкой дверями остается на месте. Чтобы особо находчивые граждане не использовали «офисную» часть бесхозной будочки в качестве отхожего места, сотрудники МПТ применяют нехитрый прием: оборудуют в уголке у потолка полочку, над которой приклеивают изображение Будды и ставят чашечку с чистой водой. Мьянманцы утверждают, что даже мусульмане редко решаются осквернять места, где находятся формально чужие для них буддистские символы.

Такие будочки расположены на всех центральных улицах Янгона, а также в местах скопления людей, например, на автовокзалах. Иногда это не будочка, а просто жестяной навес, укрепленный на двух трубах и снабженный полочкой на уровне пояса. Меня всегда поражало, что в ночное время, когда сотрудник МПТ с аппаратами уходит с рабочего места, никто не приходит со своим телефоном, не подключается к линии и не проводит время в долгих и увлекательных светских беседах, не хамит и не сообщает о заложенных бомбах, а также не звонит на разные телефонные номера; благо прямые телефоны большинства руководителей страны вплоть до министров есть во всех телефонных книгах. Хотя, возможно, объяснение этому простое: где-то на станции наверняка есть заветный выключатель, который после ухода сотрудника обесточивает линию.

Но такие будочки – принадлежность центральных улиц и оживленных перекрестков Янгона. В окраинных тауншипах и в маленьких городах функции предоставления населению услуг связи берут на себя предприимчивые местные граждане.

Больше всех, конечно, повезло тем, у кого есть стационарный телефон (по-мьянмански это звучит как «телефон на веревке»), а дом находится рядом с оживленным местом, например, с автобусной остановкой. Хозяева телефона ставят на улице стол, протягивают до него телефонный провод, подключают аппарат и усаживаются рядом с секундомером в руках. Кстати, многие из них приносят с собой еще и пластмассовый стул для посетителя: сидящий гражданин склонен к более длительным переговорам, чем стоящий. Здесь тариф немного другой: минута – и первая, и последующие – стоит уже 100 кьят.

Еще несколько лет назад, когда мобильные телефоны были редкостью, потому что симка стоила сначала 2500, а потом 1500 долларов, и даже при этом давалась далеко не каждому, выставленные на улицу проводные телефоны были основным средством коммуникации жителей городского квартала, а для их хозяев – довольно прибыльным бизнесом. Доходы оказывались настолько приличными, что через некоторое время владелец телефона покупал вожделенную симку, и к ней – новый аппарат для CDMA-800; например, широко распространены китайские аппараты ZTE, которые очень похожи на настольные телефоны – квадратные и с трубкой на проводе. Этот телефон позволял не только увеличить объемы предоставляемых услуг, но и значительно расширить ассортимент.

Жильцы окрестных домов вполне могли теперь заказать аппарат на дом и позвонить оттуда. Или живущий в другом городе родственник местных жителей звонил на этот телефон и договаривался, что через полчаса он перезвонит опять, а за это время телефон отнесут куда надо. Самое интересное, что стоимость минуты, как правило, от этого не увеличивалась, поскольку люди из дома говорили дольше, чем сидя на улице рядом со столиком с телефонами под дождем и палящим солнцем.

Дальше – больше. Многие из тех, кто вложился в свое время в сим-карты для своего бизнеса уличных телефонов, обычно впоследствии вкладывали деньги отнюдь не в торговлю солью, а открывали Интернет-кафе. И вот уже для пользователей уличных телефонов появилась новая услуга – звонок за рубеж по IP-телефонии. Учитывая реалии Мьянмы, где каждый 30-й житель страны работает за рубежом, можно себе представить ее востребованность. С уличного телефона, принесенного домой к клиенту, хозяин звонил в свое Интернет-кафе, и там телефонную линию подключали к каналу IP-телефонии. Главным для хозяев Интернет-кафе было иметь аккаунт с деньгами на счету. Наибольшей популярностью, кстати, пользовался отнюдь не Скайп, поскольку для мьяманского неторопливого Интернета он подходил плохо, а сингапурская приспособа «Пфинго», которая к тому же была и дешевле. Звонки по IP-телефонии должны были совершаться за границу именно из Мьянмы, потому что звонки по интернету в Мьянму обычно почти в 10 раз дороже. После звонка администратор Интернет-кафе обычно перезванивал уличному телефонисту и говорил, сколько надо заплатить за звонок. В этом случае главное, что требовалось для обеспечения связи, чтобы находящийся за границей друг телефониста периодически пополнял баланс аккаунта в «Пфинго» сингапурскими долларами; за это телефонист отдавал его семье здесь, в Мьянме, эквивалентную сумму в кьятах.

Сегодня мобильные телефоны имеют лишь 10–15 процентов мьянманцев, поэтому понятно, что услуги уличной телефонии до сих пор пользуются спросом, и наплыв посетителей к людям с секундомерами хотя и уменьшился, но не иссяк окончательно. Поэтому хозяева небольших уличных магазинчиков на первых этажах домов, у которых есть телефон, не торопятся убирать картинки с изображением телефонного аппарата на входе: эта дополнительная опция до сих пор востребована и приносит доход.

Наличие настольных телефонов с симками привело еще и к тому, что многие компании начали покупать такие телефоны и симки к ним и ставить их в офисах. Как результат, сегодня на многих рекламных объявлениях янгонских компаний указаны именно мобильные телефоны с кодом 09. При этом все понимают, что этот телефон стационарно стоит на столе в офисе фирмы…

… И опять у меня зазвонил телефон. Трубка снова спросила Ко Тина.

– Ко Тина здесь уже нет. Он ушел и больше не вернется, – сообщил я.

– О-о, – сказала трубка.

После этого звонки прекратились.

 

Жизнь и смерть Пенелопы Крусовой

«Если ты живешь в тропиках, то должен привыкнуть к тому, что по тебе постоянно кто-то ползает, и твоя жизнь все время находится под прицелом нескольких пар внимательных глаз». Эту фразу, вычитанную в одной из книг, можно по-настоящему оценить только тогда, когда перестанешь смотреть на свою комнату глазами европейца и начнешь ее воспринимать примерно как джунгли – сложный симбиоз живых существ, где человек – не главный обитатель. И неважно, живешь ли ты в дорогом кондоминиуме или в дешевой квартире на окраине Янгона: эта истина актуальна везде.

А уж если у вас в квартире завелась крыса, то, переворачивая в ее поисках диваны и отодвигая шкафы, поневоле изучаешь всю фауну собственного места обитания.

Итак, крыса была молодая, но умная. Не очень большая, поскольку большие жирные крысы, подлинные хозяева мьянманских ночных улиц, вряд ли забрались бы так высоко, молодая, темно-серая, с гладкой красивой шерстью, с длинным хвостом и почти белым брюшком. Видимо, она пришла через окно: я не раз был свидетелем того, как крысы быстро карабкаются по отвесным оштукатуренным стенам зданий и ловко перескакивают с трубы на трубу на уровне восьмого этажа. Интересно, что дорогие кондо с их карнизиками, архитектурными украшениями и балконами для цветов под окнами гораздо более удобны для крыс, чем муниципальные дома с их голыми отвесными стенами без архитектурных излишеств. Многие окна открыты, и крысы заходят в дома как хозяева. Они прогрызают дыры в железной проволоке противомоскитных сеток и первым делом бегут к мусорным ведрам. А уже потом решают, стоит ли тут поселиться.

Мьянманские дома строятся просто: возводится конструкция из несущих балок, а потом кладутся перекрытия. В дорогих кондо считается, что выпирающие балки на потолке – это некрасиво. Поэтому хозяева квартир, делая ремонт, всячески стараются эти балки закрыть, придав комнате вид правильного куба без изысков. Для этого они делают навесные потолки – идеальное место для того, чтобы там селились и чувствовали себя в безопасности разнообразные живые существа. В обычных янгонских квартирах хозяева такими изысками не заморачиваются, поэтому там для крыс меньше возможностей найти комфортабельную жилплощадь. Кроме того, в дорогих кондоминиумах крыс больше еще и потому, что жители там по определению не голодают и едят много мяса и рыбы. А значит, мусорная корзина всегда полна лакомств.

Что делать жильцам квартир, у которых на подвесном потолке решила обосноваться крыса? Собственно, сделать ничего нельзя. Если положить ей отраву – она там сдохнет и будет вонять. А разбирать потолок – дорогое удовольствие. Если поставить мышеловку – крыса в нее не пойдет: как и всякое умное существо, она обходит стороной всякие непонятные металлические конструкции, даже если там лежит лакомство. Точно так же крыса относится и к специальному клею. На этикетке банки бойко расписываются уникальные свойства этого липкого вещества, причем особо отмечается, что попавшая в западню крыса долго будет издавать тревожный визг, который заставит ее сородичей убраться подальше от опасного места. В качестве иллюстрации там же изображена улыбающаяся крыса, от задранного носа которой, как от антенны, кругами расходятся волны – типа рекламы блютуса.

Остается одно: создавать крысе невыносимые условия. Например, колотить в навесной пололок шваброй, чтобы она наверху подскакивала на месте. Или купить звуковой отпугиватель, который в Мьянме на крыс давно не действует: они к нему привыкли точно так же, как люди, живущие возле большой железнодорожной станции, не обращают внимания на шум поездов и выкрики из громкоговорителей на столбах. Впрочем, отваживать крысу, если она облюбовала вашу квартиру, – занятие бесперспективное, даже если вы будете оставлять мусорное ведро но ночь пустым.

Когда человек понимает это, он начинает относиться к крысе как к члену семьи. Это – первый признак того, что он признает свое поражение. Поселившаяся у меня крыса после безуспешных попыток поймать ее с помощью мышеловки и клея, получила имя – Пенелопа Крусова. Для мьянманцев нет разницы между русскими буквами «б» и «в», поэтому если мьянманец пишет вам по-русски в чате «я завыл», не надо рисовать жуткие картины и все понимать буквально. Точно так же для него отсутствует разница между буквами «ы» и «у». А особенности мьянманского языка заставляют их слово «крыса» произносить исключительно как «круса». Пенелопа Крусова возникла именно на этой лингвистической основе. Ну и плюс, конечно, отсылка к имени испанской кинозвезды, на которую (да простят меня ее поклонники) эта крыса поразительным образом смахивала.

Постепенно Пенелопа Крусова зажила своей мифологизированной жизнью, все больше отделяясь от конкретной крысы, живущей за стенкой. По ночам она приходила к моему компьютеру, который оставался включенным, потому что ночь – идеальное время для загрузки торрентов, и чатилась со своими собратьями. А попутно участвовала в концертах художественной самодеятельности, издавая художественный свист. Кто спал в южных городах с открытыми окнами, знает, насколько ночная какофония городской жизни наполнена крысиными взвизгиваниями. Когда ее застигали на кухне, она демонстрировала чудеса цирковой акробатики, ловко карабкаясь по гладкой алюминиевой оконной раме на потолок или прыгая со стола на стул. Человек даже с самой быстрой реакцией не мог бы уследить за финтами этого существа: Пенелопа Крусова на самом деле носилась как молния, исчезая с глаз и тут же материализуясь совсем в другом конце кухни.

Буддизм учит людей быть оптимистами. Поэтому даже появление Пенелопы Крусовой надо было рассматривать как не очень большое зло. По большому счету, Пенелопа не собиралась огрызаться и убегала, если видела людей. Бывают в квартире существа куда мельче, но куда мерзопакостней.

Например, мьянманские термиты («ча»): эта напасть сродни пожару, уничтожающему все на своем пути и мгновенно превращающему хорошие вещи в труху. Если в квартире завелись ча, бесполезно пытаться их отравить, потому что они без проблем переживут любую химическую атаку, отсидевшись в прогрызенных ими в дереве глубоких норах. А когда процесс зашел слишком далеко, нужно просто смириться с тем, что тебе придется вывезти в чистое поле из квартиры все деревянное, включая паркет на полу, и там все это торжественно сжечь.

Другая квартирная напасть – это тараканы. В отличие от российских собратьев, которые тут тоже имеются, но их мало, мьянманские тараканы – большие, величиной с палец. И, что особенно неприятно, они умеют летать. Дома в мьянманских городах обычно строятся впритык друг к другу, окно в окно, и тараканы даже особо не утруждают себя, чтобы очутиться в другой квартире. Присмотревшись к мьянманским тараканам, замечаешь, что то это – на удивление красивые насекомые, даже не без изящества. И если абстрагироваться от понимания того, что они переносят грязь и заразу, их вполне можно полюбить. Впрочем, вся любовь обычно заканчивается в тот момент, когда в ночной темноте на тебя пикирует и с увлечением начинает по тебе ползать это милое насекомое. Тут уж даже у буддистского монаха, которому обычная человеческая привычка хлопать на себе комаров кажется святотатством, возникнет жуткое желание прибить нахала насмерть.

Лично для меня с этими тараканами связано совсем не «квартирное» воспоминание. Как-то, когда я гулял по городу, вдруг начался дождь. Спасение от дождя было одно – крытая автобусная остановка с лавкой. Дождь оказался настоящим тропическим ливнем: вода начала заливать все вокруг, затекая под остановку. И в этот момент из всех щелей в асфальте начали ползти тараканы. Они лезли толпами из всех щелей заливаемого водой асфальта, пытаясь найти какое-то сухое возвышение. Первыми начали орать мьянманцы, сидевшие на лавке: кишащая толпа тараканов полезла вверх по ножкам, абсолютно скрыв их, а потом – по сидящим людям. Но даже те, кто стоял, вынуждены были постоянно танцевать и подпрыгивать: тараканы огромными толпами устремлялись к их ногам и пытались карабкаться по ним вверх. Некоторые взлетали и садились людям на плечи и на голову. После странных танцев людей на остановке весь асфальт был покрыт мерзкой скользкой коркой из давленых тараканов, которую постепенно смывали потоки воды. Это ощущение ловушки – сильный ливень снаружи и полчища ползущих по людям тараканов под крышей – я, наверное, буду помнить еще долго. А еще – понимание того, что человек на Земле жив до сих пор только потому, что какие-нибудь мелкие твари типа тараканов просто еще не расплодились как следует.

На фоне всего этого постоянно бегающие по любой мьянманской квартире зелено-серые безобидные лупоглазые ящерки (по-бирмански они называются «эйн-мьяун», что можно перевести как «домашние прилипалы») кажутся более чем дружелюбными существами. Они молча смотрят на тебя с потолка, когда ты сидишь за компьютером, или, расположившись возле горящей лампы, с увлечением охотятся на летящих к ней мошек и комаров. Иногда, правда, они способны внезапно и громко застрекотать где-то над ухом, но это и есть самое серьезное беспокойство, которое они в состоянии принести людям.

Примечательно, что ни одно из этих живых существ человек не наделяет способностью мыслить. А значит, априори не считает равным себе. Дав крысе имя, – Пенелопа Крусова – ты тем самым признаешь, что это такое же живое существо, как и ты, наделенное разумом, способное мыслить и чувствовать. Если у мьянманца спросить, кто умнее – собака, крыса или корова, мьянманец почти стопроцентно выберет крысу.

Именно поэтому дальнейшая охота на Пенелопу Крусову строилась совсем по другому принципу: не от идеи, что она дура, а от понимания того, что любое умное существо тоже делает ошибки, особенно когда спешит. Если честно, лучше бы она жила где-нибудь подальше, не в моей квартире. Потому что наблюдать, как она вскакивает на кухонный стол и лазает между тарелками, из которых ты потом ешь, малоприятное занятие. Это, собственно, и определило окончательно мое отношение к этой в принципе симпатичной мне крысе. Она может быть симпатичной до какой угодно степени, но не за счет угрозы человеческому здоровью. А о том, что именно из-за крыс часто начинались эпидемии, известно любому школьнику.

В стратегии охоты на Пенелопу был выбран безошибочный вариант: сделать пути ее выхода в свет максимально извилистыми, установив на них мышеловки и положив листы с клеем. А чтобы крыса была решительнее, за пределами этого лабиринта оставить для нее суперприз – то, что крысы особенно любят. А любят мьянманские крысы все тухлое, особенно уважают сушеную рыбу с резким запахом. Поэтому заманивать их свежим куском мяса – дело бесполезное. Предполагалось, что крыса, бросившаяся наутек, не сможет в быстром темпе обогнуть все лабиринты из клея и мышеловок, и обязательно во что-то вляпается.

Сегодня утром все случилось именно так. Удирая в свое укрытие при виде зашедшего на кухню человека, Пенелопа получила по башке мышеловкой. Мьянманские мышеловки вполне могут быть использованы против медведя, поэтому я уверен, что крыса вообще не мучилась. Вместе с мышеловкой она была выкинута на улицу, оставив при этом в душе ощущение какой-то пустоты. Все-таки за то время, пока Пенелопа Крусова хозяйничала на кухне, она сумела стать неотъемлемым элементом моего мьянманского пейзажа, без которого он выглядит уже не таким ярким.

 

Вопросы, на которые нет ответа

Почему мьянманцы разных возрастов так любят, сбрив все волосы на подбородке, оставить 2–3 волоска, культивировать их, холить и лелеять? Эти волоски вырастают у них сантиметров на тридцать, и встречный ветер закидывает их через плечо. Причем среди людей, практикующих такое, попадаются генералы и банкиры. Они считают, что с этими волосками резко повышается их привлекательность. А по-моему, все совсем наоборот.

Почему мьянманцы считают больших летучих тараканов грязными разносчиками заразы, но не убивают их, если найдут этого таракана у себя в квартире? Они просто ловят его и выкидывают в окно. Понятны их чувства как буддистов. Но как же быть с тем, что они все-таки грязные и заразные?

Почему мьянманцы искренне считают, что перед тем как открыть банку сгущенки, ее надо с высоты своего роста шмякнуть дном о каменный пол? Понятно, что при этом дно прогибается вниз, и после прокола консервным ножом молоко не лезет наружу. Но когда с непривычки слышишь на кухне такие звуки, поневоле думаешь, что там кого-то убивают.

Почему мьянманцы так любят повторять то, что им говорят? Это с непривычки может ввести европейца в заблуждение. Например, иностранец садится в такси и называет таксисту цель пути – башню «Сакура». «Сакура тауа», – говорит он. «О-о! Сакура тауа!» – отвечает таксист. Если иностранец решил, что таксист четко понял, куда ехать, – он ошибается. Проверочный вопрос – «Хау мач?». Не исключено, что таксист ответит тем же: «О-о! Хау мач!».

Почему мьянманцы-мужчины считают, что когда они в юбке-пасо, им не стыдно прилюдно помочиться, а когда в штанах – стыдно? Много раз я наблюдал картину, как на оживленной улице на краю тротуара спиной к прохожим на корточках сидит мьянманец и мечтательно упирается взглядом в забор. А был бы он в штанах – искал бы укромное место.

Почему мьянманцы при принятии решений руководствуются какими угодно соображениями, но не заботой о безопасности человека, идущего рядом? Идея перейти оживленную улицу мьянманцу приходит настолько внезапно, что он сам не понимает, как вдруг оказался на середине проезжей части, хотя секунду назад он спокойно шел вперед по тротуару. А вы будете долго крутить головой, не понимая, что это было, и куда вдруг пропал человек, только что шедший с вами рядом.

Почему все мои знакомые, носящие имя Турейн («солнце» на древнем языке пали) или Нэй (то же самое, но по-бирмански) отличаются повышенной темнокожестью? То ли их солнце коптит особенно нещадно, то ли имя им было дано в насмешку…

Почему мьянманец подчиняются первому же импульсу что-то сделать, не успевая логически осмыслить, что делать это ему в данный момент затруднительно? Например, мьянманцу, который только что набил рот едой, внезапно приходит в голову мысль позвонить по телефону в связи с неотложным делом. Пока он набирает номер, он еще подкладывает в рот пищи. И только к началу разговора, когда другой абонент уже вовсю орет из трубки «Алло!», мьянманец внезапно осознает, что ответить членораздельно ему он не может.

Почему очень многие мьянманцы и мьянманки когда спят, любят обнимать подушку, а не класть ее под голову? В мьянманских домах есть специальные длинные подушки в виде валика – как раз для сна в обнимку. Где тот мьянманский дедушка Фрейд, который бы дал оценку такому их поведению во сне?

Почему у молодых мьянманцев так популярна одежда с изображением черепа? В торговых центрах – кепочки на любой вкус с оскаленной черепной коробкой, рубашки и майки, где череп изображен во всевозможных ракурсах и количествах, и, наконец, штаны, с задницы которых доброжелательно скалится нечто с пустыми глазницами. На что намекает такая одежда, и в чем секрет ее востребованности?

Почему мьянманцы, когда подзывают официанта, кондуктора, продавца, служащего в банке, да и вообще, любого другого человека, издают громкие поцелуйные звуки? Хотят ли они этим сказать, что они его страстно любят, или это просто от неумения свистеть и нежелания колотить по столу?

Почему мьянманцы, обретя счастье иметь кондиционеры в междугородных скоростных автобусах, тут же начали врубать их на полную мощность? Впрочем, знакомые янгонцы мне объяснили, что большинство из них все равно сидит в автобусе по-азиатски, задрав ноги на сиденье, поэтому ледяной ветер, дующий под сиденьями, они не ощущают. В конце концов, знали, куда садились: берите с собой носки и ботинки.

Почему в Мьянме бытует поверье, что если у мьянманца заклинило шею, то это – «подушечная болезнь»? Самое главное в лечении этой болезни, по их мнению, – это сначала вытащить подушку на солнце, чтобы она прокалилась, а потом долго зверски избивать ее палками. Лично я думаю, что фраза Чуковского «и подушка как лягушка ускакала от меня» – это не что иное, как показания мьянманца, обвиняемого в жестоком обращении с собственной подушкой.

Почему многие мьянманцы когда берут трубку телефона, говорят не «Алло», а «Окей»? Я понимаю, что они тем самым сигнализируют собеседнику, что условия вокруг них позволяют начать беседу. Но почему бы не говорить для разнообразия что-нибудь более жизнеутверждающее и концептуальное? Я вспоминаю фильм «Семнадцать мгновений весны»: так там Штрилиц и прочие персонажи никогда не говорили «Алло», а каждый раз произносили что-то вроде: «Вас слушают», «Здесь Штирлиц», «Мюллер у аппарата, дружище!»

Почему мьянманцы-мужчины с таким подозрением относятся к завозимым из Китая мужским пляжным шортам на резинке с изображенными на них цветочками? По их мнению, цветы – это женское украшение, недаром женские юбки обычно имеют цветочный узор, а мужские – нет. У мьянманцев даже есть теория, что из-за того, что мальчиков в Китае рождается больше, чем девочек, происходит феминизация мужского пола. И поэтому китайцы щеголяют в шортах и рубашках с цветами. Все это понятно, но, по-моему, некоторым парням шорты с ромашками пойдут только на пользу, придав образу их обладателя загадочный романтизм.

Почему мьянманцы, ожидая лифт, тычут во все кнопки, которые только есть на пульте, словно они собираются ехать одновременно во всех направлениях? Больше того, они не успокаиваются, даже зайдя в кабину лифта. Например, не успевает лифт остановиться на нужном этаже, а мьянманец уже насилует кнопку открывания дверей, будто без нее двери не откроются вообще. А когда приходит пора ехать дальше – палец перемещается на кнопку закрытия дверей, хотя в современных лифтах все эти процессы давно уже происходят автоматически.

Почему мьянманцы так любят петь и с таким удовольствием подпевают известным исполнителям? Я неоднократно был свидетелем, как в каком-нибудь людном магазине внезапно отключалась громкая трансляция популярной песни, и в наступившей тишине несколько голосов продолжали ее допевать.

Почему, когда в Мьянме официанты принимают у вас заказ, они стоят в надменной позе Наполеона, с руками, переплетенным на груди? Понятно, что этому они учатся с детства: даже в школе на уроках, когда они отвечают, они стоят именно так. Для них этот жест означает, что вот они, руки, сплетены на виду у собеседника: в них нет оружия, и надо сделать усилие, чтобы их расплести и ударить. Но европейцу-то кажется, что официант своей позой выливает на них фунт презрения. Может, отсюда слухи о надменности и заносчивости мьянманцев?

Почему, когда вы выходите из душа, завязав по привычке полотенце сбоку, это вызывает у увидевших вас мьянманцев хихиканье? Я понимаю, что мужскую юбку мьянманцы повязывают спереди, а сбоку повязывается исключительно женская юбка. Но полотенце – это же все-таки не юбка… И даже, на мой наивный взгляд, вообще не одежда.

Почему мьянманцы, когда говорят по мобильному, используют его как рацию? Послушав собеседника в трубке, они отнимают ее от уха и выставляют перед своей физиономией, сосредоточенно уставясь на дисплей и крича в микрофон. Создается впечатление, что дисплей – это телесуфлер, по которому бежит выкрикиваемый ими текст. Понятно, что мьянманцу при разговоре просто необходим собеседник. Но использовать в этом качестве телефонную трубку – это, конечно, высший пилотаж полета фантазии.

Почему мьянманцы при передаче чисел очень в английских текстах так своеобразно используют скобки? Например, в объявлении может быть написано: «Office (5)», «Ministry of Industry (1)», «It will last (7) days». Причем в других случаях, когда используются числительные, цифры передаются вполне нормально, без всяких скобок. Иногда скобки мьянманцам почему-то заменяют кавычки: например, может быть написано «By decision of (UNESCO)»… Хотя, с другой стороны, и в России со скобками вокруг цифр иногда творятся необъяснимые чудеса. Например, меня всегда интересовала логика мыслей моих соотечественников, которые на своих визитках в номере телефона сначала без скобок указывают код страны +7, затем почему-то в скобках – код города, и уже затем без скобок номер своего телефона.

Почему мьянманцы, расплачиваясь в Сити-марте за покупки, считают своим долгом вывалить перед кассиршей все пачки денег, которые у них есть в карманах, и только потом вынуть оттуда купюры для оплаты товара? Если таким образом мьянманец хочет показать, что денег у него много, почему в таком случае в этот момент он может быть одет в старую полинялую юбку и драную футболку?

Почему мьянманцы так любят стоять на одной ноге? Нет, я не имею в виду стояние на одной ноге, когда они едут в переполненном трясущемся автобусе или толпятся на оживленном перекрестке. Но когда мьянманец спокойно и расслабленно стоит, у него тут же появляется желание поднять одну из ног, вывернуть ее колено в сторону, а пятку упереть в другую ногу. Особенно такая поза популярна, когда мьянманец стоит, прислонившись к стене. В этот момент кажется, что он играет в какую-то диковинную игру, изображая, например, цыпленка табака. Мне объясняли, что это все от того, что привычная поза мьянманца – сидеть на полу, скрестив ноги и при этом к разведя колени в стороны. Но все равно: разве удобнее стоять на одной ноге, чем на двух?

Почему некоторые мьянманцы, поносив пару дней футболку, выворачивают ее наизнанку и ходят в таком виде еще пару дней? Понятно, что после выворачивания футболка оказывается чистой стороной наружу. Но что главнее – свежесть футболки, или чистота тела, на которое она одета?

Почему мьянманцы, которые еще помнят М.С. Горбачева, считают, что у него на лбу изображена карта Мьянмы? Конечно, кому как, и география у всех разная, но лично я до приезда сюда почему-то был уверен, что там у него все-таки Южная Америка.

Почему небедные молодые мьянманцы, идя на какие-то европеизированные мероприятия типа вечеринок по случаю дней рождения их друзей всегда обращают большое внимание на обувь? Даже в самую сильную жару принято надевать стильные кроссовки или кеды. Одним из неформальных пунктов программы вечеринки будет непременное фотографирование правых ног вставших в круг людей. Ноги вытягиваются в центр круга, смыкаясь носками, и стильные кроссовки превращаются в цветок с разноцветными лепестками. Потом эта фотография появляется во многих профайлах на Фейсбуке, и каждая обувь будет снабжена всплывающей подсказкой с именем владельца. У кого обувь крутая – тот гордится, у кого менее крутая – стыдится. Но стоит ли ради этой минуты фотографирования на четыре часа нацеплять на себя обувь, рассчитанную совсем для другого климата?

Почему мьянманцы, когда умываются и чистят зубы, обычно издают такие звуки, которыми в России принято пугать унитаз с сильного перепоя? Понятно, что нужно освободить горло от всего того, что в нем накопилось за ночь. Но зачем это делается так громко и демонстративно, что в курсе события оказывается по крайней мере полдома?

Почему когда машина в Янгоне дает задний ход, к ней тут же сбегается толпа добровольных помощников. Одни орут «со-со-со-со», другие, сгибая и разгибая пальцы на ладони, показывают, что еще можно сдать назад. Я представляю, каким надо обладать хладнокровием, чтобы правильно припарковаться под аккомпанемент этих орущих со всех сторон, жестикулирующих и лезущих под колеса людей, которых ты видишь в первый и, видимо, в последний раз в жизни.

Почему у некоторых мьянманцев существует обычай после покупки традиционного мьянманского тапка кусать его семь раз по окружности подошвы? Понятно, что каучуковая подошва очень похожа по цвету на сладкий клейкий рис, и понятно также, что тапок после покусываний, безусловно, испугается и будет долго и верно служить владельцу. Но почему его при этом кусают, а не, например, бьют молотком – это остается для меня тайной.

Почему у мьянманцев принято гладить рубашки так, чтобы создавалось впечатление, что они – абсолютно новые и только-только распакованы? Оно понятно, вертикальные складки от плеч вниз с двух сторон спереди обогащают художественный орнамент одежды мьянманца. Но почему бы тогда не нагладить на рубашке что-то более геометрически оригинальное, что позволит привлечь внимание и сделать вывод о человеке как о яркой творческой личности?

Почему, если девушка днем сопровождает иностранца – то она просто подруга в самом невинном смысле этого слова, а если идет с ним по улице вечером – то она проститутка, которую иностранец ведет к себе для сексуальных утех? По крайней мере, очень многие мои знакомые девушки, с которыми можно днем без проблем гулять по улице, отказываются идти вместе с наступлением темноты именно потому, что окружающие вдруг начинают думать о них плохо. Оно конечно, темнота меняет восприятие окружающего мира, но не настолько же кардинально!

Почему у мьянманцев модно устанавливать около фар машины вертикально торчащую вверх пластмассовую сосульку? Иногда к ней подводят разноцветные мигающие огоньки, и она радует глаз феерией цветов. Говорят, что это нужно для того, чтобы видеть габариты машины. Но лично я думаю, что это тоска мьянманцев по никогда не виданной снежной зиме. Иначе бы сосулька спереди была бы популярна и в России.

Почему у мьянманцев в домах на самом видном месте висят не семейные или свадебные фотографии, как иногда в России, а большой портрет главы семейства в рамке, сделанный на выпускной конвокации, где он изображен во взятой напрокат черной мантии и квадратной шапочке? Конечно, окончание учебного заведения – очень важное в жизни событие. Но значит ли это, что для мьянманцев закончить вуз – куда более сложное дело, чем жениться и наплодить кучу детей?

Почему в вечернее время некоторые категории мьянманцев любят перемещаться по городу в пижамных костюмах? Причем делают это как мужчины, так и женщины. В таком виде не стыдно прийти в кафе или на концерт, а также просто погулять по улице. Понятно, что в пижаме в Мьянме никто не спит, в лучшем случае пижама – это домашняя одежда. Но домашняя одежда – она потому и домашняя, что в ней не ходят по улице.

Почему у большинства мьянманцев принято купаться в одежде? Мьянманец, который до этого носился по пляжу в одних шортиках, перед заходом в море обязательно облачится в джинсы и рубашку. Они говорят, что море – большое и страшное, а когда человек в одежде, то оно не так сильно пугает. Почему бы в таком случае им не купаться в шубах, а еще лучше, не использовать снаряжение водолаза? При этом никакого страха вроде бы не должно быть вообще.

Почему у мьянманских полицейских и военных есть странная традиция носить с собой деревянную рогатку? Для этой рогатки есть специальная петля на военном ремне, и она всегда торчит там наготове, свесив резинку. Кому полицейские собираются угрожать этой рогаткой, с кем солдаты ведут боевые действия при помощи рогатки, и проводятся ли у них чемпионаты по меткой стрельбе из этого устройства – для меня до сих пор страшная тайна.

Почему мьянманские мотоциклисты любят ездить в касках немецко-фашистского фасона? Я понимаю, что они удобные и практичные, и в случае тропического дождя струя воды из-за отогнутого откоса отлетает в сторону, а не плещет на лицо. Но для русского человека, воспитанного на фильмах про Великую Отечественную войну, вид мчащегося на мотоцикле человека в фашистской каске вызывает, мягко говоря, сложные чувства и инстинктивно заставляет припоминать, что делали в таких случаях доблестные партизаны.

Почему мьянманцы, когда приезжают на пляж, считают своим долгом сфотографироваться на этом пляже в прыжке на фоне безбрежных морских просторов? Я понимаю, что при виде стихии хочется самому взлететь и парить. Но вряд ли друзья поверят, глядя на эту фотографию, что изображенный на ней человек действительно летает над землей.

Почему специально обученные мьянманцы, которые регулируют движение паркующихся машин около супермаркетов и ресторанов, поголовно вооружены свистками и практически безостановочно дуют в них с силой реактивного двигателя? Я понимаю, что пронзительный свист заставит любого человека выполнить то, что от него хотят – лишь бы этот свист прекратился. А окружающие-то чем виноваты?

Почему как только начинается дождь, мьянманцы, подоткнув юбки, считают своим долгом затеять игру на открытом воздухе в футбол или в чинлон? Конечно, играть под ласковыми струями тропического ливня весьма приятно, хотя бы потому, что дождь тут же смывает с тебя пот. Но с точки зрения европейца, при дожде нужно все-таки или сидеть дома, или закрываться зонтом, а не устраивать игры на свежем воздухе.

Почему многие мьянманские студенты, обучающиеся в Москве, считают обязательным сфотографироваться на Красной площади не иначе, как усевшись задом на брусчатку (в летнее время и в сухую погоду, естественно)? Что за древние инстинкты проявляются у них в этот момент? И садились ли точно так же их далекие предки на камни завоеванной ими тайской Аютайи перед тем, как сравнять ее с землей?

Почему мьянманцы, когда хотят сказать о том, что между двумя людьми существуют хорошие ровные отношения, употребляют для этого слово «прохладные» («эйсэйбэ»)? Я понимаю цену прохлады в жаркой стране. Понимаю и то, что и в английском языке словосочетание «cool relations» тоже можно перевести двояко. Но все равно мне становится как-то не по себе, когда я понимаю, что мои отношения со здешними друзьями могут по мьянманским меркам быть охарактеризованы как весьма и весьма прохладные.

Почему многие мьянманцы, проходя мимо сидящего перед ними европейца, часто делают это в позе полунаклона? Их объяснение о том, что этим они хотят показать, что их голова находится ниже головы гостя, и тем самым продемонстрировать свое уважение, не выдерживает никакой критики. У стоящего европейца голова, как правило, и так будет выше, потому что средний европеец выше среднего мьянманца, а у сидящего голова все равно будет ниже, как мьянманец перед ним ни склоняйся, проходя мимо.

Почему уличного валютного менялу в Янгоне мьянманцы часто называют «Али-Баба»? Я понимаю, что большинство валютных менял в Янгоне – это мусульмане. Но чем провинился бедный Али-Баба, который, согласно общеизвестной сказке, вроде бы валютообменными операциями не занимался?

Почему в Мьянме однополым людям нежно ходить в обнимку – это вполне нормально и даже является частью стандартного поведения, а ходить в обнимку разнополым считается верхом неприличия? Понимаю, что дружба – крепкое святое чувство. Но чем тогда провинилась любовь?

Почему в Мьянме, когда хотят сказать про человека, что он непроходимо туп или бестолков, то обзывают его собакой или коровой? Я понимаю, что мьянманские собаки – расслабленно-пофигистические существа, но это не отменяет их дружбы с человеком. А что касается коровы, то очень многие мьянманцы не едят говядину: и дело тут не в религиозных соображениях, а в том, что быки всегда были кормильцами крестьянских семей. И как после это может повернуться язык считать столь уважаемых животных образцами тупости?

Почему мьянманцы считают недопустимым поставить на землю сумку с продуктами, даже если это – полиэтиленовый пакет из супермаркета? Понятно, что земля – грязная, и что продукты, находящиеся на уровне ног, автоматически становятся не вполне чистыми. Но пакет, в котором они находятся, как правило, все-таки герметичный и водогрязенепроницаемый. И почему в таком случае пакеты без проблем можно ставить в багажник старого такси, который часто по своей загрязненности может соперничать с самыми антисанитарными янгонскими помойками?

Почему среди мьянманцев так популярны черные костюмы? Понятно, что черный костюм – это костюм на все случаи жизни – на свадьбу, на похороны и на деловую встречу. Но почему мьянманцы категорически не приемлют костюмы, например, в полоску? При этом юбки-пасо у них отнюдь не однотонные, а в клеточку или в линеечку. Так что к параллельно-перпендикулярному разнообразию как таковому у них идиосинкразии точно нет.

Почему мьянманские дамы обожают остановиться где-нибудь в узком проходе и загородить движение? Тот, кто скажет, что и в России многие тетушки такие же, будет неправ. В Мьянме это явление – куда более массовое, хотя, может быть, оно вызвано тем, что Янгон вообще производит впечатление «сжатого» города, и узких мест там по определению куда больше, чем, скажем, в Москве.

Почему мьянманцы, если они надевают чистую выглаженную белую рубашку, так любят поддевать снизу майку с цветастым крикливым узором? Или, может, мы имеем дело с их тайным сговором с рекламными компаниями? Стоит мьянманцу чуть-чуть вспотеть, рубашка прилипает к спине, и рисунок футболки проявляется снаружи весьма отчетливо. Таким незамысловатым образом вполне можно увидеть на официальной рубашке мьянманца внезапно проступивший силуэт Шведагона, или пагоды Багана, или пальмы Нгапали.

Почему мьянманцы, упрекая европейцев за то, что они целуются на улице, сами совершают поступки, которые европейцам кажутся довольно бесстыдными? Например, я несколько раз видел, как молодые янгонские мамы спокойно кормят грудью малышей в янгонских автобусах. Делается это с той же степенью интимности, с какой они производили бы это в одиночестве. Я согласен с тем, что все естественное – не безобразно, и в европейской традиции еще художники эпохи Возрождения наглядно это демонстрировали. Но почему в таком случае неестественным и вульгарным мьянманцам кажется поцелуй на улице?

Почему мьянманцы, глядя на Луну, считают, что там изображены заяц и пожилой человек? Конечно, фантазировать можно до бесконечности, но почему представители других видов животного мира, а также люди других поколений оказались обиженными в этом полете фантазии?

Почему мьянманцы, когда испытывают уличный громкоговоритель, говорят в микрофон не «Раз-раз» и не «Раз-два три», а «Алло-алло-алло»? На мой взгляд, «Алло» предполагает обращение к кому-то в надежде на ответ. И поэтому для меня сцена, когда висящий высоко над пагодой или монастырем громкоговоритель зычно взывает к небу «Алло-алло-алло», выглядит довольно сюрреалистично, с определенным элементом мистики.

Почему когда мьянманцы борются с проституцией, они делают это примерно так, как в России борются с коррупцией? Например, в Пьинмане, которая сейчас территориально входит в Нейпьидо, власти постановили заменить все непрозрачные двери в отдельные комнаты в караоке-клубах на стеклянные. При этом никто не задумывался над тем, что кроме караоке-клубов существует еще немало мест, где можно спокойно предаваться порокам, и на все стеклянные двери не навесишь.

Почему у мьянманцев чувство неловкости порой выражается довольно странным образом? Например, в янгонских автобусах не особенно принято уступать места пожилым людям. Обычно мьянманцы смотрят друг на друга, оценивая, кто здоровее и крепче, а самый здоровый и крепкий, как и в России, любит притворяться спящим. Иногда все ждут, когда вмешается кондуктор и сгонит кого-нибудь с насиженного места: в этом случае с кондуктором спорить не принято. Тем не менее, чувство неловкости от вида стоящего пожилого человека снимается у мьянманцев весьма просто: все с готовностью предлагают подержать на своих коленях его ил ее сумку. Когда пожилой человек отдаст сумку в надежные руки, временный хранитель держит ее с таким видом, будто выполняет ответственное государственное задание по перевозке важного груза.

Почему в янгонских кинотеатрах время сеансов обычно зафиксировано на веки вечные? Чаще всего расписание сеансов выбито на табличках над кассами и над входными дверями. Обшарпанность табличек и пыль на них заставляют думать, что заказаны и изготовлены они были еще в те времена, когда Бирма вовсю строила социализм. В большинстве кинотеатров Янгона дневной сеанс начинается в 3-30, а вечерний – в 6-30, вне зависимости от длительности фильма. Мьянманцы объясняют, что это – показатель национального характера, когда человек желает жить в стабильном мире, в котором все известно заранее, и если постоянная величина становится переменной – человек реагирует весьма болезненно. Кстати, еще один повод задуматься о том, почему так долго страна была «законсервирована», и почему в ней так долго существовала военная диктатура. Кроме того, мьянманцы обычно ходят «в кино», а не на конкретный фильм, и приходят к кинотеатру, часто не имея представления о том, что они сегодня в нем увидят. Все это хорошо, но только кто бы мне объяснил, почему, например, мьянманские поезда ходят обычно не по расписанию, а так, как им заблагорассудится?

Почему мьянманцы прямо-таки покатываются со смеху, когда кто-то падает? Если это к тому же толстая женщина, и перед падением она еще неловко помашет руками, то веселье приобретает характер безудержного хохота. Я понимаю, что эта реакция отчасти сформирована мьянманскими фильмами, где самой смешной считается сцена, когда жена ударяет мужа сковородкой по лбу, а муж, закатив глаза и скорчив дебильную физиономию, медленно и с чувством сползает по стенке. Но почему, смеясь над падением другого, мьянманец не думает, что в следующий раз точно так же будут смеяться над ним, а ему при этом будет не смешно, а больно?

Почему образность бирманского языка приобретает иногда самые неожиданные формы? Понятно желание целомудренного общества не называть своими именами, например, мужские половые органы: один из самых распространенных эвфемизмов – «золотой цветок», хотя ничего золотого я при всем богатом воображении там не могу представить. Но когда мьянманец именует собственный кулак «фруктом руки» («ле-ди»), и вместо фразы «Я дам тебе в морду» на полном серьезе спрашивает «Хочешь ли ты покушать фрукт руки?», мьянманские разборки больше становятся похожи на «Камеди клаб», чем на прелюдию к реальной драке.

Почему мьянманцы любят демонстрировать свою принадлежность к офисному сословию тем, что кладут в нагрудный карман рубашки несколько авторучек так, чтобы они торчали своими колпачками сверху? Я понимаю, что работником офиса быть престижно, и человек всячески стремится показать, что он не трудится в поле и не подметает улицы. Но почему именно авторучки в кармане стали символом того, что жизнь удалась? Впрочем, видимо, у каждого народа есть свои подобные примочки. Говорят, что у «красных кхмеров» в Кампучии, например, начальник отличался от рядового бойца наличием нагрудных карманов на куртке. Присутствие ручек в этих карманах вполне могло бы рассматриваться как следующий шаг вверх по ступенькам чиновничьей иерархии.

Почему большинство мьянманцев при письме кладут перед собой тетрадь не горизонтально, а вертикально, и пишут текст снизу вверх, но так, что он все-таки в итоге будет расположен горизонтально? Я понимаю, что мьянманские буквы – круглые, и их можно писать с любой стороны. И что парты в школах маленькие и узкие, а в офисах госучреждений обычно за одним столом сидят по два клерка. Но почему они при этом пишут снизу вверх, а не, скажем, как китайцы, сверху вниз?

Почему мьянманцы, когда случается что-то неожиданное, например, кто-то сзади громко чихает или внезапно хлопает в ладоши, чаще всего восклицают: «Пайя-пайя», что можно перевести как «Будда-Будда»? Это тем более поражает воображение, если вспомнить, что в подобных ситуациях русские люди обычно употребляют совсем другие слова.

В Мьянме парикмахерские, принадлежащие буддистам, традиционно по понедельникам не работают. Как говорят сами мьянманцы, именно в понедельник лишился волос Будда, а уподобление Будде – верх неприличия для последовательного приверженца этой религии. Но если мьянманцу-буддисту нужно подстричься в понедельник, он без проблем находит работающую парикмахерскую индуиста или мусульманина. Значит ли это, что мьянманец считает стрижку в индуистской или мусульманской парикмахерской в понедельник меньшим непочтением по отношению к Будде, чем если бы в этот день его стриг буддист?

Почему мьянманцы, когда ходят с посеребренными чашами для пожертвований, из-за отсутствия в стране монет часто используют для звона при встряхивании этих чаш жестяные пробки от пивных бутылок? Значит ли это, что звон пивных пробок наилучшим образом привлекает деньги для пожертвований? И значит ли это, что производители пива, пробки с бутылок которого пойдут на благое дело, тем самым улучшают себе карму?

Почему мьянманцы, когда делают ошибки на письме, обычно не зачеркивают неправильно написанное, а замазывают канцелярскими белилами? Как правило, мьянманец, который имеет при себе авторучку, вместе с ней носит еще и пузырек с белилами. Эта привычка замазывать неправильно написанное культивируется в мьянманцах еще в начальной школе. Но часто мьянманская бумага – отнюдь не белая: например, гербовая бумага для контрактов – желтая, и намазанные на листе канцелярские белила смотрятся куда менее красиво, чем аккуратно зачеркнутый текст. Еще более странным выглядит стремление мьянманцев замазывать ошибки в печатном тексте при открытом файле на компьютере и стоящем рядом принтере.

Почему мьянманцы, говоря о преимуществах юбки-пасо перед штанами, любят упоминать тот факт, что если вор вытащит бумажник из кармана брюк, жертва этого, скорее всего, не заметит? А вот если он выдернет бумажник, заткнутый сверху за юбку, владелец это заметит обязательно, потому что нарушится сила затяжки пояса, и юбка непременно спадет. По-моему, радоваться этому как раз не стоит: бежать за карманником, оставив позади упавшую на землю юбку, – куда более неловко и обидно, чем просто проворонить бумажник в кармане штанов.

Почему мьянманцы считают, что иностранцы должны дорого платить за то, что они живут в их стране? Например, визит к доктору в клинике стоит для иностранца минимум в пять раз дороже, чем для мьянманца. Посещение зоопарка в Янгоне для мьянманца обойдется в десять раз дешевле, чем для иностранца. А когда иностранец приходит, например, в пагоду Шведагон, к нему тут же стервятниками кидаются специально обученные люди и требуют, чтобы он за десять долларов купил входной билет; для мьянманцев посещение Шведагона бесплатно. Пожалуй, единственная привилегия, которую имеет в Янгоне иностранец – это без всяких для себя последствий переходить дорогу в неположенном месте, дурашливо улыбаясь и махая рукой расплодившимся на улицах с приходом демократии дядькам со свистками и красными повязками: мьянманцев за такие фокусы полиция отлавливает, сажает в специальный автобус и берет с них штраф.

Почему большинство европейцев при ходьбе машет руками, сгибая их в локтях и устремляя кисти рук вперед? И почему большинство мьянманцев машет прямыми руками, занося их немного назад за спину и потом выбрасывая вперед и в стороны? Где тот офицер-строевик, который сможет сделать на основе этого глубокомысленные выводы о национальной психологии бирманцев?

Почему мьянманцы называют известный в России как «собака» значок «@» совой (зиквэ)? Если, глядя на этот знак, со свернувшейся в клубок тощей собакой еще как-то можно смириться, то сова даже при богатом воображении получается какая-то уродливая и одноглазая.

Почему употребление слова «хороший» в бирманском языке способно поставить в тупик многих логически мыслящих людей? Например, когда говорят, что у какой-то вещи на рынке «хорошая цена», это значит, что вещь стоит слишком дорого. Если говорят, что на улице «нехороший дождь», это значит, что дождя там вообще нет. Впрочем, и в русском языке словосочетание «хороший кусок» часто обозначает вовсе не качество, а именно выдающиеся размеры.

Почему мьянманцы делают глубокомысленный вывод, что Мьянма и Белоруссия могут стать хорошими друзьями, из того факта, что у президентов двух стран одинаковые прически? В конце концов, есть много других вещей, в которых президенты У Тейн Сейн и Александр Лукашенко друг на друга не похожи. Например, мьянманский президент постоянно ходит в очках, а его белорусский коллега в очках на публике не появляется. Мьянманский президент на торжественные церемонии надевает традиционный бирманский одноухий чепчик «гаунг-баунг», а его белорусский коллега предпочитает совсем другие головные уборы. И, наконец, мьянманский президент носит юбку, а белорусский президент в юбке вроде бы замечен пока не был.

Почему мьянманские строители после того, как они только-только возведут стены и потолок первого помещения в новом доме, считают необходимым тут же принести туда канцелярский стол, поставить его посредине неотделанной коробки и усадить за него начальника? Понятно желание начальника сидеть, а не стоять. Понятно также желание рабочих сделать так, чтобы начальник сидел, а не болтался по стройке и не докапывался к ним по пустякам. Но должен же начальник понимать, что он здесь совсем не для того, чтобы весь день сидеть с умным видом и изображать памятник самому себе?

Почему мьянманцы-мужчины так любят использовать щипчики для подстригания ногтей в качестве инструмента для бритья? Их привычка делать это в общественных местах заставляет думать об этом как о каком-то публичном ритуале, имеющем сакральный смысл. Этим может заниматься продавец на улице, скучающий водитель сайки, а также просто пассажир автобуса во время пути. И подстригаемые волосы не обязательно находятся на подбородке: иногда таким же образом прилюдно обрабатываются и подмышки. Если все дело в том, что мьянманцы хотят чем-то заняться, когда им нечего делать, тогда я понимаю, почему среди мьянманцев так много счастливых людей: чем бы дитя не тешилось, лишь бы не плакало.

Почему любой уважающий себя директор в Мьянме обязательно должен иметь маленький штамп со своим именем и должностью? Он ставит его даже если рядом с местом для подписи напечатано разъяснение, кто здесь расписался. Может, мьянманцы считают, что обычной подписи просто никто не поверит, как никто не верит в высокий социальный статус мьянманца, если у него на груди не болтается бирка или не прицеплен бейджик? Или это просто отражение психологии мьянманцев, которые любят в массовом порядке ставить штампы? Например, на регистрационную карту иностранца в момент ее оформления положено поставить тринадцать печатей и штампов разных форм и размеров. И это не считая непременной маленькой печати с именем директора, заверившего эту регистрационную карту.

Почему мьянманские тетушки, причесав волосы большим гребнем, так любят втыкать его в узел на прическе и ходить с этим элементом декора по улице? Считается ли этот гребень просто украшением или выражением готовности при необходимости сменить имидж и оперативно причесаться как-то по-другому?

Почему мьянманцы раньше повсеместно, даже в банках, формировали пачки денег особым образом – каждую десятую купюру пачки сгибали пополам и помещали сбоку в качестве переплета для остальных девяти? Конечно, это облегчало пересчет денег в стране, где еще пять лет назад самая крупная купюра не превышала по курсу один доллар США, но все равно казалось странным и необычным: в России до таких вещей не додумались даже в эпоху самой бурной гиперинфляции 1990-х годов. Впрочем, сейчас деньги в банках, как правило, выдаются уже в обычной сплошной пачке по сто купюр, скрепленной резинкой, но где-нибудь в провинции еще можно встретить пачки денег, сформированные по-старому.

Почему в янгонских магазинах часто две половины стоят дешевле целого, причем это происходит в массовом порядке? Две поллитровые бутылки растительного масла будут вместе стоить дешевле, чем одна литровая бутылка того же бренда. То же самое может произойти в случае с сахаром, солью или рисом. Значит ли это, что производитель подобным образом уговаривает мьянманцев не покупать сразу много, чтобы избежать обжорства?

Почему мьянманцы так любят все упаковывать в чехлы и чем-то накрывать? В большинстве домов выключенный телевизор обычно накрыт специальной тряпочкой с рюшечками. Специальные вышитые матерчатые чехлы существуют для салфетницы на столе, для аудиоколонок, для DVD-плееров. Но больше всего поражают воображение кружевные чехлы для пультов дистанционного управления бытовой техники. Ими можно было бы просто любоваться, если бы не простой вопрос: разве пульт дистанционного управления будет работать хуже, если на нем не надет чехол?

Почему у мьянманцев такое своеобразное отношение к торжественной советской музыке? Я неоднократно давал моим друзьям-мьянманцам послушать такую музыку: песни о Ленине, о партии и о комсомоле. Они говорили, что музыка им нравится, и что в Мьянме такой музыки просто нет – тут мелодии спокойнее, проще и без пафоса. Но у многих из них при этом возникала другая просьба: они просили меня показать, как под эту советскую музыку положено танцевать.

Почему у мьянманцев такое странное отношение к медицинским анализам? Например, когда я пришел сдавать кровь, медсестра спросила меня, поел ли я утром или сдаю анализ натощак. Гордый от того, что я все сделал правильно, я сообщил, что, естественно, утром ничего не ел. «Зачем вы так сделали? – спросила меня медсестра. – У вас же будет плохой анализ!»

Почему в качестве большого уважения к гостям во многих мьянманских домах считается за правило предложить им пакетированный сок, произведенный где-нибудь в Греции и купленный в супермаркете? Почему во время торжественных мероприятий престижно ставить на стол надрезанные пакеты такого сока, чтобы гости видели, откуда они этот сок наливают себе в стаканы? Я понимаю, что этот сок дорогой, и пьют его в Мьянме в основном европейцы и прочие экспаты. Но это стремление мьянманцев прикоснуться к заграничной жизни совсем не отменяет того факта, что пить пакетированные соки в стране, где на деревьях в изобилии растут свои фрукты, действительно кажется странным.

Почему для укрепления мужской силы знающие люди рекомендуют мьянманцам коктейль из толченого банана, взбитых яиц и молока?

Почему у мьянманцев существует представление, что устойчивая эрекция полового члена зависит от регулярного употребления внутрь так называемых «леди фингерс», представляющих собой тонкий, но объемный зеленый стручок с острым окончанием?

Почему мьянманцы считают, что если поймать угря, в живом виде надрезать его и выпить кровь, то это положительно скажется на их потенции?

Почему, когда мьянманцы готовятся разрезать огурец, они сначала отрезают кончик и затем круговыми движениями трут его об отрезанное место, полагая, что так из огурца уходит «плохая вода»?

Почему мьянманцы считают, что в манго заключен «плохой жар», и поэтому есть этот плод можно только поздно вечером или в прохладную погоду?

Почему мьянманцы думают, что пригодная для еды дыня должна быть зеленой и твердой, а если съесть мягкую и спелую дыню, можно серьезно отравиться?

Почему на озере Инле так популярен салат из незрелых зеленых помидоров с сахаром?

Почему мьянманцы уверены, что ананас становится гораздо вкуснее, если его посыпать солью?

В самом деле, почему?