Мои ботинки
Ах, какие у меня были шикарные ботинки! Мягкая светло-коричневая кожа, заостренные носки, последний писк летней моды! Я их купил в Москве, и когда ехал в Мьянму, у меня не было вопроса, брать их или не брать. Конечно, брать!
А потом в Мьянме я очень быстро разучился ходить в ботинках, потому что в шлёпках-панат нога чувствовала себя гораздо удобнее и не прела на жаре в тесной обуви. Ботинки я надевал и надеваю в Мьянме очень редко, только если надо идти на какую-то встречу или церемонию. Но торжественность момента заставляет выбирать черную обувь. Стильные светло-коричневые ботинки постепенно превратились в наглядное пособие для рассказов, в чем по Москве принято ходить летом. Надевал я их, может, раз в три месяца, а потом ставил на место в стеллаже для обуви.
Так прошло полтора года. Я ходил по Мьянме в тапках. Ботинки покоились на стеллаже.
В сезон дождей мьянманцы обычно особенно внимательно стараются контролировать содержимое платяных шкафов, но все равно там надолго поселяется мерзкий спертый запах. Кроме того, в любом закрытом пространстве тут же заводится плесень, которая особенно любит изделия из кожи. Как-то во время сезона дождей я положил в шкаф кожаный ремень и забыл о нем. Когда через неделю я нашел его, он был весь белый от плесени, а металлическая пряжка сияла синевой. Именно поэтому в сезон дождей мьянманцы предпочитают хранить одежду на открытом воздухе: все равно она после стирки сохнет несколько дней. А уж если все-таки они ее кладут в шкаф, то обильно засыпают нафталином. Считается, что на нафталине плесень не растет. Тот факт, что от нафталина мрут не только мухи, мьянманцев почему-то не пугает. Поэтому в сезон дождей мьянманские автобусы часто пахнут не только спертым духом платяных шкафов, но и канцерогенной бытовой химией.
Мои ботинки демонстрировали редкое исключение из правил. Они стояли на открытом воздухе, поэтому и не думали покрываться плесенью. Интерес к ним проявляли разве что бегающие по дому ящерицы, но и они не воспринимали ботинки, например, как место для жительства. Муравьи тоже обходили стеллаж для обуви стороной.
Собственно, мьянманцы, если говорить об угрозе для одежды, боятся не муравьев. Есть еще большая опасность сохранности рубашек и юбок, которая по-мьянмански называется «ча». Когда говорят о термитах, обычно представляют себе сооружения типа каменных башен в африканской саванне. Но мало кто знает, что термиты вполне могут жить, и не производя на свет этих архитектурных уродств. На свете много шкафов и паркетных полов, в которых можно прогрызть удобные норы.
В сезон дождей эти мелкие белесые существа активизируются, обильно плодятся и переползают с места на место. Я видел, как вереница из тысяч этих созданий меняла дислокацию с потолка на пол. От множества тушек на стене остается коричневатый след как от ржавого ручейка, а сама толпа термитов прет к намеченной цели неудержимо и мощно. Если на пути встречается препятствие, то у термитов обычно появляется широкий простор для мечты и для жизни. Если это препятствие можно прогрызть – они прогрызают его насквозь и идут дальше. Я как-то в этом убедился на своем собственном опыте. В углу лежала предназначенная для стирки рубаха, и именно она оказалась на пути миграции термитов. Термиты не стали искать обходных путей: они просто прогрызли в лежащей комом рубахе прямой сквозной ход. После этого, как говаривал почтальон Печкин, через такую рубаху стало удобно откидывать вермишель после варки.
Пока ты не сам столкнешься с этими мелкими тварями, рассказы об их проделках вызывают исключительно улыбку. Скажем, один из моих знакомых рассказывал, как на кухне на него напал посудный шкаф, много лет спокойно висевший до этого на стене. Шкаф был деревянный, гладкий и красивый, и хозяин им гордился до тех пор, пока в один прекрасный день этот шкаф не прыгнул на него со стенки. Вслед за этим со стены посыпалась труха, и оказалось, что задняя деревянная основа шкафа была настолько изъедена прожорливыми ча, что превратилась в прах. При этом спереди шкаф никогда не менял своего вида, и именно такой, гладкий и красивый, он внезапно чуть не прибил своего хозяина.
Другой мой мьянманский знакомый сокрушался, что у него раньше был русско-мьянманский словарь, но теперь его нет – весь съела ча. Третий заметил что-то непонятное с паркетным полом: доски в нем стали вдруг ходить ходуном. У четвертого ча напали на бельевой шкаф и устроили пир духа, прогрызая насквозь лежащие стопкой простыни. У пятого они во многих местах перегрызли в стене провода, и электрическую разводку во всей квартире пришлось делать заново. У шестого… неважно, что было у шестого, все равно нашествие ча ничем хорошим для него не кончилось.
Список событий, связанных с появлением ча, в Мьянме могут продолжать бесконечно. Причем эти существа обычно обнаруживают свое присутствие тогда, когда они уже что-то испортили до состояния полной негодности. А травить их – занятие довольно бесперспективное, потому что любую газовую атаку они спокойно переждут в норе, прогрызенной в каком-нибудь дорогом вашему сердцу деревянном изделии. При этом престижные кондо они любят гораздо больше, чем дешевые мьянманские квартиры: в кондо обычно паркетные полы и много вкусной новой мебели.
Именно поэтому я периодически брал в руки ботинки и смотрел – может они уже давно съедены прожорливыми ча. Ботинки выглядели как новенькие. С чусвтвом глубокого удовлетворения я ставил их на место.
Однажды, в разгар сезона дождей, мне позвонил мой друг Чжо.
– Сегодня новый министр улетает с визитом в Японию, – сказал он. – Я еду в аэропорт на проводы. Поехали вместе? – А что я буду там делать? – спросил я. – Да ничего. Просто посидишь со всеми в ВИП-зале. Может, министр задаст тебе какой-нибудь вопрос. – Но я не похож на японца, – возразил я. – Японцев он в ближайшие дни еще насмотрится, – философски заметил Чжо. – А вот русских он там точно не увидит…
Я выглянул в окно. Там было пасмурно и шел тропический дождь. В квартире было темно, неуютно и пахло сыростью. В сезон дождей многие мьянманцы жалуются, что у них темнеет в глазах, и списывают это на какую-то неизвестную науке инфекцию, хотя ясно, что и без инфекции под темными тяжелыми тучами белого света явно недостаточно. В разгар сезона дождей в Мьянме темно и неуютно везде, и сыростью пахнет тоже повсеместно.
– Хорошо, – сказал я. – Заезжай за мной. Надеюсь, галстук не надо? – Нет, офисная рубашка с длинным рукавом будет в самый раз, – сказал Чжо. – И ботинки! Обязательно ботинки! Никаких тапок!
За окном продолжал поливать дождь, а я стал думать, что мне надеть.
Вообще, сезон дождей в Мьянме – примерно такое же депрессивное время для людей как полярная ночь. Даже когда нет дождя, все вокруг тебя словно покрыто тонким слоем воды. Постиранная одежда сохнет дня три, но так и не высыхает. Хмурое небо, зашкаливающие влажность и духота убивают ощущение комфорта в любой жизненной ситуации. Еда кажется не такой вкусной, и прочие радости жизни выглядят гораздо более тусклыми, чем в те дни, когда светит солнце.
Одна из преподавательниц русского языка в России написала мне, что она как-то задала своим студентам-мьянманцам вопрос о том, когда в Мьянме день длиннее – в марте или в июне? Все студенты, не раздумывая, ответили: «Конечно, в марте день длиннее!».
И дело тут не в печальном качестве мьянманского образования, и даже не в том, что чем ближе к экватору, тем различие длины дня и ночи в разные времена года все меньше. По большому счету студенты-мьянманцы были правы: в марте день действительно длиннее.
Март – это разгар сухого жаркого сезона. На небе, как правило, ни облачка, и вовсю светит солнце. Когда оно уходит за горизонт, небо еще долго остается светлым, а значит, день продолжается.
В июне все совсем по-другому. Весь день на небе висят толстые свинцовые тучи, и даже в полдень кажется, что наступают сумерки. В эти дни вершина Шведагона очень часто бывает не видна из-за низких темно-серых облаков. Солнце не может пробить этот слой, даже когда оно светит вертикально. А когда оно начинает клониться к закату, темнота наступает уже тогда, когда оно еще не ушло за горизонт, но его свет уже не почти не достигает поверхности. Поэтому сумерки в разгар сезона дождей на самом деле бывают ранними или кажутся таковыми.
Было четыре часа дня, или, в соответствии с миропониманием мьянманцев, четыре часа вечера. Чтобы заглянуть в шкаф, пришлось включить свет.
Разглядывая гардероб, я размышлял о том, что надеть черные офицальные брюки – значит капитулировать перед всеобщим мокрым пессимизмом. Тем более, что на глаза сразу же попались темно-зеленые штаны, которые я не надевал уже почти полгода. На мое счастье никто не успел прогрызть в них дыру, и плесень тоже как-то прошла мимо. Надевая эти штаны, я чувствовал себя героем, бросающим вызов дождливой серости окружающего мира. И уже под влиянием нахлынувшего драйва я уверенным шагом направился туда, где на стеллаже для обуви тускло сияли мои светло-коричневые ботинки…
А потом мы продирались с Чжо на его машине через узкие улицы янгонского даунтауна. Только что прошел очередной ливень: в Мьянме тропические дожди начинаются обычно пятнадцатиминутным стремительным водопадом и потом продолжаются двухчасовой мелкой моросью с серого неба; китайцы называют такую морось «мао-мао-юй» – «волосатый дождь». Одна из главных улиц даунтауна, названная в честь бирманского полководца Маха Бандулы, была покрыта водой по колено. Люди, задрав юбки, медленно брели по ней, нащупывая опору в скрытом под мутной водой щербатом тротуаре. На выступе старой стены украшенного рюшечками колониального здания комфортно разместилась парочка мокрых крыс, крутила в воздухе носами и с интересом наблюдала за происходящим. Чуть в стороне какой-то человек, сидевший на первых незатопленных ступенях крыльца подъезда, делал бредущим по воде людям страшные глаза и показывал на большой уличный трансформатор, нижняя часть которого была погружена в воду. Постоянно приходилось останавливаться и ждать, когда пассажиры и водители оттолкают на то место, где в сухое время находится обочина дороги, очередную машину, которая отказалась заводиться из-за того, что в ней замкнула электрика.
Чжо терпеливо ждал, когда дорога впереди будет свободной: мы выехали с большим запасом именно с поправкой на половодье в даунтауне. Чжо, прочитавший много книг по истории Янгона и часто сопровождавщий по городу японских вип-персон, высказывал мысли о том, что когда эта улица носила имя вице-короля Индии лорда Дальхузи, она наверняка была куда суше. По его словам, как только что-то с иностранным названием переименуют на мьянманский лад, с этого момента обязательно начнется разруха. Дело тут в психологии мьянманцев: они знают, что все иностранное должно выглядеть красиво и чисто, и по мере сил пытаются хоть как-то поддерживать эту красоту и чистоту. А мьянманское вполне может выглядеть как угодно плохо.
– Но Маха Бандула был как раз известным щеголем, и на передовых позициях непременно появлялся с красивым золотым зонтиком, – решил блеснуть познаниями и я.
– Ну и чем это все кончилось? – скептически усмехнулся Чжо. – Тем, что британцы специально искали в подзорные трубы этот золотой зонтик. А когда нашли – сделали все, чтобы ни от зонтика, ни от его хозяина ничего не осталось.
– А если бы улицу назвали в честь генерала Не Вина? – спросил я.
– Тогда бы мы точно смогли на ней проехать только на танке…
Наконец мы выехали на Пьи-роуд, одну из двух главных янгонских магистралей. Здесь не было воды, хотя заторы из-за остановившихся в дождь машин были и тут. Начался прямой путь в аэропорт.
Мы без особого труда миновали перекресток Мьинигон («Горка красной земли», если перевести это название с бирманского) с его мрачной черной коробкой недостроенного торгового центра, затем обогнули круг с клумбой посередине и уперлись в Хледан. Это место всегда славится своими автомобильными заторами, даже когда в Янгоне не идет дождь. По иронии судьбы «Хледан» переводится как «Вереница тележек»: на расположенный здесь большой рынок издавна телегами крестьяне из окрестных деревень привозили товар для продажи. Вереницы тележек сегодня сменили вереницы автомобилей, и любой янгонский водитель имеет свою историю стояния в пробке на этом пересечении пяти улиц.
Когда мы миновали затор, Чжо вздохнул свободно. До аэропорта никаких особых препятствий больше не намечалось, и можно было не бояться опоздать на встречу, вернее, на проводы.
Уже темнело. Перед ВИП-подъездом, расположенном в самом начале здания аэровокзала, зажглись фонари, и моросящий дождь создавал вокруг них желто-голубые круги света. Машина остановилась под навесом у входа. Я открыл дверь и встал ногой на мокрый асфальт.
И вот именно в этот момент я понял, что на ботинке лопнула подошва. То есть даже не лопнула, а расползлась, как расползается мокрая промокашка, если ее тянуть в разные стороны. Ощущение было настолько новым, неожиданным и непривычным, что я, видимо, сильно изменился в лице.
– Что случилось? – спросил Чжо, видя, что я замер на месте с лицом человека, внезапно увидевшего в здании аэровокзала прославленного полководца Маха Бандулу с его золотым зонтиком.
– Ботинки… – только и смог сказать я.
Короткий отрезок от машины до входа в вип-подъезд принес мне столько новых впечатлений, сколько иногда можно получить лишь за несколько лет жизни. Оказывается, кожаный верх для ботинок – совсем не главное. Главное – это подошва, сделанная из какого-то полимерного материала. Этот полимер не выдержал мьянманского климата: он просто начал рассыпаться. Причем он разлагался по частям, и с каждым движением ноги при шаге отваливалось несколько новых маленьких бесформенных кусочков.
Я зашел в холл и проковылял к сиденьям, где обычно обслуга ожидала высоких гостей. Чжо сочувственно смотрел на меня как на человека, у которого по меньшей мере сожгли дом и взорвали машину.
– Ничего-ничего, – ободрил меня Чжо, глядя на ошметки подошвы, обозначающие мой путь от входной двери. – Главное – делай вид, что все в порядке. За тобой уберут. Сейчас мы внизу поприветствуем министра и вместе с ним пойдем наверх, в ВИП-комнату… Там посидим и поговорим…
Настало время построиться в шеренгу, мимо которой министр должен был пройти и пожать каждому руку. Я встал со стула и начал перемещаться к месту построения. К этому времени я уже освоился в новой ситуации настолько, что смог избрать оптимальную походку: это была походка лыжника-тормоза. Шаркая ногами по полу, я занял свое место в строю.
Министр был одет в черный костюм, и этим отличался от своих сопровождающих, которые поголовно были в юбках. Сопровождающие должны были остаться в Мьянме, а министр летел туда, где вид мужчины в юбке мог быть истолкован неверно.
Он шел мимо выстроенной для рукопожатия шеренги и здоровался с каждым за руку. И тут я заметил, что шеренга немного сдвигается назад, чтобы дать министру стратегический простор для рукопожатий. А значит – подвинуться назад нужно было и мне, иначе министр просто уперся бы в меня как в фонарный столб. Но тащить ботинки назад значило дать возможность отвисающим кускам подошвы задраться в обратную сторону, сломаться и отвалиться. И не исключено, что передо мной образовалась бы неприличного вида серая кучка из малоаппетитных кусков подошвы.
Поэтому, когда министр приблизился ко мне, я продемонстрировал ему такое замысловатое па, которое сделало бы честь любому марлезонскому балету. Протянув руку для рукопожатия и по мере сил изображая радость от встречи, я начал мелко-мелко семенить ногами, по миллиметру передвигая их назад. Министр пожал мне руку, внимательно посмотрел на меня и переключил внимание на следующие протянутые к нему руки.
Наверх я идти уже не собирался. Во-первых, потому что с меня уже хватило приключений, а во-вторых, я бы все равно пришел туда уже босиком. После того, как министр пойдет наверх, думал я, будет самое время незаметно вернуться обратно, сесть на стул и, не дрыгая ногами, спокойно подождать Чжо.
Реальность, как всегда, превзошла мои самые смелые фантазии. Министр, закончив пожатие рук, вдруг не пошел наверх, а остановился и начал о чем-то оживленно разговаривать с сопровождающими. И тут Чжо решил, что наступил его час.
– Вунчжи, разрешите представить нашего русского партнера, который помогает нам в работе, – сообщил он и начал энергично делать мне приглашающие жесты.
Наверное, моя сардоническая улыбка и походка зомби, с которой я медленно приближался к министру, всерьез его напугали. Министр отступил на шаг, заставив меня сделать еще несколько вымученных танцевальных движений.
– Вы из России? А какая сейчас в России погода? – спросил он меня.
– В России сейчас лето, – тоскливым загробным голосом начал я. – Там сейчас светит солнце…
– Это хорошо, – улыбнулся министр.
– А самое главное, – почти с надрывом произнес я. – Там сейчас сухо!
Видимо, в этот момент министр окончательно понял, что от такого странного типа как я надо держаться подальше. Он быстро пожелал мне удачи и стал разговаривать с кем-то из сопровождающих. А я начал поворот на месте, чтобы двинуться назад.
В этот момент я понял, что повернуться-то я повернулся, но каблук мои движения не повторил. Нужно было или уходить, оставив на полу отвалившийся каблук, или стоять истуканом возле министра как человек, которому от него еще что-то нужно.
Я выбрал первое и двинулся к стульям. Походка лыжника на сей раз осложнилась тем, что одной ногой надо было изображать наличие каблука, который остался где-то позади меня на полу. У любого Штирлица при виде этой картины защемило бы сердце: пастор Шлаг по сравнению со мной показался бы ему великим лыжником. Лунатической походкой я ковылял прочь от этого места.
Внезапно наступившая позади тишина заставила меня оглянуться. Министр и с десяток сопровождающих его людей ошарашенно переводили глаза то на лежащий на полу каблук, то на меня, походкой паралитика удаляющегося с места событий. А траекторию моего движения обозначали выстроившиеся в линию на полу мерзкого вида ошметки разложившейся подошвы….
Через неделю я заехал к Чжо в офис. День уже был не таким пасмурным: сезон дождей постепенно кончался. В эти дни мьянманцы дружно перестирывают и развешивают на сушку одежду и простыни, а уличные уборщики собирают с дорог лопатами грязь, оставшуюся от хронического наводнения в даунтауне.
– Знаешь, министр уже вернулся. Я вчера ездил его встречать. – Чжо улыбнулся. – Извини, тебя на этот раз я не пригласил.
Чувствовалось, что он готов расхохотаться.
– И как твой министр съездил? – хмуро спросил я.
– А не знаю, как он съездил, – махнул рукой Чжо. – Он со мной не говорил о визите, а только вспоминал твои ботинки. Он просил меня обязательно купить тебе новую обувь. Видимо, твои ботинки стали для него самым запоминающимся впечатлением от этой поездки.
– Не нужны мне никакие ботинки. Лучше я вообще никогда не буду ездить провожать никаких министров.
– Да не переживай ты так! – улыбнулся Чжо. – Теперь ты уже для министра близкий друг – он точно тебя не забудет никогда. Да и что, собственно, случилось? Однажды на торжественной церемонии с генерального директора министерства юбка на пол свалилась: вот там было из-за чего переживать…
Я молчал и пил чай, мысленно формулируя газетный заголовок для статьи о постигшем меня позоре.
Заголовок получался исключительно матерным, из цикла «Папе сделали ботинки…», зато подзаголовок родился довольно быстро: «Потеряв каблук, гость из России потерял лицо».
– Хотя ты, конечно прав, – не дождавшись моей реакции добавил Чжо. – По Мьянме надо ходить в шлёпках. Полководец Маха Бандула тоже вон никогда в жизни не надевал ботинок.
– Знаешь, Чжо, – сказал я, глядя в окно на показавшийся между туч кусок голубого неба. – Подари мне лучше золотой зонтик. Это будет именно то, что мне сейчас нужно.
А у нас – водопровод!
– У тебя есть вода? – спросил меня сосед.
– Уже два дня нет, – ответил я. – Может, они на улице еще трубу не закончили класть?
– Все они закончили. Тут какая-то другая причина, – сказал сосед. – Я днем буду на работе. Если хочешь, я позову знакомого, он придет и посмотрит.
Воды действительно не было уже два дня. Все это время под окнами шли масштабные по янгонским меркам раскопки. Власти уже давно в массовом порядке делали тротуары по всему городу более узкими, а на освободившемся пространстве бетонировали «карманы» для машин. После того, как автомобили в Мьянме стало можно купить без всяких пермитов всем желающим, Янгон вдруг превратится в одну большую пробку, и нужно было срочно исправлять ситуацию. Рабочие раздолбили бетонный тротуар и вырыли новый желоб для водопроводной трубы ближе к дому; правда, труба при этом осталась старой, ее просто выкопали, перенесли и закопали в новом месте. Они как-то не сильно мудрили по этому поводу: труба легла почти сразу же под поверхностью тротуара, и ясно было, что совсем скоро сверху будет положен новый слой бетона.
У меня еще оставалась вода в большом железном баке под потолком в ванной. Но все хорошее имеет тенденцию быстро кончаться: точно так же должна была совсем скоро кончиться и вода. Попытки включить насос, качающий в бак воду из того самого водопровода, который только что переложили на новое место на улице, ни к чему не приводили: ведущая в бак труба не издавала ни звука.
Именно поэтому предложение соседа прислать знающего человека было встречено мной с энтузиазмом и надеждой. Потому что без воды в тропическом климате жить невозможно.
Оставалось только дождаться анонсированного специалиста. Ну и попутно ознакомиться с ситуацией, прочитав подвернувшуюся под руку книжку на злободневную для меня тему.
«История системы водоснабжения Янгона насчитывает более 150 лет, – сообщала книжка. – Начало ей было положено в 1842 году, когда по приказу короля Тайя Вайда было вырыто 30 открытых колодцев. Извлекаемая из них вода оказалась грязной, и к тому же ее было недостаточно для города. По этой причине началось создание системы водопровода, при которой вода подавалась бы по трубам. На фоне острой нехватки воды в 1877-78 годах был запущен первый трубопровод, вода по которому шла из озера Кандочжи.»
Я представил себе грязную, мутную и пахнущую тиной воду озера Кандочжи, и удивился, как такой водой можно было мыться. Впрочем, я неоднократно оказывался облитым водой из этого озера и до сих пор остался жив. На мьянманский новый год Тинджан именно вдоль улицы Кан Ейкта (Озерный проспект), которая фактически является дамбой, возведенной для поддержания уровня озера, устанавливают пандалы. Десятки тысяч людей проходят мимо них под струями воды. Бумажники и мобильные телефоны надежно упакованы в полиэтилен, и кроме них у прошедшего мимо пандалов человека не остается ничего сухого. Вода, бьющая под напором из шлангов, попадает в рот, в нос, в уши. Громкая музыка и радостные вопли празднующих Новый год янгонцев заглушают еще один звук, доносящийся с озера: там, за железной оградой, вовсю работают мощные насосы, подавая воду к многочисленным шлангам.
«В 1879 году, – продолжал я чтение, – для того, чтобы обеспечить водой 35 тысяч человек, начал работу трубопровод от Кандочжи диаметром 10 дюймов, который обслуживал в основном жителей районов Ботатхаунг и Пазундаунг, где нужда в воде была наиболее острой. В 1984 году система водоснабжения была дополнена созданием озера Инья (озера Виктория). Водоснабжение города в пределах от улицы Монтон до улицы Тейн Пхью осуществлялось через 27-дюймовый трубопровод. Затем оно было снова улучшено – путем создания технического водоема около Шведагона емкостью в миллион галлонов (4545 куб.м.) воды и насосной станции в Тамвэ, открытой около озера Кандочжи в 1894 году. Вода, забираемая из Кандочжи, шла на насосную станцию Пхо Сейн, и затем по 27-дюймовому трубопроводу закачивалась в водоем около Шведагона, откуда распределялась по западным кварталам между улицами Тейн Пхью и Лантит. Озера Кандочжи и Инья были основой водоснабжения Янгона на протяжении 25 лет, и только в 1904 году было создано новое водохранилище не севере от Янгона – Хлога, а впоследствии появились еще несколько. С этого момента роль двух озер в водоснабжении Янгона становится все менее и менее значимой.»
Зазвонил колокольчик у балконных перил. Кто-то стоял внизу и дергал за мою веревку с металлической прищепкой на конце – стандартный сигнал жителю дома, чтобы он вышел на балкон. Утром на эту прищепку по предварительным заказам цепляют газеты, свежие булочки и йогурт, а днем и вечером это сигнал от человека без мобильника о том, что он стоит внизу и ждет, когда ты к нему спустишься или, если дело происходит поздним вечером, спустишь ему на этой веревке ключ от подъезда.
Внизу махал рукой отрекомендованный соседом сантехник. Его потертая драная майка и перепачканная лоунджи говорили о том, что он готов к трудовым подвигам. Сам сантехник выглядел типичным бенгальцем с такой темной кожей, словно он специально поставил перед собой задачу не выделяться среди жителей Африки.
Через пару минут я уже был внизу и вручал ему фонарь. А потом он шустро полез в темное пространство под лестницей, где рядами стояли насосы, и находился люк, в водяную преисподнюю. Даже под лестницей уже было очень темно, и я подумал, что фонарь черному сантехнику в темноте люка нужен прежде всего чтобы не потерять там самого себя.
Бенгалец копошился в колодце и гулко бормотал что-то неразборчивое. Я вышел из подъезда на улицу и продолжил чтение увлекательной книжки.
«Рядом с Янгоном протекают полноводные реки, но их вода не может быть использована для снабжения города, – разъясняла книжка, – поэтому были построены длинные трубопроводы к расположенным севернее водохранилищам. Сегодня Департамент водоснабжении я канализации Городского комитета по развитию Янгона доставляет потребителям по сети из 200 трубопроводов не менее 160 мегагаллонов воды в день из четырех главных водоемов – Хлога, Джьобью, Пхуджи и Нгамоейк. К сожалению, большинство мощностей водопровода было введено в строй еще в колониальное время, и сегодня система водоснабжения фактически держится на опыте инженеров Департамента и на усилиях обычных водопроводчиков, знающих особенности системы водоснабжения на своих территориях».
В этот момент обычный водопроводчик где-то под землей прикладывал усилия, чтобы узнать особенности системы водоснабжения моего подъезда. А я вспомнил виденные мной когда-то огромные, выше человеческого роста, трубы, ведущие от водохранилища Хлога к Янгону. В Янгоне не бывает снега и заморозков, поэтому трубы не надо прятать под землю, и они фактически валяются на поверхности, повторяя все изгибы рельефа. На фоне безлесых просторов янгонщины этот трубопровод из огромных составных черных звеньев похож то ли на огромную гусеницу, то ли на гигантскую пневмопочту.
Сантехник вылез на поверхность, вышел на улицу, глубоко задумался и высказал свежую мысль: «Воды нет, потому что сгорел насос». Я несколько опешил и спросил, почему тогда воды нет и у соседа. Бенгалец даже не замешкался с ответом: «А у него тоже сгорел насос». Зато на вопрос, зачем надо было лезть в грязный люк, если насосы – вот они, под лестницей, стоят один рядом с другим, бенгалец не ответил вообще, всем своим видом давая понять: мало ли какие личные дела могут быть у нормального человека в водопроводном люке. Вместо этого он с деловым видом начал отсоединять от труб мой насос.
Чтобы решить проблему с насосом, пришлось идти в расположенный рядом мусульманский квартал района Пазундаунг. Вообще, все, что касается техники и слесарного дела, в Мьянме надо искать именно в мусульманских кварталах. Именно там, в закопченных и перемазанных машинным маслом мелких мастерских-сарайчиках на первых этажах домов, где навалены разнокалиберные металлические детали от гаек и болтов до длинных прутьев стальной арматуры, создается основа повседневной жизни Янгона. Здесь занимается своим делом уже не первое поколение слесарей, и мужская половина здешних семей с малолетства перемазана машинным маслом, работая на подхвате у отцов и старших братьев.
Мусульмане «держат» в Янгоне не только слесарный бизнес, но и развозку газовых баллонов, продажу слесарных и плотницких инструментов, а также сварочные работы. Когда – еще совсем недавно – улицы Янгона заполняли почти исключительно машины 40-летней давности, запчасти к которым уже давно нигде не выпускались, именно благодаря умению мастеров из мусульманских кварталов эти автомобили продолжали ездить. Иногда в старой машине «родных» деталей оставалось куда меньше, чем местных запчастей, виртуозно сделанных на коленке в ближайшей мастерской мусульманского квартала.
Сложно сказать, выжил ли бы Янгон, если бы в один прекрасный день все люди из мусульманских кварталов города встали и ушли жить в другое место. Поэтому если ты затеваешь в доме ремонт, то все, от электропроводки до раковины на кухне, тебе, скорее всего, будут делать местные мусульмане.
Хозяин мастерской был степенен и деловит. Белая круглая тюбетейка на голове странно диссонировала с окрашенной в рыжий цвет бородой – как лед и пламень. Вся одежда его носила следы выполняемой им работы, и я удивился, как ему удалось сохранить в первозданной чистоте белую тюбетейку и яркую бороду. Он осмотрел насос и без лишних слов начал снимать кожух. Мне поставили в тени старое пластмассовое кресло и принесли стакан прохладной воды. Делать было нечего, и я снова погрузился в чтение.
«Существующая система водоснабжения Янгона условно состоит из трех уровней, – продолжал я читать книгу. – Первый уровень – когда вода доставляется в общественные резервуары в жилых районах, откуда сами жители разбирают ее по домам для хозяйственных нужд, а также выполняют около этих резервуаров гигиенические процедуры. Второй уровень – когда вода доставляется в специальный технический резервуар, откуда она с помощью насосов по трубам распределяется по жилым помещениям. И третий уровень – когда вода системы водопровода напрямую доставляется по квартирам до пользователей. В целом уровень сервиса при обеспечении Янгона водой по данным на 2003 год составлял 37 % от требуемого. 9 окраинных районов города вообще не имеют водопровода.
Разделение на уровни зависит от многих факторов, главные из которых – месторасположение, давление воды и бесперебойность ее подачи. Только 8 из 33 районов города снабжаются водой круглосуточно, но есть и места, куда вода дается только 4–6 часов в сутки. Относительно хороший напор воды в районах Бахан, Хлайнг, Инсейн, Майангон, Тамвэ и Янкин. Там во многих домах обеспечивается третий уровень подачи воды. В других районах, таких как Ахлон, Ботатхаунг, Дагон, Добон, Камайют, Чауктада, Чиминдайн, Ламадо, Латта, Мингалатаунгньюнт, Северная Оккалапа, Пазундаунг, Южная Оккалапа и Тинганджьюнт, давление очень низкое. Стандартный минимальный уровень напора воды в странах Юго-Восточной Азии составляет 2 кг/см2. Везде в Янгоне напор ниже.
При откачке воды насосами потребителей в главной трубе водопровода создается отрицательное давление, в результате чего в нее через поврежденные места затекают поверхностные и грунтовые воды, отравленные химическими соединениями и продуктами жизнедеятельности. Согласно анализам, в воде и в технических резервуарах янгонского водопровода была обнаружена кишечная палочка E-coli.»
Собственно, все это я знал и без книжек. Еще когда я жил в кондоминимуме, по ночам в отукытое окно с улицы долетал шум от мощного насоса: он закачивал воду в большой бак на крыше. По такому же принципу в Янгоне живут многие многоквартирные дома из тех, где жильцы побогаче или поорганизованней. На крыше ставится бак, а внизу – большой насос. В ночное время, когда жители более благополучных районов наслаждаются сном, и в трубах оставшихся районов города гарантированно есть вода, охранник (если он есть) или старший по подъезду включает рубильник насоса и наполняет водой бак. А дальше – вода самотеком идет сверху по квартирам на радость жильцам. Большие баки для воды стоят на крышах или на специальных высоких мачтах многих частных домов в Янгоне. Кстати, днем в солнечную погоду эту воду не нужно греть: во второй половине дня она вполне горячая.
В домах, где жильцы менее организованы, каждая квартира обычно покупает насос, который устанавливается на первом этаже под лестницей. Как правило, выстроившиеся рядами насосы отгораживают решетчатой дверью, ключ от которой хранится у старшего по подъезду. А дальше – дело каждого, когда включать этот насос. Тем не менее, большинство включают свои насосы по ночам, когда напряжение не так сильно прыгает и в трубах есть вода. Если погулять глубокой ночью мимо многоквартирных домов на улицах центрального Янгона, то практически из всех подъездов будет слышно стрекотание насосов: это жильцы запасаются водой на день грядущий. В каждой квартире под потолком ванной или туалета есть большой металлический бак: от него идет вода во все краны в квартире. Но при этом каждый сам кузнец своего счастья, и каждый сам решает проблемы со своим насосом.
Интересно, что при перебоях в водоснабжении Городской комитет по развитию Янгона, то есть мэрия города, все равно требует, чтобы ему платили за воду в срок. Сотрудники мэрии регулярно снимают показания счетчиков, установленных на трубах около насосов. В назначенные дни около решетки, за которой стрекочут насосы, на специально приспособленном для этой цели гвозде появляется стопка счетов, отпечатанных на бумажках с дырчатыми полями. Сумма на таких счетах при свободном пользовании водой для семьи из 3–4 человек редко превышает 2 доллара. Хозяин квартиры ищет свою бумажку и идет ее оплачивать. Если она не оплачена в срок, вскоре на пороге возникнет сотрудник в синей форме мэрии и с улыбкой предъявит тебе неоплаченный счет. В этом случае тебе придется заплатить на тысячу кьят больше, потому что ты отвлек от дела занятого человека и заставил его карабкаться по лестнице. Янгонцы шутят, что они предпочли бы, если бы вместо чиновников к ним на уровень их квартир без помощи насосов поднималась вода.
«Перемотать насос будет стоить примерно столько же, сколько новый насос», – вернул меня к действительности хозяин слесарной мастерской и показал на парочку новых цветных насосов, стоящих на полке вдоль стены. На фоне закопченной и перепачканной машинным маслом мастерской с наваленными на полу кучами разнообразных грязных железяк они выглядели как золотой самородок в груде мусора. «Лучше купить новый насос», – откуда-то из-за моей спины поддакнул бенгалец. Солнце играло на боку нового красивого насоса, а старый выглядел потертым и грязным уродцем. Я подумал и согласился.
Этим же вечером насос был установлен. Мы попробовали его включить. Воды не было. «Это потому, что в водопроводе пока что воды нет. Сейчас все берут воду. Попробуй включить его рано утром», – дал последний на сегодня совет бенгалец и растворился в темноте.
Ни ночью, ни утром вода не появилась. Насос внизу пытался исправно стрекотать, но труба хранила гробовое молчание. Утром пришлось опять идти на поиски вчерашнего бенгальца и опять, отдав ему фонарь, ждать, когда он вынырнет из люка под лестницей. Бенгалец копошился там в своей водяной преисподней, а я продолжал чтение книжки.
«Водоочистные сооружения существуют только у одного из четырех водохранилищ – Джьобью, и только там есть мощности для коагуляции и отстаивания воды, – продолжала рассказ книжка. – Тем не менее, даже там коагулирование не производится из-за отсутствия необходимого реагента. Поэтому вода, которая поступает в Янгон, содержит много посторонних включений, оседающих в трубах и в технических резервуарах. Хуже всего ситуация с водохранилищем Хлога – оттуда в трубы в массовом порядке попадают плавучие растения. Из-за этих растений несколько лет назад трубопровод был забит, и было парализовано водоснабжение нескольких районов города. В дополнение ко всему дезинфекция воды из-за отсутствия необходимого бюджета осуществляется крайне нерегулярно. В целом система водоочистки и дезинфекции соответствует уровню конца XIX века.»
Бенгальца не было долго. Наконец, когда я решил его позвать, навстречу мне из кромешного мрака выплыла кровавая улыбка. Сам черный бенгалец в темноте не просматривался, зато его улыбка со стекающими по зубам красными, разбавленными бетелем слюнями, существовала во мраке сама по себе. Бедная Алиса несомненно сошла бы с ума, если бы растворяющийся в пространстве Чеширский кот напоследок продемонстрировал бы ей нечто подобное.
«Мы будем менять трубу!», – сообщила кровавая бенгальская улыбка, и из темноты показался отрезанный кусок грязно-синего пластмассового трубопровода, ведущего к насосу. В срезе трубы ясно был виден застрявший там камень, который к тому же был надежно заблокирован набившейся вокруг него глиной.
Пока бенгалец возился в люке с трубами, я дочитывал книгу про янгонский водопровод. Тем более, что я, наконец, добрался до менее пессимистических страниц.
«Городской комитет по развитию Янгона объявил, что в 2013 году ситуация с водоснабжением станет ощутимо лучше, – успокаивала книжка тех, кто осилил все описанные в ней ужасы и добрался до финала. – Будут расширены возможности водохранилища Нгамоейк, в результате уровень водоснабжения Янгона увеличится с нынешних 160 миллионов галлонов в сутки до 205 миллионов. Наибольший положительный эффект от этого ощутят жители районов Мингаладон, Северный Дагон, Восточный Дагон, Южная Оккалапа, Тамвэ, Тинганджьюнт и Хлайнгтайя. В других районах снабжение водой также станет более регулярным.
В конце 2013 года Японское агентство международного сотрудничества (JICA) должно закончить разработку мастер-плана Янгона, ставящего цель превратить его в современный мегаполис мирового уровня. Большой раздел мастер-плана будет посвящен «переформатированию» системы водоснабжения. Ожидается, что международные финансовые организации выделят на эти цели, обозначенные в мастер-плане, необходимые кредитные ресурсы.
Пока же доля расходов на обеспечение города водой составляет 17 % бюджета Янгона. По оценкам, это всего лишь 65 % от средств, требуемых для поддержки янгонского водопровода в рабочем состоянии.»
Вечером я снова столкнулся с соседом.
– Есть у тебя вода? – спросил он.
– Да, после того, как мы поставили новую трубу, вода появилась, – ответил я.
– А зачем ты купил новый насос? – вдруг полюбопытствовал сосед.
Я не нашел, что ему ответить.
У меня зазвонил телефон…
У меня зазвонил телефон. На том конце провода был не слон, а вполне себе мьянманец. Его интересовал вопрос, где Ко Тин, и почему не Ко Тин, а кто-то другой берет трубку.
– Неправильный номер, – сказал я и отключился.
Секунд через пятнадцать звонок раздался снова. И опять моему собеседнику нужен был Ко Тин.
– Неправильный номер, – сказал я ему и продиктовал мои цифры. – Ко Тина здесь нет.
– О-о, – ответил мой собеседник и разъединился, но, как оказалось, не навсегда. Через несколько секунд телефон зазвонил опять. И опять моему собеседнику нужен был злосчастный Ко Тин.
Так продолжалось еще раза три. В конце концов я стал просто брать трубку, отключать микрофон и слушать, как на другом конце провода тревожным голосом говорят «алло». Вообще «алло» в мьянманском исполнении всегда звучит таким мрачно-алармистским тоном, что поначалу я пугался – а вдруг мне хотят сообщить какую-нибудь плохую новость.
Трубка продолжала аллокать на разные лады. Я сидел и гордился от мысли, что неизвестный собеседник не только дает для меня бесплатный концерт, но и делает все это за собственные деньги.
Я не знаю, что заставляет мьянманцев играть в эти игры. Может, у них есть какое-то общество телефонных мазохистов, которые названивают на один и тот же телефон единственно с целью довести собеседника до белого каления, а потом упоенно слушать обращенные к ним вдохновенные ругань и проклятья. А возможно, в них живет детская наивная уверенность в том, что все в конце концов будет хорошо, и на сто первый раз Ко Тин вдруг появится по этому номеру. Существует же вероятность, что если в номере неправильно записана всего одна цифра, то в нужную сторону может ошибиться и техника.
Факт остается фактом: по сравнению, например, с Россией, число неправильных звонков в Мьянме зашкаливает. Причина этого прежде всего в том, что большинство населения страны до сих пор набирает цифры на клавишах стационарных телефонов пальцами, глядя в помятые, вынутые неизвестно откуда полустершиеся бумажки и блокнотики из оберточной бумаги. Иногда все это происходит при тусклом освещении и при прочих мешающих процессу факторах. В результате незнакомый мне Ко Тин так и не узнает, что кто-то ему звонил. Зато я буду назойливо проинформирован о факте его существования в этом мире.
Впрочем, помимо человеческого фактора есть и другая причина телефонных ошибок. В пятимиллионном Янгоне стационарные телефоны до сих пор шестизначные; недавно, правда, появились наконец семизначные номера телефонов, начинающиеся на «двойку» и устанавливаемые в районе Санчаунг. Зато в придачу к таким номерам существует целая куча коммутаторов с «экстеншынами». Даже в крупных солидных офисных центрах в богатых офисах прямая телефонная линия имеется далеко не у всех. То же самое верно и для жильцов крупных жилых кондоминиумов. Большинство офисных и квартирных телефонов в Янгоне – коммутаторные. Причем в случае с офисными телефонами, это не внутренний коммутатор фирмы, а подстанция всего офисного центра. Хозяева же такого офисного центра обычно покупают самый примитивный китайский коммутатор на конной тяге и самые дешевые провода. Как результат – свист и треск в трубке, обрывки чужих разговоров плюс постоянные сбои при наборе номера. Иногда, чтобы дозвониться до пресловутого Ко Тина, бывает необходимо сделать несколько попыток.
Впрочем, есть в телефонной связи Мьянмы и положительные стороны. Например, вся страна – это единая тарифная зона. То есть звонок внутри Янгона обходится ровно во столько же, сколько и звонок из Янгона в Мандалай. Кроме того, из-за неповоротливости государственного провайдера МПТ оказание услуг связи на местах во многом зависит от частной инициативы, а это значит, что такие услуги максимально приближены к потребителям.
Если говорить о внутренних кодах, то Мьянма условно разбита на семь территорий. Внутренний код территории состоит из двух цифр, первая из которых – ноль. Международный код этой территории +95, затем идет вторая цифра внутреннего кода: ноль в этом случае не набирается. Внутренний код Янгона – 01, а если звонить из-за границы – +951. Если в населенном пункте пятизначные номера, код состоит из трех цифр, если четырехзначные – то из четырех. Подход, в общем, такой же, как и в России.
Интересно, что коды территорий не совпадают с географическими границами национальных штатов и провинций, точно так же как сфера ответственности янгонских телефонных станций не совпадает с границами тауншипов. Но в целом можно с известной долей условности сделать вывод, в какой части Мьянмы расположен телефон, код которого вы знаете:
01 – телефон расположен в Янгоне или его окрестностях;
02 – телефон расположен в Мандалае или в его окрестностях;
04 – дельта реки Иравади и западное побережье Мьянмы;
05 – самая южная линия побережья Мьянмы – там, где мьянманская территория идет узкой полосой и граничит с Таиландом;
06 – центральная часть Мьянмы; отдельно 067 – код столицы страны Нейпьидо: номера в столице, как это легко понять, пятизначные);
07 – север Мьянмы;
08 – восток и северо-восток Мьянмы;
09 – номера мобильных телефонов по всей Мьянме. Мобильная связь – отдельная тема для разговора. Мьянманские мобильные номера могут иметь после кода как 7, так и, например, 9 или 10 знаков. В Мьянме три стандарта – GSM, CDMA и WCDMA;
00 – выход на международную связь.
Внимательный читатель без труда обнаружит отсутствие кода 03. И правильно сделает, потому что этот код на самом деле тоже есть. Принадлежит он мьянманским вооруженным силам, у которых есть своя инфраструктура связи, начиная от вышек с оборудованием и коммутаторами и заканчивая собственной номерной емкостью. Телефоны с этим кодом могут быть расположены в любой точке Мьянмы, но обязательно на закрытой территории, например, в гарнизоне или в военной академии. У некоторых высших армейских чинов телефоны, начинающиеся на 03, могут стоять дома. Тем не менее, большинство этих телефонов открыты для звонков извне, с «гражданских» номеров. Сразу скажу, что это не спецсвязь (она существует отдельно), но и не вполне обычная телефонная сеть.
Еще одна характерная черта мьянманской телефонии – это отсутствие таксофонов. Их роль играют фирменные квадратные будочки МПТ, в которых звонки и их оплата осуществляются с помощью специально обученных людей в ручном режиме.
Будочка состоит из двух равных по размеру отсеков – открытого и закрытого. Открытый – для граждан, желающих воспользоваться услугами связи. Зайти в него можно с обеих сторон будочки. Закрытая часть – как бы офис. Между закрытой и открытой частью во внутренней стене по центру будочки имеется окошко с узким прилавком, на котором стоят 2–4 телефона. Будочки эти обычно темно-синего цвета, в последнее время на них появилось реклама, а сверху они несут на себе эмблему МПТ – белый круг, разделенный из центра на три равных сектора.
Задача сотрудника МПТ – сидеть с секундомером и засекать им длительность разговора. Время звонка и его продолжительность сотрудник записывает в специальную тетрадь или амбарную книгу, чтобы иметь свою бухгалтерию, если возникнут вопросы. Плата за соединение сегодня – 100 кьят, начиная со второй минуты – по 50 кьят. Вечером сотрудник МПТ отключает телефоны и уносит их с собой. Будочка с закрытыми на сучок или подпертыми деревяшкой дверями остается на месте. Чтобы особо находчивые граждане не использовали «офисную» часть бесхозной будочки в качестве отхожего места, сотрудники МПТ применяют нехитрый прием: оборудуют в уголке у потолка полочку, над которой приклеивают изображение Будды и ставят чашечку с чистой водой. Мьянманцы утверждают, что даже мусульмане редко решаются осквернять места, где находятся формально чужие для них буддистские символы.
Такие будочки расположены на всех центральных улицах Янгона, а также в местах скопления людей, например, на автовокзалах. Иногда это не будочка, а просто жестяной навес, укрепленный на двух трубах и снабженный полочкой на уровне пояса. Меня всегда поражало, что в ночное время, когда сотрудник МПТ с аппаратами уходит с рабочего места, никто не приходит со своим телефоном, не подключается к линии и не проводит время в долгих и увлекательных светских беседах, не хамит и не сообщает о заложенных бомбах, а также не звонит на разные телефонные номера; благо прямые телефоны большинства руководителей страны вплоть до министров есть во всех телефонных книгах. Хотя, возможно, объяснение этому простое: где-то на станции наверняка есть заветный выключатель, который после ухода сотрудника обесточивает линию.
Но такие будочки – принадлежность центральных улиц и оживленных перекрестков Янгона. В окраинных тауншипах и в маленьких городах функции предоставления населению услуг связи берут на себя предприимчивые местные граждане.
Больше всех, конечно, повезло тем, у кого есть стационарный телефон (по-мьянмански это звучит как «телефон на веревке»), а дом находится рядом с оживленным местом, например, с автобусной остановкой. Хозяева телефона ставят на улице стол, протягивают до него телефонный провод, подключают аппарат и усаживаются рядом с секундомером в руках. Кстати, многие из них приносят с собой еще и пластмассовый стул для посетителя: сидящий гражданин склонен к более длительным переговорам, чем стоящий. Здесь тариф немного другой: минута – и первая, и последующие – стоит уже 100 кьят.
Еще несколько лет назад, когда мобильные телефоны были редкостью, потому что симка стоила сначала 2500, а потом 1500 долларов, и даже при этом давалась далеко не каждому, выставленные на улицу проводные телефоны были основным средством коммуникации жителей городского квартала, а для их хозяев – довольно прибыльным бизнесом. Доходы оказывались настолько приличными, что через некоторое время владелец телефона покупал вожделенную симку, и к ней – новый аппарат для CDMA-800; например, широко распространены китайские аппараты ZTE, которые очень похожи на настольные телефоны – квадратные и с трубкой на проводе. Этот телефон позволял не только увеличить объемы предоставляемых услуг, но и значительно расширить ассортимент.
Жильцы окрестных домов вполне могли теперь заказать аппарат на дом и позвонить оттуда. Или живущий в другом городе родственник местных жителей звонил на этот телефон и договаривался, что через полчаса он перезвонит опять, а за это время телефон отнесут куда надо. Самое интересное, что стоимость минуты, как правило, от этого не увеличивалась, поскольку люди из дома говорили дольше, чем сидя на улице рядом со столиком с телефонами под дождем и палящим солнцем.
Дальше – больше. Многие из тех, кто вложился в свое время в сим-карты для своего бизнеса уличных телефонов, обычно впоследствии вкладывали деньги отнюдь не в торговлю солью, а открывали Интернет-кафе. И вот уже для пользователей уличных телефонов появилась новая услуга – звонок за рубеж по IP-телефонии. Учитывая реалии Мьянмы, где каждый 30-й житель страны работает за рубежом, можно себе представить ее востребованность. С уличного телефона, принесенного домой к клиенту, хозяин звонил в свое Интернет-кафе, и там телефонную линию подключали к каналу IP-телефонии. Главным для хозяев Интернет-кафе было иметь аккаунт с деньгами на счету. Наибольшей популярностью, кстати, пользовался отнюдь не Скайп, поскольку для мьяманского неторопливого Интернета он подходил плохо, а сингапурская приспособа «Пфинго», которая к тому же была и дешевле. Звонки по IP-телефонии должны были совершаться за границу именно из Мьянмы, потому что звонки по интернету в Мьянму обычно почти в 10 раз дороже. После звонка администратор Интернет-кафе обычно перезванивал уличному телефонисту и говорил, сколько надо заплатить за звонок. В этом случае главное, что требовалось для обеспечения связи, чтобы находящийся за границей друг телефониста периодически пополнял баланс аккаунта в «Пфинго» сингапурскими долларами; за это телефонист отдавал его семье здесь, в Мьянме, эквивалентную сумму в кьятах.
Сегодня мобильные телефоны имеют лишь 10–15 процентов мьянманцев, поэтому понятно, что услуги уличной телефонии до сих пор пользуются спросом, и наплыв посетителей к людям с секундомерами хотя и уменьшился, но не иссяк окончательно. Поэтому хозяева небольших уличных магазинчиков на первых этажах домов, у которых есть телефон, не торопятся убирать картинки с изображением телефонного аппарата на входе: эта дополнительная опция до сих пор востребована и приносит доход.
Наличие настольных телефонов с симками привело еще и к тому, что многие компании начали покупать такие телефоны и симки к ним и ставить их в офисах. Как результат, сегодня на многих рекламных объявлениях янгонских компаний указаны именно мобильные телефоны с кодом 09. При этом все понимают, что этот телефон стационарно стоит на столе в офисе фирмы…
… И опять у меня зазвонил телефон. Трубка снова спросила Ко Тина.
– Ко Тина здесь уже нет. Он ушел и больше не вернется, – сообщил я.
– О-о, – сказала трубка.
После этого звонки прекратились.
Жизнь и смерть Пенелопы Крусовой
«Если ты живешь в тропиках, то должен привыкнуть к тому, что по тебе постоянно кто-то ползает, и твоя жизнь все время находится под прицелом нескольких пар внимательных глаз». Эту фразу, вычитанную в одной из книг, можно по-настоящему оценить только тогда, когда перестанешь смотреть на свою комнату глазами европейца и начнешь ее воспринимать примерно как джунгли – сложный симбиоз живых существ, где человек – не главный обитатель. И неважно, живешь ли ты в дорогом кондоминиуме или в дешевой квартире на окраине Янгона: эта истина актуальна везде.
А уж если у вас в квартире завелась крыса, то, переворачивая в ее поисках диваны и отодвигая шкафы, поневоле изучаешь всю фауну собственного места обитания.
Итак, крыса была молодая, но умная. Не очень большая, поскольку большие жирные крысы, подлинные хозяева мьянманских ночных улиц, вряд ли забрались бы так высоко, молодая, темно-серая, с гладкой красивой шерстью, с длинным хвостом и почти белым брюшком. Видимо, она пришла через окно: я не раз был свидетелем того, как крысы быстро карабкаются по отвесным оштукатуренным стенам зданий и ловко перескакивают с трубы на трубу на уровне восьмого этажа. Интересно, что дорогие кондо с их карнизиками, архитектурными украшениями и балконами для цветов под окнами гораздо более удобны для крыс, чем муниципальные дома с их голыми отвесными стенами без архитектурных излишеств. Многие окна открыты, и крысы заходят в дома как хозяева. Они прогрызают дыры в железной проволоке противомоскитных сеток и первым делом бегут к мусорным ведрам. А уже потом решают, стоит ли тут поселиться.
Мьянманские дома строятся просто: возводится конструкция из несущих балок, а потом кладутся перекрытия. В дорогих кондо считается, что выпирающие балки на потолке – это некрасиво. Поэтому хозяева квартир, делая ремонт, всячески стараются эти балки закрыть, придав комнате вид правильного куба без изысков. Для этого они делают навесные потолки – идеальное место для того, чтобы там селились и чувствовали себя в безопасности разнообразные живые существа. В обычных янгонских квартирах хозяева такими изысками не заморачиваются, поэтому там для крыс меньше возможностей найти комфортабельную жилплощадь. Кроме того, в дорогих кондоминиумах крыс больше еще и потому, что жители там по определению не голодают и едят много мяса и рыбы. А значит, мусорная корзина всегда полна лакомств.
Что делать жильцам квартир, у которых на подвесном потолке решила обосноваться крыса? Собственно, сделать ничего нельзя. Если положить ей отраву – она там сдохнет и будет вонять. А разбирать потолок – дорогое удовольствие. Если поставить мышеловку – крыса в нее не пойдет: как и всякое умное существо, она обходит стороной всякие непонятные металлические конструкции, даже если там лежит лакомство. Точно так же крыса относится и к специальному клею. На этикетке банки бойко расписываются уникальные свойства этого липкого вещества, причем особо отмечается, что попавшая в западню крыса долго будет издавать тревожный визг, который заставит ее сородичей убраться подальше от опасного места. В качестве иллюстрации там же изображена улыбающаяся крыса, от задранного носа которой, как от антенны, кругами расходятся волны – типа рекламы блютуса.
Остается одно: создавать крысе невыносимые условия. Например, колотить в навесной пололок шваброй, чтобы она наверху подскакивала на месте. Или купить звуковой отпугиватель, который в Мьянме на крыс давно не действует: они к нему привыкли точно так же, как люди, живущие возле большой железнодорожной станции, не обращают внимания на шум поездов и выкрики из громкоговорителей на столбах. Впрочем, отваживать крысу, если она облюбовала вашу квартиру, – занятие бесперспективное, даже если вы будете оставлять мусорное ведро но ночь пустым.
Когда человек понимает это, он начинает относиться к крысе как к члену семьи. Это – первый признак того, что он признает свое поражение. Поселившаяся у меня крыса после безуспешных попыток поймать ее с помощью мышеловки и клея, получила имя – Пенелопа Крусова. Для мьянманцев нет разницы между русскими буквами «б» и «в», поэтому если мьянманец пишет вам по-русски в чате «я завыл», не надо рисовать жуткие картины и все понимать буквально. Точно так же для него отсутствует разница между буквами «ы» и «у». А особенности мьянманского языка заставляют их слово «крыса» произносить исключительно как «круса». Пенелопа Крусова возникла именно на этой лингвистической основе. Ну и плюс, конечно, отсылка к имени испанской кинозвезды, на которую (да простят меня ее поклонники) эта крыса поразительным образом смахивала.
Постепенно Пенелопа Крусова зажила своей мифологизированной жизнью, все больше отделяясь от конкретной крысы, живущей за стенкой. По ночам она приходила к моему компьютеру, который оставался включенным, потому что ночь – идеальное время для загрузки торрентов, и чатилась со своими собратьями. А попутно участвовала в концертах художественной самодеятельности, издавая художественный свист. Кто спал в южных городах с открытыми окнами, знает, насколько ночная какофония городской жизни наполнена крысиными взвизгиваниями. Когда ее застигали на кухне, она демонстрировала чудеса цирковой акробатики, ловко карабкаясь по гладкой алюминиевой оконной раме на потолок или прыгая со стола на стул. Человек даже с самой быстрой реакцией не мог бы уследить за финтами этого существа: Пенелопа Крусова на самом деле носилась как молния, исчезая с глаз и тут же материализуясь совсем в другом конце кухни.
Буддизм учит людей быть оптимистами. Поэтому даже появление Пенелопы Крусовой надо было рассматривать как не очень большое зло. По большому счету, Пенелопа не собиралась огрызаться и убегала, если видела людей. Бывают в квартире существа куда мельче, но куда мерзопакостней.
Например, мьянманские термиты («ча»): эта напасть сродни пожару, уничтожающему все на своем пути и мгновенно превращающему хорошие вещи в труху. Если в квартире завелись ча, бесполезно пытаться их отравить, потому что они без проблем переживут любую химическую атаку, отсидевшись в прогрызенных ими в дереве глубоких норах. А когда процесс зашел слишком далеко, нужно просто смириться с тем, что тебе придется вывезти в чистое поле из квартиры все деревянное, включая паркет на полу, и там все это торжественно сжечь.
Другая квартирная напасть – это тараканы. В отличие от российских собратьев, которые тут тоже имеются, но их мало, мьянманские тараканы – большие, величиной с палец. И, что особенно неприятно, они умеют летать. Дома в мьянманских городах обычно строятся впритык друг к другу, окно в окно, и тараканы даже особо не утруждают себя, чтобы очутиться в другой квартире. Присмотревшись к мьянманским тараканам, замечаешь, что то это – на удивление красивые насекомые, даже не без изящества. И если абстрагироваться от понимания того, что они переносят грязь и заразу, их вполне можно полюбить. Впрочем, вся любовь обычно заканчивается в тот момент, когда в ночной темноте на тебя пикирует и с увлечением начинает по тебе ползать это милое насекомое. Тут уж даже у буддистского монаха, которому обычная человеческая привычка хлопать на себе комаров кажется святотатством, возникнет жуткое желание прибить нахала насмерть.
Лично для меня с этими тараканами связано совсем не «квартирное» воспоминание. Как-то, когда я гулял по городу, вдруг начался дождь. Спасение от дождя было одно – крытая автобусная остановка с лавкой. Дождь оказался настоящим тропическим ливнем: вода начала заливать все вокруг, затекая под остановку. И в этот момент из всех щелей в асфальте начали ползти тараканы. Они лезли толпами из всех щелей заливаемого водой асфальта, пытаясь найти какое-то сухое возвышение. Первыми начали орать мьянманцы, сидевшие на лавке: кишащая толпа тараканов полезла вверх по ножкам, абсолютно скрыв их, а потом – по сидящим людям. Но даже те, кто стоял, вынуждены были постоянно танцевать и подпрыгивать: тараканы огромными толпами устремлялись к их ногам и пытались карабкаться по ним вверх. Некоторые взлетали и садились людям на плечи и на голову. После странных танцев людей на остановке весь асфальт был покрыт мерзкой скользкой коркой из давленых тараканов, которую постепенно смывали потоки воды. Это ощущение ловушки – сильный ливень снаружи и полчища ползущих по людям тараканов под крышей – я, наверное, буду помнить еще долго. А еще – понимание того, что человек на Земле жив до сих пор только потому, что какие-нибудь мелкие твари типа тараканов просто еще не расплодились как следует.
На фоне всего этого постоянно бегающие по любой мьянманской квартире зелено-серые безобидные лупоглазые ящерки (по-бирмански они называются «эйн-мьяун», что можно перевести как «домашние прилипалы») кажутся более чем дружелюбными существами. Они молча смотрят на тебя с потолка, когда ты сидишь за компьютером, или, расположившись возле горящей лампы, с увлечением охотятся на летящих к ней мошек и комаров. Иногда, правда, они способны внезапно и громко застрекотать где-то над ухом, но это и есть самое серьезное беспокойство, которое они в состоянии принести людям.
Примечательно, что ни одно из этих живых существ человек не наделяет способностью мыслить. А значит, априори не считает равным себе. Дав крысе имя, – Пенелопа Крусова – ты тем самым признаешь, что это такое же живое существо, как и ты, наделенное разумом, способное мыслить и чувствовать. Если у мьянманца спросить, кто умнее – собака, крыса или корова, мьянманец почти стопроцентно выберет крысу.
Именно поэтому дальнейшая охота на Пенелопу Крусову строилась совсем по другому принципу: не от идеи, что она дура, а от понимания того, что любое умное существо тоже делает ошибки, особенно когда спешит. Если честно, лучше бы она жила где-нибудь подальше, не в моей квартире. Потому что наблюдать, как она вскакивает на кухонный стол и лазает между тарелками, из которых ты потом ешь, малоприятное занятие. Это, собственно, и определило окончательно мое отношение к этой в принципе симпатичной мне крысе. Она может быть симпатичной до какой угодно степени, но не за счет угрозы человеческому здоровью. А о том, что именно из-за крыс часто начинались эпидемии, известно любому школьнику.
В стратегии охоты на Пенелопу был выбран безошибочный вариант: сделать пути ее выхода в свет максимально извилистыми, установив на них мышеловки и положив листы с клеем. А чтобы крыса была решительнее, за пределами этого лабиринта оставить для нее суперприз – то, что крысы особенно любят. А любят мьянманские крысы все тухлое, особенно уважают сушеную рыбу с резким запахом. Поэтому заманивать их свежим куском мяса – дело бесполезное. Предполагалось, что крыса, бросившаяся наутек, не сможет в быстром темпе обогнуть все лабиринты из клея и мышеловок, и обязательно во что-то вляпается.
Сегодня утром все случилось именно так. Удирая в свое укрытие при виде зашедшего на кухню человека, Пенелопа получила по башке мышеловкой. Мьянманские мышеловки вполне могут быть использованы против медведя, поэтому я уверен, что крыса вообще не мучилась. Вместе с мышеловкой она была выкинута на улицу, оставив при этом в душе ощущение какой-то пустоты. Все-таки за то время, пока Пенелопа Крусова хозяйничала на кухне, она сумела стать неотъемлемым элементом моего мьянманского пейзажа, без которого он выглядит уже не таким ярким.