Прошло несколько тревожных недель. Боровик и сыроежка понемногу поправлялись и окрепли настолько, что могли, уже подняться с постели. Телесные раны заживали, но тем сильнее болели и кровоточили раны душевные, нанесенные крушением всех их надежд. Бывают в жизни такие дни, в которые она кажется постылой и невыносимой, — и именно такие дни переживали теперь оба выздоравливающие. Их взлелеянные мечты были разбиты, их заветные желания были безжалостно растоптаны, их веселье и счастье утонули в бездонной яме злобы и ограниченности, грибов. Для чего же выздоравливать, для чего жить, для чего слоняться по свету без цели и надежд?..

Особенно мучили несчастных докучливые мысли: какова судьба лекарств? Неужели гнилые неуки отыскали и уничтожили их? Страшно было представить себе это, но мысли донимали, как назойливые мухи. Неужели все пропало и грибы во веки веков отданы червякам на съедение?.. Неужели торжествуют победу на Тихой червивые, выжившие из ума деды со своей гнилой традицией: так жили наши отцы и деды от сотворения мира?..

Такие мысли мучили их больше незаживших ран, сверлили сердце и мозг, отбивали охоту жить. Часто хотелось им, зажмурив глаза навсегда, ринутся в черное беспамятство, часто хотелось бежать обратно на Тихую, грызть зубами врагов и силой тащить в счастливое будущее своих собратьев. Но оба были еще настолько слабы, что не могли двинуться с места, а сознание своего бессилия повергало их еще глубже в пучину отчаянья.

А тут еще начались первые осенние дожди. Небо затянулось серыми тучами и несколько дней с него лило и лило беспрерывно. Казалось, никогда уж не прорваться солнцу сквозь плотную пелену черных, низко нависших туч. Боровик с сыроежкой тоскливо смотрели на заплаканные окна и теряли последние надежды.

Один только Жук, будучи прирожденным оптимистом, постоянно утешал отчаявшихся друзей:

— Не печальтесь, не вешайте носы, ничего еще не пропало. Вы только выздоравливайте, это сейчас самое главное. Хандрить не о чем, я уверен, что дела на Тихой не так уж плохи. Вот увидите, пойдет тепленький дождик, молодые грибки так и подымутся, — а вы ж сами сказали, что успели-таки за те дни дать лекарство сотне-двум надежной молодежи. И вы думаете, что здоровые потерпят гнилье возле себя? Да никогда в жизни! Так что выше голову, приятели! Счастье, что я наткнулся на вас вовремя, а то кто его знает, что было-бы.

— Тоже мне счастье! — горько улыбнулся боровик. — Я вот иногда и сам думаю, что счастье, но сразу же убеждаюсь в обратном. Нет, не могу я быть счастливым, если несчастливы мои братья, если они гибнут в…

— А вы подождите! — перебил Жук Шапочника. — В жизни всяко бывает: нынче слезы, а завтра, глядишь, веселье… Как с погодой: сегодня дождь, а завтра — солнышко сияет.

— Ну, а лекарства? — горевала сыроежка. — Что если они уничтожат их от злости?

— И это не беда, — имел на все ответ Усатый. — Будете здоровы вы, будут здоровы те, которым вы дали лекарство, остальные убедятся, на них глядя, в правоте вашей, и, не сомневайтесь, найдутся сотни охотников, которые побегут на край света за новыми лекарствами. Самое трудное всегда — начало, а оно уже положено, сами знаете.

— А если всех здоровых уничтожат гниляки окаянные? — боялся боровик. — В них же столько злости, что всего можно ожидать.

— Ну, всех не уничтожат, пороху не хватит, — возразил Жук. — Друзей у вас, сами говорили, было немало, и среди молодежи, и среди зрелых грибов. Я даже предполагаю обратное, что здоровые гниляков прикончат, чтобы даже их запаха не было.

Как-то легче становилось на душе от непоколебимого оптимизма Усатого. Из всякого положения он находил выход, все видел только в светлых тонах. Для каждого находил доброе слово и совет. — «Золото — не Жук, — думали боровик с сыроежкой.

И Жук таки оказался прав.

Следующий день начался утром, сияющим, как улыбка. Радостно светило с неба солнце, игриво шелестел желтеющими листьями лес. В подсохшей траве деловито засуетились букашки, шумно рассаживались по кустам воробьиные стаи. А высоко-высоко в синеве печально курлыкали отлетающие журавли-эмигранты. Тяжело покидать родной край позолоченный.

Воспользовавшись хорошей погодой, запасливая Жучиха побежала в лес пособирать кое-чего на зиму. А Жук вывел своих подопечных на крылечко погреться, на солнышке и развлекал их своими добродушными шутками.

Вдруг видят — мчится из лесу Жучиха. Летит, словно кто-то за нею гонится, и кричит еще издалека, как ребенок:

— Вести с Тихой поляны! Вести с Тихой поляны!

— Ну-у!? — вскочили разом все трое на крылечке. — С Тихой поляны?

— Чтоб я так здорова была! — задыхалась Жучиха. — Ох, как я бежала…

— Выпей воды, ведь еле дышишь, — метнулся Жук за кружкой в дом.

Жучиха с жадностью выпила воду, отдышалась немного и начала рассказывать по-женски, подробно:

— Ну, слушайте! Собираю я сухую малину под бором, когда смотрю — плетется целая вереница букашек и козявок с детишками, да со всяким скарбом на плечах. Ну, совсем как переселенцы весною, когда реки разливаются. Погорельцы, что ли, думаю про себя, — что еще за диво? Ведь не птицы это, чтоб переселяться, когда зима на носу! Заинтересовали меня, знаете ли, эти путешественники. Уселись они в кружок полдничать, я и подошла к старой Букашке с детворою:

«Добрый день!» — говорю.

«Добрый день!»

«И куда это вы, — спрашиваю, — направляетесь, тетя?»

«Ах… и не спрашивайте! — отвечает. — Такая беда на нас свалилась, что пришлось из своего дома бежать, когда зима вот-вот нагрянет. Да еще из такого места, милушка, где нам разве только птичьего молока не хватало».

«Ха! Откуда-ж вы?» — спрашиваю.

«Да с Тихой поляны, сестричка… Из того, — говорит, — содома нынешнего, может, слыхивали»…

«Ничего я, тетушка, не слыхала, — говорю я удивленно. — Да что ж там такое происходит?»

«И сказать-то страшно, голубушка! — махнула рукой. — Такое творится, что горе да и только».

И начала мне рассказывать все, утирая слезы: — «На Тихой поляне я всю жизнь прожила, а такого не видала, Жучишенька… Было там тихо, спокойно — живи себе да радуйся. Вдруг несколько недель тому назад что-то с грибами случилось, кто их знает… Ну, обезумели все не иначе! Раскололись, слышите, на два лагеря, да и бьются меж собою. Каждый день у них споры да раздоры, драки, шум невероятный. А позавчера ошалели окончательно. Учинили, окаянные, такой бой, что трое деток моих растоптали в свалке. Вижу я, — пришла беда, их спорам конца-краю не видно, ну и говорю соседкам: бежим букашки-милушки из этого содома, пока нас тут всех грибы сумасшедшие не растоптали. Пособирали мы наскоро барахлишко, да айда с поляны! Вот и шатаемся сейчас, Жучишенька, как бездомные. Иду вот и не знаю, где с детками голову приклонить в чужом краю?..»

— Так-то рассказывала Букашка. Ну дальше я уже не слушала об ее горе, а помчалась домой, — закончила Жучиха. — Так хотелось рассказать вам все поскорее, что на бегу палец себе расшибла о корягу.

Жук на радостях расцеловал крепко свою хозяйку.

— Ну, умница! Три мешка тебе ягод сладких за такие новости!

— Ну, друзья? — зашевелил он бодро усами перед боровиком и сыроежкой. Не сказал я вам, что рано еще голову пеплом посыпать?.. Не говорил, что не пропадет дело на Тихой?

— Ах!.. — не могли они придти в себя от волнения. — Все это так неожиданно, что поверить трудно!

После Жучихиного рассказа Шапочник с Рябенькой воспряли духом. Неведомо откуда появились силы, и друзья немедленно же решили идти на Тихую. Но Жук и слышать не хотел об этом. «Окрепнете сначала как следует. Нигде ничего не горит и на головы не льется, и совершенно незачем сломя голову лететь. Вот через несколько дней наберетесь сил, тогда и пойдем вместе. Было бы только здоровье, а все остальное будет хорошо…» И хочешь-не-хочешь, пришлось обоим покориться Жуковой воле.

Произошло все это в четверг, а в субботу под вечер перед домом Жука остановились два запыленных гриба. Боровик с сыроежкой ужинали в доме, когда со двора послышалось:

«Добрый вечер!»

«Дай боже здоровья!»

«Не здесь ли живет Жук Усатый?»

«Я самый, а что?»

«Мы слыхали, что у вас находятся боровик Шапочник и сыроежка Рябенькая…»

«А вы откуда знаете?»

«В лесу сказали… Так они у вас?»

Боровик с сыроежкой выскочили во двор как ошпаренные.

— Братец! Сестрица!.. — вскричали пришедшие, увидев их. — А мы вас целую неделю ищем по лесу.

— Дружище Опенок! — ахнули радостно Шапочник с Рябенькой.

Объятьям и поцелуям не было конца. Гости вошли в дом и сразу же начали рассказывать обо всем случившемся на Тихой поляне после возмутительного их оттуда изгнания. А удалось оно гнилякам только потому, что Рыжик Щербатый с червивыми своими однодумцами спровоцировал тупоумных стариков, а со сторонниками боровика и сыроежки расправился беспощадно и неожиданно. Но после этого все наиболее здоровые и молодые грибы резко отвернулись от гнилой компании, и начались тогда ежедневные споры и драки на Тихой поляне. Тем временем подросла оздоровленная молодежь, доказав своим здоровьем большинству заблуждавшихся правоту вашего дела. Никто уже не хотел, да и не мог зерить червивому старичью. А несколько дней тому назад на Тихой произошло восстание: здоровые грибы, применив силу, изолировали от общества представлявших опасность гниляков, большинство которых уже рассыпалось в прах, а Рыжик Щербатый еще догнивает свой бесславный век с некоторыми уцелевшими дедами…

— Ну, а лекарства? — напомнила сыроежка. — Что с ними?

— Лекарства мы берегли как зеницу ока, — успокоил ее Опенок. — Наше счастье, не нашли они их, а то чем бы мы оздоровили товарищей?

— Да-а… — сказал Жук. — Я, знаете ли, не удивляюсь поведению этих стариков. Червяки у них выели разум, и им казалось, что без этих мерзавцев ползучих жизнь немыслима…

— А все же пришлось нам их силой одолевать, — сказал Опенок. — Столько в них эгоизма и злобы, что дай им волю, они бы весь мир перезаразили своим гнилостным ядом.

— Ну, это ясно, что для блага общества избавиться от них необходимо… И все же они, со всей своей злобой и ядом, только жалки…

Дружеская беседа затянулась до поздней ночи. Под конец Опенок сказал своему молодому товарищу:

— Раненько, дружок, вставай и беги на Тихую… Скажи, что нашлись наши спасители и пусть все выходят встречать их. А мы пока…

— Да к чему это вы! — перебили его боровик с сыроежкой. — Мы и сами пойдем.

— Ну, нет, подождите! — возразил Опенок. — Садитесь вот лучше и послушайте, какую вам готовят встречу…

Счастливый присутствием дорогих его сердцу товарищей, Опенок начал свой рассказ. А Жук только тихонько посмеивался в усы.