«Конь на лошади». (Уникальное архивное фото командира 9-й роты)

 

Медный лоб

Был в третьей роте десантного училища курсант по кличке Грек. Греческого в его облике было мало — рыжий и конопатый, с типично славянской физиономией. Знаменит Грек был совершенно непробиваемой головой. Занимаясь каратэ, он на «показухах» бил лбом кирпичи.

Однажды с ним произошел такой случай. Летом 1978 года в училище должен был приехать министр обороны Кубы Рауль Кастро. Он хотел посмотреть, как организован процесс обучения в училище для того, чтобы направить своих людей на учебу. Процесс обучения, он и есть процесс. Как его покажешь. Поэтому, по обыкновению, решили построить ряд показных занятий, в ходе которых показать, как настоящим образом учат военному делу. Одно из занятий должно было быть по физической подготовке, по наиболее зрелищной ее части, — рукопашному бою. Понятно, что для вящего эффекта все обставили с применением кучи всяких имитационных средств. По задумке: «Бой в Крыму, все в дыму…». Ну а в этом дыму лучшие рукопашники училища крошат друг другу морды. Групповая драка состоит из кучи маленьких сюжетов, в которых «каждый солдат должен знать свой маневр». Грек должен был биться с парнем, вооруженным саперной лопаткой. По идее парень должен был пару раз махнуть лопатой, пытаясь снести Греку голову. Но Грек, вовремя приседая и уклоняясь от удара, на третий раз должен был перехватить лопату поясным ремнем, снятым тут же с себя, и вырвать лопату у противника. А потом уже «отметелить» его в честном поединке «один на один». Но в ходе отработки вышло так, что противник Грека первый раз только замахнулся, испугав Грека, что было не по сце-нарию. Поэтому, когда Грек присел и выпрямился, он нанес ему удар лопатой в лоб. Причем он сам не ожидал такого расклада и бил, по его собственному утверждению, «со всей дури!». Однако, вопреки ожиданиям окружающих, половинка черепа курсанта не покатилась по зеленой травке, орошая ее смесью крови и мозгов. Грек, конечно, от неожиданности сел на задницу, но даже сознания не потерял.

Потряс головой, разбрызгивая капли крови, которая текла из раны на лбу. Потом поднялся и сам пошел в санчасть, зажав рану.

А в санчасти тогда работала медсестрой Света, молоденькая девушка, за свой рост и худобу прозванная нами Курсантка Спица, по аналогии с героиней фильма «Щит и меч».

Спица задумчиво пялилась в окно, когда в дверях показался Грек.

— Свет, мне бы тут… Ну это… Поранился я немного! — забубнил Грек.

— Да-да! — задумчиво произнесла Светка и, приходя в себя от каких-то мыслей, медленно обернулась с отсутствующей полуулыбкой.

О, Боже! На нее смотрела образина из фильма ужасов. Рыжий, веснушчатый Грек, и так не красавец, а тут все лицо залито кровью, и сам при этом улыбается железными фиксами. Такое зрелище и люди с нервами покрепче могут не выдержать, что же ждать от девушки… Ясный день, что она рухнула в обморок. И чтобы привести ее в чувство, пострадавшему пришлось давать ей нашатырь. Нет, скобы ему потом все же наложили, но шрам среди складок лба был не очень заметен. Так за Греком после этого случая утвердилась слава «медного лба».

 

Выйди и убей!

Бокс в десантном училище был на особом положении. Не то чтобы все очень любили бокс и стремились им заниматься. Просто это было супершоу. Соревнования проходят дважды в год. На первенство училища и на кубок Долгова. Каждая рота выставляет команду. Причем отсутствие в какой-то весовой категории участника засчитывается как поражение. Поэтому в команду подтягивали и тех, кто хоть когда-то занимался боксом, и тех, кто кроме как на улице кулаками не махал. Кстати сказать, среди таких ребят было немало хороших бойцов. Их так и объявляли перед боем: «В красном углу ринга Василий Пупкин, уличный боец». Например, Саня Мельников, игравший в футбол за рязанский «Спартак», начиная со второго курса был чемпионом училища по боксу в весе до 81 килограммов. Свой титул он отдал на четвертом курсе нашему Сашке Матюку — чемпиону Белоруссии среди юношей. Да и вопрос, отдал ли? Просто судейство решило, что училищу нужен новый чемпион, а Матюк был тогда первокурсником.

Наша рота традиционно занимала первые места в крайних весовых категориях. Для этого Саню Качанова начинали кормить за месяц в булдыре кексом-сметанником, творогом, поить молоком и сметаной. При его росте 196 сантиметров вес зашкаливал за сотню от такой кормежки, и в его весовой категории соперников не находилось. Так он автоматически занимал первое место. Мухачом был сначала Женька Сергеев, по кличке Крыса. А после того, как он выпустился, стал курсант Евтушенко, которого по аналогии прозвали Крыса-2. Их, бедолаг, наоборот переставали кормить, водили в баню, чтобы максимально сбросить вес. Но если Женька действительно был бойцом по характеру, то второго «крыса» как-то отделал первокурсник.

Спортсменов своих холили и лелеяли, особенно перед соревнованиями. Но были и всеобщие любимчики. Болеть приходили чуть ли не всей ротой. Собиралась группа особо рьяных болельщиков, которые приносили из рот трубы и барабаны. Все это сопровождалось дикими воплями, топотом, свистом и ужасной какофонией. Болели до одури. Ваш покорный слуга, например, после соревнований постоянно лишался голоса и только сипел.

Борька Суслов до училища занимался боксом и выполнил второй разряд в Москве. А это немало. По хитрости своей натуры он не «лез в герои, пока не позовут», и до второго курса оставался в тени. Хотя, признаться, мне самому неясно, как это ему удалось.

В первом бою с ним должен был боксировать Грек, прозванный «медным лбом» за то, что бил своей головой кирпичи на показухах. Соперник, прямо скажем, тяжелый. Особой техники у него не было, но факт того, что в голову его не пробить, действовал удручающе на оппонентов.

Причем даже рефери, судивший от городского клуба «Спартак» наши соревнования, прекрасно знал это. Грек был тогда на четвертом курсе в зените своей медноголовой славы. На соревнования он пришел в атласных фирменных трусах и в фирменной майке и даже… в халате. Это был верх понтярства. Однако он знал себе цену. Где он все это раздобыл — неведомо. Когда он появился в таком прикиде, толпа сначала замерла от восхищения, а потом взорвалась восторженными воплями: «Гре-е-ек! У-у-у!!! А-а-а!!!», ну и прочее нечленораздельное завывание. Когда объявили Борьку, он скромно вышел на ринг в синих сатиновых трусах невиданного размера и какой-то занюханной майке. Толпа снова заорала: «Грек! Убей его!».

Боб впечатления явно не производил. Покосившись на соперника, Грек самодовольно ухмыльнулся железными фиксами и выдал: «Щас!».

Ударил гонг, и боксеры сошлись в центре ріг лга. Толпа всячески подбадривала своего любимца, призывая покончить с этим замухрышкой в первом раунде. Грек всем своим видом показывал, что это дело нескольких секунд. Однако время шло, а «замухрышка» по-прежнему ловко уходил от «греческих» атак и даже имел наглость контратаковать. Борька — левша, и это, безусловно, давало ему ряд преимуществ. Не понимая, почему этот наглый второкурсник все еще танцует на ринге, а не валяется поверженным под счет рефери, Грек все больше психовал и в конце первого раунда здорово нарвался на Борькин крюк левой. Однако скоро раунд завершился и боксеры, разошлись по углам. Толпа рычала и все еще подбадривала Грека, а он как-то вдруг перестал ухмыляться и о чем-то озабоченно говорил секунданту.

Второй раунд начался тоже под вой и вопли: «Грек! Мочи его!!! Убей!». Но Грек почему-то не торопился это делать и стал осторожничать. Однако в середине второго раунда Боб снова подловил его на контратаке, послав ему пушечный крюк в область виска. И тут произошло то, отчего все просто замерли. Этого не могло быть никогда, но вот оно все-таки случилось. Рефери открыл счет, глядя в мутные очи Грека. Досчитав до семи, он скомандовал: «Бокс!». И тогда Грек поднял руки, и бой продолжился. Зрители отказывались верить происходящему у них на глазах. Самое удивительное, что нокдаун засчитали человеку, который не вырубился даже от удара лопатой в лоб.

Особо рьяные поклонники «медноголового спортсмена» продолжали орать и советовать разделаться с Бобом. Но тем временем Борька начал проявлять активность, прекрасно зная, что достаточно «распечатать» соперника на нокдауне, а дальше уже само все покатится. Уже и не нужно той силы удара. Достаточно только резко и точно двинуть еще раз в голову. Что и произошло.

У Грека подкосились ноги, и он повис, опираясь руками на канаты.

И здесь в пронзительной тишине зала раздался чей-то совсем уж неуместный выкрик:

— Гр-е-е-к! Убей его!

Грек мутно посмотрел в зал и, выплюнув капу, сказал:

— Вот выйди, блин, и убей!

Тишина взорвалась от дружного хохота.

Боб выиграл этот бой «за явным преимуществом» и сразу попал в разряд училищных Героев и Кумиров. После боя к нему подошел Грек: «Слушай, ты мне еще в первом раунде двинул, что я поплыл. Это рефери не поверил и счета не открыл. Ты — молодец!».

 

«Мальчики из школы СС»

Удружил

Учились в нашем взводе два курсанта, которых кто-то из старшекурсников метко окрестил «мальчиками из школы СС». Не стану называть их фамилии. Назовем их Паша К. и Саша К. по кличке Купа. Оба были немаленького роста. Особенно отличался Купа, в котором было метр девяносто шесть активных мышц. С первого курса они сдружились, и везде их можно было увидеть только вместе. По бабам они не особо ударяли, но водочки откушать были совсем не дураки. И желательно на халяву. Ведь откуда у курсантов деньги? А для этого использовали тех же баб. Знакомились и напрашивались в гости. Где кушали и пили очень плотно.

Как-то загуляли они в Рязани и вернулись ночью «на бровях». Плюхнулись спать. Под утро Пашу стало мутить. Вставать было уже поздно, а блевать в проход между кроватями ему не хотелось, поскольку потом убирать придется. Да и заметно, если офицеры на подъем придут. Понятно, что курсант не компотом в столовой отравился.

Поискав глазами, куда бы деть содержимое своего желудка, Паша не нашел ничего более подходящего, нежели кровать своего друга. Приподняв край одеяла, под которым храпел Купа, он от души «метнул туда харчи». Отерев руку и рот о его же простыню, он спокойно повернулся и продолжил почивать. Через некоторое время Купа проснулся в «мокром неудобстве». Не могу сказать, что точно у него пронеслось в мозгу, но то, что он однозначно решил, что это его собственное деяние, могу утверждать. Быстро подскочив, он собрал простыню, одеяло и побежал в умывальник все это застирывать. К подъему он вернулся, предварительно развесив простыни на чердаке.

Весьма довольный своей проворностью он поделился с другом случившимся казусом. Паша искренне посочувствовал. И все бы так и осталось, если бы не наш замкомвзвода, Андрюха Румянков, который видел Пашу во время диверсии. Уж не знаю, какого хрена ему не спалось. Он и сдал с чистой душой Купе его корешка. Паша скрывался от разъяренного Купы почти до обеда. Но к обеду они уже снова спокойно общались. Во взводе четко действовало правило: «В кругу друзей е. алом не щелкают».

На посту

Советский воин бережет Родной страны покой и славу. Он на посту, и наш народ Гордится Армией по праву.

Наш первый взвод всегда отличался очень невысокой дисциплиной. На первом курсе одной из основных статей нарушений были нарушения Устава гарнизонной и караульной службы.

Помню, как в одном из наших первых караулов я стоял помощником начальника караула, а начкаром был Ванька Гриб с четвертого курса. И вошло ему в голову сходить, как того Устав требует, посты проверить. А поскольку я был одновременно и разводящим первого и второго постов, он взял меня с собой. Вышли на улицу и сразу к складам, где должен нести службу часовой второго поста курсант Александр К., уже известный вам по кличке Купа. Обошли всю территорию. Нет часового. Решили пойти в обратную сторону, предположив, что часовой движется с нами в одном направлении и с одинаковой скоростью, поэтому мы его догнать не можем, а за учебными корпусами не видим. Сделали круг. Нет часового.

Немало озадачившись этим событием, Ванька решил проверить первый пост — Боевое Знамя училища. Туда, кого попало, не ставят. Только лучших из лучших. Там службу должен был нести курсант Павел К. - отличник учебы и образец воинской дисциплины. Поднимаемся по лестнице. Ванька мне показывает, чтобы я не шумел, предполагая застукать часового за неположенными действиями. А у знамени все неположено. Одно только и разрешается, стоять, «как статуй лябастерный», ну и иногда честь прохожим отдавать. Но я-то, чтобы упредить товарищей, то слепком с печатями о фонарь громыхну, то ключи на кафельный пол уроню. Ну, думаю, упредил.

Подходим по коридору к знаменному залу, и тут я вижу, что Ванька столбенеет, словно Медузу Горгону увидел. Высовываю нос аккуратно из-за угла, мало ли что он там узрел. А у знамени — никого.

Зато справа, под батареей, завернувшись в необъятный караульный тулуп, дрыхнут, мерно посапывая, «Мальчики из школы СС», часовые первого и второго поста, Паша и Купа.

С хреном наперевес

Третий пост караула училища считался самым лучшим из всех постов. Во-первых, он был дальше всех, поэтому проверять его ходили реже. Посмотрит дежурный с бугра на часового внизу и удовлетворенный вернётся в дежурку. Уж больно лениво тащиться вниз, а потом подниматься по лестнице обратно.

Под охраной и обороной часового третьего поста находился учебный корпус кафедры эксплуатации, склады ПДИ и автопарк. Дальше располагался спортгородок. А мимо поста проходила дорога, за которой рос кустарник и какие-то деревья. Чуть дальше протекала речка Трубеж. Дорога эта спускалась вниз от «Сучьего парка». Этот парк назван в народе был так не из-за сучков и веток, а из-за того, что там тусовались девушки «нетяжелого поведения». По дороге они иногда дефилировали в надежде на «случайное знакомство». Все было очень удобно.

Слева — спортивный городок десантного училища, где копят здоровье половозрелые и породистые «жеребцы». А справа от дороги — «райские кущи», где под каждым под кустом был готов… Нет, лучше так: «Где каждый кустик ночевать пустит». Во всяком случае, углубившись в эти «кущи», нужно было смотреть в оба, чтобы не наступить на чью-то голую задницу, взопревшую от возвратно-поступательных движений. Понятно, что часовой подвергался неслабому искусу. И не каждый мог превозмочь себя.

В конце лета первого курса наш взвод заступил в караул. Я был разводящим третьего поста. Во вторую смену заступил Купа. Спустя два часа, как и положено, пошли мы с Анд рюхой Тарасовым его менять. Обычно часовой к этому времени подходит к границе поста, ближе к лестнице, чтобы побыстрее смениться. В этот раз часового пришлось искать. Минут через десять поисков он обнаружился. Купа выскочил из-за угла, застегивая штаны и поправляя ремень: «Козле-вич, валите обратно в караулку. Я еще на одну смену останусь».

— «Купец», ты что, заболел? С чего это у тебя такое рвение? — поинтересовался я.

— Да какое рвение, бабу я снял. В вагончике она. Уже трахать начал, да вы приперлись, — посетовал Саня и, махнув рукой, поспешно удалился в вагончик. Собственно и не вагончик это был. Так… — остов старого автобуса, в котором иногда прятался от дождя наряд по парку.

Хмыкнув, мы пошли в караулку. Но на подходе к ней я увидел дежурного по училищу, который бодро приближался к караульному помещению. Зная, что далеко не все ходят проверять третий пост, я спокойно прошел в караулку. Но, к нашему огорчению, этот дежурный сразу собрался проверять третий пост, именно третий пост и никакой больше.

Выхода не было. Дернув Андрюху, я сказал, что с данной секунды его имя — «Быстроногий олень». И дабы оправдать его, он должен лететь стрелой на третий пост и, упредив дежурного, сменить нашего полового гиганта. Тарасу повторять не пришлось. Он стрелой пролетел мимо гостиницы и, рискуя свернуть себе шею, стал спускаться «тропою Хо Ши Мина». Была такая тропка на очень крутом склоне, из-за этой крутизны и самовольщики ею пользовались не часто. Уже подбегая к месту половых утех нерадивого стража Отчизны, Тарас заорал, задыхаясь: «Купа! Атас! Дежурный!».

Когда мы с дежурным спускались по лестнице, я уже наблюдал фигуру часового, прохаживающегося вдоль склада ПДИ. Только был это не Тарас. На границе поста нас бодро остановил окриком часовой: «Стой! Кто идет?»… Купа представился как «курсант Тарасов». Оказывается, он отправил Андрюху назад. По вводным, поступавшим от дежурного, Саня действовал четко. Отражал «нападения на пост», «тушил пожар», без запинки докладывал обязанности и отвечал на вопросы проверяющего. Дежурный остался доволен. Когда мы вернулись, он сделал запись об образцовом несении службы курсантом Тарасовым.

Сам Тарас в это время спокойно дрых в караульном помещении. Купа же отстоял без смены четыре часа. Но самое обидное было в том, что девке этой надоел так часто прерывающийся половой акт, и пока Купа зарабатывал Тарасу благодарность, она ушла домой. Поэтому остаток смены Купа нес с хреном наперевес.

 

Разведчик должен уметь…

…оказывать первую медицинскую помощь пострадавшим

Встречи со слушателями школы МВД для курсантов десантного училища обычно заканчивались весьма плачевно. Не в том смысле, что десантники были биты. Как раз наоборот.

В1976 году в Рязани была большая драка. Дрались курсанты второго курса десантного училища со слушателями школы МВД. Нет, не так. Две роты курсан-тов-десантников нещадно месили всю школу МВД, гоняя ее слушателей по всему центру Рязани. Дело было шумное. После этого десантников и эмвэдэшников построили на плацу десантного училища и мирили. И даже заставляли дружить.

На начальном этапе у участников замирения это особого энтузиазма не вызвало. Но позднее встречи со слушателями школы МВД для курсантов десантного училища обычно заканчивались весьма плачевно. Из-за того, что эмвэдэшники жутко спаивали десантников, считавших себя круче всех во всех отношениях. Отчасти это было действительно так. Но до «солдат правопорядка», в плане употребления внутрь горячительных напитков, лихим «голубым беретам» было далеко.

Как-то раз в воскресенье мы с нашим ротным каптером Кузей отправились в самовольную отлучку испить пивка на улице Рабочих. Это было замечательное место, находившееся в такой глухомани города Рязань, что туда ни один патруль никогда не заруливал. Не было в маршрутах патрулей комендатуры этого благословенного места. Именно здесь и паслись курсанты нашей роты. Тетя Валя, торговавшая пивом, узнавала нас, несмотря на традиционную спортивную форму одежды, и отпускала без очереди. На роптание местных алкашей она отвечала раздраженным окриком: «Заткнитесь! Смотрите, как ребята пьют! Не то что вы, возьмете кружку и сосете ее полдня». После этого она передавала нам в окно специально для нас заготовленное эмалированное ведро с пивом и необходимое количество кружек.

Как же после этого не считать себя круче, чем яйца, сваренные вкрутую?

Отметившись у тети Вали и выдув кружек по 8–9 каждый, мы расслабленно брели в альма-матер, но тут повстречались Они. Увидев нас, Они сразу радостно замахали руками и увлекли нас в кусты, где уже «был готов и стол и дом». На наше пиво легла не то перцовка, не то зубровка. Скорее это была последняя, поскольку утром у меня было такое чувство, что на голове начали расти рога, пробиваясь сквозь толщу лобовой кости. Но до утра было еще далеко. Покинув радушных будущих начальников исправительно-трудовых учреждений, мы с Кузей тяжело, но неуклонно приближались к родному училищу. Оставался последний рубеж — забор высотой три метра, который венчали заточенные металлические штыри, сантиметров тридцать длиной.

А между тем Кузя все дальше и дальше уезжал от меня в «Страну дураков», и мне все сложнее было докричаться до него. Забор он воспринял с идиотской улыбкой и наотрез отказался его штурмовать. Понятно, что просто перебросить его через забор моего здоровья было недостаточно. Предприняв несколько неудачных попыток затащить его на стоявшее рядом с забором дерево, я понял, что мне нужна помощь, тем более что силы стали покидать нашего хранителя ротного имущества, и он стал складываться кучей ветоши. Но и совместными усилиями затащить Кузю на забор мне и проходившим мимо курсантам нашего училища не удалось. Они были в увольнении и скоро оставили нас, спеша по своим делам.

Кое-как, с грехом пополам, я втащил Кузино тело на забор и заставил взяться руками за штыри. Кузя стоял с закрытыми глазами и радостно улыбался. Я уже подумал, что мне наконец удалось это, но, когда я перемахнул через забор и встал напротив Кузьмича с другой стороны забора, он расплылся в идиотской улыбке и отпустил руки, пропав из моего поля зрения. Перемахнув через забор, я увидел совсем не то, что ожидал. Вместо скрюченного трупа на земле лежал живой и довольный Кузя, раскинув руки и радостно глядя в голубое рязанское небо.

Пришлось все начать сызнова. В конце концов я перетащил его. Кузя стоял на выступе забора высотой около полутора метров, лицом ко мне и раскинув руки, как распятый на заборе, держался за штыри. Стоя на земле, я приготовился его ловить. Ожидая, что он все же будет прыгать, я хотел только подстраховать его. Но Кузя снова загадочно улыбнулся чему-то своему и, отпустив руки, рухнул кулем. После этого он наконец пришел в себя, заорав от боли: «О-о! Блин! Нога! О-о-о!». Я перепугался, решив, что он сломал ногу, и начал экстренно ее осматривать. Для начала я ощупал ее, проверяя, нет ли явного перелома. Поняв, что явного перелома нет, поскольку кости не торчали, и нога имела свою обычную конфигурацию, я решил, что это вывих или сильный ушиб.

Вывих вправлять на улице было неудобно, и я, взвалив на горб незадачливого «орла-десантника», потащил его в казарму, благо была она от нас в нескольких метрах. Раньше в этом здании была духовная семинария, и третий этаж, где находилось расположение нашей роты, по высоте равнялся шестому. Обливаясь потом, я преодолел с Кузьмичем на спине лестничные марши и, стоя в дверях, спросил у дневального: «Кто в роте?» — имея в виду офицеров. Услышав, что нет никого, я радостно поволок несчастного в казарму и уложил на кровать.

Здесь я стащил с него спортивные штаны и внимательнейшим образом осмотрел сустав, пытаясь понять, что же повреждено. Аккуратно ощупал колено, постоянно спрашивая, где больно.

— Здесь? — в ответ Кузя невнятно мычал и мотал головой, что должно было означать «нет».

— Здесь? — и история повторялась.

Закончив с коленом, я ощупал кости ниже колена и добрался до голеностопа. И снова на мои вопросы Кузя отвечал отрицательно. Так прошло минут двадцать. Я, по сути, прощупал всю ногу и не один раз, но никак не мог найти повреждение.

Когда мое терпение лопнуло, и, встряхнув Кузьмича за грудки, я спросил не голосом семейного врача, но санитара в буйном отделении: «Где у больного болит?». Кузя расплылся в улыбке и заговорщически сообщил: «На другой ноге!».

…выполнить задачу любой ценой

Наша учеба в училище уже подходила к концу. Как назло, летом нас вместе с десантниками выперли в лагеря. Обычно мы оставались в Рязани и несли службу. Это было классное время. В училище начальства оставался самый минимум, и наши офицеры этим тоже пользовались. А уж как мы отрывались, и вспоминать не стоит, чтобы не травить душу. Но Купа почуял свободу раньше времени и «влетел», посещая внеурочно отчий дом на Украине. После этого кислород перекрыли всем сразу, отправив в лагеря кормить селецких комаров. На Купу поначалу обиделись, но потом решили, что с кем не бывает.

Заканчивался июль, когда у моего друга из первой роты, Сани Солнышкина, должен был случиться день рождения. Саня к этому событию готовился обстоятельно. В Шехмино — ближайшей от лагеря деревне, где был магазин, купил целый ящик водки.

Отмечать решили на «складе боеприпасов» — был такой объект в инженерном городке, имитирующий означенный склад в натуральную величину. За обва-ловкой и между «хранилищами» можно было спрятать от досужего офицерского ока человек пятьдесят. Гостей было вдвое меньше.

Как обычно, разминаться начали, не дожидаясь готовности горячей закуски. Поэтому, когда подоспела картошечка с тушняком и грибами, народ уже частично находился «в образе». Когда же пришел Виталик, стоявший перед этим в наряде и только к семи вечера сменившийся, в закромах праздника не осталось и водки. Чувствуя вину перед обделенным гостем, «Светило» сказал: «Надо где-то срочно добыть водки. Это просто не по-товарищески. Виталик даже пяти капель не выпил!».

Сказано — сделано. Долго не раздумывая, решили мы бежать в Константиново, на родину Сергея Есенина. Село большое, туристы там частенько бывают. Или водку, или, на худой конец, самогон мы добудем. Одна проблема — между нами и Константиновым четыре километра по суше и около километра по воде. Константиново стоит на берегу Оки. Но разве это преграда для настоящих десантников?

Услышав, что мы собираемся за водкой, за нами увязался «младший брат» — Валера Люлюшин.

— Я тоже десантник, — кричал он. — Я спортсмен!

Ну, спортсмен, так спортсмен. И мы побежали. Поначалу, в состоянии алкогольной эйфории, это было легко. Но пьяная кровь в результате усиленной циркуляции вскоре резко подбросила кривую графика опьянения. Если бы мы не совершали резких движений, то все прошло бы более плавно. Сейчас же водка с ухмылкой ночного бандита заехала нам кувалдой по разудалым головам. Первому «захорошело» Валере, затем его стремительно догнал я. Саня, как самый большой, держался лучше. Устав от пробежки, мы пошли быстрым шагом. Пытаясь по полю срезать крюк, уперлись в какую-то канаву. Сил обходить уже не было, и я гордо сказал: «Я разведчик! Мы такие канавы вброд переходим». Что и было выполнено. Постояв на берегу, Люлю вдруг тоже осознал свое скрытое разведпредназначение и, буркнув, что он тоже разведчик, двинул за мной. Если бы не Саня, мы бы форсировали водную преграду не поперек, а вдоль. Выбрались на берег, вылили воду из сапог и потрусили к Оке. На берегу Валерке совсем стало «здорово», и он «отъехал в Страну дураков». Мы с Сашкой быстро разделись, спрятали целлофановый пакет с деньгами в плавки и собрались плыть, когда те же действия начал совершать Люлюшин, крича, что мы без него утонем. Потом он хватал нас и уговаривал вообще остаться. «А как же Виталик? — резонно спросил Саня. — Он что же, так и не выпьет за мой день рождения?» Люлю кричал, что в лагере у него «море водки» и он ее отдаст Виталику. Пьяный, пьяный, но, видимо, одна трезвая мысль у него в голове сидела. Это мысль об опасности нашего предприятия. У нас же таких мыслей не было в помине. Слегка двинув Валере в ухо, несильно, только так, чтобы он успокоился и расстелился на земле, мы привалили его нашими сапогами. Смешно, но он был настолько пьян, что не мог из-под них выбраться.

Вода была теплой. Мы плыли по черной воде к светящемуся огоньками противоположному берегу. Над головами светилось звездное летнее небо. Промежуточным пунктом была самоходная баржа, стоявшая на якоре у левого берега.

Подплыли, обошли вокруг. Нашли место, где зацепиться, и, подтянувшись, постепенно по якорной цепи выбрались на борт. Баржа была с углем, но в темноте мы сразу это не поняли. Как положено, при захвате судна, двинулись, один по правому, а другой по левому борту, и так вышли к рубке. Одновременно рванули двери и ворвались внутрь. Оставшийся на вахте матрос чуть не умер от неожиданного появления среди ночи двух полуголых парней, перемазанных углем.

— Мужик! Водка есть? — рявкнул Солнышкин.

В ответ мужик только судорожно тряс головой, что, видимо, должно было означать отсутствие водки.

— А лодка? — спросил я.

Тут до вахтенного наконец дошло, что убивать его никто не собирается, и он радостно и возбужденно заорал: «Да какая водка? Какая лодка? Сидел бы я тут, если бы лодка была? Наши все на берег сошли, а я дежурю. Нету водки, нету! Я бы сам! Я бы!..» — далее он запнулся и, уже трясясь всем телом, издавал только что-то вроде: «Гы-гы-гы!».

Солнышкин молча взял руку вахтенного и посмотрел на его часы. Они показывали примерно десять вечера.

— Понятно, — протянул Солнышкин. — Ну что делать будем?

— Ты знаешь, Саня, — ответил я, уже почти очухавшись от опьянения, — базара нет, до Константиново мы доплывем. И даже, может быть, и водку там найдем, но вот как мы поплывем обратно? Я с пузырем в руках километр никогда не плавал. Боюсь, не осилю. Бросить я ее, родимую, не брошу. Так ведь и потону… Как Чапай.

«Светило», он на то и «Светило», что воспринял мои доводы как убедительные. Прыгнули в воду. На борту стоял вахтенный и истово крестился. Когда доплыли, Люлю все еще мерно посапывал под нашими сапогами, так и не сумев преодолеть их вес и силу земного притяжения.

Однако, когда мы начали одеваться, он очнулся и глухо заворчал, как сторожевой пес. Он явно нас не узнавал. Видимо, приняв нас за воров, он кинулся в бой. Попытка убедить его, что мы — это мы, была безуспешной. Валера кричал, что Солнышкин — его лучший друг с детства, а Козлевича он тоже хорошо знает. При этом он размахивал руками и ногами и норовил заехать кому-нибудь из нас в «нюх». Одним словом, пришлось сменить убеждение на принуждение. Отвесив ему пару «отцовских звиздаплечин», удалось вернуть его в сознание.

Поддерживая «младшего брата», как раненого бойца, мы вышли на дорогу и неожиданно для себя натолкнулись на бойца, который возвращался в лагерь. Оку он перешел по плотине в нескольких километрах ниже по течению. О ней мы знали, но нам было «влом» тащиться до нее. Молодой солдатик поведал нам, что к нему приезжали родители, и вот теперь он спешит в казарму. Как положено в таких случаях, он тащил здоровую сумку всякой снеди и какой-то пакет. Посетовав на свою усталость, мы перепоручили его заботам курсанта Люлюшина, а сами взяли его ношу. Через какое-то время Солнышкин толкнул меня: «Козлевич, тут водка!». Пошарив еще по закромам родительской сумки, он сообщил: «И колбаса!».

Далее мы совершили бесчестный поступок, но во имя выполнения поставленной задачи, во имя Виталика, по нашему мнению, страдавшего без водки, невыпитой за здоровье Саши Солнышкина. И водка, и колбаса перекочевали в сапоги, которые я нес в руках.

Ближе к лагерю к Валере вернулась способность к самостоятельному передвижению, и Солнышкин вернул сумки солдату. Уже у штаба учебного центра мы решили расстаться и начали приводить себя в порядок. Когда Саня застегнул пуговицы кителя, Валера схватил пузырь самогона и решил ему помочь. Он сунул бутылку за пазуху имениннику, еще не застегнувшему ремень. Бутылка беспрепятственно пролетела за пазухой и с глухим звоном ударилась об асфальт. Вечерний воздух наполнился резким самогонным запахом. Я молча зажег спичку и поднес к растекающейся луже. Самогон горел синеватым пламенем.

— Хороша была самогонка, — вздохнул именинник.

Ругать и бить «разведчика и спортсмена» было бесполезно, да к тому же он все свое уже получил заранее.

Утром Виталик поведал мне, как среди ночи его разбудил Солнышкин и кормил колбасой, рассказывая наши приключения. И извинялся, что выпить Виталику так и не донесли. Виталику ничего не оставалось, как клятвенно заверить именинника в том, что «не очень-то и хотелось». Значительно больше в этот момент хотелось спать.

 

Привет с большого бодуна

На третьем курсе в летнем отпуске с Бобом Сусловым полетели мы в Липецк, где, по нашему разумению, должен был жениться Кеша Кутеев. Кеша по кличке Кот был изгнан из нашего взвода на втором курсе за драку, отслужил срочную и вернулся в родной Липецк. Как потом выяснилось, женился не Кеша, а его друг. Кеша был свидетелем на свадьбе.

«Дали дрозда» мы очень знатно. В первый день потерял сознание Боб, а во второй — я. Все по-честному. Что творили, повествовать не стану. Только утром в понедельник мне было очень, очень нехорошо. Похмелье физическое усугублялось похмельем морального свойства. Прибыли в аэропорт Липецка. Боб усадил меня в буфет, купил бутылку пива, которую я тщетно пытался в себя затолкать. Не шло.

Сам он ушел обаять телку на регистрации, чтоб нам вылететь пораньше. Билеты у нас были только на вечерний рейс. Жалея меня, он старался доставить мое тело в столицу как можно быстрее. Чтобы вконец ее разжалобить, он продемонстрировал мое зомбиподоб-ное тело в буфете. Покачав головой, она усомнилась, пропустят ли меня в самолет. Ее сомнения окончательно рассеялись, когда он купил девахе «шампуси-ка» и шоколадку. Вскоре на регистрации она нагло завернула семейную пару, у которой ребенок не был вписан туда, куда надо. Вместо них вылетели мы.

В самолете нам достались места в хвосте Як-40. Там обитала стюардесса. Там же был туалет. Боб, увидев смазливую девицу, мигом «умелся» в хвост, где всячески охмурял совсем молоденькую девчушку, что-то нагло завирая про нашу крутость. Про то, что такие, как мы, освобождают воздушные суда от террористов и еще какую-то чушь. Мне же было совсем не до этого.

Когда она проносила мимо воду, я сгреб по л под носа стаканчиков. Второй поднос постигла та же участь. Чтобы донести напитки жаждущим пассажирам, сидящим в носовом отсеке, она просто отдала мне бутылку с водой. На начальном этапе я был ей премного благодарен. Но когда мой желудок наполнился, а самолет начал то проваливаться в воздушные ямы, то, наоборот, резко выбираться из них, коварные напитки, не успевая за маневрами самолета, то опускались на самое дно желудка, то подкатывали к горлу.

— Что-то вашему другу нехорошо, — сообщила Бобу девушка, проходя мимо меня. — Он что, самолет плохо переносит?

— Да мы же орлы-десантники. Мы и не такие перегрузки выдерживали, — дальше он начал заплетать девичий мозг косицами, привирая, «что к носу ближе».

И вот в самый кульминационный момент, когда, по словам Борьки, девица готова была отдаться прямо на чемоданах и прочем багаже, в проеме двери появился я.

— Вам плохо? — участливо спросила стюардесса.

Я, понимая, что совсем не вовремя, попытался улыбнуться. Но рвотные массы, уже скопившиеся во рту, брызнули через щелку в губах, образованную улыбкой. Мгновенно заткнув «пробоину» пальцем, я рванул дверь туалета на себя и издал рык, сопровождаемый фонтаном в тридцать три струи, не считая мелких брызг.

Ясно, что после такого моего выступления шансы Суслова соблазнить стюардессу вернулись в исходное положение.

 

Курсантская свадьба

Орфей и Эвридика

Свадьба! И воображение рисует счастливую невесту в белом платье, излучающую счастье, которым она щедро делится с гостями. Это понятие из разряда воздушных. Но только в сознании того, кто на свадьбе ни разу не был. Тот же, кто хоть раз поприсутствовал во время этой безудержной пьянки на халяву, тот рисует себе картины более приземленные, с мордобоем и упившимися гостями. И это с участием обычных штатских лиц, которым никто не запрещает употреблять горячительные напитки хоть каждый день.

А теперь прикиньте, как протекает свадьба у курсантов военных училищ, чья свобода сильно ограничена и употребление спиртных напитков внутрь дисциплинарно наказуемо.

Водку здесь не пьют и не употребляют, а начинают жрать, как только появляется такая возможность. После этого крышу сносит, и участники этого действа начинают творить чудеса.

Женился Леха П. по кличке Рашпиль. Два «тощих гада», Геша и Юрик, которым на двоих бутылка водки — просто смертельная доза, ужрались раньше всех. Геник, быстро срубившись, был уложен временно на брачное ложе с какой-то тоже не в меру упившейся гостьей. Спустя какое-то время они буквально нашли друг друга, и предались там плотским утехам, видимо, решив на себе опробовать надежность и удобства приготовленного сексодрома. К тому времени гости уже пришли в нужную кондицию и пустились в пляс. Места в совковой квартире было мало, и поэтому решили пока использовать под «дансинг-холл» супружескую спальню. Какова же была «радость» гостей и новобрачных, когда, включив свет, они увидели мелькающую в возвратно-поступательном движении тощую Гешкину задницу.

Но самое замечательное, что факт разоблачения не смутил любовников. Через какое-то время они поднялись, привели в порядок свою одежду и… присоединились к танцующим.

Конечно, и остальные были хороши. Лестница от третьего этажа до первого была заблевана сантиметровым слоем. Поэтому, когда Геник, проникшийся к своей новой возлюбленной нежными чувствами, решил вывести ее на свежий воздух, он сделал это нетривиально. Взяв подругу на руки, он решил сойти с ней во двор и ступил буквально на скользкий путь. Ноги ушли вперед и вверх. Герой-любовник шлепнулся задом в склизкую жижу и умчался вниз по ступенькам, разбрызгивая в стороны рвотные массы.

Очевидцы в последующем наблюдали такую картину. Согнувшись пополам, его подруга активно метала харч в лунном свете. А ее кавалер, держась за березу рукой, жалобно орал в темное рязанское небо: «Кто ты?». И сам тут же гордо отвечал: «Я великий Орфей!». А в это время его Муза выдавала такие звуки, которые реальному Орфею и не снились. Периодически утробные звуки прерывались. Геша целовал свою Эвридику взасос…

Там, где любовь, там всегда проливается кровь…

На другой свадьбе отличился наш товарищ по кличке Старый. Все развивалось по тому же сценарию, но данная хрущоба не была столь вместительна. Или, может быть, родители невесты более строго берегли брачное ложе молодых.

Так или иначе, но нашему другу совершенно негде было удовлетворить свою похоть совместно с только что приглянувшейся подружкой.

Но подружка оказалась «девкой не промах». Она, видимо, знала здесь все ходы и выходы и увлекла нашего героя-любовника в полуподвальное помещение подъезда, где располагался «Красный уголок».

Почему он не запирался на ключ, никто не знает, а может, подруга знала потаенное место, где прятали ключ? Память моя уже не может восстановить таких нюансов, да и не в них дело. Дело в том, что в скорости наши сладострастники принялись вовсю раскачивать казенную мебель, а именно стол, где расположились «Блудница Вавилонская», задрав ноги к облезлому потолку. И это под «святыми образами» членов Политбюро. Наверное, осуждение их было столь велико, что в кульминационной ситуации ножки стола сложились, и тишину разорвал душераздирающий вопль Старого. В процессе падения стола детородный орган выскочил из девичьего лона и… ну, нужно же было ему куда-то деться, и он угодил… под крышку падающего стола, на котором возлежала пассия.

Свершилась вторая часть поговорки, характеризующей бурный половой акт: «Или п…зда вдребезги, или х…й пополам». Кровищи было столько, что, когда в казарме Старый вывесил на батарею свои окровавленные подштанники, проверяющий из Учебного отдела училища резонно поинтересовался:

— Это кому тут у вас целку сломали?

Если бы он видел походку Старого, то, наверное, не спрашивал бы.

 

«Кака!»

Девятая рота десантного училища отличалась от остальных тем, что каждый взвод ее был курсом. Но никаких «неуставных взаимоотношений» в роте не было. Помню, с прибытием в роту после курса молодого бойца нас собрал старшина роты Володя Титов, учившийся тогда на четвертом курсе. Он быстро и понятно разъяснил ситуацию: «Ребята, старший курс бояться не нужно. Его надо просто уважать. Понятно, что пока вы учитесь на первом курсе, за вашим взводом будет закреплен туалет, умывальник и курилка — самые грязные объекты роты, которые вы обязаны будете убирать каждую субботу во время парково-хозяйственного дня. Но на втором курсе за вами будут закреплены другие помещения, а ваши традиционно отойдут первому курсу. Таким образом, каждый убирает свою долю дерьма в свое время. Согласитесь, что было бы неверно, если бы завтрашний офицер — курсант четвертого курса мыл туалет».

С этой логикой трудно было спорить, да никто и не пытался.

По субботам каждый взвод убирал свои объекты, и даже четвертый курс наводил порядок в классе тактики. Мы же, разделив территорию, умывальник, курилку и туалет между четырьмя отделениями, по очереди приводили их в порядок. Порядок принимал старшина лично у каждого отделения. Но никто и никогда не сдал ему объект с первого раза. Тит, а все его так и звали, за глаза, конечно, приходил, например, в вылизанный до блеска туалет и придирчиво осматривал буквально все. После этого он обязательно находил изъян, пусть это было даже малюсенькое пятнышко на панели туалетной кабинки. Выявив его, Володя указывал на него командиру отделения и с укоризной в голосе говорил: «Кака!». Если с ним пытались спорить, а такое бывало на начальном этапе, он соскребал это пятнышко ногтем и, поднеся под нос сержанту-спорщику, снова говорил: «Кака!». Это могло означать только одно — перемыть!

Сержант бодрил свое отделение и спустя некоторое время, после повторного наведения порядка, бежал докладывать. Но дотошный Тит находил новый изъян и снова звучало его невозмутимое: «Кака!». И все повторялось вновь. Курсанты, готовившиеся пойти в увольнение, психовали и скребли писсуары до блеска, поминая недобрым словом старшину, который, по обыкновению, у первого курса принимал объект перед самым построением увольняемых.

Но скоро мы просекли эту тенденцию и разработали контрмеры. Наведя порядок на объекте в общем, мы специально клали на видное место «бычок», куда-нибудь в угол бросали сгоревшую спичку, но так, чтобы она не сразу бросалась в глаза, и еще где-то, в укромном месте, бросали какую-нибудь бумажку или нитку. Тит почти сразу натыкался на «бычок» и возмущенно кричал свое: «Кака!». «Бычок» при нем же убирали и говорили, что теперь порядок. Но Тит снова находил спичку и бумажку. Возмущался нашей нерадивостью и уходил. Перекурив какое-то время, мы снова клали какой-то мусор, но уже в другие места. Все повторялось в деталях. Только возмущение старшины удваивалось. Посидев в курилке еще какое-то время, но ближе к построению, командир отделения снова уходил за старшиной.

Тит возвращался готовый к бою, но в этот раз все крупные недостатки удалялись, на объекте наводился вполне приемлемый порядок. Тит дотошно засовывал нос в различные потаенные уголки туалета или умывальника, но там было девственно чисто.

«Ну вот, — облегченно вздыхал он, — ведь можете, когда захотите!». И принимал объект.

Мы не менее облегченно вздыхали и шли на построение, сэкономив при этом кучу сил и нервов.

 

Гидравлический удар

Казарма девятой роты находилась в старом корпусе на третьем этаже. Восстановленное своими силами помещение было довольно просторным. В казарме у нас даже были свои спортзал, бильярдная, актовый зал и класс тактики. Одна проблема — сантехнические коммуникации были старые, и поэтому канализация периодически засорялась. Утром в умывальнике, когда засорялся слив, стояла лужа. Курсанты шлепали по ней в сапогах, торопливо умываясь, и спешили на утренний осмотр. В это время заниматься сливом было бесполезно, но, когда рота уходила на завтрак, за работу принимались дневальные.

Кто хоть раз занимался чисткой канализации, может представить, насколько это трудное, грязное и малопривлекательное занятие. Боб Суслов, заступивший вчера в наряд по роте, в соответствии с давно устоявшимся распределением объектов, как первокурсник, отвечал за туалет, умывальник и курилку.

Оставшись один перед этим морем разливанным, он мучительно соображал, как бы так ликвидировать засор и при этом не копаться руками в этой грязной луже. На улице рота дружно ударила сапогами о плац, и запевалы затянули: «Ой при лужку, при лужке…».

Делать было нечего, нужно было срочно приступать к осушению этого болота. Боб вздохнул и снял китель. Он уже было взял в руки ржавый кусок проволоки, но тут ему на глаза попался большой лист фанеры. Его то ли припасли для каких-то ремонтно-оформительских работ, то ли он остался после недавнего оформления новых стендов в ленинской комнате. Спецназ, он на то и спецназ, чтобы думать неординарно. Боб мигом сообразил, как это может ему пригодиться.

Вскоре лист плавал в луже, прямо над сливным отверстием. Боб встал на него ногами. Лист утонул. Боб резко подпрыгнул и что есть силы ударил ногами в тут же всплывший лист при приземлении. Мириады брызг оросили стены и потолок, но Суслова это не смутило. Взявшись руками за край умывальника, чтобы не упасть, Боб прыгнул еще и еще. Логика его действий была проста. Лист фанеры выполнял роль гигантского вантуза. Когда на него опускалось семьдесят с лишним килограммов тренированного Борькиного тела, получался мощный гидравлический удар, который должен был протолкнуть засор и ликвидировать лужу.

Расчеты Суслова оправдались. После очередного прыжка вода стремительно ушла в слив. Боб довольный собой и своей находчивостью быстренько смыл из шланга оставшиеся подтеки грязи, влажной тряпкой вытер пол и занялся кранами в умывальнике, которые, по словам старшины, должны были сиять, «как котовы яйца». Но вскоре его занятие было прервано. Появился дежурный по роте батальона обеспечения учебного процесса, который жил под девятой ротой. С собой он привел мокрого и грязного дневального своего наряда.

— Вы что тут, совсем ох…ели? — без обиняков спросил сержант.

— А в чем, собственно, дело, — поинтересовался курсант, стоявший дежурным.

И дежурный с дневальным поведали в чем. В то же самое время, когда Боб упражнялся в практическом применении школьного курса физики, на втором этаже в умывальнике убирался дневальный БОУПа. Когда Боб впервые подпрыгнул, дневальный с интересом посмотрел наверх: «Что-то там опять эта 9-я рота придумала». Тут же послышался второй удар, и труба слива, соединяющаяся со стояком как раз на потолке умывальника БОУПа, содрогнулась.

Боб наверху продолжал прыгать, а дневальный, как зачарованный, смотрел, как содрогается толстая чугунная труба. Но любопытство его вскоре было наказано. После очередного прыжка труба раскололась и мимо дневального со свистом пролетел кусок мусора, являвшийся причиной засора. Мощно врезавшись в стену, он сполз на пол, оставляя на белом кафеле стены грязный зловонный след. Любопытного же дневального с ног до головы обдало скопившейся в нашем умывальнике водой.

 

«Медвежьи ушки»

Мишка Вороницкий, учившийся в четвертом взводе девятой роты, был внуком самой настоящей деревенской ворожеи, или знахарки, по-другому. Что бабка его покойная творить умела, я даже не представляю. Но то, что Мишка самостоятельно заговаривал кровь, идущую из раны, это я лично наблюдал. Потрясающе, что кровь, первоначально лившаяся струей, по мере того как Ворон бубнил что-то себе под нос, сначала перестала течь, а после и вовсе свернулась.

— Ворон, что это такое ты бормотал? — спросил я.

— Да так, ерунду всякую. Что-то типа: «Икота икота, перейди на Федота, с Федота на Якова, с Якова на всякого».

Удовлетворившись ответом, я больше не приставал. При этом всеми этими навыками Мишка овладел, что называется, факультативно, посещая бабулю изредка, в курсантские отпуска.

Научила она его и разными травами пользоваться. Знал он кучу всяких рецептов народной медицины. И вот однажды четвертый взвод вместе со всей ротой прибыл из зимнего отпуска. Ясное дело, многие из дому навезли всякой домашней снеди. Дабы избежать возможных отравлений продуктами, хранящимися в обычных солдатских тумбочках, ротный приказал «все, что привезли, допить и доесть», пригрозив выбросить на утро все найденные во время «шмона» скоропортящиеся продукты.

Ворон дружил с Гришкой Бородиным, который проживал в Свердловске. Мама ему, дабы сынок в дороге не отощал, натолкала целую сумку еды, которой бы хватило для прокорма взвода голодных десантников. Дорога действительно дальняя, поскольку ехал Гришка поездом.

По понятным причинам значительная часть дорожного провианта осталась нетронутой.

Ее-то и умяли Гришка с Мишкой. Вот только котлетки, домашние… Видимо, они «устали» больше Гришки от дальней дороги и «слегка загрустили». От жадности и в надежде на то, что в десантном пузе перевариваются даже гвозди, друзья «приговорили» и их после непродолжительных колебаний.

Утром оба проглота, сидя на ротном очке, сразу осознали справедливость блатной поговорки: «Жадность фраера сгубила». Струя била с такой силой, что даже приподнимала над «горшком».

— Брызги шампанского, — констатировал Гриха, глядя в очко.

— В тридцать три струи, не считая мелких брызг, — добавил Ворон.

И на занятиях, и после обеда, и после ужина «двое из ларца» примерно раз в час посещали места общественного пользования и уже даже стали как-то привыкать к интерьеру и запаху.

— Нет, я так больше не могу, — сказал Ворон. — Надо бы народного средства принять. Бабуся рекомендовала. Безотказно действует корень, называемый в народе «медвежьи ушки». Надо истолочь его в порошок и принять на кончике чайной ложки.

Гришка, то ли из-за недоверия к народной медицине, то ли из личной упертости, сказал, что он и сам не дурак и знает не менее радикальное средство. Надо просто пить крепкий чай с ржаной корочкой, и все само пройдет.

Победила народная медицина. Ворон учащенные посещения туалета прекратил сразу. А вот Гриха «летал» туда еще три дня. После этого, качаемый от слабости, он подошел к Ворону и сдался: «Ну ладно, где там твои “медвежьи ушки”?».

Видимо, в обиде за проявленное недоверие Мишка выдал другу порцию, раз в семь-десять превышавшую необходимую. Типа, кушай на здоровье, будешь знать, как народную медицину игнорировать.

Снадобье подействовало мгновенно. Урчание в гри-хином животе прекратилось, и он, счастливый, от души наелся на ужине, больше не боясь резких позывов в туалет. Вечер прошел нормально. Утром тоже было «все путем». Посещать туалет Гришка бросил начисто.

На четвертый день он подошел к Ворону и испуганно зашипел: «Что ты мне дал, знахарь, гребаный?». Ворон в ответ лишь гадко ухмыльнулся, что в переводе означало: «Попомнишь еще народную медицину!». День на шестой, страдая и тужась, Гришка опорожнился. При этом, как он сам говорил, «что-то громоздкое и тяжелое с металлическим стуком ударилось об унитаз».

 

Засада по всем правилам

В десантном училище зимние офицерские шапки воровали со страшной силой. Обычно это делали курсанты старших курсов, у кого шапка имела не вполне свежий вид, а его иметь хотелось.

Первому курсу училища для защиты от этой беды выдавали зимние шапки двух видов. Одну — солдатскую, для повседневной носки. Другую — офицерскую, для особых случаев. «Траки» (так мы называли курсантов общего десантного факультета за получаемое образование инженера по эксплуатации бронетанковой техники) так и ходили в этих солдатских шапках весь первый курс. Лишь со второго курса они переодевались в офицерские.

В девятой роте все одевались одинаково, потому и первокурсники с самого начала носили цигейковые офицерские шапки. Но по неопытности курсанты-первокурсники факультета специальной разведки могли свою шапку сдать в раздевалку клуба, оставить на мгновение без присмотра в столовой, а также совершить другие неразумные поступки, которые неизбежно влекли за собой потерю головного убора. Тут-то и наступала пора первокурсникам девятой роты носить солдатские зимние шапки. Сам факт этого был унизителен. Ведь мы сами в душе презирали первокурсни-ков-десантов за эти колючие и несимпатичные головные уборы. Поэтому те, кто «прощелкал» свою шапку, прилагали фантастические усилия по поиску адекватной замены.

Было это отнюдь нелегко, поскольку первокурсники общего факультета ходили в солдатских шапках, а начиная со второго курса и на общем факультете «лохов» не было. Курсанты четвертого взвода девятой роты, назовем их Иванов, Петров и Сидоров, дабы не бросать тень на уже вполне солидных людей, оказались в описанной ситуации.

Мало того, что им самим до умопомрачения хотелось снова ходить в цигейковых шапках, а не в этом колючем недоразумении, а тут и старшина довольно жестко поставил задачу: «К субботе шапки добыть, дабы своим позорным видом не портить воинский строй роты. В противном случае заступите в наряд по роте вместо увольнения в город. Не хватало еще, чтобы и в городе Рязани наши курсанты ходили как непонятно кто!». После такого недвусмысленного стимулирования наши «герои» начали лихорадочно соображать, где можно разжиться нужными головными уборами. Пробовали спереть у сотоварищей десантного факультета со старших курсов, но чуть все вместе не огребли за это.

Ходили и в библиотеку, в надежде, что кто-нибудь выйдет покурить и шапочку забудет. Ан, нет! Ученые все. Бились, бились, маялись, маялись, а результата-то нет. А суббота — вот она уже, на подходе. И старшина волком смотрит. Не ровен час, в наряд засунет. Оставалось одно — добывать утраченный головной убор на стороне. И придумали. Недалеко от десантного училища находится училище связи. Там-то и решили поживиться. Сначала, как и положено спецназу, провели доразведку и выяснили, когда курсанты из училища в город выходят, но не толпой, а поодиночке. Потом разработали план проведения засады по всем правилам. Один смотрит в щелку ворот и сообщает о приближении объекта — наблюдатель. Один, что поздоровее, у двери на подходе — подгруппа нападения. Ну и один в подгруппе захвата — «самый шустрый индеец — Быстроногий Олень».

Первая засада прошла удачно. Только дверь КПП отворилась, и на пороге появился курсант-связист, Петров ему со всей дури в морду — тресь! Бедолага — с копыт. Сам — в одну сторону, а шапка — в другую. Быстроногий Олень на подхвате. Схватил и деру. За ним наблюдатель. А уж тылы прикрывал громила — Петров. На другой день снова пошли, и снова все успешно. А вот на третьей засаде промашка вышла.

Иванов у ворот отмашку дал. Петров отработанным движением, не глядя, сразил появившийся в дверях объект. Но когда Олень-Сидоров за шапкой нагнулся… О ужас! На снегу лежала полковничья папаха.

 

Кто кого поймал

Эту курсантскую байку рассказал мне Игорь Когут, выпускник Киевского ВОКУ.

Был у них в училище полковник, назовем его Чер-вонопопенко. Уже давно немолодой и с большими странностями. Типа деревенского дурня. Во всяком случае, о нем ходили по училищу анекдоты. Вот один из них.

В один прекрасный или, скорее, не прекрасный день в училище объявили «Арктику» — запрет всех увольнений. Но вольный курсантский дух стремился в город, и тогда было принято решение на выходе из казармы дежурить офицерам, чтобы контролировать вход-выход.

А в одной из рот решили по поводу дня рождения их товарища не по-детски «зажечь». Но как добыть и пронести в казарму «горючее», тем более что рота располагалась на третьем этаже. Долго совещались и придумали — связать простыни и на них опустить гонца. Тот должен, уже самостоятельно, перелезть через забор и приобрести нужное количество спиртного. После этого пробраться обратно и, подергав за конец простыни, дать знать, что он прибыл. Далее обвязаться простыней и вместе с «пойлом» вознестись в родные пенаты. Так и сделали. Но не учли, что простыня может привлечь «вражеское» внимание. Этим врагом и оказался Червонопопенко.

Дед пораскинул мозгами и догадался, что простыни так просто из окна не свешиваются. Уселся в связанную петлю и дернул конец. Мол, прибыл, тащите. Сверху обрадовались скорому возвращению гонца и принялись рьяно тянуть наверх полковника, не подозревая, кого они тащат. Однако, когда до окна оставалось метра полтора, кто-то выглянул что-то спросить у гонца и обомлел, увидев папаху и полковничьи погоны.

— Стойте, — крикнул он, — гляньте вниз.

Несколько человек по очереди, свесившись из окна, выглянули и вернулись в исходное положение.

— Блин, что делать?

— А что там, — недоумевал один из тех, кто удерживал конец простыни.

— У нас на веревке какой-то «полкан».

— Да ну?

— Вот те и да ну. Хочешь, сам взгляни.

Недоверчивый глянул вниз повнимательнее и признал Червонопопенко:

— Да это же дед!

— Слушайте, что мы маемся. Давайте бросим конец, я уже держать устал, — предложил второй курсант, удерживающий конец простыни.

— Так убьется же.

— Да ну и хрен с ним, мы что, его просили к нам в простынь садиться.

Курсанты, перемигнувшись, уже говорили громче, чтобы висевший за окном полковник их слышал.

— Все, больше не могу, — выкрикнул кто-то, и простыня резко опустилась на полметра.

И тут с улицы донеслось жалобное:

— Сынки, Богом молю, не отпускайте простынь! Я больше не буду. Я об этом никому не скажу. Только опустите на землю.

Само собой, его спустили вниз с условием, что он сразу уйдет и мешать доставке алкоголя не станет. Полковник оказался человеком слова.

 

«Шеф Сахновский»

Эту историю рассказал мне бывший начальник штаба Крымской бригады Виталий Григорьевич Солоненко. Вот как она прозвучала:

«В пору моей учебы в Киевском ВОКУ там довольно серьезное внимание уделяли спорту. Я и в СВУ был неплохим спортсменом, а здесь уже совершенствовался вовсю. По многим видам я имел довольно хорошие показатели. И бегал, и плавал довольно быстро, подтягивался раз семьдесят. На первом курсе мы бегали стометровку в военной форме одежды со старта лежа. Показать 14,8 секунды — было довольно приличным. За нашими действиями наблюдал преподаватель кафедры физической подготовки и спорта подполковник Сахновский. Лет ему тогда уже было под пятьдесят.

Посмотрев на наши упражнения, он подошел ко мне и сказал, что 14,8 — не показатель. Он прямо сейчас со старта лежа запросто не выбежит из 12 секунд.

Естественно, я не поверил. Сахновский хитро улыбнулся и, достав из своего огромного старого портфеля, с которым он никогда не расставался, секундомер, сказал: «Засекай». Бежал он, прямо надо сказать, так себе. В таком темпе я мог бегать целый день и не потеть. Но на секундомере, когда я засек его на финише, было 11,8 секунды.

Я был потрясен. Видя это, он сказал: «Что, хочешь еще раз проверить?». Я согласно кивнул. Но и во второй раз все было точно также. Я был потрясен, а Сахновский, посмеиваясь, удалился. Лишь намного позднее я узнал, что у него в портфеле лежит целая коллекция секундомеров, настроенная соответственно на разные дистанции. Он сотку мог вообще пешком идти и не вышел бы из пятнадцати секунд.

Вообще, он был аферист редкий. В свои сорок девять лет умудрился присвоить себе мастера спорта по баскетболу. Хотя, к чести сказать, мужик был очень здоровый.

Если кто-нибудь из вас в пятьдесят лет будет подтягиваться раз пятьдесят, то я вас поздравляю.

Однажды, когда я уже учился курсе на третьем и входил в состав сборной училища, нашей команде предстояло участвовать в соревнованиях на первенство частей Киевского гарнизона. Нужно было бежать пять километров в Васильевском лесу. Самым сложным там был конец дистанции, когда метров триста нужно было молотить в гору. Самым серьезным конкурентом была команда КВИАУ, поскольку в ее состав входил чемпион Европы по бегу Байдюк. В нашу команду, помимо меня, входили такие ребята, как будущий командующий Сухопутными Войсками Украины Дьячук, будущий начальник Киевского СВУ Кравчук и будущий министр обороны Украины Ра-децкий. Приехали мы на БТР-152.

Побежали. Байдюк, естественно, впереди. И вдруг на финише выясняется, что раньше его метров на двести финишировал курсант Киевского ВОКУ Ра-децкий. Все, и Байдюк в первую очередь, были в шоке. Он-то точно знал, что на всей дистанции его никто не обгонял.

А получилось следующее. Сахновский запустил со старта друга Радецкого, курсанта по фамилии Демба. Оба они были поразительно здоровые ребята. Но Демба не бежал всю дистанцию. С последней контрольной точки он ушел. А на финише Радецкий, который сидел в кустах, метрах в трехстах-четырехстах, выскочил и финишировал первым. Пробежав остаток дистанции в полную силу, он финишировал достаточно вспотевшим. Когда проверили, на всех контрольных точках бегун под этим номером отметился.

О «жульстве», конечно, догадывались, но доказать ничего было нельзя. Больше всех шумела представительница КВИАУ, мастер спорта международного класса по стрельбе из пистолета Терпегорьева. Возмущенная толпа, возглавляемая Терпегорьевой, стремительно приближалась к нам.

Сахновский негромко скомандовал, чтобы мы заняли места в машине. Потом рявкнул водителю «Заводи!» и сам вылез на броню. Зажав в кулаке папаху, он обратился к возмущенной толпе:

— Люди! Слушайте меня! Вы кому больше верите? Мне, герою войны и полковнику, «Шефу Сахновско-му» или этой проститутке Терпегорьевой? Да у меня в училище любой боец со старта лежа в сапогах на пять километров Байдюка сделает!

Что там началось, словами не описать. Вот тогда я и понял, для чего мы приехали на бронетранспортере. Главное было, чтобы двигатель не подвел».

 

Как тренировать руку

Преподаватель огневой подготовки училища полковник Никитин был мастером спорта по стрельбе из пистолета. С пистолетом Макарова он проделывал чудеса. Как-то на занятиях с иностранцами один конголезец посетовал, что пистолет у него плохой.

— Дай-ка сюда, — попросил Никитин. На глазах у всех он зарядил новую обойму и тут же послал в мишень три пули, которые кучно легли в десятку.

— Плохой? — удивленно спросил Никитин и, не дав ответить слушателю, послал пару пуль в десятку. Но как! Полковник вывернул руку и держал пистолет боком.

— Плохой? — снова поинтересовался он у смущенного конголезца. И снова послал пару пуль в десятку, но теперь вывернув руку так, что рукоять пистолета смотрела в небо.

— Плохой, — неопределенно хмыкнул Никитин и навскидку сбил одинокую стеблину, торчащую из снега, метрах в десяти. После этого спокойно вернул пистолет чернокожему слушателю.

— Главное, товарищи курсанты, — напутствовал он нас, когда мы несли с ним службу в патруле, — постоянно тренировать руку. Я вот, например, когда выступал на соревнованиях, специально для этого из свинца отлил пистолет, который был значительно тяжелее Макарова, и постоянно тренировался удерживать его ровную мушку в его прицеле. Причем этому посвящал буквально все свободное время.

— Так уж и все? — усомнился кто-то из нас. — А как же бабы?

Никитин был известный ходок и только женат был пять раз. Данного своего увлечения, как нормальный мужик, не стеснялся, а скорее гордился. Поэтому он спокойно парировал выпад курсанта:

— Бабы — это святое. Как только приезжаем в другой город на соревнования, я обязательно кого-нибудь сниму и в номер. Ну а там любовь-морковь. Минут через двадцать мы уже в постели кувыркаемся. Уес-тествлю милую так, что лежит она бездыханная. А я тем временем свинцовый пистолет из тумбочки достану и стою — руку тренирую. Смотрю — зашевелилась. Я — пистолет в тумбочку и все по новой, пока она не отрубится. Тогда я снова за пистолет. Так что я не преувеличиваю, когда говорю, что посвящал этому все свободное время.

То, что полковник Никитин не врал, мы видели в тире.

 

«Внучатый племянник Сурикова»

Когда человек поступает в какое-либо высшее учебное заведение, то, помимо результатов сдачи вступительных экзаменов, учитываются все его возможные таланты. И спортивные достижения, и умение петь, плясать и рисовать. Последнее, по сравнению с песнями и плясками, даже предпочтительнее. Ведь в любом учебном заведении какая никакая, а стенная газетенка имеется. В десантном училище каждая рота имела свою ротную газету. Кроме нее выпускалась сатирическая, а при наличии в роте умелого фотографа, то и фотогазета.

Зная это, я при поступлении в училище сразу честно признался о наличии у меня неких художественных способностей. Уж не знаю, как это помогло при зачислении, но результат был положительным. Вскоре я надел на плечи голубые погоны с двумя желтыми полосами по краям и буквой «К» в середине. Однако, прослужив почти два года рядовым в Кировабадской дивизии, я четко усвоил, что художественные способности должны проявляться по мере надобности. Надобности себе любимому, конечно. К мысли этой меня привел жизненный опыт.

Так, например, за первые полгода службы я оформил около двадцати дембельских альбомов. Оно, конечно, неплохо. Сиди себе в тепле, малюй дурацкие картинки, в то время как все остальные занимаются чем-нибудь далеко нетворческим и неинтеллектуальным. Хотя и меня дембеля не забывали «припахивать», чтобы «нюх не терял».

Но от этих альбомов к концу службы меня просто тошнило. А десантники в свободном падении, которых я рисовал на первой странице, по ночам вокруг меня летали стаями.

Поэтому, когда сразу после прибытия в роту наш взводный Володя Павлов приказал мне в мое свободное время изготовить плакаты с условиями упражнений учебных стрельб для проведения занятий по огневой подготовке, я с готовностью это исполнил. Правда, написал я все это на белом листе… желтой тушью. Как вы думаете, можно ли что-то прочесть на таком плакате метров с пяти?

Увидев результат, взводный ко мне больше с подобными глупостями не приставал.

Правда, курсанты четвертого курса, шефствовавшие над каким-то детским садиком, где они трахали юных воспитательниц, решили привлечь меня для изображения плаката, посвященного Дню знаний. По задумке, надо было изобразить ученицу первого класса с бантом. И я изобразил. Нет, все было хорошо и платье, и бант, и даже портфель. Вот только ученице было лет восемнадцать-двадцать, и вид она имела такой, что ей не в школе, а на панели самое место.

«Завер», увидевший это произведение, заключил: «Блин, девочка с персиками!». Видимо, намекая на пышный бюст и иные округлости, украшающие женщину. Больше мне, названному Заверюхиным «внучатым племянником Сурикова», ничего не поручали до конца первого курса. На втором курсе я сознательно запорол стенгазету роты, куда меня избрали в редколлегию. После этого я спокойно учился и рисовал то, что мне хотелось и когда хотелось, иногда выполняя поручения моего взводного или ротного, когда обстоятельства вынуждали к этому.

 

В нашем батальоне все равны?

Еще до моего поступления в училище девятая рота входила в состав третьего батальона. Кроме нее в батальоне было еще две роты — седьмая и восьмая. Это были роты десантников. Комбат, понятное дело, тоже был из крылатой гвардии. Фамилия его была Акулов. Само собой, девятая рота была пасынком в этой семье. Но и курсанты в роте были — палец в рот не клади. В результате возникло противостояние. Акулов использовал служебное положение, а курки-спецназовцы отрабатывали свои пакости, отвечая комбату. То в стенной газете вдруг появится политическая сатира, где орел-десантник поднимает на штык «Акулу империализма». Но если приглядеться, то акула-то — вылитый комбат Акулов. То на дверь его кабинета суперцементом приклеят порнофотографию, вырезанную из вражеского, чуждого нашему образу жизни, журнала. А на фото этом в цвете, из женского ануса торчит огурец, а из влагалища — банан. А чтобы не сразу отдиралось — сверху лачком. Как это удалось сделать, чтобы свидетелей не было, если кабинет комбата находился в расположении десантной роты, недалеко от тумбочки дневального, остается тайной.

А тут повадился комбат, начинавший с возрастом жирком покрываться, на зарядку на велосипеде ездить. Сразу две задачи решал. И в училище не пешком, и тренировка попутная. Приедет, у казармы поставит, а сам по этажам. Проверяет, все ли на зарядку вышли. «Сачков» отлавливает. И почему-то вечно его в девятую роту тянет, как медом здесь намазано. А утром, перед завтраком, «показательная казнь». Вывод из строя с объявлением взыскания. И знали все прекрасно, что «сачков» и в девятой, и в седьмой или восьмой — одинаково. Но утром перед строем только спецназовцы стоят. Будто хуже всех. Обидно! Но девятая рота на то и спецназ, чтобы из любого безвыходного положения найти минимум два выхода…

Недолго Акулов на своем велике катался. Выходит раз из казармы, глядь, а велосипеда-то и нет. Туда-сюда, а нет, как нет. Комбат и батальон строил и стыдил, и вознаграждение нашедшему сулил. Нет велосипеда. Как в землю канул.

И встало все на свои места. Пешком идти далеко. Стал комбат, как и раньше, на зарядку время от времени приходить. Про велосипед свой забыл уже. А тут заходит в девятую роту, а там дневальный на велосипеде по расположению катается.

Сердце у комбата екнуло. «Мой!» — кричит. И руками за руль. А дневальный с третьего курса, парень тертый.

— Да что это вы, товарищ полковник? Наш это велосипед, ротный. Мы его на свои деньги купили. Всей ротой скидывались, — и руки комбатовы от руля отцепляет.

— К-как это, не мой? — комбат от такой наглости даже заикаться начал, чего с ним в жизни не бывало.

— А не ваш! — на своем стоит дневальный. — Ваш когда пропал? Полгода назад! А этот мы три дня назад купили.

— Как же так? Он же не новый!

— А мы его с рук у знакомого парня приобрели.

Так и не отдал комбату велосипед. Наглость — второе счастье!

 

Полковник Митрофанов

Полковник Митрофанов был старшим преподавателем тактико-специальной подготовки в нашем училище. В период чехословацких событий он командовал десантной ротой и стоял где-то под Брно. Но никаких из ряда вон выходящих событий там с ним не приключилось, и самым ярким его воспоминанием о том периоде было то, как он исхитрился помыть всю свою роту, используя для этого одну двухсотлитровую бочку, где-то найденную его бойцами. Бани не было.

Вообще он был очень по-хорошему неспокойный человек, с пытливым умом. Постоянно придумывал какие-то приспособления для подрыва зарядов, способы маскировки и тому подобные штуки. Но больше был знаменит не этим. До преподавания он некоторое время командовал нашей ротой. Поэтому постоянно пытался вмешиваться в нашу повседневную жизнь, считая, что нынешний комроты явно что-то делает не так. Само собой, что в результате этих действий командиры рот, которых на моем веку сменилось трое, его не жаловали. Но Митька гнул свое.

Курсанты его тоже недолюбливали и всячески передразнивали, запоминая его перлы и очень похоже пародируя. «Митькины» выражения были притчей во языцех и передавались курсантами из поколения в поколение. Во всяком случае, мне их, правда, в несколько искаженном виде, пересказывали молодые выпускники, которые Митрофанова и в глаза не видели.

Была у него, например, такая захмычка. Говоря что-то, он обычно засовывал руки в карманы и так поддергивал бриджи вверх, очень смешно при этом поочередно дергая коленями. Потом вынимал руки и сразу двумя поправлял волосы, снова поочередно дергая ногами, как будто очень хотел по малой нужде. При этом он говорил, гнусавя, какому-нибудь нарушителю: «Това-арищ дорого-ой! Прекрати-и-те мне-е!».

Очень смешно учил нас запоминать разведпризнаки иностранной техники, например американской. Английского он не знал и поэтому говорил так: «Запомните! На борту звезда белая и надпись: «УС АРМУ» (имелась в виду надпись: «US ARMY»).

Несмотря на это, преподаватель он был прекрасный. Мы частенько ругали его, полагая, что занятия можно было бы вести иначе. И тоже были правы.

Как-то на тактике, уже на четвертом курсе, мы отрабатывали тему: «Тактико-специальное занятие». Отвечал Паша Костин, будущий золотой медалист. Но к занятию не подготовился: то ли пробухал где-то, то ли протрахался. Мямлил что-то невнятное. Слушать этот бред в течение нескольких часов было выше наших сил, и Олег Шейко что-то вякнул по этому поводу. Митрофанов его одернул и спросил:

— А вы что, товарищ курсант, эту тему лучше знаете?

Шея ответил, что такое занятие проводится вообще не так. При этом Шея прошелся и по качеству преподавания самим Митрофановым. Митрофанов покраснел и спросил, кто еще так думает. Олега поддержал только я. Остальные хоть и думали так же, но перед выпуском с Митькой отношения предпочитали не портить. Митька сделал просто. Он поручил нам к следующему занятию подготовиться и провести комплексное ТСЗ. Что мы с блеском и выполнили через несколько дней при помощи наших товарищей, которые нам подыгрывали за солдат. Митрофанов, несмотря на нашу довольно резкую критику в его адрес, признал, что занятие организовано на высоком методическом уровне, и похвалил. Правда, поставил четверку. Но это было не принципиально. Мужик он оказался справедливый.

В последующем время показало, что навыки, привитые им, остались на долгие годы и стоили дорогого.

Борясь с нарушениями воинской дисциплины, он постоянно приходил к нам в роту для контроля в дневное и ночное время. Даже самые ярые самовольщики предпочитали не покидать ночью расположения, если Митрофанов заступал дежурным. Перехитрить же Митрофанова в нашу курсантскую молодость считалось особым шиком, поскольку сделать это было довольно трудно. Но можно.

Как-то, зная, что Митька заступил в наряд по училищу, придумали такую пакость. Понимая, что в роту он придет обязательно, в старую солдатскую шапку положили пятикилограммовое ядро и оставили лежать на центральном проходе. Как и ожидалось, Митрофанов прибыл в роту и по-хозяйски стал проверять порядок в расположении, распекая дежурного за бардак. Увидев валяющуюся шапку, он даже обрадовался. Как же! Такая причина. Отчитывая дежурного, он, проходя, не удержался и, что было силы, пнул шапку. Все, кто присутствовал при этом, до нанесения удара внутренне затаились, ожидая, попадется «старый разведчик Митяй» на эту довольно грубую приманку или нет. От мощного удара ядро выкатилось из шапки и с шумом покатилось по центральному проходу. «Го-о-ол!» — заорал кто-то. Хохот перекрыл стоны и матюги Митрофанова. Посрамленный, хромая, он удалился. К чести его, надо сказать, что никаких санкций в отношении дежурного или еще кого-то он не предпринял.

Уже на госэкзаменах ему было поручено провести расследование по факту грубого нарушения воинской дисциплины, совершенного курсантом Козловым С.В., который в рукопашной схватке, будучи в нетрезвом состоянии, одолел гарнизонный патруль в полном составе, включая начальника патруля, старшего лейтенанта училища связи. Как уж Митрофанов извернулся, не знаю. Знаю только, что в результате Митькиного расследования оказались виноваты все, кроме вашего покорного слуги. Когда все улеглось,

Митрофанов доверительно спросил, по обыкновению гнусавя:

— Слушай, Козлов! Я того, из школы МВД, видел. Ведь это жуткое дело. Чем это ты его? У него же лица нет.

— Головой, товарищ полковник. Руки-то мне держали, — честно признался я.

— Понятно, — удовлетворенно буркнул Митрофанов. Больше вопросов у него не было.

 

Как в кино

Многие смотрели фильм «В зоне особого внимания». Наиболее скептический зритель бурчит: «Ну наворотили! И учения выиграли, и зэков поймали. Кино да и только!». Однако жизнь порой закручивает сюжет не хуже.

Летом 1980 года наш взвод возвратился с войсковой стажировки. Та половина взвода, что прибыла из Кировограда, приехала рано утром. Поэтому, не теряя времени, мы рванули в баню, где хорошенько попарились, а потом и пивком это дело отметили. Шли в казарму довольные собой, наивно полагая, что сегодня пойдем в город, в увольнение, проведать подружек. Рота находилась в лагерях, и мы рассчитывали на значительную свободу перемещений. Но только дудки! В казарме нас поджидал «товарищ Облом» в лице командира роты, преподавателя по тактике и нашего взводного.

За что мы любим нашу Армию? Правильно! За неожиданности.

Весть о том, что мы немедленно уходим на учения, с выдвижением по ходу выполнения учебных задач в лагеря, нас сразила наповал. Через час с рюкзаками, в которых было все, от имитационных средств до постельного белья и учебников, мы карабкались в кузов ГАЗ-66.

Бздынь бросал нас группами, на которые поделился взвод, с шоссе, идущего через Солотчу.

Наша группа, которой командовал Женька Ермилов, рванула в район разведки через заболоченную чащу. И хотя намаялись мы, проходя через заболоченные участки, а местами и нормальные топи, вышли в район даже раньше срока. При этом нас никто не обнаружил. Зато мы, поколдовав над картой, довольно быстро сообразили, где может находиться объект разведки — все тот же автомобиль нашего преподавателя. Имея в запасе прорву времени, мы перекусили и залегли спать. Все бы хорошо, но солотчинский комар — явление чудовищное — отчаянно не давал нам спать. Поскольку к этим учениям мы специально не готовились, никаких антикомариных средств у нас не было. Спасались под плащ-палатками, задыхаясь от духоты. Как только терпеть больше мочи не было, высовывали нос наружу, чтобы глотнуть свежего воздуха. Этих мгновений комарам было достаточно, чтобы они роем влетали под плащ-палатки и приступали к своему позднему ужину, основным блюдом которого были мы. После этого очередная порция комариного меню вскакивала и с матюгами разгоняла едоков все той же палаткой. Закончив свой дикий танец, разведчик падал на землю и укрывался плащ-палаткой так, чтобы исключить проникновение паразитов внутрь. Отдых, конечно, сомнительный, но все же лежать, даже так, лучше, чем идти «в даль светлую».

Но задача — есть задача. Поднялись часа в три ночи и пошли на объект. Машину нашли быстро. Бздынь и водитель спали сном праведников. Очень нам хотелось, пользуясь этим, вытащить их из машины и привязать к дереву, чтобы комариков потешить. Однако желания наши с возможностями расходились. Ограничились только тем, что в выхлопную трубу затолкали тряпку. Проснутся — «водиле» все не так скучно будет. «Срисовали» координаты, написали мелом на борту машины, что объект уничтожен группой такой-то, и ушли в район организации дневки.

Дневку планировалось организовать в районе деревни Ульевая. Маленькая деревушка, наполовину заброшенные дома, в Солотчинской глуши. Наученные предыдущим отдыхом в компании с комарами, решили мы выбрать место для сна поспокойнее.

В деревне на окраине стоял дом, а рядом с ним старый скотный сарай. На чердаке лежало сено, и, поскольку сарай был высокий, комаров оттуда сдувало ветерком. Милое дело. Хозяйка — старенькая бабушка, как раз вышла корову доить.

Заручившись ее согласием на непродолжительный отдых на чердаке коровника, мы быстро забрались туда и устроились спать. Это было совсем другое дело. На пахучем сене, без кусачего, зудящего над ухом гнуса спалось просто замечательно.

Задача была выполнена и наступила расслабуха — враг разведчика. Спали без задних ног. Сквозь сон послышался рокот движка ГАЗ-66, а потом и высокий голос Бздыня:

— Бабушка! Доброе утро!

— Доброе утро, сынок!

— Вы, случайно, не видали здесь солдатиков? Человек семь. С оружием и радиостанциями.

— Да как же. Видела. Вон они, у меня на сеновале спят.

— Спасибо бабуся, — крикнул повеселевший Иван Фомич.

Спустя некоторое время послышались шаги поднимающегося по внешней лестнице человека, и вскоре в проеме окна, как на экране телевизора, показался собственной персоной наш преподаватель тактики Иван Фомич Селуков, по кличке Бздынь.

— Ну-у-у! — радостно, протянул он. — Как в кинофильме «Звезда»! Е- твою мать!

Поскольку реакции с нашей стороны не последовало, он спокойно добавил:

— Ну, спите, спите. А я пока пошел сарай поджигать!

Провал был очевиден, и нам ничего не оставалось, как сдаться на милость победителя. Ко всем неприятностям добавилось и то, что, собравшись у окна, чтобы вылезти наружу, мы создали перегруз уже довольно старых и подгнивших досок пола чердака. В результате они подломились, и я с удивлением увидел, как проваливается вниз Андрюха Тарасов. Ужасу в его глазах добавило и то, что рухнул он не на грешную землю, а на молодого и резвого бычка, который испугался не меньше своего неожиданного наездника. В навоз попадали радиостанции, автоматы, рюкзаки.

Построились перед сараем. Вид у нас был пораженческий.

— Ну что, орелики? — довольно начал Бздынь. — Группа обнаружена, преследуется противником…

Мы бежали по проселочной лесной дороге. Ноги утопали в рыхлом песке, что значительно затрудняло бег. Сзади на машине ехал Бздынь и покрикивал на нас. Уже за деревней на мосту встретили черную «Волгу», у которой стояли четыре молодых крепких парня.

— Ребята, как к переправе выехать? Что-то заплутали мы, — обратились они к нам.

Бздынь вышел из машины и, достав карту, подробно рассказал и показал, как им проехать к переправе. Выходило, что ехать им в обратную сторону. Посмеиваясь над нами, они предложили подвезти. В ответ мы их незлобно послали.

Не обидевшись, со смешками, они рванули вперед, оставив перед нами облако пыли. Пользуясь этим, мы крикнули Бздыню, что разведчики по дорогам не бегают и свернули вправо, в лес. Вскоре вышли на пункт сбора, где собрались все наши, и разбили лагерь.

Через некоторое время мы заметили, что встреченная нами «Волга» на полной скорости несется по лесному проселку в обратном направлении.

— Что это они разъездились? — буркнул Федор Свинарев.

— На такой скорости, по проселку… Так можно и где-нибудь в яму влететь, — поддержал его Женька.

Но вскоре нам стало не до «Волги». За нарушение приказа и вход в деревню взводный нам назначил какое-то наказание, уж не помню какое. Мы позавтракали и уже было собрались выполнять трудповинность, как последовал приказ всем строиться.

Приехавший ротный, по кличке Конь, объявил новость:

— «Волга», что вы у Ульевой видели, это — бандиты. Где-то под Тамбовом подломили церковь.

— Во-о-от! — по обыкновению протянул Конь и, шмыгнув носом, продолжил: — Машину они в Москве из гаража министерства обороны угнали. Нам милиционеры сейчас рассказали. Во-о-от! Их уже вторые сутки ловят. На переправе их милиция и ждала, а они развернулись и ходу. Во-о-от! На проселке свернули в лес, да застряли. А в багажнике полно икон. Они, сучье племя, — выругался ротный, — облили все бензином и подожгли. Уголовники! Е. и иху мать! Конченные люди!

Конь помолчал. Потом, будто очнувшись, добавил:

— А иконы, шестнадцатый, семнадцатый век. Они практически бесценны!

Мы стояли, переваривая информацию, еще не понимая, как она коснется нас. Тем временем Конь, пошмыгав носом, продолжил:

— Милиция просила помочь в их поимке. Будем блокировать дорогу, чтобы они не прошли в другой квадрат. У кого есть патроны? Боевые!

Конь прекрасно знал, что многие имели заначки с боевых стрельб и обычно брали с собой на учения, на случай возможной охоты. Насобирали ему «с миру по нитке» — целый магазин.

«Вооруженный и очень опасный», он патрулировал дорогу на машине, а мы, примкнув штыки, сидели на дороге. Для острастки у нас были «холостые». Это против-то вооруженных пистолетами бан-дюков.

Сидели друг от друга на расстоянии метров сто. Жара и гудящие оводы с комарами делали свое дело. Народ кемарил вовсю. Поздно вечером нас сняли.

Как потом выяснилось, из этой четверки взяли троих. Четвертый ушел. Вышел в наш лагерь. У дневальных, охранявших ружпарки рот, живших в палатках, где оружия и боеприпасов хранилось на роту, спросил, как к Оке выйти, к пристани. Те, ничего не подозревая, направили его в лагерь Коломенского артиллерийского училища. Куда он благополучно прибыл, сел на «Комету» и был таков.

После менты рассказали, что ловить их стали случайно, когда они возвращались в Москву. На черной «Волге» с министерскими номерами их не тормозили. Кроме того, у них стояла какая-то система, не позволявшая радару засечь скорость.

Из-за своей уверенности или даже наглости они шли мимо поста ГАИ, не сбавляя скорости. Гаишник, замеривший скорость, удивился, что его прибор не показывает ее. Тогда он на всякий случай решил тормознуть сомнительную машину.

Бандиты остановились, и водитель спокойно прошел на пост. Это отвлекло милиционеров от машины, а бандиты тем временем, посадив кого-то из своих за руль, рванули с места.

Тут все и началось.

На следующем посту им устроили встречу, поставив два милицейских «Жигуленка» на дороге. Но на подъезде к этому блоку они прямо из машины, не сбрасывая скорости, открыли огонь. Менты попадали на землю, а водила, судя по всему, — очень опытный каскадер, поставил «Волгу» на два колеса и проскочил между ментовскими «тачками».

Но какими бы лихими не были эти парни, с отлаженной системой Советского государства бороться им было не под силу.

В конце концов их загнали в Солотчинские леса, где мы их и встретили.

 

Такой человек

Андрюшка Будаков поступил в девятую роту с гражданки. Рассказами о спецназе сманил его Мишка Будилов, сам поступавший в роту четыре раза и изгнанный в середине первого курса. Нет, не за дисциплину, и не за неуспеваемость. Это был тот редкий случай, когда сержанта выгнали за… излишнее служебное рвение. Что называется — достал. Ну, да не о нем речь.

На кой хрен сдался Андрюхе спецназ, история умалчивает. Романтика — вот, наверное, что лежало в основе его стремления стать диверсантом. Его бы светлую голову, да в мирных целях. Там, среди популяции «яйцеголовых», он бы со своими «национальными особенностями» не очень и выделялся.

А особенности были. Еще в «абитуре», заметив за ним некую хитрозадость, я спросил, не пытаясь угадать: «Андрюха, а у тебя в роду маланцев не было?». Андрюха вздохнул и без какого-либо смущения сказал, что я прав. Но проницательность моя сработала лишь частично. Еврейские корни Андрюха имел только наполовину. Вторая половина у него была украинская. А ведь не зря говорят: «Когда хохол родился — еврей заплакал». Видимо, в этом и заключалась суть его натуры.

Воинский коллектив, особенно курсантский, — большая семья. Не все и не всегда в ней бывает мирно да полюбовно, но то, что все поровну, это однозначно. Поэтому было особенно странно, когда Андюха, сходив в «булдырь», приносил на самоподготовку сто граммов конфет «домино» и, никому не предлагая, поедал их в одиночку. При этом, когда его угощали остальные, он не отказывался. То, как он поедал эти конфеты, — отдельная история. У Андрюхи был перочинный нож, отточенный до остроты бритвы. Им-то он и нарезал буквально на микроны конфеты. А потом, не отвлекаясь от чтения, отправлял эти фракции в рот. Процесс поедания одной конфеты занимал не менее получаса. Такое смакование нам было непонятно, что само по себе вызывало раздражение. Имели место и другие заморочки на эту же жлобскую тему. Наконец, Андрюхе устроили бойкот. Было разбирательство на уровне взводного, и ему высказали все, что считали неприемлемым в его поведении. Андрюха все «понял». После этого он покупал два кулька конфет. Одним он угощал сокурсников, а другой по-прежнему нарезал на фракции. Поняли это и мы, но особо его не трогали. Закрывали глаза на то, как он, сидя в сушилке на штабеле валенок, от которых несло застарелым запахом несвежих портянок, читал какую-нибудь книжку, отсасывая из банки сгущенки, в которой было сделано два прокола. С появлением свидетелей банка стремительно пряталась все в те же валенки, а Андрюха принимал совершенно безмятежный вид. Все только ухмылялись презрительно и молча проходили мимо.

Но, наверное, больше всех нервировало это Борьку Суслова. Может быть, потому что по своей натуре он был пройдоха, каких мало. Как-то с Будаковым купили они вскладчину полкило печенья и банку сгущенного молока и начали их поедать. Гурман Будаков аккуратно обмакивал в сгущенку кусок печенья, а потом, смакуя, рассасывал во рту печенье вместе со сгущенкой. Боб, у которого была иная задача, макал в банку целое печенье и накручивал на него вязкую сгущенку. После трех таких заходов содержимое банки сократилось вдвое. Будаков запротестовал, требуя справедливости в дележе, но все напрасно. Потом он очень переживал, а Боб, довольный собой, рассказывал, как он «обожрал» скаредного Будакова.

Время шло и потихоньку нивелировало наши взаимоотношения. К четвертому курсу нам уже казалось, что Андрюха исправился. Если бы не одно происшествие. Как-то незаметно стали исчезать шерстяные носки. Нет, не новые. А старые, изношенные до дыр на учениях или полевых выходах. Причем дыры были площадью с третью часть всего носка. Можете представить, как «озонируют» воздух носки после недельной носки в полевых условиях.

Скажете, кому они нужны? Мы полагали так же. И именно потому, что подлежали они выбросу в мусор, эти пропажи не сразу привлекли внимание их владельцев. Мало ли? Дневальный с мусором выбросил, или уборщики замели утром. Но вскоре стало ясно, куда делась пропажа. Не то чтобы их искали. Просто в один из вечеров Анрюлик был застигнут совсем не за спецназовским занятием. Он мотал клубок шерсти. Два больших аккуратно смотанных клубка уже лежали в полиэтиленовом пакете. В конце концов Будаков раскололся. Мысль его была предельно проста: «Чего добру пропадать? Распущу-ка я носочки на ниточки да смотаю в клубочки. В стране тотального дефицита нет ничего, в том числе и шерсти для вязания. Отправлю их супружнице моей. Та — девка рукодельная, свяжет мне свитерок да вышлет, чтобы на учениях не мерзнуть».

Охреневшие от признания мы стояли, не зная, что сказать. Наконец я нашелся:

— Андрюха, так ведь шерсть-то грязная и вонючая. Как свитер-то носить?

Андрюха, видимо, предвидел этот вопрос и мигом парировал:

— Так ведь и постирать свитерок можно. Дальше говорить было бессмысленно. Зачем задавать вопрос, как будет любимая супруга вязать Анрюлику свитерок? В противогазе?

Наверное, ответ был и на это. Заставить удивляться курсанта четвертого курса довольно трудно, но Будакову это удалось.

Событие не давало покоя и обсуждалось в курилке. После обеда следующего дня мы с Борькой Сусловым удрали с самоподготовки и, закрывшись в одном из классов кафедры иностранных языков, приступили к творчеству, финалом которого была стенгазета, названная нами «Пиявка». Имелась в виду не болотная пиявка, а такой щелбан, отпускаемый оттягиваемым средним пальцем. Чтобы никто не перепутал, был изображен несчастный в процессе получения этого «удовольствия». Ясно, что газета была посвящена нашему однокашнику — любителю шерстяных вещей ручной вязки.

Первая карикатура, которую Боб нарисовал левой рукой (он был левша и рисовал только левой, хотя писал правой), была посвящена собственно Андрею. На рисунке он стоял на четырех костях у перевернутого мусорного ящика роты и выбирал из кучи мусора рваные носки. Ядовито желтым цветом Боб изобразил поднимающееся зловонье. Выше пунктиром была обозначена траектория полета мухи, которая, попав в ядовитые пары, замертво валилась на пол. Место пересечения траектории и зловоний было отмечено красным кружком, который был перечеркнут крестом — «точка смерти».

На втором рисунке была изображена Будаковская супруга, вяжущая ему носки в противогазе. На полу лежал зловонный клубок, рядом с которым сидел совершенно охреневший кот с глазами «в кучу».

Карикатуры я снабдил какими-то гаденькими стишками.

Получилось очень ядовито. Под стать сырью вязальщицы. Довольные собой, мы вывесили газету в расположении роты примерно за полчаса до возвращения курсантов с самоподготовки.

Вскоре послышался гул голосов и топот армейских сапог, поднимающихся по лестнице. Дверь стремительно распахнулась, и в роту влетела толпа. Надо сказать, что сатирические газеты роты отличались высоким качеством сатиры. Их любили даже нарушители, в газетах изображенные.

Поэтому с затаенным дыханием мы с Борькой ожидали реакции зрителей. Надо сказать, «без ложной скромности», премьера прошла «на ура!». Народ давился со смеху. Вскоре прибежал и Андрюха, по обыкновению, задержавшийся в булдыре. Пользуясь старшинством, он начал пробираться к газете, еще не зная, что сегодня главный герой — он. Народ услужливо расступался. Мы злорадно наблюдали это. Как только он достиг цели и понял, что «попал», Будаков попытался выскользнуть из круга. Но хохочущая толпа не давал ему прохода. Наконец он вырвался и позорно бежал.

Дневальных с первого курса я заинструктировал «до слез», что если ночью Будаков снимет газету, то жизнь их до моего выпуска из училища будет чернее ваксы. Поэтому дневальные ночью стерегли наше произведение искусства, не смыкая глаз. А когда Андрюха в ночи попытался совершить диверсию, он был обнаружен, и два первокурсника, обнажив штыки, плечом к плечу отстояли газету. Угрозы Будакова не имели действия, поскольку дневальные предпочли из двух зол выбрать меньшее. В роту стали приходить курсанты и других рот. Газета стала приобретать всеучилищную известность, но на третий день после зарядки я вдруг не обнаружил нашу «нетленку» на ее прежнем месте. Дневальный испуганно пояснил, что ее забрал Невмержицкий. Вскоре он вызвал и меня.

Николай Иванович Невмержицкий, которого за глаза мы звали просто Коля, командовал нашим взводом почти четыре года и знал нас наизусть.

— Как тебе не стыдно травить своего товарища? — грозно спросил он меня. Будаков стоял рядом.

— Что значит травить, — поинтересовался я. — Стенгазета направлена на то, чтобы выявлять и пресекать позорные явления нашей жизни. Ведь я же не обижаюсь и не считаю травлей, когда меня изображают залетевшим по пьянке в комендатуру.

— Ну, так ведь ты и правда напился и залетел, — все еще не просекая ситуацию, сказал Невмержицкий.

— Ну, так ведь и все, что здесь изображено и написано, тоже правда, — парировал я.

И тут до Коли дошло:

— Будаков, ты что, и вправду грязные носки собирал?

В ответ Будаков ответил:

— Мне жаль, что я предал этот факт огласке!

Секунд тридцать взводный смотрел на него, а потом резко встал и сказал:

— Козлов, повесь газету на место!

Что я с радостью и выполнил.

Недели через две газета вновь пропала и уже совершенно бесследно. Только в Афгане Леха Рожков признался, что она лежит у него дома. Он, оказывается, собирал все сатирические газеты роты.

После выпуска мы не виделись с Андреем года четыре. Дороги наши пересеклись в Афганистане. В 1985 г. в Лошкаргах из Чучково прибыл 6-й ооСпН, в котором помощником начальника штаба был Андрюха. Это была старлеевская категория. Андрей попросился на эту должность с капитанской категории командира группы спецназначения. Видимо, командир он был никакой, потому никто не оспаривал это назначение.

Как-то его направили в штаб Армии в Кабул. Лететь надо было через Кандагар. Только здесь, на юге Афганистана, садились самолеты. Дожидаясь борта, Андрюха прибыл к нам в офицерский модуль. Ему сразу выделили свободную койку, а по поводу прибытия офицера из братского батальона решили даже «сообразить» и накрыть стол. Побежали в магазин и купили какой-то закуси. Достали, что лежало в закромах, на случай обмытия чего-нибудь. Извлекли даже литровую флягу спирта. Глядя на эти приготовления, Андрюха расчувствовался и, смахнув скупую мужскую слезу, сказал: «Э-эх! Гулять, так гулять!» и рванул к своему рюкзаку.

Все с интересом замерли, наблюдая, что он там ищет. С видом купца, швыряющего под ноги толпе золотые червонцы, Андрюха шваркнул на стол… пачку сухарей. Видя наше недоумение, он пояснил, что тем, кто едет в командировку, согласно какому-то приказу, полагаются пшеничные, белые сухари. «Многие этого не знают, и продслужба обманывает командировочных, «зажимая» сухари. Но я-то этот приказ читал и начпроду сказал, что без сухарей в командировку не уеду. Пришлось ему выдать. Вот! Мы сейчас их и съедим».

На столе были хлеб, спирт, югославские консервированные салаты, «колбаса, ветчина и прочая антисоветчина» и… результат широкого жеста Андрея Будакова — пшеничные сухари.

Все потрясенно смотрели на них. На Будакова старались не смотреть.

Ну что поделаешь? Человек такой!

 

Всему свое время

Воздушно-десантное училище, называемое сейчас институтом, до сих пор не испытывает трудностей с желающими обучаться в стенах этой прославленной кузницы офицерских кадров. А во времена, когда у руля ВДВ стоял прославленный «Дядя Вася», Василий Филиппович Маргелов, конкурс туда был, как в МГУ. Однако большая часть абитуриентов, а при удачном для них стечении обстоятельств курсантов первого курса, стремилась в училище не столько для того, чтобы постигнуть «науку побеждать» в Суворовском смысле. Ими скорее двигало желание постигнуть науку побеждать в уличной драке. Карате, которое было панацеей от дворовых обидчиков, вот, что было побудительным мотивом для поступления. Поэтому все круто разочаровывались, узнавая, что карате занимаются не все повально, а лишь те, кого примут в секцию, которая занималась в спецклассе.

Спецкласс — это особое место. Там стояли манекены с датчиками, как в уязвимых местах тела человека. От удара по ним манекен складывался пополам. Стояли макивары. Стены были покрыты кровавыми картинами рукопашной схватки, в которой верх одерживал советский десантник. На самом деле всей этой фигней никто никогда не пользовался во время реальных занятий. Нужно это было только для «показухи» каким-нибудь лохам-начальникам или таким же лохам из состава иностранных делегаций, посещавших наше училище.

Но, несмотря на это, манекены железно работали как приманка для молодых и рьяных. Сразу после прибытия из Селецких лагерей, где молодые «курки» проходили курс молодого бойца и «высирали мамины пирожки», толпы желающих осаждали спецкласс.

Но попасть туда было не так просто. Здесь проверялись гибкость, координация движений и ловкость желающих. Потом кандидатов проверяли на стойкость в спаррингах друг с другом. И лишь самые умелые и стойкие, с разбитыми, но счастливыми мордами зачислялись в спецкласс. Далее отсеивались уже в процессе занятий. Основная масса, желавших научиться хорошо драться, овладевала этим навыком года через полтора-два. И лишь самые стойкие и фанатично преданные карате занимались до выпуска, а многие из них посвятили себя этому виду спорта и в последующей жизни.

Но таких были единицы. Еще меньше было людей, которые вдруг, курсе на третьем, решали заняться изучением искусства мордобоя. Это было как-то нелогично. Да и не солидно как-то, когда первокурсник в спарринге метелит старшего товарища.

Но, видимо, все это не останавливало нашего друга, Валеру Люлюшина. Зимним рязанским вечером мы с Сашкой Солнышкиным, по кличке Светило, бодрым солдатским шагом спешили на КПП, где ждали наши очередные пассии с машиной. И вдруг наш путь пересекла тень в спортивном костюме, в которой мы узнали Валерку. Он был младше нас на курс и учился на третьем курсе. Тень мелась в сторону булдыря. «Валера! Ты что так поздно в булдырь?» — окликнул его Светило. Приостановившись и проехавшись по наледи асфальта, Валера гордо сообщил, что он и не в булдырь вовсе, а в… спецкласс! Теперь пришла наша очередь держать равновесие.

— Люлю! Да ты что, умом рехнулся? На третьем курсе надо не карате начинать заниматься, а водку пить и по бабам бегать. Вот как мы с Козлевичем.

— Да вы с Козлевичем этого никогда и не прекращали, — парировал Валера.

— Зато я тем, чем ты только собрался заняться, отзанимался в первые два года учебы, — гордо сообщил я…

— Выперли? — догадался Люлю.

— Генерал запретил после драки с ментами, — мрачно ответил я.

— Ну вот, а меня не выпрут!

— Тебя не выпрут! Тебя из спецкласса вперед ногами вынесут, — хмыкнул Сашка. — Пошли лучше по бабам.

— Не вынесут! Меня Гешка Васильев обещал научить.

— Ну, ну! — недоверчиво буркнули мы и побежали дальше. Валера же скрылся в арке учебного корпуса.

Время, потраченное нами, того стоило. Но чем лучше вечером, тем хуже утром. Заявились мы в казарму под утро, не проспавшиеся и не выспавшиеся. В столовой встретились и, обдавая проходящих сокурсников мощным перегаром, договорились сразу после занятий сбегать по пиву.

— Да, а Валера-то не страдает. Вчера, как «честная Маша», после отбоя в постельку. Сегодня, как огурец, — позавидовал Солнышкин.

— Да что-то огурца нашего я не вижу, — усмехнулся я.

— Слушай! А где Люлюшин? — поинтересовался я у проходившего мимо курсанта пятой роты.

— Как это где? — удивился тот. — В санчасти.

Мы удивленно посмотрели друг на друга. Курсант уже собирался бежать — пятая рота закончила завтрак и выходила из столовой.

— Стой, — схватил его за рукав Солнышкин. — Что он там делает?

— Блин, ты че? Сам не понимаешь? Что в санчасти делают? Лежит он там, — и курсант попытался освободить руку. Но Саня, парень, почти двух метров роста, и сделать это нелегко.

— Не трепыхайся, успеешь. Он что, заболел?

— Ага, головой!

— То есть?

— Да вчера в спецклассе под раздачу попал.

Еще до занятий мы успели навестить «болезного». Он лежал на кровати. Вся верхняя часть головы была забинтована, и только один глаз сверкал из белоснежных повязок.

— Ну че, каратист? — усмехнулся Светило. — Допрыгался?

— Да, понимаешь, Гешка решил мне показать, как бьют «хвост крокодила»… — начал оправдываться Л юлю.

— Понимаю, — вступил я. — Вижу, что показал. Ты хоть что-то увидеть успел?

— Смутно, — закрыл глаз Валера.

— То-то! Говорили тебе, чтобы с нами шел. Всему свое время.

— Да-а! — потянул Солнышкин, когда мы вышли из санчасти. — А мы-то с тобой поживее выглядим.

— Вывод — не стоит менять образ жизни, — ответил я.

Следуя этому программному заявлению, мы закончили училище и продолжили службу в войсках. А Валера Люлюшин больше не появлялся в спецклассе никогда. Всему свое время!