В истории фальсификаций исторических источников подделка серии документов, о которых пойдет речь ниже, занимает особое место. Все они касались одного из самых трагических событий российской истории XX в. — уничтожения царской семьи и находящихся вместе с ней служащих. Об их мученической смерти и беспредельной жестокости, с которой были уничтожены тела жертв, стало известно впервые с большей или меньшей степенью подробности и достоверности после выхода в Берлине в 1925 г. книги судебного следователя по особо важным делам Омского окружного суда Н.А.Соколова "Убийство царской семьи". Возглавив следствие об убийстве царской семьи в сложной обстановке Гражданской войны, Соколов сумел собрать подробные свидетельские показания очевидцев и участников одной из самых жестоких большевистских акций, раскрывавшие ее подготовку и проведение, и включил их полностью или частично в свою книгу.

Расследование Соколова, ряд других следственных действий, проведенных как по горячим следам совершенного преступления, так и много позже, прояснили многие детали убийства, но полностью восстановить его картины не смогли. Достаточно указать на то, что юридически остались не доказанными связь действий непосредственных организаторов и участников убийства с решениями большевистского центра, количество жертв, места уничтожения и захоронения трупов, персональный состав убийц. Все это являлось питательной средой для появления всевозможных слухов и домыслов, нередко приобретавших острое общественное звучание. Достаточно вспомнить периодически появлявшиеся легенды о чудесно спасшихся царевиче Алексее или царевне Анастасии, воплощавшиеся даже в реальные персонажи. Ни советское руководство, ни западный мир не могли не реагировать на эти слухи и домыслы, поскольку в случае их подтверждения легитимность и советской власти, и официально признанных наследников царской семьи подвергалась серьезной эрозии.

Поэтому в этих условиях сенсационной стала публикация, помещенная на страницах западногерманского журнала "7 дней" с 14 по 25 июля 1956 г. Она включала воспоминания бывшего военнослужащего австрийской армии И.П.Мейера, попавшего в июле 1916 г. в русский плен под Ровно, отправленного затем на работы в Сибирь, но благодаря знанию языков, в том числе русского, ставшего после революционных событий 1917 г. "доверенным лицом международной бригады в Уральском военном округе".

На вопросы редактора журнала Мейер сообщил, что он присутствовал на двух заседаниях Екатеринбургского совета, где сначала принималось решение об уничтожение царской семьи и ее окружения, а затем заслушивался отчет об убийстве. Кроме того, по его словам, Мейер находился и в том месте, где происходило уничтожение трупов расстрелянных, Мейер заявил также, что, несмотря на перипетии его личной судьбы, ему удалось сохранить часть подлинных документов, связанных с этим событием. Предваряя публикацию своих "показаний", т. е. фактически мемуаров, он твердо заявил: "Я не только могу подтвердить мое сообщение, но и доказать документами, до сих пор неизвестными. Некоторые документы, вывезенные мной в Европу, пропали во время войны при бомбардировках. На то, что я при этом сообщении прилагаю, должно уже быть достаточным, чтобы вполне разъяснить, наконец, одно из самых потрясающих событий нашего столетия".

Действительно, к тексту "сообщения" были приложены фотокопии шести интереснейших документов. Документ № 1 представлял собой "Протокол заседания Областного Исполнительного комитета Коммунистической партии Урала и Военно-революционного комитета", документ № 2 был озаглавлен "Список команды особого назначения в дом Ипатьева", документ № 3 назван "Протокол экстренного заседания Областного Исполнительного комитета совместно с членами Чрезвычайной комиссии и Революционного штаба", документ № 4 являлся "рублевым билетом" с подписями царской семьи, найденным якобы Мейером в доме Ипатьева, документ № 5 представлял собой типографский текст экстренного сообщения Екатеринбургского исполкома о расстреле Николая II, документ № 6 являлся удостоверением, выданным Мейеру Исполкомом Екатеринбургского совета (далее везде мы будем указывать только номера этих документов).

Фотокопии шести названных документов, которые были снабжены всеми аксессуарами подлинности (бланки, печати, подписи, грифы секретности и т. д.), действительно подтверждали обширный текст "показаний" или "сообщение" Мейера. Это был фактически цельный мемуарный отрывок, описывавший события в Екатеринбурге с 4 по 25 июля 1918 г.

Едва ли не с первых строк мемуары Мейера содержали ранее неизвестный фактический материал. Во-первых, они легализовывали фамилию одного из главных инициаторов и организаторов убийства — некоего Александра Мебиуса. Немец по национальности, родившийся в России, выпускник Горного института, он, по словам Мейера, уже со студенческих пор оказался вовлеченным в революционную деятельность. После Февральской революции Мебиус стал одним из организаторов Выборгского городского совета, затем был направлен ЛД.Троцким в Сибирь "в качестве начальника революционного штаба". По свидетельству Мейера, Мебиус 4 июля произвел обыск в доме Ипатьева, где размещалась царская семья, и обнаружил в ванной комнате пять винтовок с патронами, что свидетельствовало о готовящемся освобождении узников. "В этот момент — пишет он, — неопределенная судьба Романовых была окончательно решена. Мебиус не был человеком, который мог безнаказанно оставить попытку освободить царя".

Во-вторых, мемуары подробно рассказывают о трех заседаниях руководящих органов Екатеринбурга.

На первом из них, состоявшемся 7 июля, было принято решение о казни царской семьи. По словам Мейера, на нем присутствовали, по крайней мере, А.Г.Белобородов, В.Ф.Голощекин, Мебиус, старый член партии П.М.Быков и автор мемуаров. Мейер свидетельствовал, что предрешение вопроса о казни едва не было сорвано Быковым, настаивавшим на публичном процессе над Николаем II. Однако жесткая позиция Мебиуса обеспечила принятие необходимого решения.

Второе заседание екатеринбургского руководства, по свидетельству Мейера, состоялось вечером 14 июля. Среди прочих вопросов на нем был заслушан отчет Голощекина о его поездке в Москву и встрече с Я.М.Свердловым. Уже без каких-либо дискуссий на этом заседании было принято окончательное решение уничтожить царскую семью вместе с находившимися при ней лицами, поручить "экзекуцию" Я.М.Юровскому и осуществить ее не позже 17 июля.

Третье заседание екатеринбургского руководства, по словам Мейера, состоялось 19 июля. Мейер подробно рассказал в мемуарах об отчете, с которым выступил в этот день перед собравшимися Юровский. В нем были изложены подробности расстрела. Автор дополнил содержание отчета деталями, которые он почерпнул от лиц, непосредственно принимавших участие в убийстве.

В-третьих, Мейер, как очевидец, сообщил об обстановке в доме Ипатьева сразу после расстрела царской семьи и обстоятельствах уничтожения трупов в урочище "Четыре брата".

"Показания" Мейера содержали и массу других зловещих подробностей организации уничтожения царской семьи, запоминающиеся портреты ее членов, их приближенных, например врача Е.С.Боткина, организаторов и исполнителей убийства. Они буквально заполнены массой фамилий людей, оказавшихся в той или иной степени причастными к июльским событиям в Екатеринбурге, в том числе одиннадцати исполнителей расстрела в одном из подвальных помещений дома Ипатьева.

Воспоминания Мейера в целом выглядят не только как обличительный, но и в равной мере как процессуальный документ. Его рассказ производил мрачное впечатление и однозначно квалифицировал убийство как тщательно спланированное преступление. Автор в своем повествовании оставался сторонним наблюдателем, с фотографической точностью, без каких-либо эмоций описав произошедшее. Даже, казалось бы, такой многозначительно-символический факт, как последующая печальная судьба ряда организаторов и исполнителей убийства — Юровского, Голощекина, Белобородова, Мебиуса, П.Л.Войкова, изложен им подчеркнуто констатирующе и сухо.

Повторим, что рассказ Мейера поражает своей фактографичностью и в еще большей степени — объемом описания мельчайших деталей и обстоятельств развернувшихся в июле 1918 г. в Екатеринбурге событий. Автор помнит число, расположение комнат Ипатьевского дома, размещение в них одиннадцати узников, клички собак членов царской семьи, не только даты, но и время событий, маршруты своих перемещений под Екатеринбургом, вплоть до сторон света, цвета одежды, волос и глаз членов царской семьи и т. д. — все то, что спустя почти сорок лет вряд ли способна удержать человеческая память. При этом Мейер старательно и принципиально обходит вопрос об источниках своих столь детальных данных, ссылаясь исключительно на свою память или имевшиеся в его распоряжении документы (о наличии дневника автор не говорит). Лишь однажды Мейер упомянул вскользь "сообщения западного мира о последних днях царской семьи".

Из воспоминаний Мейера однозначно следует, что ему не была известна книга Соколова, содержавшая, как уже говорилось, большой текстовой и иллюстративный материал, связанный с проведенным расследованием. Всего лишь один раз, и то вскользь, Мейер вспомнил "расследование белого следователя Соколова, прибывшего на место через девять месяцев". Автор подчеркивает свое незнание книги Соколова, например, такой деталью. Приступая к повествованию об убийстве, он пишет: "Я могу рассказать о расстреле царской семьи только по сообщению, сделанному Юровским вечером 19 июля перед Уральским Советом и Революционным комитетом, а также на основании отдельных рассказов, которые мне сообщили Хорват и другие члены экзекуционного комитета".

Однако текстологическое сравнение воспоминаний Мейера и книги Соколова показывает однозначно, что именно последняя лежала перед автором и именно из нее он черпал многочисленные факты.

Приведем несколько примеров.

Воспоминания Мейера

Книга Соколова

1.

"Дом купца Ипатьева был двухэтажной постройкой и находился на возвышенной части так называемого Вознесенского проспекта… Фасад дома выходил на восток".

1.

"Передним фасадом дом обращен к востоку в сторону Вознесенского проспекта. Здесь почва перед фасадом дома сильно понижается и имеет резкий уклон по Вознесенскому переулку".

2.

"Весь верхний этаж был предоставлен царской семье, за исключением одной комнаты, которую всегда занимал комендант дома".

2.

"Соседняя с ней (прихожей верхнего этажа. — В.К.) комната занималась большевистским начальством… Все остальные комнаты верхнего этажа предназначались для царской семьи и состоявших при ней лиц".

3.

"Внешняя стража была расположена наискось, в доме Попова".

3.

"Спустя некоторое время наружная охрана была переведена в соседний дом Попова… Дом Попова, где помещалась наружная охрана, находится против дома Ипатьева по Вознесенскому переулку".

4.

"Вокруг дома был построен двойной забор из сырых бревен и телеграфных столбов. Внутренний забор окружал только часть дома, а внешний — дом. Он имел только двое ворот, которые очень строго охранялись".

4. "Дом Ипатьева, когда царская семья была заключена в нем, обнесен был двумя заборами… В наружном заборе были ворота и калитка… В тот момент он (дом. — Б. К.) был обнесен деревянным забором, не закрывавшим парадного крыльца и ворот".

5.

"Внутренняя стража в то время состояла только из русских".

5.

"Только братья Мишкевичи и Скорожинский были, вероятно, польской национальности, все остальные охранники были русские".

Нет смысла дальше продолжать текстологическое сопоставление: читатель уже и из приведенных примеров, число которых много больше, может убедиться в том, что бытовые и иные детали, на фоне которых разворачивалась трагедия и "запомнившиеся" Мейеру, восходят к книге Соколова. Более того, именно книга Соколова, содержавшая формальный процессуально-следственный материал, крайне необходимый с точки зрения юридических норм, невольно подталкивала, можно сказать, даже провоцировала Мейера на отбор сюжетов своего рассказа: описание дома, охраны, членов царской семьи и т. д. Очевидно, это понимал и сам автор. Поэтому, чтобы скрыть свою зависимость от книги Соколова, в ряде случаев бытовые и иные реалии екатеринбургских событий, зафиксированные Соколовым, например, по свидетельским показаниям, Мейер делает противоположными соколовским. Так, в частности, по книге Соколова, внутренняя охрана дома Ипатьева, насчитывавшая 19 человек, жила на втором этаже. Мейер поправляет полученные Соколовым данные: по его версии внутренняя охрана состояла из 10 человек и располагалась на первом этаже Ипатьевского дома.

Из всего сказанного можно сделать по крайней мере один вывод: фантастическая память Мейера опиралась всего-навсего на книгу Соколова. Тот факт, что автор воспоминаний всячески стремился показать, что он знать не знает эту книгу, которая была перед его глазами, уже заставляет с большим подозрением относиться к его "показаниям". Подозрение, естественно, должно касаться и той части воспоминаний, которая как бы дополняет, расширяет, углубляет добытые Соколовым свидетельские показания об уничтожении узников Ипатьевского дома.

Ниже мы попытаемся сопоставить эту часть воспоминаний Мейера с другими источниками, которые стали известны лишь совсем недавно. Сейчас же важно подчеркнуть, что оригинальная часть воспоминаний пронизана единой направленностью. Приводимые в ней факты с настойчивостью той или иной степени убеждают читателя в действительной гибели всех 11 узников дома Ипатьева и полном уничтожении их трупов.

Во-первых, автор рисует зловеще-беспощадную фигуру Мебиуса с его решительным настроем на уничтожение царской семьи. Она как бы стоит над столь же беспощадными в решении судьбы царской семьи фигурами Голощекина, Белобородова, Юровского. Во-вторых, портрет Мебиуса дополняет характеристика семи палачей интернациональной бригады. "Их ненависть к царю, — пишет Мейер, — была настоящей, так как им бьшо ясно, что Россия будет продолжать войну против их родины в случае победы контрреволюционных белых армий. Это могло быть причиной назначения их на эту кровавую роль, готовность к которой они подтвердили на последующем опросе". В-третьих, многочисленные детали рассказа Мейера подчеркивают тщательность и продуманность готовившейся операции по уничтожению. Это показано подробным описанием охраны ("железного кольца") не только дома Ипатьева, но и прилегающей к нему территории накануне казни. "Меня часто позднее спрашивали, — вспоминал Мейер, — не было ли возможно кому-нибудь неизвестному проскользнуть в дом и позднее из него выйти? Я могу только сказать, что это было совершенно невозможно". То же самое подчеркнуто описанием картины расстрела: 11 экзекуторов, вооруженных семизарядными наганами, делают 77 выстрелов, причем каждый из них "заранее выбрал себе цель". После расстрела Юровский на вопрос Голощекина "Все ли мертвы?" предлагает тому вместе с сопровождающими лицами самим убедиться в этом. Описание осмотра не оставляло сомнений в том, что царская семья и находившиеся при ней лица были мертвы: Войков "был занят обследованием расстрелянных, не остался ли кто-нибудь жив", П.С.Медведев, Ваганов и Г.П.Никулин "были заняты заворачиванием трупов" в то самое шинельное сукно, которое Мейер по просьбе Юровского и Голощекина за несколько дней до казни предусмотрительно достал для этой цели. "Было одиннадцать трупов, — подчеркивает Мейер. — Это были, и в этом нет никакого сомнения, царь со своей семьей и своими последними верными людьми".

Столь же однозначно Мейер рассказывает и об уничтожении трупов. По его словам, их сбросили в шахту, забросали дровами, облили бензином и подожгли. При этом "образовался огромный огненный язык". В течение ночи пылал в урочище "Четыре брата" костер, затем процедуру повторили еще раз, а после пепел и угли залили серной кислотой и сравняли шахту с землей. "Это было действительно настоящее адское дело, даже последние следы Романовых должны были быть навсегда уничтоженными", — заключал свой рассказ Мейер.

Имея возможность читать книгу Соколова, другие опубликованные материалы и исследования об убийстве царской семьи, автор воспоминаний не мог знать целый комплекс свидетельств, ставших известными лишь совсем недавно. Но именно они доказывают фальсифицированный характер "показаний" Мейера.

Сохранившиеся дневники царя и царицы подтверждают факт замены охраны Ипатьевского дома 4 июля. Однако в них нет ни слова об обыске, в результате которого в ванной комнате якобы были обнаружены винтовки. Допустить, чтобы такой факт остался не зафиксированным в дневниках царя и царицы, просто невозможно: напомним, что оба они рискнули записать даже возникшую незадолго до этого переписку с неким офицером, начавшим готовить их побег. Эта провокация, придуманная в ЧК, кстати, осталась неизвестной Мейеру, посвященному, по его словам, во многие детали готовившегося убийства. Ставшие известными воспоминания Юровского, Никулина, Кабанова, А.А.Стрекотина, П.З.Ермакова, расходясь в деталях, хотя подчас и очень важных, тем не менее согласно противоречат Мейеру в ряде приведенных им фактов.

Во-первых, в них не упоминается никакой Мебиус, зато большая роль в подготовке расстрела отводится члену президиума и товарищу председателя Уральского совета Г.И.Сафарову, фамилия которого на страницах воспоминаний Мейера вообще отсутствует. Во-вторых, согласно показаниям тех же лиц, в расстреле принимали участие шесть латышей из ЧК (фамилии их отсутствуют), а также П.С. и М.А.Медведевы, Кабанов, Ермаков, Юровский и Никулин — всего двенадцать, а не одиннадцать, как пишет Мейер, убийц. Даже если признать, что под "латышами" скрывались бойцы интернациональной бригады Хорват, Фишер, Эдельштейн, Факете, Надь, Гринфельд, Вергази, в списке Мейера отсутствуют один из Медведевых, Кабанов, Ермаков, зато включен Ваганов. В-третьих, показания участников расстрела согласно свидетельствуют о том, что они столкнулись с ошеломившим их фактом: пули, поразив большинство узников, странным образом отскакивали от дочерей царя. Их какое-то время спасали зашитые в платье бриллианты, и убийцам пришлось прибегнуть к штыкам, чтобы окончательно расправиться с жертвами. Причина этой странной живучести станет убийцам известна позже, во время уничтожения трупов, но важно подчеркнуть, что убийство все же не было столь четким и продуманным, как пишет об этом Мейер. В-четвертых, Мейеру осталось неизвестным повторное уничтожение и захоронение трупов, подробно описанное Юровским.

Таким образом, фальсифицированный характер "воспоминаний" Мейера становится очевидным. Однако к ним приложены фотокопии документов, которые как бы подтверждали достоверность его показаний. Все они представляют собой документы официального происхождения, имея соответствующие реквизиты. Попытаемся проанализировать эти реквизиты.

Документ № 1 изготовлен на бланке "Рабоче-крестьянского правительства Российской Федеративной республики Советов" с подзаголовком "Уральский областной Совет рабочих, крестьянских и солдатских депутатов. Президиум". Документ снабжен двумя печатями. На первой на внешнем ободе читается лишь часть слова "Сов", а внутри — "Советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов", т. е., надо полагать, что первая печать является печатью Уральского областного совета. Вторая печать в центре имеет аббревиатуру "У.С." и на внешнем ободе надпись "Военно-революционный (комитет). Р(?). В(?).К(?).", т. е. речь идет о печати Уральского военно-революционного комитета. Документ имеет три подписи-автографа и их расшифровки. Первая подпись "председателя" (далее не читается, но, очевидно, Уральского совета) Белобородова. Вторая подпись — "Воен…" (далее не читается, очевидно, "Военный комиссар") Голочекин" (так! — В.К.). Третья подпись — "начальника] Ревштаба" Мебиуса. Уже приведенные реквизиты вызывают сомнения в их подлинности. Подпись-автограф и его расшифровка — "Голочекин" — искажают написание подлинной фамилии военного комиссара Голощекина. Но самое замечательное — это заголовок документа, в котором фигурирует не Исполнительный комитет Уральского областного совета, а Уральский областной исполнительный комитет Коммунистической партии — никогда не существовавшая организация Урала. Таким образом, анализ совокупности реквизитов документа № 1 говорит о том, что он является фальсификацией.

Документ № 2 написан на бланке "Революционного комитета при Екатеринбургском совете рабочих и солдатских депутатов" с подзаголовком: "Революционный штаб Уральского района. Чрезвычайная комиссия". Он не имеет печатей, но подписан (без подписи-автографа) "начальником Чрезвычайной] Ком[исии]" Юровским, а также снабжен входящим номером "314-5" и резолюцией "По делу Романовых" с нечитаемой подписью. Документ также является фальшивкой, поскольку он не мог быть подписан Юровским как "начальником" ЧК: тот являлся всего-навсего председателем следственной комиссии при Революционном трибунале.

Документ № 3 написан на бланке, аналогичном бланку документа № 1. Как и документ № 1, он имеет две печати. В центре первой печати ничего не читается, на внешнем ободе этой печати просматривается слово "[с]о[в]ет". В центре второй печати также надпись не читается, но на ее внешнем ободе просматривается надпись: "Военно-[рев]олю[ционн]ый [комитет]. ВРК". Документ также подписан тремя подписями-автографами: "Предоблсовета" Белобородовым, "Голочекиным" с нечитаемой полностью должностью ("[…]Урал. Окр.") и подписью Мебиуса как начальника революционного штаба ("Рев[…] штаба[…]"). Название документа позволяет говорить о том, что на нем присутствуют реквизиты областного исполнительного комитета, чрезвычайной комиссии и революционного штаба. По соображениям, изложенным нами в отношении документа № 1, мы и документ № 3 обязаны признать подлогом: у него неверное написание фамилии Голощекина.

О документе № 4 сказать что-либо трудно. Хотя, в принципе, он не имеет отношения к достоверности "показаний" Мейера.

Документ № 5 содержит печать, на внешнем ободе которой отчетливо читается "Военно-революционный ко[мите]т", а в центре просматривается аббревиатура "У.О.". На нем зафиксирована подпись "Председатель […] Белобородое", однако автограф самого Белобородова отсутствует. Документ, в отличие от предшествующих, напечатанных на пишущей машинке с изрядно разбитым шрифтом, представляет собой типографски набранный экземпляр с редакционной правкой и подписью Мебиуса.

Документ № 6 написан на бланке "Исполнительного комитета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов Урала" и имеет печать. В центре ее читается: "Совет рабочих, крестьянских и солдатских депутатов", а на внешнем ободе просматривается только слово "Комитет". Документ содержит подпись-автограф "Председатель Исполкома Белобородов". В этом документе подозрение вызывает бланк, в котором Исполком Уральского областного совета странным образом превращен в Исполком депутатов Урала. Во всяком случае, бросается в глаза расхождение: в документе № 1, созданном 14 июля 1918 г., фигурирует Уральский совет, а в документе № 6, подписанном 18 июля того же года, этот совет назван советом депутатов Урала.

Наличие документов с реквизитами, удостоверяющими их официальное происхождение и подлинность, не должно у нас порождать сомнений относительно их фальсифицированного характера. В той или иной степени, но для фальсификации большей части этих документов удобным подспорьем оказалась все та же книга Соколова. Образцом для изготовления бланков документов № 1 и 3 явилась фотокопия расписки, выданной комиссару Яковлеву Белобородовым, о передаче последнему Николая II, Александры Федоровны и Марии Николаевны. Она выполнена на аналогичном бланке, которому старательно следовал фальсификатор документов № 1 и 3. Он даже от руки, как и в подлинном бланке расписки, вставил слово "Президиум", не обратив внимания на то, что данный реквизит противоречит содержанию обоих документов, в которых речь идет о расширенных заседаниях Уральского совета. Аналогий бланку документа № 2 в книге Соколова не обнаружено. Зато сам тип документа № 2 навеян подлинным документом, помещенным в книге Соколова, — денежной ведомостью охраны Ипатьевского дома, озаглавленной "Список команды особого назначения". Книга Соколова дала фальсификатору возможность подделать по крайней мере подпись Белобородова, а также печать Уральского областного совета, отчетливые фотокопии которых были в ней помещены. Источники фальсификации реквизитов других документов, воспроизведенных Мейером, не установлены.

Итак, фальсифицированный характер "воспоминаний" Мейера и приложенных к ним документов не вызывает сомнений. Их основная концептуальная направленность — доказать несомненную смерть всех одиннадцати узников Ипатьевского дома и полное уничтожение всех трупов — дает нам возможность порассуждать о мотивах фальсификации.

"Воспоминания" должны были покончить со слухами о спасшихся членах царской семьи. Но дело не только в слухах. Уже спустя полтора года после расстрела появляется якобы чудесно спасшаяся царевна Анастасия, многие годы будоражившая общественность своей судьбой и даже в конце концов похороненная в склепе одной из ветвей Романовых — принцев Лейхтенбергских. Вряд ли это устраивало, скорее даже раздражало, тех представителей рода Романовых, которые считали себя и которых признавали законными наследниками российского трона. Не случайно поэтому некоторые из них активно пропагандировали "воспоминания" Мейера. Достаточно, например, указать, что великая княгиня Вера Константиновна написала предисловие к вышедшим в 1974 г. в Джорданвилле "Письмам царской семьи из заточения". Здесь в качестве самостоятельной главы был помещен рассказ об убийстве, основанный на воспоминаниях Мейера и лишь немного скорректированный по другим источникам.

Возможно, что этот главный мотив фальсификации время соединило еще с одним. Среди участников расстрела, по "показаниям" Мейера, фигурировал будущий лидер венгерских коммунистов Имре Надь. Его судьба в 1956 г., т. е. в момент первой публикации "воспоминаний", завершилась столь же зловеще-символически, как и судьбы многих действительных организаторов и участников убийства царской семьи: он сам был расстрелян в ходе известных венгерских событий. Разрабатывая свою версию об интернационалистах, принимавших участие в расстреле царской семьи, автор знал о том, что в 1918 г. Надь был на Урале. Его воображение позволило ему соединить убийство царской семьи и пребывание на Урале Надя, чтобы в расстреле Надя современники увидели расплату за кровь царской семьи. Не случайно "воспоминания" Мейера заканчиваются рассказом о бесславных судьбах Голощекина, Белобородова, Юровского и выдуманного им Маклаванского.

Придумывая "воспоминания Мейера" и изготовляя подложные документы, фальсификатор сильно рисковал, особенно когда вводил в общественный оборот новые исторически значимые лица типа Мебиуса, Маклаванского, да и себя тоже. Но этот риск был точно рассчитан на то, что подлинные документы, а значит, и действительная картина убийства царской семьи будут навечно скрыты в советских архивах, а то и вовсе утрачены. Во втором случае он мог быть абсолютно спокоен за судьбу своего изделия. В первом же случае автор подлога видел союзником советское руководство, которое, конечно же, не было заинтересовано в раскрытии подлинной картины убийства.

Но время, как всегда, все расставило по своим местам. Уже в годы перестройки, когда интерес к подлинной истории Отечества стал мощным политическим фактором, начала постепенно приоткрываться действительная картина убийства. Тогда же впервые появились и публичные высказывания относительно подлинности "воспоминаний Мейера" и приложенных к ним документов(впрочем, даже еще в 1990 г. "воспоминания Мейера" были опубликованы Товариществом "Возрождение" Всероссийского фонда культуры без каких-либо комментариев и предисловия — как рассказ очевидца). Ныне, после того как стали известны и доступны многие материалы, связанные с судьбой царской семьи в 1918 г., когда специальная правительственная комиссия завершила свою работу вместе с окончанием официального следствия по делу об убийстве, мы вновь можем констатировать: фальсификатор "воспоминаний Мейера", как и многие другие его собратья по перу, ошибся в том, что не ожидал разоблачения. Оно свершилось, как только стало возможным изучить сохранившиеся документы и сравнить их друг с другом.

Проникнутый, возможно, благородной идеей разоблачить миф о спасшихся от расстрела членах царской семьи, автор подлога создал новый миф. В главном — в том, что все одиннадцать узников Ипатьевского дома были убиты, — фальсификатор оказался прав. Но от этого его подлог не стал достовернее.

"Воспоминания Мейера" напоминают нам подлоги В.С.Кавкасидзева, который, стремясь восстановить истинную картину смерти сына Петра Великого — царевича Алексея, прибег к фальсификации переписки Румянцева с одним из близких ему людей. Создавая "воспоминания Мейера", автор фальшивки также по-своему стремился как бы реконструировать события, установить историческую истину. Но если Кавкасидзев исходил исключительно из такого благородного побуждения, то автор "воспоминаний Мейера" все же преследовал и более прозаические цели, имевшие общественное звучание.