На областном совещании в Минске мы договорились, что при необходимости одна из наших подпольных явок будет в деревне Долгое Старобинского района. Там по решению бюро обкома для подпольной работы остались председатель Долговского сельсовета, партизан гражданской войны Гаврила Стешиц, коммунист Антон Дрезголович, председатель Скавшинского колхоза Дмитрий Хомицевич и другие коммунисты района.

К Скавшину мы подошли ночью. Немцев в деревне не было. Один из дозорных встретил нас у крайней хаты деревни, узнал меня и, подойдя близко, незаметно для других поздоровался.

— Я Кривальцевич, — тихо сказал он, — Яковом зовут.

— А Гордей Кривальцевич и Дмитрий здесь? — спросил я.

— Здесь, — быстро ответил Яков.

Вскоре выяснилось, что у Дмитрия Хомицевича уже есть партизанская группа. В ней были Янович Александр, Черняк Иван и другие местные колхозники. Группа вскоре выросла до двадцати двух человек.

Хомицевич рассказал нам про свой первый бой с оккупантами. Было это в начале июля. Разведка донесла, что с Ананчиц на Домановичи идет крупная фашистская часть. Хомицевич собрал партизан и дал приказ встретить врага огнем. К этому времени у них был ручной пулемет, четырнадцать винтовок, пять автоматов, пистолеты.

Бойцы разделились на три группы и залегли у дороги, недалеко от разрушенного моста. По обеим сторонам дороги тянулся густой, местами заболоченный лес. Войти в него фашисты не решались и выслали разведку. Разведчиков было немного, их надо было бы пропустить и ударить по основным силам, но Хомицевич еще не имел боевого опыта и приказал партизанам открыть огонь по разведчикам. Пока велась перестрелка, вражеская часть развернулась и начался неравный бой, гитлеровцы пустили в ход даже артиллерию.

Маленький отряд не мог выстоять против такой силы, и партизаны отошли в глубь леса. Оккупанты весь день обстреливали из минометов заросли и не осмеливались подойти к Домановичам. Они были уверены, что здесь действует регулярная часть Красной Армии.

Мы временно остановились в деревне Скавшин. Здесь было меньше дорог, и гитлеровцы наезжали не так часто. Надо было немедленно установить непосредственную связь с подпольным центром района. На Старобинщине должны были остаться председатель райисполкома Василий Меркуль, редактор районной газеты Иван Жевнов, секретарь райкома комсомола Малкин, уполномоченный Комитета заготовок Никита Бондаровец и другие местные работники.

Для связи с ним мы послали Якова Кривальцевича. Он вернулся на другой день и передал небольшой «пакет, старательно завернутый в кусок материи.

— От Гаврилы, — объяснил он с довольной улыбкой.

— Из деревни Долгое? — спросил я.

— Оттуда.

Да, это в самом деле радостная весть! Коммунист Гаврила Стешиц партизанил в гражданскую войну, и его опыт мог принести нам большую пользу.

Гаврила сообщал в своей записке, что группа районных работников находится вблизи деревни Красный Берег, которая раньше называлась «Гнойный рак», и что в ближайшие дни он организует встречу подпольного обкома со старобинцами. В пакете, кроме записки, лежали листовки. Мы развернули и удивились: совсем свежие, еще даже краской пахнут!

Но Хомицевич нисколько не удивился. Он положил листовки себе за пазуху и сказал:

— Вот хорошо, это уже четвертая. Отдам своим ребятам, они живо расклеят…

Листовка послужила поводом для рассказа Хомицевича о работе бюро Старобинского райкома партии.

Старобинские коммунисты стали усиленно готовиться к подпольной работе с первых дней войны. 23 июня Жевнова направили в Слуцк, чтобы достать там тексты последних сообщений из Москвы. Гитлеровцы усиленно бомбили город, он горел, но Жевнову все-таки удалось связаться с местной редакцией.

Вернувшись домой, он вызвал наборщиц Ольгу Мелешко и Женю Воробей.

— Идите в типографию, — сказал он, — будем продолжать работу.

Девушки на миг растерялись:

— Фашисты близко!

— Ничего, — успокоил их Жевнов. — Окна снаружи забьем досками, оставим только одно, небольшое окошко со ставнями, что выходит к реке. Работать будем по ночам.

И девушки пошли набирать. Скоро была напечатана листовка с обращением партии и правительства ко всем советским людям. Эту листовку немедленно разослали по сельсоветам.

В первые дни оккупации старобинские подпольщики собирали оружие, боеприпасы и одну за другой выпускали листовки. 3 июля они записали по радио речь Верховного Главнокомандующего и в тот же день выпустили ее большим тиражом. Листовка с этой речью была разослана во все сельсоветы и колхозы района.

В первой декаде июля, когда оставаться в городе стало уже невозможно, подпольщики разрушили типографию, а шрифт, бумагу и печатную машину вывезли в лес.

В Скавшине мы пробыли недолго. Гитлеровцы после стычки с группой Хомицевича начали выслеживать партизан и вскоре напали на наш след.

Однажды поздней ночью прибежал к нам Яков Кривалыцевич и объявил:

— В Домановичи наехало много гитлеровцев, они хотят окружить Окавшин.

Вместе с домановичскими коммунистами мы определили новую явку в деревне Драчава. Надо было немедленно уходить туда. Посланная нами разведка донесла, что все выходы из Скавшина уже блокированы. Дело осложнялось еще тем, что Иосиф Александрович Бельский был болен и не мог уйти с нами. Местные патриоты обещали спрятать его в надежном месте. А мы огородами выбрались за деревню.

Спустя несколько дней Яков Кривальцевич привез в Драчаву Бельского, а вскоре к нам пришел связной от Меркуля и Жевнова. Мы отправились на встречу со старобинской группой.

Деревня Красный Берег расположена в пяти километрах от Драчавы. Место подходящее для остановки. Вокруг леса, болота, больших дорог поблизости нет. Кроме Меркуля, Жевнова и Бондаровца, в деревне были районные работники: Мурашка, Ширин, Хинич, Садовский, Хомич, Дрезголович, председатель колхоза Бородич. Группа держала тесную связь с местными коммунистами и активом. Жизнь здесь шла по-фронтовому. Каждый день заполнен боевыми делами. Партизаны подрывали мосты, портили дороги, сжигали склады. Даже когда у ник не было ни тола, ни подрывных мин, ни клиньев для крушения поездов, они ухитрились пустить под откос вражеский эшелон. Послали группу партизан в Житковичский район, и те ломами и крючьями разворотили рельсы. Не имея необходимого оружия, партизаны обстреляли моторизованную дивизию и на несколько дней задержали ее продвижение. Это было большой заслугой старобинцев. Василий Меркуль, человек не очень многословный, рассказывал об этом охотно и с гордостью.

Оккупанты должны были идти из Старобина на Ленино — Житковичи — Петриков — Мозырь. Об этом узнал Гаврила Стешиц через своих связных в Старобине и известил Меркуля. Позднее дополнительно выяснилось, что дивизия направлялась на один из важнейших участков фронта.

Меркуль отдал приказ выступить. Партизаны построились, командир обошел строй: мало бойцов, очень мало. Там дивизия, а тут два десятка человек. Но это не остановило. Решили дать бой оккупантам, использовать для этого группы Стешица и Хомицевича. Не удастся нанести врагу серьезный удар, так хоть попытаться задержать дивизию.

Вышли на дорогу возле деревни Долгое и продуманно, с учетом всех обстоятельств расставили засады.

Впереди фашистской дивизии шел отряд мотоциклистов. Крайняя засада подпустила его на определенное расстояние и открыла огонь. Гитлеровцы ринулись вперед, а там их встретила другая засада. Несколько мотоциклистов было убито, а остальные побросали машины и рассыпались по кустам.

Для расчистки дороги штаб немецкой дивизии выслал роту солдат, партизаны встретили ее огнем. Завязался бой. Вражеская разведка залегла и вызвала подкрепление. Бой тянулся долго. К концу дня гитлеровское командование выслало еще одну роту с заданием окружить партизан и взять живыми.

Но из этого ничего не вышло. Заняв удобные позиции, народные мстители продолжали обстреливать врага и наносить ему потери. Настала ночь. Гитлеровские штабисты решили, что против них действуют очень крупные силы, и рано утром выслали полк с заданием прочесать лес. Прочесывали они его целый день и никого не нашли — партизаны были уже в другом месте. Когда дивизия, наконец, решилась двинуться вперед, партизанские пули посыпались на нее вновь. Под Домановичами гитлеровцев «угостили» еще раз, под Червонным озером — еще.

Таким образом, крупная оперативная часть немецкого центрального фронта шла по старобинским дорогам около недели.

О боевых делах старобинских партизан с удивлением и восхищением говорили в народе.

Один из боевых эпизодов был связан с именем Николая Шатного — отважного партизана из отряда Меркуля. Получив разрешение идти на задание, он взял с собой двух человек и отправился на большак.

Шатный — по специальности автомеханик, и ему хотелось захватить немецкую легковую машину. Дело не простое. Подорвать или подбить автомобиль легче, но на испорченном никуда не поедешь. Важно было раздобыть машину на полном ходу, и не какую-нибудь, а комфортабельную, лучшей марки.

Партизаны подошли к небольшому мостику, вытащили из него поперечную мостину, а сами залегли в кустах. Полдня лежали, пока дождались подходящего случая. К мостику подошла машина — лакированная, с блестящими полосками по обеим сторонам кузова. Шатный взглянул — и забилось у него сердце от нетерпения.

Шофер въехал на мост. Увидав широкую щель, он остановился, вышел из кабины и тут же упал, скошенный снайперской пулей Шатного. Гитлеровцев, среди которых был один офицер, захватили так стремительно, что они даже не успели применить оружие.

Ехать бы теперь в лагерь с богатыми трофеями, но Шатный задумал другое. На трофейной машине он решил проехать по оккупированным деревням и селам, по полицейским гарнизонам, посмотреть, что там делается и какие собираются силы. Он натянул на себя комбинезон убитого шофера, одному из товарищей велел переодеться в форму немецкого обера, а другому стать его переводчиком. Что бы «пан офицер» или «шофер» ни сказали, переводчик должен передать полицаям. И не запинаться, а говорить гладко и грозным голосом.

Благополучно проехали по Домановичам, Долгому, Махновичам. Полицейские вытягивались в струнку перед партизанами. В местечке Погост большой полицейский гарнизон. Часовые пропустили Шатного. Проехал он по одной улице, по другой, и вдруг у него возникла новая идея: захватить бургомистра со всеми его бумагами. Такую задачу Меркуль поставил перед партизанами уже давно, но осуществить ее до сих пор не представлялось возможным.

Догнав на улице полицая, «офицер» приказал показать, где живет пан бургомистр. Полицай угодливо сел в машину. Бургомистра дома не оказалось, но тот же полицай быстро разыскал его. Бургомистр снял шапку, сначала низко поклонился, показав «гостям» потную лысину, а потом браво выпрямился.

«Офицер» буркнул что-то нечленораздельное, замахал руками, а переводчик закричал на весь дом:.

— Где шляешься в служебное время, горбатый дурень?! Разве не знаешь, что пан городской комендант изволил приехать!

— Не знал, паны, не знал! — дрожащим голосом оправдывался бургомистр.

— Собирайся, поедем с нами, было приказано ему. — Возьми с собой все важные документы.

Шатный хотел привезти бургомистра и сдать своему командованию, но, заехав в лес, не выдержал, остановил машину и начал сам допрашивать фашистского прислужника.

— Давай сюда бумаги! — приказал Шатный уже без переводчика.

Бургомистр побелел.

Просмотрел Шатный одну бумажку, другую и отложил в сторону. Потом достал из папки длинный лист, и на лице его появились суровые складки.

— Чья работа? — угрожающе опросил он.

— Это мне прислали, — старался оправдаться бургомистр, — подневольный я человек.

— Врешь! — крикнул Шатный. — Сам ты вынюхал, выследил… Хочешь выслужиться перед Гитлером?

В руках недавнего «немецкого шофера» был описок старобинских партизан. Бургомистр составил его, чтобы угодить своему начальству, а вышло совсем иначе. Список попал в руки партизан. Чем дальше читал его Шатный, тем сильнее дрожали от гнева губы, мрачнело лицо. В списке Меркуль, Жевнов, Бондаровец, Бородич, Ширин и многие другие.

— Смотри, — говорит Шатный своему «офицеру» и показывает ему список. — Птички стоят против каждой фамилии, а в скобках черные кресты.

— А вот и ты, — замечает «офицер», заглянув в конец списка.

Шатный быстро переворачивает лист и видит свою фамилию.

Против нее — крест.

— Что это означает?! — кричит Шатный и подносит бумагу к близоруким глазам бургомистра.

Тот одурело крутит головой;

— Не знаю, ничего не знаю…

— А, не знаешь! — еще больше обозлился Шатный и вытолкнул бургомистра из машины. — Так я тебе растолкую…

Меркуль сделал потом выговор Шатному и даже хотел сурово наказать его за самовольство. Никто не разрешал ему расстреливать бургомистра, хотя тот и заслуживал этого.

— Не выдержал, товарищ командир! — откровенно признался Шатный, — как увидел черный крест против своей фамилии, закипело в груди. Не выдержал…

На следующий день после встречи со старобинской группой в Красном Береге состоялось заседание бюро обкома. Первым обсуждали вопрос о связи с другими районами. Коммунисты остались в подполье в Краснослободском, Копыльском, Гресском районах и в городах Бобруйске, Слуцке, Борисове. Для связи с ними были назначены уполномоченные обкома. Для непосредственного руководства партизанской борьбой на Старобинщине утвердили бюро районного комитета КП(б)Б. В него вошли Меркуль, Жевнов, Дрезголович, Ширин и Бондаровец.

На заседании возник один неожиданный вопрос. Когда зашла речь о политико-воспитательной работе среди населения, один из старобинских коммунистов бросил реплику:

— Надо гитлеровцев бить, а не ходить по деревням.

Кое-кто его поддержал: теперь, мол, не до собраний, все внимание надо сосредоточить на одном, главном — на боевых операциях.

Недооценка политико-воспитательной работы среди населения в первые дни оккупации таила в себе большую опасность. Бюро обкома решительно осудило эти настроения. Товарищи не понимали, что теперь людям больше чем когда-либо нужно правдивое большевистское слово. Обком наметил мероприятия по массовому выпуску листовок и распространению речи Верховного Главнокомандующего. В сельсоветы и колхозы были направлены уполномоченные райкома. На них возлагалась задача довести до сведения широких масс решения ЦК КП(б)Б и Минского обкома о развертывании партизанского движения. Каждый партизан должен быть и агитатором — такая установка взята обкомом с первых дней подполья.

Только мы собрались расходиться, как в избу вошел связной от Хомицевича. Он принес нам тяжелое известие: эсэсовцы расстреляли Якова Кривальцевича. Ничем не поживившись во время налета на деревню Скавшин, фашисты ринулись на Домановичи. Хомицевичу с группой удалось скрыться, а Яков попал в руки оккупантов.

Фашистская нечисть ликовала. В штаб был послан хвастливый рапорт, что разгромлен крупный центр большевистского подполья и в ближайшие один-два дня все подпольщики на Полесье будут выловлены и уничтожены. Самонадеянным оккупантам, которые привыкли к легким победам, на Западе, и в голову не могло прийти, что на советской земле все будет иначе. Они думали, что если попал в руки один партизан, то скоро попадут и остальные. Своя, мол, рубашка ближе к телу: пообещай человеку жизнь, он все расскажет.

Уверенные, что так поступит и Яков Кривальцевич, в штабе дивизии ему предложили сигарету и лист бумаги.

— Пиши, — сказали ему, — старайся припомнить всех.

Офицер с переводчиком вышли, в комнате остался только часовой.

Через некоторое время офицер вернулся. Сигарета лежала перед Яковом на прежнем месте, на листе бумаги не было ни одной буквы. «Рус неграмотный», — решил офицер и приказал переводчику записать все, что скажет арестованный.

Переводчик сел напротив и уставился змеиными глазками на Кривальцевича.

— Что, только крестики ставить умеешь? — насмешливо спросил он. — Говори, я сам запишу.

— Запиши на своей шкуре, — спокойно ответил Кривальцевич, — что мы не те, за кого ты нас принимаешь!

Офицер вопросительно взглянул на переводчица, тот криво усмехнулся и процедил:

— Герой в лаптях, здесь это в моде.

— Скажи «герою», — небрежно бросил фашист, — что мы не любим медлить. Если ему трудно вспомнить то, что нам нужно, мы можем помочь.

Он постучал пальцем по кобуре, шатнул к окну и крикнул фашистскому прислужнику:

— Слушай, морда!

— Слушаю, господин, — подобострастно пролепетал переводчик, сгорбившись и моргая глазами.

— Не спеши! Скажи ему, что немецкие власти не остаются в долгу перед теми, кто оказывает им хорошие услуги. Рус может получить деньги и землю, которую у него отобрали большевики.

Переводчик старался изо всех сил.

— Земля у тебя была? — спросил он у Кривальцевича.

Яков молчал, в глазах его светились ненависть и отвращение.

— Конечно, была, — заспешил переводчик. — Только, наверно, маловато. Ну, при новой власти ты можешь получить больше… Тэ-эк… — переводчик оттопырил нижнюю губу, оскалил зубы, — и считай, что задарма, так себе, за какие-то пустячки…

— Собака! — с ненавистью проговорил Кривальцевич. — Выродок! И как тебя земля носит, — поганого!

В тот день допрашивали Кривальцевича несколько раз. Сначала старались обмануть его, подкупить, потом угрожали смертью, пытали. Штаб переехал в другое место, Якова забрали с собой. По дороге били его палками, ставили под расстрел, потом снова пробовали подкупить, вырвать признание обманом.

— Откуда он родом? — опросил вдруг офицер у переводчика.

— Как откуда? — не понял вопроса переводчик.

— Где его дом, семья, жена?

— В Скавшине, — ответил переводчик.

— Хорошо, мы его заставим говорить.

В Скавшине гитлеровцы заполнили двор Кривальцевича. Они собирались захватить его отца, жену, детей и пытать их до тех пор, пока арестованный не заговорит. Но хата была пуста, скавшинцы после фашистского налета почти все ушли в лес.

Тогда фашисты решили применить своеобразную психическую атаку: поломали мебель, побили посуду, забрали одежду, зерно. Потом подожгли гумно, хлев, хату, а Кривальцевича держали на улице, чтобы он все это видел.

Ничто не поколебало мужественного советского человека. Он погиб, не сказав фашистам ни слова о партизанах. Самоотверженный, глубоко патриотический поступок Якова Кривальцевича, рядового колхозника, настоящего беспартийного большевика, глубоко запал нам в сердца, взволновал своим величием и благородством. Тяжело было, что человек погиб, не успев проявить все свои силы, развернуть все свои способности. Но это еще раз подтверждало, что силы наши непобедимы, что такой народ, как наш, никогда не покорится врагу. Какая несокрушимая сила, какое мужество! Первые дни войны… Еще не собраны силы в тылу врага, еще кое-где прячется по углам неуверенность, а этот рядовой советский человек, не колеблясь, выступил против оккупантов. Он смело смотрел в лицо смерти и не задрожал, не похолодел от страха. И он победил, хоть и отдал за победу свою жизнь…

Смерть Кривальцевича была тяжелой утратой и очень серьезным предупреждением нам всем. Стало ясно, что наша тактика нуждалась в некоторых изменениях. В первые дни подполья мы не требовали от партизанских групп перехода в лес на боевое положение. Некоторые из них оставались в своих деревнях, обрастали резервами, препятствовали появлению полицейских гарнизонов. В этом было немало положительного. Однако жизнь показала, что отрицательное все же перетягивало чашу весов. Живя у себя дома, партизаны иногда забывали о строжайшей конспирации, допускали ослабление боевой дисциплины и легко могли попасть в ловушку.

На бюро обкома мы решили перевести всех старобинских партизан на лагерно-боевое положение, как следует вооружить их и подчинить единому руководству — бюро подпольного райкома партии.

Курс взят на то, чтобы с первых же шагов своей деятельности партизанские группы становились партизанскими отрядами, привыкали вести широкие боевые действия, маневрировать и оказывать сопротивление захватчикам. Если у партизан будут успехи в борьбе с врагом, им будет обеспечена и поддержка народа. Люди и у себя дома не подведут и в лес дорогу найдут.