Я с детства люблю паровозные гудки. В них есть что-то романтичное. Мне жаль, что красные носатые семафоры заменили невысокими трехглазыми светофорами, да и тепловозы теперь гудят совсем иначе, чем ушедшие на пенсию старички-паровозы. Бабушкин дом, в котором прошло мое военное беспокойное детство, стоял на пригорке как раз напротив небольшой станции Куженкино. Старинный кирпичный вокзал с оцинкованной башенкой виднелся из окна. Железнодорожная ветка проходила мимо нас от Бологого до Полоцка. До самого недавнего времени здесь стояли на насыпи семафоры, и шпалы были деревянные, а паровозы от Бологого ходили до Осташкова, а может, и до самих Великих Лук. На станциях были общежития для паровозных бригад. Переночуют и возвращаются с другим составом назад, в Бологое.

Свой первый гудок паровоз подавал издалека, когда его еще и не видно из-за бора. Густой, продолжительный, он прилетал в поселок, достигал кромки леса и затухающим эхом возвращался обратно. Второй гудок паровоз обычно давал, миновав Висячий мост через узкую речку Ладыженку. Этот гудок был гуще, солиднее. Если приглядеться, то можно было увидеть, как над колючими вершинами сосен и елей появлялись и быстро исчезали белые шапочки дыма. Самый громкий и раскатистый гудок паровоз подавал, выскочив из леса на переезд, что у старой казармы с березами. Там еще будка путевого обходчика.

Я научился различать гудки пассажирских и товарных поездов. Они различались по тембру и продолжительности. Товарные составы чаще всего проскакивали мимо станции без остановки и гудки их были короткие, торопливые, пассажирский — гудел мелодично, протяжно. Иногда, услышав гудок, я испытывал легкую тоску: мне тоже хотелось ехать в вагоне куда-нибудь далеко... Стоя на травянистом откосе, я смотрел на проплывающие мимо зеленые вагоны с широкими пыльными окнами, видел на столиках бутылки с лимонадом, бледные пятна лиц, иногда мои глаза встречались с глазами лежащего на верхней полке пассажира — он смотрел на меня в узкую щель опущенного окна.

Пассажирский врезался в сужающуюся вдали просеку леса, колеса стучали все торопливее, продолговатый прямоугольник последнего вагона с покачивающейся белоголовой тормозной кишкой и красным фонарем уменьшался на глазах. Я смотрел вслед пассажирскому и ждал... И вот до меня доносился теперь с другой стороны далекий, протяжный и мелодичный паровозный гудок. Лесное эхо подхватывало его, разносило окрест, вплетало в него какие-то новые волнующие нотки.

Для меня это был грустный прощальный гудок, а для другого мальчишки, что дожидался пассажирского на следующей станции Шлина — приветственный.