Скоро две недели, как Иван гостит у друга. Если бы не крикливая Зинка-почтарка, не упускающая случая из подворотни облаять соседа, отдых можно было бы считать удачным. Впрочем, Иван старался не обращать внимания на злобную бабенку. Некоторые соседи сочувствовали Антону Ларионову по крайней мере на словах, мол, на Зинку не стоит обращать внимания, как, например, на сельского дурачка или козла вонючего, изредка появляющегося в Плещеевке. Кто-то привязал к рогам козла, прозванного Леней, разноцветные ленты. Бурая грязная шерсть свисала длинными прядями с его тощих боков, будто усмехающаяся острая сатанинская морда была задрана вверх, глаза горели желтым огнем. Ленька никому не уступал дороги, даже местные собаки шарахались, когда он в гордом одиночестве шел по бугристой в колдобинах улице. Коз в деревне и было-то всего с десяток. Ленька в точности знал, когда его ждут. Хозяйки ласково: «Лень-Лень- Лень!» зазывали его к себе, протягивая на ладонях хлеб, пучки сочной травы, когда же пришедшие в охоту козы были обслужены неутомимым могучим Ленькой, гнали его палками и камнями от своих ворот, но козел невозмутимо совершал свой повторный обход стада и только свирепо тряс рогатой кучерявой башкой, издавая не привычное козлиное меканье, а какой-то зловещий утробный рык.

Хитрый Василий — муж почтарки — иногда заходил к ним, тянулся к пачке сигарет и, сидя на бревнах, тоже сетовал на Зинку.

— У нее и матка была такая же стерва, — добродушно рассказывал он. — И голос такой же пронзительный, а померла — вся деревня провожала на кладбище... Орёть — это еще ладно стерпеть можно, так, паскуда, бывает меня ночью ухватом метелит!

— Так крепко спишь? — подмигивая Ивану, спрашивал Антон.

— Это когда с получки дерябну, — признавался сосед. Он не любил выставлять себя пьяницей. — Проснусь утром и синяки считаю. И норовит все по ногам да под ребра.

— А чего она на нас-то лается? — интересовался Антон.

— Никого в деревне не обходит, Владимирыч, у ей все — плохие, — улыбался Василий. Три желтых зуба тускло светились во рту. — Ежели за день никого не облает, сама не своя. Даже ночью во сне бывает ругается. Такая уж подлая натура у бабы...

— Не знаешь, как и заткнуть этот зловонный фонтан, — заметил Иван.

— Горбатого могила исправит, — философски заключил сосед.

Попросив еще пару сигарет, Василий уходил, приговаривая всякий раз:

— Дела, дела... Все надо, все надо... Замучила работа проклятая!

— Ну и трепло! — усмехался Антон. — Его работа — это шастать вдоль озера, может, где рыбачков у костра встретит — глядишь, нальют стопку или сопрет чего-нибудь на молочной ферме и продаст на водку.

С Антоном Ларионовым Иван подружился еще в десантном полку, оба дослужились до старших сержантов, оба побеждали на спортивных соревнованиях, мастерски владели оружием, ножом, могли выстоять перед мастерами каратэ, хотя всей хитроумной техникой этой популярной азиатской борьбы и не овладели до конца. В СССР настоящих каратистов, увенчанных черными поясами мастеров, было немного. Десантников обучали рукопашному бою с вооруженным противником, а прыгать, размахивать руками и взбрыкивать ногами, издавая пронзительные вопли — это больше для восторженных зрителей. У десантников была другая работа: выбить из рук противника нож или огнестрельное оружие, обездвижить его, если необходимо, убить. И все это нужно делать в считанные секунды, рассчитывая на внезапность, в основном ночью, тут уж не до игры и приплясываний — грубая жестокая борьба не на жизнь, а на смерть. Это только в кино красиво дерутся, выказывая благородство к своему противнику, а уж чтобы даже чемпион каратэ смог один справиться с несколькими вооруженными людьми, такого в жизни не бывает. Брюс Ли и Чак Норрис — отличные каратисты, но что они вытворяют на экране, в действительности невозможно. Один против 5—10 человек — это липа.

После армии Иван вернулся в Ленинград, Антон — в Калинин, оба поступили в университеты. Рогожин закончил философский факультет, а друг — филфак, но в школе учителем долго не задержался, как говорил, скучно стало, да и зарплата пустяковая. Кстати, имея право преподавать в вузе, Антон поехал учить ребятишек в сельскую школу в Бежецком районе, а когда ее закрыли, потому что в окрестных деревнях не осталось ребятишек, он и подался в фермеры в Псковскую область, где у него были какие-то дальние родственники преклонного возраста, однако дом купил не в той деревне, где они жили, вернее, доживали свой век, а в Плещеевке. Очень уж ему понравилось озеро Белье. И вот уже два года фермер. Никакой помощи от местных властей, неприкрытое недоброжелательство со стороны местных, все доставал с боем. Свою кооперативную квартиру в Калинине продал и на вырученные деньги купил стройматериалы, два списанных пульмановских товарных вагона, с неимоверным трудом выбил у сельсовета три гектара лугов, чтобы кормить телят. Эти несчастные гектары несколько раз пытались обратно отобрать, но Антон стоял насмерть и от него отстали, правда, раз пришлось кулаками отбиваться от трех пьяных механизаторов, приехавших на тракторе, чтобы перепахать его землю. Они грозились раздавить как орехи пульмановские вагоны с телятами и другой живностью. Двоих он сам на их тракторе довез до Глубокозерска и сдал в больницу, а третий в панике сбежал. Три недели не возвращал трактор Антон, пока, наконец, не приехал на переговоры сам начальник районного отделения милиции и по-хорошему не упросил отдать технику колхозу. Это было осенью, когда Антон уже все уборочные работы закончил. Тракторист и его дружки были пьяны и указание «стереть с лица земли» хозяйство Ларионова якобы получили от председателя колхоза, который, разумеется, от всего отперся, мол, верно, фермер у него как бельмо на глазу, но давать указания варварски разорять его тракторам он не давал. Что он, законов не знает? Это, мол, инициатива самих хулиганов. Фермеров, как и кооператоров, на селе не любят и ему все время жалуются на их самоуправство, захват земли, потраву покосов...

Начальник милиции оказался неплохим человеком, проявил понимание, особенно его расположило к Антону, что тот был десантником, в Калинине возглавлял в своем районе бригаду дружинников и даже помог органам задержать на товарной станции банду опасных расхитителей народного добра.

— А пакостят вашему брату фермеру везде, — признался он: — Сами деревенские живут в полуразвалившихся избах, работают спустя рукава, кругом столько свободной земли, лугов, а вот как чужак заявится и начнет разворачиваться, всем скопом ополчаются против него: пишут во все инстанции, приедем разбираться, жалобы не подтверждаются. Тогда начинают потихоньку вредить. На вас тоже с пяток заявлений от односельчан. Дескать, браконьер, своей машиной покосы мнет, баню построил не на месте. Приезжает комиссия, разбирается, время теряет, нервы людям треплет, а в результате ничего криминального не находит.

— А вы взыскивайте с жалобщиков штрафы за ложные сведения, пусть оплачивают все то время, которое вы тратите на пустое разбирательство, — посоветовал Ларионов. — На анонимки не обращайте внимания. Там сплошное вранье.

— А это идея... — помолчав, согласился майор милиции Соловьев. — Черт знает, что у нас за дурацкие законы!

—  Ошибаетесь товарищ майор,           возразил Антон.— У нас сейчас нет никаких законов — сплошное беззаконие! Уж вы-то должны это знать. Распадается великая держава, растаскивают ее на части, рвут по живому мясу, грабят, губят, продают и нет такой силы, чтобы все это враз приостановила.

— Вы думаете это... сверху все задумано? — осторожно поинтересовался Соловьев.

— И сверху и снизу, — мрачно ответил Антон.

— Я бы готов штрафовать кляузников, но ведь вышестоящее начальство сразу одернет! Мол, отпугнем людей, которые сообщают о беспорядках, злоупотреблениях?

— Я ведь толкую не о тех, кто за справедливость, я про кляузников и склочников. И ваш пример подхватят, вот увидите!

— Вашими бы устами да мед пить! — грустно улыбнулся начальник.

С тем майор Владимир Трофимович Соловьев и уехал, дав понять, что в нынешней ситуации Ларионову нужно лишь на себя рассчитывать, раз законы в стране не действуют, что сможет сделать милиция? И пообещал по начальству доложить, что с клеветников и жалобщиков, если ничего не подтвердилось, необходимо взыскивать солидные штрафы, как начали это делать с нарушителями правил дорожного движения. Призадумаются тогда, писать поклеп или нет?

— Вы не докладывайте, а взыскивайте, — улыбнулся Антон. — Превысил скорость автомобилист — гони полсотни, грязный номер или не пристегнулся ремнем — десятку, а клеветников и рублем не наказываете. Где же логика?

— Как-нибудь приеду к вам порыбачить, — пообещал майор. — Пишут, что вы запрещенными снастями всех тут судаков и щук повыловили?

— Кроме жерлиц и кружков у меня ничего нет, — сказал Антон. — Сам браконьеров ненавижу. А те, кто пишет, как раз и ловят сетями и мережами, причем больше всего в нерест, когда рыба дуриком идет в сети.

— Когда-нибудь будем жить по-человечески? — задал риторический вопрос майор, садясь за руль милицейского «газика».

— Не может же быть одна безысходность? — ответил Антон. — Больше семидесяти лет прожили во мгле, должно и красное солнышко проглянуть для русского народа.

— Почему русского?

— Мы хуже всех живем, нам, русским, больше всех от советской власти досталось, — жестко ответил Ларионов.

Все это он и поведал Ивану на лодке в погожий солнечный день, когда над зеленоватой гладью проплывали пышные кучевые облака, а утки и гагары бесстрашно плавали чуть ли не у самой лодки. У заросших невысоким кустарником берегов белыми хохлатыми столбиками замерли цапли. Иван их раньше никогда не видел. Иногда то одна, то другая резко опускали длинный красноватый клюв в воду и выхватывали какую-то живность. Берег от озера поднимался вверх, виднелись бани, за ними огороды и дома Плещеевки, а еще дальше изумрудно зеленела зубчатая кромка соснового бора. Вкрапленные в него большие березы и осины отчетливо выделялись на фоне розоватых стволов. Вид с озера был удивительно красивым. Исчезла с их горизонта паскудная бабенка Зинка-почтарка, которая уже давно не носила газеты и письма. Как ушла на пенсию, так еще больше остервенела, то в зеленой, то в красной кофте и неизменных выгоревших трикотажных рейтузах, она то и дело сновала с банками, ведрами, тряпками от дома к озеру и назад. По-видимому, привыкнув долгие годы разносить по деревням почту, она не могла теперь долго усидеть на одном месте: срывалась и бегала по Плещеевке туда-сюда и чаще всего без всякой на то нужды. Так же и к озеру трусила с одной стеклянной банкой помыть. Мелькала беспрерывно, даже в глазах рябило. Надо признать, что при редкостном бездельнике муже, она одна тащила на себе все немудреное хозяйство. Василий работал по дому лишь из-под палки, за что и понукала его как ленивого упрямого осла. Увидев кого-нибудь, Зинка останавливалась и начинала поливать грязью мужа, соседа Ларионова, а заодно и всех, кого вспомнит. Мужчины не слушали ее, проходили мимо, будто это камень-валун, а женщины вступали в разговор, им тоже охота языки почесать. Иначе откуда бы почтарка узнавала все деревенские сплетни и новости? У нее даже острое личико хищной птицы оживлялось, морщинистый рот начинал жевать губами, а бесцветные острые глазки блестеть. Узнав сплетню, она семенила на кривоватых ногах-палках дальше, зорко выглядывая на огородах очередную жертву, которой можно все поскорее сообщить, а заодно и выведать что-нибудь свеженькое. Сейчас наверняка разносит по деревне, как ее соседский «змееныш» Игорек чуть не застрелил из батькиного ружья, а тот с приятелем сидели на лодке и ржали на все озеро, вместо того, чтобы отодрать ремнем мазурика...

Иван сидел на веслах, а Антон командовал, куда грести. В осоке и камышах наклонно торчали воткнутые ими в ил серые колья, к которым он привязывал жерлицы с живцами на крючках, бело-красные кружки он уже пустил на плесе. Один перевернулся, но это не щука взяла, а живец оказался бойким и опрокинул пенопластовый кружок. Лодка мягко входила в камыши, слышался тихий шорох, скрип осоки, брызгали в разные стороны мальки, синие стрекозы не были столь пугливыми, они покачивались на потревоженных длинных листьях, когда Антон трогал кол, со дна выскакивали белые пузыри и с тихим звоном лопались.

Антон выше Ивана, он черноволосый, отпустил небольшие усы, округлое лицо загорелое, темно-серые глаза смотрели на мир доверчиво, добродушно. Даже истошные вопли Зинки не разозлили его, но Иван-то знал, как бывало на маневрах в армии глаза его сужались, превращаясь в две стальные щелки, на щеках выпирали скулы, он весь подбирался, как хищный зверь перед решающим прыжком и горе тому, на кого он нападал. У Антона широкая выпуклая грудь, длинные мускулистые руки, рядом с ним Иван не выглядел атлетом: стройный, худощавый, большеглазый с резкими движениями и легкой походкой, он скорее напоминал гимнаста или танцора. Лишь на пляже можно было увидеть его натренированные мышцы, равномерно расположенные по всему телу. И серые с зелеными пятнами глаза редко выражали его внутреннее состояние. От гнева они лишь темнели и еще больше зеленели. Хотя Антон куда могучее на вид, в борьбе они не уступали друг другу. Там, где он применял силу, Иван — ловкость, увертливость. Антон предпочитал в спортзале бокс, штангу, Иван — вольную борьбу, гимнастику, прыжки. И реакция у него была лучше. Командир десантного полка — сам отличный спортсмен, говорил, что они в деле идеальная пара для выполнения самых опасных и сложных заданий. Один дополняет другого.

Оба они каждое утро по привычке делали зарядку, бегали, подтягивались на турнике купались, иногда, доставляя восторг Игорьку, боролись на лужайке, бросая друг друга на траву. Как и в армии силы у них были равными. Форму они сохранили. Антон как-то не то в шутку, не то всерьез сказал, мол, если его сожрут в деревне, то наймется к какому-нибудь советскому миллионеру в телохранители, говорят, те платят бешеные деньги, чтобы защититься от расплодившихся как гнус бандитов и рэкетиров. Известные боксеры и мастера спорта теперь охраняют наших доморощенных капиталистов. А есть и такие спортсмены, кто не охраняет их, а наоборот, шантажируют и грабят, применяя изощренные пытки, еще известные со времен инквизиции. Когда Иван рассказал, что с ним перед поездкой в Плещеевку произошло, друг сказал, что наверняка кто-то из близких знакомых навел бандитов на квартиру. Мелкие воришки взламывают двери, когда хозяева на работе, а профессионалы действуют только по наводке, какое-то время следят, изучают обстановку, потом выбирают удобный момент, когда никого нет дома, стараются с малым риском идти на дело. Наверняка они знали, что Рогожин в командировке.

— Ты же кооператор, наверное, думали, что у тебя валюта в чулке? — сказал Антон.

— По сравнению с кооператорами я — нищий, — усмехнулся Иван. — И валюты у меня кот наплакал, вот у моего шефа Бобровникова есть чем разжиться, но у него квартира на охране, даже ночью, ложась спать, жена звонит на пульт, да и двери металлические оборудовал, как в бункере. Их вскроешь разве что автогеном.

— Все-таки подумай, кто из знакомых мог тебя заложить, — сказал друг. — Обыкновенные квартирные воришки с пистолетами не ходят на такое дело.

Но сколько Иван не ломал голову, ни на кого не мог подумать. Вроде бы все его знакомые — люди приличные и уж никак не связаны с преступным миром. При своей холостяцкой жизни гостей он редко принимал, чаще встречался с нужными людьми или у них или в каком-нибудь тихом кафе. Из женщин он поддерживал отношения только с Лизой Ногиной, она не слишком умна, любит подарки, но никогда чужого не возьмет без спроса. Правда, вокруг нее крутятся в магазине разные люди, однако с ворьем не станет связываться. Золота-серебра у него отродясь не было, ценных картин — тоже. Видеотехникой нынче никого не удивишь... Да что ломать голову: каждый день в Петербурге совершаются квартирные кражи, скорее всего обратили внимание, что у него не горит вечером свет, и рискнули...