Горная местами с неглубокими выбоинами — следами разорвавшихся мин и снарядов — дорога огибала отвесную серую скалу с зубчатой вершиной, поросшую на выступах колючим кустарником, кое-где желто-розовыми всплесками мелькали в красноватой траве яркие головки цветов. Кеклики нехотя взлетали с шоссе, освобождая путь запыленной «Ниве». Высохшая мошка испещрила лобовое стекло. Солнце припекало крышу, заглядывало в боковое окно, заставляя сверкать никелированные защелки на дверях. Разомлевший Старейшина сидел рядом с Ревазом, держащимся обеими руками за черный руль. У обоих блестел пот на лицах, но настроение было приподнятое: благополучно миновали Ставропольский край, Грузию, Армению и Азербайджан, до их родного города Агдам осталось около пятидесяти километров. В Нагорном Карабахе дважды их останавливали вооруженные автоматами боевики в десантной форме, но перебросившись с земляками на родном наречии и получив от них несколько пачек фирменных сигарет, пропускали. Через Армению было ехать опаснее, армянские боевики, одетые точно также, смотрели на них более придирчиво, но и они не могли устоять против сигарет и баночного пива. Видели, что перед ними не вояки, а обыкновенные торгаши. В одном месте горной дороги они увидели в ущелье перевернутый «Камаз»: кабина смята, колеса как перебитые ноги цеплялись за низкорослый кустарник, рядом маслянисто блестела небольшая лужица. Пострадавших не видно. В другом месте мост был разрушен, пришлось осторожно рулить по деревянным кладям через узкую, но бурливую речушку.

— Все воюют, — заметил Старейшина Хамид. Он расстегнул на волосатой груди голубую безрукавку, но плоскую черную кепку не снял. Такая же кепка была и на Ревазе. Эти головные уборы как бы служили им пропусками, те кто останавливал тоже были в таких же гигантских кепках. Русские называли их «аэродромами».

— А нас не заставят землячки стрелять? — спросил Реваз сбавляя перед очередным витком серпантина скорость. Машина была хорошо отрегулирована, мотор работал ровно, не слышно стуков, скрипа, лишь покрышки гудели. Украденная «Нива» их ни разу не подвела, хотя преодолели уже не одну тысячу километров.

— Мы с тобой не боевики, у нас другая работа, — усмехнулся Старейшина. — Откупимся от вояк ружьями и патронами. Мне заказывали десяток охотничьих — я достал в Питере шесть, зато патронов везем больше тысячи. Я испугался, когда армяне хотели нас обыскать...

— Я сунул командиру пару тысяч, — ввернул Реваз. — Когда другие отвернулись.

— Коньяк, баночное пиво, сигареты, жвачка — лучший пропуск через горы, — заулыбался Хамид. — На всех границах выставили посты ГАИ, а в Россию въезд и выезд свободный... Лопухи эти русские! От них все вывозят подчистую, сбрасывают им подешевевшие рубли мешками, а им и мешок сахарного песка запрещают вывезти из пограничной республики!

— Больше всех стараются прибалты, — поддакнул Реваз. — Эти тысячами тонн вывозят цветные металлы. Вот где зарабатывают бабки!

— Бабки сваливают русским делашам, а металл продают за баксы, — солидно заметил Старейшина.

— Надо было взять с собой Лолу, — вздохнул Реваз. — Она бы нас в дороге обоих обслуживала...

— Аппетитная бабенка и не рвачка — что дашь, тем и довольна, — сказал Хамид. — Зачем ей ехать в горы, когда она и в Питере живет припеваючи? Я дал ее телефон Ахмету с Кузнечного рынка, пусть владеет. Не пропадать же добру?

— А что тебе дал Ахмет? — Реваз ругнул себя за несообразительность: мог бы тоже «продать» своим Лолу!

— Ахмет наш кореш, — строго заметил Старейшина.

— Когда в Питер-то вернемся? — помолчав, поинтересовался Реваз.

— Пусть все уляжется, позабудется, «Ниву»

загоним, а там с товаром и нагрянем... Только сдается мне, дорогой, что у них там тоже вот-вот начнется заварушка! Больно уж русский народ разозлился: грабят их кому не лень, на глазах раздевают. И на нас смотрят косо. Наши землячки дерут с них на рынках три шкуры. Особенно наглеют перекупщики...

— А мы кто?

— У нас с тобой, дорогой Реваз, профиль широкий! — рассмеялся Хамид, чем ближе к дому, тем все больше он веселился. — Знаешь, кунак, после белых русских красоток как-то трудно будет привыкать к жене, она меня при свете к себе и в постель не подпускает!

— А моя Нана ничего, привыкла, — сказал Реваз. — Насмотрелась видеофильмов и раскрепостилась. Да и я ее кое-чему научил... — он хихикнул.

— По нашим мусульманским законам скоро наши женщины снова наденут паранджу, — сказал Старейшина. — По мне так и хорошо. Наши деды-прадеды были не глупее нас.

— Мы — не русские, своих жен держим в строгости, — снова поддакнул Реваз. — Я и не помню, чтобы в нашем районе какая-либо баба изменила мужу.

— Еще чего не хватало! — фыркнул Хамид. — За такие дела убивать надо.

— Что-то там на выступе мелькнуло, — сощурился Реваз, вглядываясь вдоль уходящей, казалось, в самое небо скалы. — Стекло или металл...

— Пост?

— Чего тогда прячутся? — пожал плечами Реваз.

— Достану сигареты и пиво, — собрал неглубокие морщины на загорелом лбу Хамид. — Сколько уже мы с тобой раздали? На пять-шесть тыщ, не меньше.

— Без бакшиша не пропустят, — сказал Реваз. Глаза его превратились в две черные щелки. Обычно гаишники и боевики не прячутся. Зачем им скрываться, если они тут хозяева?

— Уже почти дома, — перегнулся через спинку сидения Хамид, чтобы достать сумку с «бакшишем». — Может, сказать, что вам же, джигиты, везем ружья- патроны?

— Чего они забрались на скалу? — сказал Реваз. — Наверное, за поворотом у них пост, а тут наблюдательный пункт.

Но был ли за поворотом пост или нет, этого они уже никогда не узнают: послышался сухой щелчок выстрела, «Нива», больше не слушаясь руля, вдруг стала сходить с растрескавшегося асфальта неумолимо приближаясь к огороженному белыми столбиками с черной окаемкой краю ущелья, где-то далеко внизу громоздились острые пики ранее рухнувшей скальной породы, а еще дальше сталью в белом кружеве пены блестела узкая горная речка, сверху были заметны округлые торчащие из воды серые валуны. На одном из них нахохлился коричневый горный орел.

— Держи руль! — пронзительно крикнул Старейшина, нащупывая рычаг дверцы, но уже было поздно: с треском сшибив два бетонных столбика, «Нива» с метко простреленным снайпером сплющенным передним скатом медленно переворачивалась в дрожащем от зноя воздухе, полетела в пропасть. Колеса бешено вращались, мотор истошно ревел, не ощущая нагрузки, обгоняя падающую машину, тарахтели о скалу устремившиеся вслед за ней мелкие камни. Реваз и Хамид не успели даже по-настоящему испугаться: все произошло мгновенно, будто пребывая в невесомости, они не чувствовали ничего, лишь пальцы судорожно вцепились в обшивку сидений, а в расширившихся глазах только начинал зарождаться ужас небытия.

Глухой удар, металлический скрежет рвущегося металла, последний протяжный стон захлебнувшегося мотора, чуть слышное бульканье то ли бензина, то ли масла из разбитого картера и снова тишина, нарушаемая лишь шипением кислоты, вытекающей из продавленного аккумулятора. Вспугнутые обвальным шумом птицы снова засновали по низкорослым кустам, парящий в раскаленной безоблачной вышине орел совершал неторопливые круги над дорогой и горной речкой, вьющейся в ущелье. Что им до человеческих трагедий?..

Заросший черной щетиной юноша с винтовкой, оснащенной оптическим прицелом, в руке, пристально смотрел на сморщенную как раздавленный спичечный коробок «Ниву», его напарник в черной майке и широченной кепке блином положил автомат на плоский камень. Он был гораздо старше молодого. Во рту у него дымилась сигарета, глаза были сощурены.

— Отличный выстрел, Ахмет, — заметил он. — Чего смотришь? Думаешь, кто-нибудь живой? С такой-то кручи?

— Я жду, командир, когда она рванет и загорится, — ответил юноша. — В американских фильмах всегда машины после аварии взрываются. А мы за эту неделю вторую спустили в ущелье и ни одна не загорелась.

— Благодари Аллаха, Ахмет, — сказал командир. — Горящая машина — потерянная машина, а в разбитой мы с тобой обязательно чего-нибудь найдем. Не пустые же они ехали из Армении?

— А вдруг свои? — засомневался Ахмет. На щеке у него рдели несколько прыщей.

— Свои посигналили бы или остановились: свои знают нашу засаду и пароль.

— И номера у них чужие: я в оптический прицел рассмотрел, — обронил Ахмет.

Осмотревшись по сторонам, они привычно заскользили с кручи по чуть приметной скалистой тропинке вниз, камешки, срываясь из-под сапог, цокали о гранит и скатывались вниз. Прыскали под валуны и в скальные расщелины юркие серо-золотистые ящерицы.

— Мертвяков, командир, ты сам обыскивай, — сказал молодой. — В прошлый раз я весь в кровище перепачкался и потом две ночи их разбитые лица во сне мерещились.

— А если кто-либо живой? — проговорил командир. — Добьем?

— На таком пекле сами быстро сдохнут, — ответил Ахмет. — Конечно, чужаки, местные не поехали бы по этой дороге. Они знают, что она насквозь простреливается. R солдаты сюда не суются.

— Грязная у нас работенка, Ахмет, — хватаясь за ветви кустарника и осторожно ставя ногу в выступы пологой скалы, проговорил командир. — Который год воюем и конца не видно. Но под неверных Аллаху армян мы никогда не пойдем и земли нашей не отдадим.

— Я готов сто лет с ними, пиратами, воевать! — повернул к нему злое с сузившимися глазами безусое лицо Ахмет. — Они убили моего старшего брата...

— А моего отца сожгли вместе с домом, — мрачно произнес командир.

— Послушай, чем это пахнет? — сказал Ахмет, замирая на тропе. До опрокинувшейся разбитой «Нивы» оставалось всего каких-то два десятка метров. Слышно как потрескивал мотор. Прямо из-под ног под камень метнулась змея или ящерица.

— Французскими духами, — пошевелил тонкими ноздрями командир. — Не боевики это, Ахмет, а барахольщики. Спекулянты. Потому и поперли по этой дороге. Не своих ли землячков мы с тобой на тот свет отправили?..

— Номер-то на машине не нашенский, — неуверенно ответил молодой. — Откуда нам знать?

— Мы тут на солнце коптимся в горах неделями, дома не бываем, а они, проклятые торгаши, французскими духами спекулируют! — со злостью произнес командир. — Все честные горцы сражаются за свою свободу во имя Аллаха, а эти... вместо гранат и патронов нам везут парфюмерию! Не печалься, друг, это Аллах послал твою пулю в их магазин на колесах.

— Нам-то чего-нибудь осталось? — Ахмет заглянул в разбитое окно, поморщился и, обернувшись к командиру, сказал: — Оба готовы... Их оттуда без автогена и не вытащишь, дверцы-то заклинило, а барахла и вправду вывалилось много: жвачка, пиво в банках, сигареты...

— Не пропадать же добру, — усмехнулся командир и вытащил из широкого кармана зеленых брюк свернутый мешок.