В танце он увлек ее в смежную комнату, извернувшись, ногой ловко закрыл дверь, теперь музыка доносилась не так визгливо — приглушенно. В квадратной комнате сквозь тонкие занавеси пробивался рассеянный сумеречный свет. Закатный багрянец играл на листьях деревьев внизу. Его мягкая ладонь скользнула с тонкой талии на ее твердые напружинившиеся ягодицы и стала суетливо ощупывать их, мять. Аня изогнулась, стараясь сбросить руку блудливую, тогда он легонько щипнул ее.

— Я этого не люблю, — резко остановилась посередине комнаты девушка. — Сейчас же прекратите!

— Пардон, мадам.

— Я сказала: уберите руку!

— Мерси, мадам!

— И не говорите глупости. Вы всего и знаете-то два слова по-французски.

— О’кей, мисс.

Он улыбался, в сумраке его круглое губастое лицо казалось мучнисто-белым, блестел в широком рту золотой зуб. Светлые усы гусеницами отползали при улыбке к бритым толстым щекам. От него пахло хорошим одеколоном, он был в дорогом черном свитере с белой отделкой, тонкие кремовые брюки обтягивали толстый, бабий зад. Таких жирных рыхлых мужчин Аня не терпела. Он чем-то напоминал ей отчима. Тот тоже весил больше ста килограммов. Знала бы, что у Вики Ольгиной будет этот все время ухмыляющийся тип с золотым зубом, ни за что не пришла бы. Подруга позвонила утром и пригласила поболтать, они давно не виделись, а тут столько разных новостей... С Ольгиной Аня Журавлева училась в одном классе, даже год сидели за одной партой, после школы их пути разошлись — Вика с родителями переехала в другой район и подалась в торговлю. Работала продавщицей в кооперативном магазинчике «Бриллиант», что на Лиговском проспекте. Название красивое, однако торговали там не драгоценностями, а видеотехникой, радиотелефонами, сумками, куртками, часами. Вика хвасталась, что зарабатывает больше, чем ее отец и мать вместе взятые. Так она выразилась.

Аня рассчитывала, что подруга будет дома одна — она сообщила, что родители на даче в Комарово — но в гостях у нее оказались два уже малость поддатых парня. Одного звали Гоша, второго Илья Билибин. Гоша назвал только свое имя, а усатый толстяк в кремовых брюках и фамилию, по-видимому, считая ее неотразимой. Им было по 25—27 лет. Стол в комнате был уже накрыт, шампанское, водка, пепси-кола, розовая горбуша, копченая колбаса и даже баночка с красной икрой. Неплохо работники торговли живут! Из застольного разговора Аня поняла, что все они из одного магазина. Старшим был Гоша — высокий брюнет с круглым подбородком и большим носом. Несмотря на молодые годы уже заметно полысел — волосы . отступили ото лба, на висках они завивались. Гоша явно симпатизировал Вике — пухленькой блондинке с полными ногами и крепким задом. Еще в школе мальчишки на переменках норовили шлепнуть Ольгину по заднице, когда она надевала узкие в обтяжку джинсы. Впрочем, Вика не обижалась, она наравне с мальчишками курила в укромных уголках и одна из первых в классе отдалась студенту из Политехнического института. Сама похвасталась Ане. После студента у нее еще было несколько мальчишек из старших классов, они тогда с Аней учились в восьмом. Надо сказать, что Вика рано созрела: круглые груди распирали школьную форму еще в пятом классе. У нее у первой начались и месячные. Вика любила полистать порнографические журналы, которые ей показывали мальчишки, бегала в подвальное помещение, где показывали порнографические видеофильмы.

Как не хотелось Ане пить, компания все-таки заставила ее выпить два фужера шампанского, здорово ударившего в голову, потом она узнала, что Илья Билибин подлил туда водки, когда она отвернулась. Во второй раз у него этот номер не прошел — Аня наотрез отказалась больше пить. Гости подружки вели свои торговые разговоры, а Аня — она вообще не любила пустой болтовни — как всегда помалкивала и ела красную рыбу, накладывая ее на хлеб с маслом. Из их беседы она и поняла, что Гоша — старший продавец, а Вика и Илья Билибин — просто продавцы. Зарабатывали они в магазине не менее, чем по «куску» в месяц, это не считая приработка. То есть, когда сами что-то покупали у иностранцев и продавали своим постоянным клиентам. Собственно, все их разговоры и крутились вокруг обесценивающихся рублей и дорожавшей валюты, которую сейчас выгодно скупать, импортного товара, одежды, парфюмерии. Илья сразу поближе подсел к Ане и вроде бы случайно прижимался своей толстой ляжкой к ее бедру, иногда обнимал за талию, но девушка всякий раз решительно отводила его пухлую женственную руку. Илья улыбался и, кивая на соседку, подмигивал Вике, мол, чего это твоя подружка такая недотрога?.. Гоша лапал Вику как хотел: клал растопыренную ладонь ей на ляжку, дотрагивался до большой груди, а потом вообще посадил к себе на колени. Вика порозовела от спиртного, часто громко смеялась, в комнате плавал сигаретный дым. Курили «Кент» и «Мальборо», как бы между прочим Илья заметил, что пачка стоит четвертак. Он очень был удивлен, что Аня отказалась от таких дорогих сигарет.

— Знаете, кто сейчас жалуется на нищету и дороговизну? — разглагольствовал Гоша. — Ленивые безынициативные людишки, те, кто привык жить на готовеньком и держатся обеими руками за старое, привычное. Большевики навязали народу уравниловку, с голоду, конечно, не подыхали, но и разбогатеть никому не давали, а сами имели почти задаром все, что душа пожелает. Кто мы были раньше? — он посмотрел на Илью, перевел взгляд на Вику. — Хапуги, спекулянты, фарцовщики, нас преследовала милиция, отбирали товар, капусту и даже сажали. А теперь мы хозяева жизни! Та самая милиция, которая гонялась за нами с дубинками, служит нам, охраняет нас и наши магазины, ларьки...

— Где сидит в магазине на стульчике милиционер в форме — туда рэкетиры и нос не суют, — вставил Илья.

— Кто вертится, суетится, у кого в голове шарики- подшипники крутятся, тот не пропадет, — продолжал Гоша, поощрительно улыбнувшись Билибину. — Во всем мире люди, делающие деньги, были в почете, слава Богу, и у нас наконец начался поворот к этому... Одно обидно — советский рубль дешевеет. Умные люди уже давно переводят рубли в доллары и марки, покупают недвижимость, золотишко, антиквариат, но все равно ведь нам приходится торговать пока и рассчитываться рублями. Пусть и деревянными.

— Я все свои доходы сразу же перевожу на доллары, — сказал Илья. — Правда, долларчик тоже сильно подорожал. Одна моя знакомая — она три месяца была во Франции с группой артистов — заломила с меня уже по полсотни за один доллар! А давно ли стоил тридцатник?

— Я больше тридцатника не даю за доллар, — заметил Гоша, выпуская струю дыма в кудряшки Вики.

— А у меня нет долларов, — вздохнула она. — Я их только в руках держала.

— Не жалуйся, — потыкался длинным носом в ее грудь Гоша. Нос у него заметно порозовел. — Ты, милая, зашибаешь у нас в месяц побольше иного профессора.

— За границу я не езжу, зачем мне доллары? — погладила его по лысеющей голове Вика. — Ведь все модное и дефицитное можно купить и за рубли?

— Надо смотреть, киса, вперед, — назидательно заметил Гоша. — Идет инфляция, дальше — больше, — он перевел взгляд на бутылку шампанского. — Сколько недавно стоила шампанеза? Шесть рублей, а сейчас? Сорок! Да и водку без талонов не возьмешь дешевле четвертака. И этот процесс пошел, как говорит наш президент... Я где-то читал, что после революции спички стоили тысячу рублей. Как бы и мы к этому не пришли. В нашем магазине мелочь уже и за деньги не считают.

— Наверху сидят одни попки, — сказал Илья. — Мой папашка — депутат. Озабочен лишь тем, чтобы зарплату дали побольше, да за границу бесплатно отправили с делегацией. А там побольше нахапать, чтобы здесь выгодно продать. А на политику и экономику ему наплевать. Такие же точно и другие деятели. Насмотрелся я на них, наслушался! Тоже про валюту треплются, про гуманную помощь, про вещички...

— Ты на папу не тяни! — сурово осадил его Гоша. — Если бы не твой папашка, мы не открыли бы магазин на Лиговке. У него свои люди в мэрии... Папа привозит товар из-за границы, а ты продаешь. Он тебя и человеком сделал.

— А сколько я ему перетаскал всякого дефицита, не говоря уже про виски, ликеры. Бутылочка — две-три сотни! — улыбнулся Илья. — Родной папашка и тот ничего не хочет задаром сделать даже для собственного сынка.

— Комиссионные-то с него, небось, удерживаешь? — вставил Гоша.

— Само собой, — ухмыльнулся Илья. — Мой батяня тоже торгаш будь здоров. Ему и без меня таскают в дипломатах выпивку и закуску. Да думаю и долларами не обходят. От него ведь многое зависит в деле аренды помещений, оформлении документации...

— Вот и не тяни на папу, — миролюбиво сказал Гоша. — Будем расширяться, снова придется тебе на него надавить.

— Надавлю, — махнул рукой Илья. — Мы с папашей без слов понимаем друг друга. У нас нет проблемы отцы и дети.

Ане неинтересно было их слушать, она бы ушла, но не хотелось обидеть подругу, а Вика чувствовала себя в этой компании как рыба в воде. Оно и понятно — это ее мир. Анне же мир купли-продажи был неприятен, не потому что она вообще презирала торгашей, просто эти люди ведь по сути дела грабили обыкновенных смертных, драли с них за всякую мелочь три шкуры. Ей противно было заходить в кооперативные магазинчики и смотреть на витрины бесчисленных ларьков. Цены просто ошеломляли! И не стыдно за любую мелочь заламывать сотни, тысячи рублей! Ей было непонятно, не верилось, что есть люди, которые покупают эти баснословно дорого стоящие товары западного производства. Наш утюг — пять рублей, а заграничный — пятьсот! Что он, лучше гладит? Или платят просто за красоту, потому, что оформлен он гораздо лучше. Покупатели видят перед собой не тех, кто сдал в магазинчик товар, а продавцов, которые их продают. Гоша и Илья не нравились ей и как мужчины. Уж Вика-то знает, как разборчива в знакомствах Аня, а вот пригласила в эту компашку! Оказывается, они отмечали день рождения Гоши, ему стукнуло 28. Он, конечно, похвастался, что имеет подержанный «Мерседес», у него самая современная видеоаппаратура, сотни две кассет с лучшими зарубежными фильмами и он не женат. По тому, как смотрела на него подруга видно было, что она совсем не прочь бы стать его женой...

Сообразив, что подруга скучает, Вика включила стереомагнитофон и под визгливую современную музыку за руку вытащила из-за стола своего длинного Гошу. Ане пришлось танцевать с Ильей, хотя ей совсем не хотелось. Не то, чтобы она сердилась на Вику, но все, что происходило в этой комнате не нравилось ей, знала бы, что тут гулянка, ни за что не пришла бы. Чужие, неприятные ей люди, раздражающие ее разговоры, самодовольство, написанное на их покрасневших от алкоголя лицах — все это отталкивало ее. Но ведь раньше-то с Викой они дружили, понимали друг друга, как говорится, с полуслова? Что же произошло? Почему Ане тут скучно и не интересно?.. На этот вопрос она бы и сама себе не ответила.

У Билибина солидный живот и этим самым животом-подушкой он сразу же прижался к ней. Глаза у него будто плавали в подсолнечном масле, толстые красные губы сердечком. Ладно, Гоша хотя бы мужчина, а этот какой-то бабистый, мягкий.

— Анюта... — растянул в улыбке маленький рот Илья. — Когда я был в Париже, познакомился с Антуанеттой. Тоненькая, смешливая, совсем молоденькая. У меня были в кармане зелененькие и мы с ней славно кутнули... Даже попробовали устриц с лимонным соком. У них там все просто, без комплексов, — он терся животом о нее, сложенные сердечком губы вытягивались, будто он намеревался присосаться к ней. — Можно я тебя буду звать Антуанетта?

— Нельзя, — резко ответила Аня, как можно дальше отодвигаясь от него. Наверно, со стороны она сейчас выглядела смешно: выгнувшаяся коромыслом, с откинутой назад головой и злыми глазами. От Ильи пахло не только одеколоном, но табаком и легким перегаром. Неприятный запах изо рта сразу отбивал в девушке все чувства, кроме нарастающего отвращения.

— Ну чего ты такая? — сияющая улыбка Ильи померкла, а губы обиженно поджались.

— Какая?

— Боишься меня, что ли?

— Я не хочу танцевать, — Аня постаралась высвободиться из его жарких объятий, но не тут-то было! Он сграбастал ее в охапку и, подведя поближе, опрокинул на застланный ковровой дорожкой диван с высокой спинкой. Мокрые губы его залепили ей рот, гнилостный запах еще сильнее ударил в нос. Она ожидала, что рано или поздно он именно так поступит, но все равно это застало ее врасплох. Однако как вести себя в подобных случаях, она знала, не первый раз приходилось вырываться из нахальных лап подвыпивших разгоряченных кавалеров. Она больно куснула его за верхнюю губу, одновременно сильно ударила коленом в пах. Толстяк выпустил ее, охнул и согнулся пополам, схватившись за ширинку обеими руками. Голубые глаза его злобно округлились.

— Тварь, куда бьешь?! — заорал он. — Да я тебя сейчас по стенке размажу!

— Попробуй только, — спокойно сказала Аня, отступив к двери. — Вот этой вазой... — она кивнула на стол с высокой хрустальной вазой. — Прямо по твоей дурной башке!

— Вика-а! — завопил он, осторожно ощупывая свое пострадавшее хозяйство, зажатое в узких брюках. — Поди сюда, слышишь?!

Дверь распахнулась и в комнату влетела полураздетая Вика. Щеки ее горели, она застегивала на груди кофточку. Юбки на ней не было — одни узкие просвечивающие трусики.

— Чего разоряешься, толстяк? — сердито сказала она. — Соседи услышат, расскажут родителям... Знаешь, какая у нас слышимость?

— Эта сучка кусается и чуть не лишила меня мужского достоинства...

— Я бы не сказала, что это большое достоинство... — вдруг хихикнула Вика.

— Еще и пошлит... — обиженно сложил губы сердечком Илья. Руки он убрал с ширинки.

— Чего лез? — напустилась на него Вика. На подругу она не смотрела. — Не все же сразу ложатся под тебя, Ильюша, хоть ты и крутой парень! Я же тебя предупреждала: будь поосторожней с Анютой.

— Ты его предупреждала... — бросила на нее презрительный взгляд Аня. — Вот, оказывается, зачем ты меня пригласила!

— А что такого? — сварливо с визгливыми нотками заговорила Вика. — Ты тоже даешь, Аня...

— Как раз не дает, — вставил Илья. Он немного отошел и к нему даже вернулось чувство мрачного юмора.

— Восемнадцать лет, а все такая же недотрога, как в школе, — гневно продолжала Вика. — Что мы плохо посидели? Выпили, закусили... Мы же молодые, Анька! Чего зажиматься-то? Трястись за свою честь... Смешно! Ты, наверное, все еще не избавилась от романтической чепухи, которую нам учителя в школе в головы вбивали?

— По мне так лучше романтическая чепуха, как ты говоришь, чем все это скотство, — спокойно произнесла Аня.

— Викуля-я-а! — послышался из соседней комнаты капризный голос Гоши. — Чего они там не поделили?

— Анька заехала нашему Ильюше коленкой по яйцам, — хихикнула Вика. У нее настроение поминутно менялось, от возмущения до веселости.

— Бедный Билибин... — донесся смех из комнаты. — Это ведь больно.

— Не будь ты бабой... — метнул на Аню злобный взгляд Илья.

— Какая она баба, Илюша, — целочка, — сказала Вика. — Единственная целочка в нашем классе... до сих пор! Анька, дуреха, да тебя можно в цирке показывать...

— Не звони мне больше, — резко отодвинула подружку от двери Аня и выскочила через комнату в прихожую. Как не хотела смотреть на Гошу, но краем глаза все же заметила его голым на разобранной тахте. Он даже не соизволил плед натянуть на свои тощие волосатые ноги.

Вика за ее спиной что-то лопотала — она изрядно охмелела — слышался гневный басовитый голос Ильи, но Аня уже отворила наружную дверь и с силой ее захлопнула перед носом подруги. Не вызывая лифт, бегом спустилась вниз, выбежала из подъезда, здесь где-то неподалеку троллейбусная остановка. Небо над зданиями было багровым, по нему медленно ползли длинные вытянутые как веретена желтоватые облака. Среди них тускло посверкивали бледные звезды. Народу на улице было мало, час уже поздний, но на остановке ждали троллейбуса несколько человек. Значат, подойдет.

Прислонившись спиной к металлической опоре, Аня вдруг рассмеялась, вызвав безмолвное удивление у ожидающих транспорт. Она вдруг вспомнила, какое было лицо у Ильи, когда она его двинула коленом в низ живота: глаза полезли на лоб, а красное сердечко на губах разъехалось.

— Уже полчаса стоим, — произнесла пожилая женщина, неодобрительно глядя на девушку.

— Чего доброго, здесь и заночуем, — с улыбкой посмотрел на Аню моложавый мужчина в кожаном пиджаке. — Может, уже последний прошел.

Аня отвернулась от них, прищурившись, поглядела в сумрачную даль и увидела несколько разноцветных огней.

— Последний троллейбус... — негромко произнесла она, вспомнив некогда популярную песенку про синий троллейбус. Интересно, этот какой будет: синий или желтый?..

Подошел оранжевый троллейбус с одной открывающейся дверью.

Аня уже было протянула руку, чтобы позвонить в свою обитую узкими деревянными планками дверь, но тут будто ее током ударило: быстро спустилась на этаж ниже и решительно нажала пальцем на черную кнопку звонка квартиры Ивана Рогожина. Когда умолкла трель звонка, она услышала, как гулко бьется ее сердце. Тусклый свет электрической лампочки в белом колпаке освещал площадку, в черных металлических шкафах, встроенных в стену, слышалось жужжание счетчиков, где-то наверху жалобно мяукнула кошка. Если выше этажом откроется дверь, то ее увидят, эта мысль мелькнула и исчезла — она услышала шаги Ивана, ожидала, что он спросит кто там, но дверь распахнулась и он возник перед ней в освещенном проеме. Был он в шлепанцах на босу ногу — это первое, что бросилось ей в глаза.

— Аня? — удивился он, машинально скользнул взглядом на запястье, где у него были часы с металлическим браслетом. — Заходи, пожалуйста.

Он был в спортивных синих брюках с двумя белыми полосками на манер лампасов, в клетчатой рубашке с закатанными рукавами, русая челка спускалась на выпуклый лоб, серо-зеленые глаза были грустными. Незаметно, чтобы он обрадовался нежданной гостье. На тумбочке в прихожей он положил толстую книжку с закладкой. Аня прочла название: «Николай Федоров. I том». Философ или историк? Слышала такую фамилию, но ничего не читала.

— Извините, я так поздно, — сказала она, ступая на красный вытершийся ковер в небольшой квадратной прихожей.

— Разве это поздно? — улыбнулся он. — Я тебя сейчас угощу жареным судаком. Друг из деревни с красивым названием Плещеевка привез. Я его днем проводил на полоцкий поезд.

— Я не хочу есть, — сказала она.

— Тогда чай или кофе?

— Николай Федоров, — сказала она. — Кто он?

— Очень интересный философ. Утверждает, что в будущем все умершие люди воскреснут.

— Зачем?

— Вот и я хочу в этом разобраться, — сказал он. — Вряд ли покойникам со дня сотворения мира хватит места на земле.

— А на небесах?

— Богу виднее, — улыбнулся Иван.

— Теперь так много о Боге говорят, — произнесла она.

— Не поминай имя Бога всуе, — сказал он. — Это из Библии, кажется.

Они расположились на кухне, на газовой плите скоро засвистел чайник. Аня отметила, что у Рогожина все чисто, прибрано, вот только на линолеуме проблескивают жирные пятна и кухонное полотенце у раковины давно пора бы сменить.

— У меня есть вино! — предложил он.

Она ничего не ответила, и он достал из холодильника бутылку, которая сразу же запотела. Когда он нагнулся, доставая тарелку с судаком, она заметила на его голове две макушки и немного оттопырившуюся в этом месте русую прядь. Неожиданно для себя протянула руку и пригладила ее. Он обернулся, губы его раздвинула улыбка:

— Все время хохол торчит на макушке. С самого детства.

— Это потому, что ты — счастливый, — сказала она. — У тебя две макушки.

— Ты это серьезно? — улыбка погасла на его лице. — Я не принадлежу, Аня, к племени счастливых людей. Да и есть ли они сейчас в нашей стране, счастливые люди?

— Я не знаю, — ответила она.

Он разлил вино в высокие хрустальные рюмки, поднял свою. Вино было светлое, золотистое.

— Я желаю тебе счастья, — сказал он.

— Это не от меня зависит, — она тоже подняла рюмку.

— Каждый человек кузнец своего счастья... Не помнишь, кто это сказал?

— Я не запоминаю глупые афоризмы... — она посмотрела ему в глаза. — Почему ты не спросишь: зачем я к тебе пришла?

— Я рад, — коротко ответил он.

— Я этого не почувствовала.

— Извини, забыл бравурную музыку включить, что-нибудь вроде марша Мендельсона.

— Еще не поздно, — улыбнулась она. — А почему ты вспомнил про свадебный марш?

— Действительно, почему?

Она залпом выпила, поставила рюмку и посмотрела ему в глаза.

— Я пришла к тебе...

— Пришла и пришла, — прервал он, наливая вино. — Зачем все сразу выяснять? — встал, ушел в комнату и вскоре послышалась спокойная классическая музыка. Чайковский, симфония, вот только Аня не могла вспомнить, какая?

— Я останусь у тебя, Иван, — когда он вернулся произнесла она. — Не пугайся... Только на сегодняшнюю ночь.

— Что случилось, Аня? — он не отвел глаза, однако по его лицу скользнула тень то ли неудовольствия, то ли изумления. — Тебя кто-то обидел? Неприятности дома?

— У меня все великолепно. Ты ведь меня не прогонишь? Я уже давно совершеннолетняя.

Он ничего не сказал, выпил вино, отхлебнул из чашечки кофе, перевел взгляд на окно. Напротив сквозь тонкую занавесь голубым светом приглушенной электросварки светился экран телевизора. На балконе в узких деревянных ящиках поникли закрывшиеся на ночь головки цветов. На еще светлом небе сияла яркая звезда, другие еле просвечивали сквозь невидимую серую дымку. На телевизионной антенне сидела ворона.

— Я тоже не люблю употреблять афоризмы, но лучше Бомарше все равно не скажешь: «Природа сказала женщине: будь прекрасной, если сможешь, мудрой, если хочешь, но благоразумной ты должна быть непременно.»

— Намек поняла... — она повертела в тонких пальцах рюмку, осторожно поставила на мраморный стол, вскинула на него большие глубокие глаза. — Иван, я верю в Бога, верю, что душа человека бессмертна. Мой Бог сегодня надоумил меня прийти к тебе. Я только что убежала из одной компании, поссорившись со школьной подругой... Еще поднимаясь по лестнице, я не знала, что позвоню тебе. Тебя могло не быть дома, у тебя могла находиться другая женщина... Та толстоногая грудастая блондинка... И вдруг какая-то неведомая сила толкнула меня к твоей двери... Ты веришь мне?

— Я уже сказал тебе, что рад.

— Это просто вежливая фраза... Может, Николай Федоров — философ, объяснит, что произошло со мной?

— Вряд ли... Ну и что еще сказал тебе Бог? — грусть исчезла из его заблестевших глаз, легкая улыбка витала на губах.

— Сам же сказал, что не надо поминать имя Бога всуе, — сказала она. — Иван, я люблю тебя давно- давно. С тех самых пор, как увидела тебя девчонкой, когда мы вселились в этот дом после капитального ремонта. Девчонка выросла, очень переживала, что у тебя есть другие женщины, стала взрослой, говорят даже симпатичной...

— Тебя не обманывают, — вставил он.

— А детская любовь моя не прошла, она стала больше, глубже. Удивительно, я признаюсь в любви мужчине! Понял теперь, почему я пришла к тебе, Иван Рогожин?

— Любовь... — вдруг прорвало его. — Какая любовь? Есть ли она? Все это бредни. Я любил свою жену и она клялась мне в любви, а что из этого вышло? Нашла торгаша или кооператора — и с концами! Работает официанткой в отеле. Зато в Хельсинки. Она продала свою любовь за финские марки. Эта, как ты говоришь, толстоногая и...

— Грудастая, — прибавила она.

— Она хоть не притворяется и не говорит, что любит.

— А ты любишь ее?

— Я никого не люблю, — с горечью произнес он. — Даже себя.

— Значит, у тебя все впереди, — улыбнулась она.

— Вряд ли кому я теперь смогу подарить счастье, — после паузы уже спокойнее закончил он. — Сердце зачерствело или что-то другое, только перестал я, Аня, верить в любовь. По крайней мере, в такую, которую описывают в романах. По-моему, это слово уже и не употребляют. Взамен пришел секс.

— Если вдруг я перестану любить, то почувствую себя обворованной. Как же можно жить-то без любви, Иван?

— Какая ты еще юная!

— Уже поздно, а завтра тебе и мне на работу... — взглянув на свои круглые часики,. произнесла она. Смотрела не на Ивана, а на большую черную птицу на антенне. Та, видно, решила там переночевать.

На работу они не пошли. Когда лучи солнца пробились через коричневые шторы, он открыл глаза и тут встретился с ее широко распахнутыми серыми глазами. Под ними обозначились голубоватые тени. Мраморно-белая грудь, тонкая рука под головой, порозовевшая щека и алые губы были так близко от него. Сквозь густые каштановые волосы розовело маленькое ухо с золотой сережкой, в ложбинке между небольшими крепкими грудями блестел на тонкой цепочке серебряный крестик. Он потрогал его пальцем, прикоснулся губами к ее округлому плечу и вздохнул:

— Почему не сказала, что ты девушка?

— Разве об этом говорят?

— Ты — первая девушка в моей жизни, — смущенно улыбнулся он.

— А жена?

— У нее до меня были мужчины.

— Я все знала про это: читала, даже видела в кино... Вчера мне было немного страшно и... больно. Странно, но я будто растворилась в тебе: ни воли, ни мыслей — один ты, большой, сильный. Я не терплю никакого насилия над собой, но ночью мне было приятно.

— Ты еще любишь меня? — он осторожно положил ладонь на ее бедро.

— А что изменилось? — удивилась она. — Ты был очень нежным со мной, угадывал каждое мое движение. Мне нравилось, что ты делал со мной. Одни девочки говорили, что в первый раз неприятно, другие — наоборот.

— Ну а тебе?

— Страх куда-то ушел и мне было хорошо. Это ведь был ты. Сколько ночей я представляла тебя рядом со мной!

— Ты не разочаровалась? — допытывался он, ощущая чувство вины и вместе с тем огромной нежности к этой хрупкой, большеглазой девушке... Теперь уже женщине.

— В своей любви или в тебе?

— У меня такое чувство, будто я тебя обидел, — признался он.

— Я чувствую совершенно другое: ты мой! И мне радостно от этой мысли. Или я ошибаюсь?

— А ты моя, — тихо откликнулся он. Его рука скользнула на живот, медленно приблизилась к груди с удивительно маленькими сосками. Совсем еще девчонка! Очевидно Аня принадлежит к тому типу женщин, которые расцветают позже, в противоположность ранним пташкам в школьной форме. Разве скажешь, что ей восемнадцать лет? И вместе с тем он ночью почувствовал, что ей в какой-то момент было приятно, у нее даже лицо изменилось, стало еще красивее, а в серых глазах плеснулась вспышка еще затаенной страсти. И теперь нужно быть очень осторожным, он читал, что женщина познает страсть сложнее, чем мужчина и этот процесс у нее более длительный. Книгу купить о молодоженах? Такой литературы полно на прилавках. Молодожены... Какой он молодожен? Однако что-то произошло и с ним этой ночью: соседская девчонка, которую он изредка встречал во дворе, у лифта вдруг нежданно-негаданно вошла в его жизнь... А какое у нее гладкое белое тело! Так и хочется трогать его, гладить, ласкать...

— Мне уже не больно, — сообразив, что он снова хочет ее, сказала Аня. — Но, Иван, я еще не умею... — она откинула голову на подушку, прикрыла длинными ресницами заблестевшие глаза. — Мне нужно тоже что- то делать, да?

— Я очень хочу, чтобы тебе было по-настоящему хорошо, — прерывающимся голосом произнес он. Желание к ней поднималось горячими волнами, поднималось в нем, бухало сердце. — Я хочу, Анечка, чтобы тебе было так же хорошо, как и мне.

Она обхватила его за шею тонкими руками, прижала лицом к своей груди, гибкое тело ее стало горячим, он услышал глухие удары ее сердца.

— Мы вчера говорили о счастье, — прошептала она. — Я счастлива, Иван! А ты?

— О, Господи! — лаская ее, выговорил он. — Если бы я знал, что это такое — счастье?..

— Узнаешь, милый, — целовала она его в лоб, волосы. — Обязательно узнаешь. Пусть одно большое счастье будет для нас двоих. Возьми, дорогой Иван, мою половину?..