13 июня Иван Рогожин вернулся из Германии, куда командировал его Александр Борисович уладить одно важное дело для «Аквика». Шеф быстро сообразил, что с нашими типографиями дела иметь становится все труднее — они стремятся как можно больше урвать средств от реализованной продукции, не отставали от них производители бумаги, распространители из «Союзпечати». Вот тогда и пришла ему мысль закупить в Германии небольшую современную типографию, пусть даже не новую. Зарубежная полиграфия так далеко обогнала отечественную, что имея высокую производительность, могла размещаться не в огромном корпусе, а всего-навсего в одной небольшой комнате. И качество продукции выше, чем у нас. Оборудование в советских типографиях давно устарело, заменить его стоило слишком дорого, да и кому это нужно? Полиграфисты нашли выход из положения очень простой: постоянно увеличивать стоимость печатания. Никаких законов, ограничивающих произвол полиграфистов и бумажников не существовало и цены на издание книг стремительно росли, как соответственно поднимались цены и на сами книги. И все равно сотни коммерсантов бросились в книжный бизнес. В городах шла торговля самыми разнообразными изданиями прямо на улицах. Классику, значительную художественную литературу вытесняли детективы, фантастика, советы огородникам, секс, порнография. Издательствам стало не выгодно выпускать книги современных писателей даже талантливых, потому, что их у нас перестали покупать. Крах СССР больно ударил и по писателям, художникам, композиторам. Горели театры — туда перестали ходить, а государство «зажимало» субсидии. Известные артисты и деятели культуры с экранов телевизоров плакались, что культура в стране погибает... Их можно понять: привыкли получать от государства премии, звания, высокие гонорары, а тут вдруг все переменилось. Раньше-то сами себе назначали все это. Не было в стране ни одного литературного чиновника, который бы не был увенчан званиями, наградами, премиями.

Дела «Аквика», несмотря на все это, шли в гору, на счету кооператива уже были миллионы, Ганс Майер был готов продать, вернее, обменять небольшую действующую типографию на не столь уж и большое количество кубометров карельской березы. Немец производил мебель для богатых людей и ему требовалась именно знаменитая карельская береза, произрастающая только у нас и нигде более. Шеф съездил в Петрозаводск, переговорил с нужными людьми — с собой он всегда брал кейс, набитый пачками крупных купюр — заинтересовал их своими предложениями и заключил договор на поставку в Германию карельской древесины. Рогожин возил Майеру образцы. Так же в его обязанности входил и осмотр типографии, договоренность о ее транспортировке в Санкт-Петербург. Сделка была законной, Бобровников заручился необходимыми документами и подписями влиятельных людей. Гансу Майеру ничего этого не нужно было делать. У них там все гораздо проще. Когда Иван уезжал, рабочие уже приступили к демонтажу типографии, не будет задержки и с транспортом. Типографию Майер обязался доставить в Россию на собственных грузовиках. А вот Рогожин не очень-то был уверен, что карельская береза прибудет в Германию в срок. Об этом он честно признался немецкому промышленнику, но тот и не удивился, через переводчика сказал, что осведомлен о наших трудностях, но верит в честность молодых русских бизнесменов и простит им некоторую задержку, но не более, чем на месяц. Иван отлично знал, что на товарных станциях Петербурга и больше простаивают неразгруженные вагоны с контейнерами, где иногда находится и скоропортящаяся продукция, но верил в деловую хватку Саши Бобровникова. Проявил и сам некоторую хозяйственную смекалку: посоветовал немцу использовать грузовики для доставки на них части карельской березы. Тот подумал и согласился. Кое-что после разгрузки типографского оборудования придется в грузовиках изменить, древесину погрузить более короткую, чем оговорено. На всякий случай он пошлет двух рабочих с пилами. Они все там на месте сделают, все равно ведь большую часть березы нужно будет распиливать.

Идея Рогожина так понравилась Майеру, что он пригласил его в ресторан, а перед отъездом вручил коробку с отличным магнитофоном-двухкассетником фирмы «Филипс». Отказываться от подарков там не принято, в ответ немного захмелевший от виски и пива Иван снял с руки часы «Слава» и подарил немцу.

С аэродрома Иван позвонил шефу, кратко рассказал о делах, пообещал утром все подробно доложить и положить на стол подписанные документы. Александр Борисович был доволен, заверил, что немца не подведут, уже несколько платформ с древесиной прибыли из Петрозаводска. С железнодорожниками и таможенниками все улажено, нужно будет им несколько упаковок детективов Чейза и Кристи отвезти завтра же. Одобрил и идею Ивана насчет использования грузовиков, хорошо, что Майер согласился распилить стволы, иначе их было бы без прицепов не погрузить.

Второй звонок Иван сделал Лизе Ногиной — своей старой приятельнице. Трубку долго не снимали и приподнятое настроение стало заметно падать. В заграничных командировках Иван никогда не имел дела с иностранками — сказывалась партийная выучка и еще страх перед СПИДОМ. Перед глазами неотступно стоял облик Лизы, с которой он сошелся еще работая в комсомоле. Лиза была секретарем-машинисткой у одного из секретарей горкома ВЛКСМ. Недавно распрощалась с комсомолом и устроилась на пункте проката видеокассет при книжном магазине. Работа не пыльная и доходная, как она говорила. Иван тоже пользовался ее услугами, получал бесплатно лучшие фильмы, которые Лиза оставляла для него. Чаще всего они просматривали их вместе — у Ногиной магнитофона не было.

К его облегчению трубку, наконец, сняли, и это еще ни о чем не говорило: молодая женщина жила в коммунальной квартире.

— Кого вам? — грубо спросил мужской голос.

Иван вежливо попросил пригласить к телефону Елизавету Ногину. Он этот неприятный голос узнал — грубоватый мужчина чаще других брал трубку в общем коридоре.

— Сейчас погляжу, дома ли... — пробурчал он. Слышно было как постучал в дверь, что-то сказал и вскоре Иван услышал гортанный растягивающий гласные голос Лизы.

— Слушаю...

— Я звоню из аэропорта... — начал Иван.

— Ванечка! — радостно защебетала она. — Прилетел? А что мне привез, мой маленький? Я тебя просила ажурные колготки, не забыл? И дезодорант с шампунью.

— Не забыл, — улыбнулся он в трубку. Лиза как и все женщины любила подарки, хорошо еще не требовала французские духи, они и там стоят не дешево. — Лиза...

— Сколько раз говорить: Лола! — капризно поправила она. — Да и тебе лучше бы называться Жаном.

Ездишь по заграницам, а у самого такое примитивное имя.

Лола не любила свое имя и заставляла его называть ее Лолой. С этим он смирился, но наотрез отказался называться Жаном. Уж как родители назвали, таким он и будет до самой смерти.

— Лола, сейчас восемь вечера, тебе хватит часа, чтобы быть у меня?

— Может, лучше завтра... — она нарочито зевнула. — Я так устала сегодня на работе...

Он знал, что хитрит, набивает себе цену.

— Ладно, — невозмутимо ответил он. — Я тогда позвоню еще кое-кому, нужно же отметить приезд в родной город?

— Я тебе позвоню! — сварливо сказала она. И голос сразу погрубел. — Не забудь в холодильник поставить шампанское! Я буду ровно в девять.

Улыбаясь, он повесил трубку и вышел из кабины. Никто не ждал у стеклянной двери и можно было бы еще поболтать. Ему добираться до дома час, Лола вряд ли заявится раньше половины десятого, с пунктуальностью у нее не ахти.

Такси подвернулось уже на треть загруженное пассажирами. Осталось как раз одно место — две большие фирменные сумки пришлось поставить в багажник. Солнце еще обливало крыши зданий, узкие облака были подкрашены багрянцем. В Петербурге в белые ночи темень так и не наступит. В это время и погода в городе приличная. Он вспомнил как в Берлине его неожиданно прихватил ливень. Пришлось в гостинице самому гладить костюм и рубашку. Ливень хлынул сразу и вымочил насквозь. Вечером передавали по телевизору, что Рейн вышел из берегов и в нескольких местечках затопил улицы. Немецкий язык Иван не знал, но и так все было понятно. Особенно жалко было черный роскошный «Мерседес», плывущий по бурлящей улице. У нас такая машина стоила больше миллиона. Бобровников мечтал о «Мерседесе», «Восьмерка» его уже не устраивала, а он, Иван, доволен и «Нивой». Пока его аппетиты не заходят так далеко, как у шефа.

Шампанское, а он всегда держал для Лолы несколько бутылок про запас, он сразу же сунул в морозилку. Уезжая, он не выключил холодильник, там были продукты, консервы, желтые кубики с бульоном, на которых нарисована белая курица с красным гребнем и синим клювом. Из кубика можно за несколько минут приготовить большую чашку отличного бульона. Было и баночное пиво. Все это теперь мог позволить себе Иван Рогожин, работая в «Аквике». Кстати, упаковку баночного немецкого пива он привез с собой. Трудно было там пройти мимо богатой витрины и не купить что-либо. Рослая белокурая секретарша Ганса Майера милой улыбкой вручила ему удлиненный розовый конверт с марками внутри и даже не попросила нигде расписаться. Можно было попросить у богатого немца марок в долг, он бы не отказал, но Иван предпочел этого не делать. Долги он привык отдавать, а кому сейчас нужны обесцененные советские рубли? Доллар весной 1991 года уже стоил больше ста рублей.

Он заканчивал нарезать на желтой дощечке твердокопченую колбасу, когда раздался звонок в дверь. Нарядная аппетитная как всегда Лола, распространяя запах французских духов, впорхнула в прихожую и повисла у него на шее, расцеловала, измазав помадой, а войдя в комнату, зашарила глазами по столам, ища подарки. Он не стал томить молодую женщину и все разом выложил перед ней: пару целлофановых пакетов с колготками, парфюмерный набор, дезодорант, шампунь, Лола даже раскраснелась, ощупывая подарки, голубые глаза ее сияли, полные губы улыбались. Она была рослой грудастой блондинкой с полными ногами, у нее большой рот с редкими зубами, курносый нос и веснушки вокруг него. Ей было 26 лет, но выглядела старше. Светлый пушок на верхней губе, как утверждают знатоки женщин, свидетельствовал о страстности. В этом Иван смог убедиться в первые же дни их близости. А знакомы они более двух лет. Был у Лолы один существенный недостаток — она любила посюсюкать, бывало выходя из ванной — Лола не пользовалась халатом — дотрагивалась кончиками пальцев до своих полных с крупными сосками грудей и, вытянув губы трубочкой, протяжно выговаривала:

— Посмотри, котик, какие у меня славные грудки? В любом положении не меняют свою форму.

Она явно преувеличивала: груди несколько отвисали и расплющивались, а вот коричневые соски, как курки, всегда были на боевом взводе.

Лола могла назвать его «лапушкой», «симпампончиком», «кусачим тигренком с большой симпатичной штучкой». Знала, что ему не нравится, но не могла сдержаться. Сам Иван не был особенно ласковым и считал это своим недостатком, но заставить себя произносить пустые нежные слова не мог. Лола постепенно приноровилась к нему и старалась поменьше раздражать особенно в постели, но от сюсюканья так и не смогла полностью избавиться. Особенно когда под хмельком и распалится.

Расположились они на кухне, она была светлой, квадратной, хотя и не очень просторной. Да и вся квартира была около сорока квадратных метров, зато комнаты не смежные и был балкон. Высокое окно кухни выходило на двор, напротив были такие же окна, кое у кого на подоконниках — стеклянные банки с солеными огурцами и помидорами, белые кочаны капусты. На старинном столе с мраморной столешницей Иван разложил закуски, выставил бутылки. Шампанское пузырилось в высоких фужерах, на тарелках — тонко нарезанная колбаса — у него была механическая резка — печень трески, коробка с заграничными конфетами, сыр, печенье крекер. Багровая металлическая крыша здания напротив, казалось, источала жар, над чердачными круглыми окошками дрожал воздух. В городе летом всегда душно, если теплая погода и солнце. Из комнаты доносилась негромкая музыка. Поль Мориа «Бабье лето». Современных «хрипунов» с их оглушительными электронными оркестрами Иван терпеть не мог, лишь ради Лолы сохранил несколько кассет и пластинок с популярными среди молодежи поп-группами. Он любил классическую музыку и слушал ее чаще всего один, когда на душе было неспокойно. Бетховен, Бах, Моцарт, Чайковский, Мусоргский... Какая сила, мощь!

— Рассказывай, дорогой пупсик, — отпив немного из фужера, сказала Лола. — То что побежденные в войне немцы живут в сто раз лучше нас, победителей, я знаю. Читала и видела по телевидению... Что они еще хотят прислать голодающим русским? Только их гуманитарная помощь попадает не к голодающим, а к спекулянтам, втридорога торгующих этой помощью в кооперативных ларьках. Мой сосед с тремя орденами на груди и десятком медалей за войну два часа простоял в очереди в жилконторе, чтобы получить две банки мясных консервов и пачку сухого молока.

— Что же тебе рассказывать, ты и так все знаешь, — невесело усмехнулся Иван. Он уже знал, что после умопомрачительного заграничного сервиса придется с неделю привыкать к российскому хамству в магазинах да и везде, но тут уж ничего не поделаешь. Разные условия существования, разная культура обслуживания, а главное — почти полное отсутствие в магазинах продуктов и необходимых товаров. А все, что продается в кооперативных ларьках и магазинчиках, недоступно рядовым гражданам бывшего СССР. Все дорогое и красивое из Парижа, Нью-Йорка, Токио, Сингапура могут покупать только такие люди, как Александр Бобровников — народившиеся советские бизнесмены, кооператоры, миллионеры. А он, Иван Рогожин, не может и близко равняться с ними, хотя и заместитель генерального директора. У него твердая зарплата и нет никакого желания вступать в сомнительные спекулятивные сделки. Претит ему это. И шеф, зная его, не поручает «темных» операций. Это его стихия. Он любит риск, азартен, увлечен деланьем денег. Иван же все больше чувствовал себя в «Аквике» белой вороной. Посетители гурьбой шли к Бобровникову, обходя его стол — они сидели в одной комнате с шефом. В совместном предприятии работают всего 12 человек вместе с машинисткой и уборщицей, а на счету «Аквика» столько миллионов, сколько у хорошей фабрики с сотнями рабочих. Иван только диву давался, как смог приятель сравнительно за небольшой срок сколотить такой капитал? Впрочем, миллионерами, как расписывает печать, становятся и за более короткий срок и совсем молодые люди без опыта и практики. Бизнесмены, торговцы, биржевики, брокеры, обыкновенные спекулянты... Иван не осуждал шефа и не завидовал ему, но точно знал, что в нем самом таких способностей нет и вряд ли они появятся... Вот о чем чаще всего думал, слушая классическую музыку о вечном, нетленном... Интуиция подсказывала, что он, Иван Рогожин, для «Аквика» почти пустое место и, по-видимому, это понимает и шеф... Но будучи честным, дисциплинированным человеком, Иван вовремя приходил на работу, хотя никто его не контролировал, выполнял канцелярскую работу, научился считать на компьютере, вел переписку с коммерсантами из провинции, проверял, как идет распродажа выпущенных ими детективов в магазинах и ларьках. Шеф похваливал его за усердие, но голова его была занята другими делами, более масштабными и рисковыми...

Иван понял, что в современном бизнесе, где рынок планомерно захватывают в стране иностранцы и все более властвует доллар, нужно знать английский язык хотя бы. Отныне с собой в командировки он возил самоучитель английского языка. Бобровников тоже штудирует учебники. Он и Ивану подарил один экземпляр, а когда в очередной раз поехал к Уильяму Вильсону, то прошел в Лондоне курс по изучению английского языка у знаменитого гипнотизера. Заплатил кругленькую сумму, а язык так и не выучил во сне. И там оказывается хватает шарлатанов!..

— Ты знаешь, что меня удивляет, — говорила Лола. — Кассеты берут совсем молоденькие мальчики... И все больше про секс. Ну еще боевики, фантастику. Я все думаю: откуда у них видеотехника? Это же дорогое удовольствие! И одеты во все модное. Многие, Жан...

— Иван, — мягко поправил он.

— ...жалуются на жизнь, нищету, вон показывают по телевидению самоубийц, а немало и таких, кому сейчас живется в сто раз лучше, чем раньше.

— Например, тебе.

— Я на жизнь не жалуюсь, миленький. Что я видела в горкоме комсомола? Сытые рожи молодых откормленных как на убой начальников. Каждый норовил задаром затащить в постель и еще делал вид, что осчастливил тебя... Особенно эти... жеребцы из Москвы, ну цековская шушера... И платили мне гроши. Я на прокате кассет зарабатываю столько за неделю, сколько там не зарабатывала за два месяца. И не надо пальцы отбивать на машинке.

— Мне трудно привыкать ко всему, что творится вокруг, — признался Иван. — Что-то во всем ненормальное, в газетах пишут, мол, переходный период, но вылезем ли мы, Лолочка, из этой вонючей ямы? Я не о себе и тебе — о миллионах людей, что нас окружают. Посмотри повнимательнее на стариков, пенсионеров, просто рабочих, как они смотрят на богатых, модно одетых, разъезжающих на иностранных машинах? Скоро тем без телохранителей и носа будет не высунуть на улицы... У нас ведь по свойственной нам серости и бескультурию перенимают у Запада в первую очередь все самое плохое, отвратительное.

— Ванюша, ты меня утомил, — с женской непоследовательностью укорила его Лола, хотя сама начала этот бесконечный разговор. — Расскажи лучше, что носят летом немецкие модницы?

— Они одеваются куда более проще, чем наши девушки, — ответил Иван. Он видел в Берлине и Мюнхене немок в майках, шортах и даже шлепанцах на босу ногу.

— Ваньчик, ты меня там вспоминал?

— Ты всегда, дорогая, со мной, — в тон ей ответил он. Лола иронию редко улавливала. Она вообще слышала и усваивала лишь то, что ей нравилось.

— Я позавчера ночью вдруг проснулась — ты рядом со мной...

— Я ли? — улыбнулся он. О легкомысленности своей подружки он знал, но ревности не испытывал, что ее иногда задевало.

— И я долго не могла, цыпленочек, заснуть: закрою глаза — и ты снова рядом, такой страстный, горячий... Протяну руку — пусто.

— Ты мне тоже иногда снишься, — сказал он.

Лола с аппетитом уплетала привезенные деликатесы, не чокаясь, пила все еще пузырившееся шампанское, а Иван подумывал не пора ли ее отправлять в ванну и разбирать постель. У него была не очень широкая деревянная кровать, на которую со стены спускался красный ковер ручной работы. Постельные принадлежности хранились в одном из нижних отделений темно-вишневой стенки, занимавшей всю стену двадцатиметровой комнаты с двумя окнами. Одно окно было и дверью на балкон. Напротив столик с телевизором и видеомагнитофоном. Здесь же в специальном отделении видеокассеты. Телевизор Иван предпочитал смотреть полулежа на кровати. Во второй комнате тоже одна стена была занята полками с книгами, у окна — письменный стол с бронзовой лампой. Ближе к окну покупной верстак с тисками и электрическим наждаком. Иван сам все дома ремонтировал от выключателей до водопроводных кранов и унитаза. И вообще любил повозиться с бытовым прибором или механизмом. Замки в двери он тоже сам врезал, правда, самые примитивные. Пробовал ремонтировать электронные часы и магнитофон, но тут ничего не получилось. Не хватало навыков и знаний по электронике.

Болтовня Лолы быстро утомляла его, но не стоило женщину сердить: Лола полагала, что прежде чем улечься в постель, нужно посидеть за столом, выпить, поговорить, в общем, настроиться... Но что же делать, если он, Иван, быстрее настраивается?

Наконец она сжалилась и, вытерев большой губастый рот бумажной салфеткой, снисходительно заметила:

— Я вижу, тебе, пупсичек, невмоготу. Что же там в Фатерланде молоденькую фрау не соблазнил? Такой видный, симпатичный, мужественный. Немки должны были падать перед тобой! — она хихикнула и, играя выпуклым пышным задом, отправилась в большую комнату раздеться перед огромным старинным зеркалом в резной деревянной раме. Обязательно повертится обнаженная, погладит себя по бедрам, изогнется так, чтобы полюбоваться задом. Лола знала, что попка у нее отменная и редкий мужчина не оглянется ей вслед. А при хорошем заде, как правило и ноги приличные: полные, ровные, будто налитые. .Как только она проплыла по коридору в ванную, Иван быстро расстелил постель, убавил звук на проигрывателе. Хор был великолепен, потом он его еще раз прослушает. Он тоже сходил в ванную, умылся, пустил на грудь облачко из дезодоранта. В овальном зеркале мельком увидел свою довольную физиономию с серо-зелеными глазами, на щеках и подбородке появилась сизость. Короткие русые волосы спускались на выпуклый лоб. Он брился электрической бритвой «Филипс» и как бы чисто она не стригла, к вечеру появлялась шероховатость, но другие бритвы он не признавал: намаялся с примитивным станком-скребком в армии, до сих пор неприятно вспоминать.

Лола уже лежала на спине, рассыпав на подушке свои белые волосы, посветлевшие глаза ее были чуть пьяные. Ему нравилось смотреть на крутую линию ее бедер, неприятно поразил проступивший на ляжке синяк — явно след чьих-то пальцев... Но он промолчал, стоит ли из-за этого портить удовольствие? Лола не давала присягу ему не изменять... В начале их знакомства Иван обнаружил, что она бреет светлые волоски на ногах, он тогда ничего ей не сказал — Иван не любил говорить женщинам неприятные вещи — однако Лола заметила его замешательство и больше неприятной колючести на нижней части ее роскошного тела он не ощущал. Она следила за собой и, по-видимому, сумела каким-нибудь снадобьем или мазью вывести растущие на ногах и бедрах колючие волосинки.

— Как я хочу тебя, мое солнышко, — засюсюкала она, обхватывая его полными руками с выбритыми подмышками. — Ну войди же в меня, пупсичек, весь без остатка!

Это явно из зарубежных сексфильмов. Лола не только щеголяла почерпнутыми словечками из них, но переняла и некоторые соблазнительные позы. Садилась на него верхом и, явно нарочито стеная, начинала неумело подпрыгивать, это с ее-то тяжелым задом! И не доставляла ни себе ни ему удовольствия. Зато все как в кино. Даже резко откидывалась назад, закатывая глаза и открывая рот. Он терпел все это, не желая ее разочаровывать, но позже все делал по- своему. В постели как у мужчины, так и у женщины, есть своя единственная любимая позиция, самая обычная и естественная, при которой удовольствие от секса получается глубоким и полным. Привыкнув к одной женщине, Иван не стремился найти другую в отличие от приятелей-холостяков. И их хвастовство своими победами только смешило его. Мужчина, часто меняющий партнерш, напоминал ему шмеля, перелетающего с цветка на цветок. Это уже не удовольствие, а работа...

В порыве страсти, а Лола умела получать удовольствие без притворства, она шептала ласковые слова, которые как ни странно в такие мгновения, не раздражали Ивана. Наверное, потому, что в них не было неестественности.

— Любимый мой, о-о-о, как мне хорошо! Ну еще, еще, еще... Подожди, я перевернусь... Ваня, Ванечка, мой золотой, сладенький, я сейчас... Ну еще немного, быстрее, вот так, так, так... О-о-о! А-а!

Она извивалась, упираясь в его мускулистую безволосую грудь кулаками, потом неистово прижимала к себе и часто-часто целовала большим мокрым ртом, не переставая стенать. Щеки ее наливались густым румянцем, блеск уходил из расширившихся голубых глаз и они казались прозрачными и пустыми. Наконец она переставала содрогаться, лицо ее искажалось, становилось некрасивым, мелкие острые зубы прикусывали нижнюю полную губу. Она расслаблялась, отрешенно лежа на спине и ничего не видя, потом всегда одинаково спохватывалась и, тяжело перевалившись через него, тоже отрешенного и расслабленного, трусила в ванну, бормоча:

— Ох не залететь бы мне сегодня!

Но вроде бы «не залетала», по крайней мере ничего Ивану не говорила про это. В день десятки любителей видеофильмов обращались к ней, приносили кассеты, просили оставить что-либо интересное, спрашивали совета, что взять на вечер. Не обносили ее и подарками, а уж цветы дарили каждый день. Практичная Лола передавала их одной знакомой, которая потом продавала у метро «Площадь Восстания».

Иван утешал себя тем, что Лола все-таки чистоплотная женщина, знает об опасности случайных связей и соображает как ей быть. Не девочка, слава Богу! Сама же Лола уверяла его, что у нее никого нет, кроме него, Ванечки, такого сладенького...

После развода с женой Лола была первой, с кем сошелся Иван Рогожин, вроде бы привык к ней и не искал других. Они не раз признавались друг другу, что им хорошо вдвоем, никогда всерьез не ссорятся, чего же еще нужно? Лола тоже была разведенной, у нее пятилетний сын в Великих Луках у родителей. Видит она его два-три раза в год, когда родители приезжают за продуктами в Петербург, привозят и его.

Лола иногда утомляла, вызывала скуку, но встречи их были не такими уж частыми и продолжительными. Кроме как о новых зарубежных фильмах, с ней и поговорить-то не о чем. Политика Лолу не интересовала, она считала, что при умении и в это смутное время можно неплохо устроиться и жить. Кроме проката, она продавала кассеты с записями, которые поставляли ей знакомые. Похвасталась, что с каждой проданной кассеты имеет «червончик». Одевалась она модно, сама себя всем обеспечивала и была жизнью вполне довольна. Ни она, ни Иван никогда не заговаривали о женитьбе, слишком велико еще было у обоих разочарование в прошлой семейной жизни. Объединяло их и то, что от Лолы ушел муж, а от Ивана — жена. Иногда Лола шутила: «Сиротинки мы с тобой, Ванечка, брошенные, позабытые! Никому-то больше ненужные...» Тут она лукавила: Рогожин был видным, симпатичным мужчиной, да и она не могла пожаловаться на внимание мужчин. С такой-то фигурой!

Лола редко оставалась у него на ночь. Говорила, что ей даже поздно вечером звонят клиенты, заказывают новые фильмы, предлагают свои записи, а это — навар. Соседей раздражают поздние, звонки и ей пришлось поставить параллельный телефон в своей комнате и первой брать трубку. Иван ее и не задерживал, после бурных любовных ласк на него накатывалась вялость, безразличие, отчетливо бросались в глаза недалекость и глупость Лолы. Есть, по-видимому, женщины для ума и беседы, а есть только для постели. Впрочем, еще неизвестно, что лучше.

Проводив Лолу до метро «Чернышевская» — последние годы в Питере невозможно стало поймать такси — Иван вернулся к себе. Немного постоял у окна в большой комнате — отсюда во всей его красе открывался вид на Спасо-Преображенский собор. Удивительно стройный с чугунной оградой, где на каменных цоколях стояли по три старинных пушки, все они были соединены толстыми цепями. Зеленовато-белый в мягком сиянии белой ночи собор с высокими колоннами и куполами производил на него всегда сильное впечатление. Наверное, поэтому он последнее время все чаще стал думать о Боге. В одном из длинных узких окон светился тусклый желтый свет. Может, там в тиши над гробом дьячок читает псалтырь? Иван заметил, что величественный белый собор всегда положительно воздействует на него: мелкое отступает, думается о возвышенном, вечном и о Боге. Могущественном и таинственном. Самые гениальные скульпторы и живописцы славили Бога: писали потрясающие картины на библейские темы, возводили неземной красоты храмы. А вот в России нашлись бесы, которые лучшие из них разрушили, взорвали... А как приятно слушать редкие удары колокола в дни религиозных праздников. Например, в Пасху. Собор был действующим и в нем постоянно толпились верующие, туристы, просто любопытные. Много было молодежи. После стольких десятилетий безверия Бог снова овладевал душами и умами смертных.

Иван разделся и лег в разобранную постель, еще сохранившую запах духов Лолы. Каждый раз он испытывает одно и то же: оторвавшись от нее, думает о том, чтобы она поскорее ушла, замолчала, не прикасалась к нему, а она никак не могла понять, что какое-то время он, опустошенный и вялый, должен побыть наедине с самим собой, трогала его, гладила, что-то бормотала. И в нем поднималась злость, с трудом удерживался, чтобы не ответить ей резкостью. А вот когда ее не было и он оставался один в квартире, вроде бы и не хватало ее, и уже слова ее не казались такими уж глупыми и пустыми. Засыпая, он представил себе ее большое роскошное тело с белой шелковистой кожей — как она все-таки ухитрилась вывести жесткую щетину с ног? — и пожалел, что ее сейчас нет рядом. Когда горел ночник на тумбочке и негромко играл стереопроигрыватель, круглое лицо женщины в обрамлении белых с желтизной волос казалось красивым.