В этот раз Лола сидела рядом с Сережей Кошкиным в вишневом «Мерседесе» унылая и жалкая. Даже обильная косметика не смогла скрыть помятости осунувшегося с обострившимися скулами лица. Под голубыми глазами обозначались тоненькие морщинки. Они больше всего ее раздражали. На ней не зеленоватое бархатное пальто, в котором она приехала в родной Санкт-Петербург, а оранжевая курточка с капюшоном, полные бедра обтянули старые потертые джинсы, на ногах дешевые кроссовки. На безымянном пальце с ногтя отлупился розовый лак и это тоже не поднимало настроения. Хороша она заявится к Мартину из родных Пенатов! Как ободранная кошка.

«Мерседес» бесшумно одолевал крутые повороты Приморского шоссе. Из города выезжали было мокро и сумрачно, а сразу за Зеленогорском небо расчистилось, над заливом неторопливо плыли белые облака. У берега небольшие волны облизывали валуны, вдали до самого горизонта вода была гладкой, спокойной. Так и просился на эту водную гладь белый корабль, но корабля не было. Навигация откроется через месяц не раньше. И тогда снова в Санкт-Петербурге будут разводить мосты, а через Неву в Финский залив поплывут корабли.

— Такая уж подлая штука наша жизнь, — глядя на дорогу прищуренными глазами, философски рассуждал Сережа. — Как это небо: то пасмурно, то солнечно. То хорошо, то плохо...

— У тебя, Котик, плохо не бывает, — резко оборвала Лола. — Ты как сыр в масле катаешься!

— У меня хороший характер, Лолик, — улыбнулся он, сверкнул золотыми зубами. — Я не плачу, когда что- то теряю, не прыгаю от радости, если повезет. Чего же ты ротик разинула, заявившись в родное отечество? Я ведь тебя подвез к метро, села бы на электричку и через десять минут была бы дома.

— Мог бы и подвезти, — буркнула она.

— Мог бы, — согласился Сережа, — но тогда я потерял бы хорошего клиента. Он ждал меня на перроне с большими бабками. Крутые мужики не любят, когда партнеры их напаривают.

— Тебя не напаришь!

— Не скажи, пампушечка, — вдруг и впрямь опечалился Кошкин. — Меня так на днях напарили, что до сих пор не очухаюсь...

— Расскажи, пролей бальзам на мою душеньку, а то я думала, что только я одна такая невезучая!

— Купил я у одного знакомого мужика на сто тысяч долларов, — начал он. — Не первый раз с ним дела имеем. Ни я его, ни он меня не лечил... Спрятал зелененькие в чулок, а тут вскоре они понадобились. Я отстегнул их хорошему крутому дядечке и на радостях даже запил на недельку... Как-то вечерком заявляется ко мне этот дядечка с двумя амбалами под потолок, морды бандитские, молчат. И дядечка мне заявляет, что доллары-то фальшивые, все как один! Я туда-сюда, мол, ничего не знаю, уже время прошло, может, ты их подменил? Амбалы зашевелились... В общем, я сто тысяч вернул, а с этими фальшивками кинулся к приятелю, у которого купил. Он мне то же самое глаголит, что я дядечке... Время прошло, откуда я знаю чьи эти доллары фальшивые? Я, мол, их брал за настоящие... Есть такие ребята, что занимаются разборками — мы оба к ним. Послушали меня, приятеля, содрали с нас двадцать процентов от ста тысяч и фальшивые доллары конфисковали. Вот так, пампушечка, я погорел на сто тонн с пятью нулями. Что твои потери! Чепуха.

— Для тебя, может, и чепуха, а для меня — нет, — отрезала Лола. — А вообще, вроде бы на душе и впрямь стало полегче. Вот ведь как устроен человек! Другому худо и тебе глядишь легче...

Кошкин был в курсе всех Лолиных бед. Ей пришлось даже продать кое-какие вещи, чтобы продержаться две недели. Вместо того, чтобы блеснуть нарядами перед подружками, похвастаться своей жизнью за рубежом, пришлось ходить в старом, что в Питере осталось. Пришлось тряхнуть стариной и снова приглашать к себе «гостей» с Кузнечного рынка. Один такой перекупщик в коричневой дубленке и белых ослепительных кроссовках угостил ее французским коньяком, нежной семгой и еще наградил триппером. Тысячу содрал знакомый венеролог, чтобы ее вылечить. Правда, вылечил за один день, исколов всю задницу и заставив над ним ротиком поработать... А когда Лола усомнилась, что здорова, нахал предложил трахнуться без презерватива с его приятелем, что смотрел на нее масляными глазами еще в его кабинете. Лола отказалась.

Она уже и не чаяла, как поскорее убраться из Петербурга. Город к весне совсем запаршивел, у них во дворе не убирали по полмесяцу мусорные баки — смердело так, что форточку нельзя было открыть. Люди бродили по улицам мрачные, злые, правда, очередей стало меньше, а в магазинах в марте появились продукты, но зато какие цены! Даже она, Лола, привыкшая тратить не считая, ужасалась им. Подруги все равно ей завидовали, любая из них готова была выскочить замуж хоть за африканского крокодила, лишь бы уехать из этой несчастной распадающейся страны. Им-то чего жаловаться? Лола сама видела по телевизору, как показывали, правда, только сзади шестнадцатилетнюю проститутку, у которой на сберкнижках накоплен ровно «лимон», то есть миллион... Один Лолин знакомый, какой-то малоизвестный поэт по этому поводу сказал, что все питерские литераторы вместе взятые не смогут и за год заработать литературой столько денег!.. Скорее всего проституточка с бронзовыми волосами — она еще учится в школе — обслуживала иностранцев за валюту, а потом продавала ее по нынешнему курсу. У россиян столько не заработаешь, уж это-то Лола на собственном опыте убедилась. Этот чернявый южанин с Кузнечного рынка накормил, напоил, триппером наградил, а денег ни копейки не дал... А что взять с бедного русского?..

Встречались ей на улице и молодые люди, на лицах которых светилось довольство. Модно одетые, сытые, громогласные они пили дорогое баночное пиво, выбрасывая тару в урны, покупали видеокассеты, коньяк, ликеры. Процветали и мордастики, торгующие на улицах пивом, водкой, книгами. Но все равно таких немного, зато нищих в метро, подземных переходах появилось много. Шныряли с детишками и разным барахлом цыганки. Гремели оркестры, некоторые с шапкой у ног пиликали на дудочке, на груди многих плакаты, мол, подайте Христа ради, на лечение ребенка, похороны матери... Месяц не было Лолы дома и столько кругом перемен! И перемен для простого люда убийственных.

— Счастлива, что возвращаешься к Мартину? — спросил Сережа, убавляя громкость играющего с самого Питера стереомагнитофона.

— Что такое счастье, Сережа? — горестно вздохнула Лола. — Ехала домой из Финляндии, душа радовалась и сразу напоролась на гнусное жулье.

— Жулья, воров, бандитов у нас тут хоть отбавляй... Каждый день кражи, убийства, изнасилования... И что интересно подавляющее большинство преступников из других республик. Специально приезжают в Россию грабить русских! И терпят русачки, все терпят, власти уже не боятся народных бунтов. Всех бунтарей еще Ленин со Сталиным под корень вырубили, а остались поколения терпеливых, покорных, безответных... Эти все стерпят.

— Да знаю я, — ответила Лола. — Ты вот заговорил о счастье, а в чем оно, Сережа? Вот у тебя «Мерседес», дом полная чаша, хорошая жена, бабок и валюты завались, счастлив ли ты?

— Я не могу пожаловаться на жизнь, — серьезно сказал он. — У меня все, Лолик, о’кей! Одна нога в Питере, другая — в Хельсинках.

— Съездил бы в Америку.

— Не люблю летать, понимаешь, — рассмеялся Сережа. — А на тачке туда далеко, да еще этот... Тихий океан.

— Атлантический, Сережа.

— Я в географии не силен — не обиделся он. — Даже не знаю, где находится такая страна, как Уганда или Колумбия. Ты знаешь, я башку ненужными вещами не забиваю. Газет не читаю, в кинотеатры не хожу. Мне достаточно информационной программы в девять вечера.

— И почему мне так не везет! — вырвалось у Лолы. Кошкина она слушала вполуха.

— Не везет? — покосился он на нее. — Ты жива, снова оденешься в Хельсинках, бабки заработаешь... Могли ведь тебя и кокнуть, пампушечка! У нас это теперь в Питере запросто. А тебя даже не изнасиловали. Каждый в жизни должен все испытать. Вот и пришел твой черед. В другой раз будешь умнее — нечего было пижонить и соваться в чужую машину, когда метро есть. Да и на такси могла, так нет полезла к бандитам.

— Этот шофер будто околдовал меня, — призналась Лола. — Не успела сообразить, как оказалась в машине.

— У Мартина снова расцветешь...

— А кто я там у Мартина? — фыркнула Лола. —

Барменша при сауне. Пока смотрюсь, нужна, а как полиняю куда деваться? На свалку?

— Ты не пропадешь, — заметил Сережа. — Только вот остановись, не толстей больше...

— Тогда мне нужно в России жить, — усмехнулась она. — Здесь и без всякой диеты быстренько похудеешь. И потом Мартину я нравлюсь такая.

— Мартин Мартином, но ты присматривай себе какое-нибудь дело, — посоветовал он. — Поднакопи марок и куги магазинчик или маленький бар, да и Мартин поможет. Он мужик не жадный и к тебе хорошо относится...

— Ты мне песни пел, мол, он на мне женится и все такое? — напомнила Лола. — Так об этом и речи не было. И зарплату он мне не платит. Понятно, кормит, одевает, обувает. Когда я стала у него работать на даче была на седьмом небе. Я ведь по нашим меркам оценивала каждую шмотку. Иногда за вечер получала от него джемпер или платье, что у нас стоят тысячи. Ну а потом поняла, что тут разные понятия о вещах и оплате... — она сбоку взглянула на Кошкина. — Сережа, потолкуй с ним, чтобы он определил мне какую-то твердую оплату? Ехала сюда, думала буду тысячами швыряться направо-налево, а пришлось продавать то, что подружке отдала на сохранение, когда уезжала отсюда. В общем, Котик, я ни с чем осталась! Турнет меня Мартин — и куда я? Ты хоть отвезешь меня назад?

— Не говори глупостей! — сердито оборвал Сережа. — Ты еще баба в соку, пораскинь своими... (он чуть было не сказал куриными) мозгами. Мартин имеет дела с миллионерами из разных стран, на нем одном свет клином не сошелся... Я, конечно, поговорю с ним, но и сама не хлопай ушами... Говорю тебе, что с твоими данными — одна попка чего стоит! — можно из богатеньких блядунов валюту тянуть и тянуть...

— Мартин как-то назвал меня «царь-попа», — вспомнила она.

— Ну вот видишь! — рассмеялся Сережа. — Так что не сбрасывай себя раньше времени со счетов, Лолик! Ты еще будешь ездить на собственной «Вольво» или «Тойоте».

— Я не жадная до машин, мне бы брюликами разжиться...

— Вот-вот еще нацепи на себя — с пальцами и ушами оторвут! За брюликами и за границей гангстеры охотятся.

Он похлопал ее по обтянутому джинсами крутому бедру, помял пальцами большую грудь. Она невольно выпрямилась и напряглась, чтобы грудь стала тверже. На круглом его лице с небольшими светлыми глазами появилось знакомое ей выражение: толстые губы сложились сердечком, ноздри короткого носа расширились. «Сейчас свернет, скотина, с шоссе...» — подумала она. Никакого настроения не было заниматься с ним на природе или в машине сексом, но куда денешься? Он сейчас хозяин положения.

Кошкин и впрямь вскоре съехал на лесной проселок, это уже где-то перед Выборгом. Шоссе было пустынным, изредка прошелестит красивый автобус с финскими туристами или промчится лимузин с иностранными номерами.

Сережа остановился в лесу. Никаких построек поблизости не видно. Если на берегу залива деревья были низкорослыми, скорее разросшими вширь, чем ввысь, то здесь сосны и ели были огромными. Нижние ветви елей шатром спускались до самой земли. Он вышел из «Мерседеса», обошел его, смахнул рукой в кожаной перчатке с дырочками желтый лист, приставший к лобовому стеклу, открыл дверцу со стороны Лолы. Помогая ей выбраться, пощупал задницу.

— Прямо на земле? — размявшись на полянке и осмотревшись, спросила она. — У тебя есть хоть что-нибудь постелить?

— Царь-попа! — ухмыльнулся Сережа, привлекая ее к себе. Он был на полголовы ниже, на затылке его коротко постриженные волосы были совсем редкими — кепку с блестящей пуговицей Сережа оставил на сидении. — Лолик, ты у нас секс-бомбочка! Джина Лолобриджида! — он поцеловал ее, прижался животом к ней, расстегнул куртку. Глаза его округлись и влажно заблестели. Он втянул ноздрями воздух, ухмыльнулся:

— Весной пахнет! Каркали по телику, что голод будет и все такое, а мы с тобой сыты, обуты и как говорила моя бабушка: «и нос в табаке»!

— Почему нос?

— Раньше, моя красавица, табак-то нюхали, а не курили, — снисходительно пояснил он.

Где-то высоко гудел самолет, попискивали птицы, прямо перед ними в неглубокой ложбинке белел усыпанный сухими иголками снег. Шоссе отсюда не видно, слышно лишь как прошумела тяжелая машина, да где-то далеко со стороны залива послышался негромкий хлопок, будто из игрушечного пистолета выпалили.

— Давненько я на природе не трахалась, — сказала Лола. Его руки тискали ее бедра, гладили зад, ощупывали грудь, он ерзал ногами, прижимаясь к ней все плотнее, вроде бы у него что-то отвердело. Лола помнила их ночь на даче у Виктора, там Сереженька оказался далеко не на высоте, правда, он тогда много выпил...

— Мартину не брякни! — учащенно дыша, пробормотал он.

Ну и деловой же этот Кошкин! Уже трусится весь от желания, а про Мартина помнит...

— Я думаю Мартину до лампочки, — усмехнулась она. — Подставляет же меня другим? Почему же тебе нельзя?

— Лолик, ни слова ему! — хрюкнул, дергая молнию на ее джинсах. — Зачем нам с тобой головные боли?

Он совсем стал похож на боровка: глаза покраснели, даже ноздри немного вывернулись наподобие пятачка.

— Я ведь сказала, что на земле не буду, — вяло сопротивлялась Лола. Она знала, что некоторых мужчин сопротивление еще больше возбуждает, но встречаются и такие, что при первом же отпоре — скисают. И потом дороже себе обходится, чтобы их привести в боевое настроение.

— Зачем на земле, пампушечка? — шептал он, озираясь. — Прислонись к дереву, я сзади!

— Тут смола, — возразила она. — Испачкаюсь вся.

На его счастье рядом стояла толстая береза, он туда перебазировал ее. Обхватил короткими руками за талию и подталкивал, как трактор прицеп.

Со спущенными джинсами и колготками, упираясь ладонями в корявую кору березы и выставив круглый белый зад, стояла она во мху, а он, сопя и что-то несуразное бормоча, подпрыгивал, суетился сзади. «Не достать, чертов коротышка! — злорадно подумала она. — Ну ничего попрыгай, попрыгай, как козлик, уж так и быть потерплю за бесплатную поездку!»

И даже попытки не сделала опустить свою «царь- попу» чуть пониже.