Завтра утром я поеду в Ленинград. Более властно, чем роман, меня зовут туда Света Бойцова и Ирина Ветрова... Ни одна ни другая не написали мне. Значит, я им не нужен... А вот они мне очень нужны!

Будто сочувствуя, на меня смотрела серая с черным ворона, сидящая на сухой березовой ветке. Когда я поравнялся с деревом, она каркнула и улетела. Вот и ей помешал... На лужке, сразу за пышным ольховым кустом, щипал сочную траву привязанный на цепь гнедой конь с белой отметиной на узком лбу и белой ногой. Издали казалось, что конь на трех ногах — белая сливалась с травянистым лугом. Я еще не знал, как его звать, и потому величал просто «Конем». Раза два я его подкармливал черствыми краюшками хлеба и кусками пиленого сахара. Конь мягкими губами все подбирал с ладони, благодарно кивал головой. В отличие от беспокойной и нервной кобылы Машки, с которой я дружил несколько лет, конь был флегматиком. Он не шел мне навстречу и не провожал до дороги, просто стоял и долго смотрел мне вслед. Но тихим ржанием приветствовал всякий раз. Комаров со слепнями он отгонял ленивыми взмахами хвоста, правда, раз я видел, как он рухнул на траву и стал кататься на спине, отгоняя назойливых кровососов.

Трех лошадей я здесь знал, можно сказать, дружил с ними, и все три — разные, неповторимые характеры. И настроение у них меняется, как у людей: бывают приветливыми, грустными, сердитыми. Но все же больше добрыми, доверчивыми. Конь уже знает, что мне от него ничего не нужно, и ценит это. Я не запрягу его в соху или телегу, не влезу на спину и не поскачу вдаль. Просто угощу его, постою рядом, вдыхая запах пота и навоза, и пойду себе дальше...

Если какая-нибудь мысль мною овладевала, то уже не отпускала ни на мгновение. Мне уже хотелось не дожидаться утра, а поехать прямо сейчас. Вечером ехать будет прохладно, да и ночи в эту пору не темные, а чем ближе к Ленинграду, тем будет светлее, ведь там белые ночи...

Я сходу нырнул с головой в дымчатое облачко мелкой мошки, ведущей свой бесконечный хоровод над песчаной дорогой. В облачко врезались большие стрекозы, а ласточки и стрижи почему-то добывали корм на немыслимой высоте. Их было не видно, до меня лишь доносились их мелодичные крики.