Первая книга, положительные рецензии на нее, после, выхода второй книги — прием в члены Союза писателей... И вот я уже член партбюро, член правления...

Союз писателей бурлит: группа молодых поэтов вдруг обрушилась на известного всей стране поэта- фронтовика, руководившего в те годы ленинградской писательской организацией... Вот тогда я и познакомился с Сашей Сорочкиным. Он был среднего роста, с пышной черной шевелюрой, ястребиным носом и почти прозрачными глазами. На толстых губах его постоянно играла этакая ироническая улыбка. Саша был автором одной-единственной книги о Шоломе Алейхеме, но в Союз писателей ухитрился вступить раньше многих других известных критиков. Тонкий, юркий Саша ящерицей скользил среди литераторов — как раз было отчетно-выборное собрание — кого-то брал за рукав, отводил в сторонку и что-то шептал на ухо. Подошел и ко мне, хотя мы и не были знакомы, сразу нелестно заговорил о поэте-фронтовике, мол, плохой поэт, заелся на руководящей должности, пора его гнать в три шеи...

— Лично я его мало знаю, — возразил я. — А стихи его мне нравятся.

Улыбка зазмеилась на Сашином лице, светлые глаза заискрились. Был Сорочкин в светлом костюме и модном шерстяном галстуке.

— Это потому, что ты не читал Мандельштама, — сказал он, — Давида Самойлова, Женю Винокурова, Межирова. Вот настоящие поэты!

— А Твардовский? — спросил я.

— Вася Теркин? — засмеялся Саша. — Какая это поэзия? Солдатский юмор... Стихи для газеты! Об этом мы еще поговорим... Вычеркивай Деда! Он всем надоел...

— Деда?

— Кстати, я прочел твою книжку... Не исключено, что рецензию напишу. Положительную! После этого ее переиздадут, а ты немножко разбогатеешь...

— Мне Твардовский нравится, — сказал я.

— Я на тебя надеюсь! — покровительственно похлопал меня по плечу Сорочкин и бросился к другому, кажется, Гоше Горохову.

Не один Саша Сорочкин в тот день обрабатывал литераторов. Тем же самым занимался Кремний Бородулин, головастик поэт-песенник, я его фамилию не запомнил, драматург Осип Осинский... Миша Дедкин сидел в компании молодых прозаиков за квадратным столом в кафе. Круглое лицо его уже порозовело, прищуренные глазки довольно поблескивали. В те годы коньяка, водки и пива в писательском кафе было хоть залейся. Иногда к концу собрания можно было в комнате референтов на втором этаже или в бюро пропаганды художественной литературы обнаружить спящего прямо на письменном столе прозаика или поэта... Его будили, вызывали такси и с миром отправляли домой. Буфетчица отпускала выпивку в долг. У нее была тетрадка, куда она записывала фамилии своих постоянных клиентов. Поговаривали, что приписывает лишнее, особенно тем, кто перебрал...

Я видел, как Саша Сорочкин поманил Мишку Китайца второго, тот проворно выбрался из-за стола, подошел к нему. Они о чем-то пошептались. Саша ящерицей юркнул к другому столу, за которым пили кофе более солидные литераторы. Перед ними Саша стоял пай-мальчиком, сладенько улыбался и кивал головой с пышной вьющейся шевелюрой. Видно, докладывал о своей подпольной деятельности. Обращался он к худощавому старику с белым венчиком волос вокруг розовой лысины. Позже я узнал, что он был лично знаком с самим Максимом Горьким. Старец величественно кивал кланяющимся ему литераторам, пил из маленькой чашечки кофе и закусывал бутербродом с красной икрой. Одна красная икринка застряла на его седых щеточкой усах. Фамилия критика была Беленький. Она в точности и соответствовала его внешнему облику.

Немного позже, когда из актового зала послышались звонки, ко мне подошел Дедкин. Обдавая запахом коньяка, прогудел:

— Старика, Андрей, валить будем... Ты вычеркивай его из бюллетеня для голосования. Капут Деду! Надоел всем хуже горькой редьки...

— Мне не надоел, — отшутился я. — Я его только в президиуме и вижу.

— Будем вычеркивать, — продолжал Дедкин. — Понимаешь, старик — хороший поэт, но засиделся... Забронзовел!

— А кто вместо него?

— Хочешь, тебя выберем? — захохотал Китаец. — Мы все могём!

— Кто мы? Саша Сорочкини ты?

Дедкин как-то странно посмотрел на меня, покачал большой круглой головой:

— Ты что же, Андрюша, еще не разобрался, кто здесь сила?

— Кто же? — мне стало интересно. Со мной никто еще так не разговаривал.

— Они! — мотнул Миша головой на толпу, поднимавшуюся по широкой мраморной лестнице в актовый зал.

— Я никого почти не знаю, — вырвалось у меня.

— Их никто не знает, — сказал Дедкин. — В этом их сила. По отдельности они — никто, нуль, а все вместе — мощный кулак, способный любого сокрушить! Неужели ты еще этого не почувствовал?

— Ты знаешь, я как-то сам по себе...

— Не зарывайся, Андрюша, они любого могут скрутить. Бездаря сделать талантливым, а талантливого — бездарью. У них голоса на выборах. Поднимут по команде ручки — и ты член правления, делегат съезда. Не захотят — прокатят, как нынче Деда. Он еще не знает, а его песенка уже спета.

— А кого все-таки изберут?

— Своего, удобного человека, который будет под их дудку плясать! Тут, брат, все уже на сто ходов продумано... Беленький у них — шишка! Генерал. Лауреаты ему честь отдают, — пьяно болтал Мишка Китаец. — А Осип Осинский — маршал! Этот поглавнее Беленького. Им нужен лидер, потому Осип Маркович и на виду, а Беленький — в тени. Критик-то он слабенький...

— А Саша Сорочкин? — спросил я, слушая этот бред. Я уже знал, что Дедкин — великий враль, но говорил так убедительно и смотрел на меня чуть покрасневшими глазами так доверительно, что не поверить ему просто было невозможно.

— Сашка-то? — пренебрежительно усмехнулся Мишка Китаец. — Мелкая сошка! На подхвате. Что прикажут, то и сделает. Скажут: «Расхвали Волконского!» — напишет на тебя хвалебную рецензию, скажут: «Раздраконь!» — смешает с дерьмом! Да у него и на роже написано: лакей!

Дедкин стоял к столу спиной, но когда там появилась еще бутылка коньяка, он встрепенулся, будто боевой конь, услышавший звук трубы, и, проворно повернувшись, устремился к своему стулу. Но на него уже кто-то уселся. Мишка Китаец бесцеремонно приподнял бородатого парня за плечи и пересадил за следующий стол.

— Не в свое стойло забрел, приятель! — добродушно заметил он при этом.