Наверное, нужно было куда-то писать, доказывать, бить себя кулаком в грудь, мол, я не верблюд... Я ничего этого не стал делать. В тот год я купил на Псковщине в маленькой деревне Петухи крестьянскую избу, подремонтировал ее и стал там жить. И только осенние дожди и холода прогнали меня в город.

По радио и телевидению славили Брежнева. Маститые писатели соловьями заливались! Да их и раздували как раз за это! Главный редактор одного московского журнала, задыхаясь от переполнявшего его восторга, по телевидению кликушествовал, что наконец-то появился в России величайший писатель всех времен — это Брежнев, гениальные книги его (!) для всех писателей станут Библией, образцом мастерства, потомки будут изучать их... Да что изучать — жить по ним!

Да разве славил он один? А что говорил другой, когда вручал за эти брошюрки Ленинскую премию? А, кажется, в Лужниках известный певец на слова известного поэта, под звуки известного оркестра, исполняющего музыку известного композитора, простирал руки в сторону Брежнева, дремлющего в ложе, напрягая голос до могучего звона в нем металла, гремел: «Спасибо вам за ваш великий подвиг, наш Генеральный секретарь...» А эти оратории, когда знаменитые певцы в тельняшках славили «Малую землю» и «Целину»? А эти чтецы, среди них были и знаменитые артисты, когда по радио читали его брошюрки, какие у них были проникновенные голоса! Стоило, конечно, постараться: никого не обошли, каждого наградили: одного званием народного артиста, другого Ленинской премией, третьего — Героем Социалистического Труда. Не стыдно им сейчас петь и декламировать на новые мотивы? И надевают ли они на парадные смокинги и фраки награды?

«Время было такое», — оправдываются они. Во все времена были честные люди и конъюнктурщики, деляги от литературы и искусства. Не верю, что их заставляли это делать, — сами рвались, отталкивая локтями друг друга, славить, в надежде, что с барского стола что-нибудь и им обрыбится...

А теперь они все за перестройку: ругают то, что раньше хвалили, изобретают новые идейки, заигрывают с молодыми писателями... Правда, есть и такие, которые отрицают перестройку, плачут по минувшим временам, когда им жилось вольготно. Нахватали премий, наград, нажили крупный капитал, все свои опусы прогнали сериалами на телевидении и в кино.

Я вспомнил, как из моего романа о временах Ивана Грозного и Бориса Годунова редактор безжалостно вычеркивала старинные русские поговорки вроде: «Что ни двор, то вор, что ни клеть, то склад!», «Краденое порося в ушах визжит», «Краденая кобыла не в пример дешевле купленной обойдется». Или «Не тот вор, кто ворует, а тот, кто ворам потакает».

— На кого это вы намекаете? — журила она меня. — Читатель нас может неправильно понять...

— Да это же давние времена, — вяло сопротивлялся я, отлично понимая, что она все равно не пропустит. — Это история...

— Я не хочу, чтобы и мы с вами попали в нехорошую историю, — вычеркивая пословицы, заключала она.

Иные времена, иные люди... Теперь «краденое порося» в ушах не визжит. А если и визжит, так никто не слышит. И воруют не кобыл, а миллионы рублей, целые товарные составы. А Брежневу, кто ворам потакал, в наш XX век бронзовые бюсты устанавливали, а гигантские портреты его на каждом углу красовались. Не постеснялся себе в мирное время звание маршала присвоить и орден Победы с бриллиантом на шею повесить. Мечтал, говорят, о звании генералиссимуса... Не хватило времени, а то и вторую мировую войну он бы выиграл...

Были ли в стране люди, которые видели этот государственный развал, вселенское пьянство, коррупцию, воровство, ставшее нормой жизни? Конечно, были, но их быстро оттирали на задний план, с высоких постов отправляли на пенсию. Такие люди не нужны были Хозяину и его окружению.

Глядя на высокое начальство, и те, кто поменьше, начинали подражать, перенимать их образ жизни. Распределители, пайки, премии, путевки, закрытые турбазы, встречи-проводы начальства с вином и весельем. Пусть в провинции в магазинах годами ничего нет, кроме заржавелых банок с килькой и минтаем в томатном соусе, зато все есть в закрытых распределителях: икра, вырезка, шейка, карбонаты, бразильский кофе в банках и зернах, севрюга горячего и холодного копчения, балыки, все сорта любой колбасы... Целые мясокомбинаты обслуживали номенклатуру. В городе мясокомбинат, а коренное население десятилетиями даже не знает запаха дефицитной колбасы, которая вся без остатка уходит в Центр...

Живи и радуйся, номенклатура всех мастей! И дай Бог здоровья Хозяину!

Таких, кто так жил и думал, тоже было немало. И думали они, жирея на дармовых дефицитах, что так будет вечно.

Вот в какое время я схлопотал «строгача» по партийной линии. Вся моя жизнь: детдом, университет, журналистика, потом литература — все это будило во мне возмущение тем, что происходило вокруг... Все-таки великое изобретение — телевидение! Хозяин и его окружение любили чуть ли не каждый день по любому поводу покрасоваться перед народом в программе «Время». И не только в программе. И вся глупость, вся нелепость происходящего помимо воли устроителей вылезала на мерцающем голубом экране! Это была промашка со стороны Хозяина и его прихлебателей. Они тоже любили покрасоваться рядом с ним, им тоже казалось, что по написанной референтами и помощниками бумажке можно умно поговорить... И красовались, и говорили, путаясь и коверкая даже простые слова. Хозяин, например, никак не мог внятно выговорить слова «социализм» и «коммунизм». Да и вряд ли он в последние годы знал, что это означает... Самые восторженные слова ораторов всех мастей предназначались, конечно, Хозяину. И нужно было в каждой речи не менее десяти—двадцати раз назвать его фамилию, присовокупляя к ней «выдающийся», «величайший деятель эпохи», «гениальный архитектор разрядки», «верный ленинец»...

Смотрели миллионы людей и видели даже то, что очень бы хотели скрыть от них устроители всех этих телевизионных шоу и мистерий-буфф, видели старческую немощь, полное отсутствие собственного мышления, бескультурье, чванство, а иногда просто глупость, обычно это ярко проявлялось, когда Хозяин или кто- либо из его самых близких соратников и подпевал отрывался от бумажки...

Люди стали понимать, что в стране происходит что- то ужасное, никто уже всерьез не принимал Хозяина и некоторых его соратников, появилось безразличие ко всему, мол, пусть все катится хоть в тар-тара-ры!.. И многие находили забвение в водке и дешевом вине. Да Хозяин и сам подавал пример на встречах и проводах, а то и появлялся хмельным перед телезрителями, вылезая из самолета или специального поезда.

Но были люди, которые понимали, что так больше продолжаться не может. Под угрозу было поставлено само наше существование. Становилось ясно, что такие руководители, как Брежнев, Черненко, Суслов, не заботятся о стране, народе, а лишь пекутся о своем собственном благополучии, о благополучии своих близких...

Я увлекся поэзией Омара Хайяма. Он стал для меня одним из самых любимых поэтов. Поэт и мыслитель пережил в своей жизни взлеты и падения, милость и ненависть монархов, любовь и разочарование. Иногда, столкнувшись с несправедливостью, подлостью, клеветой, не мешает вспомнить о тех, кто жил и творил до нас. Читая их, начинаешь понимать, что с тех пор, как появились люди, существуют злоба, зависть, лицемерие, подлость...

Вот какие стихи Омара Хайяма звучали в те годы во мне:

Лучше впасть в нищету, голодать или красть,

Чем в число лизоблюдов презренных попасть.

Лучше кости глодать, чем прельститься сластями

 За столом у мерзавцев, имеющих власть.

Тогда мне были близки и такие его стихи:

Ты к людям нынешним не очень сердцем льни,

Подальше от людей быть лучше в наши дни.

Глаза своей души открой на самых близких,

Увидишь с ужасом: тебе враги они.

Для себя я сделал после партбюро такой вывод: больше я не буду вылезать на писательскую трибуну и обличать тех, кто творит зло.

Это то же самое, что плевать против ветра: все на тебя же и летит! Трудно, когда ты один, быть правым. А сбиваться в группу, пусть даже противников зла, мне претило. Я не мог уподобиться Саше Сорочкину, Юрию Росткову, Додику Киевскому, Осипу Осинскому... Истинному писателю не пристало вступать в какие-либо сговоры, группы, товарищества. Это всегда плохо кончалось для писателя. У него есть единственная возможность бороться — это его талант! Страстно написанные рассказ, повесть, поэма, роман в тысячу крат больше всколыхнут общественность, чем выступление на собрании или еще где-либо.

В группу сбиваются, как правило, бездари, в сообществе им легче бороться с талантами и побеждать, больше того — уничтожать. Групповщина — это еще и коллектив. И он всегда будет прав, даже тогда, когда творит зло. С коллективом у нас все и всегда считаются. Недаром секретарь райкома партии Аркадьев рассмеялся мне в лицо, когда я на бюро райкома заявил, мол, считаю, что со мной обошлись несправедливо и что все это было подстроено.

— Значит, партбюро и собрание не правы, а один Волконский прав? — басисто пророкотал он, обведя сонным взглядом членов бюро, которые вряд ли меня знали и читали, а видели вообще впервые. Парторг Юрий Ростков отбарабанил им все как надо, зачитал даже коллективное письмо работников кафе.

Отныне я решил в своих книгах обличать зло. Изменился не только я сам, но и мое перо. Оно стало злее, обличительнее. Куда девались мои романтические настроения? Если раньше в моих книгах было много положительных героев, то отныне чаще стали появляться отрицательные типы... Мое глубокое убеждение, что, как в чистом виде не существует многих минералов и металлов, так и человек не бывает на сто процентов положительным. В нем много чего заложено — и доброе, и злое. А что станет доминирующим для него, это позже определят воспитание, окружение, сама жизнь. Поэтому мои герои разные: они бывают и плохими, и хорошими... Как мы все на этом свете. Я никогда не верил придворным писателям, которые разливали поварешками елей и патоку на страницах своих книг, не верил писателям, прославляющим в печати утратившего чувство реальности Хозяина. Интересно, как запоют эти литераторы, когда его не будет? Ведь миллионы людей видели их физиономии по телевизору, слышали их захлебывающиеся и дрожащие от восторга голоса... Телевидение — это великая штука! Оно не только восхваляет, но пуще того разоблачает...