Ощущая удовлетворение оттого, что поставил скользкого Бородулина на место, я вышел на улицу Воинова.

У некоторых читателей — я это почувствовал на встречах — складывается впечатление, что писатель — это свободная птица: куда захочет, туда и полетит! Хочет — работает, хочет — гуляет. Про других судить не берусь, но я уже десятилетия намертво привязан к письменному столу и стараюсь работать каждый Божий день. В Петухах так и бывает, а вот в городе труднее: отвлекают разные текущие дела, телефонные звонки, как, например, сегодняшний. После «приятной» беседы с Бородулиным мне трудно заставить себя сесть за письменный стол и углубиться в исторические времена Ярослава Мудрого. Ведь творческий процесс — это не только работа за письменным столом. Это чтение, прогулки по городу, размышления, казалось бы, на далекие от твоего романа темы... Вот нынешний разговор с Кремнием Бородулиным вдруг навел меня на мысль, что мой бывший приятель напомнил чем-то Малюту Скуратова. Дай ему волю, власть да секиру в руки — пойдет крушить головы... Я же видел, с каким садистским удовольствием он пытался прижать меня! Ведь вроде бы умный мужик, десятилетия «ходит» в талантливых, хотя уже много лет ничего значительного не появлялось из-под его пера, а даже маленькая власть ударила в голову... или точнее — в бороду?.. Олежка Боровой вдруг предстал пред моим мысленным взором этаким китайским мандарином. Важный, надутый, самодовольный... Небось, смотрит на грудастую и жопастую пловчиху с календаря и думает, как бы и ему такую завести в качестве секретарши... Осип Осинский напоминает чем-то серого кардинала. У него наверняка в голове зреет замысел очередной писательской интриги... А Тодик с Додиком —два мима на сцене. Только, глядя на их подхалимские телодвижения, смеяться не хочется. Сколько никчемных людей в Союзе писателей! И открыли им доступ туда такие, как Осинский, Беленький, Бородулин, Боровой — им нужны солдаты, которые будут защищать их, воевать за них. А литература? Литература сама по себе. Пока читателю навязывают макулатуру в красивых обложках и он ее покупает, серость и бездарность будут процветать.

Снег все-таки пересилил осеннюю хмарь и медленно покрывал город пушистой белой накидкой. Он уже не таял на тротуарах, лишь на проезжей части превращался в желтоватые комки, которые проносящиеся по Литейному проспекту машины разбрасывали вокруг. Не таял снег и на одежде прохожих, припорошил плечи, шапки, брови. Несколько крупных снежинок кружась упали в мою подставленную ладонь и не сразу растаяли. Все вокруг приобретало торжественно-праздничный вид. Все-таки Бог сжалился над ленинградцами и послал им снежный Новый год.

У входа в магазин «Рыболовство, охота» толпились мужчины, предлагая самодельные блесны и мормышки. Трамвай с грохотом пронесся в сторону Литейного моста. В Дзержинском районе многие здания на капитальном ремонте, понастроены деревянные коридоры вдоль зияющих окон и обшарпанных стен. Интересно заглядывать в пустующие квартиры, то увидишь старинную гипсовую лепку на потолке, то прямоугольник выломанного сейфа, в котором купец или ростовщик хранили свои богатства, то светлые пятна на обоях — следы картин. Кое-где сохранились изразцовые печи, камины, отделанные непохожим на нынешний кафелем. Жили люди десятилетиями, но вот пришла пора дом ремонтировать, и выселили их в другие районы. И вряд ли кто вернется в старые квартиры. Строители не очень-то хорошо восстанавливают дома. После капитального ремонта с перепланировкой в старых зданиях слышимость еще больше, чем в современных, шлакоблочных. Одним повезет — достанется большая кухня, подсобные помещения, другим — аппендикс вместо кухни и крошечный коридор. Я сам живу в доме после капремонта. Стены потрескались, внутренняя электропроводка в одном месте оборвалась из-за деформации железобетонных плит, когда снизу поднимается убогий лифт, на кухонном столе дребезжит посуда, пол скрипит и содрогается, стоит ступить на него. Я кляну соседей, что наверху, но, наверное, и меня поминают недобрым словом те, кто живет подо мной. Вообще-то, зная, какая у нас слышимость, я стараюсь ходить осторожно, специально купил толстый ковер, но пол и под ним стонет и кричит, когда делаю в комнате зарядку.

Я не раз задумывался: почему раньше строили так крепко, на века? Почти каждое старинное здание в Ленинграде имеет свое лицо, я уж не говорю об особняках и дворцах, возведенных знаменитыми зодчими, а современные постройки безлики, стандартны. Хорошо еще, что они в основном на окраинах. Правда, в центре нет-нет да и возникнет современный железобетонный уродец — жалкая и неумелая копия зарубежного домостроения, но общественность в последние годы все более рьяно выступает против такого градостроительства. А архитекторам за так называемые микрорайоны давали Государственные и Ленинские премии, славили их в печати! Сами-то они как раз жили в «сталинских» домах, а многоэтажные коробочки строили для других... Да, недобрым словом поминают люди этих наших архитекторов!

На Литейном, у того самого парадного подъезда, который воспел в своей поэме Некрасов, меня поджидал Михаил Дедкин. Он был в толстой черной куртке с меховым капюшоном, она делала его совсем квадратным. Он сейчас чем-то напоминал «кубарика» Осипа Марковича Осинского. Правда, тот предпочитал теплые дубленки модным курткам. Розовая физиономия Михаила светилась самым искренним благодушием. Напустить на себя маску этакого хорошего парня он умел! Никогда не подумаешь, глядя в его голубые глаза и добродушно улыбающееся лицо, что он способен на подлость. И даже совершив ее, он как ни в чем не бывало может подойти к тебе, если не успеешь увернуться — облобызает, все сведет к юмору — и снова он лучший друг-приятель... С мишками китайцами мне явно не везет. Ни с первым, ни со вторым.

И я Дедкина насквозь вижу. Наверное, хочет как-то замять всю эту историю с женой, которую мы с ним якобы на пару навестили в два часа ночи.

— Кремний-то как расположился на месте секретаря партбюро! — заговорил Михаил. — Корчит из себя деятеля! А сам и в партию-то вступил в то самое застойное время, когда туда на мутной волне хлынула всякая шушера...

— Ты, кажется, тоже в то время вступил? — невинно спросил я.

— Я же не виноват, что меня раньше не принимали, — наивно округлил глаза Дедкин. — Все из-за жен, из-за них, стервоз! Я писал письмо Громыке, чтобы разрешили с последней записаться.

— Ну, что Громыко?

— Разрешил... А то в ЗАГСе не хотели оформлять. Кажется, до трех раз разрешено... Или до четырех?

— Зачем ты меня подставил-то? — спросил я. — По привычке? Как тогда в кафе?

— Тот скандальчик мне поручил организовать лично Осип Маркович Осинский, — рассмеялся Михаил. — А за это помог квартиру получить, книжку в Москве издать.

— Дорого он меня оценил!

— Ты у них как бельмо на глазу...

— Чего же ты от конфетки к стервозе кинулся? — полюбопытствовал я.

— Слышал? Кто давно работает на конфетной фабрике — в рот сладкого не берет... Тянет на селедку! — рассмеялся Мишка Китаец. — А с женой получилось нечаянно. Понимаешь, хотел занять у нее по старой памяти четвертак, а она дверь не открывает. Ну я и разыграл маленькую сценку, вроде бы я не один, а с тобой...

— Почему именно со мной, а, например, не с Бородулиным?

— Видишь ли, она его терпеть не может, а тебя ценит. Прочла все твои исторические романы.

— Больше не будет читать, — усмехнулся я.

— Я ей потом позвонил, объяснил, что и как, да, видно, позабыла заявление назад забрать... — Он весело посмотрел на меня. — Вот бабы, а? Чуть что, бегут с бумажками в партбюро. Если бы ты знал, сколько я от них натерпелся!

— А я-то при чем?

— Ревекка Теткина обозвала меня Мишкой Китайцем, — вспомнил он. — Это ты меня так прозвал?

— А что, не нравится?

— Мне плевать... Но почему именно Китайцем?

— Мишкой Китайцем вторым, — насмешливо проговорил я.

— А кто был первый?

— Жуткий подонок! — отрезал я. — Я ему морду набил в детдоме.

— Набей и мне, только не злись, — усмехнулся Дедкин. — Заскочим в «Волхов»? — кивнул он в сторону ресторана. — Посидим в тепле, я тебе одну интересную московскую историю расскажу... Как наш известный поэт, что выступал на телевидении, с валютой засыпался...

— Мне неинтересно, Миша, — перебил я. — Многие наши именитые литераторы, я думаю, рано или поздно ответ будут держать за незаслуженно полученные награды, премии, за семейственность и коррупцию, дармовые поездки за рубеж.

— Ты веришь в это? — насмешливо спросил он.

— Верю, — твердо ответил я. Руки я ему не подал и зашагал в противоположную сторону.

— А я думал, ты меня сегодня угостишь... — сзади хихикнул Мишка Китаец.

Я не обернулся, про таких говорят, что нахальство раньше их родилось.