Я не спасал ее от хулиганов, привязавшихся на улице, не вступал в опасную схватку с насильниками, пытавшимися затащить ее в темный подъезд, не бросался с моста в холодную Неву, чтобы спасти... Знакомство было самым прозаическим: Света Бойцова с одним моим дальним знакомым сама пришла ко мне в однокомнатную квартиру на улице Некрасова. Раздался мелодичный перезвон гонга, я открыл дверь и увидел ее... Может, было бы преувеличением утверждать, что я влюбился с первого взгляда, но понравилась она мне сразу: высокая, статная блондинка с круглым лицом, розовыми щеками. Она была в черном плаще, цвета кофе с молоком сапожках на острых каблуках, на густых русых волосах — они спадали ей на плечи — посверкивали дождевые капли. Маленький припухлый рот, аккуратный, чуть вздернутый носик, небольшие серые глаза придавали ее зрелому облику некую детскость. Кстати, она этим очень умело пользовалась, притворяясь наивной и непосредственной. Тогда, в 1981 году, я принял это за чистую монету.

Я поставил на газовую плиту чайник, вспомнил, что в холодильнике есть колбаса и банка шпрот. Я человек непьющий, и дома вина не держу, мои знакомые знают об этом. Мой приятель извлек из «дипломата» бутылку сухого вина и плитку шоколада. Света уселась на тахту у стены, с которой спускался красный ковер. Я старался не смотреть на ее высоко открытые стройные ноги, она совсем по-девчоночьи раздвигала их, так что были видны узкие белые трусики. Цвет глаз я определил не сразу, но сказать, что они красивые, я бы не смог. Такие глаза не запоминаются и почти ничего не выражают. То ли светло-серые, толи мутно-голубые. Справа у маленького рта я заметил коричневую родинку. Гораздо позже мне довелось однажды близко увидеть ее мать, у нее точно на этом же месте была родинка, только гораздо больше и из нее рос длинный седой волос. Если у Светы лицо казалось приветливо-добродушным, то у матери — злым и неприятным. Иногда, думая о Свете, я вспоминал ее мать и молил Бога, чтобы дочь с возрастом не стала похожей на нее...

— Вы писатель? — спросила Света, поставив на колени пепельницу и закуривая. Курила она «Кент», и золотистая зажигалка у нее была электронная. Дорогая зажигалка. Потом я отучил ее курить, так как сам не курил и не терпел запаха табака. При мне Света не курила, но табаком от нее частенько попахивало, особенно от одежды. Она говорила, что в помещении, где она работает, все курят, а запах впитывается в одежду и волосы. Может, она и права...

Я утвердительно ответил, хотя и не любил на эту тему распространяться. Ставишь себя и собеседника в неловкое положение: чаще всего он никогда не слышал твоей фамилии и не читал ни одной книги. Дело в том, что я писал исторические романы и повести о становлении Древней Руси, о татаро-монгольском иге, об объединении Русского государства. Широкому читателю мои книги вряд ли были известны, хотя на полках магазинов они и не залеживались. Писал я медленно, в три-четыре года выпускал одну книгу. В общем, поразить своей знаменитостью воображение девушки я, естественно, не мог.

— Я не читала ни одной вашей книги, — с обезоруживающей непосредственностью обрадовала она меня, — даже не слышала вашей фамилии.

Я в этом и не сомневался. Скорее бы удивился, если бы она слышала мою фамилию. Девушки с такими наивными детскими лицами и не читают исторические романы.

— Света и других писателей не знает, — будто извиняясь за нее, заметил знакомый. Его звали Леша Налимов. Он сидел напротив окна, и лицо его было в тени.

— Я фамилии не запоминаю, — улыбнулась Света.

Улыбка у нее хорошая, хотя зубы мелкие и очень плотные, почти налезают друг на друга.  

— Сейчас писателей-поэтов много развелось, — нашел нужным вставить я. — Разве всех запомнишь?

— Зато, наверное, знаешь Евтушенко, Рождественского, Вознесенского? — улыбнулся Леша.

— А кто это такие? — удивилась Света. — Артисты?

— В общем, да, — улыбнулся Леша Налимов.

Налимов невысокого роста, черные волосы коротко подстрижены, лицо у него правильное, глаза карие. Я знал, что Леша — дамский угодник, ему ничего не стоило завести знакомство с понравившейся девушкой, правда, романы его быстро заканчивались. Леша все время был в поиске, по-видимому, и Света Бойцова — его очередная находка!

— Вы не любите поэзию? — спросил я.

— Я театр люблю, — ответила Света. — Леша мне вчера достал билеты в БДТ. На этот спектакль... «Мерин», что ли?

— «Холстомер», — пряча улыбку, поправил Леша и бросил на меня красноречивый взгляд — мол, какая прелесть эта Света Бойцова!..

— О чем вы пишете? — поинтересовалась Света.

Видно, заметив мое замешательство, Леша Налимов постарался перевести разговор на другое.

— Мы со Светой прямо из театра, — сказал он. — Ну и решили заглянуть на минутку к тебе. Света в глаза не видела ни одного живого писателя.

— А мертвых? — не совсем удачно пошутил я.

— Настоящие писатели не умирают, они живут в своих книгах, — ошарашила меня Света. И произнесла это с очень умным видом. Наверняка, еще со школы эту расхожую фразу запомнила...

На вид я ей дал бы лет девятнадцать. Как оказалось, я ошибся на год: Свете в 1981 году исполнилось ровно двадцать, а мне не было еще сорока. Все последующие годы она мне за несколько месяцев настырно напоминала про день своего рождения, разумеется, рассчитывая получить ценный подарок, но я до сих пор точно не знаю, в январе она родилась или в начале февраля? Света так часто напоминала про подарок, что я покупал его задолго до дня рождения. Да и не один раз в году. Все, что касалось цифр, математики — тут я пас. Иногда забываю номер своего телефона. Света очень любила получать подарки, а ко дню рождения, как пчела нектар с цветов, собирала их со своих родственников и близких знакомых. Правда, и сама любила дарить.

У меня на полке всего-то стояло шесть книг, изданных за пятнадцать  лет моей литературной деятельности. Три романа были несколько раз переизданы, вышли на других языках. Кстати, там на них много было рецензий, мне прислали целую пачку. А в родном отечестве — ни одной. В журналах я редко печатался, потому что давно понял: они стали кормушками для «главного» и его дружков. Там печатали только «своих» людей. Перед критиками я не заискивал, книг им своих с дарственными надписями не посылал. В отечественную критику я тоже не верил, потому что знал, на кого она работает, кого прославляет, выдавая серость за талант. Это были самые настоящие литературные джунгли со своими волчьими законами. А бедные читатели проглатывали все, что им навязывали. В стране еще не кончился книжный бум, и расхватывали почти все хорошо изданные книги, даже те, которые и читать-то было невозможно...

Леша и Света пили вино из высоких бокалов, закусывали бутербродами, которые я сделал, а я прихлебывал из маленькой коричневой чашки горячий кофе. Мой взгляд то и дело останавливался на девушке. Она мне все больше и больше нравилась. Невозмутимая, спокойная, она, казалось, излучала какой-то невидимый свет, благотворно действующий на мою психику. Я по натуре человек подвижный, беспокойный, не могу и минуты находиться без дела, особенно когда волнуюсь, и теперь я все время вскакивал с места, шел на кухню, то искал конфеты для девушки, то выбрасывал окурки в мусорное ведро — Леша и Света нещадно дымили сигаретами. Я раскрыл все форточки, но дым плавал в комнате.

И вдруг мне стало спокойно и даже весело, хотя, признаться, когда я шел открывать дверь, никакого энтузиазма не испытывал. Я не любитель принимать незваных гостей, да еще в неурочное время. Леша знал, что я недавно расстался с Олей Близнецовой, и, надо полагать, решил меня познакомить со Светой. Налимов работал экскурсоводом в Музее истории религии и атеизма, куда я частенько наведывался. А познакомились мы через Термитникова (одно время Леша работал с ним еще в комсомоле). Знакомство в дружбу так и не переросло — я в последние годы не очень-то легко сходился с людьми... Алексей Павлович Термитников, как бы он не продвигался вверх по служебной лестнице, старых друзей не забывал, старался всегда, чем мог, помочь. Редкое качество для руководителя «застойного периода».

Возможно, Леше и самому нравится девушка, и он привел ее ко мне, чтобы подчеркнуть и свою собственную значительность: вот, мол, какие у меня знакомые. Писатель!..

— Включите какую-нибудь музыку, — попросила Света.

Чего-чего, а музыки у меня хватает! Одно время я увлекался разными группами, но потом остыл к ним, теперь собирал записи только настоящих певцов. Битлы остались навсегда, а десятки популярных групп полопались, как мыльные пузыри. И, честно говоря, надоели эстрадники, поющие на иностранном языке, слов-то все равно не знаешь! Последнее время я собирал записи старинных русских песен. Как это не странно, но к нам они почему-то попадали из-за рубежа. Я поставил на стереомагнитофон кассету с записями Высоцкого. Света состроила недовольную гримасу:

— Лучше Челентано!

Мне этот талантливый певец и артист тоже нравился. Годы летят, а его популярность не проходит, чего о многих других знаменитостях не скажешь. Челентано что-то запел про «аморе, аморе...» На лице девушки появилось сосредоточенное выражение, правда, не надолго. Света сама стала перематывать пленку, чтобы снова и снова прослушать понравившуюся ей песню. С магнитофонами она, видно, была хорошо знакома. Ее привычка гонять на магнитофоне одну и ту же мелодию меня раздражала... Но все это было потом, а темным октябрьским вечером я сидел рядом с ней, вдыхал запах французских волнующих духов и чувствовал себя на верху блаженства, тем более, что Леша Налимов не корчил из себя влюбленного и вроде бы ничего не имел против моих ухаживаний. По правде говоря, пока никаких ухаживаний не было. Не очень-то умел я это делать. Но думаю, что и Свете, и Леше было видно, что я, если можно так сказать, «клюнул» на нее...

Никогда не дарил девушкам цветы — меня от этого отучила жена Лия, — не говорил банальности, не рассыпался мелким бесом в любезностях, что как раз и нравится даже умным девушкам, не угождал. И сейчас я просто сидел рядом со Светой и испытывал наслаждение оттого, что она рядом. Когда я случайно коснулся ее бедра рукой, она бросила на меня чуть насмешливый взгляд и улыбнулась. И я понял, что мое состояние ей понятно. Она не поощряла меня, но и не отталкивала.

Леша мигнул мне, и мы вышли на кухню. Из комнаты доносился глуховатый мужественный голос Челентано. Я пошире приоткрыл форточку — Леша не выпускал изо рта сигареты — и взглянул на него.

— Я Светку знаю давно, — сказал он. — У нас ничего с ней нет. Был роман с ее подругой, она у нас работает в бухгалтерии. Так что если, старик, хочешь...

Я не любил этого модного словечка «старик», но сейчас все это проскочило мимо моего внимания.

— Она учится? — спросил я.

— В Финансово-экономическом, — сообщил Леша, — на третьем курсе. Но должен тебя предупредить, старик, трудная девчонка!

— В каком смысле? — не понял я.

— Узнаешь... — непонятно усмехнулся Налимов и бросил взгляд на дверь. — Пойдем, а то обидится.

На что она должна обидеться, я так и не понял, но покорно пошел за ним. По-видимому, оттого, что сделал мне «подарок», Леша стал держаться со мной покровительственно, раньше он ничего подобного себе не позволял.

— Как ты, Света? — спросил он. — Послушаешь музыку? Андрей тебе поставит эмигрантов. А мне надо домой, у меня жена, хоть и нелюбимая, но очень ревнивая...

Эти слова и особенно хихиканье резанули мое ухо: в этом было что-то фальшивое.

Леша Налимов нынче не показался мне умным.

— У вас есть Джанни Моранди? — посмотрела на меня ничем не замутненными чистыми глазами Света.

— У князя Волконского все есть, как в Греции! — рассмеялся Леша. Он уже надевал в прихожей серое в полоску пальто.

И снова его слова неприятно резанули меня: фамилия у меня действительно старинная. Я воспитывался в детском доме и родителей не знал. Мне сообщили лишь, что они погибли в 1942 году — как раз в тот самый год, когда я родился. Может быть, первая принявшая меня грудным ребенком няня была почитательницей великого писателя Льва Николаевича Толстого и дала мне имя и фамилию одного из героев романа «Война и мир»? Но князь Андрей носил фамилию Болконский, а я — Андрей Волконский. Моя воспитательница из детдома давным-давно рассказывала мне, что какие-то люди в серых шинелях с портупеями передали меня в дом ребенка в мокрых пеленках и якобы при не была записка, где черным по белому было написано: Андрей Волконский, рождения 1942 года, а вот день и месяц указать позабыли... Так что день своего рождения я не праздную, хотя в паспорте и указано, что я родился 5 марта... В день смерти Сталина. Разве это не ирония судьбы? Конечно, я не знаю, как погибли в страшном 1942 году мои родители, могу об этом лишь догадываться...

— Почему князь? — вскинула на меня серые глаза Света. Мое имя и фамилия не вызвали у нее никаких ассоциаций и я понял, что «Войну и мир» она не читала.

— Леша шутит, — сказал я, скрывая досаду. Плоские шуточки по поводу моей дворянской фамилии никогда мне не нравились. Помнится, в детдоме я даже подрался, когда меня почему-то стали дразнить недорезанным буржуем.

— Позвони, старик, завтра, — небрежно помахал с порога Леша. Подмигнул и вышел, захлопнув дверь.