В среду Митька не попал в молельню. Дней семь провалялся с высокой температурой на печи. Не пошло впрок водное крещение. Мать денно и нощно молилась богу, чтобы он помог Митьке избавиться от злой хвори. Но бог не помог. Помог сельский доктор. Его, в конце концов, ночью позвала мать, когда Митьке стало совсем плохо.

Как сквозь сон, помнит больной Митька разговор матери с дядей Егором.

– Помрёт он, – говорила мать. – Доктора бы надо позвать.

– Молись, сестрица, – утешал дядя Егор. – Бог поставит мальца на ноги.

– Страдает ведь он! Весь горит!

– Бог страдал и нам велел…

– Мальчишка-то при чём?!

– Все ходим под богом, сестрица… Значит, так богу угодно. Молись!

И два лица: одно – круглое, заплаканное – матери, а другое – продолговатое, бородатое – дяди Егора – склонились над пышущим жаром Митькой, которому было в тот момент наплевать, позовут доктора или не позовут.

А вечером, когда дядя Егор, наказав матери до утра молиться, ушёл на мельницу, она накинула на голову платок и побежала в село за доктором.

– Крупозное воспаление лёгких, – простукав и прослушав Митьку, сказал доктор. – На рыбалке простыл?

– Ага, – кивнул Митька, взглянув на мать, – на рыбалке…

Доктор прописал порошки, таблетки, пенициллиновые уколы.

– Где рыбу-то ловил? – спросил он.

– В омуте…

– На червя?

Митька закрыл глаза и притворился спящим.

После уколов и порошков ему полегчало. Два раза ночью крепко пропотел – и сразу перестало хрипеть в груди и колоть под лопатками.

Скучный сидел Митька у окна и глазел на речку и лес – доктор строго-настрого запретил выходить.

Ветер дул против течения, и воды в Калинке вроде бы прибавилось. Листья не плыли к запруде, а кружились на месте. Камышовые шишки порыжели и наполовину облезли. Видно было, как на ветру они колотились друг о дружку, роняя в воду коричневый пух. И лес стоял на берегу скучный. После каждого порыва ветра с ветвей слетали стаи жёлтых и красных бабочек-листьев. Скоро совсем облетят осины и берёзы, станут голыми, костлявыми. И только на рябине до самых заморозков будут рдеть сморщенные гроздья ягод.

Как только за окном забрезжил серый рассвет, мать надела гремучий брезентовый дождевик и ушла в лес, на кордон. Она ведь лесник.

Эту должность после смерти отца передал ей Харитонов. Давненько Митька не видел дядю Гришу. Обещал филина подстрелить, а сам и забыл. Когда папка был жив, дядя Гриша редкий день не заглядывал к ним. А теперь нет. Если и идёт мимо, то стороной обойдёт. Митька как-то спросил у матери:

– Чего это вы с дядей Гришей всё не ладите? Он ведь папин друг.

– Ему был друг, а мне – недруг, – непонятно ответила мать.

– А мне дядя Гриша нравится, – сказал Митька. – Хороший он.

Мать что-то проворчала и больше не пожелала на эту тему разговаривать.

Дядя Егор, как всегда, встал поздно. Всклокоченный со сна, позёвывая в кулак, походил по комнате, покряхтел. Подошёл к столу, двумя пальцами взял с тарелки румяную ватрушку и откусил сразу половину. Зубы крепкие. Желваки так и заходили по его щекам.

– Вкусно, – роняя творожные крошки на бороду, сказал он. – А молоко мать в сени выставила?

– В сени.

– Принеси.

– Я ведь больной, – сказал Митька. – Мне доктор не велел выходить.

– Плюнь, брат Митрий, на докторов… Ну что они понимают?

– А меня вот вылечили!

– Бог тебя на ноги поставил. – Дядя Егор засунул в рот вторую половину ватрушки, прожевал. – Мы богу за тебя всю ночь молились… Вот он и внял.

– И лекарство мне бог принёс? – насмешливо спросил Митька, кивнув на рецепты. – Да ваш бог и писать-то не умеет…

– Грешишь, брат Митрий! – строго сказал дядя Егор. – Не оскверняй моё ухо такими речами.

– В школу хочу!

Дядя Егор подсел к Митьке, обнял его за плечи.

– И охота тебе, брат Митрий, штаны в школе просиживать? Читать-писать умеешь?

– А то нет!

– И слава богу… А в школе голову ерундой забивают. Десять лет проучишься, а потом – на завод, простым рабочим… Вот ты говорил, хочешь стать лесником. Ну зачем тебе эта… алгебра или геометрия? Деревья в лесу считать? Всё одно их не перечтёшь.

– Мы ещё это не проходили, – сказал Митька. – Я люблю рисование. И читать тоже.

– Ну и рисуй… Кто тебе возбраняет?

– Я читать хочу. Разные интересные книжки.

Дядя Егор задумчиво посмотрел в окно и сказал:

– Нынче рыбёшка брать не будет. Ветер. А читать, брат, надо тоже с толком. В твоих книжках – пустое. Суета сует. Твои книжки читать – голову морочить и бога гневить. Читай наши книги.

– Они непонятные, – сказал Митька.

– Поймёшь… Будешь читать – поймёшь. В наших книгах для тебя новый мир откроется, и тебе самому не захочется читать про эти… чашки.

Митька фыркнул.

– Там про чашку в самом начале и в конце, а так всё про другое.

– А что школа? – продолжал дядя Егор. – «Век учись – дураком умрёшь». Слышал такую пословицу? То-то! Народ зря не скажет. Мы и без школы тебя сделаем человеком. Ведь ты, брат Митрий, принял водное крещение. Ты теперь член нашей секты. А я твой старший брат – меня слушайся… Иди лучше принеси из сеней молоко.

Митька принёс пузатую кринку и поставил на стол.

– Пейте. – Он посмотрел на неумытое, заросшее редкими белыми волосиками лицо «старшего брата» и сказал: – За стол-то грех садиться неумытым!

– А я стоя попью, брат Митрий, – усмехнулся дядя Егор. – Стоя можно..

Позавтракав, он тупой лопатой накопал в огороде червей и ушёл рыбачить. Митька остался один. Скучно сидеть одному дома. Почитать бы чего-нибудь? Нельзя. Старший брат сказал, что, кроме священных книг, грешно другие и в руки брать. «Не будешь, – говорит, – слушаться, бог накажет». А библию Митьке не хочется читать. Толстая и непонятная. В школу хочется… Мать так и не сходила к Сан Санычу. Она было собралась, но дядя Егор не пустил.

– О чём тебе толковать с ними, сестрица? – сказал он. – У нас теперь разные пути… Больно нужен им твой малец. Уж сколько дён сидит дома, а ни один учитель не заявился. Не ходи.

Неправду говорил квартирант Митькиной матери. Приходил к Лесниковым директор школы Сан Саныч. Два раза приходил. Но в дом так попасть и не смог. Уйдёт мать на кордон, а дядя Егор, отправляясь на речку, возьмёт да и тихонько повесит на дверях большой старый замок.

Митька лежит на печке, дремлет и не знает, что дом на запоре. На улицу ему доктор не разрешил выходить. И в окно надоело смотреть. А на печке тепло, пахнет сушёной малиной и луком. Делать-то нечего. Полежит Митька, подумает о том, о сём и незаметно заснёт. Сан Саныч посмотрит на замок: нет никого дома. Удивляется: куда подевался Митька? Говорят, больной. В школу не ходит и дома не сидит. Подождёт немного директор на берегу и поворачивает обратно.

Поручил Сан Саныч навестить Митьку Вере Павловне. Но и её перехватил у речки дядя Егор.

– Не ходите к парнишке, – сказал он учительнице. – Болезнь у него того… заразная.

– Извините, а вы кто ему будете? – спросила Вера Павловна.

– Рыбак я, – сказал дядя Егор.

Вера Павловна потопталась на мостике и отправилась в село.

Стёпка, узнав, что его друг заболел заразной болезнью, в тот же день после уроков прибежал. Стёпке наплевать на все болезни. Ему хотелось Митьку повидать. Тритону-Харитону повезло: на дверях замка не было. Он поднялся на крыльцо, но тут дверь отворилась и в сени вышли доктор и Митькина мать.

– Покой ему нужен, – сказал доктор. – Покой и ещё раз покой.

– Слышал? – грустно сказала Стёпке Митькина мать, когда доктор ушёл. – Даст бог, поправится, тогда придёшь.

Так и ушёл Стёпка домой несолоно хлебавши.

Не знал Митька об этом, а потому и сердился на Тритона-Харитона. Человек болеет, а он ни разу проведать не пришёл. Ещё называется друг!

Обиделся Митька на всех. Он постепенно свыкся с мыслью, что в школу ходить не надо. Портфель свой забросил под лавку и ногой поддал. Не нужен больше ему портфель. Зачем уроки учить? Никто теперь вызывать не будет и двоек в дневник не поставит. Хорошо!

Но хорошо Митьке не было. Коричневый угол портфеля с блестящей железкой торчал из-под лавки и всё время напоминал про школу. Митька достал портфель и зашвырнул на чердак. Уж теперь-то на глаза не попадётся. Портфель валялся в пыли на чердаке, а про школу всё равно думалось…

И что это за жизнь такая? На улицу нельзя, в школу тоже. Книжек не дают читать. Сиди на печке, как дурак, и в потолок гляди. Не жизнь, а каторга. Хоть ложись в гроб и помирай.

В сенях что-то с грохотом упало, покатилось по полу. Кто это? Кошка, наверное, наблудила. Дверь медленно, со скрипом отворилась, и в щели показалась лохматая голова Тритона-Харитона. Голова была белая, не то в меле, не то в муке.

– Здорово, Лесник! – негромко сказал Стёпка. – Чего это ты весь день под замком сидишь?

– Под замком? – удивился Митька. – Кто же это запер? Мне, понимаешь, на улицу не разрешают… Наверное, мамка.

– Я к тебе через двор пробрался… – сообщил Стёпка. – Дверь палкой открыл. Сверху какая-то тарелка упала, прямо на голову… – Стёпка провёл рукой по волосам. – Никак мука?

– Я думал, это кошка, – сказал Митька, слезая с печки.

– Удрал с ботаники, – стал рассказывать Тритон-Харитон. – Надоели пестики-тычинки… Дай, думаю, к Леснику смотаюсь. Всё болеешь?

– Я-то здоровый, да вот доктор… – сразу потускнел Митька. – Знаешь, сколько мне уколов всадили? Двадцать штук!

Стёпка критически оглядел осунувшегося приятеля. Лицо у Митьки стало бледным, на виске двигалась синяя жилка. И глаза вроде больше стали, да какие-то скучные. Эк парня хворь свернула! Кожа да кости.

– Все ребята босиком ходят – и ничего, – сказал Стёпка. – Здоровые. А ты хворобу подцепил… Квёлый ты. Шкелет.

– Скелет? – возмутился Митька. – Да я… Знаешь, сколько я голый в омуте простоял? Целый… – Тут он спохватился и прикусил язык. Но было поздно.

– А чего ты в омуте голый делал? – спросил Стёпка.

– Что надо, то и делал.

– Водяного шукал?

– Не-е.

– Сома подцепил?

От Тритона-Харитона было не так-то просто отбояриться. Митька заглянул в его светлые глаза и спросил:

– Ты крещёный?

– Что ты… У меня ведь батя партийный!

– А я вот окрестился… как положено.

– Покажи крест, – не поверил Стёпка. Он даже голову набок нагнул, стараясь заглянуть Митьке под рубаху.

– Креста нет, – сказал Митька.

– Я так и знал, что брешешь…

– Правду говорю – окрестился.

Стёпка понял, что приятель не врёт.

– У попа в большой кадке? – спросил он.

– Что я, маленький? В реке.

– Поп на берегу стоял и этим, ну, которое дымит… махал?

– Без попа обошлись.

– А-а… Ты этот… сектант. Ты теперь тоже трясёшься, будто у тебя родимчик? И на коленках ползаешь? – допытывался Стёпка. – И орёшь по-дурному?

– Ору! – обозлился Митька. – Громче всех…

Стёпка как-то странно взглянул на Митьку и сказал:

– Зря я морду набил Огурцу…

Митька удивлённо посмотрел на приятеля.

– Подрались?

– Огурец трус, – сказал Стёпка. – Подкинул я ему тут без тебя. А зря.

Митька вскочил на скамейку, оттуда на печку. Из-под тёплой шубы достал книжку и протянул Стёпке.

– Отдай библиотекарше.

Стёпка с интересом взглянул на обложку.

– А-а, Гайда-ар, – протянул он.

– Принеси мне «Судьбу барабанщика», – попросил Митька. – Не забудешь?

– Ладно, – сказал Стёпка.

– Только чтобы мамка и дядя Егор не видали, – предупредил Митька. – Потихоньку.

Стёпка покачал головой, усмехнулся:

– Бить будут?

– Не положено мне разные книжки читать, – сказал Митька. – Грех.

– Раз грех, то не принесу… Бог узнает, – тебе же влетит. – Стёпка смотрел в окно, и Митька не знал, смеётся он или нет.

– Хватит трепаться, – сказал он. – Говорят, принеси… Трудно, что ли?

– Где же ты читать будешь?

– На печке, а то на реку уйду…

– От матки-то спрячешься, а от бога? – ехидничал Стёпка. – Куда от бога денешься? Он и через крышу увидит.

– Ну и пускай, – еле сдерживался Митька, а внутри всё кипело: вот привязался, гад!

А Стёпка и не думал униматься. Он посмотрел на потолок и сказал:

– Если бог разрешит, – принесу, а так не могу.

– Как же он разрешит? – вытаращил гневные глаза Митька. – Бог не разговаривает.

– Помолись, – может, с тобой и заговорит.

Стёпка отвернулся, и плечи и волосы его затряслись от беззвучного смеха.

– Есть бог! – взвизгнул Митька и подбежал к комоду. – На! Гляди, Тритонище, тут всё как есть написано.

Стёпка взял в руки библию и присвистнул:

– Ого! Какая тяжёлая… Кирпич!

Громко прочитал название и отдал книгу Митьке.

– Держи. Эта штука, наверное, дорого стоит, потому как она из музея. Историческая древность. Её ещё первобытные люди читали.

– Они и читать-то не умели, – возразил Митька. – Они даже огонь не могли добывать…. Сырых мамонтов ели. А потом бог сказал: «Да будет огонь», – и стал огонь.

– А ракету на Луну тоже, скажешь, бог запустил? – усмехнулся Стёпка. – Приказал: «Лети, ракета, на Луну», – она – раз – и полетела! Чудила! Если он там, взял бы и поймал ракету.

– Очень надо ему ловить ракеты, – сказал Митька. – У бога других дел по горло… Он по небу гром и молнии пускает!

– Зачем же он тогда твоего батьку убил? – спросил Стёпка.

Толстая библия гулко шлёпнулась на пол. Митька перешагнул через неё. Стёпкино лицо расплылось и поехало вкось. Упал Митька на кровать и сверху на голову положил подушку.

Стёпка огорчённо крякнул и стукнул себя кулаком по лбу: дурак!

– Мить, – провёл он ладошкой по костлявой спине приятеля, – ты когда в школу придёшь?

Митька дёрнул плечом: мол, отстань!

– Принесу я тебе книжку, – сказал Стёпка,

Митькина спина перестала вздрагивать. Он лежал и не шевелился.

– Чуть не забыл… – гудел над ухом Тритон-Харитон. – Сан Саныч велел сказать тебе, чтобы, как поправишься, сразу приходил в школу. Без мамки. Один. Он больше на тебя не серчает.

Митька что-то промычал из-под подушки.

– Чего ты говоришь? – нагнулся Стёпка. И, не дождавшись ответа, продолжал: – Спрашивать тебя никто не будет. Все знают, что ты больной. А двойку по географии исправишь. Подумаешь, тундра!

– Уходи! – услышал в ответ Стёпка глухой Митькин голос.

Тритон-Харитон ещё немного потоптался и, подтянув длинные синие штаны, двинулся к порогу. В сенях что-то затарахтело по полу. Наверное, опять что-нибудь на Стёпку свалилось. Дверь во двор тоже закрыта. Стёпке пришлось перелезать через перегородку, там на полке всякая всячина навалена. Митька отшвырнул подушку и бросился к окну. Стёпка уже выбрался из дома и, засунув руки в карманы, стоял у калитки.

– Эй, Тритонище! – крикнул в форточку Митька. – Сбей замок.

Стёпка показал пустые руки: нечем.

Митька достал из-под кровати молоток, швырнул его в форточку и, захлопнув её, задёрнул занавеску. Он слышал, как Стёпка дубасил молотком по замку. Потом всё стихло. Митька думал, что приятель сейчас зайдёт, но Тритон-Харитон не зашёл. Оставив молоток и испорченный замок на крыльце, ушёл.

В полдень из села приковылял дед Андрон. Поставил в угол короткую толстую палку, снял свою неразлучную командирскую фуражку и занёс было руку – перекреститься, но нигде не обнаружил иконы. Взял и перекрестился на блестящий пузатый самовар, стоящий на сосновом чурбаке.

– За хозяина, значит? – спросил дед, присаживаясь на скамейку. – А мамку куда подевал?

– В лес ушла. Делянку мерить.

Дед достал кожаный кисет, спички. Свернул огромную цигарку и закурил. Сиреневый дым окутал лицо старика, как из трубы, повалил в потолок.

– Избу мне надо малость подремонтировать, – сказал он. – В лесничестве бумагу на лес дали… Скоро мать-то будет?

Митька не знал, когда придёт мать, но одному сидеть в избе надоело, и он сказал:

– Должна вот-вот заявиться… Погоди,

– Ладно, посижу, – согласился Андрон. – На службу заступать ещё не скоро… Худо, парень, без батьки-то?

Митька кивнул.

– Хороший человек был твой отец, царствие ему небесное… Поди ж ты, эк его, сердешного, угораздило!

– Тётка Лиза говорит, это бог его молнией покарал, – сказал Митька. – А чего такого ему мой папка сделал?

– Плюнь ты в ейные поганые глаза, – заволновался вдруг старик. – Правильный человек был твой батька… Ишь что выдумала, чёрная стерва!

– Врёт?

– Ясно дело, брешет!

– Она к нам всё время ходит, – сказал Митька. – Можно, я её из рогатки?

– А это гляди сам, – сказал дед и почесал свой толстый красноватый нос. – Угодишь в глаз – тогда что?

– Будет одноглазая.

– Подлая баба… – Андрон помолчал, а потом спросил: – А что у вас за рыбак такой объявился? Будто личность мне его знакомая… Как, говоришь, зовут его?

– Дядя Егор, – сказал Митька, – наш старший брат.

– А-а… брат, – протянул дед. – Чей брат?

– Ничей… Брат – и всё.

– Брат, значит, – повторил Андрон. – Видел я этого брата…

– Во сне, наверное, – сказал Митька. – Он же, деда, не ходит никуда. Нездешний.

– Нездешний, говоришь… Рыбку ловит?

– Тягает почём зря, – сказал Митька.

Старик, гулко постукивая деревяшкой по половицам, заходил по избе. Он скрёб корявыми пальцами седой затылок и что-то ворчал под нос. Видно было, что дед волновался. Митька повернулся в его сторону, но вдруг в шею кольнуло. Он даже ойкнул от неожиданности.

– Ты чего? – спросил дед. – Чего, говорю, за шею схватился?

– Ничего, – сказал Митька. – Дедушка, я теперь не боюсь леших и водяных. Я теперь крещёный! Меня даже ночью нечистая сила и пальцем не тронет.

– В церкви крестили-то?

– Не-е… В Калинке.

Дед остановился посредине избы и хитро посмотрел на Митьку из-под косматых бровей.

– А как парень, твоего бога звать?

– Не знаю, – честно сознался он.

– То-то и оно! – удовлетворённо хмыкнул в бороду дед. – Лезешь дуриком в реку, а зачем, и не знаешь.

– А ты знаешь, как твоего бога зовут? – спросил Митька.

– Ясное дело.

– Как?

Дед втянул в себя дым, красный глазок цигарки стал белым, и старик снова скрылся за сиреневым облаком.

– Забыл? – помолчав, спросил Митька.

Дед вытащил изо рта окурок и застукотал своей деревяшкой к порогу.

– Посиди, деда, – попросил Митька. – На службу ведь рано.

– Пойду погляжу соседнюю делянку, – сказал дед Андрон, – авось там подберу подходящие лесины… А где рыбак-то обитает? У вас?

– В папиной комнате, – сказал Митька. – Глянь-ка, деда, какой он мне ножик отвалил!

– Видать, богато живёт твой рыбак, – повертел в руках ножик дед. – Рыбак-чудак…

Андрон не пошёл в делянку.

Он поднялся на берёзовый мостик и долго пристально смотрел в ту сторону, где рыбачил дядя Егор. Командирская фуражка старика была надвинута на лоб, а рука скребла коричневую заросшую шею.