Я отправился к нему пешком. Мне хотелось по дороге поразмыслить обо всем. Он жил на улице Дзержинского, неподалеку от ТЮЗа. Адрес мне сообщила Оля Журавлева. Сегодня тридцатое декабря, хороший же новогодний подарочек преподнесла мне дочь! Было морозно, под ногами поскрипывал снежок, небо над городом расчистилось, иногда в окна зданий ударял красноватый солнечный луч. Фонтанка замерзла, у каменных берегов в молчаливой неподвижности застыли вмерзшие в лед катера. На обитой досками рубке сидел нахохлившийся голубь и равнодушно смотрел на проносящиеся по мосту машины.

Дома его не оказалось, пожилая женщина с накрашенными губами и в махровом халате, открывшая мне дверь, сказала, что он на тренировке в зимнем спортивном зале ЦСК. Она спросила, что передать ему, но я сказал, что передавать ничего не надо, так как я сейчас иду туда. Спускаясь вниз по каменным ступенькам, я подумал, что это, наверное, его мать, хотя никакого сходства с ним не уловил.

Меня беспрепятственно пропустили в зал. По возгласам и свисткам судьи я нашел спортивную площадку, где тренировались баскетболисты. В зале было немного народа, я уселся на скамью, неподалеку от входа, и стал смотреть. Высоченные парни в трусах и майках с номерами бегали с мячом по площадке, разделенной белыми полосами. Я его сразу увидел. Здесь, на площадке, он не казался таким уж громадным, были ребята и повыше его. Сложен хорошо, ничего не скажешь, и ловок, каналья! Пока я смотрел, он четыре раза забросил с разного расстояния мяч в корзину. И другие играли хорошо, но он явно выделялся своей мгновенной реакцией, увертливостью, меткостью броска. Светлые с желтизной длинные волосы падали на глаза, он резким движением головы отбрасывал их назад и носился по площадке как угорелый. Однако все движения его были точно рассчитаны, если он бросался за мячом, то, как правило, отбирал его у соперника, а вот у него отнять мяч было почти невозможно. Не знаю, делают ли так на соревнованиях, но на тренировке он бросал мяч с любого расстояния и всегда точно попадал в корзину, хотя другие игроки не давали ему даже как следует прицелиться.

Кто-то из зала несколько раз ему одобрительно поаплодировал. Я смотрел на него, и желание поговорить с ним постепенно улетучивалось. Что я скажу этому парню? Мол, отцепись от моей дочери, она не для тебя? Он пошлет меня подальше и будет прав! В моей жизни еще задолго до женитьбы был случай, когда отец одной девушки разыскал меня и стал выяснять отношения. Разговор у нас не получился. Я смотрел на разглагольствующего папашу и молчал. Мне нечего было сказать ему. Жениться я тогда не собирался, да и вряд ли девушка к этому стремилась. Разговор с ее отцом совсем не запомнился, запомнилось лишь его напряженное лицо и пустые глаза, глядящие почему-то мимо меня…

А ведь, когда я шел к Боровикову, у меня были в запасе убедительные слова, куда же они подевались? Нет, не дам я ему возможности смотреть на меня свысока и чувствовать свое превосходство! Может, он ждет меня, готов к разговору, если вообще пожелает со мной разговаривать, ведь он же не пришел ко мне выяснять отношения, когда узнал, что у нас с Олей Журавлевой роман? Верно, не пришел. Зато нашел способ жестоко отомстить мне за это… А почему не могло все случиться проще? Встретились с Варей, полюбили друг друга, а я тут вообще ни при чем! Не похоже, чтобы у Боровикова был расчет с дальним прицелом…

Силой мы с ним уже однажды померялись… И он отступил. Правда, был пьян и потом Ольге говорил, что ничего не помнит, клялся и божился, что никакой шины у «Волги» он не прокалывал. В это время он сидел в ближайшей закусочной и дул пиво… И чем бы он смог проколоть ее? Кстати, откуда ему было известно, что мы приехали именно на этой «Волге»?

Все может быть, шину Боба Быкову могли проколоть и какие-нибудь хулиганы…

Выйдя из спортивного зала, я зашел в первую попавшуюся телефонную будку и позвонил Острякову — он неделю назад вернулся из Финляндии. Друг мой был дома, и я сказал ему, что через полчаса буду у него.

— Отлично, — бодро ответил он в трубку. — Какая погода, а? Мы с тобой сегодня славно побегаем, не забудь захватить с собой кеды.

Новый год по установившейся традиции я встречаю у Боба Быкова. На этот раз компания собралась очень небольшая: всего две пары, не считая Острякова. Оля Журавлева и Марина Барсукова накрыли праздничный стол, гремит магнитофон. Анатолий Павлович забежал на часок и застрял, но я знаю, что он у нас не останется: его дома ждут. Уже два раза звонил и интересовался, как там дела. Остряков переписывает с проигрывателя на магнитофон новые пластинки, которые привез из Финляндии. Мы заходим в комнату на цыпочках, чтобы не дрожал паркетный пол, иначе иголка будет прыгать по пластинке.

Анатолий Павлович такой уж человек, куда ни придет, обязательно найдет себе какую-нибудь работу: то отремонтирует неисправный выключатель, то телефонный аппарат отрегулирует, то телевизор настроит. Пока переписывал с пластинок, обнаружил, что у Боба неправильно подключены к усилителю колонки, отчего пропадает сочность звучания. И действительно, после того как он покопался в усилителе, колонки зазвучали совсем по-другому. У магнитофона протер спиртом головки.

Есть такие люди, которые чувствуют в технике неисправность, как музыкант фальшивую ноту в расстроенном инструменте, и не успокоятся, пока не устранят неисправность. Если едешь с Остряковым на машине, то он, увидев на обочине «Жигули» с поднятым капотом, сам останавливается и спешит на помощь.

Вот и сейчас, ему пора домой, а он возится с записью. Оля Журавлева впервые увидела Анатолия Павловича, а я — Марину Барсукову. Ничего не скажешь, у Оли подружки, как на подбор, одна симпатичнее другой! Среднего роста шатенка с большими ярко-карими глазами, она производила впечатление серьезной и рассудительной девушки, но я-то знал, что Марина совсем не такая…

Зато Боба Быков был на верху блаженства, он по пятам ходил за девушкой и не давал ей ни до чего дотронуться: сам все делал за нее. С Милой Ципиной они наконец расстались, Боба утверждал, во всем была она виновата: на юге, куда они вместе ездили, Мила познакомилась на пляже с каким-то киношником — на юге все время что-нибудь снимают, — тот пригласил ее на съемки в массовку… В общем, Боба ее больше не видел. Расстроенный, он раньше времени вернулся на машине в Ленинград. Мила как-то ему позвонила, но он на сей раз проявил твердость и заявил, что больше и видеть ее не хочет.

Я не верил, что Боба надолго хватит, но, когда мы договорились вместе встречать Новый год, он так слезно упрашивал Олю пригласить для него подругу, что Оля — она, вообще-то, не любила этого — сдалась и вот договорилась с Мариной.

Барсукова ростом ниже Оли, ноги у нее короткие, талия сглажена, по характеру она гораздо живее подруги. Улыбчивое белое лицо миловидно, но если повнимательнее присмотреться, то можно заметить в ее лице и бархатистых глазах что-то неприятное… Я часто ловил на себе изучающий взгляд Марины: мы с ней давно были наслышаны друг о друге. Как-то Оля мне обмолвилась, что Барсукова почему-то ревниво отнеслась к ее роману со мной. При каждом удобном случае зазывала Олю в компании, знакомила с парнями… Так что испытывать симпатию к ней я отнюдь не мог. Однако, должен признать, пока держалась Марина хорошо, по крайней мере не дала мне почувствовать свою неприязнь. Была весела и мила со всеми, Боба совсем размяк, я всегда поражался и немного завидовал Быкову: он влюблялся, как мотылек. На Марину смотрел такими сияющими глазами, что та тоже скоро стала оттаивать, хотя поначалу почти не смотрела в его сторону. Говорят же, ни одна женщина не сможет устоять перед мужчиной, выказывающим ей откровенное обожание. И Боба, при всей своей недалекости, тем не менее всегда безошибочно находил подход к женщине: где нужно, с открытой грудью шел в атаку, а иной раз превращался в пресловутого погонщика мулов, о котором сказано: «Если ты, будучи тих и скромен, натолкнулся на отпор со стороны женщины, не торопись из этого делать вывод о ее недоступности: придет час — и погонщик мулов свое получит».

Не скажу, что у меня настроение в канун Нового года было хорошее. Варя продолжала встречаться с баскетболистом, и я ничего не мог поделать. Оттого, что причиной ее знакомства с Боровиковым явилась Оля Вторая, я злился и на нее. Когда я высказал ей все, что думаю на этот счет, Оля, глядя на меня чистыми глазами, заявила, что ей и в голову не могло прийти, что у них начнется любовь. Варя уже взрослая девушка и, кажется, не глупая.

Как я мог объяснить Оле, что Варя в таком сейчас возрасте, когда как раз можно любую глупость совершить, а баскетболист, видно, решил этим воспользоваться… Чтобы расположить к себе молоденькую девчонку, он даже, как утверждает Оля, пить стал меньше и ведет себя с ней вполне прилично. Все ее знакомые говорят, что Варя подействовала на Боровикова в самую лучшую сторону, не иначе он всерьез влюбился в нее…

Мне-то от этого разве легче?..

Я старался отогнать мрачные мысли о Боровикове, уж я-то знал, что из их романа ничего путного не получится: Боровикова, избалованного вниманием женщин, надолго не хватит, скоро он снова возьмется за свое, а Варе это отнюдь не понравится. При всей ее увлеченности Боровиковым, любовью назвать их связь у меня язык не поворачивался, она тут же прекратит с ним все отношения, если он хотя бы один раз унизит ее достоинство. Варя — гордая, самолюбивая девушка. Вот почему Боровикову, на удивление всем, пришлось измениться, иначе он не добился бы расположения со стороны Вари. Я не верил, что он изменился навсегда, так не бывает. В наш век молодые женщины не желают терпеть над собой мужского превосходства, которое чаще всего проявляется в том, что глава семьи предпочитает как можно меньше заниматься детьми, домашними делами, все это взваливая на плечи жены. И еще считает возможным позволять себе то, что жене возбраняется. Например, пить, развлекаться на стороне…

— Шувалов, не думай ты о них… — ко мне подошла Оля. Она была в красивом с голубоватым отливом платье, узконосых туфлях на высоченном каблуке. Щеки ее порозовели, на кухне стояла открытая бутылка коньяку, к которой Боба и девушки, провожая старый год, уже несколько раз приложились. Девушки очень удивились, когда Остряков отказался. Я им сказал, что он абстинент. Как я и ожидал, никто из них даже такого слова не слышал.

— Устроила ты мне… — не удержался и упрекнул я ее.

— Не Леня, так кто-нибудь другой, — беспечно продолжала Оля. — Я не понимаю: чего ты волнуешься? Ну, надоест он Варе, и бросит она его.

— А если он ее?

— Леня не надышится на Варю, — рассмеялась Оля. — Видел, какое прелестное колечко ей подарил?

В ее голосе послышался упрек, я ведь Оле колец не дарил… В день рождения преподнес лучшие духи, которые нашел в парфюмерии. Весь город обегал. Она очень мило поблагодарила, а потом оказалось, что это совсем не те духи, которые она употребляет. На Новый год я подарил Оле миниатюрный японский бинокль, убирающийся в плоскую металлическую коробку, стоит нажать кнопку — и бинокль раскрывается. Красивая вещица, надеюсь, хоть на этот раз угодил.

— Как все у тебя просто, — заметил я.

— Ну, давай-давай, усложни им жизнь, если у тебя это получится…

— Пока они мне усложнили жизнь, — вздохнул я.

— Мне нравится твой друг, — сказала Оля. — Жаль, что он не останется с нами… В Новый год-то он выпьет шампанского?

— Он ведь абстинент, — улыбнулся я.

— А-а, — протянула Оля.

Из кухни пожаловали Боба и Марина. Рукава его белой рубашки закатаны, мускулистые короткие руки в светлых волосах, на толстых губах довольная улыбка. Быков в коротком клетчатом фартуке, он с Мариной Барсуковой жарит в духовке курицу по какому-то только ему известному способу. Курица действительно получается поджаристой и на редкость сочной, так и тает во рту. Нам Боба не раскрывает секрета, а вот Марину, видно, посвятил.

Она на полголовы выше Быкова. Марина мило улыбнулась мне, случайно я перехватил ее взгляд, обращенный к Оле: в выпуклых глазах я прочел откровенную усмешку, дескать, только из старой дружбы терплю я телячьи нежности этого коротышки… Однако стоило ей повернуть голову к Боба, как выражение глаз изменилось, оно стало теплым, ласковым… Хитра Олина подружка, ничего не скажешь! Не прошло и двух часов, как она свыклась с мыслью, что кавалером у нее будет Быков, отогнала прочь все сомнения и теперь даже заигрывала с ним. Завидное свойство характера!

Правда, надо отдать должное и Боба, он пока ведет себя исключительно корректно и не назойливо, ничего не позволяет себе лишнего.

Мне стало смешно: ну зачем Боба на себя наговаривает? Послушать его, так можно подумать, что он этакий роковой мужчина — гроза женщин! А на деле получается все наоборот: прикажи ему Марина сплясать на потолке, и он спляшет…

Будто подтверждая мою мысль, та, мило улыбаясь, чуть в нос тоном избалованной девочки произнесла:

— Боба-а, — она сразу его стала называть так же, как мы, — принеси нам сю-юда выпить… Лимон в холодильнике, порежь его. Да-а, не забудь вымыть рюмки.

И Боба, чуть было плечом не выломив дверь из косяка, пулей помчался выполнять поручение.

— Как вы его… воспитали, — пробормотал я.

— Боба очень милый, — улыбнулась Марина, одна ко в глазах ее снова промелькнула усмешка. — Вы знаете, он очень похож на Чебурашку!

— Нет, он больше похож на олимпийского мишку, — вставила Оля.

— В профиль он — вылитый Поль Бельмондо, — счел я нужным вступиться за приятеля.

Уже потом я узнал, что пьяный Боба клялся ей в любви, говорил, что такой очаровательной женщины еще не встречал в своей жизни, благодарил Олю, что она познакомила его с Мариной, а когда закончился «Голубой огонек», предложил ей выйти за него замуж. Марина, подмигнув Оле, сказала, что подумает.

Это все было потом, а пока мы сидели в комнате и провожали старый год. Остряков закончил записывать и укладывал в портфель пластинки в красивых конвертах.

— Мавр сделал свое дело, Мавр может уйти, — с улыбкой сказал он.

— Анатолий Павлович, останьтесь с нами, — упрашивала его Оля.

— Вы разве уходите? — с нескрываемым разочарованием спросила Марина.

— Зачем он нам? — засмеялся Боба. — Непьющий в компании как белая ворона…

— Вот возьму и останусь, — взглянул на него Анатолий Павлович.

— Я умею петь украинские песни, — вставила Марина. В глазах ее неподдельный интерес. Наверняка она рассчитывала попозже переключиться с Боба на Острякова.

— Меня ждут жена, две дочери и теща, — сказал тот. — Всего дважды я не встречал Новый год дома. Один раз был в Бомбее, где тогда температура подскочила к пятидесяти градусам жары, другой — в самолете над Тихим океаном.

— Вы так часто летаете? — спросила Марина.

— Чаще, чем мне этого бы хотелось, — сказал Анатолий Павлович.

— Вы были в Америке? — задала вопрос Оля.

— Он был во всех Америках, — вмешался Боба. — И во всех Индиях…

Анатолий Павлович мог еще волновать воображение девушек, я это видел по тому вниманию, с которым его слушали Оля и Марина. Убежден, если бы он и впрямь остался, Марина пустила бы в ход все свои чары, чтобы его соблазнить. У нее даже и сейчас в глазах появился бархатистый блеск, накрашенные губы улыбались…

— Я никогда не встречаю Новый год дома, — сказала она.

Анатолий Павлович быстро взглянул на нее своими острыми светлыми глазами.

— Мне жаль вас, — заметил он.

Остряков всегда говорил то, что думал. Его мало волновало, нравятся его слова другим или нет.

— Почему? — в упор посмотрела на него Марина. Голос у нее негромкий, спокойный, в глазах все тот же бархатный блеск, только улыбка немного поблекла.

— Потому что у вас, милая девушка, нет дома, — сказал Анатолий Павлович.

— У меня тоже нет дома, — вздохнула Оля.

Марина быстро взглянула на меня, чуть приметно улыбнулась, мол, твой дом Оля не считает своим… Выходит, она раньше меня поняла, что мы с Олей не очень-то подходим друг другу. Марина, очевидно, из тех девушек, которые слишком ревниво воспринимают увлечения своих подруг. Сколько раз я слышал их телефонные разговоры: Марина куда-то настойчиво приглашала Олю, а та нехотя отнекивалась. Это в моем присутствии, без меня Оля вряд ли ей отказывала.

Остряков оделся и стоял в прихожей, глядя на нас. И во взгляде его не было и тени зависти. Он без сожаления покидал нашу веселую компанию ради жены и детей. Видя Анатолия Павловича, я всегда испытывал прилив бодрости и уверенности в том, что всегда еще можно начать жизнь но-новому: играть в теннис, обзавестись семьей и по вечерам в тренировочном костюме и кедах бегать по набережной…

Пожелав нам счастья в Новом году, Остряков ушел.

— Интересный мужчина, — задумчиво проговорила Марина.

И я подумал, что, будь Анатолий Павлович другим, он затмил бы своими победами сомнительную славу Боба Быкова.

— У него, наверное, красивая жена? — спросила Оля.

— Я бы не сказал, — ввернул Боба. — Самая обыкновенная.

— Чего же он тогда рвется домой? — удивилась Оля.

Ее наивность иногда меня восхищала!

— Он не такой, как все, — более точно выразилась Марина.

— Не пьет, не курит и на девушек не смотрит! — рассмеялся Боба. — Зачем тогда жить на свете?

— Ты, Боба, счастливый человек, — усмехнулась Марина. — У тебя скромные запросы.

— Я встречаю Новый год с такой девушкой! — радостно сказал Боба. — Что еще человеку нужно?

— А мне многого бы хотелось, — задумчиво продолжала Марина.

Я понял, что она сейчас не притворяется.

— Чего именно? — спросил я. Мне было любопытно, что она ответит.

— Я хотела бы выйти замуж за солидного мужчину, бросить к черту свою работу — если бы вы знали, как мне надоели эти постоянные командировки! — народить детей и воспитывать их, — вместо нее сказала Оля.

Я удивился: раньше она не рассуждала так, наоборот, говорила, что работа ей нравится, командировки тоже. По крайней мере, теперь почти не видит свою мать и ее пьяницу-любовника. Замуж она бы не прочь выйти, но заниматься домашним хозяйством и воспитывать детей ей что-то не хочется… С чего бы это она теперь заговорила по-другому? Может, Марина на кухне сказала ей, что я вполне подхожу для роли солидного мужа?..

Я снова повторил свой вопрос к Марине. Она чуть приметно улыбнулась — я уже обратил внимание, что Барсукова довольно часто улыбается, знает, что у нее красивая улыбка, — и сказала:

— Я отвечу вам словами Бальзака: «Жизнь — это чередование всяких комбинаций, их нужно изучать, следить за ними, чтобы всюду оставаться в выгодном положении».

Аи да Марина! Раз ей запомнилась эта цитата, значит, она впрямь в какой-то мере выражает ее жизненное кредо.

— Давайте выпьем! — предложил Боба.

— За что? — с улыбкой взглянула на него Марина.

— За тебя, дорогая! — с чувством ответил Быков.

Он не любил философских и литературных разговоров, из книг предпочитал детективы, выписывал единственную газету «Советский спорт» и журнал «За рулем», еще любил кино, не пропускал ни одного нового фильма. Когда мы начинали разговор о литературе с Анатолием Павловичем, Боба уходил в другую комнату, включал магнитофон и самозабвенно слушал Высоцкого. Боба собрал почти все его записи, что-то около двух десятков кассет.

Вот и сейчас включил магнитофон, и хрипловатый голос Высоцкого затянул под гитару: «Я не люблю-ю, когда мне лезут в душу-у…»

— Я — тоже, — сказала Марина и, выразительно взглянув на подругу, вместе с Боба ушла на кухню, где шипели на сковородке бифштексы.

— Нравится тебе Марина? — спросила Оля.

— Мне? — помедлив, сказал я. — Нет, не нравится.

— Она не хотела сюда приходить, но я ей сказала, что Боба — денежный мужик, — вдруг заговорила Оля. — А Марина за деньги голая на столе спляшет.

— Хорошая у тебя подружка!

— Кому что, — задумчиво сказала Оля. — Марина выпытывала у меня, сколько ты получаешь. А я не знаю…

— Меньше Боба, — улыбнулся я.

В двенадцать часов мы торжественно встретили наступление Нового года, лица девушек на миг стали мечтательными, каждая из них задумала что-либо приятное, чтобы сбылось в наступившем году. Потом танцевали, — наверное, мы с Боба оказались не лучшими партнерами, потому что девушки, бросив нас, стали танцевать вдвоем. Одно удовольствие было смотреть на них, Оля стройнее, ноги у нее длиннее, зато Марина не уступала ей в грации и женственности, я бы даже сказал, она была артистичнее. У Оли лицо сосредоточенное, взгляд невидящий, у Марины же выражение поминутно меняется, на губах улыбка, темные глаза сияют. Боба попытался было пристроиться к ним, но скоро понял, что только мешает, и стал вместе со мной смотреть на них. И лицо у него счастливое. Волосы у них развевались, у Оли они золотистые в ярком свете люстры, а у Марины — каштановые. Ей-богу, им и без нас было очень хорошо, уверен, что они на какое-то время вообще забыли о нашем существовании.

В три часа ночи раздался телефонный звонок, я сразу рванулся к аппарату. И раньше звонили знакомые Боба, поздравляли с Новым годом, и мы звонили знакомым, но тут меня будто током ударило: я знал, что звонят мне. Телефон я оставил только одной Варе, она собиралась праздновать за городом в компании с Боровиковым. Разумеется, мне это было не по душе, и мы с дочерью расстались после обеда довольно прохладно. Она сказала, что вернется первого января к часу дня.

Звонила не Варя. Приятный женский голос, заставивший, как потом утверждала Оля, меня измениться в лице, после секундной паузы произнес:

— С Новым годом, Георгий!

Схватив аппарат под мышку и не отрывая трубки от уха, я ушел в прихожую, хорошо, что был длинный шнур. В комнате гремела музыка, девушки танцевали, а Боба, потягивая за столом коньяк, не сводил с них восхищенного взгляда.

— Где ты?! — кричал я в трубку. — Я сейчас же приеду! Слышишь?!

В ответ тихий грудной смех.

— Где же мы встретимся? У Александрийской колонны? Или у памятника Петру Первому?

— Хоть на луне! — счастливый орал я в трубку. — Сейчас же, немедленно!

— И ты готов бросить свою компанию и встретиться со мной? — помолчав, спросила она.

— Да, да! — торопливо говорил я. — Боже мой, неужели это ты?

— Не знаю, — помолчав, сказала она. — Может быть, это и не я.

— Я надеваю скафандр, — шептал я в трубку. — Ракета подана!

— Хорошо, включай двигатели — и в небо! Я буду ждать тебя на планете Земля… — она опять рассмеялась. — Ну, там, где всегда… На космодроме влюбленных… — И повесила трубку.

Я ошалело смотрел на умолкший аппарат, затем поставил его на холодильник, метнулся в комнату. На меня никто не обращал внимания, впрочем, меня сейчас бы ничто не остановило. Одевшись, я схватил с вешалки первую попавшуюся сумку, вернулся в кухню, достал из холодильника бутылку шампанского, апельсины, бросился к двери. Вспомнил, что пить-то будет не из чего, снова влетел в кухню и схватил со стола две кофейные чашки. Кажется, я крикнул им, что ухожу, но в прихожую никто не вышел, может, из-за громкой музыки не расслышали.

Уже на улице я почувствовал, что не надел шапку, но тут же забыл об этом, вглядываясь в белую даль, где мелькали желтые и красные огоньки машин.

Воистину только в новогоднюю ночь совершаются чудеса! Разве я мог подумать, что мне позвонит Вероника? Я даже не удивился, как она разыскала меня у приятеля. И разве не чудо, что благословенное созвездие Волосы Вероники послало мне в этот поздний час яркую зеленую звездочку в виде свободного такси?

— На Невский, дружище, к Думе! — поздравив с Новым годом, сказал я шоферу.

Я никогда не видел Ленинград таким пустынным и безлюдным, как в эту белую новогоднюю ночь. Все окна на Невском были освещены, но людей на улице не было. Лишь редкие такси проносились по проспекту. Ярко сияла разноцветными огнями елка у Гостиного двора, огромным белым сугробом громоздился возле нее Дед Мороз. Что-то не торопился он мне вручать новогодний подарок: Вероники не было. На свежем, никем не растоптанном снегу отчетливо отпечатывались мои следы, с Невы тянул холодный ветер. Он взъерошил волосы на голове, я поднял воротник и стал гадать: долго ли придется мне здесь торчать? И придет ли Вероника? Может, это была новогодняя шутка?.. Откуда-то сверху выплеснулся праздничный гул, голоса, музыка, и все так же неожиданно оборвалось. На чистом небе мерцали звезды. Я поднялся на самую высокую ступеньку и быстро отыскал созвездие Волосы Вероники. После знакомства с Вероникой я часто в ночное время поднимал голову и смотрел на звездное небо. Я уже мог назвать с десяток созвездий. В Доме книги я приобрел брошюру «Сокровища звездного неба». Только многие созвездия, на мой взгляд, не соответствовали своим названиям, за сотни тысяч лет они, наверное, изменились и стали не такими, какими их видели астрономы древности. Я перевожу взгляд на Большую Медведицу, она ничего общего не имеет с очертаниями зверя. Есть даже шуточные стихи:

Но чем больше я смотрел на знакомые созвездия, тем рельефнее проступали очертания зверей, давших им название. В созвездии Кита я отчетливо угадал морского исполина. Скорпион явно напоминал всем хорошо известное ядовитое насекомое, а Дева была похожа на крылатого ангела, кстати, такой ее древние художники и изображали в старинных звездных картах.

О созвездии Волосы Вероники я узнал больше, чем мне рассказала Вероника: оказывается, это единственное старое созвездие, имеющее дату своего рождения — III век до нашей эры. Все произошло, как в дошедшей до нас легенде: жена египетского фараона Эвергета в благодарность богам за победу над врагами и возвращение мужа живым и невредимым, отрезала свои роскошные волосы и возложила в храме на алтарь. Но волосы вскоре пропали, жрецы заявили фараону и его жене Веронике — так правильно звали царицу, — что Зевс взял волосы на небо, и указали на созвездие. Даже называется в предании имя жреца — Конон.

Звездное небо завораживает человека, если долго на него смотреть. Все больше и больше открывается твоему взору звезд, созвездий, туманностей…

— Не ищи меня там, — услышал я за спиной голос, — я уже здесь.

Вероника была в распахнутой дубленке с меховой опушкой, глаза ее сверкали ярче звезд, пухлые губы улыбались. Она тоже была без шапки, в черных волосах посверкивали редкие нерастаявшие снежинки. Ей и не нужна была шапка: пушистые густые волосы надежно защищали от холода. А если бы она их распустила, то могла бы закутаться до пояса.

— Я тебя ждал на этом месте четыре месяца, — сказал я, сжимая ее холодные узкие ладони в своих руках.

— Это вечность, — улыбнулась она. — Если бы я обнаружила на небе новое созвездие, я назвала бы его твоим именем… Созвездие Георгия Шувалова. Звучит?

— На чем ты приехала? — озираясь, поинтересо вался я. Ни одной машины не было видно, да я и не слышал, чтобы она где-нибудь рядом остановилась.

— Я пришла.

— Оттуда? — кивнул я на небо.

— Громовержец Зевс поселил там только Волосы Вероники, — сказала она. — А где же твой звездолет?

— Он мог приземлиться только на Дворцовой площади.

— И что это на меня сегодня нашло? — она пристально посмотрела на меня. — Я, наверное, испортила тебе праздник?

— Мой праздник только начинается, — сказал я. — Ты — праздник, который всегда со мной…

— Хемингуэй имел в виду не женщину, а Париж, — улыбнулась она.

— Здравствуй, Вероника! — сказал я.

— С Новым годом, дорогой!

Мы поцеловались. Она провела ладонью по моим волосам.

— Холодные… Ты не простудишься?

Я тоже дотронулся до ее головы, волосы были гладкими, теплыми.

— Волосы Вероники…

И тут на меня нашло: я стал показывать и называть ей созвездия, рассказал о Веронике, даже прочел глупые стишки про медведицу. Она смотрела на меня глубокими блестящими глазами и улыбалась. Когда я умолк, она заметила:

— Ты не терял даром времени!

— Что мы стоим? — я сбросил с себя теплую куртку с капюшоном, расстелил на каменной ступеньке, достал из сумки шампанское, чашки, апельсины.

— Ты с ума сошел! — рассмеялась она. — Пить тут на глазах всего города?

— «Город уши заткнул и глаза закрыл…» — пропел я, подражая Высоцкому.

— А они? — кивнула она на небо.

Гулкий хлопок, немного погодя где-то внизу глухо стукнулась о тротуар белая пробка.

— Пусть звезды смотрят, — сказал я. — А куда луна подевалась?

— Ей стыдно за нас…

— Неправда! В мире столько влюбленных, что бедная луна носится по небу как угорелая, ей нужно ко всем поспеть!

Залпом выпив из чашки обжигающий холодный напиток, я обнял ее и стал целовать в сладкие от шампанского губы.

Потом мы, взявшись за руки, побрели на Дворцовую площадь, там уже гуляли несколько пар. Стоя на каменной ступеньке Александрийской колонны, длинноволосый, издали похожий на молодого Гоголя, парень проникновенно читал Блока:

Он читал хорошо, этот парень, в сумраке похожий на Гоголя. Тоненькая девушка в длинном пальто подняла вверх бледное личико и влюбленно смотрела на него.

— А ты мог бы так? — Вероника смотрела на меня. И ее глаза на похудевшем, как мне показалось, лице были огромными.

Здесь на Дворцовой площади ветер гонял по поблескивающей наледи чуть заметную поземку. С крыши Зимнего дворца на нас взирали скульптуры богов и богинь. На их плечах, головах, в складках ниспадающих одеяний белел налипший снег.

— Я все сегодня могу, — сказал я. — Даже взобраться на самый верх колонны… Попрошу ангела чуть подвинуться и стану рядом с ним. Хочешь?

Я и впрямь двинулся было к колонне, но она удержала за рукав.

— Я верю, — сказала она.

— Как ты разыскала меня? — наконец задал я ей мучивший меня вопрос.

— Ты оставил мне свой телефон…

Этого я не мог вспомнить.

— Когда я к тебе приезжала в это…

— Кукино, — подсказал я.

— Ты пальцем написал на стекле машины свой телефон, — пояснила она. — Я запомнила.

— Но телефон-то моего приятеля Боба Быкова я тебе не записал!

— Я позвонила тебе домой, чтобы поздравить с Новым годом, очень милый девичий голос сообщил мне, что ты в гостях, и продиктовал номер телефона.

Варька! Но почему она дома? Говорила, что будет встречать праздник в Репине…

— О чем ты задумался? — не укрылось мое смяте ние от нее.

— Ты разговаривала с моей дочерью, — сказал я. — И эта противная девчонка влюблена…

— Ты должен радоваться!

— Мне не нравится ее избранник.

— Нравился бы ей, а ты тут при чем?

— Ты думаешь? — улыбнулся я.

Мне не хотелось сейчас говорить о Варе, Боровикове… Со мной рядом Вероника, мы стоим на площади и слушаем стихи замечательного поэта. Вместе с Новым годом пришла ко мне она. Уже только поэтому я могу считать наступивший год самым счастливым!

Прижавшись спиной к гранитному постаменту и глядя на арку Главного штаба, парень вдохновенно продолжал читать Блока: