Среди национальных святынь русского народа особое место занимает Ясная Поляна. Редко встретишь взрослого образованного человека, соотечественника или иностранца, который не стремился бы при случае побывать на родине великого писателя Л.Толстого, прикоснуться к реликвиям яснополянской усадьбы, воздать должное духовному подвигу русского гения. Наш народ бережно относится и к другим объектам, связанным с пребыванием Льва Николаевича Толстого на нашей земле. В Москве, например, в число охраняемых государством и сохраняемых бескорыстными подвижниками от культуры входит дом-музей Л.Толстого в Хамовниках, литературный музей на Пречистенке, дом на Плющихе. Берегут музейную комнату на станции Астапово – ныне станция Лев Толстой, где провел последние дни и скончался Лев Николаевич. Исключение составляет Наро-Фоминский район. Не потому, конечно, что в районе сплошные невежды, просто денег постоянно не хватает.

А может, и не стоит Крекшино нашей памяти? Достаточно очерка в местной газете? Многие деятели культуры встречались с Л.Толстым, дружили, переписывались с ним, но вряд ли кто-то из них по силе духовной близости к писателю сравним с Владимиром Григорьевичем Чертковым. Кто он такой?

В.Г.Чертков родился в Петербурге в 1854 году, т.е. на 26 лет позже Льва Николаевича Толстого. Разница в возрасте существенная, но она не помешала, а может быть, наоборот, способствовала их продолжительной и крепкой дружбе. Познакомились они в октябре 1883 года. К этому времени один уже прочно снискал славу и репутацию великого писателя и мыслителя, а второй, недавно вышедший в отставку офицер конной гвардии, обеспеченный и не нуждающийся ни в чем аристократ, размышлял над несправедливым устройством жизни и определял свое место в гражданском обществе. Чертков тогда жил в маленькой деревушке Деменке, что всего в нескольких километрах от Ясной Поляны. И поэтому был частым гостем Льва Николаевича. По воспоминаниям известного музыканта и педагога Александра Борисовича Гольденвейзера Чертков за обедом у Толстых "часто веселил зеленую молодежь своими рассказами".

Знакомство с Толстым привело к организации совместного книжного издательства "Посредник". Между Толстым и Чертковым все годы их знакомства шла оживленная переписка. Лев Николаевич написал Черткову 931 письмо, что составило пять томов полного собрания сочинений Толстого (тома 85-89).

Когда Черткову было запрещено жить в Тульской губернии, то, естественно, не ему приходилось бывать в Ясной Поляне, а Толстому у Черткова. В частности, в Крекшине. Впервые писатель побывал здесь в октябре 1887 года. Ехал по нынешней Московско- Смоленской, а тогда по Брестской дороге до станции Голицыно, дальше на лошадях в Крекшино.

Чертков полностью разделял мировоззрение Толстого, можно сказать, был влюблен в великого писателя. Молодой единомышленник яснополянского мудреца не только организует издательства "Посредник" и "Свободное слово" для печатания сочинений Л.Толстого в обход царской цензуры, но и после смерти Льва Николаевича издает его полное 90-томное собрание сочинений.

А как относился Толстой к Черткову? Об этом, мне кажется, лучше и вернее всего можно судить по дневниковым записям Льва Николаевича.

Например, 6 апреля 1884 года Чертков из Петербурга отправляет письмо Толстому в Москву. В письме рассказывает о своем отвращении к той пышности и излишествам, с которыми столичные аристократы отмечали Пасху за счет "нищих семейств".

апреля Толстой получает это письмо и вечером в дневнике делает запись о важнейших событиях дня:

"Письмо от Черткова – прекрасное".

18 июня 1884 года Чертков рассказывает Толстому, что ежемесячно получает от матери 20 тысяч рублей, но это тяготит его. Отказаться же от помощи матери он считает неразумным, так как этими деньгами можно существенно помочь нуждающимся.

25 июня того же года Толстой делает следующую запись в дневнике:

"Вечером из Тулы письмо Черткова. Ему страшно отказаться от собственности. Он не знает, как достаются 20 тысяч. Напрасно, я знаю – насилием над измученными работой людьми."

10 мая 1891 года. "Вчера был сельский учитель из Калужского уезда – наивный и разумный. Ничего не читал, но понимает, что критики обманывают. Хорошее было письмо от Черткова, который осуждает за резкость в статье. Вчера отвечал ему".

7 октября 1892 года. "Получил от Черткова письмо и был очень рад ".

21 апреля 1894 года. "Почти месяц не писал. За это время были у Черткова с Машей. Прекрасная поездка".

9 августа 1894 года. "Все время часто вижусь с Чертковым. Он физически болен, но духовно тверд".

25 декабря 1894 года. "На днях радостный для меня приезд Чертковых".

6 июня 1905 года. Ясная Поляна. Запись короткая. "Третьего дня уехал Чертков. Было очень, сверх ожидания, хорошо с ним".

17 ноября 1905 года. "Чертков болен, и мне было страшно потерять его".

20 декабря 1906 года. "Чертков говорил, что вокруг нас четыре стены неизвестности: впереди стена будущего, позади стена прошедшего, справа стена неизвестности, о том, что совершается там, где меня нет, и четвертая, он говорит, стена неизвестности того, что делается в чужой душе. По-моему, это не так. Три первые стены так. Через них не надо заглядывать. Чем меньше мы будем заглядывать за них, тем лучше. Но четвертая стена неизвестности того, что делается в душах других людей, эту стену мы должны всеми силами разбивать – стремиться к слиянию с душами и других людей. И чем меньше мы будем заглядывать за те три стены, тем больше мы будем сближаться с другими в этом направлении ".

17 ноября 1907 года. "Все так же радостное общение с Чертковым. Боюсь, что я подкуплен его пристрастием ко мне".

6 января 1909 года. "Вчера читал чертковскую переписку с Эртелем. Опять та же самоуверенная, несерьезная интеллигентская болтовня со стороны Эртеля и ясное, твердое понимание Черткова".

Начиная с весны 1901 года и до 3 сентября 1909 года Л.Н.Толстой жил в Ясной Поляне, ни разу не выезжая в Москву. Наконец 3 сентября он отправился в Щекино, чтобы с утренним поездом уехать в Москву, а затем уже совершить поездку в Крекшино. На этот раз не требовалось ехать в Голицыно, Киевская железная дорога уже была построена, и в Крекшино пригородный поезд делал остановку. Нынешний Киевский вокзал в Москве в то время назывался Брянским.

Однако прежде, чем отправиться к цели того исторического путешествия, Толстой провел около суток в Москве. По приезде (из Тулы) в древней столице Льва Николаевича встретили Чертков, издатель-редактор "Посредника" И.И.Горбунов и представитель сытинского "Русского слова". С последним у Толстого произошел неприятный разговор по поводу затяжки с печатанием сборника "На каждый день". Сборник этот был составлен Львом Николаевичем еще в 1908 году, весной 1909 года передан Сытину для печати, но тот не спешил. Прославленный московский полиграфист всячески затягивал издание, опасаясь судебного преследования за толстовское свободомыслие.

Ночевал Толстой в своем московском доме в Хамовниках. На следующий день с утра Лев Николаевич отправился пешком по Москве. Во время этой прогулки великий писатель встретился со многими неожиданностями. Как отмечал сопровождающий его в этой поездке Гольденвейзер, "Лев Николаевич давно не был в Москве, и все его поражало: высокие дома, трамваи, движение. Он с ужасом смотрел на этот огромный людской муравейник и на каждом шагу находил подтверждение своей давнишней ненависти к так называемой цивилизации".

Таков был вывод музыканта, а вот что рассказал сам Толстой:

– У ворот одного дома, я вижу, стоит немолодая женщина и просит дворника разобрать какую-то записку. Дворник, очевидно, не может разобрать. Я подошел и предложил помочь. Дворник, увидав перед собой невзрачного старичка, грубо закричал: "Что не в свое дело вмешиваешься, ступай отсюда!" Люди здесь так же изуродованы, как природа.

Другой эпизод из того же дня отъезда в Крекшино, дня 4 сентября 1909 года – это оценка Толстым памятника Гоголю. К нему заглянули по пути на вокзал. Памятник работы скульптора Николая Андреева только что был открыт в Москве к столетию со дня рождения Н.В.Гоголя. Естественно, неординарный образ великого мастера сатиры вызывал экстравагантные оценки, но преимущественно брань. Чертков и сказал об этом Льву Николаевичу. Тот подошел поближе, обошел памятник, затем, внимательно осмотрев, сказал:

– Мне нравится, очень значительное выражение лица.

Потом добавил:

– Я вообще не люблю памятников. Трудно что-нибудь сделать. Художник должен передать душу человека, а ему нужно лепить его задницу.

Вместе с Толстым в Крекшино приехали несколько известных в то время музыкантов, которые иногда развлекали писателя. Музыкальные затеи принадлежали виолончелисту А.Могилевскому и А.Гольденвейзеру.

Толстой много гулял по окрестностям Крекшина, бывал в соседних деревнях, встречался с людьми разных возрастов и профессий.

6 сентября Л.Н. записывает в своем дневнике:

"Жив. Проснулся бодро. Пошел гулять... Кое-что записал в книжке, кое-что хорошее забыл. Приходили крестьяне Крекшина и привезли от Цимермана "Миньон".

Дальше:

"Мало работал. Слушали музыку. Пришло много народа: трое молодых крестьян, один евангелик, как всегда упорный..."

В Крекшине Лев Николаевич написал два очерка – "Разговор с прохожим" и "Проезжий и крестьянин". В основе этих произведений лежат подлинные встречи и беседы с людьми на нарофоминской земле. Очерк "Разговор с прохожим" был впервые опубликован в "Юбилейном сборнике Литературного фонда" в 1910 году. Два года назад печатался в нашей "Основе".

В основе очерка "Проезжий и крестьянин" также лежат действительные эпизоды встреч и бесед в Крекшине. Запись одной из них была сделана Толстым 11 сентября 1909 года. В процессе дальнейшей работы над очерком писатель поменял композицию, состав действующих лиц, исключил все автобиографическое. Последнее исправление он вносит, уже уехав из Крекшина и из Москвы, 22 октября того же года. Но при жизни Толстого очерк не был опубликован. Его напечатали только в 1917 году в газете "Утро России".

Во время пребывания Льва Николаевича Толстого в Крекшине состоялось у него множество встреч с людьми разных социальных групп. Ни для кого эти встречи не прошли бесследно, самому писателю они тоже дали пищу для создания новых художественно-публицистических произведений. Таковы, например, уже названные мною очерки (во многих случаях их относят к другому жанру – рассказу) "Разговор с прохожим", "Проезжий и крестьянин". С кем бы ни была назначена встреча, Толстой к каждой из них готовился. В то время слово великого писателя значило для русского человека не меньше, чем слово государя императора. Однажды во французском журнале была напечатана карикатура, изображающая одновременно Льва Толстого и царя Николая II в соотношении таком же примерно, как изображают Гулливера и лилипутов. Толстой (Гулливер) был представлен в яловых сапогах и холщовой рубахе, с крестьянской косой. Царь – в присущей императору мантии, но уж очень неказисто. Под рисунком была короткая подпись: “Два царя в России".

Неудивительно, что каждое появление Толстого вне своего дома сопровождалось стечением народа, толпой зевак. Тем более, когда писатель останавливался на несколько часов или дней. Как это и происходило в Крекшине у Черткова. Из окрестных деревень сюда собиралось иногда до двухсот человек. Учителя народных школ и училищ из населенных пунктов соседнего Звенигородского уезда также попросили встречи с писателем. Пришли ли на беседу с Толстым народные учителя из ближайших сел Верейского уезда – осталось неизвестным. Никто протокола не вел, присутствовавший на встрече Гольденвейзер сообщил, что "пришли... человек сорок".

Разговор с учителями происходил 14 сентября 1909 года. Приятным сюрпризом для участников встречи было приглашение в столовую, где все уселись вокруг большого стола и пили вкусный ароматный чай. Конечно, обстановка располагала к откровенности, но Лев Николаевич после приветствия предложил учителям прослушать его ранее приготовленное выступление. Впоследствии его назвали "В чем главная задача учителя". Оно было опубликовано журналом "Свободное воспитание" в третьем номере за 1909-1910 гг. А в ту крекшинскую встречу это эссе прочитал один из учителей. Сама беседа заслуживает нашего внимания.

"Один из учителей говорит, что школа не может настолько воспитывать, чтобы это воспитание осталось на ребенке. Жизнь груба. Он уходит из школы и видит совсем другое, и отец его живет по-другому и совсем не руководствуется идеалами, о которых мы ему говорим.

Толстой опять возражает:

– Я не говорю, насколько вы можете влиять. Как бы сказать? Одна, может быть, маленькая сила против многих других клонит к тому, чтобы возвратить ребенка к тому настоящему нравственному началу, которое живет во всех нас. Мы должны делать, что можем. Царство божие на земле мы осуществить не можем, и я думаю, что слава богу, что не можем. Но делать свое дело мы должны. Я скажу – у нас, у учителей, гораздо больше власти над народом, чем у министров и царя, если только чувствовать и прилагать свое чувство к делу. Не надо только унывать. Не знаю, как вы в своем опыте, у меня опыт был меньше, – но из этих тридцати мальчиков всегда бывает три-четыре, которые много выше остальных и по нравственности, и по уму, и эти – самые драгоценные. Я не говорю, может быть, из него выйдет пьяница и дурной человек, но все-таки они способны больше других удержать в себе то, что вы им говорите. И я по себе знаю, – нужно выдержать борьбу с собой, чтобы относиться ко всем ровно и не чувствовать к этим пристрастия.

Все согласились. Лев Николаевич продолжал:

– Часто чувствуешь, что на слабых следовало бы особенно обратить внимание, и это бывает трудно. Есть эдакие неприятные дети, притворные, подольщаются. Я говорю, – если представить себе учеников как тело, то три-четыре способных ученика – это чувствительные, благородные органы этого тела. Да, мало таких, да и их жизнь захватит. Вы будете говорить ему, что нехорошо ругаться, и это западет ему, а он придет домой, услышит, как отец славно отделал кого-нибудь, и начнет сам ругаться.

Молодая учительница, сидевшая напротив, сказала:

– Да, но на нравственную сторону детей мы бессильны влиять.

– Отчего же? – спросил Толстой.

– Очень сильно влияние окружающей среды, – ответила учительница, – с которым мы ничего не можем сделать.

Толстой возразил:

– Мне хотелось вам сказать, что хорошо было бы, чтобы вы хотя немного времени употребляли на эти беседы о нравственном начале или хотя бы постарались удержать их от некоторых соблазнов, ну, хотя чтобы они не ругались, есть у вас, наверное, и курение.

– Это обычно, – откликнулся один из учителей.

– Это так привилось им от больших, они так привыкли ругаться, что и сами не замечают, – добавила учительница, первой вступившая в разговор. На что Лев Николаевич заметил:

– Тем дороже то влияние, которое учитель может принести.

– Да не успеваешь... – пробует кто-то жаловаться. На что Толстой говорит:

– Кто знает? Из тех тридцати-сорока детей многие впустят в одно ухо, а выпустят в другое, а одному-другому и западет. То великое дело, которое вы делаете, я, по крайней мере, думаю, что это дело большое, может сказаться в их будущей жизни. Пока они дети, на них можно воздействовать".

Лев Толстой как "зеркало русской революции", как один из величайших "инженеров человеческих душ" дорог и нужен нам в сегодняшней, насквозь пропитанной ложью и обманом жизни. Какая-то, пусть очень маленькая, пусть не самая бунтарская доля его литературного наследия связана с нашим районом, но и она достойна внимательного и бережного отношения.

Лев Николаевич умел сочетать основную свою работу с разнообразными формами восстановительного отдыха. Предпочтение он отдавал музыке, шахматам и прогулкам. Музыку еще с детства Толстой любил страстно и трепетно. Не случайно и в последние годы жизни писателя вблизи него всегда находился выдающийся пианист и композитор первой половины XX столетия А.Б.Гольденвейзер. Сам он об истории знакомства с Толстым впоследствии писал:

"В январе 1896 года счастливый случай ввел меня в дом Л.Н.Толстого. Постепенно я стал близким к нему человеком до самой его смерти. Влияние его близости на всю мою жизнь было громадно. Как музыканту, Лев Николаевич впервые раскрыл мне великую задачу приближения музыкального искусства к широким массам народа ".

В 1909 году вместе с Толстым в Крекшине бывал и Гольденвейзер. Еще перед отъездом из Москвы он склонил Толстого к посещению музыкального магазина Циммермана, где Льву Николаевичу продемонстрировали звуковоспроизводящий аппарат "Миньон". Толстой прослушал несколько произведений Штрауса и Грига. Как вспоминал присутствовавший при этом Гольденвейзер: "Слушая музыку, Лев Николаевич вскрикивал от восторга, ахал, слезы были у него на глазах".

На следующий день магазин Циммермана прислал в Крекшино понравившийся Толстому "Миньон" вместе с динамо-машиной. Аппарат увезли из Крекшина только после отъезда оттуда Толстого. Писатель постоянно слушал записи, воспроизводимые на "Миньоне", но в меру. В Крекшине находились и известные в то время музыканты, исполнявшие для Толстого живую музыку. Вместе со ставшим к тому времени профессором Московской консерватории Гольденвейзером играли скрипачи А.Я.Могилевский и Б.О.Сибор, виолончелист А.И.Могилевский, В Крекшине исполнялось то трио, то квартет. «Музыка доставляла Льву Николаевичу большое удовольствие, – отмечал Гольденвейзер. – Особенно радовался он веселому финалу трио Гайдна, который часто просил повторить. Все это было в Крекшине».

Но часы отдыха Толстой был не прочь провести и за шахматной доской. В этом увлечении опять-таки партнером Льва Николаевича становился тот же Гольденвейзер. В соревновании между музыкантом и писателем зарегистрировано около семисот сыгранных шахматных партий. Правда, каков "счет" этого марафонского супертурнира, я не знаю, но немало партий сыграно и в Крекшине.

Лев Николаевич много гулял по окрестным лесам и деревням. Пешком или верхом на лошади. Почти всегда в сопровождении Черткова или Гольденвейзера. Причем Чертков чаще всего старался идти не вровень, а где-нибудь сзади, стараясь предоставить Толстому возможность для "одинокой прогулки". Неподалеку от Крекшина находилась деревня Мамыри, за ней, на реке Апрелевке, располагался дачный поселок Кетрица, где жил широко известный и хорошо знакомый Льву Николаевичу писатель Н.Н.Златовратский. По словам ныне здравствующего сына помещика деревни Горки Г.В.Кругликова, в это время его мать жила здесь и хорошо помнила этот приезд Толстого и его встречи с Н.Н.Златовратским. Запомнила она эти события, потому что Златовратский приходился дальним родственником Кругликовым.

Следует напомнить, что Толстой, можно сказать, исходил и излазил все крекшинские окрестности. В том числе и дальние. Хотя об этом мне встретилось только одно упоминание в книге Анатолия Сладкова "Десна моя – наш край родной". Автор опять-таки ссылается на переписку Л.Н.Толстого и В.Г.Черткова. Из писем следует, что они (Л.Н. и В.Г.) побывали в селе Старо-Никольском. Были там на исходе дня и впоследствии в одном из писем Толстой вспоминает "дивный вечер и закат на Десне". В Старо-Никольском друзья не только любовались закатом. Чертков вынашивал планы по приобретению имения. Возможно, ему необходим был совет Льва Николаевича. Ибо впоследствии Толстой сожалел, что Чертков не приобрел "милую усадьбу" в Старо-Никольском.

А вообще последние дни пребывания Толстого в Крекшине часто омрачались не вполне благополучными семейными отношениями. И не только с Софьей Андреевной, женой писателя. У сыновей Толстого – Льва, Андрея и Михаила – созрел план в случае смерти отца предъявить права на все сочинения Толстого, написанные после 1 января 1881 года и переданные им в общее пользование. В дневниковой записи от 17 сентября, т.е. накануне отъезда, содержится горький упрек в адрес родных:

"Встал бодро. Встретился фотограф и кинематографщик. Неприятно и то, что вызывает сознание себя не божественного, а пакостного Льва Николаевича. Дорогой записал кое-что. Говорил с Чертковым о намерениях детей присвоить сочинения, отданные всем. Не хочется верить..."

На следующий день, т.е. 18 числа, сделана такая запись:

"Спал мало. Пошел гулять. Не хотел проститься с музыкантами, совестно стало, вернулся и глупо, неловко сказал, и стыдно стало, и ушел. Опять чуть не заблудился. Опять пришел Чертков... Суета отъезда. Хочется домой. Как мне ни хорошо здесь, хочется спокойствия".

Настал час отъезда из Крекшина. Стоял теплый солнечный день, одним словом, была пора бабьего лета. До железнодорожной станции все-таки приличное расстояние, и не все решились идти пешком. Толстой и еще несколько человек согласились на пешую прогулку. Путались под ногами сопровождающие группу фотографы и кинооператоры, постоянно щелкая фотокамерами и аппаратами. Но, как свидетельствует Гольденвейзер, Лев Николаевич был бодр и в прекрасном расположении духа. Недалеко от станции Лев Николаевич удалился в лес и высказал опасение, как бы и там его кто-нибудь не сфотографировал.

Когда пришли на станцию, Софья Андреевна попросила Л.Н. погулять с ней по платформе для того, чтобы их сняли. Толстому эта просьба жены не понравилась, как и всякая комедия, но он уступил. Местные почитатели великого писателя поднесли цветы отъезжающим женщинам, а кинооператоры всласть поработали над увековечиванием исторического момента. Как отмечал Гольденвейзер, "приход и отход поезда и вход в вагон тоже фотографировали".

После смерти Льва Николаевича Толстого Чертков совершил свой гражданский подвиг – он издал пока еще единственное полное собрание сочинений великого русского писателя в 90 томах. Это была архитрудная работа. После революции – особенно. Для продолжения задуманного Черткову пришлось добиться приема у В.И.Ленина, который дал указание "Толстого... восстановить полностью, печатая все, что вычеркнула царская цензура". Однако и после такого распоряжения дело снова застопорилось, и на этот раз В.Г. пришлось добиваться приема у И.В.Сталина. Полное собрание сочинений Л.Н.Толстого было издано тиражом 5-10 тысяч экземпляров и завершилось только в 1958 году.

Естественно, никогда не угасал интерес к пребыванию Льва Толстого в Крекшине в сентябре 1909 года. В тени или совершенно без внимания оставались два более ранних по времени приезда к молодому крекшинскому единомышленнику: первый – в октябре 1887 года, второй – в январе 1888-го. Большой календарный разрыв между первыми двумя и последним объясняется, очевидно, различными ограничительными санкциями властей по отношению к Черткову и тем, что он длительное время жил в Лондоне.

Вообще-то Крекшино принадлежало отчиму Владимира Григорьевича графу Пашкову, а сам Чертков собирался купить имение в Старо-Никольском. Не купил. Зато в Крекшине он выстроил новый дом, точно такой же – в Англии, где к его сохранности и поныне относятся с большей заботой и уважением, чем на родине. Несколько лет назад в нашей областной "Народной газете" рассказывалось о таком любопытном эпизоде. Во времена горбачевского правления в Советский Союз с визитом прибыла хорошо известная всему миру Железная Леди. После посещения Ясной Поляны, что делали все волею случая заброшенные к нам именитые англичане, Маргарет Тэтчер пожелала посмотреть на крекшинские реликвии. "Изобретательные" российские чиновники лишили ее возможности расширить свой культурный кругозор. Не пустили в Крекшино. Стыдно стало. За державу стыдно.