Вступление

Иван Романович Беда сидел во дворе дома на врытом в землю старом столбе, который раньше служил опорой для лавочки. Для себя этот столбик он считал островком воспоминаний. Он с болью в сердце смотрел на голый двор. После перестройки из всех достопримечательностей остались одни сараи и мусорные ящики, в которых поочерёдно рылись нищие и обездоленные люди. Горечь и обида за свой двор всколыхнула его память, которая разворошила события несколько десятилетий назад.

…Это был когда — то очень красивый и уютный дворик — он состоял из восьми четырёхэтажных домов образующих срезанную по диагонали коробочку. К одному из крайних домов примыкала средняя школа с огромным плодоносящим садом, окольцованным высоким забором мощного древесного бруса. Школьный стадион, оборудованный по точным спортивным стандартам всевозможными секторами и баскетбольной площадкой, с утра до позднего вечера никогда не пустовал, несмотря на то, что сразу за домами находился универсальный стадион ДСО «ВОДНИК», принадлежащий судостроительному заводу. Отличительной чертой этого стадиона поэтапно в разные годы являлись сильные команды, как по футболу, так и по хоккею. Были свои кумиры, многих из которых и в живых нет, а кто из тюрем не вылезает. Народ ходил смотреть не только на них, а просто шли на футбол. Билеты на стадион в то время стоили копейки. Трибуны не умещали болельщиков. И все кто не попадал на стадион, смотрели матчи с крыш домов и сараев, сожалея, что не попали на территорию стадиона, так как около поля витала футбольная романтика. И эта романтика выражалась даже не из — за того, что там было несколько пивных точек, где торговали натуральной астраханской воблой, просто счастливые болельщики воочию могли близко увидеть героев матча, и крикнуть им в поддержку несколько добрых или критических слов. Они считали себя частично участниками матча.

Мальчишки тоже посещали этот стадион, но в основном, когда там проходили футбольные или хоккейные матчи. Излюбленным же местом времяпровождения был родной дворик.

Главной достопримечательностью самого знаменитого в городе двора, безусловно, служили: школьный стадион и два сквера, разделённые между собой широкой асфальтированной дорогой, по которой транспорт не ходил. Эта дорога, по сути, служила парадным входом на территорию школы № 6. Для детей школьный двор был усладой, но не меньше время дети проводили и в скверах. В одном сквере были редко высажены пирамидальные тополя, а в центре красовался кругообразный бетонный фонтан, который малыши использовали как бассейн в жаркую погоду.

При входе, одетый в бронзу и обозревая весь двор, стоял громадный памятник отцу всех народов И. В. Сталину. Его строгий лик, как будто говорил «НЕ БАЛОВАТЬ», и на самом деле никаких хулиганских выходок там не случалось. Вечерами здесь зачастую демонстрировали художественные фильмы с обязательным прослушиванием лекции о международном положении. А порой стихийно организовывались танцы.

Те незабываемые годы сталинский садик объединял людей. Народ после Отечественной войны ещё полностью не окреп, но по домам уже не лазили нищие и цыгане. Если цыгане и захаживали, то только для того, чтобы продать, что — то из своего товара. В основном это были Оренбургские пуховые платки.

Ряд семей двора имели острую нужду, — это были многодетные семьи, но им всем миром оказывали посильную помощь.

Для них несли старую одежду, делились хорошим уловом с Волги, охотничьей добычей, а иногда свиного мяса перепадало. Свиней многие в то время откармливали, благо сараи рядом были. Убой скотины, — являлся важным событием двора, и приравнивался к празднику. Нередко было, когда забивали не одну, а две, а то и три свиньи. Обычно свиней резали осенью, и на улице уже не было летней погоды но, ни дождь, ни осенняя изморозь, ни в коем разе не влияли на праздник. Он состоялся в любую погоду. Голубятник Паша Лялин, выкатывал из своего сарая казан, надёжно устанавливали его, и готовил в нём без изысканных рецептов печень и другой ливер. Затем в эмалированных тазиках выставляли мясную закуску на аккуратно сбитый столик в садике, стоявшем за спиной памятника. Запах отварного мяса манил к себе всех желающих. Народ подтягивался к столу, принося с собой домашние провианты и в обязательном порядке самогон и уважаемую в те времена мужиками водку «СУЧЁК». После выпитого первого стакана начинались танцы под трофейный аккордеон, на котором неплохо играл герой войны Веня Дорофеев, или заводили патефон. Рядом всегда полно было детворы. Им доставались самые лакомые кусочки, и чуть поодаль выжидали дворовые собаки, тихо поскуливая, давая понять, чтобы и про них не забывали. Сталину также в этот день наливали в стакан Маленковского самогону, так называли гранёные стаканы. Нанизывали на вилку шмат ливера и ставили на постамент. Это был импровизированный праздник двора. Вскоре памятник незаметно уберут, после чего садик потеряет свою величавость. И только после этого обкраденный постамент, без всякой надобности будет стоять долгие годы, напоминая жителям двора о трудных, но добрых и весёлых временах. Если же сталинский садик был прозрачным и обозревался со всех сторон, то второй напротив, отличался густыми насаждениями ивняка и акаций. Размашистые лозы ив, напоминали собой по форме каскад фонтанов, под которыми можно было незаметно спрятаться от родителей или учителей. В те времена не было совместных школ, а были образовательные отдельные учреждения для мальчиков и девочек. Только в 1954–1955 году, восстановили совместное обучение. Поэтому мальчишек — ровесников войны было тяжело обуздать, и их школа была в языцех всего города. Особенно не сладко приходилось педагогическому персоналу. Основная масса детей были переростки и, им не хотелось сидеть за одной партой с маленькими клопами. Поэтому они игнорировали школьные занятия и ежедневно прогуливали, именно те уроки, которые не любили. Преподаватели отлично знали, что все прогульщики уроков в тёплую и ясную погоду находились в Ленинском сквере, и если кого — то нет на занятиях, тогда непременно делалась облава. Главным командиром этой зловещей акции был Маруська, — завхоз школы — это был грузный мужчина, хромавший на одну ногу. Бессменными помощниками его физического недостатка служили дамский велосипед и корявая клюка, смастерённая из бамбука, с которой он не расставался никогда.

До школы завхоз Маруська работал заведующим дамской парикмахерской. За его историческое трудовое прошлое и наличие дамского велосипеда получил он насмешливую и позорную кличку «Маруська». И многие ребята, находясь в невидимой засаде завидев случайно завхоза, считали своим долгом прокричать ему хором с диким хохотом обидное «Маруська».

Он знал, что эти оскорбительные выкрики опускались в его адрес, но распознать голос из толпы он не мог. После чего он кругом озирался, махая своей палкой в сторону крикунов, и как резаный поросёнок визжал:

— Говнюки, у меня адресная книга есть, не поленюсь сходить к родителям. Берегитесь тогда у меня.

Но в ответ Маруська получал более мощную канонаду оскорблений. Мальчишки уверены были, что он никуда не пойдёт, так, как знали, что на время пребывания в подъезде он может лишиться своего дамского велосипеда. Который после отыщет на помойке или в куче металлолома. Завхоз был всегда объектом насмешек для мальчишек. Их забавляло, как он неуклюже прихрамывая, гонялся за ними по всей прилегающей к школе территории. И виной подобных взаимоотношений был он сам. Ему в радость было исполнять такие приказы директора или завуча школы, как отлавливание прогульщиков. На него в это время находил настоящий азарт охотника. Он подбирал себе в команду техничек и сторожиху, которая также особой симпатией к мальчишкам не проникалась. Живя при школе, она ощущала достаточно беспокойств от дворового хулиганья. Идя на облаву, они получали инструктаж от Маруськи по стратегии и техники безопасности и пухлые тёмно — синие бушлаты, так, как был риск получить пулю из рогатки или испробовать на себе удары полутвёрдых предметов, что попадалось мальчишкам под руку. Это могли быть огрызки яблок, обрезок резинного шланга или старый не подлежащий ремонту башмак.

…Этот скрытый от людских нежелательных глаз зеленью уголок, посещали и стиляги. Их визиты ограничивала взрослая дворовая шпана. Ещё клеша из моды не вышли, а они упорно своими узкими брюками вытесняли модные широкие брюки, пошитые из дорогого материала. За узкие брюки, которые они натягивали на себя при помощи мыла, пёстрые рубашки и намазанные бриолином волосы, стиляг называли додиками или макаронниками.

Эта категория людей подвергалась резкой критике прессой и общественностью. Они им навязывали свой моральный облик строителей коммунизма. Стиляги являлись законодателями моды того времени, не только одежды, но и музыки. У кого — то доживали свой век патефоны, а у стиляг гремела из окон западная музыка, записанная на рентгеновских плёнках и воспроизводимая на шикарных радиолах. За такие взгляды на жизнь стиляги не преследовались правоохранительными органами, а что касалось публичных презрений, то эти мелочи они расценивали, как должное. Их самоцелью было желание выделиться, чем — то среди толпы. В сквере они собирались, чтобы обменять или продать музыкальные новинки и шмотки. Но когда из густых зарослей появлялся Иван Беда, они кричали:

— Пришла Беда, — и молниеносно разбегались в разные стороны, пробивая гущу насаждений, обдирая свои модные причёски и наряды. Тогда имелся риск лишиться обменных вещей, а иногда получить по шее. Беда хоть и был молодой, но популярностью пользовался в городе огромной. Его считали лучшим футболистом. Он был хорошим бойцом на поле, что положительно повлияло на его жизненный характер. Смелость, рассудительность, напористость, не редко приводили в трепет его оппонентов. Беду боялись не только стиляги, но и блатная публика. Знали, что Ивана в церкви крестил дядя Гриша Часовщик — вор в законе. Он был без обеих ног и ездил на маленькой коляске, отталкиваясь от земли деревянными колодками. Это был человек — легенда. Он имел большие связи в уголовном мире и с умом их реализовывал. За Ивана Беду он любого мог серьёзно наказать.

У него не было своих детей, и Ивана считал, как за своего сына. Молодая сожительница Часовщика Нина, которая работала в военные годы сельской учительницей, была намного младше Часовщика и чуть старше Ивана, но называла его всегда сынок. С Часовщиком отец Ивана, Роман Николаевич Беда были не только соседями, они вместе росли и дружили, а затем их дорожки разошлись. Старшего Беду забрали в армию, а Часовщика посадили за серьёзные преступления в тюрьму. Часовщик просидел приличный срок до самой войны, а затем немного свободы и вновь арест, затем штрафной батальон, госпиталь. Будучи даже инвалидом он удосужился в конце сорок пятого года попасть вновь в тюрьму, откуда вышел по амнистии в 1953 году. Старший Беда для себя жизненную стезю выбрал иную, честную и трудолюбивую. Он после демобилизации пошёл работать на завод формовщиком, затем женился. От брака у него появились на свет две дочки двойняшки. Перед войной родился Иван, — самый младшенький, крещённый в церкви Часовщиком. В детстве он был облизан и обласкан сестричками, воспитанный улицей и заряжен своим крёстным некоторыми понятиями залихватской жизни бывалых людей.

 

Пришла Беда — отворяй ворота

Иван Романович на своём столбике вспомнил и отца и своих старших сестёр, которые ещё здравствовали, но жили в другой области. И Иван Романович по возможности всегда их навещал. Обе сестры очень хороший след оставили в его памяти и он всегда с умилением вспоминал их заботу к себе, когда они были просто старшими девочками, а он карапуз в коротких штанишках. Потом обе сестры выросли. Окончили институты, вышли замуж, одна Анастасия уехала жить во Владимир, а вторая Клавдия жила в этом же доме, где жили отец и мать, но в другом подъезде и имела сына Сергея. Клавдия потеряла мужа Ивана в 1956 году при вооружённом конфликте между венгерской армией. В то время Венгрия требовала выхода своей страны из варшавского договора. Этот договор был заключён со странами социалистического лагеря, чтобы противостоять НАТО. Иван во время погашения венгерского бунта был застрелен. Как это ни странно, но этот Иван имел тоже фамилию Беда, но родственником Ивана Романовича не являлся. А вот то, что муж Клавдии был родом из древнего селения «Беда», этот факт был не оспорим. Клавдии тяжело было растить одной ребёнка. И если бы не родители и брат Иван, ей пришлось бы тяжко. Их забота сказывалась на воспитании сына. Сергей ученик второго класса, постигал футбол со своим дядькой. Везде и на стадионе и во дворе и на школьной площадке, Иван был рядом с мальчиком. Племяннику было чему поучиться у своего дядьки и, Серёжку в хорошую погоду нельзя было увидеть без мяча. Других развлечений он не признавал. Его так и прозвали во дворе «Мальчик с мячом».

Вспоминая про своего племянника Сергея мысли Ивана Романовича унеслись в дальнее детство и юность. Времена были тогда трудные, но людские отношения, порядочность, чистота во всём, — это незабываемо! Эта память самая запоминаемая и никогда и никакой чёрной ретуши не поддастся.

…Садик для Ивана Беды являлся негативным символом всех его школьных невзгод. Раньше там посредине клумбы стоял памятник Ленину, и когда Ивана в прошлом веке приняли в пионеры в этот день они с мальчишками пошли в сквер играть в популярную игру «стенка — чека». Монеты кидалась о постамент Ленину, и кидающий должен был дотянуться большим и указательным пальцами до другой монеты. Достал, монетка твоя.

Иван, имевший короткие фаланги пальцев в эту игру никогда не играл. А вот понаблюдать за процессом сражений ему было одно удовольствие. Спор в тот день стоял несусветный. Пацаны, громко крича, толкали друг друга. Подойти и втиснуться в толпу не предоставлялось возможным, но выход был найден. Иван Беда вскарабкался на памятник Ленину и сел ему на плечи. Обзор с памятника был превосходный. Сидя на гипсовых плечах Ленина и заключив его голову в свои детские объятия, он, раскачиваясь, безголосо на весь сквер распевал недавно разучиваемую на уроке пения песню о Ленине.

В это время Колька Киста, склонившись над монетами, производил пальцевую растяжку. И надо было такому случиться от маятниковых телодвижений хрупкого мальчика голова Ильича, словно срезанная скатилась на голову Кисте. От неожиданно свалившейся части памятника Киста уткнулся лицом в затоптанную ногами клумбу, а затем заверещал, как паромная сирена на всю округу, на который сбежались взрослые. Перепрыгивая через забор, они прибежали в сад, где увидали, что на месте головы Ленина восседала испуганная фигура Ивана Беды. Кольку Кисту отвезли в больницу, после чего он до конца жизни носил весёлую кличку «Коля Чудик», так как умная голова Ленина частенько напоминала ему, что пришла пора обращаться к психотерапевту. А Ивана на следующий день исключили из пионеров, и пионерский галстук в итоге ему пришлось поносить меньше суток.

…Когда Иван Беда учился в седьмом классе, директор школы Дерюгин издал нелепый приказ, чтобы с первого по седьмой класс, мальчики все без исключения должны быть подстрижены наголо. Вызвано это было тем, что в школе очень училось очень много детей сирот из детского дома. И все мальчики оттуда, поголовно были подстрижены, наголо. И чтобы они себя не чувствовали ущербными, директор решил таким способом уравнять всех.

Самая дерзкая группа ребят во главе с Иваном Бедой со своими «шевелюрами» расставаться никак не желали. Строптивцев не стали пересчитывать. Их просто не стали пускать в школу, чему мальчишки были рады. Они брали футбольный мяч и на школьном стадионе гоняли его с утра до вечера. Директор понял, что таким методом он не добьётся желаемого результата, и принял новое решение. Всех «кудлатых» в школу допускать. Но, посреди урока их по одному приводили в кабинет директора и насильно стригли, механической машинкой, которая сильно драла волосы.

…Проходил урок географии. Учительница попросила Ивана сходить в учительскую и принести политическую карту мира.

Иван знал, что стригут парней в кабинете директора и беспрекословно согласился выполнить просьбу преподавателя. Зная его разудалый характер, администрация школы уготовила ему ловушку. Он ничего, не подозревая, подошёл к учительской на своей обычной мажорной волне. Тихая обстановка в школе никакой неприятности не предвещала. Он взялся за ручку двери учительской и моментально обратил внимание на одну деталь, — в дверях был вставлен ключ, что никогда не делалось. В голове мигом мелькнула предательская мысль, но отступать было поздно. Он потянул дверь на себя, — она легко открылась.

Беда переступил порог учительской и тут же сзади его подтолкнули на середину помещения. Маруська стоял в проёме двери, закрывая жирным телом проход, и как шлагбаум на уровне своей груди держал трость. Злорадно ухмыляясь, Маруська, плавно маневрируя бамбуковой палкой, приговаривал:

— Попробуй, вырвись, до тебя посильней ребятишек стригли, а такого хлюпика, как ты, мы живо в Степана Тимошенко превратим.

Иван обвёл взглядом учительскую. На диване за шкафами сидели учитель по труду и учитель по физике.

Физик этот был под два метра ростом и старшеклассники все его называли Стропа:

— Добровольно будем стричься или тебя вязать надо? — физик кивком головы показал на полотнища транспарантов, лежавших валом на столе.

— Я подстригаться ни за что не буду. И вязать себя не позволю, — твёрдо заявил Иван.

— Мы думаешь не догадывались, что ты сопротивление будешь оказывать? Всё мы знаем, поэтому я и принёс длинные и крепкие транспаранты, — сказал Маруська

— Давай, ты дурака не валяй, без фокусов садись на стул, — предложил физик, вставая с дивана и идя устрашающе на Ивана.

Беда попятился назад. Затем обошёл длинный стол и, встав напротив физика, показал тому дулю из трёх пальцев. Физик понял, что просто так этот парень им не сдаться:

— Юрий Георгиевич, а ну бери его с той стороны, — приказал физик трудовику.

…Трудовик взял в руки рейсшину и пошёл блокировать Ивана. Он приподнял её над своей головой, пытаясь обрушить удар на Беду, но сделать ничего не успел. Моментально Беда среагировал на замах, схватил со стола чернильный прибор и опрокинул его на Юрия Георгиевича. Красные и фиолетовые чернила потекли по лицу и одежде трудовика.

От неожиданности он выпустил из рук рейсшину, которую Иван тут же подобрал. Воспользоваться ему ей не дали. Большие и сильные руки физика облапили его, потом приподняли и как мячик бросили на кожаный диван.

Физик словно бульдозер надвигался на Ивана, рыча и произнося нецензурную брань.

— Не дам стричь, всё равно. — Я вам не раб и не тюремщик, — выкрикнул Иван в лицо физику.

— Будешь тюремщиком, — взревел физик.

— Вязать его, паршивца эдакого надо, немедленно, — стоя в дверях орал Маруська.

Трудовик, явно огорчённый испорченным костюмом, обтирал промокашкой лицо и рубашку с пиджаком.

Из борьбы он был выбит на время.

Беда, валяясь на диване, спружинился и резко бросился под руки крупногабаритного физика, но тот все — же успел зацепить Ивана. Беда, падая задел тумбочку, на которой стояла ваза с цветами. Тумбочка упала на пол, а ваза разбилась, залив весь паркет водой.

Разъярённый физик, потерял контроль над собой.

Он уже не ориентировался в ситуации. Злость заволокла глаза. Иван в одну секунду встал с пола. Физик сделал попытку достать его, но упавшая тумбочка и разлитая вода, помешали ему. Поскользнувшись по паркету, он запнулся о тумбочку и неловко взмахнул руками. Потеряв равновесие, физик начал падать, завалив ещё один стул, который разлетелся в щепки и осколками вазы распорол себе ладони.

Маруська неизменно стоял на своём посту около двери.

Словно барс Иван кинулся на него, вцепившись руками за клюку. В данный момент трость для Ивана служила точкой опоры. Приподняв ноги, Беда обоими ступнями ног ударил Маруську в грудь. Дефектная культя завхоза подкосилась, и он рухнул к шкафам, выпустив из рук трость. Иван размахнулся и бросил палку в Маруську. Выбежав из учительской, Беда вспомнил, что в дверях торчал ключ. Нащупав его, он провернул ключ на два оборота и забросил его за портрет Николая Некрасова висевшего на стене коридора.

…Назад в класс он не пошёл, а прямым ходом направился в сквер. В это время там, как назло никого не было. Он сел на скамейку и стал размышлять, как ему поступить дальше.

За этими раздумьями он не услышал, как к нему тихо, хромая, подкрался Маруська. Сцепив кривыми пальцами Ивана за ухо, он повёл его к дыре в заборе, где был выломан штакетник.

Ивана он пропустил в дыру впереди себя, где ему пришлось ослабить свои пальцы на ухе. Беда это почувствовал и упал на землю. Затем быстро вскочил, подпрыгнул до поперечного бруса забора. Крепко ухватившись руками, словно это была гимнастическая перекладина, изо всей силы ударил Маруську в лицо ногами. Маруська опрокинулся на землю, оставив свою трость в дыре забора, которая быстро перекочевала в руки Беде. Иван схватил её и несколько раз прошёлся по жирному телу завхоза, а затем об забор сломал её и бросился бежать.

Ноги сами принесли его к Часовщику, который жил в его подъезде на первом этаже. Взволнованно, как на духу, он ему пересказал, что произошло в школе и сквере.

Нинка была в это время дома и весь разговор слышала.

— Ты какие-то ужасы рассказываешь Иван.

Иди немедленно домой, бери мать и ступайте с ней в школу. Она им там всем разгон устроит, — посоветовала Нинка.

— Не надо никому ничего говорить — веско сказал крёстный, — приучайся сам решать самостоятельно жизненные вопросы.

Школа делает из тебя проблемного ребёнка, — сказал дядя Гриша, — тебе конечно можно перейти в другое учебное заведение, но это не выход от себя бежать. Покорятся их дурацким законам, — себя не уважать.

Он достал костяной портсигар и взял оттуда папиросу:

— Ты вот что Иван, сходи завтра в горком партии и расскажи там всё, как мне рассказал. И не забудь напомнить им, что политические транспаранты школа пыталась использовать для пыток, а так — же и про Тимошенко им напомни. Где это видано, чтобы ученика седьмого класса сравнивали с великим полководцем и маршалом Победы. Никита Хрущёв тоже лысый, да он их за это самих побреет и отправит в Коми на лесоповал. Я полагаю, что после они надолго забудут про тебя, а Маруську и его вшивоплясов я на днях урезоню.

— Какой умник отыскался, — начала перечить Нинка, — весь двор лысый ходит, никого ты этому не учил, а своего крестника учишь.

— Замолчи, если в педагогике ничего не рубишь, хоть и работала сельским учителем. Иван по характеру мятежник, такие люди правильную жизнь создают народу. Тебе этого не понять. Иди на работу, торгуй своими пончиками.

…Часовщик убедил Ивана, что у всех граждан Советского Союза, имеется продуктивный метод борьбы с классовым врагом. Этот метод он называл жалобой вышестоящему начальству.

— Будешь им мстить и вредить, — поймают, определят в колонию. Зазорного здесь ничего нет. Ты идёшь не в милицию, а в контролирующий и руководящий орган», — дал он перед уходом Беде совет, — и не забывай, что ты идёшь добиваться правды — матушки, и помни, только жлобы и слабые люди говорят, что справедливости в природе не существует. В голову ничего не бери, чем быстрее уйдёт твоя боль, тем быстрее придёт к тебе сила. Это я на своей шкуре испытал.

Эти сказанные слова Часовщиком, на всю жизнь запали Ивану в душу, и в конфликтных ситуациях он отбрасывал свои интересы и противной стороны. Логическим мышлением он извлекал ядро справедливости. После чего к нему приходило уважение округи, а в душе наслаивалось спокойствие.

Ночью, лёжа в постели, он обдумывал слова Часовщика и пришёл к выводу, что нужно следовать его совету.

На следующее утро Беда в школу не пошёл, а направился в горком партии. Решений своих менять не стал.

Зайдя в здание горкома, он нашёл на дверях подходящую таблицу второго секретаря.

Изобразил гримасу страдальца и постучал в дверь.

Не дожидаясь приглашения, Иван приоткрыл дверь и робко вошёл. За двух тумбовым столом с добрым и приятным лицом, восседал мужчина, но Ивана смутило, то что, его голова была обрита под маршала Тимошенко.

«Этот „Лысенко“, наверное, не поймёт меня, если любит такие причёски», — подумал про себя Беда.

— Ты кого мальчик ищешь? — спросил он приветливо.

И тут Ивана понесло. Он расплакался навзрыд.

— По приказу директора школы меня пытались связать политическими транспарантами, с которыми мы на демонстрации всегда ходим. С применением физической силы, хотели насильно подстричь, как вас. — Иван плакал, так чувствительно и жалостно, что его слезам мог позавидовать любой актёр. — Завхоз на всю школу кричал, что из меня Степана Тимошенко сделает, — растирал он по лицу кулаками слёзы.

Обескураженный, неразборчивым рассказом плачущего мальчика, секретарь тут-же усадил Ивана на стул:

— Давай всё по порядку рассказывай и членораздельно, — сказал секретарь и дал салфетку Ивану, вытереть глаза.

Беда пересказал ему всю историю с подстрижкой, как научил его Часовщик, при этом Иван постоянно растирал глаза уже салфеткой. Они у него были красные, как болотная клюква.

Секретарь, выслушав до конца Беду, вызвал по телефону инструктора Паршина:

— Немедленно зайди ко мне. В шестой школе неординарный и крикливый случай произошёл. Нужно разобраться. Мальчик обиженный сидит у меня. Успокой парнишку и немедленно приступай к тщательной проверке фактов. — Говоришь, сигналы в прошлом году поступали о самоуправстве, — кричал он в трубку, — тем более, бросай все свои дела и в оперативном порядке займись мальчиком. Результат проверки, чтобы лежал у меня завтра на столе.

…Беда понял, что партийца разжалобить удалось, но слёзы течь всё равно не переставали. Расстроенного и заплаканного, его забрал в свой кабинет инструктор Паршин. Он напоил Ивана минеральной водой, выслушал внимательно и отпустил в школу, пообещав, что этот вопрос он урегулирует сегодня же.

Из кабинета Иван выходил обиженным и разбитым.

Паршин понимал, что мальчику была нанесена тяжёлая моральная травма, что случалось редко в Советских школах. И защитить его от необоснованных посягательств учителей для него было главной задачей.

…Выйдя из горкома партии, Иван удовлетворённо хмыкнул, порылся у себя в кармане. Затем извлёк из штанов маленький обмылок и выкинул его в газон.

«Знали бы партийцы, как мне этот кусочек мыла помог в производстве слёз, что даже аппаратчики в их искренность смогли без звука поверить», — пронеслась у него ублажающая мысль в голове. «Молодец дядя Гриша, ловко он научил меня слезу добывать. Пальцы послюнявил, потёр об мыло и к глазам. А совесть меня всё равно не мучает. Я прав! Пускай им влетит за всё старое и за сто лет вперёд».

Рассказы о школьной шумихе на этом не закончились.

Вечером Ивану у себя дома пришлось излагать родителям подробно, что произошло в учительской, не упуская ни одной детали. Родители негодовали. Особенно был зол отец. Ему на заводе всё сообщили и велели вместе с сыном быть к девяти утра на заседании парткома судостроительного завода. Завод осуществлял шефскую помощь школе и многие вопросы курировали в частности, что касалось подрастающего поколения и политического воспитания молодых строителей коммунизма.

Из школы в партком пришёл один трудовик.

Физик неожиданно заболел. Маруську срочно отправили в командировку за углём для школьной котельной. А директора ночью неотложка увезла в кардиологию.

Иван ещё раз пересказал, что произошло в учительской. Вопросов на засыпку не было, — в основном заседали степенные люди, которые не стали приставать к школьнику, а повели разбор с взрослых.

Прояснил ситуацию трудовик. Он попросил из кабинета удалить молодого Беду.

Юрий Георгиевич всю вину взял на себя, сказав, что рейсшину взял в руку для устрашения, а бить ей мальчика не собирался. Он осознал, что совершил недостойный поступок для коммуниста и просил строго не судить его товарищей по партии и фронту. Инструктор горкома Паршин, построил работу комитета по установке второго секретаря. Он раскритиковал неправильно осмысленный приказ директора, который взбудоражил не только школу, но и город. Как оказалось на самом деле, исходил он по причине приезда в школу академика, президента «ВАСХНИЛ» Лысенко Трофима Денисовича, приближённого к лысенькому Хрущёву — в то время Никита Сергеевич был первым секретарём ЦК КПСС. Такую вывел оценку действиям директора инструктор и подвёл её к несуразному мелкому подхалимажу, через унижение своих учеников. Когда заседание закончилось, отец подошёл к Ивану и сказал:

— А в горком напрасно ты ходил, и кто тебя надоумил поступить именно так? Можно это было уладить на месте. Теперь им всем по строгачу вероятно вкатят. Ладно, иди в школу. Мы позже вернёмся ещё к этой теме.

…Иван ничего не ответил отцу, утвердительно кивнул головой отцу и пошёл в сторону проходной завода. Слова отца привели к новым раздумьям, и мысленно он приступил к самобичеванию. Но в голове витала незабываемая фраза, брошенная когда — то Часовщиком.

«Никогда не оглядывайся назад, если пошёл вперёд. Иначе подорвёшь здоровье и подмочишь репутацию».

Этот веский аргумент, Иван посчитал сильнее отцовских слов. Вдохнул глубоко в себя сентябрьский воздух, и приказал забыть, что сказал отец и стереть из памяти школьный инцидент, связанный с подстрижкой. Но об этом не забыл дядя Гриша.

От кары Часовщика не ушли ни физик, ни Маруська.

Им вскоре в подворотне школы было сделано неизвестными лицами серьёзноё внушение. После чего по двору несколько дней рыскала милиция. Поиски их были тщетны, хулиганы найдены не были.

…В стенах школы твёрдо были убеждены, что избиение уважаемых людей было организовано Иваном Бедой. О чём Иван и не ведал. Директор после этого случая к Ивану осторожно относился, но при встрече с Бедой всегда неприятно хмурился. Когда Дерюгин узнает, что отдел образования отправляет его на пенсию, он издаст приказ об отчислении Ивана Беды из школы за прогулы, хулиганство и систематическую неуспеваемость. В последующем, школьную науку Иван Беда, так и не поучившись в совместной с девочками школе, продолжал постигать в школе рабочей молодёжи, которая находилась на базе его родной шестой школы. Он в это время серьёзно уже играл в футбол и в семнадцать лет выступал за основной состав «Водника». Его игрой любовались. Он бегал по полю, развивая своей пышной шевелюрой и разговаривая с мячом на профессиональном языке. В каждом матче он всегда отличался высокой результативностью. Не было таких матчей, чтобы он не распечатал ворота противника. Трибуны скандировали ему «Иван, покажи им Беду». Жизнью он тогда был доволен. На носу были экзамены, и он к ним тщательно готовился, а дальше служба в армии, которую он с большим нетерпением ждал. Но его воинственно — вспыльчивый нрав поломал все его жизненные планы, и колесо судьбы повернуло в обратную сторону.

…Была драка в парке со студентами, где Иван отличился ярче всех, со своим другом Славкой Кадыковским. Всё бы ничего, но серьёзную травму в этой потасовке получил сын заведующего городским отделом культуры Петька Трофимов, которому Иван сломал руку и разбил голову. Рабочие завода, где он трудился слесарем, пытались взять Ивана на поруки, но страстное желание большого чиновника, посадить Беду в тюрьму, было намного сильней ходатайства рабочего коллектива завода и спортивного клуба. Тогда Ивана осудили на пять лет, а Кадыка на два года. Ивану статью на суде переквалифицировали на разбой, так — как после драки он в траве нашёл кошелёк потерпевшего, но возвратить тому не успел. Через десять минут он был арестован.

…Он вспомнил стук вагонных колёс и переполненный заключёнными столыпинский вагон, пропахнувший карболкой.

…Тюрьма и война из памяти никогда не стирается, хотя ему после освобождения многие говорили «забудь про тюрьму».

«Нет, её невозможно забыть. Можно отвлечься на время. Только хорошее можно быстро забыть, особенно если в жизни его много было. А сейчас, почти каждый месяц судят кого — то с их двора, даже своих родственников половина побывала в тюрьме, а некоторые до сих пор сидят. В конце пятидесятых годов, когда на дворе социализм был. Мы с Захаром Мининым самыми дерзкими в городе были. Захар чуть старше был меня, и вкус тюремных сухариков узнал с малых лет. И между тюремными перерывами, он играл в футбол за команду Водник и надо сказать не плохо. Крёстный Часовщик, конечно, был вне конкуренции. А ещё позже в середине шестидесятых годов в городе появился вор в законе по кличке Таган, которого я и в глаза не видел. Но слышал от крёстного, что Таган считался первым идеологом в воровском ордене, который хотя и имел физический недостаток, — у него отсутствовала одна нога, но до сих пор находится в полном здравии. Это надо — же каков Человечище этот Таган! На дворе другой век наступил, а в городе никто и никогда не слыхивали, чтобы он размахивал „воровским флагом“, — видимо интеллигентной выправки человек? Большой поклон таким ворам! А я был просто баклан уличный, хотя и справедливый. И, нечего кривить душой ведь на самом деле я и Захар являлись криминальными маяками для некоторых своих родственников». И его грустные воспоминания окунулись в те далёкие года, — в таёжный уголок, обнесённый высоким забором и колючей проволокой, где он оставил часть своей молодости.

 

Милости прошу

Свою тюремную карьеру, Иван Беда начал со штрафного изолятора, в который помещали нарушителей внутреннего режима. Привезли его в таёжную станцию под названием Бурелом. Не подымаясь в лагерь, он и его спутник Коля Рамбай, имевший вторую судимость, избили на этапе мешочника за его прижимистость, за что им и выписали при подъёме на зону двадцать суток на двоих. Штрафной изолятор был рабочий. Выгоняли на лесоповал, где Иван цеплял трос за лесины, прицепленный к лошади, и выволакивал лесину на площадку, которая называлась верхним складом. Здесь впервые Иван увидал, как вольные шофера привозят запрещённый чай в носках. Зэки, сняв носки у водителей, снимали каждую чаинку с них, а затем трясущими пальцами отряхивали голые пятки на газету. За этой любопытной картиной Иван наблюдал и не заметил, как штабеля брёвен начали лавиной скатываться на него и если бы не прыткость Коли Рамбая, лежать бы ему под этими баланами раздавленным. Перед самым Новым годом у них окончился срок штрафного наказания, и они в совершенно голом виде предстали перед комиссией, для распределения на соответствующие по здоровью работы. Тогда седовласый майор с заячьей губой, которую он пытался замаскировать усами, — как оказалось начальник производственной зоны, им сказал:

— Вы оба являетесь не только свидетелями, но участниками гуманного акта Советского правительства, так — как накануне Нового 59 года вышел указ о переименовании лагерей в Исправительные трудовые колонии. Труд отныне станет приоритетной дисциплиной в исправлении находящегося контингента всех подобных учреждений страны. Так что милости прошу на трудовые подвиги и прошу запомнить новый девиз. — «Только труд и труд исправляет человека»! Считайте сегодняшний день вашим первым шагом на свободу!

Беду и Рамбая направили в один отряд. В бараке, куда их привели, было многолюдно. Все расспрашивали, откуда они родом и за что сидят.

И эти расспросы продолжались бы до бесконечности, если бы в секцию не вошёл высокий чернобровый брюнет с золотыми зубами. Это был последний вор в законе, оставшийся на зоне — Володя Потёмкин по кличке Генерал.

Когда он подошёл к толпе окруживших новичков, все быстро разбежались по своим закуткам.

— Кто из вас Иван Беда? — спросил он металлическим голосом.

— Я, — смело ответил Иван.

Генерал протянул Ивану правую руку для приветствия:

— Меня Генерал зовут, — представился он.

Иван обратил внимание, что левая рука у него была не живая — это был протез, одетый в чёрную перчатку.

— Тебе Часовщик маячок приветствий прислал, — сказал Генерал. — Присмотреть он за тобой просил. Так, что ты здесь обживайся, со всеми вопросами и проблемами ко мне забегай в восьмой отряд, в любое время. Но думаю, у тебя здесь будет всё чики—пики, — приятно успокоил он Ивана.

— Лупа, — негромко крикнул он нарядчику, сидевшему на кровати с газетой. — Посели ребят на путёвые койки, я через неделю проверю, — и вышел из барака.

Нарядчика звали Лупой, за то, что он носил очки с толстыми линзами, без душек. Они были зафиксированы у него резинкой на голове. И когда его глаза требовали отдыха, он снимал свои очки. Но газеты нарядчик читал, используя очки как лупу, держа их в руках. За что и получил он кличку Лупа.

Лупа выделил им тумбочки и койки на втором ярусе.

С этого дня у Ивана началась настоящая лагерная жизнь, где ему преподнёс протекцию Часовщик. Беда в этот же день понял, что он непросто приземлился в лагере простым сидельцем для отбытия срока, а въехал на белом коне в одну из самых больших зон страны. И здесь ему придётся постигать каторжанскую жизнь и учится мудрости у авторитетных зеков.

…На работу их вывели в этот же день во вторую смену, на сборку школьных парт. Работа была чистая и не тяжёлая. Основным инструментом был пневматический гайковёрт, работающий по принципу электродрели. Гайками и болтами они скрепляли парты и передавали их на покраску. Цех был большой и светлый, но запах смолы и краски резко бил в нос.

Работа считалась вредной, и поэтому за вредность выдавались ежедневно специальные жиры. Производство по изготовлению мебели трудным и сложным нельзя было назвать, всё было автоматизировано. Но когда Иван выходил на улицу, создавалось впечатление, что стоит время эпохи дореволюционной России. По узкоколейной железной дороге, таская, тяжёлые вагоны бегали запряжённые конки. По дорогам производственной зоны везде сновали разномастные лошадки. Этими выносливыми и умными животными осуществлялись все транспортные перевозки на производстве. Ветеринар — или по лагерной терминологии, коновал, — был командиром отряда гужевого транспорта. Он смотрел за лошадьми и руководил извозчиками. В этом отряде работал Лёня Покер, которого Иван знал по свободе, — ему доверили одноглазого мерина по кличке Маг. На нём он возил бункера с опилками в цех прессованной плиты. Впервые в жизни Беда смог прокатиться верхом на коне, хоть и одноглазом. На разводе у проходной Лёня всегда дожидался Беду, и он верхом на Маге подвозил его до места работы. Иногда они взбирались на него втроём, сажая позади Рамбая. Цеха находились далеко от проходной и лошади зачастую использовались в начале работы для извоза зеков.

Прошла рабочая неделя, Беда с Рамбаем совсем освоились с работой и адаптировались в отряде. Коля парень был рисковый и подсел на карты, где ему постоянно фартило. Беда его увлечение не одобрял, но Рамбай был на несколько лет старше и в его советах не нуждался.

— Ты видишь, у нас в тумбочке продукты появились? Жить надо как-то. А не то ноги протянем, — говорил он.

— Это до поры до времени, а срежут тебя. Чем платить будешь? — спрашивал его Беда.

— Будет день и будет пища, — отвечал он, — мне тоже должны бабки. Если что я долг свой на них переведу.

 

Полосатый шарф

В столовой на рождество Беда наткнулся на Рудольфа, парня, который раньше играл за команду Спартак, но что он находится в заключении, Иван об это не знал. Рудольф что-то доказывал рядом сидящему с ним мужику. Беда, обрадовавшись такой встречи, сорвался с места и подошёл к его столу сюрпризом:

— О чём торг ведём? — спросил он.

Рудольф повернул голову, присмотревшись в знакомое лицо, вскочил со скамейки, облапил Беду и приподнял его в воздух.

— Ты, как здесь очутился? — Ты — же в городе был недавно. Я письма со свободы получал, и о твоих успехах в футболе знаю хорошо.

— Был там, теперь лесным воздухом дышу, — улыбаясь, сказал Иван.

— Пошли на улицу выйдем, там покурим и заодно почирикаем, — позвал Беду Рудольф, отодвинув свой обед в сторону.

Они спустились с возвышенности, на которой стояла столовая, и встали у отведённого места для курения. Рудольф достал из кармана табакерку местного изготовления и начал с газетной бумаги скручивать себе цигарку. Беда вытащил из своего кармана портсигар с набитыми папиросами «Север» и протянул его Рудику.

Когда Рудольф брал в руки портсигар, Беда заметил у него на левой руке отсутствие трёх пальцев. На кисти торчали большой палец и изуродованный мизинец.

— Ты же не курящий и откуда такое богатство? — удивлённо спросил он, часто хлопая глазами.

— Жизнь заставила закурить, а папиросы это гуманитарная помощь. Беда подробно рассказал, что их тумбочка благодаря Рамбаю наполовину заполнена папиросами и сигаретами.

Беда закурил вместе с Рудольфом. Он пару раз затянулся и бросил бычок в металлическую бочку, которая была врыта глубоко в землю и служила вместо большой пепельницы.

— Пошли в тепло? Не могу на морозе курить, удовольствия никакого не получаю, — предложил Беда.

— Пойдём лучше ко мне в гости, посмотришь, как я живу, чифиря сейчас глотнём, — затушил Рудольф большим пальцем левой руки папиросу и положил себе в табакерку.

— Ты где пальцы потерял Рудик?

— На прессе, год назад. Зеванул трохи и под прессом оставил их. Кстати меня Рудиком здесь редко кто зовёт, больше Курком или Руфом кличут.

— Нормальная кликуха, а меня по фамилии кличут. Многие думают, что у меня погоняло такое, а я не возражаю. — Беда тяжело вздохнул и тревожно произнёс. — Я вот подельника своего потерял Кадыка, — ты его, наверное, не знаешь, он в футбол мало играл, и то только в юношеской команде. Потом в ДОСАФ пошёл на планериста учиться. В тюрьме слух прошёл, что его за неделю до меня отправили сюда.

— Погоди! Погоди! — а Захар Минин, — тебе же родственником приходится? — спросил Рудик, — он, где сидит?

— С Захаром ясней некуда, он в Соликамске чалится, а вот Кадык должен быть рядом.

— Кадыка я не знаю, но ты не тужи, может он здесь? Ты просто не знаешь. Лагерь большой, около трёх тысяч человек. Здесь затеряться запросто можно, — пытался обнадёжить его Рудольф. — Многие зэки работают в три смены и встречи бывают случайные, как у нас сейчас с тобой произошла.

— Нет его, — уверенно отверг предположение Рудольфа Иван, — был бы здесь, мне давно бы сказали. Я почти все отряды проверил, с первого дня пребывания на зоне.

Пока они шли до барака, Беда обратил внимание, что с Рудольфом многие встречные здороваются и перекидываются на ходу добродушными фразами.

— Вот этот маленький дедушка с приятной улыбкой, — он показал в спину удалявшего от них заключённого в шапке с опущенными ушами, — это ходячая летопись советских карманников. В прошлом знаменитый щипач по кличке «Чужой», гастролировал по всем городам и щипал лопатники у буржуев и торгашей. В войну был в розыске у сыскарей за свои грехи. Но в Харькове, говорят у какого — то немецкого офицера из автомобиля утянул планшетку с важными сведениями для нашей разведки. Его моментально по всем старым хвостам амнистировали. Сейчас на пенсии, но чёрт попутал на старости. Пришёл на приём к врачу и обчистил его карман халата, пока тот его осматривал. Здесь много сидят публичных людей, даже двое бывших генерала есть с большими сроками. За нарушение норм строительства аэродромов они срока свои отбывают. Один генерал за зону выходит без конвоя, прорабом у гражданских строителей работает. Музыкант из оркестра Александра Цфасмана, тоже здесь отбывает. Знаменитый своим сроком и наш земляк дядя Костя с сорок седьмого года сидит, ему двадцать пять лет дали. Сейчас хорошо Хрущёв сделал, — вышка пятнадцать. Этого срока вполне достаточно осознать тяжесть вины любого тяжелейшего преступления.

— Об этом, наверное, не только вольный люд, но и зеки все знают, — сказал Иван, — а что — же этот дядя Костя в 53 году и под амнистию не попал?

— Никаких амнистий для него не было. Зарубил двух кассиров в сберкассе и забрал деньги. Ему под шестьдесят лет сейчас. Выйдет куда пойдёт, — неизвестно? Родственников никого нет, наверное, сразу в дом престарелых направят. Бабок будет там шарахать. Здесь такие огурцы у крахов попадаются. Один без двух рук за изнасилование сидит. Экземпляров подобных ему, хватает в лагере.

Они пришли к бараку и, смахнув снег с сапог, прошли в курилку. Там сидел парень в подшитых валенках и нижнем белье. В пальцах он держал козью ножку, от которой вился змейкой сизый дым и исходил крепкий запах самосада.

— Палёный, давай чифирю заварим? — земляка встретил, надо отметить, — сказал Рудольф парню.

Парень, не докуривая до конца цигарку, бросил её в ведро:

— Сейчас схожу, самовар принесу, — сказал он и ушёл в секцию.

— Раздевайся, жарко здесь. Давай повесим бушлат на вешалку, — проявил заботливость Рудольф.

Парень, которого Рудик назвал Палёным, принёс закопчённую алюминиевую кружку и полплитки чая, завернутого в фольгу.

— Сколько заваривать будем? — спросил он.

— Полтора мальца кинь на самовар и хватит, остатки положи назад. С чаем сейчас трудновато. Надо экономней пользоваться, чтобы до конца недели хватило, — сказал Рудольф.

Парень, залил в кружку воды и поставил её на печку.

— Не боитесь, что арестуют? — спросил Иван у парня.

— Зеки не заложат, а за красными на улице стоит кто — то смотрит, если что свиснут, — объяснил Палёный.

— У нас тоже своя охрана имеется, — сказал Рудольф. — Здесь есть надзиратель Шурик Краснов, всю свою сознательную жизнь работает в лагере. Он по запаху чай находит. Это самая натуральная ищейка. Все повадки у него жандармские. Нашего брата стрелял бы с закрытыми глазами, дай ему волю. Берию сука почитает, как бога.

— Я понял у вас здесь одна отрада, — это чай. А водки и наркоты не бывает?

— Какие наркотики с водкой, чаю — то вдоволь нет. Если подача есть, в течение часа не успел взять, всё — жди следующего раза. Но нам, как элитному бараку всегда оставляют. У нас пахан зоны здесь живёт, а наркоманов в лагере нет. И дикий закон со времён Берии ещё не изжит, — если в секции найдут запрещённые предметы, заточки, наркотики, водку, чай, то вся секция, а нас здесь восемьдесят человек, сажают на пять дней на пониженный паёк. Поэтому мы бдим за этим.

Когда чай был готов, Рудольф послал парня, в секцию за мужиками. Пришли ещё пять человек.

— А Генерала, что не разбудил? Может и он пару глотков сделает, — сказал Рудольф Палёному.

— Ага, разбуди, а если он сапогом по горбу отоварит,

— заканючил Палёный.

— Хорошо, я сам его разбужу, — успокоил Палёного Рудольф и обернулся к Беде. — Слушай Иван, — этот Генерал лучший кореш нашего Часовщика. Может, ты его и видал у него?

— Не видал, но с Генералом знаком.

Рудольф не слышал или не обратил внимания на последние слова Ивана, так — как моментально скрылся за дверью секции. Вернулся он назад со знакомым ему массивным мужчиной, который при первой встрече с Иваном назывался Генералом.

— Ну что, чифиристы, воюете с лагерным законом? — сказал он, не замечая Беду. — Рождество отмечаете?

— Это кто за забором для них праздник, а для нас выходной день, — сказал Рудольф, — а у меня земляк объявился, — он положил руку на плечо Ивана.

Генерал взглянул в упор Беде в лицо, затем протёр глаза. Иван смотрел на него и улыбался.

— Не может быть! Иван, неужели ты? — спросил он заспанным голосом, не прекращая протирать глаза.

Генерал подошёл к Беде, радушно пожал ему руку и потрепал по голове.

— Видать хорошо устроился, если в гости не приходишь.

— Вроде не плохо, никто не злит, хавка и курево есть.

— А иначе у тебя и не может быть. Лады, пускайте пиалу в круг, — садясь на скамейку рядом с Иваном, сказал он.

Когда кружка опустела, Беда достал портсигар и угостил всех сидящих. Генерал от Севера отказался, а вытащил из-за уха свою папиросу Герцеговина Флор, размял её пальцами и как фокусник ловко кинул себе в рот.

— Какой срок получил? — прикуривая папиросу, спросил он у Ивана.

— Пятёрку. Ну, это и немного и немало, — успокоил Ивана Генерал, — но хватит, чтобы узнать цену свободы и понять каторжанскую жизнь.

— Цену свободы и без срока мы все знаем, — сказал мужчина с хриплым голосом.

— Если бы мы знали ей цену, то сидели бы сейчас в Метрополе за кучерявым столом, а не варили бы чифирь на печке, — веско заявил Генерал. И он вновь всё внимание обратил к Ивану:

— Как там Часовщик поживает, базар шёл, что он приютил себе молодицу какую — то. Не то прислуга не то сожительница?

— Я сам толком не знаю, кто она ему, — остерегаясь сболтнуть лишнего, ответил Иван, так — как по воровским законам семьи заводить ворам, было запрещено.

— Ты не бойся, со мной можно говорить откровенно, — с понятием улыбнулся Генерал. — Ему воровской сходняк, как инвалиду разрешил такую привилегию. А вообще Часовщик твёрдый и справедливый вор, сейчас мало ему подобных авторитетов осталось. Поломали почти всех. Ему бы и здоровому разрешили завести себе прислугу. Когда такие люди на зоне и на свободе есть, значит, порядок обеспечен. Я ещё молодой против него, и мне пришлось немало полезных жизненных уроков получить от Григория. Да что там говорить, многие воры учились на нём как по букварю. В рот ему заглядывали. А сейчас некоторые в лакировках рассекают по воровским паркетам, а Гриша на привязанных подушках прыгает по грязным улицам, но уши не забывает, им крутит за их помпезное и неправильное поведение.

— Нет, он уже давно катается на коляске, — уточнил Иван, — правда ростом выше от этого не стал.

— Это уже хорошо, — одобрительно сказал Генерал, — глядишь, ему как фронтовику сообразят какой — ни будь моторизированный транспорт вроде трёхколёсного велосипеда.

Мужики, не прислушиваясь к разговору, достали из стола домино и стали играть в козла.

Генерал посмотрел в окно. На улице валил снег крупными шапками:

— Уважаю такую погоду, — сказал он. — Пошли Иван прогуляемся с тобой? Я сейчас оденусь. Подожди меня здесь, и никуда не уходи, — предупредил Генерал.

Рудольф, держа в правой руке домино, левой покалеченной клешнёй стучал костяшками по столу и приговаривал:

— Я ваши камешки срисовал с фронта.

Потом он увидал, что Беда собрался уходить, спросил:

— Ты куда оделся? Посиди, я сейчас освобожусь.

— Я воздухом подышу немного и приду, — пообещал он.

Генерал появился в хромовых сапогах и телогрейке индивидуального пошива. На голове «сидела» гражданская шапка, которая и рядом не лежала с лагерным головным убором. Потому, как одевается заключённый, можно было судить, какое положение он занимает на зоне. Это Беда уяснил, как только поднялся на зону.

— Пойдём, покажешь мне, как ты устроился у себя в бараке? — сказал он, положив на плечи Ивана свою единственную руку.

— Нормально я устроился.

— ПКТ ваш отряд называют, — сказал Генерал, — не за лакиндрошные условия. Начальник отряда у вас капитан Татаринов. Вот и получается питомцы капитана Татаринова, — аббревиатура такая ПКТ, или помещение камерного типа. Единственный барак, где вместо нар стоят койки, так что насчёт этого тебе повезло. Лично я на досках сплю, правда подо мной два матраса лежит и подушка с одеялом богатые.

— Понятно, — ответил Иван.

— Значит, тебя посадили недавно?

— В мае год уже будет, я уже вроде свыкся со сроком.

Для молодого человека это всё равно приличный срок, его надо просидеть достойно без косяков, — наставлял Беду Генерал. — Я бы тебя забрал к себе, но у нас сбыт. Самая изнурительная хоть и свободная работа. У нас нет никаких графиков. Пришли вагоны, мы идём на погрузку. Вот я иду сейчас с тобой, а в это время могут сообщить по громкой связи отряд номер восемь, бригада тридцать два, через тридцать минут должна быть построена на развод у ворот вахты. При таком режиме работы бывает, отдыхаешь по нескольку дней. А бывает, безвылазно пашешь, пока все вагоны не загрузят. Нам в отряде разрешается спать в любое время суток, и чем он хорош, нет в нём краснопёрых, одни отрицательные жуки.

— А что Рудольф тоже в отрицательные элементы записался? — спросил Иван

— Его Курком у нас кличут, — сказал Генерал, — нет, он простой мужик, но мы его уважаем, и его никто не обижает. Он у нас вроде чайханщика. Весь чай у него хранится. И он никогда никого не обманывает, а работает он учётчиком в отряде, на него никто не обижается.

Они подошли к бараку, сбили снег с сапог и вошли в секцию.

Беда подвёл его к своей койке и показал на второй ярус.

— Вот моё место, — сказал Иван.

Генерал прошёл в проход откинул матрас и сел на кровать.

— Где шнырь? — крикнул он на всю секцию.

К проходу подбежал, растопырив руки, Валет, дневальный секции.

— Вот он я, здесь я, — засуетился, шнырь.

— Найди и тащи сюда Лупу быстро.

Лупа тут — же предстал перед Генералом.

— Привет Володя, — протянул он с подобострастием руку для приветствия Генералу.

Но не получив взаимности для рукопожатия, спрятал свою руку за спину. Генерал сделал вид, что не заметил его жеста, но зато одарил нарядчика таким взглядом, что того от испуга пот прошиб:

— Лупа, это что получается? — Я прихожу в гости к своему другу, а мне и присесть негде. Это непорядок. Кто у тебя в правом углу спит около окна? — спросил Генерал.

— Там Леденец, а рядом Тюля.

— Дай команду на перетрубацию, передвинь их на пару шконок в сторону, а эти два матраса киньте туда. Не мне тебя учить. Сделай это при мне сейчас, чтобы я посидел нормально в гостях у друга.

— Всё будет ничтяк Володя, я устрою мигом, как нужно, — закрутился как ужаленный Лупа.

Нарядчик, с дневальным, перекинули матрасы с углового места, а постели Беды и Рамбая перекочевали в уютный угол.

— Володя, всё готово, а тумбочки они сами переставят. Сам понимаешь эта мебель неприкосновенная. Можете проходить и сидеть там?

— Всё нормально Лупа, — одобрительно сказал Генерал, — теперь посмотри Мотыль в бараке? Если здесь, скажи, чтобы заглянул сюда?

…Беда осознавал, что это новоселье придаст, ему пускай не авторитет, но чувство уважения и интерес окружающего люда это точно. Этот сделанный Генералом бытовой демарш ему пришёлся по душе. В секции уже присутствующие поглядывали в сторону Ивана с завистью и неподдельным страхом. Не выражая недоумения, почему его наделили такими почестями.

Было ясно одно, что Беда пришёл в секцию с паханом зоны, и что Генерал на зоне фигура номер один, Ивану было известно до сегодняшнего новоселья.

Володя Мотыль, мужчина сорока лет с симпатичной и решительной внешностью, высокого роста пришёл, обнялся с Генералом, Беде протянул руку и присел на кровать.

— Как здоровье Володя, что это ты решил забросить кости в наш дешёвый мир?

— Нужда привела. В гости пришёл к крестнику моего друга, передаю его под твою опеку, присмотри за ним. Я по возможности сюда буду заглядывать чаще. Прими к сведению Володя, — положил он руку на плечо Беде, — Иван парень правильный, школу нашу знает с малых лет. За него Часовщик ручается.

— Чего ты Генерал объясняешь, сказал, присмотри, — и всё понятно. Я же не мальчик, — и Мотыль перевёл взгляд на Ивана:

— Ты, в какую смену работаешь?

— Завтра во вторую смену иду.

— Ну и отлично, я так же хожу. Ты на сборке парт стоишь, а я слесарю, когда будет скучно, заходи. А секция моя напротив вашей стоит. Тоже не забывай.

— Может заварить чайку? — предложил Мотыль Генералу.

— Только час назад глотнул, хватит пока, — отказался Генерал.

— Тогда я пошёл. Партию в шахматы отложил с Дурбасом. Надо доиграть.

Он пожал обоим, руки и ушёл. Имея длинные ноги, как ни странно передвигался Мотыль коротким размеренным шагом.

— Он, почему так ходит у него что геморрой? — спросил Беда.

Генерал улыбнулся:

— Внимательный ты! Нет у него геморроя. Жизнь у него раньше была такая, ежедневно ходить по шпалам, вот и выработалась такая походка. Ну, что пойдём к нам. Курок тебя заждался, наверное, а то я забрал тебя в нахалюгу, не дав вам вволю пообщаться.

Беда взял из тумбочки пачку папирос для Рудольфа, и они покинули барак. Идя с Генералом по зоне, Иван понимал, что привлекал к себе внимание прохожих. Если кто — то гуляет с Генералом по зоне, значит, не простой. С абы кем Генерал расхаживать не будет.

И Генерал, как бы угадав мысли Беды, сказал:

— Со временем познакомишься с серьёзной блатной знатью.

Я тебе хромовые сапоги и телогрейку закажу лагерным умельцам. Будешь гарцевать, как жиган. Но при больших шмонах прохоря прятать надо или одевать на себя. Соловьи, себе могут забрать. У меня — то не заберут, знают, что из этого может получиться.

— А что может быть? — спросил Беда.

— На работу никто не выйдет, а за простой вагонов их облагают огромными штрафными санкциями. Чуешь, что это такое. Хотя, по сути, здесь зона спокойная, как и везде в последнее время. Я с Часовщиком познакомился на исходе войны, в госпитале. Ухаживал за ним безногим. Для меня он был герой особой породы. Штрафник, а наград как у пламенного бойца за мир. И главное, что меня поразило, он боли переносил, стиснув зубы, никак некоторые, выпрашивали у врачей морфий, чтобы боль заглушить. Одним словом Гриша — это исполин. Ему бы генералом, быть, глядишь и война бы раньше окончилась. — Примерно так однажды перед сном, я ему и обмолвился. А он в ответ, похлопал меня дружески по плечу, и уснул.

— Эту привычка подбадривать кого — то по плечу, у него осталась до сих пор, — вспомнил Иван, — если он с собеседником находится на одном уровне, обязательно взбодрит его своим неизменным контактным жестом.

— Ты понимаешь Иван, — остановил Беду Генерал, — он не забыл мои слова насчёт командирского чина и совсем скоро напомнил, только это был уже не госпиталь.

— А где же это было?

Генерал, развернув Беду на дорогу, ведущую к восьмому бараку, рукой указал вперёд.

— Ирония судьбы. Так уж получилось, что мне с твоим крёстным Часовщиком вскоре, пришлось встретиться в лагере в оздоровительном бараке, так называли помещения, где жили инвалиды. Он же был вор с довоенным стажем, и влияние имел огромное, как на арестантов, так и на администрацию. Поэтому где был он, ни одной сучьей войны не произошло. Я же тогда юный был, всего девятнадцать лет. Первая ходка на зону, и повоевать успел немного. Посадили меня за часики, которые я увёл в поезде в Барановичах в сорок пятом году. Пострадавшим оказался известный местный врач. Когда я сел в поезд он смотрел на меня, с явным пренебрежением и высокомерием. Будто я не с госпиталя, а с каторги возвращаюсь. Сильно он меня тогда оскорбил. Хотя я сам виноват, надо было мне гимнастёрку на себя одеть, а я как босяк ехал в кальсонной рубашке и поверх её телогрейка. Саквояж свой из рук он не выпускал, и каждый раз проверял карманы. Вот я и решил ему отомстить, за цепочку вытащил у него карманные часики. Патруль меня через полчаса взял. В вещевом мешке нашли документы, гимнастёрку с орденом красной звезды и лекарства которыми меня снабдил в дорогу госпиталь. Врачу неудобно стало, и он готов был подарить эти часы мне. Но патруль выслужиться хотел и его часики в жертву не приняли. А мне червонец дали. Правда, после по амнистии Лаврентия Берия в пятьдесят третьем году вышел на свободу. А времена я тебе скажу, тогда были беспредельные в лагерях. Нас за людей не считала администрация. Надзиратели в одиночку не выходили на зону. Ходили косяками человек по пять с автоматами и столько же с металлическими прутьями. Кости у нас хрустели неимоверно, при избиении была только одна мысль у всех. Выжить освободиться и отомстить. Двоих политических у нас из пожарного шланга в лютый мороз облили водой и заморозили. Так фашисты поступили в войну с нашим доблестным генералом. Потом в резервуар, откуда пожарная помпа качала воду, скинули, списав это на несчастный случай. Но в лагере сидел родной брат одного из замороженных, по кличке Минёр, тихий мужичок был, чуть даже пришибленный, он прознал, кто творил зверства против брата. Заточил две дубовых коротких пики, на размер ножа и вымазал их негашеной известью, — привезли её тогда нам бараки белить. Изготовил он пики по принципу ерша, туда лезет — оттуда нет. В течение нескольких минут он завалил в разных местах карателей своего брата. Проткнул, как жареных поросят. Одного при мне в столовой. Смотреть на это зрелище было с одной стороны радостно, с другой стороны ужасно. Потом залез на резервуар, куда был скинут его брат, перерезал заточкой себе сонную артерию и ушёл под воду. И готовился он к этому акту не один месяц. В лагере тогда зеки хотели переворот сделать, но Гриша был против такого ярко выраженного протеста, и я, конечно, был с ним солидарен. А зона шаталась, как ветхое здание, того и гляди рухнет. Анархия, тогда нужна была тем, у кого свобода не маячила близко, одним словом их мы называли четвертаки. Так вот мы с Гришей и объяснили сидельцам, что четвертаки может, под шумок и слиняют за колючку, а на других у надзирателей найдутся автоматы с запасными рожками. Мы смогли переубедить зону, к тому же, после случая с Минёром надзиратели поуспокоились, и агрессивность былую к нам не проявляли. А сколько этих палачей подрезали после освобождений зеки. Так сильно они озлобили каторжан. Сейчас всё совсем иначе, даже оскорбивший словесно заключённого надзиратель или другой администратор, может потерять свою работу. Но и жизнь в лагерях другая стала, преступник не кровожадный пошёл. Воров в законе мало осталось, а это очень плохо. После сучьих войн всех по тюрьмам закрыли. Иногда полукровки хвост подымают, приходиться им популярно объяснять, что войну у сук мы выиграли и с большим перевесом. Им после этого один только путь на вахту ломиться. Администрация сейчас на это закрывает глаза. Им легче этих полукровок в БУР посадить или на другую зону отправить, чем позволить развиться новой сучьей войне. А с недавних пор главными нарушениями в зоне считаются отказ от работы, чифирь и иногда кто — то подерётся между собой, и конечно карты. Вот и весь арсенал нарушений. Ты своему другу скажи, чтобы завязывал с ними, — предупредил Генерал Беду, — а не то его на икру пустят, если проиграется.

— А ты откуда знаешь, что он играет, — удивлённо спросил Иван.

— Я всё знаю о каждом заключённом, — ответил Генерал.

— А Кожевник в законе или нет? — спросил Иван.

— Ты и его знаешь?

— Да он часто раньше до тюрьмы к дяде Грише приезжал.

— Нет, он отказник и давно. В крытой тюрьме уже с год, наверное, сидит. Воров мало сейчас и на зонах и на свободе. Все по крыткам чалятся. Кстати Генералом меня обозвал Часовщик. Я тоже вор, но этот титул у меня по сути дела условный. Всех практически поломали. Законы только остались, и нормальные каторжане придерживаются их по мере возможности. Меня пока не трогают, так — как я на промышленную зону выхожу. Работают сейчас в заключении все поголовно, правда, каждый, как умеет. Администрация знает, что меня короновали ещё в пятидесятом году. И я, находясь рядом с Гришей, не попал под сучьи войны. Остался, как видишь целым и невредимым. В других лагерях поножовщина была после войны с суками жестокая, и сотворил её Сталин со своим подручным Натаном Френкелем. Наши козлодои всю подноготную знают про меня и стараются не тревожить, так — как буча может подняться не хилая. А им производственный план важнее, чем бунт. Хотя для них отправить меня на крытку ничего не стоит. Но я в этом году иду на свободу.

…При подходе к восьмому отряду, на улице завьюжило, и мороз от этого усилился. Иван опустил уши на своей шапке и, расстегнув пуговицы на ватнике, плотно захлестнул полы обеими руками, чтобы теплее было. Делал он это так, будь — то на его плечах сидела бобровая шуба, а не реплика из диагонали с жидким воротником и подкладкой из крашеной бязи. Генерал посмотрел на Ивана с улыбкой, но ничего на это ему не сказал. Он знал, что такая манера запахивать ватник была популярной у многих блатарей зоны. Когда они пришли в курилку, Рудольф сидел ещё за домино.

Генерал ушёл в секцию, когда вернулся, в его руках был чёрный в белую полоску тёплый шарф:

— Носи, — протянул он шарф Беде. — С голой шеей не ходи, это мой. У меня ещё один такой есть. Тепла много не даст, но от ангины убережёт, а главное, ни одна тварь при этом шарфе хвост не подымет. Таких в зоне шесть штук, у тебя седьмой будет. Поднимай Курка, я пойду немного вздремну до ужина.

— Спасибо Володя, действительно шею продувает. Теперь есть чем её согревать, — сказал обрадованный Иван.

Рудольф, увидав, что Беда вернулся, передал домино Палёному, — мужику с обожжённым лицом и подошёл к Ивану.

Увидав у него на шее шарф, как у Генерала, сказал:

— Поздравляю, ты знаешь, что это обозначает? — показал он на шарф.

— Знаю, спасение от ангины, — ответил Иван.

— Нет, это, скорее всего вступление в блатной парламент, это как коронование. С любого другого такой шарф снимут и передадут тому, кто его заслуживает носить. Поперечные полосы на нём, считается у нас на зоне, как символ мудрости и неприкосновенности.

Иван, услышав такую новость от Рудольфа, едва смог скрыть радость и гордость, за вручённый Генералом подарок.

Беда отдал пачку папирос Рудольфу:

— Пошли, может на улицу, прогуляемся, чего здесь сидеть, — предложил он Рудику.

— Ты знаешь, я зимой стараюсь меньше в дневное время находиться на улице. Не заметил, что я моргать глазами часто стал. А на снег как посмотрю, какая — то пелена в глазах появляется и резь длительная. Давай после ужина погуляем, заходи?

 

Бразилец

Беда ушёл к себе в барак. Бросив телогрейку на край кровати, он шарф не снял, оставив его у себя на шее. К нему подошёл сухопарый Леденец:

— Беда, давай тумбочки переставим?

В его голосе чувствовались скрытые нотки обиды.

— Давай переставим, ты, надеюсь, не обижаешься, что я оккупировал твою койку?

— Обижайся, не обижайся, что поделаешь, если я с этого козырного места уже несколько раз вылетаю, — больше не буду занимать его, — сказал он.

Они переставили, тумбочки, потом вместе пошли в курилку покурить. Все курилки в бараках были одинаковые. Они служили и как раздевалки и как умывальники, как сушилки и как комнаты для развлечений. Многие заключённые любили посидеть около печки и покурить махорки, смотря на живой огонь пылающий в открытой топке. В этот раз там была как всегда сплошная игротека, шахматы, шашки, домино, всё то, что разрешалось использовать в лагере. Очень громко спорил в домино шепелявый парень, но спор у него был добрый и весёлый. Его все называли Бразильцем.

— Леденец, а чего его Бразильцем зовут? Он что футболист великий? — спросил Беда.

— Коля Бразилец, — фамилия его Зотов. Он раньше играл в Ашхабаде за команду Спартак в классе «Б». Его фамилию пару лет назад нередко можно было встретить в газетах в рубрике «Спортивные новости». Когда Коля сидит в изоляторе и в это время в футбол играет наш отряд. Татаринов вытаскивает его оттуда и говорит, если забьёшь гол, амнистирую. А Коля на таких условиях от радости вколачивал в чужие ворота по три и четыре мяча. Если мяч попал ему в ноги, то отобрать его практически невозможно у Бразильца. Ты с ним в разные смены работаешь и не видишь, а он каждый день с мячом забавляется. Если мяч на ноге не подержит больной ходит и раздражительный. У него один мяч под шконкой лежит, а один на промке. Он бы и тебя пригласил попинать с собой, но ты в этом шарфе, он не посмеет. Побоится напороться на грубость.

— Я бы сам ему предложил, но у меня спортивной обуви нет, — с досадой сказал Беда.

— Бутс у нас нет, но у Бразильца полукеды для этого случая есть, разных размеров. За футбольную команду он в отряде отвечает. Сегодня Коля уже наигрался досыта и скоро ужин будет. Если ты играешь в футбол, я ему скажу. Обычно он сам подходит к новичкам и спрашивает, играешь в футбол или нет. Тебя он сегодня видит в первый раз, но про наше с тобой переселение информационная волна прошла по всему бараку и ты должен понять, что сам он к тебе не подвалит.

Они выкурили ещё по одной сигарете, и Беда пошёл обживать свой новый угол. Взяв в руки томик Стефана Цвейга, он вальяжно расположился на кровати. Подложив под спину подушку и облокотившись на неё, открыл перед собой книгу.

Когда пришёл Рамбай, ему сразу бросился в глаза по — барски развалившейся на чужой кровати Беда.

— Не понял? — удивился он. — Ты чего на чужой шконке спину притулил? — но, узнав рядом стоящую свою тумбочку, и постель, лежащую на нижней кровати, изобразил довольную мину:

— Что новоселье будем отмечать? — и, не дожидаясь ответа из карманов бушлата, он вытащил банку свиной тушёнки, пачку киселя, пачку сухой горчицы и тёплые носки.

— Носки заберёшь себе, у меня есть. Сегодня, чуточку подбил.

Колобка пощипал. Рождество есть чем справить.

Иван отложил книгу на подушку и, оторвав спину от стены, принял ровное положение:

— Мне сегодня все делают праздничные подарки, — заметил Иван, — ты носки подарил, Генерал шарф. Валенки бы ещё кто подарил, совсем бы порядок был.

Рамбай присвистнул тихонько, и сел на свою новую кровать:

— Беда, ты знаешь, кто он такой на зоне?

— Догадываюсь, если имеет права дарить такие шарфы.

— Шарф, как шарф, — потрогал пальцами Коля, висевший на шее подарок Генерала. — Мягкий и тёплый, — оценил он.

— Я тоже так вначале думал, но мне после объяснили, что такие шарфы разрешают носить не всем, а только избранным. Он обещал мне хромовые сапоги заказать и телагу справить, а тебе сказал, чтобы ты играть прекратил, не то в икру превратишься.

— Что так прямо про меня и сказал?

— Да он всё знает.

— Я свежих клиентов теперь не обдираю, несмотря, что сам ещё зелёным считаюсь на этой зоне. Даю старым отыграться, но у них не получается. Только долги растут. А икру с меня никто не сделает, не забывай Иван, что я в цирковой школе учился. Сам фокусы создаю.

— На ужин пойдём? — спросил Беда.

— Зачем идти? Тушёнку сейчас на сковороду бросим, сало есть, кисель сделаем. Хлеба надо попросить, чтобы принесли.

Беда встал и заглянул в курилку и, смотря на Бразильца, попросил:

— Ребят, кто пойдёт в столовую, хлеба две пайки, пожалуйста, принесите?

— Принесём, — ответил Бразилец и встал из — за стола. Следом за ним поднялись и другие игроки в домино.

Когда Коля принёс хлеб, Беда пригласил его отведать их рождественской пищи, но Бразилец вежливо отказался. Но хозяева вели себя настойчиво, и Бразильцу всё — таки пришлось присесть за их стол. Рамбай поел тушёнки, вытер ложку носовым платком и, засунув её себе в сапог, произнёс:

— Миномёт с собой надо взять на всякий случай, — сказал он — вдруг на угощение налечу, — и он, бросив на кусок хлеба отрезок сала, на ходу надев бушлат, выбежал из барака.

Иван знал, куда он пошёл и своего друга он сможет увидеть теперь только на вечерней поверке.

…Коля Бразилец на удивление оказался не выпендрёжным, а добрым и откровенным парнем. Он с первого взгляда казался застенчивым и неказистым, но когда у них разговор завязался о спорте. Коля ожил. Он превратился в спортивного эрудита не только в футболе, но и во всех спортивных дисциплинах и в лёгкой атлетике. Он знал все спортивные биографии знаменитых футболистов и лёгкоатлетов, и Беда не сомневался, что эти знания не болтуна, и не дилетанта, которые частенько встречались в тюрьмах и зонах. Особенно много такой публики встречалось от москвичей. Они находились ближе к спортивному олимпу и огням театральной рампы. И у них зачастую были или в соседях или состояли в недалёком родстве знаменитые гранды спорта и искусства. Они создавали знаменитостям, которых в глаза не видали искажённые, и бывало негативные образы. После чего эти неправдоподобные байки выходили из стен тюрем и разносились среди народа каждым пересказчиком с переломанными фактами, которые создавали знаменитостям отрицательные ярлыки.

…Беда пожалел, что работает с этим парнем в разные смены, и что встречаться им придётся только по воскресениям.

На вечерней проверке появился Рамбай и снова убежал, сказав Беде, что сегодня выиграет валенки ему. После проверки Иван не стал держаться особняком, а сел с Бразильцем играть в домино на пару.

К отбою Рамбай принёс новые валенки серого цвета и отдал Ивану. Он примерил их, поблагодарил Колю и бросил валенки под кровать.

 

Купеческий чай

На работу в понедельник до цеха Беда пошёл пешком. Рамбай с Покером поехали на одноглазом Маге. Беда понимал, что полосатый шарф не давал ему права ездить на лошади и ещё ему Генерал запретил грызть семечки:

— Лучше сухарик пожуй, но только не долбанцы, — так он назвал семечки, — не принято нашей категории кидать в рот всякую гадость.

Во время работы своими неизменными короткими шагами, к нему подошёл Володя Мотыль и предупредил, чтобы он через двадцать минут зашёл к нему в мастерскую. Беда, дождавшись, назначенное время, прошёл, через нагромоздившие по всему цеху ряды собранных парт и вышел на слесарную мастерскую. Толкнув ногой вымазанную в солидоле дверь, он прошёл внутрь. Мотыль стоял у наждачного станка и затачивал зубило.

Когда Беда зашёл, он отключил станок и сказал:

— Пройди за шкафы, сейчас чайку купеческого глотнём.

…Один угол в мастерской был перегорожен шкафами, отчего образовался закуток, в котором можно было укрыться от ненужных глаз. Беда зашёл в него. Там сидели двое мужчин в таких же шарфах, как у него. Они пили чай вприкуску со школьными конфетами и заедали бутербродами с маслом.

— Проходи, садись, давай знакомиться будем, — наливая в кружку чай, сказал мужчина с золотыми зубами и чёрными мохнатыми сросшимися на переносице бровями. — Пей чай, угощайся всем, что лежит на столе. — Меня кличут Рука, а зовут Саня, а это Кавказ, — он показал на рядом сидящего солидного мужчину, перебирающим в руках чётки.

— Пока ты в изоляторе чалился, на зону малява на тебя посая по рыхлому с воли от Часовщика пришла. На такие сопроводиловки мы всегда откликаемся радушно. Решили за тобой понаблюдать трохи. Но тебе случайно подвезло, что ты на Генерала раньше налетел. Шарф он на тебя накинул авансом, не за то, что ты крестник его друга, а за твоё принципиальное уважение наших законов и скрытое презрение к администрации. Надеюсь, что ты уже знаешь, что Генерал куратор лагеря, по нашенскому пахан. Ты примкнул к нам, а это обязывает ко многому. На эту тему мы с тобой и хотим почирикать. — Наливай себе ещё купеческого чаю, не стесняйся, — сказал Рука, подавая Беде не остывший ещё чайник.

Ивана долго упрашивать не пришлось, он налил себе полкружки чаю и намазал кусок хлеба маслом.

— Мы слышали, что ты мастак, на разные капканы, — смеясь, сказал Рука, — с сегодняшнего дня ты про них должен забыть. Хоть ты и молодой, тебе свойственно пошутить и порезвиться, но твоё нынешнее положение должно избегать мальчишеского баловства, чтобы не выглядеть шутом. Солидность и умение справедливо провести разбор при конфликтах. Вот, что от тебя потребуется в первую очередь. Будешь смотреть за молодёжью. Но прими к особому вниманию, среди них много полукровок. Это те заключённые, которые в идеале знают воровской жаргон. Кто — то, возможно, попытается тебя при разборках срезать лексиконом. Многие знают уже, что ты первоходка, но ты менжу не дави? Как только уловишь такую гниль. Сразу прекращай базар и говори им. Ша, — эту марцефаль пойдём разбирать к Генералу или Руке. А мы уж научим их хорошему поведению. По возможности избегай залётов в изолятор, ты здесь нам будешь нужен. На рожон администрации не лезь, они твой гонор укротят быстро. Здесь изолятор, хуже любой каторги. У тебя была возможность в этом убедиться. Генерала тебе придётся видеть редко, а нас каждый день. Если возникнут неясности, приходи в любое время. На всякий случай знай, что при желании ты всегда можешь придти сюда к десяти утра в первую смену попить чайку, и в семь вечера во вторую смену. О чём нужно, перетрём любую тему. В отряде у вас козлы есть борзые, сам с ними не хватайся. Направляй на них необстрелянный молодняк, но без палева, тогда они тебя уважать будут. С Татариновым будь осторожен, он нашего брата насквозь видит. Пока всё, — разбиваем понт. Идём по рабочим местам.

Беда при разговоре не обмолвился и словом, только слушал, что ему говорили Рука.

— И не забывай, с Татариновым не вздумай шутить. Иначе из изолятора выходить не будешь, — сказал он на прощание.

 

Знакомство с Татариновым

…Прошло приличное время со дня пребывания Беды на зоне. Он полностью адаптировался к лагерной жизни. По воскресениям с Бразильцем он до обеда играл в футбол, а после шёл в отряд к Генералу, где постоянно собирались авторитетные люди зоны, глотнуть чифирю и перетереть свои вопросы. Ивана они считали как своего кента и многому его учили. Рудольфа к этой компании не подпускали. В его функции входило достать чай и заварить его для лагерной «знати». Ивану было неудобно перед своим земляком, что он младше его и вхож в блатной мир, поэтому ему с Рудиком приходилось общаться, после окончания сходняка. К работе Иван тоже привык, за что он был благодарен Руке.

— У нас не работает только один Генерал, ему не положено, но на промзону он всё равно выходит. И вообще Ваня на эту тему я тебе только одно скажу, у меня к работе складывается двоякое отношение. Хочешь дольше жить, — трудись умеренно, чтобы работа тебе в радость была. Кто не хочет совсем работать, — это не человек, а инвалид. У лентяев, как и у пьяниц век короткий. Главное рогом не переть, и тогда ты почувствуешь после рабочей смены приятное ощущение. Здесь мы работаем по принудиловке, что скажут то и делаем, но если творчески подойти, к любой работе, то она душу твою не будет воротить от омерзения и скуки.

— А как же Генерал всю жизнь прожил не работая? — спросил Иван.

— Это кто тебе сказал, что он не работал? — посмотрел на Ивана Рука, — у Володи есть гражданская профессия. Он по жизни был часовым мастером, как и твой крёстный. Надо заметить, что работал он только в военное время по специальности, а в конце войны на него форму одели. А там он в рукопашной отличился в одной важной операции, где сам получил ранение ну и конечно орден ему в госпитале вручили.

Иван после этих слов относиться стал по иному к работе, а за ним следом подтянулся и Рамбай. Они старались с нормой управиться за три часа до съёма работы, после чего Иван занимался чтением старых газет и журналов, а Рамбай шёл играть в карты.

Однажды Иван, придя от Мотыля не застал на рабочем месте своего друга. Там находился один Пряха, который работал рядом с ними, но выполнял другую операцию.

— А где Рамбай? — спросил Иван.

— Сказал, что пошёл помочь Покеру на рельсы бункер поставить, но вот прошло уже полчаса, а его всё нет. Может чифирнуть, где присел, или в стиры режется? — ответил Пряха.

— Нет, он, он в первую смену никогда не играет в карты и знает, что работы ещё много у нас осталось, — сказал Иван.

…Тревога закралась в сердце Ивана, и он пошёл к железнодорожной ветке Покера, где тот работал со своим магом. Ни Покера, ни одноглазого мерина нигде не было, и Иван вернулся в цех, в надежде, что Коля уже возвратился.

— Куда Рамбай запропастился? — спросил подошедший к Беде бугор по кличке Хакас.

— Понятия не имею, но думаю, эта его длительная отлучка неспроста. Не влетел с чифирём, кому из цветных? Я ходил к Покеру, его на рабочем месте нет и мерина тоже нет.

— Ты пройдись еще по промке, прикинь, где он может ещё быть, — сказал Хакас, — а я пока на твоё место встану с Пряхой, норму хоть вытянуть.

…Беда ещё раз прошёлся до бункеров. Зашёл в деревообрабатывающий цех, откуда поступали опилки в бункера, но там тоже давно не видали Покера. Тревога за своего друга с каждой минутой у него усиливалась, сердце подсказывало, что что — то произошло. Он пошёл по цехам, нашёл Колобка, но тот в этот день его вообще не видал. На съём рабочего дня, бригада пошла без Рамбая, надеясь, что он подойдёт к воротам, но надежды все рухнули, когда лимит времени был исчерпан. Хакас тогда подошёл к старшему нарядчику зоны и сказал, что у него отсутствует один человек.

Оказалось, что на это время в промышленной зоне отсутствовало уже трое заключённых: Покер, Рамбай и Корявый, который работал в котельной.

В производственную зону зашла целая рота солдат и вольнонаёмных охранников с собаками.

— Побег! — пронеслось по толпе.

…В жилую зону никого не пустили, а заставили стоять в мороз на улице три часа, пока не нашли пропавших. Вначале обнаружили Мага, который вернулся на эстакаду, где стояли бункера. А потом знаменитый своим профессиональным чутьём Шурик Краснов отыскал шлак на подкове у мерина.

Краснов с солдатами срочной службы обыскали всю котельную, и за экономайзерами обнаружил два безжизненных тела Покера и Корявого, а третий Коля Рамбай подавал ещё признаки жизни. Рядом с ними валялась пустая бутылка, лук, соль и хлеб. Потом установили, что Корявый, похитил из склада бутылку, подумав, что в ней находится спирт. Эта его ошибка стоила жизни ему и Покеру. В бутылке находился дихлорэтан.

Оказалось, что такие коллективные смерти, в зоне бывали и раньше. Крали лаки и краски в цехах и пили. А затем прямым ходом попадали на больничку, которая стояла на территории лагеря. Редко кому удавалось выжить. Эти люди не знали, что не каждый лак можно пить. А хорошие лаки, которые шли внутрь, крались из цехов бочками. Но пропажа такого количества лака предрасполагала к большому обыску. Мало того, каждого зека возвращающегося из промышленной в жилую зону, тщательно обнюхивали и заглядывали в глаза.

На глазах за время заключения Ивана это уже был не первый случай нелепой смерти заключённых. Но в этот раз он потерял близких ему людей. Людей, к которым он привык и с которыми он делил свою пайку. Ушёл из жизни Лёня Покер, спокойный уравновешенный парень, от которого Беда не слышал ни одного мата. Погиб Корявый, жизнерадостный, но азартный парень, любивший во всём риск, не дождавшись близкой свободы. Рамбая поместили в больничку. Покера и Корявого увезли на «Заячью гору» — так называли кладбище для заключённых. Заведующего складом Модеста, — бывшего надзирателя, убрали с зоны, и его больше никто не видал. А Беду вызвал к себе Татаринов на беседу в кабинет.

Он сидел за столом и открывал банку консервов тюльки в томате. Рядом лежал белый батон. Татаринов отломил половину батона и засунул себе её в рот, а затем столовой ложкой начал загребать консервы:

— Ну, что новоявленный законник, — пережёвывая медленно пищу, произнёс он, — потерял близких дружков. А ведь в этом и ты грешен.

— А моя вина, в том какая? Я откуда знал, чем они собирались утолять жажду, — отверг обвинение Татаринова Беда.

— Ты давай у меня в кабинете не юзи, а не то я быстро тебя тормозну. Я тебе такую жажду устрою, пойдёшь у меня лес пилить, на голодный паёк.

У Беды перед ушами в это время стояли предостерегающие слова Кавказа и Руки насчёт Татаринова.

«С Татариновым не шути — моментом на другую зону уедешь». Было ясно, что он провоцировал Беду на грубость, и своим административным превосходством упивался. Беда понимал, что ему, во что бы то ни стало ни в коем случае нельзя идти на провокацию начальника отряда. И он старался соблюдать субординацию.

— Видишь — ли, не успел ворота зоны переступить он уже меченую, удавку на шею накинул. Смотри, узнаю, что ты у меня будешь разносить давно затухшую в лагерях воровскую идеологию, — сгною в БУРЕ на баланах.

Он съел консервы. Остаток батона завернул в газету и убрал на подоконник. Затем со стола одной ладонью в другую ладонь собрал все крошки и отправил себе в рот:

— Ты решил возмущение передо мной своё показать, — продолжал Татаринов. — Прикинуться невинной овечкой. Я не я и лошадь не моя. Не выйдет. Ты виноват в том, что не сообщил бригадиру, об исчезновении Рамбаева с утра. А если бы их сразу нашли, возможно, спасли бы и других от смерти.

Здесь Иван уже не выдержал и, не теряя самообладания, решил возразить начальнику отряда:

— Гражданин начальник, вы сами себе врёте или хотите действительно меня подвязать со стрелочником Модестом. Врачи сразу сказали, что смерть их была предрешена, они сожгли себе кишки, имея слабые сердца. Даже имея здоровые моторы, больше трёх дней им бы было не прожить. Это слова медиков. И об этом знает вся зона, — заметил Беда, — а Коля не пил дихлорэтан, он пил лак.

— Медики вам так говорят, что бы вы гадость всякую себе в нутро не заливали, а нам они сказали, что спасти их можно было. И про враньё не смей мне больше никогда говорить, я руководствуюсь информацией полученной из уст специалистов. А ты пока ещё полуцветной, сам порешь мне чернуху. Я не верю, что ты не знал, куда он пошёл. Вы работали вместе, и ты не заметил? В штрафном изоляторе у меня прозреешь, — гневно сказал начальник отряда.

Беда понял, что он до страсти хочет его посадить в изолятор:

— Я всё равно не пойму, ко мне какие претензии могут быть.

Я норму выполнил, а чем занимается мой напарник, вы сами должны понимать, что это меня не касается. Есть люди, которые получают зарплату, которые обязаны знать кто, чем дышит в лагере и кто куда ходит во время работы. Они со мной своей зарплатой не делятся, а зачем я буду рисковать своим здоровьем и делиться тем, за что глаза выбивают и уши отрезают.

— Всё сказал. А ты знаешь, что в нашем уголовном кодексе существует статья? — немного мягче заговорил начальник отряда.

— Знаю, знаю, но она не для меня писана, — не дал закончить фразу Татаринову Беда. — Я вам ещё раз повторяю, что я не знал, куда он ушёл, и что будет пить. Если бы даже он в присутствии свидетелей заявил, что покидает на длительное время рабочее место, для того, чтобы выпить стаканчик яду, вы бы всё равно не смогли ко мне применить вашу статью. Он взрослый человек, значительно старше меня и волен поступать, как считает нужным. Никто не знает, может, он добровольно пожелал уйти из жизни вместе с Покером и Корявым.

— Ох, какой ты догадливый, — перекосив лицо от смелого предположения Беды, сказал Татаринов, — где это видано, чтобы самоубийцы уходили из жизни с закуской?

— Что вы называете закуской пайку хлеба и три луковицы, а если это было их предсмертным желанием, ибо они в иной мир решили зайти с продуктами.

— В твоей речи много слова «Если». А если я сейчас на тебя постановление напишу в ШИЗО. А если я тебя после на свирепую зону или в крытую тюрьму отправлю. Как хорошо я изложил твою ближайшую перспективу?

— Понял давно я, что вы замышляете. Зачем полемику со мной бестолковую надо было заводить? Откровенно бы сказали, что для острастки мечтаете поместить меня в ШИЗО. Я сопротивляться бы не стал. Но при случайной встрече с вами на свободе, я вам руки не подам. Знаете почему?

— Это почему же? — спросил с ехидством Татаринов.

— А у вас руки похоже в крови. Вы заключённых за людей не считаете, — без запинки и выразительно сказал Беда.

— Интересную ты черту подвёл нашему разговору. Хорошо иди в секцию, но попомни мои слова. Твои тесные связи с авторитетами ни к чему хорошему не приведут. Мы знаем, что они удерживают свою дисциплину в колонии, и не будь их в зоне, был бы сплошной хаос. Но мы знаем, что авторитеты и самая опасная публика, к которой ты примкнул. Что тебя может связывать с матёрым налётчиком Володей Генералом? — Мне это непонятно. Он вор в законе всесоюзного значения. Ему даже горестные тяготы войны на пользу не пошли. А орден он получил за бандитский кураж над врагами. Сейчас бы он на штык с голой грудью не полез. Я, конечно, не хочу принизить его воинские заслуги. Заслужил благодарность от правительства и народа, зачем же эту благодарность нужно было сливать в отхожее место, идя на серьёзные преступления. Зачем он тебя портит своей воровской наукой. Я уже сейчас вижу червоточины в твоём поведении и разговоре. Тридцать пять лет, я работаю в лагере, и ты думаешь, я поверю хоть одному твоему слову. Я человек конкретный и не верю даже многим сотрудникам колонии. Верю только себе! Ладно, — махнул он рукой, — ступай в секцию, — после чего руку приложил к сердцу.

Его лицо моментально сделалось как полотно.

— Вам плохо? — тревожно спросил Иван и сделал шаг к столу, за которым сидел начальник отряда.

— Иди, иди — вновь махнул рукой Татаринов, — мелочи жизни, сейчас боль утихнет. Это обыкновенный невроз.

 

Третейский судья

…Беда, вышел из кабинета и прошёл в секцию к Мотылю, тот сидел в курилке и играл в шахматы:

— Долго ты с ним базарил, — сказал Мотыль, — напрягал, тебя Татаринов на тему или познакомиться поближе хотел?

— И то и другое. Мечтал меня в ШИЗО закрыть, говорил, что я виноват в смерти Покера и Корявого. А после ШИЗО грозил, свирепой зоной. Даже крытую тюрьму мне посулил.

— Он любит пощупать новичков, а ты для него, как диковинный экземпляр из кунсткамеры. Вот он и решил тебя на понт взять. Пощупать твои нервы и голову. Он со всеми так разговаривает, но без вины никогда не посадит. Поверь мне, я его знаю уже десять лет. А насчёт другой зоны он тебе арапа загнул, есть указ правительства «О прекращении практики переброски заключённых из одного лагеря в другой по мотивам участия их в беспорядках или как злостных нарушителей режима». Поверь мне, я этот указ держал в руках и выучил как алфавит. Для чего его создали в 54 году, чтобы заглушить сучьи войны. И, слава богу! В лагерях сейчас нет былого кровопролития. А наша зона я тебе скажу одна из лучших, правда козелков хватает, но эта беда всех зон и тюрем. Так что Иван дыши спокойно, никуда ты дальше нашего леса не уедешь до окончания срока, но нос всё равно по ветру надо держать.

— А я поверил ему, ну думаю, пойду сейчас курёху прятать для ШИЗо, но он после отошёл и отпустил меня, держась за сердце.

— У него сердце больное, два года назад инфаркт перенёс. Ты может его, чем — то обидным зацепил, если он за сердце держался. Если так, то считай, тебе повезло сегодня вдвойне.

Но в следующий раз он с тобой обязательно рассчитается, — предупредил Мотыль.

— Были с моей стороны некоторые отклонения в такте, но он сам выпросил их, — объяснил Беда.

— Ничего не думай, может всё обойдётся. Всё будет зависеть, как он на тебя глянул. Сам посуди, ты недавно появился, а уже в полосатом шарфе щеголяешь по лагерю. Они этого не любят. Паша Кудрявцев, заместитель начальника колонии говорит: «Что к нам в лагерь приходит только горбатый контингент. И эти горбы приходится выправлять администрации. Ни разу не пришёл этап с прилежными активистами или заключёнными с высшими образованиями». А я возьми да скажи, мол, сами езжайте по автотрассам и собирайте себе заключённых. Каждый гаишник клиент вашей зоны. Он за эти слова из меня клиента изолятора сделал. Они не любят, когда про их брата плохо отзываются. С ними даже по принуждению надо осторожно разговаривать. Вася Солома, на съёме в шутку кобыле вороной Гальке, по крупу ладошкой постучал и рявкнул на весь строй. «Эх, засадить бы тебе любимая». Его Татаринов и засадил в БУР.

— С языком у меня будет порядок, я на показ никогда не работаю, — сказал Беда, встав не спеша с табуретки. — Пойду, пройдусь до восьмого отряда.

— Если ты к Генералу, то его нет. Вагонов много пришло, они сейчас рогом прут во благо Советских лагерей и отечества. Неделю точняк будут грузить.

— А как же сон? — спросил Беда.

— Поспать их на шесть часов будут заводить в зону.

Там четыре бригады пашут, одна в резерве на подмене. Ты лучше, чем от безделья страдать, сходи к сапожнику Февралю, тебе там головки нашли на хромовые сапоги. Прикинешь на ногу, может он, уже полностью сшил сапоги, тогда заберёшь их у него.

Февраль оказался низкорослый, тщедушный мужчина с горбом не на центре спины, а смещённым к правому плечу. Подобную уродливость Беда впервые увидал в своей жизни. Он отметил, что все горбатые имеют удивительную схожесть между собой в обличье. Такое яркое сходство, возможно, им горбы придавали, которые отражались в их лицах.

Февраль, не глядя в сторону Беды, сказал:

— Обувь, твоя готова, вот примеряй, — он достал со стеллажа сапоги и протянул их Беде, — век не сносить! — похвалил он свою работу.

Беда померил сапоги, они пришлись ему впору. Хромовые сапоги на зоне это роскошь. Он прошёл в них по мастерской. От такой обуви у него было необычайное чувство гордости и огромной благодарности к Генералу. Иван снял их с себя, покрутил в руках и спрятал под бушлатом:

— Благодарю, что я вам за них должен?

— Носи на здоровье, а за всё остальное не беспокойся. За год вперёд уплачено. Будешь теперь, как принц ходить по зоне, но местной ваксой их не мазюкай и гармошкой голенища не делай. К вертухаям можешь внимание привлечь. Если им понравятся, могут снять. Ты если что гони им тюльку, что они у тебя лечебные, ортопедические. Тогда в жизнь не заберут.

— Понял, я их беречь буду. Мне долго ещё топтать зону придётся, — сказал Беда и вышел из дверей сапожной мастерской.

…У дверей на улице стояли два молодых парня, примерно одного года с Бедой. Один из них был в очках, а у второго под глазом был синяк. Они переминались с ноги на ногу, не решаясь подойти к Ивану. Беда обратил внимание на их встревоженные лица, по которым без слов можно было понять, что у ребят проблемы и к нему имеют разговор:

— Что — то хотите пацаны? — первым спросил он.

— Ты не Беда будешь? — спросили они.

— Да, а в чём дело?

— Мы ходили к Кавказу, а он нас к тебе послал, чтобы ты разобрался, — сказал парень в очках. У нас проблема с Кустарём из нашего отряда назрела. Он продал нам валенки, мы ему рваную за них заплатили, а он нам сдачи не дал четвертную. И мало того подходит его кент Монтёр и говорит, чтобы я выпрыгивал из валенок, что это его. Пришлось вернуть ему их. А Кустарь нагло говорит, что знать ничего не знает, и если мы поднимем, кипишь, Монтёр спросит с нас за крысиную выходку. Брату для острастки под глаз засветил.

— Понятно всё, — вымолвил Беда, — вы давно на зоне?

— Мы братья и подельники, а на зоне пять месяцев, — ответил всё тот же парень в очках.

— Нормально на зоне живёте, косяков никаких не имеете?

— Мы поняли, о чём ты спрашиваешь. Если бы у нас была плохая характеристика, Кавказ бы нас не к тебе послал, а в другое место.

— Резонно, — заметил Иван.

— Живём тихо, никуда не лезем и западло, ни кому не делали, — сказал второй парень.

— Вы, в каком отряде?

— В шестом?

— Сейчас я зайду к себе на минуту, вы меня у барака подождите и я схожу к вам, — пообещал Беда.

Он забежал в секцию, снял валенки и обул хромовые сапоги. Кавказ доверил ему провести разбор, с наглыми кидалами.

От его первого, правильного и справедливого решения может зависеть дальнейший авторитет Беды. Это Иван понимал. Но, что за люди Монтёр и Кустарь он не знал.

«В любом случае они неправы, если за парнями ничего не числится, — думал он. Нужно на всякий случай сходить к Мотылю, узнать у них про пассажиров Кустаря и Монтёра».

Мотыль до сих пор сидел за шахматами:

— Ого, ты уже в сапогах, — хороши кони! — похвалил он сапоги. — Тебя молодёжь нашла? — спросил он, — я их к сапожнику навстречу тебе отправил.

— Да, я их встретил, — ответил Беда. — Я к тебе сейчас за справкой пришёл. Ты с шестого отряда не знаешь Кустаря и Монтёра? Что они из себя представляют?

— Кустарь и Монтёр — это зимагоры, с чужих столов кости обгладывают, в основном крутят необстрелянных зеков из крестьян. Если по ним возник вопрос, то я тебе скажу. Ничего они не представляют! А ещё я тебе скажу, что Монтёр работает в прачечной, — это не мыслимое занятие для нормальных каторжан. То есть он не имеет права пасть открывать на честных и незапачканных арестантов.

…Беда вышел из барака и с братьями пошёл в шестой отряд. Он находился напротив футбольного поля и делился поперечной стенкой с пятым отрядом. Это был самый длинный барак, который отличался от всех не только размерами, но и большим наличием печных труб на крыше из которых валил дым. Этот барак из глубины зоны, больше напоминал конюшню.

— Вы постойте здесь, — остановил на крыльце братьёв Беда, — а я их дёрну сейчас сюда.

Он прошёл в секцию, где обратил на себе пристальное внимание присутствующих.

Внимательно посмотрев по кроватям, он увидал знакомого по этапу парня по кличке Лёха Шишак. Он сидел и пил из большой кружки чай вприкуску с сухарями:

— Беда, садись чайку выпей с тюремной цивилизацией, — кивнул он на пакет с сухарями.

— Некогда мне сейчас Лёха, — отказался от угощения Беда, — ты мне лучше покажи Кустаря и Монтёра?

— Они в курилке сало жарят. Хочешь, позову?

— Да, давай и быстрей скажи, чтобы вышли на крыльцо. Я там их буду ждать.

Лёха Шишак, зашёл в курилку, Монтёр переворачивал шкварчащее на сковороде сало, а Кустарь резал лук.

— Вас обоих Беда зовёт на крыльцо, — сказал Шишак.

— Это кто ещё такой? — спросил Монтёр.

— Выйдите, познакомитесь, — сказал Лёха.

— Да пошёл он подальше, если ему надо пускай сам идёт сюда, — смело высказался Кустарь, — мы заняты важным делом.

— Хорошо я ему так и передам, но смотрите, чтобы он вас этим салом не накормил по принудиловке.

— Вали, вали отсюда, — огрызнулись они оба.

Лёха слово в слово повторил Беде адресованные ему слова

— Пошли, — позвал он братьёв с собой, расстёгивая на ходу бушлат, — я же их в лицо не знаю. Отоварю да не тех.

Они прошли всю секцию, и зашли в курилку, Лёха Шишак следовал за ними.

Увидав на груди у Беды символический шарф, Кустарь и Монтёр оба опешили. И не успев и слова сказать, как один оказался под лавкой, а второй у вешалок. Двумя ударами Иван уложил обоих.

— Слушайте меня гешефтмахеры косопузые, если ещё раз услышу, будете байду гнать, форшману, как последних сук. Ясно? А, сейчас верните ребятам валенки и рваную купюру. Даю вам час на это мероприятие. Если братья ко мне через час придут с отрицательным ответом, то мне придётся навестить вас ещё раз.

Кустарь и Монтёр не могли осмыслить, что с ними произошло несколько мгновений назад. Они потеряли дар речи и только утвердительно мотали головой. Монтёр встал с пола и, держась за ушибленную голову, зашёл в сушилку, которая находилась в курилке, и вынес оттуда новые валенки. Он возвратил их брату в очках.

— Извини, недоразумение вышло. Это Кустарь на картах закуконился, выручать его надо было, а вас мы не знали ну и на дугу сами сели. Рваную, сейчас перехватим у земляков, вернём.

Беда, ни слова не сказав на оправдательную речь Монтёра, вышел молча из курилки и направился к выходу. От горячего и справедливого разбора, который он только что провёл его бросило в пот. На улице его немного остудило и взбодрило.

Он был доволен собой и немедленно курс взял на свой барак, чтобы рассказать о своей удачной разборке Мотылю.

Мотыль выслушал его рассказ и сказал, что этих пацанов Генерал или Рука обязательно спросят, как прошла разборка. И драку твою они не одобрят.

С Рукой Беде пришлось встретиться только через месяц. Он лечил в больнице свою язву. За чаем в мастерской Рука действительно начал выговаривать Беде о недопустимости драки со стороны третейского судьи:

— Ты не должен выступать в роли гладиатора, эти действия выполняются, теми, кому было нанесено оскорбление. А ты разумный уравнитель, а не баклан какой — то. Ты — это мы, а мы — это ты!

— Всё я понимаю, — объяснял Беда, — но тут случай особый. Я, по проводу Шишака, получил от них оскорбление, то есть они затронули мою честь. Послали меня в Херсон. А если судить по твоим словам, то выходит, они и вас послали. Здесь я сам должен был разобраться. И отоварил я их не за валенки, а за себя и за вас, — объяснил Беда.

— Тогда ты верно поступил. Это меняет дело. Я сам лажово разобрался в этой марцефали. Ты скажи, как тебе наш подарок? К ноге пришёлся?

— Спасибо, под портянку в самый раз, — поблагодарил Руку Беда.

— Скоро майские праздники наступят, как настроение у тебя? — спросил Рука.

— Чем скорее они будут наступать, тем заметнее свобода будет просматриваться, — ответил Беда, — но, откровенно говоря, надоела мне вся эта губерния с колючей проволокой.

— Она всем надоела, надежды возлагали на амнистию, а её нет, и возможно совсем не будет, но ничего дождёмся и мы своего дня, — с надеждой в голосе произнёс Рука и внимательно посмотрел в лицо Беде. — У тебя в бараке есть уже знакомые жорики, которые могут на тебя осину гнуть? — спросил он.

— Полно, около меня крутится, но каждому довериться не могу.

Рука чуть задумался, потом тихо вымолвил:

— У вас есть в отряде Валуй и чеченец Закарай. — Этот раньше немного прибивался к блатным, но его за провинности подкосили. Сейчас он открыто стучит и пишет рапорта на всех.

Валуй, на зону поднялся козлом. Подумай, что можно им сотворить, чтобы умерить их козлиный пыл. Подбери только надёжных парней. Устроить им нужно так, чтобы отзвук по всему лагерю прошёл.

— Это мы организуем. К первому маю подарочек сообразим, — пообещал Беда.

 

Виноват кот Промот

…В этот же день он из своей бригады подобрал двух живых пацанов, которые отличались от других своей решимостью и ненавистью к активу. Это Петя Лось из Шуи и Вадим Купорос из Москвы. Они сели под лестницей в цеху — месте, отведённом для курения:

— Пацаны, нужно Валую и Закараю пробить примочку, и сделать это надо как ближе к теплу. Желательно на праздник майский. Они живут в разных секциях, то есть вам надо с пацанами, которые с ними спят обсудить и прокрутить поганку. Валуй, я слышал дрейфло хорошее. Думаю для него нужно в столовой наловить крыс и подвязать их ночью к постели, чтобы они дальше матраса не разбегались, а потом запустить в секцию кота Промота. Закиру нужно ночью кинуть самодельную бомбочку, с изоляционной ленты и серы от спичек. Сделать вроде взрыв пакета, но перед этим порезать им робу и обувь. Пускай в рванье походят. Такими методами козлиному стаду будем отбивать охоту стучать. Я понимаю, что это всё детство, но свои плоды такие действия принесут. Как только подвернётся удобный случай испортить им настроение, его надо обязательно использовать. А то получается, они нам гадости делают, а взамен ничего не получают. Живут как на курорте. Это не есть правильно. Они каждую минуту должны страдать и переживать, что с ними, что — то должно произойти нехорошее. Короче их постоянно нужно держать в нашем тонусе. В других отрядах я также с пацанами почирикаю на эту тему. Цель, таких акций, чтобы всю непутёвщину убрали с бараков и собрали в одну кучу в отдельном курятнике. Пускай они на своих собратьев, стучат и рапорта пишут. Наши законы немного неправильно истолковываются. В БУРЕ с непутёвыми сидеть западло, ты их должен любыми путями вышибить из камеры, чтобы самому не попасть в их категорию, а в бараке значит не западло. Это никак не вяжется с нашими законами, — покачал головой Беда.

— Бить их везде надо, — сделал заключение Лось.

— Ну, я им теперь буду купоросить, если зелёный свет открыли, — потирая руки, сказал Купорос.

— Это делать надо обязательно во всех бараках, при малейшей возможности. Будем по максимуму сбивать с них козлиный понт, — ещё раз напомнил им Беда.

После их разговора, канун первого мая ночью в секции на постели Валуя был бой кота Промота с привязанными сапожной дратвой тремя серыми крысами. Стоял невообразимый писк и шум, который подхватил неграмотный и трусливый Валуй.

Он визжал, как будто Промот давил не крыс, а его самого.

— Ой, православные помогите, свету дайте, свету мне? Задыхаюсь! — визжал он как резанный.

Валуй соскочил со второго яруса. В кальсонах начал обувать сапоги, но взревел ещё сильнее. В каждом сапоге у него сидело по одной крысе. Ребята, проткнув кирзу гвоздём, медной проволокой застопорили их в сапогах и сверху прикрыли портянками.

— Ой, гадский потрох, она мне палец эта пасючка противная пожевала, — вопил Валуй.

Сон был нарушен во всём бараке. Кто — то пытался включить свет, но тщетно. Весь барак был обесточен.

Более смелые обитатели барака, бросились бить крыс сапогами, где под шумок не слабо досталось и Валую и другим членам СВП. В другой секции Закараю кинули в глаза махорки, сломали нос и на лицо вылили банку марганцевого раствора. Весь барак был на ногах. Лупа метался по всем секциям, призывая к дисциплине и тишине но, получив сильный удар по уху, спрятался в ленинской комнате и сидел там, пока не пришли надзиратели. Все за кем числились ранее грехи, залезли под кровати и пережидали когда закончиться крысиный переполох.

Надзиратели с фонарями стремительно забежали в барак.

Они прошли в секцию к Валую. У охранника, которого все называли Карета, в руках был карманный фонарик «Жучок», работающий от динамки. Он, быстро двигая кистью руки, наставил фонарь в лицо Валуя. Затем перевёл луч на его кровать. И постель, и лицо Валуя были в крови. На подушке сидел взъерошенный от боя с крысами кот Промот и держал в зубах привязанную к спинке кровати упитанную крысу. Две крысы задавленные котом, валялись на одеялах. Через несколько минут дали свет, но уже везде было тихо, и многие лежали в кроватях. Посередине секции двигался сапог, который крыса как бурлак тащила за собой, не соображая куда. Надзиратели обошли все секции. Зашли они и в секцию к Беде, где не было никакой бучи, но проснулись все от неописуемого шума. Карета зорким глазом осматривал всё кругом, надеясь найти, что — то запретное.

— Что, ваше величество изволили вас потревожить в безлунную, весеннюю ночь? — с иронией спросил его Беда.

Карета подошёл к кровати Беды. Со злостью, посмотрев на него, и сквозь зубы процедил.

— Десять лет назад, если бы ты меня назвал ваше величество, я бы тебе показал, как нужно обращаться ко мне.

— Виноват в беспорядке кот Промот, а ты на мне зло срываешь начальник. Нет бы, за красивое слово сигаретой уважил, а ты меня своей ностальгией обливаешь. Плачешь по Берии и его беспредельным временам, — проговорил Беда и закутался с головой одеялом.

Карета посмотрел на бирку с фамилией «Беда» висевшую на кровати, ощутимо ударил ладонью по душке кровати и вышел из секции.

…Закараю потребовалась медицинская помощь, и его увели в больницу, откуда он пришёл под утро. Он залез под одеяло, но для него ночные злоключения ещё не кончились. Перед общим подъёмом у него в кровати взорвалась самопальная бомба, которая изрядно подпортила ему постель и перепугала всю секцию. Утром Валуй всем в столовой рассказывал, как он героически отбивал крысиные атаки, и его приходили снимать на кинокамеру. Он ни разу не видал таких фонариков «Жучок», принял его за кинокамеру, чем вызвал к себе издевательские насмешки. Случай этот придал много работы оперативной части. Оперативная часть на зоне была большая, и им всем работы хватило канун праздника, но виновных никого не нашли. Утром вся зона знала, что случилось в одиннадцатом отряде. Капитану Татаринову праздник пришлось проводить в бараке. ЧП в его отряде было серьёзным и он, опасаясь, чтобы не получилось рецидива, по доброй воле заточил себя в барак понаблюдать за своими питомцами.

Звонким эхом прокатился случай в одиннадцатом отряде по лагерю. В других отрядах начали вспыхивать подобные эксцессы. В четвёртом отряде, одному подожгли матрас, у других была похищена вся одежда и обувь, которую потом шнырь изорванную, нашёл на помойке. В бараке инвалидов, у самых ретивых активистов пропали вставные челюсти, а у одного безногого протез был выкинут в отхожее место. Несколько человек было избито в туалетах и на промке. Активисты туалет вечером стали посещать коллективно. На производстве они прекратили рысачить по закуткам, боясь получить в безлюдном месте по голове. К Беде шли за советами и устными лицензиями. Сам он лично циркуляров никаких никому не давал, а действовал через подручных Купороса или Лося.

…Рука и Казбек довольны были конспиративными и под ковёрными действиями Беды. Актив заметно снизил свою лютость. Снизился процент написанных ими рапортов, но зато сгруппировались несколько активистов в один косяк из десятого отряда. Они создали отдельное рабочее звено и отряд по искоренению нарушений внутреннего порядка. Работали они на одном участке, где изготавливали сидёлки для стульев. У них на участке стоял небольшой электрический титан, в котором козлы кипятили чай. Использовали они его только для своих целей и никому посторонним пользоваться не давали. Активисты ходили везде вместе и на производстве и в жилой зоне. Писали рапорта на всех, не взирая на личности и за всё. От такой ерунды, как расстегнутая пуговица, до употребления чифиря. И им администрация верила во всём, наделив их свободой действий и полномочиями думных дьяков. Решение, как им связать руки и скомпрометировать в глазах начальства пришло без труда. Беду посетила колоссальная идея, которой он поделился с Рукой и Генералом. Он попросил у них достать у астматиков пачку астматола, это был травяной сбор, который они от удушья добавляли в махорку и курили. К наркотикам этот сбор никакого отношения не имел, но галлюциноген был не слабый.

…Пачку на следующий день Беде передал Володя Мотыль. Сбор выпарили в литровой банке, и Лось залил незаметно им в титан это зелье. Когда они пили чай, они не почувствовали, подозрительных привкусов, так, как в титан ими добавлялись разные растительные вещества от прошлогодних листьев смородины до коры дуба. В этот день активистами была сорвана работа всего цеха. Не имея задела сидёлок, цех не сдал сто пятьдесят стульев. Всё звено через час было помещено в изолятор. Весь цех пришёл смотреть на их чудачества. С этого сбора, который привёл к нарушению деятельности центральной нервной системы, внимания и умственной работоспособности, они насмешили не только цех, но и надзирателей. Активисты совершали неадекватные действия, претившие поступкам разумного человека. Один из них грёб на лодке, другой эмитировал поднятие штанги, третий снял с себя робу и начал её стирать в ведре с морилкой. Каждый, что — то изображал. Для зеков, их поведение было загадкой. Групповое схождение из ума было для них в диковинку. Шестерых активистов обвинили в принятии запрещённых наркотических препаратов и поместили на пятнадцать суток в трюм, где им для их личной безопасности определили персональную камеру. На работу их не выводили, но в бане, на них отыгрались отрицательно настроенные арестанты. Активисты поняли, что такое изолятор и как их люто ненавидят соседи по камере. После бани их всех до одного амнистировали, но они промолчали, не сказав кто их бил тазиками и ошпаривал кипятком, так как поняли, что изолятор, как и тюрьма, может быть заказан для любого человека. Так прекратил существовать отдельный экспериментальный отряд по искоренению нарушений внутреннего порядка.

…На воровской летучке у Мотыля Генерал откровенно восхищался Бедой:

— Никогда бы не думал, что эта травка способна на подобную козу. Откуда ты узнал про её волшебное действие. Если бы у нас давали ордена. Ты бы за этот зехер получил награду самого высокого достоинства.

Беда похвалу принял без восторга, а Генералу объяснил:

— В следственном изоляторе, у нас был один астматик по кличке Тёзка, он мне и рассказал про этот безвредный препарат. Хвалился, что дома кошку свою вылечил от эпилепсии, по чайной ложке в день. А если дозу завысить то эффект может быть обратный. Я про этот асматол вспомнил, когда кот Промот душил крыс в бараке. Он был, словно бешенный надо же, сколько крыс заделал, а если бы он с избытком асматольчику испил, то и козлам нашим бы глаза выцарапал.

— Шикарная травка, — сказал Генерал, — но всё равно может привести к беде.

— Ясное дело, — согласился с ним Иван. — Поэтому надо обязательно смотреть, на принимавшего пассажира, этот сбор. Чтобы он на колючку не залез и не получил пулю с вышки. Вот поэтому я и предупредил хлопцев, как только шерстяные начнут кренделя выписывать, так чтобы сразу их всех, технически сдали, через их коллег — козлов.

 

Калёным железом

…Администрация заметила резкий спад работы актива. Собравшись всем административным корпусом, они обсуждали причину свалившихся неприятностей на актив.

Заместитель начальника колонии по воспитательной работе полковник Кудрявцев, мужчина с крупными чертами лица и мясистым носом был человеком настроения. Он в один день мог быть добрым и злым, раздражительным и спокойным.

Его головной убор служил главным индикатором настроения. Если у шапки или фуражки козырёк смотрит вверх, значит, он находится в превосходном настроении. А если головной убор надвинут на лоб и козырёк закрывает переносицу, то в это время ему лучше на глаза не попадаться.

Он зашёл в кабинет для заседаний, когда обсуждение сложившейся ситуации шло в полном разгаре. Сняв надвинутую на лоб фуражку. Он причесал примятые волосы, продул ртом застрявшие в зубьях расчески волосы и бросил её со злостью на стол:

— До чего договорились в моё отсутствие, какие меры принимать будем? Вы понимаете, что над нами кто — то нагло смеётся и плюёт с высокой колокольни на нас и наши порядки. Оперативная часть никаких результатов по первомайскому шалману, который был устроен в одиннадцатом отряде, не дала. Я никогда не поверю, что при избиении осужденных Валуева и Закараева не было свидетелей. Их что глухонемые избивали в присутствии слепых, как и других активистов? А схождение с ума целой бригады активистов, — это уже не баловство, а преступление. Тут дело совсем серьёзное. И оставлять без внимания нам сейчас ничего нельзя. Немедленно усилить дисциплину в отрядах. Я был у начальника колонии сейчас. Он меня озадачил, сказал, чтобы виновные в беспорядках на зоне и избиениях членов актива были наказаны. Распоясалась отрицаловка по всему учреждению. Дошли уже до инвалидов. Крадут у них жизненно важную ортопедию. В туалетах бьют лампочки и избивают себе неугодных. До каких пор это безобразие будет продолжаться? — Мне что прикажете, туалет персональный около вахты для актива поставить, или охрану выставить на каждый сортир. Вы мне прекращайте своим бездействием потакать нарушителям. Или я вас всех к едрене фене угоню работать на Шерстки, к рецидивистам. Они вас быстро работать научат. Так, что мобилизуйте все силы, но нарушителей мне изыщите. Их место в изоляторах и БУРЕ. Калёным железом будем выжигать нарушителей внутреннего распорядка колонии. А сейчас я бы хотел послушать начальника оперативной части, что он скажет по этому поводу?

Поднялся со стула начальник оперативной части майор Морозов. Он взял в руки заранее приготовленный листок с его предлагаемыми выкладками и начал выдвигать свою версию:

— Я со своими сотрудниками помозговал в специальной части. Отобрали и проверили все личные дела осуждённых, которые поступили в колонию в течение полугода. Сто восемьдесят дел пролистали. Исходя от противного мы откинули обыдёнщину и оставили одиннадцать дел, которые могут представлять для нас интерес. Если судить по характеру нарушений, то они все имеют хулиганские штрихи, исходящие от молодых заключённых. Поэтому от одиннадцати мы откинули семь дел осужденных, которым перевалило за тридцать лет. Остаётся четыре, двое, из них были на малолетке. Одного я отметаю сразу — это Плеханов родом из Курска. Этот парень, безусловно, трудный. Слов нет. Находясь на зоне три месяца, два раза побывал в штрафном изоляторе, один раз за членовредительство, а другой раз за нанесённую свежую татуировку. Он по характеру имеет склонности к бунтарству. Но круг его знакомств, не имеет авторитетов, все в основном заурядные личности, бывшие мелкие воришки и хулиганьё. Исходя из моих личных логических размышлений, я остановился на одной личности, которая может предоставить для нас интерес. Это Беда Иван. Отличается начитанностью, и организаторскими способностями. Сколотил около себя группу одногодок, подобных себе. В нашей колонии общается с известным нам всем Володей Генералом — Потёмкиным и Архиповым — Мотылём. У Мотыля Беда бывает часто в мастерской, куда захаживает и не безызвестный нам Рука, имевший девятнадцать лет сидки за плечами. К нам приехал на отдых из крытой тюрьмы, — добавил он. — Шесть человек носило полосатые шарфы, сейчас седьмой объявился это Беда, — я боюсь, что бацилла запущена не Бедой, а опытной рукой. А Беда исполнитель, но не рядовой!

… — Ты, что предлагаешь всех авторитетов пересажать по камерам? — заорал Кудрявцев, — у нас был уже горький опыт с этим два года назад. Пятерых посадили, а двадцать появилось, да таких, что оторви да выбрось. Пробы негде ставить было. Разговор надо вести с авторитетами, если сами порядок не можете навести. Поставить перед ними соответствующие условия. Вызовите всех полосатых на конструктивный диалог, но порядок, чтобы был в колонии. Поговорите с Генералом и этим Рукой, пускай они урезонят молодёжь. Не пожелают помочь нам, тогда посулите им некомфортабельных, жизненных перипетий в лагере. И завтра же, к семнадцати часам, чтобы у меня на столе лежали постановления на подпись о наказании всех, кто был повинен в беспорядках. Не можете доказать прошлое, найдите для них настоящее, или мне поучить может прикажете вас? Стыдно господа офицеры. В восемнадцать часов я буду докладывать начальнику о принятых мерах, если он меня будет за ваше бездействие разносить, берегитесь у меня. Всё на сегодня. Все свободны, кроме Татаринова и старшего опера.

….На следующий день закрыли в изолятор Лося и Купороса. Надзиратель, переодетый в робу зека поймал их за курение в неположенном месте. За курение на производстве, где кругом древесина, лаки и краски наказывали строго, но чтобы сажали в изолятор, это было редко. Когда их привели в камеру, то узнали, что в этот день, кроме них посадили ещё шесть человек. Все это были подрывники существующего режима.

На следующий день Кум находясь в плохом расположении духа вызывал к себе Володю Генерала. Разговор состоялся предметный по устранению беспорядков в лагере. Генерал ему прямо сказал, что всё происходящее на зоне от него, не зависит и на молодёжь повлиять очень трудно. У них свои законы и свои авторитеты. А ему негоже заниматься их перевоспитанием, так как готовится уходить на свободу. И, что творится в зоне по этим временам, — это в порядке нормы. Раньше активистов резали, а сейчас мерзавчику в роговой отсек заехали, и кипишь на всю вселенную. Куму ответ Генерала не понравился, и он пообещал ему, если в зоне порядка не будет, то всех полосатых разгонит по географическим широтам Советского Союза.

 

Нокаут ногой

…Беда от Генерала получил ценное указание временно залечь в кусты и в отношении активистов в своём отряде ничего противного не предпринимать, иначе можно уехать далеко, туда, где в процессе мочеиспускания моча на ходу мёрзнет.

Вскоре освободился Мотыль, отсидев одиннадцать лет. Его провожала до вахты вся зона с почестями. Валуя и Закарая отправили на другую зону. После их отправки в отряде наступило затишье. Не было ни одного залёта в изолятор.

Татаринов на утренней проверке заметил, что дисциплина значительно улучшилась в отряде:

— Всегда бы так было, я тогда бы похлопотал перед начальством, чтобы паёк вам прибавили.

— Вывод этому есть разумный, — не смог удержаться Беда от комментария. — Главных возмутителей спокойствия нет Валуя и Закарая, вот и порядок в отряде. А то ведь как было, либо они кого — то помогут посадить, либо за них посадят. Вот и вывод сам по себе напрашивается, чем меньше гребешков в отряде, тем меньше кукареканья и больше порядку.

— Да, что ты говоришь, — сорвался Татаринов, — да если их не будет, вы на головах будете ходить. И я чтобы этой вредной идеологии не слышал, иначе тебя отправлю работать под присмотр Каретки, он давно на тебя зуб точит.

— А чего я, гражданин начальник неправильного сказал. Вон посмотрите восьмой отряд, там нет ни одного активиста и в бараке порядок.

— Не забывай, восьмой отряд это сбыт. Конечная стадия нашей продукции, которая одевает и кормит всю колонию, поэтому им выдают некоторые поблажки. Не будь у них такой ответственной работы, они бы поголовно сидели на маринаде, в изоляторе. А тебя Беда, я с сентября месяца обяжу учиться в нашем ПТУ, что бы ты поменьше пролётки по зоне бил и разносить зловонный вирус воровской отрыжки. Лучше сегодня выиграйте в футбол у пятого отряда. Не подведите, в грязь лицом не ударьте, вся администрация придёт смотреть.

Он пристально посмотрел на Бразильца:

— А ты Зотов, с прошлого года мне должен два гола. Сегодня, чтобы возвратил?

— Обязательно верну, гражданин начальник, — зарделся от смущения Бразилец.

…На стадионе в этот день собралась вся зона, это был праздник, как для заключённых, так и для администрации. Встречался одиннадцатый и пятый отряды, самые сильные команды колонии. Лидеры прошлогоднего первенства.

Болельщики диву давались, как начальник пятого отряда Стручок, перед матчем эмоционально заряжал свою команду. На нём было галифе и тельняшка, а на ногах настоящие футбольные бутсы. Стручок бегал около команды и объяснял, кто кого должен опекать, кто по какому краю должен играть. Затем встал в ворота стал показывать вратарю, имитируя прыжки и выпады, как нужно отражать коварные удары противника. Со стороны всё это казалось смешным. Все знали, что он в футбол никогда не играл, и представления даже на уровне болельщика об этой игре, у него были слабые. В одиннадцатом отряде всем руководил Бразилец. Капитан Татаринов, сидел на скамейке рядом с Кудрявцевым и заместителем по режиму. Поодаль от них на две скамейки расположился начальник колонии и ДПНК. Встречу судил Филин, футболист из седьмого отряда.

Как только прозвучал свисток предвещающий начало матча, команда Татаринова устремилась сразу к воротам противника. Беда, показав великолепный дриблинг владения мячом, забил гол, на второй минуте. Радость футболистов и болельщиков была недолгой, — через десять минут пятый отряд сравнял счёт. Стручок от радости выбежал на поле с криками «Банзай» и начал похлопывать по плечу игроков своего отряда.

Мяч разыгрывали с центра поля. Бразилец отдал пас Беде и тот по правому краю повёл мяч, который у него в борьбе с нарушениями правил выбили за боковую линию, а сам он улетел на скамейку и врезался в сидящего мужика в синей фуражке — сталинке и комбинезоне. Мужик оттолкнул Беду, и со злостью произнёс:

— Куда прёшь, пёс смердячий?

Голос этот Ивану показался знакомый. Он оглянулся в сторону мужика, не ответив на грубость, запомнил только место, где тот сидит. Выбросив мячик из аута, он стремительно переместился со своего края ближе к Бразильцу. Иван подбежал к нему и попросил навешивать ему мяч в то место, откуда он только, что его выбрасывал. Мастерство Бразильца и тяжёлая нога Беды сделали своё дело. Беда пронёс ногу над мячом, и сильно ударил мужика в лицо ногой, и как — бы не замечая, продолжал играть. Это был тяжёлейший нокаут, и как после оказалось с сотрясением мозга. Мужик оказался надзирателем Каретой, которого не узнал Беда.

Кум в целях оперативной необходимости, часто заставлял переодеваться надзирателей в спецодежду зеков, и слушать о чём говорят на стадионах заключённые. Беда второй тайм не играл. Его Кум и ДПНК сопроводили в изолятор, признав, что удар был сделан не по инерции, а намеренно. В футбол в этот день команда одиннадцатого отряда выиграла. Татаринов, через неделю пришёл в изолятор к Беде:

— Как дела? Совесть тебя ещё не пробила за твой победный матч над Кареткой? — спросил он без излишней издёвки. — Бегал как гепард по полю, — это похвально. Так стартовать и надо, чтобы тебя и команда и болельщики признали. А вот бить по лицу заслуженного работника исправительного учреждения. Каретку, было совсем н обязательно. Он в этот праздничный день за безупречную службу, был удостоен похвальной грамотой и денежной премией, а ты его своим молотом ножным угостил. Поздравил, называется. Ты всё — таки признайся, специально его угостил или в пылу борьбы? Я вот рассуждаю так. Если судить по силе удара то нарочно, но я видал, как мяч летел в сторону Каретки и увернуться от мяча он бы может, и сумел, но в этот момент он растерялся и не знал от чего ему убегать от ноги или от мяча. Вот и схлопотал по сопатке, — аргументировано сказал Татаринов.

— Вот видите, вы ответили сами за меня. Понимаете это игра и азарт, кроме мяча ничего не замечаешь. Тяжело остановиться на скоростях. Сами посудите, когда автомобиль или мотоцикл бьют по тормозам, они оставляют за собой большой тормозной путь. Если бы я просто так бежал для разминки, другое дело. А здесь определённая круглая и кожаная цель летает по полю, связанная в первую очередь, с престижем отряда, но как тут остановишься, — сказал Беда.

— Ну — ну патриот отряда мне нашёлся. Всё я знаю и понимаю, но вызволить отсюда тебя не могу. Постановление на тебя заполнял сам Кудрявцев, так что потерпи ещё немного. А вообще — то я пришёл тебе сказать, что восхищён твоей игрой, бразилец значительно слабее тебя. Молодец!

Через восемь суток после прихода Татаринова в изолятор, Беда вышел в зону. Генерала на зоне уже не было. Он ушёл на свободу, но вернулся из больнички Рамбай, худой и жёлтый.

— Всё лето Иван проиграл в футбол за свой отряд.

В дни матчей Татаринов его освобождал от работы. Осенью начальник отряда определил, Ивана в ПТУ, при зоне учиться на электрика, а Рамбая угонят по этапу в Сибирь за карты. И дороги их с Бедой никогда на жизненном пути не пересекались в дальнейшем. Беда набирался мудрости от своих старших друзей Руки и Кавказа и в изолятор больше не попадал. Футбол ему помог избежать многих неприятных моментов, связанных с нарушением лагерного режима. В лагере он узнал, что его друг Кадык пробыл всего два месяца на воле и попал вновь в тюрьму на шесть лет. Беде же раньше на свободу помог уйти Татаринов. Когда Иван окончил ПТУ и получил профессию электрика, Татаринов представил его к условно досрочному освобождению.

В 1961 году с первого января в стране наступила Хрущёвская денежная реформа. В этом же году двенадцатого апреля запустили Юрия Гагарина в космос, а Ивана Беду в этот день выпустили на свободу через маленькую проходную, где не было окон и сильно пахло карболкой. Но эта мелочь не могла испортить ему двойной праздник. Он вышел на свободу с чистой совестью, умудрённый большим жизненным опытом.

Четыре месяца Иван не досидел до звонка, — вроде мелочь, но до того приятна и бесценна!

 

Футбольный бог или а — ля — уркаган

В первую очередь после освобождения Иван посетил стадион.

На футбольном поле тренировалось много молодых игроков, и не было тренера Мухи. Он ушёл работать на производство и возглавлял областную судейскую коллегию футбола. Вместо него был поставлен не менее опытный тренер Виталий Семёнович Сериков, у которого Иван тренировался в юношеском составе.

Сериков, сидел на трибуне. Увидав своего питомца, прищурил глаза, не веря, что перед ним стоит Иван Беда, облапил его за поясницу, оторвал от земли и взревел на всё поле:

— Беда пришла, Беда пришла!

К ним подбежали все футболисты, которые встретили Ивана душевно с распростёртыми объятиями.

— Ну — ка, дайте ему мячик, не отвык он от него? — спросил тренер.

Кто — то из футболистов ногой послал ему мяч.

Иван встал на кромку поля, и стал виртуозно чеканить и обрабатывать мяч двумя ногами. Затем подбросил его на голову, показав мастерство жонглирования мяча головой. С головы мяч переправил на шею, заставив его послушно замереть. Футболисты и тренер в этот миг ему захлопали. Иван плавно с шеи переправил мяч на ногу. После чего подошвой туфли прижал мяч к траве.

— Ты где такому искусству научился? — спросили футболисты в разнобой, — неужели на лесоповале?

— Вы что думаете там, в футбол не играли. Играли и каждый день. Если в фашистских концлагерях футбольные баталии шли, то наши лагеря, чем хуже. А этому искусству владения мяча меня научил Коля Бразилец, игравший, когда — то в классе «Б» за команду Ашхабадского Спартака.

— А что Ваня слабо бутсы примерить и нашу молодёжь проверить? — спросил тренер.

— Запросто, я весь срок мечтал, поиграть на своём поле, — без всяких кривляний, согласился Иван.

— У тебя нога не выросла? — поинтересовался Сериков.

— Как была сорок второй, так и осталась, — улыбнулся Иван.

— Давай Савельев разувайся? — обратился тренер к кудрявому белокурому пареньку.

Иван надел на себя трико и бутсы и в развалку побежал на поле.

— Постой Иван, — остановил его тренер, — ты прям с полымя и в прорубь. Не спеши, и молодых не рви, а то они, глядя на твою игру, могут веру в себя потерять. Присмотрись к ним, дай им немного поиграть. Посмотри, что они умеют делать и на что способны. Тебе с ними в будущем придётся долго пахать этот газон бутсами. А твои способности я знаю. Ты их будешь демонстрировать во время матчей, если думаешь вернуться в команду.

— Не думал бы, не появился сегодня здесь, — крикнул на бегу Беда.

Побегав по полю полчаса, Иван подошёл к тренеру:

— Ну, что скажешь о молодёжи? — поинтересовался Сериков. — Годится, кто в основной состав?

— Времени мало, чтобы оценить, игру каждого в отдельности. Лучше за этим с трибуны наблюдать, а так ребята прыткие. Но по мне лучше конечно играть с проверенными кадрами, с кем я играл раньше.

— Эти все играют у меня в дубле, за исключением вон того сивого. Он показал на лежавшего в траве, разутого Савельева.

— Этот парень будет тебе хорошей поддержкой на поле. Бегает, как хороший спринтер, и пас отменный выдаёт.

— Я его знаю, он рядом со мной живёт, — перебил тренера Беда, — и он был постоянно на наших матчах заворотным беком. На моих глазах рос и помню, что с мячом он дружил с раннего детства.

Сериков положил свою руку на плечо Ивану:

— Ладно, о нём у нас ещё будет время поговорить. Ты вот что, завтра Иван, сделай. — Сходи в профком завода к Тарасову. Я ему сегодня о тебе расскажу. Пускай он тебя в хорошую бригаду оформит на завод.

— Мне вначале нужно справку на паспорт заменить и военный билет получить, а потом уже думать о работе, — вытирая пот со лба, сказал Иван.

— Это не убежит от тебя, главное место на предприятии зарезервировать сейчас. С трудоустройством нынче проблем нет, но в наш завод на хорошее место, только по великому блату можно оформиться.

— Всё уговорили, завтра непременно схожу, — заверил тренера Иван.

— Да вот ещё что, — остановил Ивана тренер, — твой племянник Серёжка по твоим стопам идёт, в команде мальчиков самый младший, а переиграть всю команду может. Чувствуется твоя школа. Если тебе не в тягость потаскай его с собой на наши тренировки, пускай с нами поварится. Красавцем как в футболе, красавцем и по жизни будет! Это ваша порода Бедовая.

— Для меня Серёжку поставить на футбольные рельсы, дело чести. Я с пяти лет начал знакомить его с мячом. Обязательно буду продолжать, делиться с ним своим мастерством.

…Беда не заставил себя долго ждать, он пошёл в профком на следующий день. В толпе рабочих у проходной увидал знакомую фигуру Тарасова.

— Здравствуйте Антон Захарович, — улыбнулся Иван.

— Здравствуй дружище, — пожал ему руку председатель профкома. — Извини, я сейчас тороплюсь. Бегу в чугунолитейный цех на профсоюзноё собрание. Хочешь, подожди меня, если время есть, но знай, по тебе вопрос я решил в оперативном порядке. Пойдёшь трудиться в лучшую бригаду Виктора Борисова. Это в судостроительный цех, на электромонтажный участок. Там одни бывшие спортсмены трудятся. Коллектив сплочённый и дружный. Получай документы и в бой.

— Я ответ получил. Чего я вас буду ждать. Займусь документами, — ответил радостно Иван.

Он поблагодарил Антона Захаровича за заботу, попрощался с ним и вышел из проходной.

…В бригаде его встретили радушно. Основную массу членов бригады он знал хорошо, все они когда — то играли в футбол, или занимались другими видами спорта. Когда возрастной ценз не давал им право выступать в официальных соревнованиях, они массово переключались на охоту и рыбную ловлю.

Стадион Иван посещал каждый день. На тренировки на него приходили и его бывшие дружки, некоторые из них тоже успели посидеть в колониях. Это были приблатнённые ребята на два три года старше его Пилюга, Чалый и Глот. Они хоть и жили не рядом, но учились раньше в одной школе. Они приходили на стадион, усаживались на трибуны и пили из горлышка вино с пивом, вызывающе ведя себя при игроках. После тренировки, они подзывали к себе Ивана и угощали спиртным. Он не отказывался, и это заметил тренер:

— Иван, ты всего месяц на воле, неужели не понимаешь, что с ними опять загремишь туда, откуда пришёл, — говорил он Беде.

— Я с ними нигде не кручусь, — только мне иногда неудобно бывает отказываться, когда угощают. Подумают, что я зазнался. Мы же в одной школе учились, росли вместе, — оправдывался Иван.

— Славка Кадык, тоже твой друг был, пришёл на свободу раньше тебя. Как с Чалым и Глотом связался, так и шесть лет получил, а они вино попивают в своё удовольствие.

— А они там ни при делах были. Я эту историю знаю. Он подломил вагон с коврами и его поймали на этом.

— Ничего ты не знаешь, — возмущённо перебил его тренер, — а я знаю точно, что они его угощали, по ресторанам водили. Когда пришла пора, предъявили ему счёт, он попал в тупик. Платить то ему нечем было. Вот они его и навели на этот вагон. Так, что выбирай или с футболом по жизни идти, или с а — ля — урками по зонам. Если тебе тяжело от них отойти сразу, я тебе могу помочь. Думай о своём футбольном будущем, у тебя оно должно быть богатым. Кстати готовься — в субботу на нашем стадионе попробуешь свои силы в первом матче. Встречаемся с «Вымпелом». Начинается футбольный сезон.

— Виталий Семёнович, вы не думайте ничего плохого. Эти ребята для меня слабого полёта. Они даже не будут пытаться подмять меня под себя. Я для них авторитет, а не они для меня. В зоне у меня хорошие учителя были, они помогали мне разбираться в людях и сложных ситуациях. А то, что я услышал от вас про Славку Кадыка, для меня эта новость неожиданная. Я знал, что он залетел на вилы, но что это он за них пострадал, я не слышал.

…В следующую тренировку блатная троица вновь облюбовала себе место на самой верхней трибуне. С вином и непременным закусочным атрибутом кабачковой икрой, они, развалившись, орали, и смеялась над каждым игроком, неудачно пробившим по воротам, обзывая непотребными словами.

Услышав речной поток матерщины из их уст, Иван вбежал на трибуны:

— Вы чего черти позорные вякаете здесь, — зло сказал Беда, сжимая двумя пальцами нос Паше Чалому, самому голосистому из всех. Второй рукой он опрокинул ему на голову банку с икрой.

— Беда, ты чего не в духе? — попробовал его остановить Глот, но получил увесистую затрещину по лицу.

— Слушайте меня, шмурачьё дешёвое, я вас здесь, чтобы больше не видал, — это первое. Второе, — вы моего друга Славку Кадыка подвязали на вагон. Он вас ни кого не впрудил, всё взял на себя. Теперь слушайте главный момент. До конца срока теперь будете греть его в зоне и молитесь, чтобы он раньше вышел оттуда или выпрашивайте амнистию у господа бога. Попробуете сами спрятаться за колючку, я вас и там найду и устрою вам там скверную житуху.

Униженные и посрамлённые они спешно покинули стадион под улюлюканье футболистов.

— Ты откинул от себя кусок ненужной швали неправильным методом, — сказал тренер, — не наживёшь этим себе врагов?

— Своих врагов я смогу объехать, не переживай Семёнович, — успокоил Иван тренера.

— Я знаешь один раз, что подумал, — серьёзно сказал тренер, — думаю виной, всех жизненных неудач была твоя фамилия. Она у тебя, как символ неприятности. Может тебе поменять её?

— А что от этого изменится, в футбол лучше я играть не стану. Всё равно меня будут все по привычке называть Бедой. И как я буду объясняться с отцом на эту тему. Нет, дело не в фамилии. Я знал ребят, которые носили фамилии Слюняев и Крысин. На крысу и слюнтяя, из них никто похож не был, — это были орлы с крутым нравом и железными кулаками. — Всё дело в характере, — изрёк Иван.

…В ближайшую субботу на стадионе состоялся матч.

Иван был спокоен. Он был уверен в себе, что сможет сыграть не хуже любого игрока своей команды. Иван понимал, что победа необходима была не только ему, как приятный момент его жизни, но и команде занимавшей шестое место в областном турнире. Он должен был вернуть долги за свои пропущенные матчи, и возвратить былую славу родной команде, а также привлечь болельщиков, которых за слабую игру «Водника», футбол не стал привлекать.

«Вымпел» был Чемпионом области прошлого года.

Своих соперников они всерьёз не принимали, так — как в четвёртом круге прошлого турнира легко обыграли «Водник».

В этот раз Водник в начале футбольного сезона уже показал зубы. Первый тайм отыграли по нулям. Второй тайм был настолько драматичен, что с первой минуты матча всю команду «Вымпела», Беда с подачи белокурого Савельева привёл в оторопь, забив свой излюбленный гол через себя. Савельев хорошо видел поле и кому отдать пас он знал, когда мяч висел ещё в воздухе. Не прошло и трёх минут, как с пушечного удара Беды, защитник Вымпела срезал мяч в свои ворота. Этот матч был Ивана Беды. Он заставил вратаря после своих ударов ещё два раза вытаскивать мяч из сетки. Общий счёт матча закончился с разгромным поражением Вымпела 6–0. Газеты и радио трубили на всю область о сокрушительной победе «Водника» над «Вымпелом». Водник заставил лидеров областного футбола и другие команды по иному смотреть на себя, — прогрессирующую команду, которая в прошлом году после окончания футбольного сезона, была всего лишь седьмой. На трибунах с каждым матчем всё меньше и меньше было пробелов. Главным своим болельщиком Иван считал своего племянника Серёжку. Он старался при нём изящно без всякой грубости показывать финты, от которых у болельщиков дух захватывало. Ранее бойкотирующие болельщики вернулись на стадионы. Команда наступала на пятки, идущей впереди «Чайке». Финальная игра с «Чайкой» должна была состояться на выезде.

Председатель профкома Тарасов предупредил команду перед отъездом:

— Если будете Чемпионами области, все до одного поедете в Ялту отдыхать, а тебя Иван, — обратился он к Беде, устрою учиться в школу мастеров. Отучишься вечерами, затем будешь мастером работать. Не век же тебе отвёртку крутить.

— Я ещё путём не успел и электромонтажником поработать, а вы уже меня в мастера пророчите, — весело смеясь, сказал Беда.

…Игра с Чайкой сложилась исключительно в одни ворота. Беда показал филигранную технику, изматывая соперников своими финтами, вводя в конфуз игроков Чайки и их тренера. Савельев и Беда вновь сделали счёт победным 5–1.

На трибуне за финальной игрой наблюдал главный тренер команды «Волга». Эта команда выступала в высшей лиги первенства СССР. После матча он зашёл в раздевалку и кинув взгляд на Беду и Савельева, подошёл к их скамейке. Без всяких обольстительных речей он предложил им обоим поиграть в команде мастеров:

— Я не готов сейчас дать ответ на ваше предложение, — честно ответил Иван, — давайте на позже отложим наш разговор.

…Тренер, не ожидавший от Беды такой неопределённости, с изумлением посмотрел на него и, показав недоумённую улыбку, произнёс:

— Хорошо, вернёмся к нашему разговору в конце футбольного сезона, — немного задумался и добавил: — вообще — то я впервые сталкиваюсь с подобным отказом. Обычно ко мне на крыльях летят другие футболисты. Ведь это большая честь влиться в Чемпионат СССР!

— А я могу сейчас утвердительный ответ дать, — быстро согласился на заманчивое предложение Савельев, наблюдая за реакцией Серикова и команды.

Главный тренер загадочно ухмыльнулся:

— Тебе дорогу в высшую лигу может проторить только центровой вашей команды. Сможешь убедить его — милости прошу? А нет, — и сюда нет. Ты хорош в связке с Бедой!

Настроение у команды со скороспешным ответом Савельева немного подпортилось:

— Бросьте вы щёки на молодого парня дуть. Он прав, ему надо расти. В нашей команде он далеко не уедет, — защищал Савельева Беда, возвращаясь на автобусе домой.

— В нашей команде, возможно, он не уедет, — громко на весь автобус сказал Сериков, — но зато от него прелостью не будет пахнуть от просиживания на скамейке запасных. Сколько ребят разочаровалось в футболе, за ошибочный селекционный отбор тренеров команд мастеров.

Савельев сидел и смотрел в окно, ни с кем не разговаривая.

— Прекращай грустить Лёня? — попытался взбодрить Савельева тренер. — Упадок свой не демонстрируй. Вы сегодня стали Чемпионами! Сотворили, можно сказать, чудо! Прошагали весь Чемпионат без поражений и стали обладателями кубка чемпионов области.

 

Ветка ялтинского лавра и сладкая гроздь винограда

…Тарасов своё обещание выполнил. Все игроки финальной игры поехали в Ялту. Шестнадцать человек вместе с тренером разместилось в купейном вагоне поезда, который отправлялся до Симферополя. Дальняя поездка всегда была праздником для футболистов. А тут случай вдвойне праздничный. Большинство спортсменов, кроме Серикова и играющего тренера Бориса Шелехова, бывшего игрока Московского «Динамо», на Чёрное море ехали впервые. Ялта разгрузилась после жарких летних дней. Октябрьское солнце днём светило и припекало, как летом. Но вода в море не прогревалась, и поэтому пляжи пустовали. Иногда приходилось видеть, как редкие смельчаки осмеливались испробовать морскую водичку. Крымские вечера заставляли на себя надевать демисезонную одежду.

Всех футболистов расселили в одном корпусе санатория «Энергетик».

…Беда, Лёня Савельев и Вовка Варганов поселились в одной комнате на первом этаже, подальше от зорких глаз тренеров, которые устроились этажом выше.

Утром следующего дня после завтрака у них у каждого лежал на кровати талон на приём к врачу. Иван подошёл к кабинету, находившемся в этом корпусе. Там была очередь, чего он страшно не переносил. Развернувшись, он ушёл к морю.

И так продолжалось в течение трёх дней:

— Ты, почему к врачу на осмотр не идёшь? — спросил тренер.

Беда бросил на него беглый взгляд:

— Меня уже бесит их гостеприимство. Указывают на талоне девять часов. Я приду, — там толпа народу со всех корпусов сидит. Сделать наглую рожу и без очереди ломиться? Я так не могу. Зачем мне нужно нервы свои жечь. Я отдыхать сюда приехал.

— Ты не прав, найди время выберись к врачу. Порядок санатория надо соблюдать, не надо медицину игнорировать.

— Ладно, зайду потом, если не забуду, — отмахнулся Иван от тренера и пошёл после этого в магазин за Массандрой, — вино которое они каждый день употребляли в объёмных дозах.

Взяв вина, он подошёл к другому отделу, чтобы купить зефиру и конфет. Когда ему взвесили и назвали сумму, он обнаружил, что у него не хватает денег оплатить за сладости.

Он обернулся растерянно назад. Позади него стояла с чёрными, как смоль волосами брюнетка. Глаза словно маслины мило улыбались ему. Эта приятная улыбка не обескуражила его, а наоборот придала ему смелости:

— Девушка, не найдётся у вас случайно пяти рублей, кошелёк дома забыл, — в шутку сказал он, уверенный, что получит отказ и может даже с нравоучениями.

К его удивлению девушка отстранила его от прилавка и сказала продавцу:

— Примите этот товар на мой счёт, я оплачу, — она пододвинула к Ивану его пакеты.

Иван опустил их в свою спортивную сумку. Поблагодарив девушку, он вышел из магазина и стал её ждать на выходе. Когда она появилась на улице, Иван подошёл к ней:

— Что, ещё надумали одну покупку сделать? — спросила она.

— Нет, девушка, я забыл с вами договориться об обратной связи. Должен же я вернуть вам деньги или нет?

— Пускай вас это не беспокоит. А если вам захочется меня увидать ещё раз, я каждый день, кроме выходных дней бываю в это время здесь, — показала она рукой на магазин, из которого только что вышла.

Они стояли около душистого лавра.

Иван обломил с дерева ветку и протянул ей:

— Это вам награда, как символ победы!

— А кого я победила? — с улыбкой на лице спросила она.

— Меня! Ваше великодушие и красота сломали непокорного и равнодушного к женскому полу до сегодняшнего дня спортсмена.

Она смотрела на него как южное солнце и улыбалась:

— Если так, то позвольте мне к вашему вину преподнести вам десерт?

Девушка достала из своей сумки большую гроздь винограда, и насильно вложила ему в руку.

— Угощайтесь, — сказала она.

Он стоял как вкопанный и изумлённо смотрел на неё:

— Не равноценно как — то получается. Я, значит, буду лакомиться, вашим десертом, а вы с моего веника щи с квашёной капусты будете варить, — пробормотал он.

— С символов щи не варят, — сказала она и устремилась по направлению санатория «Энергетик».

«Наверное, в нашем санатории отдыхает? — подумал он, стоя под лавром, — тогда сегодня вечером на танцах встретимся».

Придя в номер, он рассказал Лёнё и Володе о случайной встрече с феей кавказской национальности:

— Заплатила за меня и ещё виноградом угостила, а главное она красавица и по разговору видно, что умница, — восхищённо обрисовывал он встречу. — Сегодня с ней на танцах встречусь, — мечтательно сказал он, разливая вино по стаканам. — Она в нашем санатории отдыхает. Я видал, она в наши ворота вошла.

В дверь постучали и, не дожидаясь ответа, в номер заглянула медсестра:

— Вы кто? — спросила она у Ивана, так — как он сидел всех ближе к двери.

— Вообще — то я псих, — ответил он ей.

— Мне нужен Беда Иван Романович. Один он не был у врача из ваших футболистов, — поставила она в известность всех находившихся за столом в номере.

— А я и сегодня и завтра не пойду и никогда не пойду. Я три дня подряд ходил к вашему доктору. Он видеть меня не желал. А сегодня в день разговенья, я ему понадобился. Тем более я сейчас пропустил стакан Массандры. Не пойду я на него винными парами дышать, — упрямился Иван.

— Ну и что из того, что выпили? Здесь все подобной терапией занимаются. И врач у нас не мужчина, а женщина, — поправила Беду медсестра.

— Я бы на твоём месте сходил, — посоветовал Володя Варганов, — красивой женщине дашь себя послушать и давление измерить.

— Всё, не надо меня фаловать, я не женщина. Сказал нет, значит, нет, — отрубил Иван.

Не добившись от Беды согласия, медсестра вышла из номера.

Через две минуты дверь снова открылась, где показалась вновь медсестра, а за ней раздался знакомый голос, который Иван слышал тридцать минут назад:

— Где тут у нас псих прячется?

Она вошла в белом халате с приветливой улыбкой на губах и приятным голосом. Это была она, — та, которая полчаса назад оплатила чек Ивана и угостила его виноградом.

— Это вы? — удивлённо воскликнул он, встав со стула. — А мы тут вашими угощениями закусываем, — обвёл он рукой стол. — Если бы я знал, что вы мой врач, да я бы без ног к вам каждый день на приём бегал.

— Да это я, — ответила взволнованно она, явно не ожидая встретить старого знакомого в здании санатория. — А вы выходит, и будете псих, по фамилии Беда?

Иван утвердительно мотал головой, не произнося ни звука.

— Беда с вами Иван Романович. Следуйте за мной, будем смотреть ваши нервы, — пригласила она его в свой кабинет.

Иван взял кошелёк и с пунцовым от смущения лицом покорно поплёлся за ней в кабинет.

Она усадила его на стул и спросила:

— Выходит вы неуравновешенный человек Иван Романович? И как выражается ваша нервозность?

— По всякому, — осмелев, сказал он. — Бывает, наговорю человеку в пылу гнева гадостей, а через минуту могу пожалеть и корю себя беспощадно, что не смог укротить свои эмоции.

— Это выходит, вы можете убить человека и сразу раскаяться? — не переставала улыбаться она.

— Нет, что вы, на убийство я не способен, — отмёл он решительно её предположения.

— Тогда раздевайтесь по пояс, — просила она его.

Он снял футболку и когда повернулся к ней задом, ослепил её татуировкой больших размеров. По всей спине у него красовался Витязь в тигровой шкуре.

— Иван Романович, вы поклонник Шота Руставели?

— Да, я люблю казначеев, в особенности творческих.

Она измерила ему давление.

— Превосходно! — одевайтесь.

Иван оделся и достал из кошелька пять рублей, положив перед ней на стол:

— Спасибо вам! — Выручили, — поблагодарил он её.

— Я же вам сказала, что вас это не должно беспокоить, уберите сейчас же деньги? — произнесла чуть обиженно она. — А если вы хотите меня отблагодарить, пригласите лучше в кафе на чашку чая.

— С огромным удовольствием и завтра же. У нас завтра в одиннадцать часов состоится тренировочный матч с Липецкой командой Динамо. Приходите, — посмотрите красивый футбол? А после, мы с вами посетим и бульонную и шашлычную и конечно кафе. В общем, куда ваша душа пожелает, туда и пойдём.

Она приняла его поведение, за паясничество и приподняла на него свои чёрные глаза, пытаясь произвести впечатление официальности и полнейшей серьёзности. Но, увидела перед собой не банального паяца, а приятного молодого человека с открытой душой. Она не удержалась и улыбнулась ему:

— Я непременно приду, — быстро согласилась она, — но не из — за бульона и шашлыка, — мне футбол нравится, а деньги всё равно уберите со стола.

Он скомкал купюру в кулаке и пошёл к себе в номер, забыв с радости попрощаться.

— А как её зовут, забыл спросить, — вспомнил он в палате, после того, как рассказал своим товарищам процедуру его медицинского осмотра.

— Сейчас справки наведём, через санитарок, — сказал Лёня Савельев, и направился в ординаторскую, но там уже никого не было. Он прошёлся по корпусу и вскоре возвратился в номер:

— Наливай, сейчас будем пить за Манану Львовну, — сказал он.

…Была суббота, когда встречались в парке на футбольном поле команды двух областей.

Манану Иван сразу заметил. Она одна сидела на крайней лавочке и наблюдала за игрой. Её присутствие для него являлось мощным стимулом, отчего он показал на поле бесподобную игру. На пасы он был жадный в этот день, сам ждал точных передач от Лёни, после чего искусно таранил защиту противника и вколачивал мяч в ворота. Он был неузнаваем в этот день. После игры тренер сказал ему:

— С такой игрой, какую ты сегодня показал, тебе не в «Волгу» надо вливаться, а в Челси или Эвертон! Я тебя никогда таким не видал! Ты сегодня показал невероятное зрелище, под крымским небом!

— Это у меня врождённоё, я против динамовских команд, всегда бьюсь до костей, — со злой иронией ответил Иван, не рассказав своему тренеру маленький секрет, что результативную игру Беды предопределила своим присутствием черноокая красивая врачиха с их санатория.

После они сидели с ней в кафе на берегу моря ели фрукты и пили чай с медовыми пряниками. Иван узнал в этот день о ней многое, как и она о нём.

…Манана в недавнем прошлом выпускница медицинского института, оказалась дочкой от смешанного брака. Мамы абхазки — медика из города Ткварчели, и русского папы Льва Павлова из Рустави — металлурга по профессии.

О себе Иван ей тоже всё рассказал. Она с пониманием отнеслась к его надломленной судьбе и старалась не ворошить тюремную тему, чтобы лишний раз не вызывать у него воспоминания о потерянных молодых годах. На следующий день они опять встретились в этом кафе, после чего она его пригласила к себе домой. Комната, где она жила не отапливалась, и была очень холодной и маленькой. Он обратил внимание, что на окошке в кефирной бутылке стояла подаренная им ветка лавра:

— Как ты здесь живёшь? — спросил Иван, — у меня дома метраж в шифоньере больше, чем в твоей комнате, — шутя, добавил он.

Он посмотрел на неё, сделал паузу, и как бы невзначай выпалил: — Поехали жить ко мне?

Он требовательно в упор смотрел в её смуглое лицо, давая понять, что не шутит.

Манана улыбнулась:

— А жить я буду в шифоньере? — спросила она, переведя его приглашение в шутку.

— С жильём у нас проблем не будет. У нас есть домик в деревне около города и трёхкомнатная квартира. И на работу тебя мой тренер оформит в медицинское учреждение. У него знакомых валом в каждой сфере.

— За работу я никогда не беспокоюсь. Я по специальности не терапевт, а онколог. Нас везде с руками и ногами берут.

Манана выставила вазу с виноградом на стол и достала бутылку коллекционного вина.

…В эту ночь Иван в пансионате не ночевал. Последующие дни отдыха, они ни на миг не расставались, — всегда были вместе. Даже у неё на работе в санатории, когда не было посетителей Иван и Манана подолгу просиживали в кабинете. Затем шли к морю.

Назад из Крыма команда возвращалась с пополнением. Их ехало в вагоне не шестнадцать, а семнадцать человек.

Молодая врач и Иван Беда сидели счастливые в купе около окна, держа друг друга за руки, и смотрели за удаляющимся от них главным городом Крыма.

Манана ехала без тревоги в душе, в чужой город и к чужим людям, которые в ближайшее время должны стать для неё родными.

«Может Иван и дьявол, но добрый и решительный, как она сама, — размышляла Манана, — смог меня уговорить и сорвать с места. С таким мужчиной можно до преклонных лет жить безбоязненно. А от тюрьмы я тебя Ванечка уберегу»

 

Цена ускорения и цена раритета

Свадьбу играли в заводской столовой, куда была приглашена вся футбольная команда и бригада Ивана. Из родни Мананы на свадьбу приехали только её родители и бабушка.

Тарасов — председатель профкома преподнёс молодожёнам самый нужный и дорогой подарок. Это был ордер и ключи от коммунальной комнаты в доме их двора.

Родная футбольная команда «Водник» и бригада судовых электромонтажников побеспокоились об обстановке комнаты, так, чтобы первая брачная ночь проходила на их собственной территории. Дядя Гриша Часовщик, сидевший рядом с Иваном, подарок сделал по секрету. Он положил жестяную коробочку на колени Ивана и сказал:

— Открой, посмотри и спрячь. Кулон можешь повесить жене на шею, за него я не боюсь. Это моя работа. А вот брегет это имеет прямое отношение к вашему роду. Охочих до него раньше много было. Об этом позже.

Иван открыл крышку коробки, где на плюшевой подушке сверкали золотым блеском карманные часы и женские часы — кулон:

— А это что? — взял Иван в руки увесистые дорогие золотые карманные часы с толстой цепью.

— Это уникальная вещица, брегет с боем изготовленный французским мастером «Бреге» в 1810 году. Ты его спрячь подальше, и никому не показывай, — дал совет ему дядя Гриша, так — как попал он мне в руки от сомнительных людей. Хотя по ходу дела он чистый и у меня на него бумага дарственная есть от одного барыги. Возможно, этим брегетом пользовались генералы Наполеона, а может и он сам лично, но одно точно знаю. Простому солдату не по карману было иметь такую дорогую вещь.

— Спасибо крёстный! — обнял он Часовщика и не стал прятать дорогой подарок обратно в коробку, а положил демонстративно диковинную вещь в верхний карман свадебного костюма. Следом Иван торжественно положил кулон — часы на стол перед своей молодой женой.

— Нравится? — спросил он.

— Очень, — с интересом смотрела она на красивый кулон.

Быстрым движением Иван набросил его на шею Мананы и застегнул замок:

— Это не просто кулон, а часы. Дядя Гриша их изготавливал собственноручно, — сказал он ей на ухо.

Она взяла его в руку. Посмотрела на дядю Гришу, показывая, что кулон висит на её шее, и молча, мотнула ему своей головкой, давая понять, что восхищается дорогим и красивым изделием, и благодарности за подарок нет предела.

Богатое украшение не могло уйти от взгляда гостей. В те годы это была действительно редкая вещь, тем более изготовленная из драгметалла. Крёстный Ивана Часовщик получил массу комплиментов на свадьбе от гостей за свои золотые руки. Тогда и думать даже никто не смел, что все эти приятные всплески относительно подарков возымеют отрицательное действие для Ивана Беды.

…Одной свадьбой родители Мананы не ограничились. Они сразу после этой свадьбы увезли молодых и часть родни Беды к себе на родину в город Ткварчели, где по приезду устроили ещё одну пышную свадьбу на берегу реки Галидзга. Здесь гулял почти весь шахтёрский город.

Муж Мананы пришёлся по душе всей её родне. Энергичный и рассудительный Иван, с голубыми глазами и доброй улыбкой покорил всю родню своей молодой жены. Он без внимания не оставил ни одного гостя. Каждый порывался протянуть ему свой рог вина, и хотел выпить с ним, но отец Ивана Роман Николаевич, активно противостоял. Чтобы его сын не упился в первый день свадьбы в присутствии гостей, он содержимое рога вливал в себя. К вечеру вся родня Беды лежала повалом на полу, в доме у бабушки Мананы.

Дом родителей Мананы был весь завален свадебными подарками. Чтобы их переправить на берега Волги пришлось новобрачным заказывать трёхтонный контейнер и отправлять его на железнодорожную станцию. Свадьба длилась неделю, а затем были проводы на маленьком, но красивом железнодорожном вокзале.

Приезд домой был омрачён для Ивана. Он обнаружил, пустую коробку, где лежали старинные часы. Иван, не говоря жене о краже, пошёл к дяде Грише:

— Кому показывал их? — спросил Часовщик.

— В первый день свадьбы одному Савельеву Лёне, молодому футболисту из нашей команды, больше никто их не видал, — огорчённо ответил Иван.

— Это маленький лорд, что тебе пасы выдаёт? Немедленно сюда ко мне его тащи, иначе опоздать можно. Переплавят, и после мы ничего не найдём.

Почему его крёстный назвал маленьким лордом, Ивану было не понятно, Лёня был высокого роста, но спрашивать было некогда. Его Иван нашёл в механическом цеху, где тот работал учеником разметчика:

— Лёня иди быстро отпросись на часок, дело срочное есть, — сказал ему Беда.

— На час мне и отпрашиваться не надо. А что за срочное дело? — заметив, что Беда не добрыми глазами смотрит на него.

— Леня с тобой сейчас будет разговаривать серьёзный человек. Я попрошу тебя ему не врать, а говорить правду. Иначе он тебе ноги переломает, не смотря, что сам без ног и тогда на твоей футбольной карьере крест можно будет ставить.

Савельев опустился на металлический стул и испуганно сказал:

— Я к нему не пойду. Ты мне объясни, в чём дело?

— Лёня ты про мой золотой подарок кому из своих знакомых говорил?

— Да, а что не надо было? — тревожно спросил он.

Иван грубо выругался и смахнул от досады рукой с разметочного стола молоток:

— Быстро рассказывай, кому говорил?

— Я был в тире у дяди Бори Кирикова, а к нему пришёл волосатый мужик. Такие причёски художники больше носят. Он купил у Кирикова старинные карманные часы — луковицу и отвалил за них пачку денег. Я возьми да и скажи, что у моего напарника по футболу, золотые есть котлы, старой работы, ещё лучше этих.

— А он, что тебе на это ответил?

— Он попросил твой адрес. Я ему дал, но сказал, что ты приедешь только через неделю.

— Ты его не знаешь?

— Нет, его дядя Боря хорошо знает.

— Ладно, тогда не надо отпрашиваться. Я сам схожу к дяде Боре.

Кириков рассказал, что часы у него покупал ветеринар с племенного завода по прозвищу Шах, так его называли по кличке восточного скакуна, которым он владел.

Шах — ветеринар, был известный пройдоха, имел две судимости за скупку краденого. Был сам из себя. Любил одеваться по моде и опрыскивать себя заморскими духами. А ещё он курил трубку, забивая её голландским табаком «Самсон» и конечно любимое хобби у него был ипподром.

Шаха привезли домой к Часовщику, двое урок. Бросив его на пол, перед дядей Гришей они спросили:

— Мы тебе ещё нужны?

— Сейчас посмотрим, как он себя вести будет, — бросил недобрый взгляд на поверженного Шаха Часовщик. — Ты, что же крыса позорная покусился на моё имущество? — спокойно спросил Часовщик, — или жизни не рад?

— Гриша, мамой клянусь. Век свободы не видать. Я не знал, что это твои котлы, — оправдывался, заикаясь, Шах.

— Ты мне фуфло не гони. Хочешь сказать, что не знал, что Ванюшка Беда мой крёстный сын?

Шах трясся от страха и вразумительного ответа дать Часовщику не мог.

— Падла тифозная, — где брегет? — спросил Часовщик.

— Дома лежат, в комоде. С ними ничего не случилось. Я их тебе верну прямо сейчас.

— Вернёшь, куда ты денешься, и не только часы, а и скакуна своего передашь, в качестве компенсации и кормить его будешь как своего.

— Гриша умоляю тебя? Шаха оставь, без него я по миру пойду. Оклад ветеринара сто рублей. А конь мне доход приносит, пускай и небольшой, но с голоду умереть не даст.

— Ты мне чего тут фуфло толкаешь, я весь ипподром знаю. Каждое его дыхание, хотя там и не бываю. Ты зарабатывал со своим Шахом бешеные бабки, пока я этого хотел. Думаешь, за победы аргамака на скачках ты рассчитывался с Толей Рябым. Нет, золотой. Бабки он мне нёс со всей информацией.

Шах понял, что судьба его коня была предрешена раньше, и возражать Часовщику прекратил.

— Ты же не домушник, а Айболит. Кто Ванюшкину хату обносил? — спросил грозным тоном Часовщик.

— Мотя Прусс хату брал, но я ему сказал, чтобы кроме котлов ничего не трогал. Мотя знал, к кому лезет, он сам мне после кражи всё рассказал, а я до этого и не знал ничего про этого футболиста. Я стадионы не посещаю, я ипподромы и часы люблю. Сам же знаешь про все мои увлечения.

— Всё ясно. Сейчас едешь домой, и чтобы брегет у меня через два часа был здесь. За Шахом ухаживай, как за собой. Не дай бог с ним что случится, я из тебя китайскую рикшу сделаю и буду на тебе ездить по городу. С сегодняшнего дня я решать буду судьбу моего Шаха, да и твою тоже. — Понял?

Шах молчал и только утвердительно качал головой.

Вечером брегет вернулся в коробочку Ивана:

— Быстро ты дядя Гриша крысу накнокал, — сказал обрадованный Иван.

— Ваня в нашем деле, как и футболе, иногда надо ускоряться. Иначе можно опоздать.

…Через два дня в подъезде найдут труп Моти Прусса.

Кровь была обнаружена в квартире часовщика и в подъезде около его двери. Так же на вешалке в прихожей нашли пальто Моти, в кармане которого находились наручные часы «Победа» без ремешка. Часовщика сразу увезли в милицию.

В этот день то ли он изображал из себя пьяного, или на самом деле был под сильным градусом, определить было трудно. Пробыв там ночь, утром его доставили к следователю:

— Григорий Иванович, как получилось, что Прусс был убит в вашей квартире и очутился в коридоре подъезда? — И за что вы его смертельно приголубили?

— Ты чего начальник матрасовку хочешь на меня примерить? — возмущался Часовщик. — Я на мокруху никогда не пойду. Он сам навернулся. Я ему часы починил, Мотя после сходил, принёс шесть бутылок водки. Это может подтвердить моя сожительница Нинка и в магазине нашего дома должны обратить были на него внимание. Мы с ним по бутылке выпили, закусили неплохо. С Нинкой своей я в этот день поругался. Она, видите ли, обиделась, что мы ей не налили. Обрадовалась, что водяры много и давай надоедать. Я её послал подальше, она разозлилась и собралась ехать в Юрасово, к своей подруге Риме Масловой с ночёвкой. Уходя, закинула мою коляску на нишу, чтобы я на улицу не выходил, и так дверью хлопнула, что лампочка потухла в комнате. Я Моте говорю: «вкрути новую лампочку. Не сидеть же в темноте». Он полез и грохнулся, ударившись виском о спинку дивана. Я ему кричу: «Мотя вставай, не то водка прокиснет», — а он молчит. Тогда я начал пить сам с собой. Сколько я пил не помню. Проснулся, когда мухи залетали по квартире. Думаю, снег на улице выпал, а тут насекомые ожили. Я Мотю потряс, а он холодный и вонючий лежит. Я его и выволок в коридор, чтобы не дай бог, черви ещё ползать по квартире не начали. Вот и всё, — закончил свою оправдательную версию Часовщик.

Милиция собрала некоторые факты, в магазине и у соседей. Логически подумав, что калека, который ростом был чуть выше колен убитого, не мог нанести смертельный удар здоровому человеку, и списала убийство на несчастный случай. Дядю Гришу через три дня Нинка забрала домой из милиции.

Так впервые узнал Иван Беда истинную цену старинного брегета.

 

Опасные параллели и запах крови

После кражи брегета Иван понял, что цена его велика, хотя он догадывался об этом. Он спрятал его у родителей в квартире, чтобы впредь больше не смущать жуликов. Манана в это время устроилась на работу в областной онкологический центр.

Иван зимой работал в бригаде. Футболисты в зимнее время, трудились на заводе только три дня, остальные дни они тренировались в спортивном зале стадиона. Перед ними стояли большие задачи выиграть область и рабочую спартакиаду России. Тренер не находил уже добрых слов игре Беде. Всё было сказано. Он только удовлетворённо смотрел в его сторону, так — как в это время много ругал других игроков. Особенно доставалось Лёне Савельеву. Тренер специально его пилил каждую тренировку, чтобы он разуверился в своём мастерстве и не думал о переходе в команду классом выше Водника:

— Ты мне сборную солянку с мячом не показывай, работай и делай, что умеешь. У тебя безупречноё чувство пасса и я готовлю тебя в новом сезоне к роли разыгрывающего, и если ты будешь думать на поле спинным мозгом, а не серым веществом, который у тебя в черепушке спрятан, ничего из тебя не получится. Пойми, обязанности проходчика у нас выполняет Беда, твоя задача, выложить ему пас на ногу, что ты успешно делаешь. А представь, получил Иван травму, и вместо него я поставил Чулкова, у кого нет такого дриблинга, как у Беды, но у него есть обострённое чувство гола. Ты ему пас может, и выдашь, но не на ту позицию, откуда он может прострелить ворота противника. Думать надо, а не можешь, — найди донора еврея и сделай себе переливание. И не обижайся я вправе так говорить, чтобы на поле у тебя не было трудноразрешимых вопросов. Да, ты неплохой футболист, но до одарённости Ивана тебе далеко, так — как установки мои не выполняешь. А это говорит о твоём изъяне в дисциплине. Дисциплина бьёт класс! — поставил он точку в своих наставлениях.

После тренировки Иван шёл вместе с Лёней:

— Как ты думаешь, тренер не излишне ко мне придирчив Иван? — спросил Савельев.

— Я думаю, что ты ничего не понял из речи тренера, если ты задал мне такой вопрос, — ответил Иван. — И вся беда в том, что после предложения тренера «Волги» ты возомнил из себя выдающегося футболиста. Ветераны футбола, говорят, что это бывает в молодом возрасте. Не расстраивайся со временем у тебя это пройдёт. Только от коллектива не чурайся.

Лёня шёл рассеянный и огорчённый, пытаясь, что — то сказать Ивану но не решался. Иван заметил это и без раздумья прямо в лоб, спросил:

— Что ты Лёня замышляешь, — выкладывай?

— Я письмо написал в Куйбышев в Крылья Советов, — неожиданно выдал он новость Ивану. — Ответ с приглашением уже получил. Я поеду во вторник туда на просмотр. Может, вместе махнём? Покажем им класс, — предложил Лёня.

— Съездить я, конечно, смогу с тобой и на просмотре сыграть, но независимо от результата, в той команде я играть не буду. В футбол играть можно всю жизнь. Но запомни одно — пользуются футболисты жизненными привилегиями, только до тех пор, пока они нужны команде. Поэтому всегда нужно думать об основной профессии, которая будет кормить семью. А я в данный момент учусь на мастера и для меня важно приобрести эту профессию.

Лёня понимал, что Беда ему мудрые слова, говорит, но он хотел любыми путями ухватиться за надежду. И в своё «Я» он верил как в бога, хотя сомнения его терзали в этот миг:

— Ты только никому не говори про мой просмотр, а то смеяться ребята будут, если отбор не пройду, — предупредил Лёня.

— Никто над тобой смеяться не будет. В тайне каждый мечтает играть в команде мастеров, но не каждый верит в свои силы, а другим вообще не в жилу там играть.

Иван поехал с Лёней в Куйбышев и, отыграв там один тайм, на заснеженном поле им обоим предложили место в команде. …Иван вежливо отказался. Просил, чтобы этот вопрос тренер оставил открытым до начала футбольного сезона, сославшись на беременность жены, а Лёня остался в Куйбышеве.

Иван и не думал обманывать администрацию футбольной команды Крылья Советов, как думал вначале Лёня. Манана действительно была на шестом месяце беременности и в июле должна была рожать.

Иван попрощался с Савельевым и отправился на вокзал, где у него произошла неприятная встреча с человеком, которого он не ожидал встретить в этом регионе. Это был им когда — то обиженный на зоне Монтёр.

Иван находился в небольшом привокзальном буфете и пил кефир с булочкой. До отправления поезда оставалось сорок минут. Он через стекло ощутил на себе взгляд. Обернувшись, увидал, что на него в упор смотрит куча взрослых ребят одетых в модные куртки и серые фуражки. Иван продолжил трапезу, не показывая своего интереса к компании. Но интуиция подсказывала, что эта компания относится не к случайным праздным прохожим скитающихся без дела по вокзалу. Весь их вызывающий вид и безобразный громкий смех выдавал в них искателей приключений. Было предельно ясно, что неприятного разговора с Монтёром ему не миновать:

— Кефирчик пьём? — услышал он позади себя голос.

Иван, не оборачиваясь, стоял за столом, сделав вид, что не понял вопроса:

— Память потерял, что и признавать не хочешь старых знакомых, — раздался тот же голос.

К его столику подошли три человека. Иван взглянул на них и, сосредоточив взгляд на обиженном им когда — то в лагере Монтёре, — не теряя самообладания спокойным тоном, сказал:

— Обычно старые знакомые не заходят с тыла. А когда встречаются, вначале радушно здороваются. И только потом интересуются, какими продуктами каждый из них питается.

— К тебе с фронта зайдёшь, а ты вместо приветствия в челюсть отоваришь. Думаешь, я не помню, как ты меня перекрестил в бараке?

— Ты мне, что претензии хочешь предъявить по тому случаю? — спросил Иван.

— А почему бы и нет?

Иван осмотрел полупустой буфет.

«Их трое, — этих я осилю, — подумал Беда, — примерно столько человек стоит за дверями буфета. Чтобы не было худших осложнений, надо первому затеять драку, — подсказывал внутренний голос, — пускай лучше в ментовку заберут».

Он тут же устыдил себя за такую полу — трусливую мысль и тут — же отмёл её.

«Нет, нельзя за милицейские спины прятаться», — сказал он себе, и решил разговор повернуть в другое русло, не давая Монтёру усомниться в его решительности:

— А что ты в лагере с меня не спросил за тот удар? — угрожающе сверкнув глазами и резко повысив тон, спросил Иван.

— Сегодня за твоей спиной Генерала нет, — нагло заявил Монтёр.

— Ты прав, Генерала нет со мной, — он бегло прошёлся глазами по своему столику, увидав там лежавшие две вилки. — Но со мной есть две верные подружки, которые двоих из вас завалят точняк. А троих я сам придушу. Понял, чертила поганый?

— Ладно, Беда, чего ты раскипятился? — спасовал Монтёр. — Шуток не понимаешь, — угости лучше водочкой собрата по лагерю?

Иван понял, что его грубый старт сработал и что его старый знакомый струсил. Дружки Монтёра недоумённо смотрели на колючий разговор незнакомца и не понимали, как им действовать. Их дружок никаких сигналов не подавал, но что незнакомец был не из простых пассажиров, им этого объяснять не надо было. Один из компании Монтёра даже с восторгом смотрел на Ивана. Беда понял, что этот эпизод он выиграл и, не меняя своего пыла, запихнул недоеденную булочку в бутылку кефира и протянул Монтёру:

— Это всё, чем я тебя могу угостить. Больше ты с моих рук ничего не заслуживаешь. И как тебе в голову Монтёр пришло, что я с тобой буду пить? Ты же на зоне и рядом со мной не стоял. В прачке работал, штанишки стирал, разношёрстной лагерной публике, а там были и авторитеты и мужики и козлы и даже извращенцы с голубеньким цветом.

Монтёр понял, что его опозорили при дружках, и сквозь зубы процедил:

— На грубость нарываешься, законник? Я тебе объявляю Пат! Ни бежать, ни идти тебе не куда.

— Не я на грубость нарываюсь, — поставил бутылку на стол Иван, — а ты ищешь себе приключений на свой худосочный зад!

…Беда взял в руки спортивную сумку. Решительно отстранив Монтёра, он направился к выходу. В это время объявили посадку. Он шёл по многолюдному переходу, когда почувствовал острую боль в бедре и тёплое ощущение стекающей по ноге крови. Он обернулся, то увидал, только убегающую спину парня в зелёной куртке и серую кепку. Лица его он не видал, — но это был не Монтёр. Иван похромал до поезда, придерживая рукой, место, откуда у него сочилась кровь. В вагоне он вытащил футболку и перевязал рану, но кровь сочиться не переставала. Иван чувствовал, что силы покидают его, прилёг на полку и сразу поплыл. Он провалился в неизвестность. Очнулся он в больничной палате:

— Оклемался? — спросила его медсестра.

— А где я есть? — спросил он.

— В больнице города Сызрань. Рана у тебя не опасная, но ты много крови потерял. Лежи и не волнуйся. За тобой скоро приедет жена. Она уже звонила. Просила передать, что выехала на машине с твоим крёстным. А в коридоре всю ночь дожидается следователь из милиции. Всё ждал, когда ты придёшь в себя.

Иван вспомнил буфет. Встречу с Монтёром, а затем острую боль в ноге и убегающую спину, исчезнувшую в толпе.

Следователю он ничего не сказал, кроме того, что приехал на футбольный просмотр, с другой области. Никого в этих местах не знает, и что нож получил в переходе возможно по случайности. Но следователь ему не поверил:

— Случайно ножи не вонзают, — сказал следователь.

— Я имею в виду, что меня могли перепутать с кем — то. Обознались и пырнули. Я вам помочь ни чем не могу. Народу много шло на посадку. Я никого не видал, — отмежевался он от следователя.

После обеда в белом халате появилась Манана.

Она обвила голову Ивана и прижалась к его щеке:

— Зачем, ты поехал сюда? Ты же не собирался играть в этой команде?

— Для самоутверждения и проверить свои силы, — ответил он.

Иван лежал бледный и был очень слаб. Губы его еле шевелились.

— Ну и как, самоутвердился? — спросила она.

— Да, и удачно. Мне предложили место в команде. — Он тяжело вздохнул. — Я попросил, чтобы вопрос о моём зачислении оставили открытым до начала сезона.

— Никуда больше я тебя от себя не отпущу, — строго сказала Манана.

— А ты зачем приехала сюда? Дорога дальняя, а тебе рожать скоро.

— Твои родители не знают ничего. Я им не стала сообщать. Побежала к дяде Грише, он сразу машину нашёл, и мы с ним через Мордовию поехали. Какие страшные места, — покачала она головой, — но доехали быстро. Аркадий, хороший водитель. Ехал без отдыха. Я поехала потому, что в пути тебе потребуется медицинский уход.

Они вышли из больницы. У входа стоял автомобиль «Волга». На переднем сиденье, рядом с водителем сидел дядя Гриша:

— Что крестничек, очухался? — вместо приветствия спросил он, — кто, тебя пописал?

— Есть одна сявка из Куйбышева. Монтёром обзывают. На железке промышляет мелочью. Вспомнил старые лесные обиды и по шушарски ударил.

— Сейчас подождём немного, друг мой Керя подъедет. Он сам местный. «Планшет» мне свой покажет, — сказал Часовщик.

…Керя подъехал на такси. Это был жилистый мужчина, с железными зубами во рту и разрубленной пополам губой.

Он поприветствовал всех сидящих в машине и сказал:

— Езжайте за мной, перекусить сытно надо.

Волга устремилась за такси.

Такси остановилось около неказистого деревянного дома:

— Машину загоняйте во двор и проходите в дом, отдыхайте, а утром со свежими силами тронетесь в дорогу.

Волга заехала во двор, где у забора возвышалась большая поленница дров, и рядом стояли неказистые козлы для распилки дров. Двор был небольшой и ухоженный. Он был очищен, полностью от снега и на земле не валялось ни одной соринки. Даже около забора, где были сложены дрова, следы метлы невозможно было не заметить. Ясно было одно, что в этом доме присутствует хозяйская рука.

Дверь им открыла женщина с большой косой собранной в пучок на голове. Все прошли в дом, кроме дяди Гриши и Кери. Они остались на крыльце.

Дядя Гриша, прикатил на своей тележке, когда стол дымился от наваристых горячих щей. Домна, — так звали хозяйку дома, суетилась около стола, не разрешив Манане помочь ей:

— Кушайте всё, что стоит на столе, и отдыхайте. Пиво и водка в холодильнике, если что надо будет, позовёте меня. Я пойду во времянку к себе, прилягу.

— А почему она с нами не осталась? — спросила Манана, когда дверь за Домной закрылась.

— Сытая она, — засмеялся Аркадий, — в этом доме не положено много вопросов задавать, как понимаю я.

— Правильно Аркаша понимаешь, — отстёгивая свою коляску, вторил ему Часовщик, и ловко подтянувшись за спинку стула, он занял сидячую позицию.

Они все выпили и плотно поели. Иван уснул на коленях Мананы, на старой кушетке. Аркаша устроился спать в соседней комнате. А дядя Гриша сидел за столом и смотрел телевизор, не забывая периодически наливать себе водочки.

Проснулся Иван от грохота падавших стульев. Он подумал, что Часовщик перебрал и свалился на пол, но когда открыл глаза, то увидал валявшего на полу Монтёра и парня, который был с ним в буфете. Манана тоже проснулась и встревожено смотрела на новых гостей дома.

Из другой комнаты вышел заспанный Аркадий.

— Вот и мясо привезли? — сказал он.

Монтёр, увидав на кушетке бледнолицего Беду, подполз к нему на коленях, размазывая по лицу слёзы:

— Беда прости, я не хотел тебе западло делать.

— Убери свои руки от меня ишак паршивый, — прохрипел спросонья Иван.

…На Монтёра противно было смотреть, но Ивану приятно было, как он перед ним унижается. Это чувство непередаваемое, когда приходит час расплаты подонка и врага. Это чувство стирает полученные раны от злодея, придаёт новые силы. А главное вкачивает в человека веру в справедливость и уверенность, что зло неминуемо будет наказано, — так в эту минуту думал Беда.

— Дочка, — обратился Часовщик к супруге Ивана, — подожди нас в соседней комнате, а мы здесь потолкуем.

Манана встала и прошла в другую комнату.

В это время Монтёр получил удар ногой в бок от Аркадия.

Второй парень лежал на полу, не поднимая головы:

— Их можно не долбить уже, мы по дороге несколько раз привал делали для профилактики почек, — сказал Керя, — а этот, — кивнул он лежавшего на полу парня, — в штаны наделал сволочь. Это он соизволил ножичком побаловаться по указке Монтёра.

— Ты знаешь, прокозлина противный, сколько стоит его нога? — спросил Часовщик у Монтёра.

— Я всё возмещу, я работать буду. Простите меня? — плакал Монтёр.

— Ты говорят, пат объявил моему крестнику, а мы тебе мат объявляем, — соскочил Часовщик со стула на свою коляску. Закрепив её ремнями, он подъехал к парню, распластавшему на полу. Взяв его за волосы, дядя Гриша приподнял не голову, а хорошую отбивную с кровью.

— Полюбуйся на своего самурая, — сказал он Ивану.

Услышав шум, в комнату вернулась Манана:

— Ему надо помощь оказать, — проявила она сердоболие.

— Домна окажет, — сказал Керя.

— Аркаша ты выспался? — отпустил Часовщик голову парня на прежнее место.

— Я как новый империал, свежий и блестящий, — ответил Аркадий.

— Тогда собираемся, поехали домой, — сказал Часовщик, — а с этими Керя, знаешь что делать. Дай им работу денежную. Пока за покалеченную ногу не отработают, из кабалы их не выпускай. Будут знать на кого ножички запрещено точить.

— Куда вы на ночь, глядя, поедете Григорий? — сказал хозяин дома, — отдохнули бы, а утром отправились.

— Ночью ехать лучше. Дорога свободная, — сказал Аркадий, — к утру будем дома.

Керя открыл окно, выходящее в сад.

— Домна, — крикнул он, — собери гостей в дорогу. — А мы давай Григорий с тобой со свиданьем и с отъездом по чарке выпьем, — сказал он.

— И я с вами выпью, — неожиданно изъявила желание Манана.

Появилась заспанная Домна. Она достала из холодильника продукты и сложила в сумку Ивана.

— Водку не забудь и вина для женщины, — напомнил Керя Домне.

— Не учи, сама знаю, — проворчала Домна.

Перед дорогой все сели за стол, выпили, закусили. После чего гости сели в машину и уехали. Иван всю дорогу не спал. Он, то лежал на коленях Мананы, то вставал и долго смотрел в окно. А Манана, запустив свою ладонь в густые волосы мужа, нежно массировала его голову.

— Проезжаем «всесоюзную здравницу», в которой меня лечили до войны, — сказал дядя Гриша, когда подъехали к Потьме. Сейчас где — то километров восемьдесят до станции Явас будут тянуться одни лагеря. Вся Мордовия — это громадный памятник Сталинским лагерям, — печально изрёк он.

— Дядя Гриша, а что с теми подлецами сделают ваши знакомые? — спросила Манана.

— Работать заставят. За грехи надо платить, а у них бабок нет. Отработают ножичек, — получат вольную. А иначе этих тупоголовых барбосов не перевоспитаешь.

— А в этих ваших здравницах, разве их не перевоспитывают?

— Если у человека мозг изуродованный, то это на всю жизнь. В лагерях большая часть заключённых сидят оступившиеся люди, их перевоспитывать не надо, но нередко бывает, что спрятали молодого парня за решётку, а его мозг, в процессе изоляции прогнил на нарах. Примерная история получилась и с этим Монтёром. Керя рассказывал, что в прошлом он работал продавцом в универмаге. Пройдёт время, он забудет про этот случай и вновь начнёт обирать пьяных на вокзалах, пока ему мозги не вышибут.

Утром они подъехали к дому. Иван, прихрамывая, забрался на третий этаж. Длинный коридор, когда — то бывшего женского общежития предрекал нежелательную встречу со вторым тренером команды Шелеховым, который жил с ним на одном этаже. «Обычно в жизни так и бывает, чего опасаешься, с тем обязательно столкнёшься», — подумал Иван и Шелехов как по заказу вышел с перекинутым через плечо полотенцем. Он направлялся в санитарную комнату. Увидав Ивана с женой, подошёл к ним, поздоровался и спросил:

— Вы куда исчезли? — Я в вашу комнату по несколько раз в день стучу, ни ответа, ни привета. Глухая тишина. — Он перевёл взгляд на Ивана, — все с ног сбились. ни тебя, ни Лёни, какой день нет на тренировке.

— Боря я ещё недельку отдохну. У меня на бедре такой большой фурункул вырос. Если сегодня не прорвётся, то завтра резать будут, — не стал Иван посвящать тренера в истинные причины его отсутствия на тренировках.

— На пороге весна, обычное дело. Нехватка витаминов. Авитаминоз не дремлет. Пропей поливитамины, — посоветовал тренер.

— Борис Григорьевич, я его пою всеми необходимыми препаратами. Скоро я поставлю Ивана на ноги, — пообещала Манана.

— И поскорей бы, — Шелехов повернулся и направился к своей двери. Затем вновь повернул голову в сторону Беды, добавил: — Чуть не забыл Иван. Больничный лист можешь не оформлять. Вы с понедельника до осени только тренируетесь и играете. От работы освобождена вся команда.

— Я знаю, — ответил Иван, и открыл дверь своей комнаты.

Он сразу упал, не раздеваясь на диван, и проспал так до обеда. Его разбудил Сериков.

За чаем, Иван рассказал всю правду его отсутствия, скрыв только истину полученной травмы:

— Ну что же, этого следовало ожидать, — высказался тренер. — У меня было предчувствие, что Савельев нас покинет. Плохо, что он не очень красиво ушёл, а подленько сбежал.

— Он не сбежал, а поехал на просмотр, не думая, что отбор будет удачным, — оправдывал Лёню Иван.

— Приличные люди подобные вопросы в первую очередь решают с тренером. Я четыре года с ним занимался, неужели человеческого «Спасибо» и «До свидания» не заслужил? Скажу тебе по секрету: у моего второго тренера Шелехова большие связи в футбольном мире. Мы с Борей не раз обговаривали тему вашего перехода в команду мастеров, но форсировать не стали. Хотели понаблюдать за вами ещё годик.

Сериков был, безусловно расстроен, хотя виду и не подавал:

— Ладно, бог ему судья. Приживётся в том коллективе, в чём я искренне сомневаюсь, будем считать это нашим общим успехом. А тебе большое спасибо, что не бросил команду в решающий момент. Задачи перед нами в этот сезон поставлены великие. Если станем чемпионами области, директор завода даёт деньги на участие в Чемпионате страны класса «Б».

Тренер поблагодарил за чай Манану, попрощался и ушёл, сказав перед уходом, что у Савельева будущего в футболе нет, и не будет в чужой команде.

…Лёня Савельев, появился на стадионе через две недели.

Он был в спортивном костюме с эмблемой клуба Крылья Советов и модных чехословацких кроссовках фирмы «Ботас»

Радостный и весёлый, рассказал команде, как он устроился в Куйбышеве, как проводит тренировки команда мастеров.

После он подошёл к Ивану, увидав, что тот последним идёт в раздевалку с поля:

— Кто тебе сейчас пасы выдаёт? — спросил Лёня.

— По твоему краю играет ветеран Коля Поликов, он неплохо справляется со своими функциями, так — что твоего отсутствия я с ним пока не ощущаю.

— Иван, что ты думаешь о Крыльях? — Тебя ждут там, — шептал Лёня. — Меня отпустили сюда, с условием, что я должен возвратиться назад непременно с тобой. Тренер сказал, без Стрельцова не приезжай. Это он тебя с Эдиком сравнивает.

— Нет, Лёня я никуда не поеду, — отказался твёрдо Иван, — я через месяц отцом стану, поэтому никаких разговоров о моём отъезде не может быть и речи.

— Ты понимаешь, от чего отказываешься? — от славы и жизненного комфорта. Ты кощунственно относишься к себе и к футболу, — нервно дергался около Ивана Савельев.

— Лёня, я не девушка, не надо меня уламывать. Сказал нет и баста Завязывай эту тему, а то у меня во рту от твоих слов кисло стало.

Савельев был обижен отказом Ивана и, не прощаясь, ушёл со стадиона. И что у него было на сердце в этот час Беде оставалось только догадываться.

…В этом сезоне, Лёня в основном составе новой команды не играл. Слух был, что своё мастерство он шлифует в дубле. Иван летом стал отцом, у него появился сын Альберт. В этот день Часовщик пригласил Ивана к себе, обмыть сына.

Иван пришёл к нему с выпивкой и закуской, позже к их компании присоединились родители Ивана, спустившись со второго этажа на первый.

Иван знал, что праздновать они, возможно, будут всю ночь, и собрался уходить к себе, но его остановил Часовщик:

— Погоди, открой верхний ящик комода, там свёрток в розовой бумаге. Возьми его, — дома откроешь, — Монтёр прислал с извинениями, — сказал он.

Дома Иван порвал склеенную бумагу. По столу скользнули гладкие купюры. Он пересчитал деньги, их оказалось полторы тысячи рублей.

«Кстати, — подумал Иван, — на эти деньги можно купить автомобиль Победу. Неплохой подарок и для новорождённого сына».

Иван положил деньги в сервант и вслух сказал:

— Манана придёт и сама найдёт применение этим деньгам, но на новоё ружьё я себе обязательно выделю из этой суммы.

Он удовлетворённый завалился на диван, но спать ему не дали. В двери раздался настойчивый стук. Иван открыл дверь. Шумно в комнату ввалились Шелехов, вратарь Паша Нырков и левый нападающий Миша Мазанов. Это были ветераны команды, которые играли последний год, и режим они за последнее время часто нарушали. В руках у них было вино, свежие огурцы и пучки с редиской:

— Ты чего так рано на ночлег устроился папаша, — сказал Миша, — на улице ещё светло. Мы специально поздравлять пришли к тебе домой. Знаем, что ты не любишь публичной пышности.

Он открыл дверь и с порога вкатил детскую коляску, в которой лежали все необходимые вещи для новорождённого:

— Это тебе от профсоюза и от команды, — сказал Боря Шелехов, — а сейчас давай стаканы, сына твоего будем обмывать.

Когда они выпили всё вино, Паша Нырков предложил взять ещё вина и всем скопом идти купаться на Волгу. Все безоговорочно поддержали это предложение. По пути нарвали кислых неспелых яблок для закускию.

— Ребята, поехали на речном трамвайчике? — предложил Миша, — сядем на корме и там выпьем. Последний рейс делает он.

Возражать никто не стал и против этого предложения. Взяв в буфете печенье и бутылку крюшона, они расположились на корме, откуда как на ладони просматривалась вся Волга и ночной светившийся огнями Горький. Волга походила на огромную речную — судовую улицу. Несмотря на позднее время, по реке проплывали важные аристократы — современные дизеля: теплоходы, крылатые метеоры, корабли типа река — море и буксиры, тянувшие за собой гружёные баржи. Размеренный ритм навигации заметно ощущался. Чайки вечные альбиноски, летали небольшими стаями, издавая звуки кликушества, как бы говоря, есть хотим. И периодически с соколиной сноровкой камнем кидались на брошенное им футболистами печенье.

По левую сторону на возвышенности раскинул город свои исторические памятники с древним кремлём и знаменитой многоступенчатой уникальной Чкаловской лестницей. Купола Рождественской — Строгановской церкви царственно смотрели, одаряя город своим благолепием. Картина города и ночной Волги была неописуемой.

…Обратно ехали уже без вина. Побросав пустые бутылки, и остатки печенья за борт Миша Мазанов и Паша Нырков решили до берега добраться вплавь, заключив при этом пари на две бутылки вина, кто к берегу приплывёт первым. Боря после выпитого вина, находился в полнейшей абстракции, а Иван разбил руки спорщиков и дал команду на старт.

Они разделись и махнули через борт. До берега проплыть нужно было двести пятьдесят метров. Когда трамвайчик пристал к дебаркадеру. Иван взял одежду пловцов, подхватил тренера и с ним вышли на берег смотреть финиш друзей.

Шелехов сразу уснул, развалившись на прибрежном песке,

а Иван ходил вдоль берега, вглядываясь в полутёмную гладь Волги, и кричал:

— Паша, Миша, плывите сюда мы здесь.

Голос его уже сорвался до хрипоты, но они не появлялись. Прошёл час, как они сошли на берег. Иван забеспокоился. Оставив спящего на песке Бориса, он побежал на спасательную станцию.

Там он встретил знакомого мужчину с их двора Эдика Креслова, который работал там спасателем:

— Эдик выручай? — кричал Иван, — Мазан и Нырок пропали. Уже больше часа прошло, как они с трамвайчика нырнули.

— Боюсь Иван, что поздно, — десять минут назад диспетчер сообщила, что спасатели с того берега подобрали два изуродованных тела, попавших под лопасти дедушки речного флота, парохода Ушинский.

Иван моментально отрезвел от услышанной горькой вести.

— Может это не они? — задал он глупый вопрос, не веря, что страшная трагедия произошла с его друзьями.

— Иван, у нас днём пьяные не заплывают на середину Волги, а ночью тем более. Если ты говоришь, нырнули через борт, значит они. Сейчас буду звонить диспетчеру, сообщу информацию о них. Жалко ребят, как людей и как футболистов. Команда наша теперь оголилась. Где теперь такого вратаря найдёшь, как Паша? — причитал Эдик.

Футболистов хоронили ползавода. Для команды это был коллективный стресс. Шелехов считая себя ответственным за происшедшее, покинул город. Иван, тоже с себя вины не слагал, так — как разбивал им руки и давал команду старта.

— Виновато во всём вино, — говорил Сериков. — Утрата большая, но жизнь продолжается. Необходимо мобилизовать свои силы и вперёд. Надо решать поставленные перед нами задачи. А если нюни будем распускать, то грош нам цена.

Как невелико было желание команды выйти в лидеры, но потеря опытных футболистов сказывалась, особенно много прорех было у молодого голкипера Геры Носкова.

Водник был третьим в Чемпионате области на этот сезон, пропустив впереди себя команды «Радий» и «Чайку». На спартакиаде они не играли в этот год. Силы были измотаны.

И вновь некоторые болельщики забыли дорогу на стадион, что задело за живое, как команду, так и дирекцию завода.

 

Короткое замыкание

…Отец Ивана Роман вышел на пенсию. Его родители осуществили свою заветную мечту. Купленный ранее близ города в деревне Осинки небольшой дом, который со временем превратился во дворец огромных размеров, привёл их к постоянному месту жительства. Родители переехали туда жить, оставив квартиру сыну Ивану и его молодой семьёй. Иван помогал отцу в свободное время делать пристройку к дому и баню. Часть денег, которые ему передал Часовщик, ушли на реставрацию дома.

В выходные дни, он с семьёй постоянно навещал родителей. Иногда приезжали и старшие сёстры со своими семьями. Тогда маленький домик превращался в сплошной муравейник.

Четыре месяца прошло, как Манана принесла Альберта из роддома и вновь запланированная беременность округлила её живот. Иван очень счастлив был с женой, о такой жене можно было мечтать. Она была ему не только супруга, но и мать. Ходила и убирала за ним, как за маленьким ребёнком разбросанные им вещи. Тщательно следила за его гардеробом, а главное придирчиво смотрела за его здоровьем. Когда приезжали в деревню к родителям, она в первую очередь делала медицинский осмотр, пенсионерам.

— Здоровый, я как бык, говорил ей отец, — что меня смотреть каждый раз.

— Я должна постоянно вас наблюдать, — объясняла она родителям, — чем дольше проживёте вы, тем дольше я буду счастливо жить с вашим сыном. Он же ваши гены носит.

— Ну, если так, тогда валяй, смотри. Мне не жалко, — довольно отвечал отец.

За месяц до нового года на своей машине приехали её родители с Абхазии, посмотреть на самого младшего внука. Они неделю гостили у дочери и зятя. За это время вся квартира пропахла мандаринами и грецкими орехами, которые они привезли с собой целый багажник. Затем они забрали дочь с внуком к себе на родину, обещав, что на новогодние праздники обязательно привезут её поездом.

…Иван остался один в квартире. Вечерами он ходил на тренировки и посещал школу мастеров. Скучать было некогда. Иногда спускался на первый этаж к Часовщику, где они играли с ним в терц или третями. Нинка любительница подсказывать дяде Грише, всегда получала хорошего тумака от него. Тогда она переходила на сторону Ивана и начинала лезть в его карты, после чего Иван постоянно проигрывал и шёл домой к телевизору. Однажды после очередного проигрыша он вышел из квартиры дяди Гриши и увидал знакомый силуэт, стоявший у окна в коридоре. Это был Лёня Савельев.

На подоконнике стояла большая спортивная сумка:

— Ты никак с вещами приехал? — протягивая руку, спросил Иван.

— На праздники я новогодние прибыл, но завтра утром уеду, — ответил он и протянул Ивану руку. — С поезда зашёл к родителям, повздорил с ними и прямо к тебе.

— Тогда пошли в гости чайку попьём? — Расскажешь, как тебе живётся и играется в высшей дивизии.

Иван открыл дверь, пропустив вперёд себя гостя.

— Это чего у тебя так мандаринами пахнет в квартире? — спросил Лёня.

— Родичи жены привезли цитрусов и орехов грецких — завалили всю квартиру ими.

— А у меня к твоим фруктам напиток имеется хороший, — доставая из сумки две бутылки армянского коньяка, сказал Лёня.

— Я, по правде сказать, очень разозлился на спиртное после несчастного случая с нашими ребятами. И выпил последний раз на их поминках. Но такой коньяк грех не выпить. Пять звездарей! — восхищённо покрутил Иван бутылку в руке, — в любом количестве, для меня это будет не яд, а лекарство.

— Слышал, я про вашу беду, которая сказалась на результате областного Чемпионата, — произнёс мрачно Савельев.

— Лёня, не надо в моём присутствии упоминать слово беда, ты забыл, что я не люблю, когда близкие мне люди часто употребляют это слово.

— Извини, действительно забыл? — оправдывался Лёня.

Они пропустили по рюмке и принялись очищать мандарины, целиком засовывая их в рот:

— В детстве я их ел дольками, а сейчас не могу, — сказал Иван, — мандарин у меня ассоциируется с футбольным мячом, и варварски уничтожать его по кускам я не могу.

И он следом послал в рот ещё одну мандаринку.

— С такой роднёй тебе можно такими дозами есть, а для меня этот плод всегда был лакомством.

— Лёня, ты же пришёл не на мандарины меня разводить, я чувствую это. У тебя не срослось, видимо в Куйбышеве с футболом. Тебе исповедоваться необходимо.

Лёня налил ещё по рюмке коньяка. Они повторили.

— Я бы не сказал, что совсем не срослось, — почесал он за ухом. — Я играю, но только не за основной состав, а за дубль. У меня на поле без тебя происходит короткое замыкание.

Я играю на высоких скоростях, выдаю хорошие пасы но, ни тем игрокам. Я часто вспоминаю слова тренера «Волги», и нашего Серикова, когда они говорили, что без Беды я никто. Мне сейчас бывает и в дубле приходится сидеть на скамейке запасных. А я хочу играть.

— Ну и играй, кто тебе не даёт. Возвращайся назад пока не поздно. Сериков обиды на тебя не держит. Место в команде тебе всегда найдёт.

— Нет, — это исключено, — отверг он предложение Ивана.

— Я вкусил шикарной жизни высшего футбола. Понимаешь, у них каждый день праздник. Тренировка обязательный праздник, а матч двойной праздник. Я знаком косвенно со многими знаменитостями Советского футбола. Это такое счастье, крутится около них, и быть в кругу событий всего мирового футбола. Меня прельщает такой футбол. И пятиться назад я не буду. Всеми путями я буду пробивать бетонную стену высшей лиги. Я уже стою на бровке поля — вот, если бы ты был со мной. Я бы заиграл, — сожалея, произнёс Лёня. — Ты не злись только, но меня обязали сделать тебе ещё одно предложение. Я знаю, что ответ им привезу нулевой. Слышал, ты улучшил свой быт. Так мне предки мои сказали. Куда ехать, от такого уюта?

— Ты сам ответил за меня, так и передашь руководству клуба, и Манана у меня опять беременная. Сейчас на родине у себя отдыхает. Куда я поеду от своей родни? И такой природы, чем у нас, едва ли где найдётся лучше. Ты не забывай, я к охоте пристрастился. Пока считаю себя новичком в этом деле, но такой отдых мне по душе. И я тебе скажу, класс игры нашей команды мало, чем отличается, от команды мастеров. Всё дело в том, что у них есть деньги на высшую лигу, а у нас, их нет. Так мне Боря Шелехов сказал, а ему я верю.

— Возможно, он и прав, я столкнулся там с денежным вопросом, который и загнал меня в тупик, — задумчиво произнёс Лёня. — Мне без намёков сказали, чтобы играть в команде, нужно изрядно потратиться. Скамейка запасных говорят длинная, кто платит того, и выпускают на поле. А у меня, откуда деньги. Вот приехал к родителям просить, а меня отец отругал за это. Раскричался, не знаю, как: — «говорит за деньги можно жетон мастера спорта купить, а само мастерство не купишь. Таких мастеров быстро распознают болельщики, и потом кричат с трибун непотребные слова вместе со свистом. А это позор, не только футболисту, а всему руководству команды. И тогда тебя начнут постепенно отлучать от поля. Потом бутсы с футболкой подарят на прощание и помашут ручкой».

— Правильно отец тебе сказал, — вымолвил Иван, — он сам бывший футболист и понимает закулисный спорт. По правде сказать, мне самому не верится, что у нас есть такие функционеры, но серых и бездарных пинальщиков нередко можно встретить на поле. А потом узнаёшь, что это сынок, известного «генерала» из обкома партии, который зачислен в команду по звонку влиятельного папы.

Иван встал и достал из серванта шкатулку, где лежали у него документы на оружие, несколько пар запонок и золотой брегет, который не ушёл от внимания Савельева. Он порылся в шкатулке и вытащил сложенный лист ватмана.

— Смотри, — протянул он лист Лёне, — это мой друг Рамбай, портрет нарисованный в зоне. Его отец большой партийный бос. Коля порвал с ним все отношения и назло сел в тюрьму. Папа хотел, чтобы Коля учился в консерватории по классу скрипки, а Коля терпеть её не мог. С большим трудом, окончив музыкальную школу, он спрятал скрипку под диван. Папа всё сделал, чтобы Колю зачислили в консерваторию. Но он втайне от него, забрал документы и отнёс в цирковое училище. Он любил фокусы и стал постигать ремесло иллюзиониста. Узнав про его самовольство, папаша сделал так, чтобы Николай Рамбаев был отчислен из училища. После этого Коля и бросился во все тяжкие грехи, конфликтуя с законом.

Савельев, как показалось Ивану, его совсем не слушал, а думал о чём — то другом.

— Ты понял, о чём я тебе хочу сказать? — вопросительно посмотрел Иван на Лёню.

— Понял, — бросив взгляд на шкатулку, сказал он, — но в лиге, мне место всё равно найдётся.

— Ничего ты не понял. У тебя действительно короткое замыкание, — сказал Иван, убирая шкатулку на старое место, не обратив внимания, что содержимое шкатулки заинтересовало его друга. Хотя он быстро и отвёл взгляд, сделав равнодушный вид, но нужный вопрос задать, не забыл:

— Иван ты не возражаешь, если я у тебя до шести часов утра перекантуюсь? — У меня поезд в семь двадцать утра отходит.

— Ночуй места много, только будильник заведи, завтра выходной. Мне вставать рано некуда, можно подольше поспать.

Давай с тобой по рюмочке ещё выпьем, и будем устраиваться спать.

— Если завтра спешить некуда можно и подольше посидеть, — заметил Лёня.

— Тогда давай наливай, посмотрим, какой аппетит будет после очередной рюмки, — сказал Иван.

…Они просидели за коньяком и разговорами до двух часов ночи. Потом Иван, опьянев от выпитого коньяка, ушёл к себе в спальню, отдав в распоряжение Савельеву диван в зале.

Лёня не спал он сидел за столом пил маленькими глотками коньяк и закусывал орехами, одновременно думая о своём трудном положении. Под утро, он открыл сервант, взял дрожащими руками шкатулку и извлёк оттуда за цепочку брегет. Опустив его в карман брюк, он оделся, положил в сумку недопитую бутылку коньяка и несколько мандаринок, затем тихо захлопнул за собой дверь. В поезде Лёня часто ходил в туалет, доставал часы и любовался ими. В это время он был уверен, что с таким богатством вопрос зачисления в команду будет обязательно решён. Когда поезд прибыл в Куйбышев, он пришёл в своё общежитие, бросил сумку под кровать и поехал на стадион.

Администратора команды Волина он застал в своём кабинете. Тот удивлённо взглянул на него и спросил:

— Ты, что не ездил домой?

— Ездил, — только с поезда. Я приехал без положительного ответа. Беда наотрез отказался ехать сюда, у него жена опять беременная и вечерами он учится.

— Жалко, парень он интересный. Команду бы нашу укрепил своим присутствием, — огорчённо выдавил из себя Волин.

— Я ему всё объяснил, но он, ни в какую не соглашается.

Лёня взглянул на администратора, и его лоб покрылся моментально потом. Он вытащил часы и положил перед Волиным:

— Вот, — робко произнёс он.

— Что это? — спросил Волин, — и с удивлением посмотрел на Савельева. Потом взял в руки брегет:

— Занятная вещица, — сказал администратор, протягивая часы назад Савельеву.

— Этого хватит, чтобы меня в заявку включили на следующий футбольный сезон? — выпалил Лёня.

— Не понял? — вновь удивился Волин и сразу нахмурил брови.

— Геннадий Фёдорович, вы же сами мне пояснили, чтобы в команде играть, нужны деньги.

— Да я говорил так, но не в том плане, что ты можешь купить место в основном составе. Ты понимаешь, что ты мне предлагаешь? Забирай сейчас же свой раритет и уходи немедленно отсюда. Вон ты значит, как истолковал мои слова?

Волин разошёлся не на шутку. Он встал с кресла и начал отчитывать Лёню и объяснять правильность, когда — то сказанных им слов для незадачливого футболиста:

— Я имел в виду, что посредственность мы на сборы и игры возить за клубные деньги не собираемся. Есть свои деньги, — то, пожалуйста, катайся, набирайся опыта у мастеров. Можешь ехать с основным составом тренироваться хоть в Крым, хоть на Кавказ. Каждые сборы это повышение твоего мастерства. Из дубля Коноплин и Юдин так и делали. У них материальные возможности позволяли кататься с командой два года подряд. Этот сезон они включены в основной состав, а ты Лёня пока сыроват для высшей лиги. Для полуфабрикатов у нас есть дубль. Уходи. Видеть тебя не хочу, — указал он Савельеву на дверь.

Когда Лёня вышел из кабинета Волин взял телефон и позвонил главному тренеру.

— Алло, Анатолий, ты меня слышишь? — Возвратился наш Савельев и приехал он ни с чем. Я думаю, он неправильно говорил с Бедой, — кричал в трубку Волин. — Ты знаешь, в этом возрасте многим молодым присуща зависть. Вот он её возможно и проявил, не донёс Беде всех наших предложений. Я думаю, мне самому ехать надо к нему. Встретится с ним лично и его тренером, и на месте все детали обговорить. Это будет надёжнее.

…Савельев, стоял у полуоткрытой двери кабинета и весь телефонный разговор слышал. От услышанной речи Волина, он сломя голову бросился бежать со стадиона. Сев в автобус он приехал в общежитие. В голове у него был сплошной ералаш. Сердце от страха и волнения сильно билось в груди.

«Что делать? — зачем я связался с этими часами, — терзал он мысленно себя, — надо срочно избавиться от них. Продать какому — нибудь коллекционеру или сдать их в скупку, и бежать из этого города. Искать другую команду. В Саратов или Казань надо ехать, попробовать там свои силы».

Он вытащил из шкафа сумку, достал паспорт, и недопитую бутылку коньяка. Допив содержимое, из горлышка не закусывая, он катом ноги опорожненную бутылку отправил под кровать. После чего в обуви растянулся на постели.

Немного успокоившись и обдумав план дальнейших действий, он встал с кровати и вышел на улицу. Ноги без задержки сами понесли его к ювелирному магазину, который находился недалеко от железнодорожного вокзала.

Приёмщик сидел в застеклённой будке.

Савельев достал брегет, и просунул их вместе с паспортом ювелиру в маленькое окошко:

— Хорошая вещь, — восхищённо сказал он, — но для меня это будет лом. Всё пойдёт на переплавку.

— А в какую сумму вы их оцените? — спросил Лёня.

— Точно сейчас не могу сказать, нужно внутренности выдирать и на весы кидать, но думаю не меньше штуки вместе с цепью. Сегодня у меня такой суммы нет. Давай я тебя запишу на третье января, деньги будут в этот день, — пообещал ювелир.

— Пишите, я приду третьего января обязательно.

Леня забрал часы и паспорт назад, не обратив внимания, что за ним наблюдали две пары зорких глаз.

Он вышел из магазина.

За ним следом на расстоянии следовал парень с ученическим портфелем в руках, и девушка в каракулевой шубке.

Лёня часто останавливался и пристально озирался по сторонам.

Не заметив, ничего подозрительного он шёл дальше.

«Пойду на вокзал, куплю билет в Саратов на пятое января. Покажусь там, в Соколе, — команда вроде неплохая. Не получится, оттуда в Казанскую Искру махну», — рассуждал он сам с собой.

…На вокзале он постоял около кассы в очереди пятнадцать минут. Купив билет, покрутил головой по сторонам и решил зайти в ресторан. Заказав себе, бифштекс с яйцом, салат и сто пятьдесят граммов водки, он стал ждать заказа, осматривая посетителей ресторана. Их было немного, так — как время было дневное. Рядом с его столиком присела молодая пара. Красивая девушка села напротив, и он с восторгом разглядывал её прекрасные черты лица. Когда их взгляды встречались, он резко поворачивал шею, отводя лицо от неё, или подпирал свою голову руками, закрывая ладонями глаза. Девушка поймала его заинтересованный взгляд и тут — же незаметно для него оказалась около его столика:

— Можно ваше меню посмотреть? — услышал он женский голос.

— Да, пожалуйста, только это не моё меню, а ресторана, — смущаясь, ответил он.

— Простите, я не правильно выразилась? — сказала красивая девушка.

— Всё нормально, мне оно уже не нужно, я сделал себе заказ.

Она села за его столик и стала знакомиться с ресторанной кухней:

— А вы часто здесь бываете? — спросила она, — может, подскажете нам с братом, какое в этом ресторане самое вкусноё блюдо?

— Нет, я редко захожу сюда, но беру бифштекс с яйцом или антрекот. Спросите у официантки, она вам посоветует, — сказал ей Лёня.

Подошла официантка, принеся на подносе графинчик водки и салат:

— Извините, — обратилась она к Лёне, — ваш бифштекс будет готов минут через двадцать.

— Ничего страшного, я подожду, мой поезд не сегодня отходит, — ответил ей Лёня.

— А наш поезд сегодня отправляется, — взглянула девушка умоляюще на официантку. — Вы не могли бы обслужить наш столик? — попросила она, показывая на стол, где сидел её брат.

— Я этот столик не обслуживаю, пересаживайтесь сюда. Я у вас заказ приму, если вы торопитесь, — вежливо посоветовала ей официантка.

Девушка повернулась к брату, который сидел за столиком и от безделья разглядывал большую люстру в центре зала ресторана:

— Петя, иди сюда, садись, — позвала она брата.

Брат отодвинул стул, стоявший около Лёни и сел с ним рядом.

— Пока вы ждёте свой заказ, можете воспользоваться моим графинчиком, — предложил Лёня. — Мне как — то неудобно при вас одному пить.

Их долго уговаривать не пришлось. Брат смело взял графин в руку и стал разливать водку.

Савельев обратил внимание, что на фаланге указательного пальца у брата девушки нанесена татуировка в виде перстня с американским долларом. Брат посмотрел на Лёню и сказал:

— С уговором, что с нашего графина вы тоже выпьете?

— С превеликим удовольствием, — опрокинув рюмку в рот, произнёс развеселившийся Лёня.

Девушка, сделав глоток, отставила рюмку и стала вилкой ковырять салат. Она, явно ему нравилась. Лёня заметил, что она тоже свой взгляд подолгу задерживает на нём:

— Куда вы направляетесь, если не секрет? — спросил он у девушки.

— Домой мы едем в родной Саратов, — закусывая салатом, сказал брат, — мы сюда на похороны приезжали.

— Отцу помогали мачеху похоронить, — добавила девушка.

— А я тоже скоро туда поеду, — известил их Лёня, — думаю пристроиться там, в футбольную команду.

— Заезжайте к нам в гости, мы в Агафоновке живём, — пригласила девушка Лёню, — меня совсем просто найти. Я на вокзале работаю в пирожковой кухне. Спросите Милю, и я выйду.

— Очень приятно Миля, а меня Лёня зовут. Я футболист, — представился он.

Они выпили ещё по рюмке из Лёниного графина. Затем им принесли два полных графина, которые они осушили.

Лёня был уже готовый и без стыда изливал свои симпатии Миле.

Миля отвечала тем — же, даря ему при этом очаровательную улыбку. Потом она вырвала листок из записной книжки и записала свои Саратовские координаты.

Когда Лёня начал пригибать голову к столу старший брат Мили, незаметно ощупывая его карманы, говорил:

— Всё Лёня, ты отдыхай нам пора идти, в Саратове встретимся!

— Нет, я пойду с вами, — пьяно настаивал он. — Я должен вас проводить. Я просто обязан это сделать!

— Хорошо проводишь, но нам до поезда ждать ещё два часа, — сказала Миля. — Мы хотим сходить в магазин «Сластёна» и купить конфет. Ты закажи себе кофе или чай и подойдёшь к магазину, мы там будем тебя ждать.

— Ладно, идите я сейчас быстро, — вытянул он руку с согнувшей ладонью.

Миля подошла к Лёне чмокнула его в щёку, и они ушли, оставив нового знакомого пить кофе в полупустом ресторане.

Выпив невкусное и холодное кофе, Лёня, шатаясь, вышел из ресторана. Осмотревшись по сторонам и не заметив около себя посторонних лиц, он направился к магазину «Сластёна». Его подхватил под руку неизвестно откуда взявшийся долговязый парень:

— Давай помогу площадь перейти? — Не то в таком виде под машину угодишь, — вызвался он.

Лёня, ничего не понимая, мотал только головой. Его тошнило. Парень повёл его в пролёт, между двумя рядом стоящими автобусами.

Больше он ничего не помнил. Скорая помощь подобрала его в бесчувственном состоянии с разбитой головой и вывернутыми карманами.

 

Мне только Волгу переплыть

Волин сошёл с поезда на перрон Московского вокзала города Горького. Этот город он навещал не первый раз и ориентировался в районе вокзальной площади неплохо.

«Вот она улица Чкалова, — вспомнил он, — ведёт в сад Первого мая, а за ним центральный стадион „Локомотив“, где мы многократно встречались с местной командой „Волга“, но мне туда сегодня не надо».

Он спросил у милиционера, где автобусная остановка двести сорок пятого маршрута. Получив разъяснительный ответ, Волин прошёл по длинному подземному переходу и там сел на автобус. Через полчаса он уже был на территории небольшого, но по домашнему уютного и благоустроенного стадиона Водник. Ему повезло, Серикова он застал на месте.

Виталий Семёнович занимался с молодёжью в большом спортивном зале:

— Здравствуйте, — подал Волин руку ему, — я Геннадий Фёдорович, — администратор команды «Крылья Советов», — представился он.

Сериков, хмурясь, поздоровался с ним:

— Виталий Семёнович Сериков, — тренер местной команды, — ответил он на его приветствие своим рукопожатием. — Сейчас, я через пяток минут освобожусь, — сказал Сериков. — Пройдите в комнату тренеров, обождите меня там? — открыл он дверь тренерской комнаты.

Когда Сериков освободился Волин сидел уже раздетым и разглядывал на стенде фотографии и турнирные таблицы, висевшие на стене. Приход Серикова заставил его прервать знакомство с фото галереей. Он повернулся к тренеру лицом:

— Хорошие фотографии, лет эдак через несколько, этот стенд будет уже не наглядной агитацией, а историей!

Сериков предложил гостю кресло, сам присел на широкий без спинки стул:

— Я догадываюсь, что вас привело к нам из далёких краёв? — сказал Виталий Семёнович, не обращая внимания на его лестные отзывы о стенде. — Хотите заполучить нашего самородка Беду. Думаю это пустые хлопоты. Он не оставит свою молодую и красивую жену с грудным ребёнком. Вдобавок она вновь на сносях. В нашем городе он повязан, не только футболом, но и учёбой. У него здесь полгорода родни, разве его сорвёшь с места. Хочу ещё заметить, что он благороден не только на поле, но и по жизни. Когда он вернулся из заключения, завод помог ему встать на ноги, трудоустроили его, оформили на учёбу, выделили жильё. Создали всё условия, чтобы его повторно не засосал криминальный омут. Иван Беда всё это хорошо понимает, и неблагодарной монетой платить не станет ни заводу, ни коллективу с которым он трудится. Понимаете, здесь около стадиона расположен большой двор. Это не простой двор, а спортивный. Постучите выборочно в дверь квартиры первого дома, вам скажут, что здесь живут лыжники Пугины, Сазановы, или борцы Пахомовы и Телегины. А о футболистах и хоккеистах я вообще молчу. Зайдите в следующий дом, вам откроют двери футболисты Беда, Варгановы, Купцовы и знаете, что их всех объединяет?

Сериков вопросительно посмотрел в глаза Волину.

— Думаю любовь к спорту, — пожал плечами Волин.

— Спорт, — само собой разумеется, но главное их объединение, — это кровный и родственный альянс. В этом дворе живут семьи, в основном как — то повязаны родственными узами и трудятся они в системе Министерства речного флота. Что они подумают об Иване, если он сбежит из города?

— Ну почему сбежит, ему будет оказана честь, играть в престижной команде, — перебил его Волин.

— Иван, однажды заявил, — продолжил Сериков, — что ему хоть пускай «Ливерпуль» или «Реал» предлагают, он никогда свой родной город и двор не покинет. Вы поняли, что двор — это одна большая мега — семья!

Глаза гостя из Куйбышева моментально потухли:

— Вы Виталий Семёнович меня с первых минут огорошили, — расстроено сказал Волин. — Я уже веру потерял в успех нашего предстоящего с ним разговора. Сейчас я думаю, а надо ли с ним встречаться или идти сразу на поезд?

— Для очистки совести, можете с ним поговорить, — сказал тренер. — Найти его проще простого, — начал объяснять Сериков адрес Беды, — дом номер шесть, квартира тридцать, второй этаж, он сегодня дома. Три часа назад был здесь на тренировке.

И сегодня утром он жену встретил с поезда. Успехов вам и не думайте, что, я воспрепятствую его переходу. Для меня почётно будет, если мои воспитанники начнут играть в разных командах страны. Кстати, как там наш Савельев? — спросил он.

Волин задумался и сморщил лицо, будто его прострелило:

— Что я могу о нём сказать. Не дозрел он ещё, до вышки. Играл в дубле с завышенной самооценкой о себе. Апломбу много, а продуктивной игры нет. Боюсь, что нам придётся с ним расстаться в ближайшем будущем, если он не пересмотрит своё отношение к спорту. Мы его отправим служить в армию. Сейчас он находится в больнице. Два дня назад, скорая помощь подобрала его на улице пьяного, с тяжёлой травмой головы и вывернутыми карманами.

— Что с ним произошло? — встревожился Сериков.

— Вы только родителям ничего не говорите? — попросил Волин Серикова. — У него всё обойдётся. Он пока в коме лежит, но врачи обещают вывести его из этого состояния в ближайшие дни. Все предпосылки к этому есть. А транспортная милиция занимается поиском преступников.

— Да, неприятный случай, — сжав рукой подбородок, произнёс Виталий Семёнович. — Он же у нас практически спиртного в рот не брал. Как — же это он осмелился нарушить спортивную форму?

— Видите ли, он недавно в конце той недели был здесь и встречался с Бедой по моей просьбе. Когда он возвратился, у меня состоялся с ним неприятный разговор. Савельев захотел за дорогую золотую вещь купить себе место в команде. Я его отругал и выгнал из кабинета. В этот день его и нашли у вокзала. Очевидно, его просто, напросто ограбили, потому, что часов этих у него не обнаружили.

— Вы говорите часов? — спросил Сериков.

— Да, массивные карманные часы, изготовленные из золота с непонятным вензелем на крышке, — описал примерную характеристику часов Волин. — Я не сведущий в таких вещах, но мне кажется, что это работа умельца прошлого века.

Сериков взметнул свои брови к верху. По его лицу пробежала ниточка взволнованности и он, встав со стула, приблизился к Волину:

— Геннадий Фёдорович у меня к вам просьба будет, — обратился тренер к Волину, — поинтересуйтесь, пожалуйста, у Ивана Беды, давал он свои часы Савельеву или нет? Я знаю, похожий раритет имелся у Ивана и знаю, что Лёня Савельев недавно ночевал у него в квартире. Не хотелось — бы думать плохое, но парень зациклился на высшей лиге и есть вероятность, что эти часы Ивана Беды. Мне известно ему на свадьбе, старинные часы дарили, но сам в глаза их не видал. А вот как они попали к Савельеву, сей ответ вы, и узнаете у Ивана, — сказал Сериков.

Волин вышел из спортзала и обратил внимание, что стадион переполнен детьми школьного возраста. В хоккейной коробке играла команда юношей, а на большом катке тренировались и конькобежцы и фигуристы. Он вышел с территории стадиона, где проходила широкая улица. Увидал, как мальчишки в валенках с самодельными клюшками гоняют по накатанной трассе шайбу. Пройдя торец дома, где находился хлебный магазин, он сразу попал в нужный ему двор.

Волин понял, почему Сериков назвал этот двор спортивным.

В большом сквере бегали лыжники, и около каждого дома были залиты ледовые пятачки, где под присмотром мам и бабушек катались на коньках малыши.

Найдя нужный ему дом, он зашёл в подъезд. Дверь ему открыл сам Иван.

Волина он узнал сразу:

— Приятно удивлён! — вместо приветствия произнёс Иван, — никогда бы ни подумал, что увижу вас у себя на пороге. — После этого он протянул Волину руку. — Проходите, раздевайтесь? Сейчас мы с вами домашнего абхазского вина попробуем. Жену сегодня встретил, а ей пить нельзя. Извините, только меня, — не помню, как вас зовут?

— Геннадий Фёдорович, — напомнил ему Волин.

Он разделся, поправил причёску и прошёл в зал.

— А где супруга? — спросил он.

— Она давление пошла, замерить соседке. Скоро вернётся.

Манана врач по профессии, так все соседи к ней по вопросам здоровья обращаются, несмотря на то, что пятьдесят метров от дома расположена поликлиника, — сказал Иван.

— Выходит, верят ей больше, чем в поликлинике, — сказал Волин.

— Нет, она онколог, им больше поболтать с ней охота, вот, и зовут, не понимая, что у неё дома своих дел по горло. А в поликлинике у нас хорошие врачи, но у них времени нет для разговоров в кабинете, — объяснил Иван.

Он поставил бокалы на стол, насыпал в вазу мандаринов и орехов.

— А я думаю, почему у вас новым годом в квартире пахнет, а это мандарины разносят такой запах, — заметил Волин.

— Три дня до нового года осталось, каждая квартира такой запах издаёт, — ответил ему Иван.

Они не успели поднять бокалы, как в это время в квартиру вошла Манана, держа в руках тонометр.

Она вежливо поздоровалась с незнакомым мужчиной, который переменился в облике, и посмотрела на стол:

— Вино пьёте, а закусываете одной травой. Так на Кавказе не пьют, — сказала она. — Иван, почему ты мясного ничего гостю не предложил?

И она, положив тонометр на диван, побежала к плите на кухню. Моментально на столе появились всевозможные разносолы.

— У нас на Кавказе к такому вину обязательно мясо подают, — поставила она перед гостем тарелку с отварной говядиной.

Гость не знал, куда деться от скромности и заелозил по стулу.

Манана поняла, что своим гостеприимством она ещё больше смутила гостя, чем внезапным появлением:

— Вы пейте, и закусываю, — не стесняйтесь, я сейчас вас покину.

Волин взял бокал в руку:

— Вы не беспокойтесь я ненадолго, вот с мужем вашим переговорю и на поезд пойду, — не переставая смущаться, говорил Волин. — Я сегодня приехал на ваш стадион из Куйбышева, обсудить кое — какие вопросы, ну заодно решил и к Ивану зайти, так — как мы с ним немного знакомы.

— Этот Куйбышев, мы надолго запомним с Вано. Вы слышали, что с ним произошло в вашем городе? — спросила Манана.

— Ничего со мной не произошло, — оборвал её Иван.

Она забыла, что о травме Ивана, кроме неё и дяди Гриши, никто не знает.

— Документы, я потерял или вытащили, — исправил положение Иван. — Пришлось новый паспорт получать, а это обязательная, длительная морока.

Манана почувствовала, что сказала лишнего, извинилась перед мужчинами и удалилась к спящему в другой комнате сыну.

— Иван я не буду ходить кругами, ты догадываешься, зачем я приехал? — спросил Волин.

— Да я это сразу понял. Вам не надо было ехать сюда только по этой причине. У меня нет недостатков в заманчивых предложениях от тренеров других команд. Я отказал Ярославскому «Шиннику», нашей «Волге». И зачем я поеду от родного очага, когда мне нужно только Волгу переплыть, и я в высшей лиге. Меня до сих пор осаждает и руководство клуба, и областной спортивный комитет. Обещают золотые горы, а мне ничего не надо, я просто хочу ежедневно видеть всех мне родных людей, и находится только в этом дворе. А я вам скажу это не цыганский табор, а одна большая дружная семья. Хотите убедиться оставайтесь на новый год у меня. В сквере, напротив нашего подъезда завтра установят большую ёлку. В ночь на Новый год около неё будут варить кашу, и жарить мясо. Там будет весь двор и, малые и великие, и так все праздники.

— Я наслышан о вашем дворе, — сказал Волин, — я понял, что о переезде разговор у нас с тобой не состоялся. Но жизнь бывает, преподносит такие сюрпризы, от которых хочется с глаз долой бежать сломя голову с насиженного места. Поэтому знай, что ты для нас всегда желанным игроком будешь!

— Спасибо я тронут, что вы меня так цените! — заулыбался Беда.

Гость в ответ на его улыбку сделал мрачное лицо:

— И ещё у меня неприятное сообщение для тебя есть, — стуча вилкой по столу, сказал Волин. — С твоим приятелем Савельевым, произошло несчастье. Он лежит в больнице с травмой головы. Его нашли на территории вокзала, пьяным и ограбленным. До этого он мне показывал старинные золотые часы. Возможно, они и стали причиной его ограбления. Мне известно, что у тебя имелись похожие часы.

Иван стремительно поднялся со стула и открыл шкатулку, там, кроме запонок и охотничьих документов ничего не было:

— На него это не похоже, но факт остаётся фактом, часов в шкатулке нет, — огорчённо произнёс Иван. — С пятницы на субботу он был у меня, а утром выходит Лёня, прихватил мои часы и ушёл спокойно на поезд. Видать его сильно припекло. Я догадываюсь, почему он так поступил. Бог с ними с часами, мне их на свадьбе подарили, главное он живой, — задумавшись, сказал Иван. — Часы оказались с клеймом проклятия, несмотря, что они золотые.

— Золото считается презренным металлом, — заметил Волин.

Иван перевернул свою стопку вверх дном и поднялся с места:

— Придётся мне к нему отправиться, иначе Лёня пропадёт, надо его от копоти очищать, — оторопело произнёс Иван, отдёрнув занавеску и заглядывая в окно.

— Пока нет никакой надобности, выезжать к нему, — предупредил Волин Ивана. — В беспамятстве он. Хотя врачи настойчиво обещают привести его в ближайшие дни в чувство. Все предпосылки для этого есть.

— Это уже радует! — задёрнул занавеску на окне Иван.

Вечером он посадил Волина на поезд, сказав, что после нового года, без задержки обязательно приедет в Куйбышев, предварительно разузнав в какой больнице он находится.

 

Кристаллы небес не для меня

Он лежал в небольшой больничной палате с перебинтованной головой и пытливо напрягал память. В палате играло радио. Из кремлёвского зала транслировали концерт Советской песни. Головная боль отступила, но туман упорно не хотел испаряться, из его мозгов. Перед глазами проплывали лица родителей, лицо Волина, игроков команды Водник. Он не мог понять почему оказался на больничной койке.

Непонятно откуда — то пробивался голос Беды, который словно громобойным голосом ему твердил, что у него короткое замыкание, не только в футболе, а и в жизни. Затем перед его лицом встало пытливое лицо капитана милиции, желающего, услышать от него с кем он и где проводил время двадцать четвёртого декабря. Потом он несколько раз проваливался в бездну и когда изредка подымал веки, но кроме белых халатов ничего не видел. Когда из динамика полилась песня «Моя Москва» и прозвучали слова из текста. «Я люблю твою красную площадь, и кремлёвских курантов бой» Он чётко вспомнил пьяную ночь в квартире Беды, — как он под утро положил себе в карман брегет с боем, на котором следы крови уже имелись. Савельев закрыл глаза, ужас страха охватил его и он пожалел в это время, что проснулся. Потому что некоторые эпизоды недавних встреч начали всплывать в его памяти. Лёня сомкнул зубы и закрыл глаза, но слёзы, пробивались сквозь его веки, стекая на подушку. Ему стыдно было за свои поступки и до боли жалко себя.

«Только бы часы были на месте. На колени перед Иваном упаду. Он меня простит. И брошу футбол», — размышлял он.

«Надо позвать, кого-нибудь из медперсонала, узнать были при мне часы»?

Он вспомнил, как его выгнал из кабинета в воскресение администратор команды Волин вместе с часами, как показывал их в ювелирном магазине. Затем очутился в ресторане в кругу молодого человека с его очаровательной сестрой Милей.

Савельев утёр слёзы и попросил пригласить врача или медицинскую сестру.

Медицинская сестра лет сорока с орлиным носом и толстой косой за спиной, через минуту стояла перед ним:

— Как вы больной себя чувствуете? — спросила она.

— Лучше, чем вчера, но голова тяжёлая, — ответил Савельев, — память меня посетила, и хочу у вас спросить, когда меня доставили сюда, при мне были какие вещи?

— Да вчера вы были никакой, и предыдущие дни тоже. Проспали все Новогодние праздники. А при вас кроме паспорта и билета на поезд ничего не было, — ответила сестра.

— А билет куда?

— В Саратов.

Лёня опять закрыл глаза. Он вспомнил что, не придя ко двору Крыльям Советов, пятого января пытался покинуть Куйбышев и уехать в Саратов, где была расцветающая команда Сокол.

— Савельев, вы способны разговаривать с милиционером? — послышался голос медсестры, — Нас предупредили, как ты в себя придёшь, чтобы им сообщить.

— Я ещё слаб, но разговаривать могу. Зовите сюда вашу милицию, расскажу что помню.

Следователя опередили. В палату вошёл с сумкой наперевес в больничном халате Иван Беда.

Больше всех кого Савельев не хотел видеть в эту минуту, то это Беду. Хотя к разговору с другом он был готов. Он с закрытыми глазами поздоровался с Иваном.

Иван сел на стул, стоявший около кровати, и сказал:

— Я вчера ещё приехал, но меня к тебе не пустили. Сказали, что ты спишь постоянно.

— Иван, ты извини меня? — Я не хотел брать твои часы. Трезвым бы был, никогда этого не позволил, — не открывая глаз, оправдывался Савельев.

— Забудь ты о них, тебе волноваться нельзя. Будем считать, я тебе их подарил, и всегда и везде всем так говори. Выздоравливай быстрей и возвращайся домой? Будем с тобой область выигрывать, а потом проложим курс на команду мастеров.

— Нет, Иван небесные кристаллы не для меня, я это только сейчас понял, когда по черепу получил.

— Высокой ценой, — обошлось тебе это понятие, — с упрёком произнёс Иван. — Ты хоть помнишь, что с тобой произошло?

— Помню красивую девушку Милю с братом. Я с ними в ресторане вокзала познакомился. Я им первый раз по рюмочке налил, когда они ждали заказ. А потом они меня упоили и ушли на поезд, а больше ничего не помню.

— А как они выглядели? — поинтересовался Иван.

— Оба чернявые, я бы даже сказал смоляные. Она ужасно красивая, с восточным разрезом глаз, а о нём ничего не могу сказать. Я больше с ней разговаривал. Миля сидела напротив меня. Брат у неё Пётр, только пил и закусывал. Они на похороны приезжали из Саратова.

…Лёня закрыл глаза и на его пасмурном лице по краям уголков губ чётко отразились морщины.

— Вот ещё вспомнил одну деталь, — открыл глаза Савельев. — На фаланге указательного пальца брата перстень с татуировкой доллара, — он замолчал и вновь закрыл глаза. — Они неплохие люди и адрес мне свой дали, приглашали к себе в гости.

— В гости говоришь? — переспросил Беда.

— Да, а что? — вопросительно посмотрел Лёня на Ивана. — Ты не думай, это не они меня заделали. Я может, припомню ещё что попозже, тогда тебе скажу.

В палату пришла всё та же медсестра с недовольным лицом и санитарка со шваброй. Санитарка приступила к уборке, а медсестра упорно стала Беду выпроваживать из палаты.

— Всё, молодой человек, — на сегодня хватит. Просились на пять минут, а сидите полчаса.

Иван выложил на Лёнину тумбочку фрукты и двухлитровую банку консервированных персиков.

— Ты, Лёня выздоравливай и возвращайся домой? Если, я не уеду завтра, то обязательно приду к тебе. Я остановился у Геннадия Фёдоровича Волина, — прощаясь, сказал Иван.

В дверях палаты Иван столкнулся с сотрудником милиции.

Тот не обращая внимания на Беду, проскользнул в палату и сел на стул, на котором только что сидел Беда.

Иван отдал халат сестре. Поблагодарив её, пошёл на выход.

— Молодой человек, — окликнула она его, — я слышала ваш разговор, но другу вашему придётся забыть про футбол. Ему трепанацию черепа делали, и голову надо теперь беречь, — она одна.

— Ничего страшного, — главное живой. Этот сезон пропустит, а на следующий год заиграет, — ответил он, закрывая за собой дверь.

— Это руку или ногу можно отрезать, а голову не отпилишь, — бормотала себе под свой орлиный нос медицинская сестра. — Эх, молодёжь безголовая, чему вас только в школе учили.

 

Не Миля, а Ирка Крынка

На улице Ивана ждал Москвич, в котором сидели Керя и молодой парень, чуть старше Ивана, Жора Магаданский. Иван с письмом от Часовщика, сошёл в Сызрани, где по звонку его встретили на вокзале старые знакомые, которые в своё время доставляли Монтёра. С этой компанией он на Москвиче приехал в Куйбышев, и второй день крутились по городу. Только на следующий день после приезда, Ивана допустили к Савельеву.

— Он в ресторане был на вокзале, — сказал Иван, — с ним за одним столом сидели, брат с сестрой её зовут Миля, а его Пётр. У него на указательном пальце наколка доллара. Она красавица, похожа на восточную женщину. Оба брюнеты. Они ему представились гостями с Саратова. Он за них гарантию даёт. Говорит, они ушли раньше на поезд. То что, с ним после было, он не помнит.

— Гостей с Саратова полный вокзал набит. Нам уже неважно, откуда они, — сказал Керя. — Главное мы знаем, что искать нужно брюнета с долларом и с ним красивую девушку восточной породы. Эти приметы для нас надёжней любого паспорта. Если они не залётные, то сегодня или завтра, парочка у нас в капкане будет сидеть.

— Сук, дёргай на вокзал, — сказал Керя водителю, — сегодня Старый Новый год, пены на вокзале много, поедем взбивать её.

…Машина тронулась с места. Стрелки часов показывали семнадцать ноль, ноль.

— Не рановато мы едем туда? — забеспокоился Керя. — Не хочется перед легавыми светиться, а их там пруд пруди сегодня.

— Рано, но всё равно там кого — то найдём, — уверенно заявил Жора. — Нам Монтёра или Утёнка встретить и всю нужную информацию сразу получим, после чего повернувшись к Ивану, — обнадёживающе опустил: — Не беспокойся брат, разыщем твои котлы, а чертей до чужого добра накажем.

У Ивана не было никаких оснований не верить этим ребятам. Он не забыл, как оперативно они в прошлый раз сработали с Монтёром. На этот раз он даже на часы не заглядывал, зная наперёд, что в ближайшее время они решат его проблему. Машина остановилась у вокзала.

— Пойдёшь с нами или в машине посидишь? — спросил Керя Ивана.

— С вами прогуляюсь, чего я буду в машине сидеть.

— Тогда двигаем вперёд, — и Керя первым открыв дверку машины, вышел на заснеженную вокзальную площадь. В машине остался сидеть один Сук.

— Может, в кафе зайдём? — Выпьем гари, — предложил Иван.

— Вначале дело, а гарь от нас никуда не убежит, — промолвил Керя, и как охотник за головами стал всматриваться в лица обитателей вокзала.

Первым нашли Утёнка, — это оказался излишне дёрганый парень, худой и с бледно — больным лицом. Его Жора вытащил от касс, где он промышлял карманным ремеслом и подвёл к Кере.

Увидав Керю, Утёнок ещё сильней стал дёргаться. Мелкая шпана знала, если вор в законе Керя приехал из Сызрани, то это серьёзно. Он в Куйбышев наведывался или наказать кого, или денежку вышибить с должника.

— Чего ты дёргаешься Утёнок? — садись, вопросик один к тебе есть, — сказал Керя.

— Ты же знаешь, что у меня хорея, вот и дёргаюсь даже, когда не волнуюсь, — обидевшись, сказал Утёнок.

— А как же ты карманы щипаешь с таким физическим недостатком?

Этот недостаток мне, наоборот, услугу оказывает. Помогает притупить внимание лоха.

— Ты мне скажи, на вокзале знаешь кого гопстопников?

— Не то, чтобы так хорошо. Они работают в основном по вечерам, а меня в восемь вечера уже нет. У касс в это время заступают работать ребята Монтёра, так мы условились.

— А ты не замечал здесь красивую девушку восточного типа, работает в паре с брюнетом, у которого на пальце татуировка доллара наколота?

— Баб у нас много красивых, а вот наколку такую я не видал точно. Я на руки всегда обращаю внимание. Профессия такая. А восточного типа здесь только одна красивая, — это Ирка Крынка. Она из Уфы, но живёт здесь, кажется у Листа. Вам лучше найти Монтёра, он весь закулисный персонал вокзала знает.

— Вот ты нам его и найди, а мы здесь посидим. Подождём вас, — сказал Керя.

— Давайте так, — предложил Утёнок, — я его найду, а звать не буду. Зачем мне с ним в контрах после жить? Вы сами уж к нему подходите без меня.

— Иди не бойся, — подтолкнул его в спину Жора, — наоборот, у тебя авторитет поднимется. Выгоды своей не понимаешь.

Монтёр объявились с Утёнком через час.

— Мне срочно нужен парень, возможно, зовут Петром, — не здороваясь сходу, озадачил Монтера Керя, — на пальце наколка доллара и Ирку Крынку мне сюда срочно тащи. — Твои люди? — спросил Керя у него.

— Нет, они сами по себе. Они по углам специализируются с Ильдаром и Валерой Листом. Ильдар это родственник Ирки, у него такая наколка есть. Я сегодня в кулинарии с ними пиво пил, только Ильдара там не было. А живут они у Валеры Листа. Иногда мы у него оттягиваемся на хате.

— Поехали быстро к ним на хату. Покажешь, где они живут, — схватил Монтёра за рукав Жора.

Монтёр нехотя, направился к выходу.

— Садись, вперёд дорогу будешь показывать, — показал Керя Монтёру на переднюю дверку автомобиля.

Монтёр сел около водителя.

— Здесь недалеко, за вокзалом двухэтажные рубленые дома стоят. В этом ауле и живёт Лист, — сообщил Монтёр.

— Машину остановишь, за пятьдесят метров от дома, — постучал Жора по плечу Монтёра.

Когда Москвич остановился, они все вышли из нее вместе с Суком.

— В окне свет горит, значит, дома они, — показал Монтёр на тусклый свет в окне второго этажа. Впятером они поднялись на второй этаж безлюдного подъезда, где стоял запах керосина, которым жильцы заправляли свои примусы и керогазы.

Монтёр толкнул плечом дверь, она распахнулась.

Им навстречу вышла красивая девушка, по описанию похожая на Милю. В руках у нёё была пачка русских пельменей.

— Монтёр у тебя нюх на пельмени и водку собачий, — проходите, я собралась заваривать их, — показала она на пельмени.

Они толпой прошли на кухню. В углу кухни вальяжно задрав ноги на подоконник, сидел на стуле парень в вельветовой ковбойке. Он был безголосым и пытался изобразить пьяными губами, песню о ландышах. Это и был Валера Лист.

Когда он увидал Керю, быстро вскочил с места и поставил перед ним табурет.

— Присаживайтесь, кстати пришли, — сказал он, — мы с Иркой решили сегодня Старый Новый год отметить. День удачный был. Бухала, набрали под завязку, — он показал на стол, уставленный водкой и пивом.

Керя, взял со стола бутылку водки, посмотрел на Монтёра:

— Будешь, пить? — спросил он у него.

— Не откажусь, — ответил Монтёр.

Он налил ему до краёв в стакан водку:

— Пей и катись отсюда, нужен будешь, найду.

Монтёр залпом выпил водку. Схватив со стола лист солёной капусты, он покинул квартиру.

…Ирка Крынка догадалась, что в квартире появился важный гость, заметив, как перед Керей расстилался Лист и как этот немолодой мужчина разговаривал с грозой вокзала Монтёром.

— Так ты чернобровая и есть Миля Крынка, а где твой братец Петушок? — впился зловеще в девушку глазами Керя.

Она хотела что — то сказать, открыв рот, но Жора затолкал ей туда открытую солонку, и одновременно приставляя палец к голове, сказал:

— Не вздумай врать, не то отрежу тебе уши и заставлю схавать вместе с пельменями.

Она вытащила пальцами солонку и принялась до тошноты кашлять. Затем стала под краном промывать рот.

— А ты чего расселся, — зашипел Жора на Листа. — Сук, веди его в другую комнату, разрешаю с ним делать, чего захочешь. Сейчас вы у нас отметите праздничек.

Сук схватил непонимающего и полупьяного Листа за шиворот куртки, и резко дёрнул на себя.

— Пошли шакал паршивый, чего ты приушипился? — Парня нашего размыли и отмели. Пришла пора ответ держать. Сейчас я тебе бубен мигом продырявлю. А если ты мне понравишься, продырявлю ещё кой чего.

Он отвёл Листа в комнату.

А Ирка с испуганным взглядом и мольбой смотрела, то на Керю, то на Ивана, надеясь в их лицах найти бронированную защиту от свирепого Жоры.

— Ты на них не поглядывай? — предупредил её Жора. — Суд вершить буду я. Казню тебя без крови, как в Китае.

— Удавишь, что ли? — вскрикнула Ирка с клокотанием в горле.

— Если скажешь, где рыжие часы находятся, возможно, и смилостивлюсь над тобой. Усыплю тебя деликатно, а будешь пуржить, то у меня для тебя укол есть.

Он достал из кармана шприц и положил около примуса.

— Всего один кубик введу адского вещества тебе в живот. Оно неделю кишки разъедает, и спасенья от него пока не изобрели.

— Я поняла, что вам нужно, — плаксиво сказала она. — Нет у меня этих часов. Они у Ильдара, а он уехал вчера в Батуми к Габо.

— Кто такой? — в упор смотрел на Крынку Керя.

— Не знаю, я его. Ильдар, когда диковинку раздобудет или драгоценности, в Батуми всегда везёт. Этот Габо платит ему не плохие деньги. А парню вашему, я ничего не делала. Он мне даже понравился, — обеляла себя Ирка. — В конторе Листа мне отведена роль ширмы, для прикрытия. Мне не особо доверяют важные дела. Все вопросы по часам к Листу и Ильдару.

— Правильно делали, что не доверяли, — сказал Жора, — ты только сейчас взяла и сдала нам своего сожителя Листа и родственника Ильдара.

Ирка поняла, что гроза миновала и заметила, что Жора убрал шприц обратно себе в карман. Голос её нормализовался, и испуг спрятался за уверенную и красивую улыбку.

— Никакой Лист мне не сожитель, он по моим догадкам совсем не мужчина, а роза — мимоза. И сдала я их не ментам, а бойцам блатного сената. Я законы знаю хорошо. Догадываюсь, что может последовать за липой. Сам же Ильдар меня этому и обучал. Но он мне тоже не родственник. Живём и работаем вместе, а больше ничего. И им, откуда было знать, что это ваш парень. У него же на лбу не написано что это друг ваш.

— Разумно толкуешь, — сказал Керя, — а ты знаешь, что парню сделали трепанацию черепа, и он только сегодня оклемался? Жизнь его до сих пор под вопросом стоит.

Керя налил в стакан водки и протянул девушке.

— На выпей и запомни девочка. Мы вам всем даём отсрочку от встречи костлявой бабой, у которой коса на плече. Вернёте брегет, будем смотреть, что с вами дальше делать, а пока парень лежит в больнице, ты каждый день будешь навещать его. Сама понимаешь, усиленное питание, витамины — дипразины.

…Ирка залпом выпила налитую водку. Зацепив поварёшкой, пельмень из кастрюли, она закусила ей, обжигая рот.

— Не люблю пьющих баб, — посмотрел на неё Керя.

Дверь кухни открылась. Сук ввёл избитого Листа.

У Листа в руках был открытый школьный портфель.

— Вот он, гладиатор заугольный, — пихнул Сук Листа в объятия Ивана. — В портфеле у него находится прут арматуры, завёрнутый в журнал Крокодил. Им он и отправил парня на пенсию, — сообщил Сук.

Иван схватил Листа рукой за ковбойку и, не напрягаясь, кулаком въехал в челюсть. Тот припал на колени и без чувств рухнул на пол. Это был классический нокаут. Жора подошёл к крану налил в ковш воды и выплеснул на Листа.

— Можно его грохнуть, здесь на месте, но мы тогда затормозим поиски котлов, — сказал Керя Ивану.

Лист пришёл в чувство, Керя носком хромового сапога, приподнял его голову за подбородок.

— Ну что, родимый, скажешь?

— Я всё сказал, — еле ворочая языком, ответил Лист.

— Нет не всё. Сейчас ты собираешься и едешь в Батуми на поиски своего друга. Доставишь его сюда вместе с часами. На всякий пожарный случай запомни; От нас никуда вы в пределах границ нашей страны не спрячетесь. Повсюду найдём!

— Иван запиши Крынке все координаты друга? — сказал Керя? — а портфель с собой забери? Может твоему другу придётся, когда выздоровеет, самолично долг этому зимагору отдавать, — он резко откинул голову Листа со своего сапога.

— Собирайся? — С нами поедешь, мы тебя на вокзале выкинем. Купишь билет в солнечную Грузию и сегодня же в путь. — А теперь пора и нам выпить! — сказал он и сел за стол.

— Крынка подай три чистых стакана, и огурцов солёных в тарелку доложи, — потребовал Жора.

Выпив немного водки, Керя и Жора встали, а Иван остался сидеть.

— Я на этой хате переночую. Мне с этой мадам, нужно потолковать о многом, — кивнул он на Крынку. — Я остановился у малознакомых мне людей. Неудобно в позднее время чужих людей беспокоить. Тем более я предупредил, что могу не появиться на ночлег. А завтра попрощаюсь с ними и назад к себе поеду. Мне понятно, что главный вопрос решён. Гопстопников нашли, — а остальное дело времени.

Керя понимающе улыбнулся, и звонко щёлкнул языком, протягивая руку Ивану, сказал:

— Она бикса зажигательная. Прокрути сегодня с ней ночное Сулико, а результат по котлам я сообщу Грише, но ты ему скажи, что всю пену сдули. И обязательно напомни ему про Батумского Габо. Если у этих псов накладка произойдёт, то придётся нам с Жоркой познакомиться самим с Габо.

Они забрали Листа, и ушли, оставив наедине в квартире Ивана с Иркой Крынкой.

— Ты зачем такими опасными делами занимаешься? — спросил он у неё. — Тебе с такой внешностью в ювелирном магазине золотом и бриллиантами торговать, или в небе с пилоткой на голове на самолётах летать.

— Ты что остался мне мораль читать? — совсем осмелев после выпитой водки, сказала Ирка, поставив перед ним тарелку с пельменями.

— Давай лучше с тобой выпьем, — предложила она, — а то меня так напугали твои друзья, я думала всё, конец мне пришёл. Жору этого мне показывали раньше и я наслышана о его жестокости. А второй, наверное, был знаменитый Керя Сызранский?

— Да это был он, — подтвердил её догадку Иван.

— Упаси меня Аллах от таких врагов и друзей, — сказала она, и следом опрокинула стопку водки, откусив от пласта солёной капусты небольшой кусок.

— Отчаянная ты красавица! — произнёс Иван и последовал её примеру, выпив тоже стопку водки.

— А чего тебе кличку такую неподходящую дали Крынка? — спросил он.

— Лист сволочь беспородная, меня так нарёк, — ответила она и из кухонного стола достала керамическую крынку, высыпав оттуда всё содержимое на стол. Там хранились разнообразные красивые ювелирные цацки, похожие на золотые изделия.

— Видишь, какое богатство! — Открою тебе секрет. Здесь золотых вещи только три, — браслет цепочка и серьги. Остальное всё мастерская подделка Габо, которым цена пять рублей. И я их на перроне продаю, как драгметалл, по сходной цене. Если удастся продать хорошо, а когда не удаётся, я этой бижутерией всё равно привлекаю покупателей и притупляю их внимание к своему багажу. Лист и Ильдар в это время, умыкают у них баулы и чемоданы.

А с золотом совсем просто. Прошу за него ниже магазинной цены. Жадные клиенты накидываются и начинают примерять. Браслет или цепочка моментально рвётся в нескольких местах. В это время появляются Лист с Ильдаром и выставляют счёт покупателю, за умышленную порчу ювелирного изделия.

Она тяжело вздохнула, сгребла ладонью всю бижутерию обратно в крынку.

— Я понимаю, что долго так не может продолжаться, когда — то нас накроют, и спрячут за решётку, а у меня никакого желания нет возвращаться в колонию. Я полтора года на двойке отсидела в Горьком за мошенничество. Если бы у меня было, где жить, я бы дня с ними не работала. Мне Монтёр проходу не даёт, каждый день приглашает к себе работать. Он думает, что я чистое золото продаю. Я ему сказала, будешь снимать мне отдельную квартиру, пойду к тебе работать. А он пока не мычит, не телится.

Иван похлопал её по голому колену и сказал:

— Не нужен тебе ни Монтёр, ни твои дружки. Выйди замуж и живи честно. Хочу тебя предостеречь, — с Монтёром я сидел вместе на моей родине, знаю, что он за рыбина.

— Так ты из Горького? — спросила она удивлённо. Это тебе он долг отрабатывал три тысячи, напрягая и нас работать на него.

— Мне! — встал Иван с табуретки. — Что — то день сегодня тяжёлый был. Пора на покой, — взглянул он в её ослепительно красивые глаза. — Иди, показывай, где я спать буду?

— Со мной не хочешь? — беззастенчивости предложила она.

— Нет, я сегодня сильно устал. Мне надо выспаться, а завтра сделать кое — какие дела и на поезд.

Она постелила ему на диване. Он как лёг — сразу провалился в глубокий сон.

Утром, когда Иван проснулся, обнаружил Крынку у себя в постели. Она лежала в байковом халате, прижавшись к его спине.

— Ты извини? — Я тебе тёплое одеяло отдала, а сама окоченела, — хитро бегали её глаза. — Вот и пришлось прижаться к твоей спине.

— Если я с тобой теплом поделился, это не значит, что мы с тобой в парилке на одной полке лежали и не надо мне глазки строить. У меня жена есть, которую я люблю.

Крынка в ответ только хмыкнула и обиженно заявила:

— Подумаешь, однолюб нашёлся. Никто на твоё тело не покушается, а насчёт глазок я тебе скажу одно; — если женщина не может строить глазки, то это не женщина, а восковая кукла.

Она взяла бутылку водки и потрясла ей перед лицом Ивана:

— Ты однолюб завтракать будешь или водки откушаешь? — спросила она.

— Никакой водки, — отверг её предложение Иван, — если можно, то пива пожалуйста открой бутылку?

Он выпил пива, написал на листке бумаги номер больницы и палаты Лёни Савельева. Сунул ей в карман халата листок и на прощание сказал ей:

— Обязательно навести его. Ты ему понравилась.

Иван вышел на улицу. На улице стоял сильный мороз. Он опустил уши на шапке и пошёл к ближайшей остановке автобуса. В этот день он покинул Куйбышев.

 

Мы не одни

В накуренном кабинете майора Васильева, начальника оперативно — розыскного отдела милиции на транспорте города Куйбышева, стоял дым дешёвых сигарет.

— Всё хватит курить, — сказал майор, вставая со стула.

Он подошёл к окну и открыл форточку.

— Табак нам ясности в мозгах не прибавит. Давайте сначала прокрутим нашего футболиста. Похоже, что история с ним начинает причинять нам головную боль. Итак, на вчерашний день по показаниям потерпевшего мы знаем, что Савельев был, не только травмирован, но и ограблен. По словам его и Волина, при нём находился золотой брегет старинной работы, который у него исчез, пока при неизвестных нам обстоятельствах. Хозяин брегета, некий Иван Беда житель Горьковской области, посетивший вчера больного в больнице. А сегодня нами установлены лица, с которыми Савельев был в ресторане.

— Молодцы ребята! — оперативно поработали, — похвалил он своих подчинённых.

— Пойдём дальше. Это ранее судимый за валюту Ильдар Алимов и ранее судимая за мошенничество Ирина Сулимова, по кличке Крынка. Оба они проживали в квартире со всеми хорошо, нам известным Валерием Листовым по кличке Лист. Кто этот Лист для Сулимовой, нам не известно. А вот то что мы сегодня находим полумёртвое тело Сулимовой нам известно. Отсюда и будем плясать. У пострадавшей мы обнаруживаем в кармане халата листок вырванный из записной книжки. На этом листке написаны фамилия Савельева и его местонахождение. Как вы знаете он находится в больнице. Но не находим ни Листова, ни Алимова. Всё это выглядит странным. Алимов с Листом не будут на дому разбираться с мошенницей, — зачем им это? У меня есть два предположения или их в живых уже нет, или они испугались кого — то могущественного и сбежали из города. Но больше я склоняюсь к первому. И всё это происходит во время пребывания Беды в нашем городе. Не думаю, что это совпадение. Не привёз ли он с собой страшных и ужасных монстров? Они так же, как и мы нащупали верный след, но опережают нас на шаг вперёд. Думаю, мы не одни охотимся за грабителями. У кого будут другие версии?

Васильев выжидающе смотрел на своих подчинённых.

— Подождём результатов экспертизы пальчиков, найдённые на квартире Листа, — сказал Рюмин, который в больнице снимал показания у Савельева, — тогда мы точно будем знать, кто сидел за столом у Крынки. Если судить по стаканам, то в квартире находились не меньше пяти человек, а если судить по вилкам и ложкам, то всего — лишь два человека. Опять же, если рассуждать логично, то думаю едва — ли, чтобы пятеро человек оставили после себя батарею не выпитой водки и пива.

— Хорошо будем ждать экспертизы, и начнём работать, — сказал Васильев, — промедление смерти подобно. Сулимова, как и Савельев лежат в одной больнице в отделение травматологии. Там сегодня дежурит наш сотрудник. Будем надеяться, что девушка придёт в себя и возможно, что эти преступления придётся нам объединять в одно. Ты обязательно Рюмин встреться с Волиным и разузнай у него всё о Беде, если тот у него останавливался, как говорит Савельев. А ты Краснов, — сказал он оперу с угрястым лицом, — запроси все сведения о Беде. Как — бы не пришлось отправлять тебя в Горький.

— Туда я с удовольствием съезжу, с любой миссией, — ответил Краснов.

— Товарищ майор, — обратился Рюмин, — я уже звонил на стадион, мне сказали, что Волин будет к пятнадцати часам у себя в штаб — квартире.

— Кровь из носу, а с Волиным, чтобы сегодня переговорил. Все пока могут быть свободны, — сказал Васильев, а Краснова и Рюмина с информацией жду у себя в восемнадцать часов. Всем остальным внимательно смотреть за вокзалом, не исключено, что встретите там Листова и Алимова.

Вечером Краснов и Рюмин докладывали о проделанной работе.

— Волин очень хорошо отзывается о Беде, — начал Рюмин. — Он сам у него недавно был в гостях. Наша команда, пытается его уже несколько месяцев кряду переманить к себе, а он зацепился за заводскую команду и уезжать не собирается. Волин говорит, что у себя на родине Беду считают за футбольного бога. А приехал, Беда в Куйбышев, когда узнал, что его друг находится в больнице в тяжёлом состоянии. И самый интересный момент, — Рюмин поднял вверх палец. — Савельев мне сказал, что Беда ему дал часы, чтобы он приценился у коллекционеров и знатоков антиквариата. А Волин мне сказал, что брегет был похищен у Беды из квартиры, и если бы Волин не сообщил Беде, что видал брегет у Савельева, то он по сей день, не знал бы, что он у него похищен. И ещё одна немаловажная деталь из анкеты Беды. Волин мне поведал по секрету, что Беда находился в заключение несколько лет.

— Вот с чего надо начинать, — сказал Васильев, а ты мне про футбольного бога мифы сочиняешь. Формы доклада не знаешь.

Он повернул голову в сторону Краснова.

— Давай, Краснов, что ты там накопал?

— Я не закончил товарищ майор, — перебил его Рюмин.

— Прошу прощения? — Продолжай, пожалуйста? — предоставил майор возможность высказаться до конца Рюмину.

— После встречи с Волиным, я поехал в больницу к Савельеву уточнить некоторые факты. Савельев отрицает, что часы были им похищены, но он мне сказал, что в день моего посещения, часом раньше он поведал в деталях свою трагическую историю Иване Беде. Беда в этот день у Волина не ночевал, а приехал утром с купленным билетом на поезд в девять тридцать утра домой. Попрощался, забрал сумку и уехал на вокзал.

— Теперь вроде всё, — посмотрел он на Краснова, давая понять, что ему можно начинать.

— В подтверждение слов Рюмина, могу сказать, что Беда отбывал наказание за разбой с нашим завсегдатаем вокзала Марулиным, по кличке Монтёр, в одной зоне УЗ 62/4. На стаканах обнаружены следы пальцев, Монтёра, Листова, самой потерпевшей и сейчас вы подскочите от удивления, услышав, кого я назову.

Краснов замолчал и загадочно улыбаясь, смотрел то на Васильева, то на Рюмина.

— Давай не томи, продолжай излагать, — с нетерпением подгонял его Васильев.

— И ещё, там обнаружены пальчики нашего авторитета Жоры Магаданского и кого бы вы думали? — самого Кирьянова, то есть вора в законе Кери Сызранского.

— Да, какие воры в наше время. Их воровской орден давно развалился. Несколько престарелых могикан осталось, да и те не при делах, — выдал свою ремарку Васильев. — Ты мне лучше расскажи, какие меры принял по их задержанию?

— В Сызрань я позвонил, чтобы задержали Кирьянова. За Монтёром и Магаданским опергруппа уже выехала. Думаю, что сегодня они будут у нас. Также если судить по следам, то в квартире находилось семь человек. Пятерых мы знаем, а двое у меня обозначены под знаком ИКС. Один из них предполагаю, был Беда.

Следов Алимова не обнаружено. На вилках и ложках отпечатки Сулимовой и одного из неизвестных иксов. Возможно, он оставался у неё на ночь. У дивана стояла бутылка пива с отпечатками идентичными оставленными на ложке и вилке. Ночью или вечером они с красоткой Сулимовой пили водку, и кушали пельмени. Утром проснулись, повздорили, и он вонзил ей ножик. Считаю это и есть главный преступник. Хотя соседи ничего не слышали и никого посторонних ни сегодня, ни вчера не видали.

— Это не мудрено, — сказал Васильев, — вчера все праздновали Старый Новый год, а сегодня утром или похмелялись или отсыпались.

В этом ауле живут одни алкаши. Васильев одобряюще посмотрел на своих подчинённых и бодрым голосом сказал:

— Здорово! — Вот это я понимаю оперативность! Если мы так, всегда будем работать. Глядишь, совсем преступность в могилы заляжет. А мы будем ходить в белых перчатках с лопатами, и закапывать её. Памятников на тех могилах не будет. Одни кресты будем ставить. Останется одна бытовуха. Но от неё панацеи нет. Бытовое преступление, — это стихия, равносильна вулкану или торнадо, — изжить невозможно. Итак, мы ждём Монтёра и Магаданского?

Васильев встал, прошёлся по кабинету:

— Слушай Краснов, а чего за Монтёром выезжать? Он, можно сказать, живёт у нас за стенкой. Постоянно на вокзале отирается.

— Нет его сегодня на вокзале. Вчера вечером и сегодня ночью был. Милиция наша вся предупреждена. Если бы объявился, давно бы привели, — сказал Краснов. — Его сейчас отлавливают в злачных местах, где он часто бывает. Также и Магаданского. Они дома почти не живут. Стаями облюбовывают себе малину, и там коротают время. Нам все адреса малин известны.

— Ну, вам и карты в руки, если вам всё известно, — давая этой фразой карт — бланш своим подчинённым.

…Первым в отделение доставили Жору Магаданского. Из его допроса стало ясно, что действительно они с названными лицами были в квартире Листа. Выпили по сто граммов водки, и ушли, а Монтёр ушёл раньше. У самого Листа был куплен билет на поезд на ночное время и уходил он из дому вместе с ними. В квартире остался переночевать приезжий парень, которого он до этого не видал раньше. Ни про какие часы он и слыхивать не слыхивал. Больше он ничего не сказал.

Жору временно задержали в милиции.

Когда взяли полупьяного Монтёра в ресторане «Бригантина», при нём были обнаружены ювелирные украшения. В этот день с ним разговаривать не стали. Закрыли в КПЗ до утра, чтобы он проспался. Рано утром его опухшим и помятым вывели из камеры и доставили в кабинет к Краснову, где находился и Рюмин.

— Что Монтёр соскучился по нарам? — спросил его Краснов.

— Откуда у тебя столько золотых украшений? — показал он на кучу бижутерии лежащей, сверкая на столе.

— Где вы видите золото? — облизнув языком губы, сказал он. — Это самоварное золото, по одной копейке за грамм. Хотите, продам вам всё богатство за сто пятьдесят граммов водки, и вы меня отпускаете домой отдыхать.

— С домашним отдыхом тебе пока придётся повременить, до выяснения некоторых обстоятельств, — сказал Рюмин.

— А что вас интересует?

— Нас много, что интересует. В первую очередь ответь нам, ты был с Бедой, Керей и Жорой в квартире Листа в канун Старого Нового года? — спросил Краснов.

— Был, ну и что с того. Я часто там бываю. В тот вечер, я накинул стакан водки и ушёл, а они остались.

— Ничего, если не считать убитой гражданки Сулимовой, — сказал ему неправду Рюмин.

— Выходит, допрыгалась птичка, — прокашлялся Монтёр. — Могу точно сказать, что никто из гостей не будет её убивать. Ни рыба ни мясо, кому она нужна?

— А Беда может убить? — ты же его давно знаешь.

— Этот может. Ему человека подрезать, что в урну плюнуть. Он дерзок и смел словно тигр, но зачем ему Крынка? Может, не давала ему клубники отведать, и он в пылу борьбы проткнул ей чрево, — рассуждал Монтёр.

— А откуда ты знаешь, что удар был нанесён в область живота? — посмотрел подозрительно на него Краснов.

— Это я так к слову сказал, чего вы цепляетесь по пустякам, будь то, не знаете, что почти все ножевые ранения на кишки приходятся, — раздражённо бросил им Монтёр. — Всё я больше ничего не знаю, отпускайте меня домой? Мне надо отдохнуть, а завтра на работу заступать.

— А где ты работаешь? — спросил Рюмин.

— Можно подумать, вы не знаете?

— Представь себе, не знаем.

— В союзпечати я работаю, в газетном киоске на улице Котовского.

— Молодой парень, а работу себе нашёл для пенсионеров и инвалидов, — укорил его Краснов.

— Все работы хороши, все профессии нужны, — процитировал Маршака Монтёр.

— Налейте воды, пить до страсти хочу? — протянул он руку к графину.

Рюмин налил ему в стакан воды, которую он залпом выпил.

— Всё утолил жажду, а теперь я пошёл домой, — сказал Монтёр.

Не спеши, ответишь ещё на пару вопросов, а там посмотрим, что с тобой делать будем, — остановил его Краснов.

— Ты нам ещё одного человека не назвал, кто был в квартире.

— Листа, что ли? — зевая, произнёс Монтёр.

— Помимо него, кто ещё был там? Ты только не ври, мы всё равно всё узнаем. Жора, у нас в камере сидит со вчерашнего дня, Кирьянов в Сызрани задержан.

— Вот у них и спрашивайте, может, после моего ухода ещё кто подвалил в хату. Мне откуда знать.

— А брюлики у тебя, откуда? — спросил Краснов.

— Ирка Крынка дала, — говорит, возьми, может у себя в киоске по трояку загонишь мелюзге. Я и взял их у неё под реализацию. Они падкие на блестящие безделушки.

— Ладно, иди, посиди в коридоре, — показал ему на дверь Краснов.

— Отпускать его надо, — сказал Рюмин, когда за Монтёром закрылась дверь. — У нас против него ничего нет, и ведёт он себя уверенно.

— Я тоже так считаю, — сказал Краснов. — Важно то, что мы установили присутствие Беды в квартире Листа. Возможно, он и был у Крынки квартирантом на ночь, а под утро разбил ей голову и вонзил нож.

— Здесь по времени не стыковка получается, — возразил Рюмин. — Сулимова поступила в больницу в девять утра, а Беда в девять тридцать был у Волина дома, так быстро преодолеть такое расстояние он не мог. Здесь самолёт нужен.

— Чего тут гадать, — надо ждать, когда оживёт Сулимова, а мне вероятно надо сегодня выезжать в Горький на встречу с Бедой. Пощупать его, что это за гусь, — сказал Краснов, — пойду сейчас доложу Васильеву обстановку. А ты тряси Магаданского, должен он всё равно пролить свет на ситуацию. И постоянно звони в больницу. А Монтёра я нагоняю отсюда. Если он нам понадобится, мы его всегда вызовем.

 

Не бойся он чистый

Иван вернулся домой утром. Настроение было скверное. В поезде он всё передумал, тревога внутри сидела безвылазно. Ему казалось, что произошло с Лёней Савельевым, отчасти вина лежит на нём. Не смог переубедить товарища в его утопических футбольных планах, ввёл его в соблазн и создал ему все условия, чтобы он с лёгкостью открыл шкатулку.

«Как в глаза его родителям смотреть? — думал он, а смотреть и рассказать о трагедии с их сыном необходимо. И сделать это надо сегодня. Плохо быть вестником несчастья».

Руководство команды вначале посчитало, что нет необходимости сообщать родителям, надеясь на успешное выздоровление Лёни, но когда поняли, что травма тяжёлая, возложили эту неприятную миссию на Ивана.

Он побрился, выпил чаю и пошёл к Савельевым.

Дома была мать. Он, не сгущая красок, рассказал матери, что Лёня лежит в больнице, сунул ей в руки адрес местонахождения сына и быстро ушёл.

Возвратившись к себе, домой застал там дядю Гришу и Нинку.

— Мы вам клюквы целое ведро принесли, видишь какая сочная, — Нинка показала на цинковое ведро, заполненное клюквой.

— Я бы сказал кислая, а не сочная, — поправил её Часовщик. — Где это видано, чтобы клюква зимой была сочной. Мороженная она, и хорош ботать здесь, отваливай домой, а я с Ванюшкой пообщаюсь.

— Куда ты её дядя Гриша гонишь? — спросила Манана.

— Сейчас я вас вином угощу настоящим кавказским.

— Вино, конечно хорошее, спору нет, но мне его много надо, — сказал дядя Гриша.

Он подъехал к столу. Достал из грудного кармана бутылку водки и поставил её на стол.

— Вот самый русский и самый ходовой напиток.

— Дядя Гриша я много вина найду, — увидав бутылку на столе, обиженно проговорила Манана.

— Ты его Манечка, прибереги на чёрный день, а мы водочки выпьем, — отказался он от вина.

Часовщик редко называл её настоящим именем. Чаще прибегал к дочке или Манечке.

— А я от вина не откажусь, — радостно воскликнула Нинка.

— А тебе я сказал, вали домой холодец вари, — бросил он грозный взгляд на свою сожительницу.

— Дядя Гриша, вы меня в неудобное положение перед ней ставите, — вступилась Манана за соседку. — Она ноги била на болотах осенью, клюкву собирала. Нам принесла целое ведро.

Я здесь хозяйка и мне решать, как с гостьей поступить и чем её угостить.

Часовщик возражать не стал Манане:

— Делай, как знаешь, — махнул он рукой, — только в лес Нинку не загонишь. Она змей боится, а клюкву мне с заготовительной конторы сегодня привезли в виде гонорара. Я им почти все настольные весы отладил.

Манана провела Нинку в зал, а Часовщик остался с Иваном на кухне.

— Рассказывай, как ты съездил с умом или без толку? Бочата вернули? — спросил дядя Гриша.

— Нет, но след нашли и волков вычислили быстро, кто Лёню бомбанул. В Грузию их увезли к скупщику Габо.

— Габо. Не из Батуми случайно? — спросил Часовщик и, не отстёгивая своего приземистого транспорта, ловко взобрался на стул.

— Дядя Гриша ты меня поражаешь! Ты что весь Союз знаешь?

— Я должен знать тех, кто бабки неправедным путём зарабатывает. Но лично, я с этим Габо, не знаком, а вот заочно его фармазонные дела мне приходилось ворошить. Плохого за ним ничего не было. Он кидал некоторых чмырей, по делу и без дела. Бабки ему пришлось, тогда в общую кассу сдать. Он не в законе, но наши законы уважает и ценит. Если часы к нему попадут, то они сразу вернутся. Я сейчас выпью и заеду на телеграф. В Батуми отправлю телеграмму Зурикеле. Он перехватит часики, иначе они могут уехать к басурманам.

— Керя тебя хорошо встретил в Сызрани? — спросил он у Ивана.

— Нормально. Мы заехали в больницу, а потом на вокзал. Через час, после вокзала он уже колол гопстопников. А помог нам разыскать их Монтёр, который меня метил. Я с ним не разговаривал. Зло уже давно прошло, и к тому же его Керя выгнал сразу. Мне пришлось в этой хате переночевать, а утром я отправился на поезд. Жора Магаданский контроль держит за котлами, он с нами был до последнего мгновения.

— Этот парень сделает что угодно, он ждёт своей очереди на коронование. Спит и видит себя вором в законе. Если брегет привезёт, наверное, коронуем его. У него заслуг много перед нами. Заслужил парень своей короны!

— Дядя Гриша, честно говоря, у меня после этой поездки плохой осадок остался. У Лёни травма серьёзная, менты его блокировали капитально. Если он их наведёт на своих обидчиков, то милиция займётся и часами. Потом будут меня пытать, откуда часы. Что я им отвечу?

— То и ответишь, что их тебе подарил я. Они чистые, не бойся!

…Мне они попали в руки от прожжённого барыги Селезня. В войну он работал на продовольственных складах и менял хлеб и другой харч на золото. Обирал короче народ. Эти часы он выменял у бывшего владельца портновской мастерской Николая Тургенева. Я после Василию его сыну показывал эти часы, он признал их. И знает, что отец отдал именно Селезню их, за продукты. Десять лет назад Селезень и его сын Кир сильно провинились передо мной. Дома тогда мы устроили большой разгон у них. Ему тогда деваться некуда было он, и откупился со мной этими часами. Кое — что, мы взяли у них без спросу из дома. Добра там много было. Утащили бы всё, у него три дочки ненормальные ещё были в доме, они не дали. Заголосили на всю улицу. Он за этот разгон в милицию не пошёл капать, ему резона не было. Селезня бы в то время под вышку самого подвели за его паскудные дела. А мне он на часики бумагу подписал трясущей рукой. Подарил, их значит, за оказанную мной ему услугу и подпись с датой его имеется. После этого через два месяца его с сыном посадили на двадцать пять лет, за вредительство. Папаня сгнил от чахотки в лагерях, а младший сидит до сих пор за полярным кругом. Дочки взрослые сейчас и все больные. У них болезнь Паркинсона.

Ты их знаешь, они на улице Герцена живут в большом двухэтажном доме. Трясучками их все называют. Живут зажиточно но, ни одних похорон не пропускают по поминкам ходят.

— Да, знаю. Они заметные, но кто — то за ними ухаживает. Они ходят всегда опрятные, — сказал Иван.

— Вот это и меня всегда интересует. Мать у них скончалась сразу после войны. Старший сын погиб. Наверное, соседи помогают им? — задумался Часовщик. — За высоким забором всего не усмотришь. А прощупать их терем у многих жуликов желание есть. Залежи золота, и другого добра я думаю, в этом строении припрятаны несметные. А как узнать? — сёстры точно не знают. Им эти часы показывали. Они ноль внимания. Я хотел проверить их память. Так что Иван насчёт часиков не переживай. Чистые они и к тебе вернутся обязательно. Будь всегда стойким. Не давай воли своей тревоги.

…На следующий день Иван пошёл на завод, но на проходной завода его остановили два человека в штатском и увезли в милицию. Один был местный лейтенант Ситнов, а второй с большими угрями на лице, представившийся капитаном Красновым приехал из Куйбышева.

— Я вас оставляю в кабинете, мешать не буду, — сказал Ситнов Краснову, — вы беседуйте, если чай понадобится или ещё, что, постучите мне в стену. Я в соседнем кабинете буду сидеть.

— Не беспокойтесь обо мне, пожалуйста. Ничего не надо, — Краснов, словно буравом сверлил глаза Ивана, своим взглядом.

— Но у меня есть много вопросов к этому молодому человеку, если он вспомнит дела минувших дней, то будем считать разговор состоявшимся.

— А если не вспомню, что тогда? — спросил Иван.

— Тогда придётся вас сопровождать под конвоем в Куйбышев и проводить необходимые меры по следствию, которое я веду.

— Какое следствие?

— А вы не догадываетесь?

— Предполагаю, что связанное с Лёней Савельевым.

— И не только, это. После несчастного случая с ним, ваши часы придали нам много дополнительных хлопот. Я не буду ходить по закоулкам. А буду задавать вам вопросы, на которые вы мне должны откровенно отвечать.

— Задавайте, я готов, — спокойно сказал Иван.

— Скажи мне, брегет, который был похищен у Савельева, как попал к нему?

— Я дал.

— А у вас, как он появился?

— Свадебный подарок крёстного отца.

— Какие у вас отношения с Марулиным, — Монтёром?

— Я его не знаю, и знать не хочу.

— А нам известно, что вы отбывали с ним наказание в одном лагере и на Старый Новый год распивали с ним водку в одной из квартир в районе железнодорожного вокзала.

— Много чести, чтобы я с ним сидел за одним столом да ещё распивал напитки. Лично я с ним не пил, и пить никогда не буду. Полёты у нас разные. Я спортсмен, а он шакал.

— Вот попрошу с этого момента подробно рассказать, как вы оказались в этой квартире, кто там был и кто распивал спиртные напитки.

Иван понял, что Краснову много известно.

«Наверное, Лист с испугу в милицию ломанулся? — подумал он, — а не в Батуми уехал. А возможно со слов Лёни они вышли на компанию Листа и взяли Крынку, которая им рассказала всё. Смысла нет петлять перед Красновым, буду по возможности говорить правду».

— По татуировке доллара на пальце у некого Ильдара, мы с двумя моими знакомыми вышли на квартиру Листа. Помог нам разыскать их Монтёр, — начал рассказывать Беда, — когда приехали в квартиру, там был Лист и девчонка Ирка. Она варила пельмени. Водки и пива у них в тот день много было. Монтёр выпил стакан водки и его выгнали из квартиры. Ильдара там не было. Девчонка сказала, что брегет у него. Время было уже около десяти вечера. Мои знакомые сказали Листу, чтобы он немедленно шёл разыскивать Ильдара и забрал у него брегет. Лист собрался и ушёл, а до этого он признался, что Савельева он лично ударил по голове арматурой завёрнутой в журнал Крокодил. Мои знакомые перед уходом выпили по сто граммов, и ушли, а я остался спать в этой квартире. С хозяйкой выпил немного, потом уснул на диване. А утром в восемь часов пошёл на вокзал, купил билеты. После заехал к администратору вашей футбольной команды Геннадию Фёдоровичу. Попрощался с ним и пошёл на поезд. Вот и всё, что я могу сказать.

— А ваши знакомые это Керя и Жора? — спросил Краснов.

— Ну да, а что в этом плохого, они мне помогли только разыскать виновников.

— Плохого ничего нет, если не считать того, что у Кирьянова тридцать лет тюремного стажа, а у Жоры Магаданского семь лет. Хорошие знакомые, — иронически заметил Краснов, — а кто ещё с вами был?

— Таксист, наверное, но он водку не пил.

— А вы когда утром покидали квартиру, кроме Сулимовой, ещё кто там был?

— Нет, она одна была.

— А вы, значит, выпили бутылку пива, написали ей адрес Савельева и ушли.

— Вы и это знаете, чего тогда спрашиваете? Ирка вам всё рассказала, а вы меня решили проверить.

— На данный момент, мне подсказывает, только язык криминалистической науки. К сожалению Сулимина говорить пока ничего не может, она в коме лежит. После вашего ухода её ударили по голове твёрдым предметом и вонзили нож в область живота. Потеря крови значительно ослабило её организм.

— Надеюсь, на меня вы не думаете? — спросил Иван.

— Вначале думали, но потом сопоставили некоторые факты и отмели вашу причастность в преступлении. Нам сейчас нужно установить лицо таксиста, взять Листа и Ильдара. Больше всего подозрений падает на Ильдара.

— Вы думайте, как хотите, — это ваше дело, но таксиста искать вам не зачем. К тем двоим, приплюсуйте третьим Монтёра, — не ошибётесь.

— Монтёра мы ужё допрашивали, но у него алиби. Вы же сами его только что подтвердили.

Иван ухмыльнулся и сказал:

— Вы знаете, я хоть и молод, но в жизни много видел зла, подлостей и опасностей, что меня и научило разбираться в людях. Уверяю вас, Монтёр именно тот человек, который в темноте или в сутолоке может совершить любую подлость. И напрасно вы его отпустили, никакого алиби у него нет. Он мог придти в квартиру, когда девушка одна была и совершить злодеяние над ней. У меня был с ней сердечный разговор. Я знаю, он эту Ирину Крынку приглашал на себя работать, обещая ей хорошее покровительство и жильё. Она девчонка красивая, знает, что на её фотографии можно бабки не плохие делать. Сама же она ни под кем не хочет быть. Её мечта выйти замуж и жить нормально, а не быть девкой завлекалкой — отвлекалкой по умыканию углов и продаже фуфлыжного золота. «Долго говорит, я на брюликах не проживу. Всё равно, за руку схватят». Хотя, по правде сказать, эти брюлики мало, чем отличаются от золота, — сказал Иван.

— Вы что их видали? — спросил Краснов.

— Да она мне их показывала, они у неё в кухонном столе в крынке лежат. Почему её и прозвал Крынкой Лист.

— Когда мы Монтёра взяли, при нём действительно оказалась бижутерия, и он нам сказал, что именно Сулимина дала ему их продать по бросовой цене, — сказал Краснов.

— Чистое враньё, — эти брюлики Листа и их себестоимость пять рублей за штуку. Какой ей смысл отдавать их Монтёру по дешёвке. У Листа небольшая криминальная коммуна и он является её бухгалтером и хозяином, предоставляя бесплатное жильё Ирке и Ильдару. Они пашут на него. Не знаю, как Ильдар, но Ирка труженица. Он каждую заработанную ей копейку учитывает, и к тому же она квартиру в порядке содержит и кормит их.

Иван замолчал, смотря на скользящую по бумаге ручку Краснова, которой он бегло записывал протокол допроса.

— Всё, пожалуй, — оторвался от записей Краснов. Он дал Ивану расписаться в протоколе.

— Я смотрю, вроде вы умный парень и милиция о вас неплохо отзывается. Кумир местных болельщиков, но не могу вразумить, зачем вам такие опасные связи с криминалом?

— Вы неправильно сформулировали вопрос, не связи, а знакомства, — поправил Краснова Иван, — а это не одно, и тоже.

Он подписал протокол и подвинул его к следователю:

— Эти знакомые, намного правильней и человечней Монтёра, Листа и им подобных типов. У меня дома портфель Листа находится, а в нём та арматура лежит, которой Лист ударил Савельева. Благодаря Кере и Жоре я нашёл этого подонка Листа, который собственноручно отдал мне эту улику.

— Вы что, — вскочил со стула Краснов, — у вас такая серьёзная улика хранится, а вы молчите. Идите немедленно домой, и несите её сюда, а я пока буду рапортовать по телефону своему начальству о проделанной мною работе.

— Так вы мне не дали слова замолвить об этой важной улике. То — есть о портфеле и вопросы задавали, которые интересны вам. А ещё дискуссировать начали о психологических и нравственных качествах человека.

— Иди дорогой, иди? — обеими руками махал Краснов на Беду. — Неси портфель? Его присутствие сейчас здесь в кабинете, — это и моё спокойствие, это и деньги на лечение твоего друга и Сулиминой, а главное это неминуемость наказания преступных действий Монтёра и Листа.

Иван взял дома портфель и через час вернулся с ним в милицию, застав Краснова в добром расположении духа. Он сидел с Ситновым и пил чай. Краснов сразу отставил чай, встал со стула и подошёл к Беде, пожав вначале ему правую руку в знак благодарности, затем взял портфель.

— Спасибо тебе, твои сведения оказались очень ценные.

И насчёт Монтёра ты был прав. Сулимина пришла в себя и дала показания. Он был у неё утром и требовал золота. Она ему и дала эти безделушки, а когда он всмотрелся, что золото фальшивое в пылу гнева устроил ей утро стрелецкой казни.

А улику мы сейчас оформим, и вы можете быть свободным. Брегет ваш я думаю, мы обязательно разыщем и возвратим вам.

«Нет, брегет вам уже не под силу найти. Его вернёт мне только Часовщик» — подумал Иван, выходя из милиции.

 

Иванов день

Планы в этот августовский субботний день у Ивана были большие. Открылась охота на уток. Надо обязательно было эту дату хотя бы одним выстрелом, но отметить, и сегодня проводился вечером важный матч с командой «Красная Этна». Этот матч был прощальный для ветеранов футбола Славы Чуни и Димы Пана. Им в своё время рукоплескали трибуны, как сегодня аплодируют Беде. Для команды эта игра уже никакого значения не имела. Водник досрочно стал чемпионом области. После матча во дворце культуры в торжественной обстановке будут чествовать победителей и прощаться с ветеранами.

Утром, встав в четыре часа, Иван собрался и пошёл в заливные луга, оставив дома беременную жену с маленьким Аликом. Около подъезда его уже ждал с заспанными глазами племянник Серёжка, который днём раньше напросился с ним на охоту. Идти было туда сорок минут ходу. Раннее утро было холодным, перейдя небольшой мост реки Славки, они очутились во владении и обитании утиных и журавлиных стай. Утки здесь селились почти на каждом озере, которых было в лугах несчётное количество. У каждого озера было своё название: Корзинка, Огурец, Колдун и так далее. Далеко вглубь они не стали заходить. Подстрелив на озере Бездонном четырёх серых уток, они заспешили домой. Около подъезда своей сестры Иван достал из рюкзака пару уток и отдал Сергею, а пару оставил себе:

— Пускай тебя мать всю неделю откармливает мясом. Не забывай в следующий выходной у тебя финал Кожаного мяча. На тебя тренера возлагают большие надежды.

— Ты Ваня, сам сегодня поднатужься на матче, — засмеялся Серёжка, — убил четырёх уток, значит влепить Этне должен столько же голов.

— Твои бы слова, да богу в уши, — мрачно сказал Иван.

— Ты так говоришь, будто за тебя на поле бог будет бегать, — не переставая смеяться, сказал племянник, перед уходом домой.

…Дома ещё все спали. Он быстро ощипал и распотрошил дичь, засунув её в холодильник. Затем вымыв руки, прилёг на диван и уснул. Проснулся Ива от лёгкого прикосновения руки на его лице. Это была Манана, она стояла перед ним в просторном платье и улыбалась:

— Иван подымайся? — сказала она, — к тебе из милиции пожаловали, без цветов, но с хорошими новостями.

Иван нехотя встал, протёр глаза и прошёл на кухню, где увидал стоящего в проходе лейтенанта Ситнова.

— Вы меня извините, что я спозаранку вас тревожу, — оправдывался он, — но я к вам с хорошей вестью.

— Хорошая весть в любое время суток приятна, — поздоровавшись с Ситновым, произнёс Иван. — Я, между прочим, сегодня открыл охотничий сезон, — смотря, на Манану сказал он, — утки в холодильнике ждут своего блюда!

— Будем готовить жаркое, — обрадовавшись, сказала Манана, заглядывая в холодильник. — Вы проходите, не стойте в проходе? — подвинула она стул Ситнову.

Он снял фуражку, сел на стул и открыл полевую сумку. Достал бумагу и авторучку.

— Вот здесь распишитесь в получении ваших часов?

— Нашли? — встрепенулся от радости Иван, — я, по правде сказать, и потерял всякую надежду, что они вернутся ко мне. И думать про них забыл.

Он расписался в получении часов. Ситнов убрал листок в сумку и вытащил оттуда свёрток:

— Вот в целости и сохранности, — довольным голосом сказал он, — проверьте.

На его лице отразилась добрая улыбка. Было видно, что этому молодому лейтенанту самому жутко приятно стало, оттого, что он принёс в этот дом радость:

— Я бы посоветовал вам убрать эту дорогую вещь поглубже, чтобы чертей не дразнить или отдать на прокат в исторический музей. Там они и глаз посетителей будут радовать, и под неприступной охраной будут находиться. Слишком много человек пострадало за эти часики. Обнаружили их случайно в Батуми таможенники. И переправлялись они в Турцию, с неким Нугзаром Махарадзе, сыном известного и теперь уже покойного скупщика антиквариата Габо. За этими часами стоит также смерть Листова и Алимова. Вот такие они оказались роковые часы, — тяжело вздохнул Ситнов.

— Я знаю, куда их надо убрать, — сказала беременная супруга и, взяв брегет со стола, она удалилась из кухни.

Вернулась она на руках с маленьким Аликом.

Когда муж закончил разговор с милиционером и прощался с ним у дверей, Иван рассерженно сказал жене:

— Ты зачем в руки его взяла? Давай мне его немедленно? Он же тяжёлый.

Иван закрыл дверь за Ситновым и бережно принял Алика из рук Мананы. После чего она неожиданно взялась руками за живот и присела к полу:

— Схватило, Ваня, — побледнев, сказала она, — звони, я чувствую, время пришло.

Он вместе с ребёнком побежал к Часовщику. У него единственного в подъезде был телефон. Скорая приехала незамедлительно. Нинка села с Мананой в машину и поехала с ней в роддом. Иван остался на руках с маленьким ребёнком один.

«Что делать? — думал он. Как я теперь выкручусь из такого положения. К родителям отвезти Альберта — не успею. А играть я сегодня обязательно должен. Прощальный матч близких ему друзей он не должен пропустить. Можно было с Нинкой оставить, но она будет сидеть в роддоме до тех пор, пока не узнает исхода дела».

Помощь пришла к нему неожиданно. В дверь квартиры позвонили. Он повернул ключ в замке. На пороге стояли племянник, а позади его Лёня Савельев и Ирка Крынка. Находясь в одной больнице, они тесно сблизились. После чего Лёня привёз её с собой, и они закрепили свои чувства во дворце бракосочетаний. В руках у Лёни была авоська, набитая дынями. Ирка как всегда сверкала своей внешностью. Она готовилась стать крёстной матерью ребёнка Ивана, которого ему должна подарить жена.

— Держи витамины для твоей жены и будущего малыша! — сказал Лёня, протягивая авоську с дынями.

— Опоздали вы с ними, — волнуясь, сказал Иван. Увезли её час назад рожать. Я вот один с ребёнком остался, а у меня сегодня футбол, не знаю, куда его пристроить.

— Давай я его на футбол с собой возьму? — вызвался Серёжка.

— За тобой за самим надо присматривать, — отвергла его идею Ирина, — нянька тоже мне нашлась. Это не мяч, а ребёнок. И никуда Алика пристраивать не надо, возьмём его на стадион с собой. Пускай смотрит, как папка играть будет. А Серёжка сказал, не подумавши, он только что нам говорил, что на торжественном построении их команда мальчиков будет дарить цветы ветеранам.

— А это идея, — воскликнул Иван, — вы посидите с ним там, а я хотя бы один тайм, но должен отыграть. А торжественную часть во дворце культуры пускай без меня проводят.

Он собрал сына, посадил его в коляску и они пошли на стадион. Там играла музыка, и хорошие места на трибунах были уже заняты. Иван пошёл в раздевалку, а Ирка и Лёня нашли себе место на городошной площадке, где не было солнцепёка и сели там под навесы.

Когда команды вышли на поле, и раздался свисток судьи, а Слава Чуня ввёл мяч в игру, Иван увидал за своими воротами Нинку. Она по сторонам, разбрасывала свои бёдра, при этом, вытянув руки вверх, показывая по два пальца на каждой кисти, и кричала:

— Сынок с тебя два гола! Не подкачай!

«Неужели напилась уже…?», — подумал Иван. Он выбрал свободный момент и подбежал ближе к воротам. — Ты чего краковяк здесь выплясываешь? — крикнул он ей. Иди отсюда на трибуны.

— Два гола забей! За одну девочку и за вторую! — орала она, так, что на трибунах было слышно, при этом выставляя два пальца. — Двойняшки у тебя родились! Понял?

На трибунах поднялся невообразимый шум и аплодисменты. Футболисты, захваченные игрой, не поняв, кому предназначены овации, на время утратили остроту схватки, и недоумённо смотрели на трибуны.

— Играть, не расслабляться это не вам хлопают, — кричали тренера футболистам.

…Иван, услышав такую новость, подбежал к Нинке. Сгрёб её и подкинул в воздух, затем стремглав бросился в поле. Это был его самый лучший матч в жизни, приятное известие добавило ему неведомую силу. Он не реагировал на выкрики с трибун. Он просто виртуозно играл, и не скупился на пасы. Забив в этом матче, как заказывала Нинка два гола в ворота команды «Красной Этны», он был счастлив, что подарил каждой дочке по одному победному голу. Со стадиона Иван шёл с Лёней и Ириной и племянником. Серёжа вёз коляску впереди себя, в которой кроме Альберта ехали два хрустальных лебедя на хрустальном подносе, вручённые Беде после окончания матча, как самому лучшему игроку.

«Цифра два для меня сегодня стала символичной», — приятно подумал он.

Не думал тогда Иван, как через много лет сильно изменится не только жизнь его семьи, но и всего рода. Страна расколется на части, а когда то самый великолепный двор в городе превратится в индикатор социального указателя жизни простого народа.

 

Племянник

Племянник Сергей Беда, которого во дворе все звали Серый, считая родного дядьку Ивана за старшего брата, тоже рос вначале футболистом, но после разрыва сухожилия на ноге по рекомендации медиков оставил футбол, и переключился на греко — римскую борьбу. Он быстро освоился в борьбе и за короткий срок начал занимать высшие ступени пьедестала почёта. Но как назло медики обнаружили у него после ангины осложнение на сердце и запретили заниматься и борьбой. Расти обыкновенным фикусом, он не хотел. Душа просила движений и он, пренебрегая всеми запретами медиков, продолжал заниматься борьбой и иногда в своё удовольствие приходил на стадион, чтобы побаловаться с футбольным мячом. Зато поведение его оставляло желать лучшего. Живя около школы, после каждой его проказы учителя постоянно приходили к нему домой жаловаться. Нередко вместо матери в школу по вызову ходил Иван.

…За прошедший учебный год Серый особо не докучал своим поведением школе и походы жалобщиков заметно сократились. Всё — таки забота о племяннике сыграла положительную роль.

Наступили летние каникулы. По планам матери они должны были быть весёлыми и интересными. Это туристическая поездка по Волге на теплоходе и отдых в спортивном лагере. В первый день каникул Серёжка проснулся рано утром. От ярко бьющих лучей солнца, которые раскинулись на его постели, ему прятаться не хотелось. Настроение было хорошее, он резво поднялся с кровати и пошёл в ванную. После водных процедур, съев на столе приготовленный матерью завтрак, вышел из дома на улицу. Возле дома пацанов не было. Он перемахнул через забор садика и пошёл вглубь, где стояли скамейки, место сборища дворовой ребятни. На скамейках сидели его друзья и одноклассники, Вовка Туман и Витька Перо.

С ними Беда водил тесную дружбу, а Витька Перо являлся ещё его прямым родственником. Да что там говорить, — человек двадцать мальчишек находились в родстве с Бедой.

Ребята сидели и чинили большую двуручную корзину.

— На рыбалку что ли собрались? — спросил их Сергей.

— Да, — пойдёшь с нами? — предложил ему Туман, — мы вчера этой корзинкой набрели семь стерлядок и двадцаток щурят, и мелочь прочую, которую не считали.

— А где бродили? — поинтересовался Сергей.

— На Юме, там после половодья много рыбы с Волги зашло, — подтвердил слова Тумана Перо.

…Юм, — это было болото, стоявшее около города, окружённое рекой Везломой, и речкой — Качкой, так местные жители называли небольшой водоём, который к исходу лета постоянно высыхал. Весной, когда остроносые ледоколы вскрывали лёд, и он вместе со снегом таял, происходил большой разлив Волги. Все речки и бакалды наполнялись волжской водой. С ней вместе заходила различная рыбёшка, и мальчишки вылавливали её по несколько килограммов сачками для бабочек, корзинками или завязанными на узел майками.

— Я с удовольствием поброжу с вами. Рыбы жареной хочу, особенно стерлядки, — без лишних разговоров согласился Беда.

…Подремонтировав корзинку, они втроём двинулись к Юму. Раздевшись до трусов, Туман и Перо первые полезли бродить с корзиной, Беда стоял на берегу с самодельным садком для рыбы.

Первый проход, принёс четыре небольших стерлядки. Воодушевлённые таким началом, они бросились вновь в болото. Каждый заход они вытаскивали не меньше двух приличных рыбин, мелочь они выкидывали назад в болото. Садок в руках Беды заметно тяжелел. Он захваченный азартом удачного улова, тоже разделся и подменил своего родственника, которому вылезать из воды никак не хотелось. Перо шёл по берегу вслед за ребятами, держа в одной руке увесистый садок с рыбой. Когда они дошли до конца болота, то увидали за бугорком стоявший передними колёсами в воде москвич Вальки Куркуля, — дворового ассенизатора. Сам Куркуль с засученными до колен штанами, тряпкой мыл свою машину. Всех ребят он знал, жил с ними в одном дворе и относился к ним, как к шпане. Они частенько измывались над ним, своими проделками, то помойку припрут доской, или быстро вколотят большой гвоздь, пока Валька на корячках выгребал от стенок объёмного ящика — помойки мусор. Мало того ещё дымовую завесу сделают из расчёски. Зажгут и кинут внутрь, а один раз подбросили самопальную взрывчатку. Взрыв получился сильный. Контузии Куркуль конечно тогда не получил, но с вилами отсиживался в помойке до прихода управдома.

Управдом, — бывший инженер по технике безопасности, тщательно обследовал рабочее место. Не найдя ничего опасного, что могло бы нанести вред Валькиному здоровью, давал ему команду для возобновления его экологических обязанностей.

Валька, считался самым противным мужиком во дворе к ребятам относился без симпатии, а если быть точнее, — с враждебной ненавистью. Он постоянно ждал от них подвоха и всяких пакостей, на которые на его взгляд, у них имелся сатанинский дар.

Сейчас он, молча, мыл машину и не спускал со знакомых мальчишек глаз.

— Как — бы чего не вытворили эти шакалы с машиной, нужно внимательней с ними быть? — бормотал он себе под нос.

…Ребятам было не до Куркуля, они увлеклись ловлей рыбы, после каждого гребка, из корзинки на берег летела рыба, которую Перо перекладывал в садок. Функция кладовщика ему изрядно надоела, а из воды выходить никто не хотел. Тогда он поставил садок на травку, завязал узел на майке и полез в воду попытать счастья в болотной путине.

Валька Куркуль в то время, не домыв, до блеска машину, неожиданно собрался, завёл свой автомобиль и уехал.

Ребята прошли вперёд метров пятьсот и стали возвращаться берегом назад, подбирая выброшенную рыбу. Там где Витька Перо оставил садок, его не оказалось. На траве валялись только его штаны и рубашка.

— Это Куркуль, говносёр задрипаный стырил, — сделал заключение Беда, — кроме него некому. Надо домой к нему идти, а то он сожрёт всю рыбу.

— Он может и продать её, и ничего мы ему не докажем — с досадой вставил Туман. — Может, давай дядьке твоему пожалуемся, — предложил он Беде.

— Никогда и нигде не произноси такого слова «пожалуемся», меня так дядька учил, — изрёк Серый. — Правильно нормальные мужчины говорят, обратиться за подмогой, или вытащить крысу на разбор. А сегодня хоть, как говори, всё равно дядьки нет. Он уже неделю, как в больнице лежит. Поясница болит. За собаками Манана ухаживает, а я как всегда за голубями.

Мальчишки стояли в оцепенении и не знали что делать.

Один Беда не унывал и, в его взгляде чувствовалась, какая — то оптимистическая решительность:

— Ладно, парни, пошли ближе к дому, а там видно будет. Он от нас никуда не денется. Устроим ему мусорный круговорот.

…С этими словами Беда переложил рыбу последнего улова из корзинки в майку Витьки, и они тронулись в город. Выйдя с луговых просторов на улицу они шли и громко вслух разрабатывали коварные планы мести для Куркуля, а они были разнообразные и изощрённые.

Вовка Туман надумал ему проколоть колёса и насыпать пшена на крышу салона машины, чтобы вороны полакомились и превратили в решето крышу.

Беда выслушал все эти затеи, почесав затылок, произнёс:

— Я согласен на что угодно. Таких гадов надо карать, как врагов народа. Поэтому всё нужно подготовить тщательно, чтобы не получилось, как с бутылкой карбида. А про свою месть, я вам после расскажу, когда ваши планы реализуем.

…Проходя мимо городского военкомата, ребята увидали дядю Гришу Часовщика, — вора в законе с их двора.

Никто не знал, сколько ему лет, так как выглядел он сочно, особенно когда не пил водку. Хотя дед Сергея, Роман Николаевич, говорил, что Часовщику перевалило за шестьдесят лет, и они в детстве учились вместе и дружили.

Часовщику, как инвалиду выдали автомобиль с ручным управлением, и он раскатывал на нём по городу не редко, находясь под хмельком. Но при острой необходимости блатной комитет выделял ему персональный транспорт с водителем. В этот раз он был на своей тарахтелке.

— Давай к дяде Грише подойдём, он нас подвезёт на своей инвалидке, всё не пешком идти, — предложил Беда.

Они обошли вокруг машины, и встали перед лобовым стеклом, чтобы дядя Гриша их заметил. Его даже упрашивать не пришлось, он первым заговорил с ребятами.

— Домой идёте? — спросил он. — Садитесь, сейчас поедем, майора вот дождусь, часы ему надо посмотреть.

Дядя Гриша открыл дверку автомобиля, давая понять, чтобы они усаживались. Ребята протиснулись в его тесную коробочку, и довольные уселись.

Майор появился через пару минут. Он протянул дяде Грише карманные часы с тусклой цепочкой, и они тронулись с места.

— С речки идёте? — спросил Часовщик у ребят.

— На Юме рыбу ловили корзиной, а корзину забыли, — вдруг вспомнил Беда.

— Если она на месте, никуда не ушла, вернёмся и заберём, — успокоил их дядя Гриша.

— А рыбы много поймали? — вопрошал он.

— Прилично, почти целый садок щурят и стерляди, а домой несём несколько штук, — Валька Куркуль украл. Он там машину мыл и увёл садок, пока мы в болоте бродили с корзиной, — сказал Беда.

— Такой грешок за ним водится. На руку он не чист, но мы его за жабры сегодня у дома возьмём, за ваших щурят. Не открутится, — пообещал дядя Гриша.

…Спустившись быстренько с косогора на берег Юма, к своему удивлению они увидали машину Куркуля стоявшую на первоначальном месте. Громко тарахтя, инвалидка подъехал к москвичу.

Валька, как и прежде с тряпкой и засученными штанинами, наводил косметику своему авто, будто и не уезжал никуда.

— Эй, ароматный мой, а ну чеши сюда, — подозвал его дядя Гриша.

Куркуль положил тряпку, на капот и с подобострастной улыбкой подошёл к Часовщику. Глаза его заискивающе бегали и выдавали вину ассенизатора.

— В чём дело, Григорий, поломался что ли? Движок рычит, словно трактор, — знающе поставил он диагноз двигателю.

— Ты, вот что, когда мне понадобится, по этому вопросу к кому — то обратиться. Я найду специалиста, а ты крыса позорная верни пацанам рыбу, иначе я тебя беременным сделаю, — и дядя Гриша показал ему опору, одетую на кулак как кастет.

Эту опору он постоянно использовал, находясь не за рулём, а на своей передвигающей тележке. Опора являлась неотъемлемой частью его передвижения.

Куркуль догадывался, что дядя Гриша готов применить свой вспомогательный инвентарь не по назначению. А бил он, ей беспощадно, оставляя болезненные следы на долгую память. Но скупость и алчность брала верх над сознанием Вальки.

— Гриша, ты что, ей богу, ничего не знаю, да зачем она мне. Я поеду сейчас в посёлок Нобель и куплю любой рыбы у рыбаков. И стерляди, и щуки, чего душа пожелает. Зачем мне болотная зараза? — оправдывался Валька.

То, что он врёт, — у ребят не вызывало никакого сомнения.

— Откуда ты знаешь, что в садке была щука и стерлядь? — пронзительно закричал на него Беда, — и щука на Нобеле не ловиться, гони рыбу назад паскуда.

— Перестань оскорблять меня, я постарше тебя буду, и не кричи, как иерихонская труба, а то ремень сниму и выпорю, если мать тобой не занимается, — осмелевшим голосом накатывал он на Беду. — Какая в садке была рыба у вас, я видал. Вы же подошли с корзинкой вплотную ко мне. Кстати корзиночку свою забыли, а я подобрал, чтобы возвратить. Спасибо бы сказали, а не накидываться с обвинениями незаслуженно на честного человека, — на обиженный тон перешёл Куркуль.

Он открыл багажник, достал корзину, и бросил её на траву.

Наступила очередь атаковать Вальку, Беде и Перу.

— А ну давай покажи нам багажник и салон? — осмелел Беда.

— Может там и садок наш, где заныкан, — буром шёл Перо.

— Ещё чего, у меня милиция не проверяет, а вы будете вынюхивать по моей машине. Не позволю, — отрезал Куркуль.

— Милиция не подходит к тебе и твоей машине по одной причине. От тебя за версту тащит говнецом. Чтобы с тобой общаться, нужно противогаз надевать, — не вылезая из машины, крикнул Вальке дядя Гриша. — Дай мальчишкам убедиться, что их пропажи у тебя нет, а если найдут, забирать назад всё равно не будут. После тебя кошки есть не станут, — нагнетал своё влияние дядя Гриша.

— Я сказал, не позволю, — категорически заявил Куркуль. И с этими словами он быстро юркнул в свою машину.

Выехав задом из болота, он резко развернулся. На его пути стоял Беда, в руке Сергей сжимал засохшую половинку чёрного хлеба, которую подобрал с травы:

— Отдай гад, рыбу? — угрожающе, размахивая горбушкой, весомо произнёс он.

…Москвич медленно двигался, упираясь передком на Серёжку, а тот пятился задом. Куркуль обратил внимание, что у Беды в руках хлеб. Но какой свежести он был, Валька не подозревал. Он зловеще ухмылялся, напористо направляя автомобиль на возмущённого юношу, но недолго. Беда автоматом запустил горбушку в стекло и молниеносно отпрыгнул в сторону. Хрустальным дождём осыпалось стекло из сталинита. Мелкие осколки попали в лицо Куркулю. Из ранок текла кровь, заливая глаза и рубашку.

Беда с пацанами, не раздумывая, бросились наутёк вдоль берега.

— Угробили, сволочи, и машину и меня, я остался без глаз. Очи, мои очи, — причитал Валька, где я куплю теперь такое стекло, оно дорогое. Десять лет машине, не одной царапины не имела, а эта шантрапа за минуту уделали её.

Дядя Гриша подъехал поближе к Куркулю, поставив свою машину параллельно носу москвича. Приоткрыв дверку машины, Часовщик внушительно его предупредил:

— Попробуй только капни на ребят, усугубишь себе жизнь. Сам натворил дел, теперь сиди и не вякай, барбос беспородный. И не верещи, как резанный. Сходи на водоём, умойся, ничего с твоими глазами не случилось.

Он надавил на рычаг газа и, громыхая, его инвалидка устремилась вверх по косогору в город.

Беда в то время с ребятами, огородами и проулками пробрались к сараям.

— Пошли в голубятню, чуточку пересидим там. Ключи у меня есть, — он показал связку ключей, привязанных на резинку к спортивным штанам.

— А с рыбой, что делать будем? — испортится ведь, — спросил Туман у Беды.

— Делить между собой нам нет никакого смысла. Достанутся крохи, отдадим её Портных, они на всю семью ухи наварят.

— Как думаешь, задел, я ему глаза или нет? — переживая, спросил Беда у Тумана.

— Думаю, что нет, если бы в глаза попало стекло, он самостоятельно едва — ли пошёл к болоту обмываться. Сам — же видал, как он выходил из машины и шёл к болоту, — успокоил его Туман.

— Вон дядя Гриша проехал, — увидал в щель между досок инвалидку Витька Перо. Вот бы у кого узнать?

— Я пойду, сбегаю быстренько к нему, и опять сюда приду, закрой за мной дверь, — сказал Беда Туману.

Он спустился с полки и побежал к инвалидке. Дядя Гриша в машине, протирал тряпочкой приборы на панели. Вовка, запыхавшись, влетел в салон, и сел на переднее сидение.

— Что там дядя Гриша? — Как Куркуль, глаза я ему не попортил?

— А это ты хулиган, ну ты дал, я по правде не ожидал, что ты решишься на такое, — взглянув на Беду, сказал Часовщик. — Страшного с ним ничего не произошло. Лицо немного поцарапало осколками, но крови много пролил, как с хорошей свиньи. Я его предупредил, чтобы он возню с милицией не затевал, но он такая скотина, от которой всякого ожидать можно. Меня прицепом с вами могут прихватить. Поэтому на всякий случай давай мы с тобой договоримся, как тебе говорить нужно. Слушай и запоминай, что я тебе скажу:

— Первое, — сейчас идёт нерест. Рыбу ловить запрещено. Будете говорить, что ловили её, чтобы выпустить в Волгу, так как она в болоте погибнет при его осушении.

Второе, — будете говорить, что он ехал на тебя, упираясь в грудь своим москвичом, и выхода, чтобы остановить наезд, ты никакого не видал, поэтому остановил его таким способом.

И третье, — вы приехали на берег за корзиной, и что я ни о какой украденной рыбе не знал, и с Куркулем ни о чём не говорил. Ну, а из машины вы знаете, что я не выходил. С участковым если что, я переговорю. Он меня уважает, и часто ко мне обращается со своими проблемами, несмотря на моё героическое — штрафное прошлое. Короче, ты понял, как вам стряпчему нужно будет говорить. Не сбейтесь с курса только, и всё будет путём.

— Понял дядя Гриша, всё понял, побегу мальчишкам расскажу, они в сарае сидят, ждут меня с новостями.

Беда закрыл за собой дверку машины, посмотрел в сторону своего подъезда. Пока обстановка не предвещала для ребят ни каких скандальных огорчений, и это успокаивало.

…Вечером, в мягкой форме у Беды состоялась беседа, с матерью. На следующий день Серёжка в присутствии матери и Ивана давал показания следователю в отделении милиции. Случай этот во дворе Сергею прибавил негативной славы у бабок. А вскоре состоялся суд, по факту хулиганских действий и порче частного имущества. На процессе не было ни адвоката, ни обвинителя. Всё решал судья и два заседателя. Судья говорил младшему Беде о кощунственном отношении к хлебу, в то время, когда идёт битва за урожай. Матери и Ивану была прочитана лекция о переходном возрасте и правильном воспитании подрастающего поколения, не забыв при этом упомянуть работы известного педагога Антона Семёновича Макаренко.

Суд установил факт похищения Куркулём рыбы.

Он признался в этом сам, опираясь на запретное время нереста. Говорил, что рыбу выпустил всю в воду, так как множество рыбы было с икрой.

На вопрос судьи, куда он дел садок и почему не вернул ребятам его, ничего вразумительного он ответить не смог.

Затем на своей карликовой коляске, шумно стуча опорами, в зал заседаний въехал дядя Гриша, от которого досталось и Куркулю и судье:

— Я требую вызвать в суд плотника ЖКО, Коробова Ивана, он прояснит ситуацию о дальнейшей судьбе рыбы, — возмущался он. — Вечером, того дня Иван пришёл ко мне под мухой за часами своей жены, которые я чинил, и мне он похвалился, что был у Вальки Куркуля в гостях, и пил у него Померанцевую водку, закусывая жареной стерлядью и щучкой.

Валька Куркуль, от свидетельской речи инвалида окаменел. Руки его нервно затряслись. Он пытался на языке пантомимы оправдаться, но дар речи у него неожиданно исчез, а трясущаяся жестикуляция рассмешила судью и заседателей.

— Иван у меня в машине сидит, — продолжал дядя Гриша после непродолжительного смеха, — я предвидел это. — Правдивость моих слов он может засвидетельствовать. Судить Куркуля надо за намеренную попытку наезда на ребёнка, а вы детям трибунал уготовили. Стыдно, уважаемый суд.

Высказаться дяде Грише свою пылкую речь до конца не дали. Его милиционер по просьбе судьи удалил из зала. Приговор зачитали для Клавдии Романовны Беды щадящий:

«За причинение материального ущерба Косько Валентину Захаровичу, взыскать с Клавдии Романовны Беда штраф в размере двадцати пяти рублей».

Все остались, удовлетворены, кроме Вальки. Он вышел из зала пристыженный судьёй и публикой.

А перед входом в здание суда стояла, инвалидка дяди Гриши с открытыми настежь дверями. Завидев выходившего Куркуля, он яростно на всю улицу заорал:

— Гнида болотная, тварь помоечная. Рыбки халявной захотел испробовать. Подавился петух кашкарский.

Прохожие оглядывались, подходили к дяде Грише и делали замечания ему за бранные слова, но он не обращал внимания, ни на что. Слишком сильно его распалил истец Косько.

А Куркуль набычившись летел на всех скоростях, сшибая прохожих на своём пути, лишь бы не слышать площадной брани о себе.

…Через три дня Сергей Беда на теплоходе отправился отдыхать по Волге.

«Лучший отдых на воде», — висела панорамная реклама на набережной речного порта.

Две недели Сергей Беда наслаждался таким отдыхом, на комфортабельном теплоходе Тарас Шевченко, — это был плавучий лагерь для пионеров и комсомольцев.

Затем наступили обычные будничные дни в провинциальном городе. С утра до вечера на речке, а с наступлением сумерек, с друзьями шли спать в сарай. Иногда ходили в парк посмотреть через ограду на танцы, а когда повезёт и драку увидать можно. Обычно дрались за пределами танцевальной площадки, где густые кусты прикрывали нарушителей спокойствия.

Интереснее было смотреть, когда после танцев бились стенка на стенку. Там со стороны мальчишкам можно было оценить, кто чего стоит. Выделить лучшего бойца и труса. Здесь дрались серьёзней, зачастую пускали при необходимости и ноги в ход. Побеждённые считались те, кто обращался в бегство. В основном все драки происходили за девушек. Урки на танцы не ходили. Появлялись только тогда, когда их просили знакомые, помочь одолеть или приструнить более сильного зарвавшегося танцора. В городе их не так много было, в основном это люди бывалые, которые испробовали вкус тюремной пайки, и небольшое население города практически знало их в лицо, или были наслышаны. Для обывателей эта категория людей считалась, запретной, неприкасаемой. Их остерегались, избегали. Считали, что такие люди на всё способны. Одним словом бандиты, — хотя в те времена слово бандит, банда исчезли из обихода русской речи, больше применяли шпана, шайка. Преимущественно эти люди происходили из простого народа, где нужда и другие житейские проблемы ложились тяжёлым бременем на психику человека.

…Вечером в садике Беда, Челноков Колька и Валерка Рубин играли в карточную игру «бура.» Колька с Валеркой были между собой неразлучные друзья. У Кольки, отец был кадровым военным, а мать заведующей столовой. Кольку худого и долговязого, Валерка называл Костыль. Говорил ему часто, если — бы он имел мать с такой профессией, то мясом высшего сорта он наверняка бы оброс. Валерка единственный в семье ребёнок, был упитан не в меру. За лишний жирок, Колька называл его Салёпа. Эта кличка за Валеркой утвердилась, как и за Колькой — Челнок.

Играли они в карты по копейке. Кольке Челноку везло в этот день. Ни Беда, ни Салёпа, выиграть не смогли у него ни одного кона. За игрой они не заметили, как из густых зарослей к ним подошли Беляк, Гарик и Фрол, — это были взрослые урки двора. В руках у них было три бутылки вина и банка воронежской закуски.

— О, пацаны, привет, в стиры режетесь, — поприветствовал Фрол всех. — Вы играйте, мы вам не помешаем, присядем рядышком, по пузырьку раздавим.

— Привет, садитесь, места всем хватит, — ответил Колька Челнок, двигаясь на середину лавки, чтобы уступить им место.

Гарик достал перочинный ножик, оббил сургуч с бутылки, и вогнал в пробку штопор. Вино они пили из одного стакана и вели разговор в основном о женщинах.

Пацаны, шумно продолжали играть. Кон обратно забрал, Колька.

— Ну и везёт тебе сегодня Челнок, как никогда, — сказал Беда.

— Везёт, как кобыле весной, — вмешался Беляк. — Он же вас дурит, как лохов, вы посмотрите на его длинный ноготь, на мизинце. Челнок карты месит на себя, нарезая их, так как ему нужно. Половина колоды подрезается, сзади сидящим игроком и скользит по коготку. Лучшая карта будет у Челнока, вот и весь фокус.

Колька понял, что попался и начал оправдываться:

— Я, пошутил, я только учусь. Надо где — то практиковаться. С чужаками сядешь играть, поймают, физиономию набьют. Да и выиграл я у вас на две пачки сигарет.

— И мы по физии можем нахлопать нехило, — ответил ему Салёпа, бросая карты с размаху на землю.

— Валерка, чего ты волну гонишь? Я же хотел эффект произвести, а потом раскрылся бы. Этот трюк годится, когда играешь на пару с кем — то.

…Беда размышлял, он понял, что из него сделали дурака. Челнок — этот жердина, которого, дворовые пацаны называли ещё одной позорной кликухой «Сикель», решил из него сделать лоха. Вовка этого снести не мог. Колька был старше его на два года. С Валеркой они учились в одном классе и когда вздорили между собой, то ненадолго. К Серому, подкатил в это время ненавистный ему соратник «Гнев». Он понимал, что в подобном образе выглядит, не совсем нормально, но гнев придавал Беде дополнительные силы, при этом разум в таком состоянии его не покидал. Гнев он создавал искусственно, для подавления более сильного противника.

Валерка и Колька до этого с Бедой не имели, никаких инцидентов, считая Серого за салажонка.

Сергей встал с места, вперился своими большими и злыми глазами в сторону обидчика, задрав голову кверху. Челнок был явно выше Беды.

— Ты что — же Сикель творишь среди своих пацанов? — За такие дела, за сараями пальцы мужикам рубят.

Кольке не понравилось, что Беда назвал его Сикелем. Тем, кто слабее его, он за это отвешивал оплеухи.

— Это кто Сикель? — ну — ка повтори прыщ недозревший? И после этих слов он небрежно толкнул ладонью в голову Беду.

Серёжка пошатнулся и упал на спинку скамейки. Гарик погрозил Челноку пальцем, но этот жест был запоздалым. Беда, словно тигр, бросился на Кольку, цепко схватив обеими руками за его рубашку, резко натянул на себя и мощно ударил головой в лицо. Тот взвыл от боли и закрывшись ладонями, упал навзничь на противоположную скамейку. Беда почувствовал, что сзади против него пытается применить силу Валерка Салёпа. У них завязалась борьба, но ненадолго. Валерка обхватил согнувшего Серёжку за поясницу и тут же попал Беде на любимый его приём. Сергей Салёпу законтрил. Ноги Валеркины задрались кверху, и тело рухнуло за пределы лавки. Он крутился по траве, держась за правое плечо, и взвывал от боли. Челнок, выплюнув два окровавленных зуба на скамью, быстро сбежал с места побоища.

К Валерке подошли Беляк и Фрол.

Гарик восхищенно смотрел на Беду:

— Вот это ты дал, двух шифоньеров завалил за секунду. Лихо ты Валерку на приём поймал.

— Он мне руку кажется, сломал чертёнок, — стонал Валерка, — больно мне, я рукой пошевелить не могу.

— Беляк и Фрол помогли подняться ему. Отряхнули штаны и расстегнули рубашку.

Не обнаружив на теле явных переломов, успокоили его:

— Салёпа, у тебя нет никакого перелома, это вывих самый настоящий. Сходи в сарай к Шиповнику, он тебе поставит руку на место, — посоветовал Гарик.

Беляк посмотрел в небо:

— Вон его голуби, он точняк сейчас в голубятне. Давай я провожу тебя до него? — предложил он.

Беда, не оставил Валерку без внимания, тоже пошёл с ними. Он понимал свою вину, но оправдание себе всегда находил. Улица учила его бить первым.

Вася Шиповник, — имел фамилию Портных. Это была потомственная многодетная семья травников. В их роду ни у кого не было меньше шести детей. За чрезмерное увлечение собирать эти растения в лесу, Портных нарекли Шиповником.

Он был неплохим костоправом, и травмированный люд часто обращался к нему за помощью. Отказов он никому не делал и денег за лечение не взимал. От принесённой бутылки спиртного, в качестве гонорара, никогда не отказывался.

Дядя Вася посмотрел Валеркину травму, почмокал губами и спросил:

— Где тебя так угораздило? — я тебе ничем не помогу, к врачам надобно идти. Похоже, перелом ключицы, — поставил он диагноз.

Валерка состроил страдальческую гримасу, но вёл себя мужественно, стонов не издавал.

— Боролись они с Бедой. Валерка, на приём ему попался, — ответил за него Фрол.

Салёпа, с испорченным настроением и болью в плече отправился домой, а Серёжка с Беляком и Фролом пошли назад в садик. Они допивали своё вино, закусывая воронежской закуской, расхваливали смелость и прыть Беды:

— Ты весь в дядьку, — говорил Беляк, — он в молодости тоже спуску никому не давал. Мы помним его героическое и недавнее прошлое. Как папой стал, так и прекратил баловать. А ещё у тебя дядька Захар есть. Тот, наверное, круче Ивана будет?

Тут влез в разговор Гарик:

— А я думаю, Иван Романович Беда рядом с Захаром будет величественней смотреться. Просто он сейчас живёт для семьи, а не для улицы. И уверен он способен нос оторвать, любому кто посягнёт на его безопасность.

Серёжке льстила высокая оценка о нём взрослых парней, — можно сказать мужиков. Тем более они считались тяжеловесами среди городской шпаны.

— Слушай Серый, ты держись нас, — говорил захмелевший Гарик, — мы тебя в обиду не дадим. Откровенно говоря, ты сегодня доказал, что сам за себя можешь постоять, но в жизни всякоё бывает.

— А хочешь, мы тебя с ночёвкой на рыбалку возьмём в субботу, на остров, — сулил пьяный Беляк. — На моторной лодке поедем, соглашайся, не пожалеешь?

— Ага, и клёвых шлюх прихватим, червяков на крючки насаживать нам будут, — добавил Фрол.

— Нет, в субботу меня уже в городе не будет, я в спортивный лагерь уеду послезавтра, — отказался Сергей. — Когда с лагеря приеду, тогда можно съездить.

…На улице темнело. Сергей знал, что у подъезда его должны ждать Туман и Перо, чтобы идти спать под воркование голубей на ночлег в сарай. Он по — мужски пожал на прощание всем руки и ушёл.

Салёпе на следующий день наложили гипс на ключицу. Шиповник оказался прав в поставленном им диагнозе.

Колька Челноков, без зубов ходил до поступления в военное училище. О, происшедшей между ними стычки, из взрослых никто не узнал. Драка эта, злости и ненависти друг к другу ни в ком не породила. Забылось всё за лето, а участники боя стали неплохими приятелями в дальнейшем. Сергей уехал в лагерь, после которого началась мучительная для него школьная пора.

 

Вдребезги

В день учителя в школе произошла кража.

В учительской были очищены все карманы и сумочки. Техничка боясь, что ответственность за происшедшее ляжет на неё, свалила нагло это деяние на Витьку Перо и Беду. Сказав, что она лично видала их, как они выходили из учительской. Директор и учителя необоснованно накинулись на ребят. В школу вызвали участкового и инспектора по делам совершеннолетних Моисеева, который жил в одном доме с Бедой. Участковый Власов восседал в кресле директора школы, а Моисеев с директором сидели напротив его. Перед ними сбоку, как на скамье подсудимых, сидели Перо и Беда.

— Вы оба отсутствовали на уроке математики. В это время произошла кража. Я предлагаю вам добровольно сдать похищенное и обещаю вам, что уголовного дела заводить не будем на вас, — правильно я говорю, Михаил Иванович? — обратился Моисеев к директору школы.

— Я с ними предварительно уже разговаривал, но они отрицают своё участие в краже и говорят, что в учительскую не заходили. Вижу по глазам, что лгут. Одного не пойму, — зачем вам косметика женская? — спросил Власов.

— Мы вам уже говорили, что понятия не имеем, ни о деньгах, ни о косметике. И, действительно, сами подумайте. Ну, зачем она нам?

— Я знаю зачем, — сказал директор, — её можно продать или подружкам своим подарить.

— Подружки у вас Михаил Иванович, а у нас одноклассницы, — развязано заявил Беда и тут же за свои слова получил увесистый подзатыльник от директора.

Беда проглотил, молча эту обиду, нагнулся и снял с себя одну кеду с ноги. С силой ударил ей по столу перед лицом директора и участкового:

— Вот вам возьмите, — заорал он на них. — Если мой след найдёте в учительской. Пойду добровольно котомку с сухарями собирать. Перо, снимай и ты свой башмак? — скомандовал он другу.

Витька никогда шнурками не пользовался. Он только носком левого башмака, попридержал каблук правого башмака и, согнув колено, взметнул ногу вверх. Башмак с лёгкостью взлетел над столом и опустился перед самым носом директора.

…От такой неординарной выходки все присутствующие в кабинете остолбенели. Когда директор пришёл в себя он со всего размаху запустил башмаком Витьки Перова в свою дверь.

— Вы посмотрите, как они над нами издевается? — заорал Михаил Иванович.

— Мы не издеваемся, а даём вам возможность, убедится в нашей невиновности, — не ослабляя тона, крикнул Беда.

— Забирайте свою обувь, и идите на урок, — сказал Власов.

Ребята вышли из кабинета:

— Вот тварь, какая эта техничка, — зло сказал Беда. — Пошли её напугаем? — предложил он Витьке.

— Пошли, — охотно согласился он. И Витька довольный, поспешил за своим другом. Техничка Вера ещё нестарая женщина, стояла в дверях и обсуждала кражу с одной из родительниц школы.

— Ну, всё тётя Вера, крах тебе скоро настанет, — угрожающе сказал ей Беда. — Они с лупой всю учительскую облазили. Отпечатков нашей обуви не нашли, теперь за клевету Власов тебе статью нарисует.

— Он сказал, что ты специально следствие по ложному следу пустила. Наверное, сама все карманы у учителей почистила, — без смеха сказал Перо.

— Я разве позволю себе такое, — расширила она от услышанного глаза, — я восемь лет в школе работаю, ничего подобного не было. — Тряпки половой домой не взяла, — возмущалась она.

— Вот и Михаил Иванович так сказал. А Власов говорит, у нас в подвале во всём признается. Ласточку ей сделаем, пальцы в дверях прищемим. Поняла тётя Вера? — сказал угрожающе Беда. — Пытать тебя будут.

— Ой, боже мой, да за что мне такое наказание, — запричитала техничка, — что мне делать теперь?

— А ничего не делать, — промолвил Беда, — если не хочешь чтобы в подвале гестаповцы тебе ласточку делали, и мешок без воздуха на голову одевали, иди признавайся. Директор ждёт тебя. Я слышал, как он говорил, что Вера должна осознать свою вину и зайдёт к нему в кабинет. Иди быстро признайся, что со страху нас оговорила, пока они не закончили протокол на тебя заполнять.

— Да разве так можно пальцы в дверь, да я от одних только слов таких в штаны накатаю. Мать моя женщина, — взвыла она, и неуклюжей трусцой побежала по лестнице в кабинет к директору.

…Ребята на следующие уроки не пошли. Настроение было испорчено, но что удачно разыграли техничку за их ложный навет, им принесло большое удовольствие.

Вечером на улице от друзей они узнают, что воровку обнаружили. Ей оказалась девятиклассница из детского дома Зоя Багнова. Ни директор, ни учителя перед Бедой и Перовым не извинились. Не дождавшись от них покаянного шага, Беда решил анонимно напомнить им о себе. Собрав всех своих друзей, в тёплом подъезде своего дома, он организовал грандиозноё битьё стёкол у учителей и директора. Не успеют преподаватели вставить новые стёкла, как в этот день звучал новый звон разбитых стёкол. И это продолжалось до зимы. Некоторым надоело тратить деньги на новые стёкла, и они начали перекрывать рамы окон фанерой. Преподавателям зимой этот уют был не в руку, и они решили стекольно — бытовую проблему разрешить сообща, подключив к этому делу участкового и инспектора детской комнаты милиции. На педагогический совет был приглашён известный всем участковый Власов, и инспектор Моисеев.

Раньше Моня, — так во дворе называли всю семью Моисеевых, играл в футбол за молодёжную команду. Потом вдруг неожиданно ребята увидали его в милицейской форме. После этого его младшего брата Вахлу, мальчишки во дворе стали остерегаться и старались дружбу с ним не водить. Он был с детства всегда хлипкий и плаксивый, но апломбу у Вахлы было больше, чем у Геракла. На улице ему часто разбивали нос или подставляли яркий синяк под глазом, после чего он бежал жаловаться домой к отцу или старшему брату. Тогда он пытался примкнуть к младшей группе ребят, где верховодил Сергей Беда. Вахла был на пять лет старше Беды и большинства его друзей. Он хотел уличной власти над младшими мальчишками, но, они быстро раскусили его и весной при помощи большой линзы подожгли ему новую куртку. После этого случая Вахла во дворе ни с кем никаких контактов не имел. Позже, когда он окончит школу, скрытно никому, не говоря, поступит в Ивановский текстильный институт и о нём во дворе все забудут. Его старший брат, хоть и был ментом, но взрослые люди старшего Моню уважали. А за что мальчишки не могли этого понять. Для них этот щёголь, был врагом номер один. Он ежедневно напоминал мальчишкам о себе, гоняясь за ними по подвалам и чердакам. Сейчас он сидел в актовом зале школы, которую сам когда — то окончил с грехом пополам.

Моня сидел вальяжно развалившись в кресле в актовом зале школы. Хохлатая прическа и длинный нос, делали его похожим на ибисоголового бога Тота. По нему было видно, он был намерен только слушать и записывать. В руках он держал блокнот и авторучку.

Первым слово взял завуч Николай Викторович:

— Уважаемые коллеги, в школе вопреки нашим совместным целям, воспитания подрастающего поколения в духе социалистического — коммунистического периода, возникла неизвестная шайка, я бы даже выразился точнее, — террористы нового типа. Сегодня они нам создают дребезг стёкол, завтра возьмут огнестрельное оружие в руки. Готовность маленьких подонков к пакостям такого рода, да и других проказ, уже сформирована. Думаю, что нам в первую очередь противостоит безобразный образ жизни неблагополучных семей. И эти семьи нам известны. Поэтому выявить злостных хулиганов не представляет никакого труда. Тут нам надо вместе с милицией активно поработать, схватить за рукав артиллеристов по стёклам. И в будущем не допускать систематизирования подобного факта. Я троекратно убеждён, что дребезг нам устраивает Сергей Беда, если он сам не принимает участия в побоищах, то подговаривает своих друзей исполнять эти функции. Необходимо за ним установить контроль: где бывает, в какое время домой приходит. И, наконец, воспользуюсь моментом, пока у нас присутствуют работники правоохранительных органов. Попросить от всех нас, чтобы милиция проявила оперативность и бдительность. Ну, сколько можно мёрзнуть, уважаемые коллеги? — У меня всё, — закончил свою речь завуч. И выпив стакан воды, ослабил галстук на шее, после чего сел на своё место.

— Я в корне не согласна Николай Викторович с вашей теорией, — встала с места Зинаида Васильевна, — классный руководитель Беды.

Она вышла на центр актового зала:

— Да, у Беды имеются проявления неосознанного хулиганства, но всё это выглядит не зло. Он по натуре очень добрый мальчик. Да, энергия у него льётся через край, но всё это обусловливается его серьёзным отношением к спорту. Я никогда не поверю, что он позволит себе подобное. А мама, хочу вам заметить, у него очень порядочная. То, что он слабо учится, по этим показателям нельзя ребёнка обвинять во всех грехах. Он очень способный мальчик, и его низкая успеваемость по школьным предметам, не иначе, как вызов нам педагогам. Мне порой кажется, что ему не интересно учиться у нас в школе. Вот посадите его сейчас в институт, он его закончит непременно с красным дипломом. Сергей Беда может переформироваться в нужном направлении, где ему успех будет обеспечен.

— Как вы можете, милая Зинаида Васильевна, — не вставая со стула, возмутилась Олимпиада Егоровна, — заслуженный учитель России. — Вы, что же хотите сказать, что я вместе с вами не даю необходимых знаний детям? Но это — же нонсенс.

— Олимпиада Егоровна, я вас уважаю за ваш многолетний педагогический труд. Вы, без всякого сомнения, прекрасный педагог! Я ни вас и никого другого обидеть не хотела. Поэтому прошу меня извинить, кто неправильно истолковал мои слова. Попробуйте создать хронологию его баловства с начальных классов. Как реагировали мы, после этого? Как смотрели на это дома? Как обсуждалось улицей? Уверяю вас, школа получит большой минус. И прошу не забывать Сергей Беда — личность, хоть маленькая, но уважающий себя, и носить клеймо отрицательного «Вездехода», на которого валятся все шишки, ему не очень приятно. Взять хотя бы последний пример, когда его и Перова оговорили в краже карманов нашего гардероба. Разве так педагоги поступают?

Директор постучал по графину карандашом, не дав закончить педагогическую полемику:

— Коллеги, коллеги! Уходим от темы. Мы собрались здесь не для обсуждения конкретного ученика, а обсудить вопрос о прекращения битья стёкол в наших домах, а для этого нужно выявить лиц, кто этим занимается.

— Может давайте заканчивать, этот балаган, — не вставая с места, сказала учитель по химии Ткачёва. — В конце то концов, есть милиция. Вот пускай они этим и занимаются. У меня почему — то ни одного стекла не разбили.

Остроносый, с отвислыми губами участковый Власов выступил с заключительным словом. Он пустыми глазами обвёл взглядом весь зал. При этом медленно шевеля губами, как бы давая готовность к старту своей речи:

— Я послушал вас, теперь прошу уделить внимание мне. Ваша школа самая старая в городе и, безусловно, она считается на протяжении многих лет одной из лучших школ области. То, что бьются стёкла у учителей, — это мерзкий и неприятный факт для всех нас. Я со своей стороны приму безотлагательные меры по выявлению лиц совершавших такие безобразия. Поверьте мне? — это уже не баловство. И я вполне солидарен с Николаем Викторовичем, сегодня кидают камушки, завтра ножи будут в спину метать. Поэтому изобличить их, — это дело нашей профессиональной чести с вашим бывшим учеником Моисеевым. И мы обязательно поймаем этих стекольщиков. Что касаемо Беды, то в данный момент безосновательно обвинять его в ваших сквозных окнах, не допустимо. Но при этом, ни в коем случае его нельзя оставлять без внимания. И не надо Беду обелять и делать из него чисто хрустального парня. Он уже взрослый парень, далеко не ребёнок. Вы многого не знаете, он до невероятности шпанистый и дерзкий парень. Помните, как в седьмом классе, он разбил стекло в автомобиле на берегу, и судили его мать, заслуженного работника речного флота. Этим летом Сергей уже лично примерил скамью подсудимых за остервенелый поступок к работнику таксомоторного парка и его автомобилю. Но легко отделался. На него даже штраф был не наложен. Беда в припадке ярости изрядно изуродовал автомобиль такси.

— Как — так? — удивился директор. — Почему школа не знает?

— Милиция и суд не нашли острой необходимости в этом, — сказал участковый, — посчитали, что Беда действовал в интересах избегания травмы, но факт порчи такси и нанесение мелких телесных увечий водителю остался за ним. На пешеходном переходе таксист, грубо нарушил правила и слегка совершил наезд на Беду, от чего тот получил лёгкий ушиб в бедро. Беда в гневе ногой смял дверцу автомобиля и несколько раз ударил в лицо водителя. Он очень агрессивен и изворотлив на язык и ему было, у кого этому учиться. Посмотрите, где он живёт. Ведь Новая стройка считается рассадником самого наглого и криминального контингента нашего города. А его родственники Иван Беда, Захар Минин, были самыми отъявленными хулиганами в пятидесятых годах. И нельзя со счетов скидывать, что по соседству с вашей школой живёт вор в законе Часовщик. А, этот факт я скажу вам, для нас малоприятен. Таким подросткам, как Беда свойственно заглядывать в рот отпетым уголовникам. Они подражают им во всём, а нам с вами приходиться после искоренять их повадки и чистить головы от мусора.

— А не лучше ли таких каторжников, как этот Часовщик совсем из тюрьмы не выпускать, — выдал реплику завуч.

— У нас в стране пока нет пожизненного заключения, но за Часовщиком наша милиция глаз спускать не будет. При первой возможности мы его вернём на нары. Сами посудите у этого Часовщика в вашей школе учиться масса детей его знакомых и приятелей. И если все дети будут последователями криминального прошлого Часовщика, то у нас будет не один Беда, а думаю больше дюжины. А стеклянных зенитчиков мы обязательно поймаем, — сказал он в заключение и сам себе похлопал в ладоши.

Поверив его словам, все учителя облегчённо вздохнули.

Одна Зинаида Васильевна, осталась при своём мнении. Она хорошо знала, как участковый исполнял все прихоти Часовщика. И то, что сейчас выдал участковый, — это была не его личная позиция, — это было его вероломное лицемерие.

На этом педсовет закончился. Директор всех распустил, попросив остаться на минуту Зинаиду Васильевну.

— Зинаида Васильевна, моя просьба к вам частного характера.

— Я вся во внимании Михаил Иванович, — сказала она.

— Зинаида Васильевна, ваши окна выходят на мои окна. Вас не затруднит, с восьми до девяти вечера понаблюдать на улицу. Я хочу развеять ложные мысли о Беде, да и вы сами не меньше меня заинтересованы в этом.

Она понимала, что директор сейчас кривит душой. Он всеми фибрами ненавидел Беду, за то, что он много придавал больше хлопот, не школе, а ему лично.

«Завтра бы не забыть переговорить с Бедой», — подумала она.

— Хорошо Михаил Иванович, по возможности, я буду поглядывать на улицу, — заверила она его, — но я сомневаюсь, что после прихода в школу милиции они осмелятся возобновить подобные диверсии.

— Доверительно поговорите с Бедой. Попробуйте вызвать его на откровенность. Он же вас уважает. Должен он, чёрт возьми, что — то знать. А вообще я заметил, что в нашей школе очень слабая работа ведётся в дидактическом плане.

— Я с Бедой завтра поговорю, — пообещала она.

— Да, да, непременно, только не спугните его, а мы с участковым и инспектором пораскинем мозгами сейчас у меня в кабинете, как нам дальше быть. А сейчас вы свободны.

…Зинаида Васильевна вышла из школы. На улице шёл крупный снег. Лёгкий морозец позволял находиться на воздухе продолжительное время. Да и ей самой домой в такую погоду идти не хотелось, хотя по дому была работа, и непроверенные тетради, лежали третий день, дожидаясь оценок… Ноги сами понесли её в неизвестно куда. Она шла и размышляла о прошедшем педсовете и о словах директора, которые отдавали запахом предательства. Возникала нелепая мыслишка, что ей уже неуютно находиться с этим преподавательским коллективом школы. Затем эту мысль она отмела, почувствовав, что на неё нападает хандра, от которой всегда нужно вовремя уходить.

С облепленным в снегу лицом, того нехотя, она очутилась на стадионе. На катке было очень многолюдно и светло. Прожектора освещали весь стадион, громко играла музыка, но скользящий звук лезвий коньков, который безжалостно резал лёд, был отчётливо слышен. Вдалеке маячила знакомая фигура молодой учительницы, Ноны Андреевны, которая ещё училась на последнем курсе института.

Держа за руку молодого человека, она плавно скользила с ним по льду.

«Молодец, какая, — подумала она, — не успела придти с педсовета, а уже на стадионе».

Ей ужасно самой захотелось прокатиться, как когда — то во времена своей юности. Зинаида Васильевна представила себя, как она будет пятидесятилетняя бабка, выглядеть на коньках, и от этой мысли ей стало весело. Она посмотрела на часы, стрелки показывали девятнадцать часов. Выходя со стадиона, у входа она столкнулась с ватагой громко говорящих ребят. Беду нельзя было не узнать среди них, по его спортивной шапочке и властному, но приятному тембру.

— Серёжа, — окликнула она его, — задержись, пожалуйста, на минуту? — мне тебе кое — что сказать необходимо.

Увидав своего классного руководителя на стадионе, он, как вкопанный, встал и с удивлением спросил:

— Это вы Зинаида Васильевна? В жизни не поверил бы, что встречу вас на стадионе.

— Почему? — Я к спорту неравнодушна. В молодые годы играла в волейбол и шахматы за институт. Стреляла из винтовки по второму взрослому разряду.

— Здорово Зинаида Васильевна, теперь я буду знать, о чём с вами говорить можно, — восхищённо проговорил Беда.

— Можно и о спорте поговорить, но сегодня повестка дня другая. У тебя есть возможность подойти ко мне домой, после стадиона. Третий этаж, квартира пятьдесят третья. Дом и подъезд ты знаешь. Если не успеешь до девяти, то встречу отложим назавтра.

— Зинаида Васильевна, — я сегодня успею, — дал обещание ей Беда.

…Возвращаясь назад один со стадиона, он размышлял, что хочет от него Зинаида и о чём она желает с ним поговорить.

«Вероятно по поводу стёкол? — подумал Беда, — нужно собраться и не малейшего вида не показывать, что бы ни малейших подозрений в отношении меня ни у кого не вызывало. А Зинаида обладает точно проницательностью, если в волейбол и шахматы играла. С ней нужно быть начеку».

Внезапно у него созрел план, связанный с его не причастием битья стёкол. Он зашёл домой к Перу.

— Срочное дело Витёк есть. Внеурочная работа подвернулась, — он шепнул другу. — Сходи срочно к Туману, и выставьте директору окна, позарез нужно сделать, — он провёл ребром кисти руки себе по горлу.

— Да мы же неделю назад пальнули ему два окна. Он, наверное, вставить не успел, — явно было видно, что Перу не хотелось выходить на улицу.

— Стёкла стоят новые, — это точно. — Короче в полдевятого, я должен услышать звон стёкол. Я буду рядом находиться. При этом вы не увидите меня, а потом я вам всё объясню, для чего нужен сегодня этот внеочередной залп. Понял? Ну, я побежал, — и он сломя голову выбежал из подъезда.

Перед дверью Зинаиды Васильевны, он вытер ноги о резиновый коврик и робко постучал в дверь.

Зинаида Васильевна открыла ему дверь. Её однокомнатная квартира была уютная и со вкусом обставлена недорогой мебелью. Главной её гордостью была богатая библиотека, и она заметила, что Беда с любопытством впился глазами в книги.

— Это не всё, у меня нижние шкафы все тоже заполонены книгами. Ты проходи, присаживайся на диван, — предложила она, — разговор у нас с тобой будет недолгий, но и не минутный. Сейчас чай вскипит, я тебя вареньем абрикосовым угощу.

— Спасибо, но я ничего не хочу, — вежливо отказался Вовка, — я ем строго по норме, мне вес нельзя нагуливать перед соревнованиями а, то тренер будет ругать.

— Как я слышала, ты сейчас борьбу забросил и перешёл на футбол, а там больших претензий к весу не предъявляют, — знающе сказала она.

— В любом спорте лишний вес это яд, — сказал Беда, — но информация у вас неверная. В футбол я играть не буду больше никогда. Да и борьбой занимаюсь не для медалей, а для собственного оздоровления. Школу окончу, не до спорта будет, поеду поступать в Мореходку в Новороссийск или Владивосток. Но нормы питания я стараюсь придерживаться. Всё — для поступления в Мореходку медаль лишней не будет.

— Я всё равно налью тебе в чашку, — не послушала она его. — Возможно, ты отважишься испить со мной чайку, а то мне, как — то одной неудобно в присутствии гостя распивать чай.

В это время в дверь постучали.

— Зинаида Васильевна, вы дома? — раздался знакомый Беде за дверями голос.

В квартиру вошла молодая учительница Нона Андреевна, которая была два часа назад на стадионе. Увидав Беду смирно сидевшим на диване, она приятно расплылась в улыбке, подойдя ближе к Сергею, несколько раз отвесила ему поклон.

— По какому поводу такие почести? поинтересовалась Зинаида Васильевна.

— А вы узнайте у Беды. Как он меня буквально час назад, в конфуз ввёл принародно в раздевалке стадиона. Мы с Валерьяном сегодня на каток ходили. Закончив кататься, пошли в раздевалку переодеваться, и вот нате вам, появляется месье Беда и начинает почтенно отбивать мне поклоны. Естественно рассмешил всех присутствующих, а каково мне с Валерьяном. Твой родственничек Перов, с биноклем летом за мной ходит. Теперь ты принялся внимание мне уделять. Я понимаю, если бы эти реверансы были от всей души, с искренностью, — фразы она своей не закончила.

Звон разбитого стекла притянул их к окну.

— Боже мой, неужели нашему попечителю опять сквозняк устроили? Ничего не видно, темень страшная, — недоумённо проговорила Нона.

…Беда, сидел на диване с отрешённым видом похлёбывал чай, от которого минуту назад отказался.

— Я к вам что пришла, Зинаида Васильевна, мне помощь ваша нужна, хочу скроить себе юбку, но если у вас сегодня гость, приду завтра в это — же время.

Уходя, Нона улыбнулась Беде и кокетливо погрозила ему пальцем. Но он остался невозмутимым.

Зинаида Васильевна закрыла за ней дверь и подошла вновь к окну, пристально вглядываясь в зимние сумерки:

— В нашем малосемейном общежитии живёт половина педагогического состава школы. Все шьют и мы друг от друга учимся.

— Я тоже могу шить, — признался ей Беда, — меня мама научила. Иногда шью себе брюки и друзьям.

— Это хорошо. На кусок хлеба всегда заработаешь. Но я тебя пригласила не на кружок кройки и шитья. Я хочу поговорить именно по этому поводу, — она пальцем указала на окно, откуда раздался звон стекла. — На педсовете сегодня, самой обсуждаемой личностью был Сергей Беда. Есть мнения большинства, что это проделки твоих рук.

— Зинаида Васильевна, я знаю это большинство, — сделал серьёзное лицо Беда. — Это директор и завуч! — Я постоянно ощущаю груз подозрений на себе, чтобы в школе не случилось, и привыкнуть к этому не могу. Иногда злость такая накатывает на меня от незаслуженных обвинений, что мне хочется натворить, что — нибудь звонкое, но я умею себя в руках держать.

— Я очень рада, что ты в данный момент находишься здесь в моей квартире. Это ещё раз подтверждает, что свои мысли в отношении тебя, я правильно сегодня излагала. И в будущем, я бы не хотела видеть тебя под окнами Михаила Ивановича. Будем считать это как моё поручительство за тебя и прошу, отнесись ответственно к моим словам?

Вовка от выпитого чая согрелся и разомлел, ему приятно было слушать Зинаиду Васильевну. Она говорила, словно бальзам на душу лила. Слушая её, ему казалось, что он не только не участвует в стекольных погромах, а и слыхивать о них не слыхивал. Он сидел перед ней, как невинный младенец, ну просто небесный ангел, залетел чайку на минутку попить и выразить своё негодование, земным хулиганствам уличных мальчишек.

— Я, Зинаида Васильевна, не позволю себе такого, и не понимаю тех пацанов, которые чинят такие вещи, тем более в зимнее время. Это, ни в какие рамки не лезет. А если в квартире маленькие дети находятся или престарелые люди. И не дай бог, камушек в голову попадёт. Пиши, пропало. Как можно? — возмущался Беда.

Беда на этот раз, показался учительнице очень искренним. Его убедительная речь сняла все подозрения с Вовки.

— До удивления хорошо рассуждаешь, если бы ты каждое баловство своё, так анализировал и занимался самовоспитанием, цены бы тебе не было. И мечтать прекратил на уроках. Ну, что у тебя за мечты? — они несбыточные. Мечтаешь о шапке невидимке, или хочешь проходить сквозь стену. Пойми, — это всё утопия. Тебе не претит мечтать о спортивных рекордах, высшем образовании.

— Об этом не мечтают, а ставят цель перед собой, — не дал он ей выразить патетическую нравоучительную мысль.

И вновь он её удивил, своей яркой и логической речью.

В ответ на его слова ей сказать было нечего.

Он оделся, поблагодарил её за чай, попрощался и вышел на улицу.

 

Лоб и пацаны

Наступила весна, после обильных зимних осадков, под тёплыми лучами солнца снег таял на глазах, создавая бурные потоки луж. Без резиновых сапог по улице пройти невозможно было, но сапоги не каждый мальчишка обувал на себя из — за форсу.

Когда промачивали ноги, они спускались в подвал, снимали с себя мокрые брюки и носки, клали на горячие трубы, на подсушку. Когда процесс сушки заканчивался, они снова выходили на улицу, подразнить своим геройским видом участкового, который нередко наблюдал за ребятами не с улицы, а из окон своей квартиры второго этажа в доме, где жили практически все возмутители спокойствия двора и школы номер шесть. Свои обещания, которые участковый давал прилюдно на педагогическом совете, он не выполнил. Не смог Власов поймать ни одного стекольщика, так как последнее стекло было выбито директору школу в тот день, когда Сергей Беда находился в гостях у своей учительницы.

В весенние каникулы освободили Юру Лба по фамилии Толокнов. Из — за этой фамилии его иногда называли Толоконный. Он пришёл в подвал в тюремном бушлате и в сталинской фуражке. На ногах были яловые сапоги, которые судя по их затрапезному виду, зону топтали не одним хозяином. Лоб по — старому позывному постучал в дверь. Войдя в сарай, при слабом освещении свечки его вначале не узнали, но когда он гаркнул:

— Бей сходняк пацаны. Малину не палите, я пришёл на время, прохорята заменить.

— Лоб, ты что — ли, — заорал Челнок.

— Я, собственной персоной, — уже более спокойным голосом ответил Лоб.

Обнявшись, поздоровавшись со всеми, он присел, на дверь заменявшую скамейку и служил так же топчаном, когда кто — то оставался на ночлег. Он начал снимать с себя сапоги и мокрые портянки.

— Промок, как судак, пока дошёл до вас. Я смотрю, мальчишки созрели, и не признаешь сходу. Беда молоток, весь в Захара пошёл. Челнок, как был хлыст, так им и остался, только репа возмужала, — а зубы куда дел? — спросил он у улыбающегося Челнока.

— Молочные выпали. Жду, когда сливочные резцы вырастут, — сострил Колька.

— А, ну жди, жди, смотри, остальные не потеряй, — ответил ему Лоб.

Он, расстегнул бушлат, достал из грудного кармана пачку папирос и пустил её по кругу для желающих, и только потом, ловко выбив щелчком пальцев папиросу из пачки, закурил сам.

— Ну, что парнишки моё освобождение отметим, мне на вахте дали чуточку за работу.

Лоб протянул Челноку скомканную крупную купюру.

— Сходи, ты солиднее всех выглядишь. Возьми водки три бутылки и похавать, вкусненького купи, да хлеба не забудь прихватить. И обязательно всем по пачке сладких сигарет.

Колька взял деньги, сумку и заспешил в магазин. Он действительно был старше всех с Салёпой. В прошлом году окончил школу и собирался поступать в военное училище, но операция на лёгких перекрыла все его планы, и ему пришлось по протекции отца устроиться на работу в военкомат курьером. Но со своей мечтой быть офицером он не расстался.

Когда Челнок закрыл за собой подвальную дверь, Лоб, задрал свои голые ноги на сидение, мальчишки увидали на ступнях ног татуировки.

На одной ноге было выколото «пойдёшь за правдой» а на другой, «протрёшь до жопы».

— Лоб, а ещё какие наколки есть, покажи? — попросил Валерка Салёпа.

— Партачки, с малолетки, вы их раньше видали. На взросляке наколку нужно заслужить, как медаль. Там, за самовольную наколку спросить могут. Конечно, я мог много, что нарисовать себе но, ни к чему это, — разъяснил Лоб.

— Лоб, а брат твой Колюка, где сейчас? — вам же одинаковый срок давали, — не отставал от него Салёпа.

— Братец мой Колюка, как вы знаете, ещё на малолетке раскрутился, аж на целую трёху. С добавкой ушёл во взрослую колонию. А там до меня слух дошёл, что ещё выпросил себе приличную цифру.

— А где сидит? — не унимался Валерка.

— Где, где, — чай широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек, — продекламировал Лоб фразы Лебедева — Кумача, из песни о Родине.

— В Сибири, где — то лес валит и баланы катает. Писем от него сёстра дома не получала. Теперь не знаю, когда придётся свидеться.

— Лоб, а кличка на зоне, у тебя была какая? — спрашивал все тот — же Валеркин дотошный голос.

— У меня — то? — так и звали Юра Лоб, а когда дам, кому по рогам Лукичём кричали.

— Это из уважения, наверное, — определил Салёпа.

— Уважение, обязательно! Но Лукич к твоему сведению по блатному обзывают лом, — пояснил Лоб.

— Металлический лом? — переспросил Салёпа.

— Нет тряпочный, — раздражённо отрезал Юра.

— Это утиль сырьё, что — ли? — не унимался Салёпа.

Юра был готов выйти из себя и выдавив из себя воздух, гаркнул на весь подвал:

— Лом, — это чем лёд колупают. И что ты ко мне присосался, как пиявка. Если сильно интересно, сходи в гости к хозяину. Узнаешь почём фунт лиха!

— Я пока туда не собираюсь, но чем чёрт не шутит, всякое в жизни может произойти. Вот, с нашего города, много с тобой сидело в тюряге?

— Достаточно, — отмахнулся от него Лоб. — Ты лучше стаканы приготовь?

— Их готовить нечего, вон они на полке стоят чистые, — показал Валерка на стопу стаканов, — мы недавно пили из них.

…Челнок появился с набитой сумкой водки и закуски. На снятой с петель двери быстро соорудили импровизированный столик, куда вывалили всю закуску. Пили все по маленькой дозе, кроме Беды. Ему предложили, но он скромно отказался, сославшись на болезнь сердца. Лоб не знал, что Беда лежал в больнице, но когда ему парни рассказали, настаивать не стал.

— Грызни хоть колбаски трошки, чего на сухую сидеть, — Лоб протянул Беде здоровую котелку колбасы и ломоть хлеба.

…После выпитого спиртного, завязался оживлённый разговор. Лоб, был в центре внимания. Его рассказы о тюремной жизни, приковали внимание несовершеннолетних подростков.

Блатная романтика из уст старших, у мальчишек всегда пользовалась популярностью, но для некоторых это был кусочек фольклора, а для других курс молодого бойца. Беда, слушал явно рисовавшего перед мальчишками Юру Лба. Он понимал, что Толоконный привирает, но не обращал внимания. Ему было с кем сделать сравнение. Мужики у сараев тоже иногда во время распития предавались лагерным воспоминаниям в присутствии Серёжки. Но там люди были, нечета Лбу. Это были настоящие урки, имевшие не одну судимость. Зря языком не молотили, их жизненный принцип; жить в тени — но обкрадывать солнечную сторону, был у них в моде. Лоб знал этих мужиков хорошо и не однажды заглядывал им в рот. Он постигал с их языка науку зоны. И сейчас, скрестив свои ноги словно султан, делился в подвале с дворовыми мальчишками опытом, который успел получить в местах заключения. Лоб был значительно старше всех находившихся пацанов в подвале и пользовался уважением во дворе. Он, всегда мог за любого своего паренька заступиться. Среди знакомых не отличался наглостью и последним куском мог поделиться даже с недругом. Себя он в шутку называл, отрыжкой пьяной ночи. И всем говорил, что для него мягче нар постели в жизни не приготовлено.

— На зоне жить можно, — говорил он, — шулёвку в достатке дают. Общак греет неплохо. Если бы чуху хотя бы раз в месяц предоставляли, то на свободу я приходил, как в отпуск, чтобы своим обидчикам рыло начистить.

…В сарае от накуренного табака, дым стоял столбом. Беда не мог уже выносить тяжёлый запах табака, перемешанный со спиртными парами. Он вышел подышать за дверь, на свежий воздух и слышал, как Лоб не умолкая, объяснял мальчишкам законы каторжанской жизни.

— Что еще пацаны, важно знать, когда подымаешься на зону, — раздавался за дверью голос Лба, — если ты переступил ворота, знай, что перед тобой открывается иной мир, где уклад жизни будет зависеть от самого себя. Больше надо слушать, меньше говорить, а понадобиться кому, — тебя спросят. Если покажешь себя хорошо, будешь жить в справедливом мире, где тебя в обиду никому не дадут, ну а если закосорезишь, то и на свободе за свои грехи придётся расплачиваться. Много, конечно зависеть будет от зоны.

— Лоб, а что ты лопари себе не мог там справить приличные, эти у тебя худые, хоть и начищенные кремом? — сменил тему разговора Балта. — У нас в сарае в ящике лежат хромовые сапоги и размер вроде твой. Отцу они малы, а мне велики. Хочешь, я сгоняю, принесу, — предложил он.

— От такого подарка я не откажусь, они мне необходимы, особенно сейчас, а эти сапоги я буду хранить, как память о большом человеке Рамбае, мне он их задарил, когда уходил на другую зону.

— Слушай Лёха, — обратился Лоб полупьяным голосом к Балте, — беги за сапогами, я примерю прямо здесь, но запомни, беру в долг, как буду в куражах, так сразу рассчитаюсь.

…Балта вылетел из дверей, едва не сшибив Беду за дверью. Ему было приятно угодить Лбу, простому, с трудным детством парню, которому своей неприкосновенностью обязаны все дворовые мальчишки.

Серёжка Беда зашёл в сараюшку, дым через щели между досок рассеялся в другие помещения.

— О, вот и Беда появился, — воскликнул Лоб, — а я без тебя им ликбез проводил о жизни современной молодёжи в Российских лагерях.

— Слышал я твою лекцию. Я за дверью стоял. От дыма ушёл, надышался до тошноты, — сказал Сергей.

— А финала, ты не слышал, его никто не слышал, — Лоб, как маятником размахивал указательным пальцем в воздухе. — Слушайте ребята и запоминайте. Тюрьма не для каждого хороша и не каждый в тех условиях может сохранить человеческое достоинство. У вас у всех есть родители. Вас по воскресениям водили в парки, кино и цирки. На обеденный стол подают разогретую калорийную пищу и белыми простынями устланы ваши кровати. После этого менять обычный образ жизни очень трудно. Нужно привыкать к баланде, от которой поначалу желудок будет болеть. Спать при свете, ходить под охраной, соблюдать тюремный режим и многие другие правила лагерного распорядка, которые вас будут внутренне унижать — это очень тяжело. Вы на меня не смотрите, я не герой. Просто родился раньше вас, когда мамаша моя горькую пила взахлёб. От чего у неё молоко в грудях горчило, и которое я с жадностью впитывал в себя. А вы сейчас пьёте коровье молоко с гречкой и батонами, а там такого не подают, даже по праздникам. Есть там такие слабаки, кто через общепит опускается, теряет все человеческие обличия, собирает куски по столам, за пайку хлеба могут выполнить самую унизительную просьбу. Мне один мудрый вор сказал, что в тюрьму попадают неоднократно, люди с нарушенной психикой, которых лечить надо, но только не в тюрьме. Он мне объяснял, что умный человек делает ходку на зону всего один раз, а очень умный вообще их не делает. Конечно, большинство преступлений совершаются по пьяной лавочке, или после принятия наркотиков, но таким распущенным этот зачёт не идёт. А шкетов, всех поголовно в целях профилактики хотя бы на неделю нужно сажать в тюрьму или водить на экскурсию, чтобы они поняли и ощутили вкус тюремной пайки. Говорил, что Никита Хрущёв в недавние времена заявлял, что покажет последнего вора. Не сросся у него показ. На отдыхе Никита. И другие правители этого не сделают, — пока все люди не начнут, жить в достатке и справедливости. А про справедливость вор толковал, что она является богиней людских судеб! — Вот так ребята, такие умные люди сидят там и так истолковывают жизненные принципы, хотя сами имеют по семь и больше судимостей. Они насиделись за свой век, и озарение к ним пришло слишком поздно. Этого они не скрывают перед молодыми.

Лоб закурил ещё одну папиросу, и умело, отработанно с шиком, выпустил несколько колец изо рта.

— А для себя я решил, — продолжал Лоб. — Нахожусь на свободе до первого позывного, кланяться ни кому не буду. Устроюсь на работу столяром — модельщиком. Братишке младшему Луке в первую очередь надо помочь. В рваных обносках ходит в детском доме. Покатит масть на производстве, значит ничтяк, а нет, то гори оно, всё синим пламенем.

— Лоб, ну ты только нас сейчас уму разуму учил, и сам себе противоречишь? — задал вопрос ему Челнок.

— Я же вам сказал, что я отрыжка пьяной ночи, натура моя протравлена противостоянием, если мне что не понравится, терпеть не буду. Вам моей философии не понять, — отмахнулся Лоб от всех.

…Беда слушал Лба, и всё больше находил удивительную схожесть характеров, он тоже считал себя бунтарём по жизни, но идти по стопам Толоконного, у него никакого желания не возникало. Это он твёрдо усвоил из книг, хотя люди подобные ему, его притягивали, как магнит.

Лба Сергей уважал, как и все мальчишки. Хотя многие родители запрещали водиться с ним своим детям, но уличные проблемы и законы были сильнее родительских запретов. И сейчас, когда Лоб отбыл наказание в колонии второй срок, не отталкивало Беду от этого хлебнувшего трудной жизненной участи взрослого парня. Большая разница в возрасте, тоже не являлась преградой. Лоб одинаково относился ко всем, но если ему что — то не понравится, то можно затыкать уши, или немедленно уходить с места события.

…За дверью послышались шаги. С сапогами, спрятанными под телогрейку, вошёл Балта. Протягивая Лбу почти новые хромовые сапоги, — он проговорил:

— Пользуйся, носи, отец разрешил, он их в карты всё равно у дяди Миши Окуня выиграл. А дяде Мише они уже ни к чему. У него вены на ногах вздулись.

— Ого, вот это да! Ну, Балта, ты молодец! Это же настоящие офицерские кони, я же в них как законник щеголять буду, — воскликнул Лоб, и поцеловал с радости голенище сапога.

Обувь, пришлась по ноге ему и удовлетворённый подарком Балты, притаптывая сапоги на бетонном полу, Лоб сказал:

— А, я сегодня в этих прохорях город потопчу, нужно ещё кое с кем встретиться.

Попрощавшись со всеми, он тут — же покинул подвал. Свечка догорала, еле тлея, почти не освещая помещение. В запасе не осталось ни одной. Мальчишкам взгрустнулось:

— Ну что по домам пойдём или в темноте посидим, пока алкоголь не выветрится? — спросил Челнок.

— Что, очко играет? — задел его Салёпа.

— А зачем по пустякам на рожон родителям лезть, я же не Лёшка Говорок, который браги напился и в школу пошёл. Мне отец обещал скоро, на День рождения магнитофон купить, — похвастался Челнок, — а за запах он не только что — то купит, а голову отшибёт напрочь, без всяких объяснений.

— Вы, как хотите, а я пойду домой, книгу почитаю, я не пил, мне бояться нечего, — сказал Беда, — мне завтра на тренировку с утра. У кого желание возникнет, приходите.

Потихоньку все стали расходиться по домам, решив назавтра сделать коллективную вылазку в спортзал.

…На следующий день, после тренировки они все постриглись наголо и с сырыми ногами, пошли по домам пообедать и заодно подсушиться, договорившись встретиться в два часа дня.

Сергей на пороге сходу стянул с себя мокрую обувь и носки. Засунул всё под свою кровать, чтобы мать не видала. Она ежедневно не по одному разу проверяла состояние его ног, опасаясь простуды и возможного рецидива заболевания сердца. В этот раз матери дома не было, на кухонном столе лежала записка:

«Картошка горячая, окутана в пальто, достань с балкона грибы и обедай. Суп обязательно разогрей». Мама.

…Грибы стояли в дубовой кадушке, на балконе, и доставать их мог только Сергей. На зиму двери балкона заклеивались, чтобы сохранялось тепло в квартире. Форточку оставляли свободной. Через неё и приходилось Беде залезать зимой на балкон и отбивать столярной стамеской грибы. С приходом оттепели стамеской пользоваться необходимости не было. Сергей взял блюдо и проворно пролез в форточку, забыв при этом надеть на ноги домашние тапочки. Сняв сверху гнёт, которым служили несколько бутовых камней, он обе руки по локоть запустил в кадку. Пошарив в слизистом рассоле, он кое — как набрал половину блюда. Грибы были на исходе, и он начал совершать обратный манёвр через форточку. Опираясь ногами о бочку, он просунул голову в окно, пытаясь с державшим в одной руке блюдом оттолкнуться от неё. Но слизистый рассол, который Сергей расплескал по краям, не дал ему это сделать. Босая нога поскользнулась и сорвалась с опоры, опрокидывая одновременно дубовую кадушку. Блюдо с грибами выпало из рук и чтобы не улететь за пределы балкона, Сергей крепко вцепился двумя руками в раму окна. Сердце бешено застучало, до него дошло, что секунду спустя он мог бы быть последователем Икара без крыльев, но с летающим блюдом. Он сиюминутно оказался на полу квартиры, мысленно просчитывая и анализируя свою ошибку. Вдруг резко затрещал звонок. Сергей поднялся с пола и пошёл открывать дверь. На площадке стоял директор школы и член родительского комитета Вербицкая Анна Павловна. В руках у директора была шляпа, которую он носил зимой и летом. Она была вся улеплена зонтиками от укропа и обломанными грибными кусочками. Его светлое габардиновое пальто, частично залитое рассолом, имело жалкий вид. Досталось и гардеробу Вербицкой, но значительно меньше. На её правом плече, как погон прилип лавровый лист. На фоне её светловатого цвета пальто виднелись остатки лесных даров природы. Они стояли с гневными лицами и пропахнувшие аппетитным запахом грибов:

— Ты, что Беда удумал, хулиган этакий, отвечай сейчас же паршивец, — орала на весь подъезд Вербицкая. — Нет, ну ты посмотри, во что ты превратил дорогоё пальто Михаила Ивановича.

Директор, протянул шляпу к лицу Сергея. Лишённый дара речи, он смотрел, и только тряс головой, пытаясь выдавить из себя слово, но от возмущения у него ничего не получалось.

— Т-т-ты почему это сотворил? — заикаясь, произнёс он.

Беда стоял бледный, как мел и смотрел на непрошеных гостей, омерзительно извергающих от гнева слюной.

— А, это я не нарочно, — показывал на шляпу пальцем Сергей, — проходите в квартиру, посмотрите? — пригласил он их.

Они прошли в зал, и увидали у балкона разбросанные грибы на полу. Беда объяснил, как получилось опрокидывание бочки, и показал записку матери. Директор посмотрел внимательно на не отошедшего от шока юношу. Положил ему свою ладонь на бритую голову и вымолвил:

— А побрился ты напрасно, тепло ещё не скоро наступит. Пойдёмте, Анна Павловна? Тряпки это ерунда против жизни ребёнка.

Вербицкая, уже спокойным голосом проворчала:

— Дом этот необходимо стороной обходить, а под балконом Беды стоять — это сплошное смертоубийство. Безобразие. Пускай и ненамеренное.

Сергей закрыл за ними дверь. На душе у него стало спокойней от слов директора и его прикосновения руки. Было ясно, что директор поверил ему и отнёсся с пониманием к произошедшему случаю. Он, собрал грибы с пола, промыл их в воде и поставил на стол, но обедать не стал. Аппетит пропал. Выпив стакан горячего чая, надел сухие носки и мокрые, не успевшие высохнуть замшевые туфли. В кладовке взял запасную парафиновую свечу и спустился в подвал. Преодолев один марш подвального помещения, он ощутил запах плавленого парафина и чьи — то голоса. Когда он открыл дверь бункера, «так иногда называли мальчишки этот сарай», то перед его взором представилась неожиданная картина, которую он воспринял без признаков радости. Это помещение он считал своим личным убежищем, и приходили туда только свои ребята, те, кто знал, где лежит ключ от замка. В особых случаях, когда кому — то из мальчишек нужно было спрятаться от гнева родителей, он позволял бывать там с ночёвкой. И мальчишек с другого двора, тоже не редко запускал в этот бункер, но с обязательной клятвой, о неразглашении места обитания. Сегодня все мальчишки были взрослые и по этой причине никого уже не пороли, поэтому в подвале практически никто не спал.

…В этот раз в бункере были совсем взрослые мужики, у которых помимо подвала много было разных хат, где они могли скоротать время. Здесь находились Беляк, Фрол, Гарик, Лоб и Юрка Балашов, Серёжкин друг и одноклассник из детского дома. По углам и на столе горели свечи. Вместо тарных ящиков, которые ещё вчера служили стульями, стояли табуретки. Рядом с топчаном обосновался обшарпанный круглый стол, небольших размеров, который создавал в помещении тесноту. Стол был уставлен батареей бутылок красного вина, пива и томатного сока. Хлеб был аккуратно нарезан и лежал на газете вперемешку с закуской, около которой стопкой возвышались несколько пачек дорогих сигарет. По Юркиному виду можно было сразу определить, что ему тоже перепало угощений с обильного стола. Он сидел без обуви и носков на топчане с красным, как свекла лицом и глупой улыбкой. Винные пары, исходившие от него, за метр неприятно били в нос Сергею и делали Юрку, каким — то чужим и далёким. Беда брезгливым взглядом посмотрел на своего одноклассника и близкого товарища, давая ему понять, что он не одобряет его поведения.

— О, вот и хозяин штаб — квартиры пришёл, — невнятно, подвыпившим голосом произнёс Беляк. — Присядь, лимонаду налей себе, а хочешь пивка испей с воблой.

Беда сел на топчан рядом с Юркой, снял с себя обувь и поставил её на трубу досыхать.

— Пиво я не буду, — ответил категорическим отказом он, — а соку томатного с колбаской отведаю. А откуда такой натюрморт? — поинтересовался Беда.

— Ты прямо интеллигент, какой — то, будь проще, и народ к тебе потянется, — еле ворочая языком, — проговорил Беляк. — Не забывай, ты же наш дворовый мужик.

— Кончай тарахтеть не по делу, — встрял в разговор Лоб, — Беда парень правильный, знает себе цену. А разговор у него умный от книг. Я до сидки книг вообще не читал, а там приучился, читал запоем. Особенно понравилась книга «Наследник из Калькутты», я её перечитывал несколько раз.

— Ну и что хочешь сказать, шибко грамотный стал, — явно грубил Беляк, — а я вот Теремок в детстве прочитал и про говорящую щуку и с меня хватит, чтобы жизнь понять. А читать всё подряд, мозги только себе засорять.

— Ты Беляк, узколобо мыслишь, сел с батоном, с батоном и вышел, поэтому не понял жизни. А если бы тебе попались, такие — же кореша, как и мне, тогда обогатил бы свой кругозор. Прочитал бы поэму Маяковского «Что такое хорошо и что такое плохо». Я ведь тебя Беляк лет на пять младше, но жизненного опыта у меня не меньше твоего.

Фрол и Гарик внимательно слушали диалог Лба и Беляка.

Юрку Балашова приморило выпитое вино, и он посапывал на топчане, пристроив свою голову на бушлате Лба. Беда молча, жевал сухую колбасу с плавленым сыром, запивая всё это соком.

«Раньше бы Беляк не позволил так с собой разговаривать, никому, тем более Лбу, который до судимости питался из его рук — заметил про себя Сергей. — Значит, Лоб оброс весомым авторитетом на зоне», — догадался он.

Беляк, закурил сигарету и обиженно уставился в лицо хладнокровному Лбу, учащённо хлопая своими пшеничными ресницами.

— Мне твой Маяковский до фонаря, но ты Толоконный говоришь, как будто червонец на зоне масло бил. Ты вот мне базаришь за батон. Думаешь, я не знаю, что это обозначает. Так применимо говорить тем, у кого срок за год не перевалил. Я отмотал два раза по годишнику, но вышел без косяков и таким, как ты могу смело в глаза смотреть. Наслышаны мы и о тебе. Хорошо толкуют. Молодец! — Ты нам спасибо должен сказать. Кто тебя воспитал такого правильного? Примерами нашими жил, такой и получился. А дружи ты с Кривым или Валькой Куркулём, кто бы из тебя вырос? — Я уверен, что с их педагогикой, тебя бы не приметили такие воры, как Рамбай и Сонет. Кто они такие мы знаем и если я сижу и пью с тобой вино, это верняк, что я тебя уважаю. Но прошу тебя, не заносись перед нами никогда?

Выслушав Беляка, Лоб налил во все стаканы вина и, подав каждому в руки, сказал:

— Давайте лучше выпьем? Нечего порожняк гнать, хотя напрасно ты Беляк обижаешься, я добро помню, и никогда наглеть в отношении вас не буду. Но, ты тоже хоть и свой в доску, выражения выбирай и Беду не замай, если не хочешь внушение получить от Ивана. Серёга без твоей науки проживёт, у него голова варит. И запомни, маслобойщиком я не был и не буду. Мне это не в кайф, это дело сугубо личное каждого зэка. Западло, не считается и тем более, вслух говорить об этом не принято. А я, сегодня, наверное, схожу к Вальке Маханше, она мне биксу выделит. Всё — таки, на подсосе сидел приличное время. Кровь надо погонять.

Они выпили вино, и все трое закурили. Беда подошёл к спящему Юрке и поправил сползший из подголовья бушлат.

— Зачем ему давали вина пить? В детском доме ему влетит за это, если унюхают, — мрачно вымолвил Беда, — ему и так директорша грозит колонией каждый день.

Сергей снял со своей головы шапку, блеснул своей лысиной, и засунул шапку между трубами.

— А свечей зря вы зажгли так много, мы бережём эту клетушку. Стараемся бывать здесь незаметными, чтобы нас никто не видал. Раньше на нас Моня часто облаву здесь делал, но увидав, что мы здесь в шашки и шахматы играем, прекратил нас проверять. А сейчас говорят, он вообще работает в другом месте, поэтому и в подвале не показывался месяца два. Остальные жильцы нас тоже не беспокоят. Правда сюда никто кроме слесарей ЖКО, не ходит. Продукты хранить в подвале нельзя, тепло очень, или украдут. Хлам всякий держат. Я только зашёл сразу ощутил запах горящих свечей. Некоторые жильцы дома знают, что мы здесь обитаем, но у нас с ними существует негласный договор. Они нас не трогают, и мы им не вредим, а проводим здесь время только зимой, когда замёрзнем, и уже много лет. А вы за один день можете её спалить. И где мы тогда будем досуг проводить?

— Ты что, Беда, на зоне отсидел? — показывая на бритую голову в шутку, спросил Фрол, — или под Юру Лба косишь, он тоже у нас сегодня забритый.

— С пацанами решили постричься. Скоро все подойдут сюда, увидите, — ответил Сергей.

— Беда, ты за хату свою не переживай, я правила жития помню. Сколько ночей пришлось здесь перекантоваться, одному мне и тебе известно, — успокоил Беду Лоб. — Я видишь с Юркой, от Фаи Куркиной притащил стол и табуретки. Она новую мебель на кухню себе завезла. Думаю, ты возражать не будешь, если я первое время тормознусь здесь.

— Живи, сколько хочешь, мне не жалко. Крыс сейчас нет в подвале. Коты всех передавили. В туалет ходи в другое крыло, где люк встроен на улицу, — посоветовал Беда. — Но, на твоём бы месте, чем по подвалам скитаться я пошёл лучше на завод. Там общежитие есть для хороших специалистов и весело всегда. Мазепу может, помнишь, с длинными руками, к сараям всегда приходил в карты играть?

— Конечно, помню, — ответил Лоб.

— Вот он устроился в судостроительный цех к моему дядьке Ивану, после тюрьмы, — сообщил Беда. — Мазепе общежитие сразу дали, а сейчас у него невеста есть. Жениться после поста будет, так он нашим мужикам говорил.

— Мазепу, я знаю хорошо, ему пятёру накрутили. Он машину шерсти с фабрики ПОШ умыкнул с Осипом вместе. Нужно с ним встретиться перетереть житуху вольную, может, что и понравится мне. А, что ты советуешь, мне это и в милиции скажут, или определят на новый срок. Работать хочешь — не хочешь, а устраиваться надо. Для сосуществования нужны средства, а воровать я не хочу принципиально. Не моё это. Вот бомбить буржуев и барыг, над этим надо будет подумать на досуге.

За дощатой перегородкой послышался шорох и разговоры. Широко распахнув дверь, с фонариком в помещение вошли Челнок и Салёпа. Чинно поздоровавшись со всеми за руки, они сняли с себя головные уборы. Осмотревшись вокруг, сразу заметили перемену в хате, но промолчали. Для них было неожиданностью встретить здесь взрослую блатную тройку.

Они обычно по подвалам не бродили, а старались собираться где — то на квартире или в частном секторе. Для них доступ везде имелся.

— Эй, угланы, вы какой фильм смотрели, что обкарнали свои чубы? — спросил Гарик.

— Ничего мы не смотрели, решили и постриглись, — словно отдавая командиру рапорт, выпалил быстро Челнок.

— Браво, офицером будешь, если зубы вставишь, — подковырнул Челнока Гарик.

— А нам, думаю нужно сходить на вечерний сеанс, — предложил Фрол, — «Закон и кулак» посмотрим.

— Пошли, прямо сейчас, всё равно делать нечего, — дружно поддержали его приятели.

Беляк посмотрел на спящего Юрку, кивнув головой в его сторону, сказал, — Юрку углана нужно с собой взять, пускай развеется, нечего ему в подвале припухать.

Юрка проснулся, услышав, что речь ведут о нём, сразу начал обуваться.

— Я, пойду с удовольствием, давно в кинотеатре не был, но вначале покушаю.

Он подвинулся к столу и начал с жадностью уплетать остатки пиршества, запивая еду не напитком, а вином.

— Юрк, ты чего делаешь, это — же не вода, а вино, — предостерёг его Беда, — и ходить тебе никуда не надо. Отлежишься здесь до восьми часов, а потом пойдёшь в детский дом. Завтра в школу идти, сегодня вечером готовиться будешь. Не забывай выпускной класс у тебя.

— Беда, я жрать, как удав, хочу. Мне надоели детдомовские жилы, дай вкуснятиной насытиться, а вино это для меня компот. Ты не знаешь, сколько его я попил с Лукой.

— Что ты врёшь, вас кормят на убой, я знаю это, как никто другой. Колбасой вас каждый день не потчуют, зато мяса натурального всех сортов дают, и молока пьете, хоть захлебнись.

Юрка понял, что с питанием он приврал и перечить не стал, продолжая поглощать снедь со стола. Все ребята знали, что в детском доме есть своё дворовое хозяйство, со скотным двором, за которым ухаживал в основном Лука брат Лба.

— В кино, я всё равно пойду. До восьми вечера, я так и так успею вернуться, — упрямо заявил Юрка.

Взрослые стали собираться. Надев, свои длиннополые кожаны и серые одинаковые кепки, они были больше похожи на чекистов, чем на блатных. Это Беда отметил сразу. Юрка в своей короткой стёганой куртке и шапке ушанке, походил на беспризорника с вокзала.

— Зато, мне постригаться необязательно, у меня готово, ношу постоянно, — Юрка слегка приподнял шапку со своей головы, как бы прощаясь со всеми, и вышел вслед за взрослыми мужчинами.

В дверях они столкнулись с Арбузом и Вовкой Туманом, в руках у них была большая молочная фляга. По их приложенным усилиям и напряжённым лицам, можно было без труда определить, что фляга не пустая.

— Это вы чего приволокли? — спросил Лоб у них.

— Знаем, что фляга. А что в ней, не знаем, — ответил Туман. — Грузчики разгружали машину с продуктами в наш магазин, она за пустыми бочками стояла. Грузчики или специально её заныкали, или припасли назад отвозить, а возможно забыли. Тяжёлая баклага и там, что — то булькает, давайте посмотрим, что в ней? — предложил он.

— Стоп, ничего трогать не надо, — предостерёг Лоб, — видите, на ней пломба стоит. Вас случайно никто не видал? — спросил он.

— Нет, во дворе никого не было, если только из окон кто засёк, — мотая головой, сказал Арбуз.

— Тогда лучше так сделайте. Вы сейчас её унесите отсюда и спрячьте в пределах подвала, чтобы её никто не нашёл, а когда успокоится всё и никто не кинется искать флягу, тогда посмотрим, что в ней содержится, — дал дельный совет Лоб.

— А чего её прятать, я поставлю в свой сарай, он у нас в следующем ряду стоит, мои предки туда не ходят, и пускай стоит, — предложил Арбуз.

— Может случиться так, что ты флягу спрячешь, и статью уголовную себе откроешь годика на три, — отговаривал его от глупой затеи Лоб. — Если будут шмонать, то перевернут всё, а кандейку вашу в первую очередь обыщут.

— А давай к Фае Куркиной поставим, на неё никогда не подумают, я сейчас замок её гвоздём открою и закрою, — предложил Вовка Туман.

— Вот это уже будет путём, — одобрил замысел Тумана, Лоб.

Через пять минут фляга перекочевала в другой сарай и была закидана старыми тряпками и замаскирована разной рухлядью. Избавившись от опасной улики, они допили остатки вина и доели всю закуску. Беда на удивление всем, тоже сделал несколько глотков вина.

— Что — то случится сегодня, или корова детдомовская рога сломает или наш директор шляпу потеряет, если Беда выпил, — выдал свою шутливую версию Челнок.

Беде от выпитого вина на душе стало удивительно приятно, он сначала улыбнулся, а затем рассмеялся громко, вспомнив, что с ним было два часа назад.

— Угадал ты почти Колька, потерял директор шляпу сегодня и ещё пальто своё габардиновое в придачу. Совсем недавно, у меня под балконом.

И тут Беда не выдержал, рассказал грибную историю, которая приключилась с ним.

Все смеялись, но не поверили, знали, что Серый мог и крепко приврать, а тут, когда он выпил, у него язык выдавал такие экспромты, от которых все хватались за головы.

— Беда, — сквозь смех подал голос Лоб, — ты и раньше зехера выкидывал, но сейчас повзрослел, наверное, роман о столбе сможешь накатать, не глядя. Или на сцене начудить, как Райкин.

— Нет, наверное, на сцене не смогу. Это я такой кривляка среди своих друзей, а на самом деле я стеснительный. Я даже в принудительном хоре раньше в школе не пел, а только рот открывал, несмотря на то, что петь люблю, но пою, когда нахожусь в одиночестве.

— Если бы ты опрокинул кадушку с грибами на директора и на Аннушку, вони стояло на весь двор, и ты бы здесь с нами не сидел, а давал показания участковому Власову, — с недоверием промолвил Челнок. — Я однажды, нечаянно плечом её задел в школе на лестнице, она такой вой подняла. Родителей в школу вызывали, раздули, что я намеренно хотел её столкнуть. Плохая и вредная баба эта Вербицкая, — сделал заключение Челнок. — А в школу ходит каждый день, потому что дочку свою бестолковую за уши тянет из класса в класс. Обхаживает учителей да директора.

— Лоб, хочу у тебя спросить, а почему нас Беляк всех угланами называет, — сменил тему разговора Салёпа.

— Вы не обижайтесь, слово это неплохое, обозначает оно парнишка или хлопец, — пояснил Лоб. — Меня он тоже раньше так называл, а сейчас я вышел из подросткового возраста.

— Лоб, а почему у тебя фуражка полувоенного покроя, похоже, их сейчас и не продают, — вновь принялся доставать вопросами любознательный Валерка.

— Это ты правильно заметил, такой фургон нигде сейчас не купишь. На зоне такие шьют и носят за уважение к Сталину, поэтому и называют такие головные уборы его именем.

Юрка снял с головы свою фуражку, покрутил её в руках.

— Если нравится, я могу тебе Валерка её задарить, но с обязательной заменой. Соглашайся пока я добрый, будешь в ней пархать, как урка, — уговаривал Лоб на выгодный обмен Салёпу, — а я на работу устроюсь, сразу тебе твою верну.

— Мне не жалко, если размеры угадаем, то давай поменяемся.

Пока они примеряли головные уборы, в хату вошёл Балта, переминаясь с ноги на ногу, он посмотрел с тревогой в глаза Беде, кивая головой, чтобы он вышел за дверь.

— Говори, не бойся, все уже знают, я рассказал, но они мне не верят, — догадался Беда, о чём хотел ему поведать Балта. — Давай, я тебе помогу. Ты видал Вербицкую? Продолжай теперь сам.

— Нет, Аннушку я не видел. Бабки у сараев собрались тебя обсуждают, говорят, что ты её и директора облил помоями с балкона и кидал в них камнями. Директор сейчас находится у рентгенолога, голову просвечивает, якобы ты угодил ему в башку. Пробил даже шляпу, и он чуть кровью не истёк.

Беда возмутился принесённой новости, а мальчишки рассмеялись.

— Я пойду им сейчас разгон устрою, сплетницы беззубые, — негодовал Сергей. — Я бы таких старух на пенсию, ни за что не отпускал, будь моя воля. А заставлял работать полный световой день, чтобы времени на сплетни не хватало.

— О чём ты говоришь Беда, все наши сарайные бабки в жизни никогда не работали, — шепелявя, произнёс Челнок. — Посуди сам, Ханаиха из дворянского рода, Полева из подкулачников, Зарубина жена полковника в отставке, да и другие старухи с подобными биографиями.

— Зря ты Колька так говоришь, — возмутился Балта, — Марья Васильевна Конакова хорошая и правильная бабка. Она моя соседка я много знаю и про её семью и про неё саму. Она коренная москвичка. У неё отец был польский еврей, мать — русская. Девичья фамилия была у неё Татур. Когда ей исполнилось 19 лет, у неё умерла мать. А отец вскоре женился на молодой жене, которая младше Марии Васильевны была на два года. Марья Васильевна после с ним отношения порвала, взяла фамилию, и отчество дяди со стороны матери. И стала Марией Васильевной Васильевой. Работала она в «Московском Автогуштрессе» бухгалтером. У неё с молодости был сильный характер. В революцию ходила в красной косынке. Два раза была на приёме у Ленина. Всегда говорит, что умнее человека в жизни не встречала. А затем она вышла замуж за морского офицера Якова Николаевича Конакова из Кронштадта. Повелась на красавца с кортиком и из Москвы поехала за ним. Он был коммунистом и там попал под мятеж, где его контузило. После чего его списали на берег, и они приехали в наш город. Дед Яков умер четыре года назад, а Марья Васильевна порхает как девочка и думаю, многих старух переживёт, потому, что все ёё деяния на добро устремлены.

— Да брось ты Балта, — зашепелявил опять Челнок, — все бабки у нас одним миром мазаны. Их хлебом не корми, дай только посплетничать.

— Без них скучно жить, сказал Балта, — а ты Челнок вообще без них как лютик завянешь. Ты про них больше говоришь, чем они о тебе.

— Нужны мне эти старухи, чтобы я базары за них вёл, просто ясность иногда вношу относительно их прослойки, — отговорился Челнок. — Пошли лучше за голубями на чердак, — предложил он, — наловим и отварим в котельной. Давно не ели их.

— Поздно уже, на улице скоро темнеть начнёт, — сказал Беда, — не успеем ничего сделать. Домой пора собираться, завтра в школе переполох будет за наши причёски. Директор обратил внимание на меня и на замечание не поскупился. Думаю, что мы не одни придём на занятия в таком облике. — Все пацаны, которые проспорили ставки на хоккее, тоже остригутся. Подвели торпедовцы своих болельщиков.

— Все считают, если бритоголовый, значит бандит, — заметил Балта, — а мы сегодня из — за хоккея обкорнались. Проиграли наши автозаводцы Спартаку, а мы поспорили с ребятами с Моховиков. И никому мы естественно подражать не собираемся, мы честь пацанскую блюдём.

— Врёшь Балта. Растёте братишки, — деликатно заговорил Лоб. — Вы вспомните прошлое время. В весенние каникулы всегда обрезали деревья, что до сих пор делают. Тогда посмотрели фильм Мамлюк, да, Три мушкетёра все как один из веток делали сабли и сражались дом на дом. А сегодня вам понравился бандитский фильм, и вы пошли на жертвы, лишив себя благочинных причёсок. Это всё многогранная мода творит чудеса, принося человечеству и вред и пользу. Мне когда — то нравился Урбанский Евгений в фильме «Коммунист». Думал, вырасту, буду как он, а потом посмотрел «Дело пёстрых», симпатией проникся к вору Сафрону Ложкину. Перед освобождением на зоне посмотрел старую картину, «Исправленному, верить». Смотрел до слёз. Размышлял о судьбе футболиста. И пришёл к выводу, что обстоятельства сильнее человека, невзирая на то, что в большинстве случаев человек сам себе и создаёт их. Отсюда исходит, — у людей разные характеры и управляют они ими по обстоятельствам.

— Ну, ты Лоб даёшь, в тюрьме, наверное, в бочке жил, как Диоген? — удивлённо спросил Балта, — с тобой разговаривать опасно, на конфуз можно налететь.

— Быстрее на кулак нарвёшься, — улыбнулся Лоб, — вы наверняка думаете, что в колониях отбывают тупоголовые типы. Нет, ребятки, мы бывало, книгу прочитаем, всем бараком, потом такие полезные читательские конференции устраиваем, что профессора могли бы позавидовать. Книги и в тюрьме и на зоне уважают, и отношение к ним очень бережное. А ещё я вам скажу, лучшие библиотеки бывают только в тюрьмах. Пускай там книги после ремонта, но найти можно любой томик.

Беда, принялся обувать высохшую обувь, за ним и другие парни заспешили.

— Домой рановато ещё пока идти, пошли до кинотеатра прошвырнёмся, — подал идею он, — может, Балаша увидим. На душе неспокойно. Ему сейчас родителей разыскивает детская писательница Агния Барто..

— Интересно, найдут или нет? — загорелся интересом Лоб, — может и мне кто отца разыщет? Ведь жирует наверное где — то? Может где то в Америке богатым банкиром стал, а может по ГУЛАГУ гуляет с котомкой?

— Насчёт твоего отца незнаем, а вот Юрке Балашу дин ответ обнадёживающий уже пришёл от писательницы. Сейчас детский дом вместе с Юркой ждут окончательного подтверждения, — доложил Салёпа.

— Ладно, пацаны, пошли свежим воздухом подышим, — позвал всех Лоб.

 

Первый арест

…Они всей толпой вылезли из подвала и двинулись по центральной улице к кинотеатру. На улице уже смеркалось, под ногами было сплошное месиво, чавканье ботинок разносилось по всей улице. Пока дошли до кинотеатра, обувь у всех промокла, кроме сапог Лба. Валерка надел его тюремную фуражку и вышагивал в ней, как заправский жиган, но с сырыми туфлями и с большой заплатой на джинсах. Но не смотря на это у него было такое лицо и манеры, будто на голове его сидит не кепка зэка, а шапка Мономаха или царская корона. Присутствие самого Лба в компании мальчишек льстило им. Особенно это замечалось при встрече с другими знакомыми городскими взрослыми парнями, у которых тоже были бритые затылки и все они поголовно были облачены в ватные куртки. Они подходили, здоровались и общались со знакомыми Лба. Общий язык находили между собой быстро. Каких — то минут хватало, чтобы закрепить знакомство на будущее Ребята потолкались, в фойе до начала сеанса, выкурив пол пачки сигарет за это время и не встретив Юрку Балашова, все разошлись по домам.

Юрка в школе на следующий день не появился.

Ольга Рябова, — жившая с ним в одном детском доме, сообщила, что его ни вечером, ни утром не было. Раньше, за ним наблюдалось подобное явление, и этому факту особого значения не предали.

— Наверное, застрял где — нибудь на хате с мужиками, — подумал Беда, успокоив себя.

Но на третий урок, вместо намеченной химии, в класс вошёл директор и классный руководитель.

Директор, находился во взвинченном состоянии. Он сильно нервничал, это было видно по нему. Он расхаживал по классу и дергал у себя из ушей торчащие волосы. Такая привычка за ним замечалась. Зинаида Васильевна, как всегда пришла красивая и нарядная, но поникшая и расстроенная.

«Неужели по мою душу пришли, трёпку за грибной рассол устраивать? — врезалась Сергею в голову тревожная мысль. — Нет, не может быть, если мать не знает, что вчера произошло, то тут что — то другое», — успокоил он себя.

Директор вырвал из уха пучок длинных волос, так, что глаза его увлажнились, и лицо, после чего приобрело более спокойный вид:

— Вы уже взрослые и детьми вас не назовёшь, но товарища своего прохлопали. Мы с себя тоже ответственности не снимаем, и спросят с нас за это упущение по всем статьям. А вы, с кем он вместе учился, и дружил не один год, не смогли его уберечь от дурной компании. Мы все со школой имеем на сегодня ЧП городского масштаба. Ученик вашего класса Юрий Балашов, сирота, вчера с взрослыми уголовниками, которым по тридцать лет, в нетрезвом состоянии совершили ужасное преступление. Ими были ограблены и жестоко избиты сотрудники горсовета. Ему за совершённое преступление грозит срок семь лет тюрьмы. Только сейчас звонил следователь из милиции и затребовал на него характеристику из школы. Я считаю, объективней она будет составлена при вашей активной помощи. Факт содеянного существует, но следствие и суд будет решать его дальнейшую судьбу. Включайтесь все совместно с Зинаидой Васильевной, и сегодня, — прямо сейчас.

— Михаил Иванович, а нужно отражать в характеристике, что детский дом занимается поиском его родственников, — спросила Ольга Рябова.

— Зачем это? — на данный момент он сирота, а если по уникальной формуле судить, то все мы здесь находящие связаны родственными узами.

— Это, с какого боку, мне родственницей приходится Рябова? — с места спросил Арбуз, — если мне Беда родственник, так об этом вся школа знает, а Рябова, кем мне приходится? Вы это можете научно обосновать?

Директор ничего, не ответив, вышел из класса.

…Новость о Балашове взбудоражило всю школу. Все разговоры в этот день были только о нём, в основном его жалели, потому что по натуре парень он был добрый и зла никому не причинял. Характеристику класс написал ему положительную, а школа и детский дом подали ходатайство о не привлечении его к суду.

…Беда ходил в этот день по школе сам не свой, ему казалось, что все смотрят на него осуждающе, и что доля вины в том, что произошло с Юркой лежит на нём, и в этом он сам себе признавался. Он мог помешать этому совместному, злополучному походу в кинотеатр Юрки с взрослыми и кручеными мужиками. Нужно было обязательно настоять, тем более Юрка был под хмельком. Оправдания в этом случае, Сергей не нашёл для себя. И дотошная совесть не давала ему покоя, она засела у него в груди и в голове, и будто стуча молоточком, укоризнённо напоминала. «Ты Виноват во всём». Утешения и нужный совет он знал, где найти. После уроков его пытала Зинаида Васильевна, в надежде расположить парня на откровенный разговор но, зная, что Беда в тот день опрокинул ушат с грибами на директора и Вербицкую, ограничилась дежурным ответом Беды. — «Я его в тот день не видал, поэтому ничего не знаю».

Она поверила Сергею или сделала вид, что поверила, но в данной ситуации решила отношения с Бедой не выяснять. Он оделся и вышел из школы. По пути, как на грех попался директор.

Михаил Иванович зная, что Юрка является его не только одноклассником, но и близким другом, прочитал Беде нотацию о товарищеских взаимоотношениях и комсомольском долге перед Родиной, видимо забыв, что Сергей комсомольцем никогда не был и быть не собирался. Но Беда втайне от всех был безгранично благодарен директору за человеческий жест в отношении его. Всё — таки перевёрнутая бочка грибных остатков, изрядно испортила ему гардероб.

Беде было не по себе за причинённые его семейству неудобства, связанные с охлаждением жилища в зимний период.

Мораль, для себя он вывел, что не нужно в будущем делать скоропалительных выводов для людей, особенно таких, как директор, который жизнь свою отдавал в Отечественную войну, чтобы такие Серёжки и Юрки жили нормально.

Михаил Иванович, который был два дня назад его первым врагом, оказался проницательным и понимающим людские души человеком. Несмотря на фронтовые контузии и многочисленные ранения, он обладал педагогическим даром, это понимал Беда и раньше, но мальчишеские амбиции брали постоянно верх над разумом.

Сейчас Сергей смотрел на директора и думал, что может на самом деле они родственники, или директор резко поменял своё отношение к нему. Потому что надоело без стёкол жить, особенно в зимний период.

…Михаил Иванович высказал Беде свою нравоучительную речь, после которой у него зубы заныли. Директор призывал Сергея тщательно проанализировать произошедший случай с Юркой Балашовом, и мысленно выпороть себя, чтобы сделать для себя соответствующие выводы. Директор назидательно погрозил Беде пальцем и открыл дверь школы.

Сергей, не заходя домой, направился к своему дядьке. Иван лежал в коридоре на полу и потягивал папиросы, стряхивая пепел на обломанный алюминиевый половник. Такую позу он принимал часто, когда появлялись проблемы с позвоночником.

— О, вот и Серёга появился, — мучительным голосом вместо приветствия произнёс он, — знать опять, что — то набедокурил. Ты в последнее время только и заходишь, когда у тебя неприятности, а нет бы, справиться о моём здоровье, да за собаками присмотреть. Я тебе их больше доверяю, чем другим родственникам. Манане некогда, Алик ещё не дозрел до таких собак. А дочки вообще ещё кнопки. Весна на дворе, поясницу ужасно секануло. По квартире, как аршин передвигаюсь с палкой или с костылями уже третий день. Врача пришлось на дом вызывать. Этот радикулит, такая напасть. Я молодой ещё, а эта зараза, говорят болезнь стариков.

Он посмотрел на племянника и сразу обратил на его причёску:

— А почему ты лысый? — удивлённо спросил он, — тепло почувствовал, рано ещё до него. Ладно, пошли на кухню чайку попьём, предложил он и, кряхтя со стоном, поднялся с пола.

Взял стоявшую у стены, вырезанную из тополя палку и, опираясь на неё, с трудом начал передвигаться.

— Каникулы Иван были, — начал оправдываться Серый, — с друзьями закрутился, то спорт, то во дворце культуры смотр художественной самодеятельности смотрели. Интересно на другие школы смотреть. Больше, конечно, туда ходили, чтобы ноги по лужам не таскать. Так много воды в этом году, — посетовал Сергей. — Пройти по городу негде, по несколько раз на дню приходится обувь менять да сушить. А недавно Юра Лоб освободился, такой умный стал. Заходил к нам в подвал. Наверное, первое время ночевать там будет. У него сложности дома с этим вопросом.

— Умный в подвале спать не будет, — разливая по стаканам чай, сказал Иван. — Ему на завод надо идти, только там он обретёт жильё и вторую семью. Она поможет ему стереть из памяти ненужное прошлое. Завод «Теплоход» в нашем городе единственный наверное остался, где выделяют хорошие общаги. Неизвестно, что дальше со страной будет после Никиткиных кульбитов. Пока два года без него прожили не хило. Будем надеяться, что хуже не будет.

Он достал из горки пачку сахара рафинада и высыпал его в сахарницу, стоявшую у локтя Сергея.

— Пей чай, а то остынет. Холодный чай — это уже не чай, а помои, — и пододвинул сахарницу к носу племянника.

Затем также с трудом присел на стул, как вставал с пола:

— Если через пару дней боль не утихнет, придётся в больницу ложиться, хотя с одной стороны выгодно болеть, профсоюз оплачивает бюллетень стопроцентно, а с другой стороны некогда болеть, дел и по дому и на производстве по горло.

Он отхлебнул чай, обжигая губы, поставил стакан на стол. Посмотрев пристально на Сергея, сказал:

— Тебе племянник, я вот что скажу, — ты дружбу поменьше с ним води. Он намного взрослей тебя. Какие у вас общие интересы могут быть? К тому же он парень проблемный, с гонором. И нужно учитывать, с каким багажом он вернулся на свободу, злым на весь мир или с нормальными человеческими намерениями. С ним можно влететь в непонятную историю и загреметь туда, откуда он пришёл. Я понимаю, что выросли вместе в одном дворе, но вести себя с ним нужно разумно. Запомни это!

— Ты Иван не совсём прав, — возразил ему Сергей. — Не такой уж я маленький, чтобы меня в паутину затягивать, и он нормально рассуждает. Конечно, он блатной сейчас. Но напоказ, как другие себя не выставляет. За собой, я думаю, он никого тоже не потащит. А насчёт того, что ты говоришь он проблемный. Да мы все пацаны с проблемами. Арбуз, друг мой и брат троюродный, из богатой семьи, на одни пятёрки учится, а тоже иногда и по шее с удовольствием кому врежет. Бывает, что нагрубить взрослым может семиэтажным матом.

— Ты прекрати мне перечить, учить меня вздумал, — вскипел Иван.

— Я тебе толкую, что он проблемный и с гонором. Со всеми всегда идёт на обострение. Действия свои не обдумывает, а прёт, как танк на амбразуру, а потом за голову хватается. Такие люди вначале в состоянии аффекта творят дела, а потом по полочкам раскладывают свои навороченные деяния. С ним попадёшь в передрягу, потом всю жизнь отмываться будешь.

Сергей обиженно склонил голову вниз. Дядька был, прав именно таким выглядел Лоб до сидки.

— Я Иван тебе не перечу, не поднимая головы, бурчал Сергей, — я тебе просто своё мнение высказываю. Он с нами долго беседовал на жизненные темы. Рассказывал с кем и как сидел, чему научился. Воровать наотрез отказывается, зарок сам себе дал. Про какого — то Рамбая вора в законе, своего старшего друга рассказывал, который его уму — разуму учил.

— Про кого, про кого? — переспросил Иван.

— Рамбай, — повторил изумлённый Вовка, — что знаешь его?

— Похоже, знал и неплохо. Вместе отбывали. Пайку в своё время пополам делили. Если Лба свела судьба с Колей Рамбаем, то значит, твой Толоконный был в неплохих руках. Но меня это всё равно не убеждает. Рамбай не мог идти по воровской линии. Слаб он духом, а вот картёжник и фокусник он был от бога. Но опять же я сомневаюсь, чтобы Коля Рамбай был близок с Юрой. Лоб по природе баклан, не может он находиться в одной семье с вором в законе, возможно даже бывшим. Но со Лбом мне надо встретиться. Передай ему, что бы он зашёл ко мне.

— А что ему говорить, он сейчас, наверное, в подвале сидит, а если нет, то вечером обязательно будет. У нас там кое — что припрятано, — сегодня должны осматривать.

— Ты, какими — то загадками говоришь, или тайны от меня появились, — возмутился дядька. — А ну, давай выкладывай, что вы там закурковали? — стал допытываться он.

— Не могу пока, не обижайся, потому что это тайна не одна моя, а позже я тебе расскажу обязательно. Из нашего класса вчера Балаша посадили, наверное, судить будут.

— Это Юрку что — ли, друга твоего из детдома? — спросил Иван.

Сергей утвердительно помотал головой.

— И что он такого натворил, умыкнул что — нибудь?

— Хуже. Избили и ограбили сотрудников горсовета.

— Да, это очень даже серьёзно, он покусился на власть, раскрутят на полную катушку, — изрёк Иван, — статья 206 и 145 по УК, но по малолетке одна статья отвалится у него. Включат смягчающие обстоятельства. Всё равно хвоста накрутят нехило, — заключил Иван.

— Он, не один был, а с Беляком, Фролом и Гариком, — продолжал раскрывать истину Сергей.

— Ещё хуже для него и их, а они портяночники, зачем его за собой потащили. Этим они усугубят своё положение. Вовлечение несовершеннолетних в преступную деятельность добавит им срок. Понтярщики они, на серьёзное дело неспособны, разве попинать кого, или пьяного раздеть. Правда, Фрол мужик с головой, работящий. А Гарик с Беляком только лежбища себе выискивают, как сивучи. Ну, пускай парятся теперь, а мальчишку жалко, жизни ещё не видал, и какая она будет у него в дальнейшем, это вопрос? Вот и тебе пример, только, что мы разговаривали с тобой о Лбе. Не исключена возможность, что общение с Толоконным, может привести дворовых хулиганов к подобному исходу, что и тебя касается. Мотай на ус! Лучше на свободе овсянкой питаться, чем в тюрьме гречкой. Усваивай племянничек эту школу. Она тебе может пригодиться и береги мать. Для тебя на земле мать должна быть самым дорогим человеком! И не забывай у тебя экзамены на носу. Готовься!

— Понял всё я, спасибо за чай, — Сергей отставил бокал от себя. — Я, наверное, побегу, дома ещё не был.

— Ну, давай иди, всё — таки про собачек не забывай, — сказал он вслед племяннику, — и Лоб пускай заглянет ко мне. Что — то взволновала меня твоя новость.

Сергей прибежал домой. Как всегда на ходу скинул с себя пальто и обувь. Мать сидела на кухне с книгой. Он знал, что она непременно проверит его обувь и спросит про новости в школе. Уходя от неприятного разговора, он залез в туалет.

Она прошла, проверила в каком состоянии у него обувь. Убедившись, что она сухая, через дверь спросила:

— Серёжа, какие новости в школе, какие оценки получил?

— Мам, какие новости могут быть и оценки, первый день после каникул, — прокричал он ей из туалета, — давай обед, я тороплюсь. Ивану нужно помочь с собаками и в голубятне прибраться. Его опять радикулит согнул в три погибели. Он с клюкой передвигается по квартире.

— Тебе больше всех надо, у него, что некому помочь, опять придёшь в измазанных штанах, а мне стирай потом.

— Мам, ты же знаешь, что нет у других родственников большой любви к животным. А если нет, то и сделают не от души. А собаки, как люди, они всё понимают.

— Ты бы так к учёбе относился, как к собакам и голубям, — наверное, круглым отличником был.

— Учёба, это предмет неодушевленный, её нельзя любить, её можно изучать, — сделал окончательный вывод Сергей.

— Выходи, давай из туалета? — нашёл, где умничать, садись обедать. Не забудь руки вымыть, — напомнила ему мать.

…Плотно пообедав, Сергей забежал к Ивану за ключом от сарая. Дал собакам поесть и налил воды для питья. Выгуляв у сараев собак, он заспешил в подвал. Ему не терпелось встретиться с Юрой Лбом, расспросить его о Рамбае, хотелось первому принести новость деду, если это тот самый человек. А потом пригласить Лба к нему для продолжения беседы.

Он шёл по сарайной улице, аккуратно обходя большие лужи, из головы не выходил Юрка. До боли было его жаль, сколько лет вместе и в школе и в пионерском лагере провели.

Сколько с ним почудили за это время. Он был парень свой в доску, как Иван любил говорить о хороших близких ему людях.

Юрка парень был кремень. Лишнего никогда не скажет. Единственный недостаток, который Беда прощал Юрке, — у него часто выступали слёзы, когда он обижался. Эту слабость имели почти все детдомовские ребята, разве, что от Ольги Рябовой он не видал никогда слёз.

Выходя из сараев, Беда увидал знакомую аварийную машину, проезжающую мимо него. Ошибиться он не мог, эта машина была Фрола.

Сергей пронзительно засвистел, машина резко затормозила. Беда подбежал к ней. За рулём сидел Фрол, в своей несменной серой кепке и толстом вязаном свитере, которым он гордился и всегда говорил, что этот тёплый свитер подарок известного шамана из Заполярья.

— Ты чего рассвистелся? — ментов на шею насвистишь Беда, — широко улыбаясь, сказал Фрол. — Что вылупился, думал я в милиции, блох кормлю. Не пошёл, я вчера с ними, но что натворили, знаю, — на более серьёзный тон перешёл он.

Беда залез к нему в кабину и спросил:

— Чем Юрке можно помочь?

— Им сейчас ни чем не поможешь, но для своего друга, пока он в КПЗ находиться, соберите передачу. Ему она необходима, сухари, сахар, курево, — это самое главное, а остальное на ваше усмотрение. Неделю они будут здесь, а потом поедут на тюрьму в следственный изолятор. Там сложней заслать дачку.

— Так, чего ты не говоришь, что они выкинули, — спросил его Беда, — нам в школе поверхностно объявили, а детали скрыли.

— Выкинули они несколько лет из своей жизни, это уже точно, может твоему другу, и простят на суде, а моим дружкам, накрутят по полной программе. — Не ходи к гадалке. Они избили и ограбили влиятельных людей, у кого — то был нож. Один из горсовета лежит в больнице с побоями и сломанными пальцами, а двое других тоже получили по рогам прилично, и раздеты были до трусов. В подворотне ресторана «Астра» всё случилось. Они зависали там в баре. А взяли их на хате у Маханши на Свободе. Дураки, их же весь город знает, разве можно такое творить, и у милиции они на виду. Работать им было нужно, идти, тогда бы не было времени ерундой заниматься. Я давно это понял, ничто так не воспитывает и не дисциплинирует, как труд. Виновато во всём вино, — изрёк Фрол, — а по тюрьмам лазить, это на личную жизнь наплевать. Я это прошёл и знаю. Вот так уважаемый Сергей Беда. — Фрол слегка похлопал его по плечу. — Ладно, бывай, мне пора ехать. Бригаду с объекта надо забирать. Не грусти, — жизнь продолжается!

Сергей вылез из кабины. Машина тронулась с места, оставляя глубокие борозды на рыхлом, вперемешку с грязью снегу, как бы прокладывая для Беды, сухую тропу, по которой он пошёл, не замочив ноги, и давая понять, что по дороге в жизни нужно идти прямо, а не петлять.

Сергей спустился в подвал. Подходя к своей хибаре, он уже понял, что кто — то там есть. Оживлённые голоса раздавались на весь подвал. Запах воска и табачного дыма резко бил в нос.

В штаб — квартире, находились Лоб, Челнок и Салёпа. Беда со всеми поздоровался, снял с себя пальто и повесил его на вбитый в доску гвоздь:

— Накурили, продохнуть нельзя, хоть бы по одному курили пацаны, — сделал он им замечание и сев на топчан сказал:

— Поговорить серьёзно надо.

— Мы уже в курсе дел Серёга. Про Юрку, участковый Власов всё рассказал моему отцу, — опередил Беду Колька Челнок. — Власов был сегодня утром в военном комиссариате, и они с отцом встречались. Он просил копии документов, которые собирали на Юрку, когда его хотели направить в суворовское училище. Теперь Юрке не светит ничего, кроме срока, так сказал отец. Хотя Власов будет пытаться, что — то сделать, чтобы облегчить Юркину участь. Он хочет всю вину за совершённое преступление переложить на Беляка и Гарика.

— Поздно после драки кулаками махать, вот моё мнение парни, — заявил мудро Лоб. — У Юрки нашли нож, если ментура докажет, что именно он им размахивал, это значит, Балашу сплетут лапти, как пить дать и никакие бумаги ему не помогут. Погодите, верёвки ещё свяжут и Вальке Маханше. Статей на всех хватит. Уголовный кодекс у нас богатый. Жалко, конечно, пацана, но он там не пропадёт. Сирот на зоне не обижают. Если только на малолетке могут. Там дурней хватает, да и порядки, как в армии. Маршируют с песнями. Везде строем: в столовую, в школу, на работу. А самое плохое это бальная система.

— Что это такое? — проявил интерес Беда.

— Это Серёга «блядская», до безумия унижающая человека система, которую придумали партийцы. Как бы тебе ясней объяснить. — Лоб, на минуту задумался. — Короче, к примеру, нашли у тебя пыль на шконке, то есть на кровати, снимают с отряда пятьдесят балов. Получил двойку, тоже извольте лишиться кровных очков. А если серьёзное, что — то совершил, когда на тебя рапорт пишут, совсем труба. Вечером на подсчёт балов бугор идёт к заму по воспитательной части и приносит портянку с нарушителями, после чего этих нарушителей прессуют в каптёрке, да вдобавок ещё наряды вне очереди дают. Самым серьёзным нарушением считается побег или попытка к побегу. Лишают за это всё отделение на полгода условно досрочного освобождения. Каждый твой шаг оценивается баллами, проявил, где — то инициативу пополнишь отделению баллов. Короче, вся эта бодяга называется социалистическим соревнованием. Каждый бугор дерёт свою задницу, чтобы его отделение было первым, чтобы ему на свободу пораньше выйти. Дико бывает. Сегодня ты паренька колотишь, что по его вине лишились баллов, завтра ты проштрафился, он на тебе злость выместит ещё лютее. Вот, что такое бальная система, или у нас, её иначе называли круговая порука. За такую поруку пострадал мой брат Колюка, воткнул в бок заточку активисту и пошёл на раскрутку за добавкой к основному сроку.

— Ты такие ужасы рассказал, что действительно, будешь остерегаться этой колонии, как холеры, — выслушав Лба, испуганно произнёс Челнок.

— Вам это никому не грозит, — успокоил всех Лоб.

— Это почему? — взволнованно спросил Валерка.

— Вы с Колькой из детского возраста вышли. А у Серёги совершеннолетие тоже не за горами. К тому же вы все из положительных семей. Кто же вас посадит?

— Тюрьмы я не боюсь, — смело заявил Беда, — но что ты нам сейчас рассказал, это средневековье. И если бы довелось мне на своей шкуре испытать эту систему, то плохо бы пришлось тому, кто посмел бы надо мной такие эксперименты проводить… Я себя унижать не позволю.

— Я же вам объясняю, что это система, а чтобы её сломать, нужно подымать анархию, чтобы она дошла до самого верха. Но, после анархии обязательно кого — то из зэков отдадут под суд. Вот и подумаешь, как тут быть, или терпеть до взросляка эти унижения, или делай революцию и иди на новый срок.

— А как же ты там ужился в таком климате? — вновь задал ему вопрос Беда.

— Я, другое дело, я всем сразу дал понять, что враз замочу, если хоть одна тварь посмеет руку в отношении меня отвести. Но я особо не наглел. Старался на рожон не лезть. Я одному шустрику из Татарии накинул чехол от матраца и отметелил того за милую душу. После чего меня бояться стали, а ребята из Казани зауважали. Они тоже злые на него были. Конечно привилегий, какие были у актива, мне не давали, но я и сам за ними не гнался. Если бы захотел, взял бы самостоятельно, ни у кого не спрашивая. Я был доволен тем, что меня не допекали. Знали, что связываться со мной смертельно опасно для жизни!

Лоб дико захохотал на весь подвал.

— Так, значит, жить там всё — таки можно? — переспросил его Беда, когда он успокоился.

— Отстань от меня, — нервно ответил ему Лоб, — я вам всем битый час на днях рассказывал, что всё зависит, как себя сумеешь поставить. Понял?

— Понял, вот с этого и надо было начинать, а то начал нам сагу ужасов рассказывать.

— Беда, сейчас сайку получишь, вы же сами до меня со своими вопросами домахались. Что спрашивали, то я вам и вещал, — на весёлую интонацию перешёл Лоб.

Все громко рассмеялись. Беда поднял руку кверху, давая понять, что хочет сообщить что — то важное. Все замолчали, кроме Лба. За долгие годы он забыл повадки Серого.

— Я что думаю, пацаны. Мне встретился Фрол только что, как придти к вам. Он говорит, Юрке в данное время мы можем помочь, только продуктами, купить и передать в милицию. Денег нужно прилично. Нам много не добыть. Но у нас за стенками стоит фляга неизвестно с чем, возможно там подсолнечное масло. Мне сколько раз из такой тары наливали в нашем магазине его. Я предлагаю продать масло, своим родственникам по низкой цене и на вырученные деньги, помочь Юрке. Скоро появятся Арбуз с Вовкой Туманом и надо флягу принести сюда.

— Это верное решение, — парня нужно подогреть, молодец Беда, — похвалил Лоб Серого. — Делать только нужно быстро и с осторожностью, а лучше на рынке предложить знакомым оптовикам. Видать спокойно обошлось с этой флягой, а то бы сегодня легавые уже всё облазили и опросили всех у кого окна на магазин выходят.

— Слушай Челнок, а что если твоей матери в столовую загнать, — осенило Салепу. — Для неё барыш знаешь, какой выгодный будет. Она тебе за это точно штиблеты новые купит, и нам поможет.

— Надо поговорить с ней сегодня, я знаю, что она в конце месяца остатки снимает и наваривает неплохо, — прошепелявил Колька.

— Челнок, ну ты даешь, тебя не спрашивают, что она делает у себя на работе. Тебя просят предложить ей выгодное дело, — раздражённо, почти выкрикнул ему Лоб, — а ты взял и заложил нам свою мать. Может здесь за дырявыми стенами, стоит работник конторы и слушает, о чём мы говорим. Нельзя этого делать. Семейные дела, никогда ни кому не рассказывай. Знаешь, как много сидят по тюрьмам родителей из — за своих болтливых детей? Их называют на зонах жертвами Павлика Морозова. Нам в школах постоянно твердили, и по сей день твердят, что он герой и пал от кулацких рук. Хотите, верьте, — хотите, нет, но его поступок осуждают многие зэки. По сути дела, он заложил своего отца и деда, когда семья от голодухи пухла.

— Разногласий по Павлику много ходят, — сказал Беда, — и ещё долго будут ходить. Мы не имеем права его обсуждать. Пока ещё дом пионеров и двадцать первую школу называют его именем.

Лоб поднялся с топчана, прикурил папиросу. От едкого дыма папиросы он прищурил глаза, разгоняя рукой выпущенный изо рта клуб дыма:

— Трудно с вами базарить на эту тему, — подрасти трохи вам нужно. Возможно, для кого — то он герой, потому что вы не знали, как переносится тяжело голод. А старые люди испытали на себе эту катастрофу.

За дверью послышался шорох, Челнок испуганно поднёс палец к губам, чтобы все замолчали. Его впалые глаза, хроническая худоба и безволосая голова, при тусклом освещении свечи производили в этот миг на него мифическое сходство с жителями подземного царства. Беда мгновенно представил его в саване и с косой. И подумал, что если ему вручить эти аксессуары и пустить по подвалу и чердаку, то жители дома надолго забудут дорогу в эти места.

— Кошки это, что ты напуганный какой стал, — засмеялся Беда, — весна на дворе, пора любви. При этом он не спеша, встал с места и отодвинул дверной засов.

В темноте ничего не было видно, но звук убегающих животных хорошо слышался. Кольку подняли на смех, он стоял оконфуженный с глупым выражением лица и оправдывался:

— Кошки обычно при любовных делах звуки издают, а тут шорох подозрительный, я на всякий случай предупредил. А вы смеётесь, — сами всегда говорите, что бережёного бог бережёт.

— Всё правильно Никола ты сделал, — одобрил его действия Лоб, — я лично смеялся над твоим видом, ты мне в это время напомнил узника из Бухенвальда. А по конспирации ты молотком себя проявил. Я только одного не пойму, зачем тебе артиллерийское училище, твоя стихия разведка, — издевался Лоб над Колькой.

— После операции я похудел на пять килограммов, сейчас потихоньку вес входит в норму. А поеду я поступать в Забайкалье, в Читу. У отца там связи имеются неплохие, — объяснил Колька.

— Зря вы лезете в эти училища. Погоны вас прельщают, а жизнь у военных несладкая. Поймёте это позже. Мне, например, не по нутру, каждый день честь отдавать и выполнять чьи — то команды. Вот если бы, сразу генералов давали после окончания, или полковников, я бы тогда подумал, — сказал Лоб, — а сейчас с моей биографией, меня даже в легион смертников не возьмут. Поэтому в понедельник иду на завод устраиваться. Уже обдумал капитально всё. Деваться некуда, работать всё равно нужно, чтобы милицию к себе не привлекать.

…Вдруг за дверью раздался звук милицейского свистка, Лоб от неожиданности упал с топчана и смачно выругался.

Пришло время смеяться мальчишкам. Они знали, что за дверью стоит Балта. Он искусно подражал губами такой свист, что отличить было невозможно. По этой причине участковый Власов, при встрече с Балтой всегда поверхностно обыскивал его, требовал, чтобы тот выдал добровольно милицейский свисток. Не найдя в карманах ничего, обещав при следующей встрече в обязательном порядке отобрать свисток, но как только он отходил на приличное расстояние от Балты, слышал за спиной пронзительный свист. Тогда он оборачивался, и долго вслед грозил свистуну.

Лоб не знал, что Балта освоил такое искусство, потому и упал, перепугавшись с топчана. Поднявшись с пола, он удивлённо взглянул на мальчишек. Они надрывались от смеха, так — как свист за дверью не прекращался.

И только после того, как Челнок открыл дверь и в хату ввалились Балта, Арбуз, Туман и Перо, он с гневным видом подошёл к пацанам и заорал:

— Что за шутки, вы сявки тумаковые. Схрон свой спалите такими концертами, и тогда фестивалей здесь не будет никогда. Гоните сюда дудку ментовскую, у кого она? — он вопросительно на всех посмотрел.

Балта собрал губы и коротко почти в лицо свистнул Лбу. Вновь раздался оглушительный смех, к которому подключился и Лоб. Насмеявшись от души, они закрыли дверь и уселись за стол.

— Балта, ты, где такому научился? — спросил Лоб, — хорошо у тебя получается. Прямо мастер художественного свиста.

— Я ещё не так могу, — гордо сообщил он. — Меня из — за этого свиста со стадиона несколько раз выгоняли за то, что я игру останавливал на футболе. Власов за свистком домой к отцу зачастил. Требовал, чтобы милицейская принадлежность была выдана добровольно. Отец ему пообещал, что как только увидит у меня свисток, сразу отберёт. А чего он у меня будет искать, если нет ничего. Свистеть меня Миша Криль научил. Остальные звуки, я как — то попробовал. Получилось. Но самый прикольный для меня это милицейский свист. Как свистнешь, где ни — будь на рынке или в толпе, кричим, — шухер, менты. Барыги сразу, кто ментам не платит врассыпную разбегаются, иногда товар свой бросают, а мы его забираем. Один раз семечек полмешка досталось, а другой — вязанка банных мочалок. Мой отец до сегодняшнего дня не знает, что выдаю, я такие трели губами. А Власов меня года три не допекает со свистком. Отец хотел купить в магазине свисток, чтобы отдать участковому, но всё забывал. Вырезал с липы свистульку. Вставил внутрь горошину и отдал Власову, а звук непохожий. После этого он к бате перестал ходить, но при случайной встрече меня всегда шмонал. Я же не лопух сам подходить и здороваться с ним.

Лоб слушал его и закатывался от смеха.

— По шее от барыг не получал за такие капканы? — отсмеявшись спросил он.

— Нет, пока обходилось нормально.

Наступила секундная пауза. Лоб кашлянул в кулак:

— Арбуз, идите с пацанами к Файке за флягой. С кем вы её прятали вчера? — спросил Лоб, — пломбу сейчас будем снимать.

Сняв с себя верхнюю одежду, Арбуз порылся на полке, достал оттуда гвоздь и отдал его Туману. Вскоре фляга была на месте. Сорвав пломбу, Лоб открыл крышку. В нос ударило спиртным запахом.

— Ничего себе, — присвистнул он, — видать, Колька, твоя мать останется без приработка. Здесь не масло, а вино. Дайте зачерпнуть чем? — пробу снять надо.

Ему протянули ложку. Дегустацию сделали Салепа и Челнок, они определили, что вино Столовое. Беда явно был огорчён содержимым фляги, и Лоб это заметил сразу:

— Не переживай Серый, этот товар у нас уйдёт не хуже. Тем более он дороже, чем масло, тут и нам за глаза хватит и Юрке на подогрев. Завтра, я лично утром к мужикам в сараи схожу и им предложу. Они по утрам частенько болеют. Самогон ищут, а тут высшее лекарство раньше времени с доставкой придёт. Но продавать, я им не буду, а предложу, чтобы они вам помогли денежкой, — успокоил Лоб Беду.

— Пацаны, нужно наверное мешок брать и идти на чердак за сизарями, — предложил Салёпа, — под такое вино нужно мясо.

Никто возражать не стал, тем более идти далеко не надо было, а всего лишь по лестничным маршам добраться до чердака. Голубей наловили и наварили целое ведро, к шести часам вечера по подвалу разносился аппетитный запах мяса. Опасения были, что в керогазе не хватит керосину, и мясо придётся, есть недоваренным, но всё обошлось. Мясо получилось отменное, принесли хлеба, луку, и разложили всё на столе. Лоб, перед застольем всем сразу объявил, что вино хоть и некрепкое, никому не пить больше стакана. Вино черпали стаканами, окуная грязные руки во флягу.

 

Диалог со Лбом

Салёпа и Челнок чувствовали себя хорошо. Они после сытного ужина быстро собрались и вышли на улицу прогуляться.

Всех остальных, кроме Беды, вино уложило вповалку спать. Перо и Арбуз бегали за дверь, их сильно тошнило. Уснули они на топчане, в неудобной позе. А Туман с Балтой пошли спать к Фае в кладовку.

— Вино это не столовое, — заметил Лоб, — столовое одиннадцать градусов, их бы оно не укатало так. В прошлый раз они водку пили, в которой все сорок градусов и были в порядке, а сегодня с такой обильной закусью их уморило. Не пойму?

— Я в этом ничего не понимаю, но вчера выпил молдавского вина, запьянел, — сказал Беда, — сегодня такого ощущения нет.

— Ты посиди пока со мной, если не торопишься, не дай бог они траванулись, мне за это если узнают, могут так влепить, что мало не покажется. Будем надеяться, что обойдётся, — успокоил он себя.

— Я не собираюсь, пока никуда. Буду ждать их в любом случае. Если они дома спать сегодня не будут, то и мне их родители покоя не дадут. Прибегут узнавать, где они есть.

Серый, разломал напополам голубя, одну половину протянул Лбу, вторую принялся грызть сам. Мясо было холодное, но вкусовых качеств не потеряло. В ведре ещё оставалось много тушек этой дичи.

— Тебе придётся одному всё это доедать, — мрачно сказал Серый, — если не доешь, не выкидывай, я собакам Ивана завтра отдам.

— Конечно, не съем, — удивлённо протянул Лоб, — я же не удав.

Но на всякий случай ведро с голубями Сергей поставил к изголовью Лба:

— Лоб, я тебя сегодня весь день хотел спросить, а твой друг Рамбай на Буреполоме не сидел в конце пятидесятых годов?

Дядька просил узнать. Если сидел, то он велел к нему зайти. Он с радикулитом дома сидит, на работу не ходит.

…Лоб встрепенулся с топчана и лихорадочно затряс головой. Затем ладонью начал бить себе по голове, ругая себя последними словами:

— Дурень я недогадливый, бестолочь, я же слышал, несколько раз про Беду, но никак не думал, что это Иван. Видишь ли, ваша фамилия Беда, а я думал, он про кликуху вспоминает. Он попал в лагерь с Москвы, но родом с Карпат, учился в цирковом училище. Ты посиди здесь, я живо сгоняю к твоему дядьке. Это надо же такое совпадение.

— Не надо к нему сейчас идти, ему нездоровится и в доме полно народу, — начал отговаривать его Серый. — А при родне он никогда не говорит ни с кем о своём прошлом. Он меня одного не чурается, у нас с ним не только родственные отношения, но и дружеские. Лучше давай завтра после второго урока сходим к нему. У меня будет возможность отсутствовать на последующих занятиях.

— Верняк говоришь, так и поступим, а я до этого попробую наше винишко пристроить надёжным людям. То, что тебя дядька любит, как сына это ни для кого не секрет. Поэтому ты и правильный такой, но временами излишне шебутным бываешь. Сейчас постарше на несколько лет стал, наверно остепенился или такой же остался? — спросил Лоб.

— Если честно, то, каким я был, таким и остался.

— Беда уверяю тебя это не катастрофа. Наоборот, хорошо — за себя постоять сможешь. Ты же знаешь, я сам такой, а может ещё хуже. В чём — то здесь есть свои плюсы. Когда все трясутся от страха при твоём виде, это как бальзам внутрь. Давай мы с тобой ещё выпьем чуточку этого компоту, пока эти сони сурка давят? — предложил он.

— Мне больше нельзя, домой приду, мать унюхает, шуму будет, на весь дом. Не хочу её огорчать. Правда приходит она поздно. А может совсем не придти. Работы в КБ у них сейчас много. А я думаю, она меня обманывает насчёт работы. Мужик у неё важный завёлся. Колчин фамилия, зовут Герман, — он из рода Тургеневых. Он капитаном — на большом трехпалубном туристическом теплоходе работает. Бабки зарабатывает неплохие. К нам без подарков не приходит. Наверное, это мамкино счастье. Всё — таки она у меня ещё молодая и красивая. А я скоро школу закончу и уеду отсюда, учится на морехода.

Будешь мореходом, убьёшь в себе великого артиста, — сказал Лоб.

— Да понимаю я всё это, но хочу стабильной жизни. Если бы мне как артисту сразу дали обязательную рабочую программу. То есть пожизненный контракт со мной заключили. Тогда конечно я бы на сцену забрался. А так в покер играть с режиссерами я не хочу.

— Где — то ты и прав, — согласился с ним Лоб, — а может ты из — за материного жениха, умотать хочешь? — спросил он.

— Нет, конечно, — взъерошился Серый, — я наоборот маме счастья хочу. А Колчин мужик правильный. Он уже сейчас матери говорит: «Клава бросай работу, занимайся воспитанием Сергея. Я в силах не только вас прокормить». Сразу видно, что мужик не прижимистый. Да и дядька Иван о нём хорошо отзывается. Он его со школьной скамьи знает. И этот Колчин нам является дальним родственником по бабушке.

— Хорошо такого отца или даже отчима иметь, а я никакого не имел и не имею. Я, раньше хотел отца, пускай даже он меня порол, как других порют. Но сидя здесь с тобой, думаю, может, ничего в этом плохого нет, что его не было. Каким бы я вырос, одному богу известно. А такой, я сам себе нравлюсь. Всё — таки, давай мы с тобой пригубим винца по капле, за наше хорошее будущее. За это грех не выпить, — продолжал уговаривать Лоб Сергея.

— Ладно, давай наливай, — согласился Серый.

— Нет, сам я никому наливать не буду. Черпани сколько тебе нужно, а мне целый стакан заполни?

Беда налил себе, едва прикрыв дно стакана, а Лбу до краёв. Посмотрел на спящих мальчишек. Они спали безмятежно в той же позе:

— Почему интересно они, опьянели так быстро. Неужели отравились? — смотря на Юру Лба, спросил он. — Что — то мне пить расхотелось.

— Не мандражи Серёга. Они отравились не от вина, а от передозировки. До меня только дошло. Когда мы, вместе выходили в туалет, на тот конец, они оставались здесь. Мы там покурили минут пять, а они в это время точняк хлебанули лишнего. Вот результат их жадности. Лоб показал рукой на скрюченно лежащих пацанов.

— Вот сидим мы с тобой Серый в подвале сейчас, пьём эту мочу и голубей варёных жуём, а придёт время, когда с тобой в ресторане «Антей» или «Волга», будем заказывать изысканные блюда и пить коньяк и закусывать лимоном с шоколадом. Вот за это я хочу выпить, чтобы это желание сбылось у нас с тобой поскорей.

Они чокнулись и выпили. Голуби Сергею уже не лезли, он был сыт ими по горло. Он больше налегал на лук, чтобы отбить запах спиртного.

— Лоб, что ты всё говоришь загадочно. «Придёт время». Или ты действительно в тюрьму собрался, или что — то удумал? — спросил Беда.

— Ты на меня не смотри, ты парень начитанный, спортивный, с хорошей дворянской родословной, — хотя ваш род называют каторжанским, — видимо успели пошалить твои родственнички ещё при царском режиме. Но белая кость, что у Ивана, что у тебя чувствуется. У тебя и жизнь должна другая быть, а мне предрекли, что долго ещё буду ходить по граблям. Понимаешь, я иногда ощущаю, как будто в меня велосипедным насосом закачали эти грабли, и они встали внутри, вонзив свои гребёнки и выходить, никак не хотят. Думаю, это с нервами связано, — добавил Лоб.

— Лоб, тебя предрекатель, наверное, заклеймил и ты вбил себе в голову эту чушь, сам же говоришь, что книги полюбил, вот и читай их. Они много умного говорят. Всё дело в тебе. Ты взрослый не мне тебя учить.

— Правильно ты говоришь, как Макаренко, а сам зубы Челноку выбил, Салёпу изуродовал. Вчера директора окатил с балкона, и другого негатива много про тебя рассказывают. А говорить умно, я знаю, ты мог и раньше. Вот почему взрослые парни всегда на равных с тобой держались.

— Нет, не за это. С моими двоюродными братьями они тоже нормально дружат. Я думаю всё дело в Иване, Захаре и Часовщике, которого все блатные в городе остерегаются. Я знаю, кто он есть. Знаю практически всех его друзей и знаю, что он не простой Часовщик, а уважаемый твоим миром человек. Я уже не тот маленький мальчик, каким ты меня знал раньше, а вполне созревший мужчина. По секрету тебе скажу, у меня даже женщина была, вот здесь, где спят мои друзья, на этом самом топчане. Я всё понимаю. А насчёт моих подвигов, о которых ты говоришь, — это жизненные обстоятельства подвиги создают. Но внутри у меня, ни граблей, ни вил нет. И я если захочу смогу поступить в любой престижный институт, не смотря, что учусь слабо по некоторым нелюбимым предметам. Я не Ломоносов и не Циолковский, но если растормошить во мне талантливую струну, которая у меня спрятана в ВЧК, то могу быть и как они, а может даже и знаменитее, чем они.

— А что это за ВЧК, — спросил Лоб.

— Выдающаяся Черепная Коробка, — вполне серьёзно ответил, Беда и пальцем постучал себя по голове.

— Вот чешет, вот чешет, — удивлялся Лоб, — с тобой говорить осторожно нужно. А то ума такого наберёшься, что можно идти поступать самому в институт. Тебе бы ещё пять грамм налить, ты мне повеселей, чего может, нагородишь.

Лоб заразительно рассмеялся, что спящие мальчишки начали ворочаться.

— Может растолкать их, — спросил Серый.

— Пока не надо, пускай поспят ещё, — сказал Лоб, — а после на улицу им нужно на полчасика выйти и потом уже домой идти.

…За дверями раздались шаги, по звуку Серый мог определить, что идёт не один, и не два человека. Не став ждать условного сигнала, он встал и открыл дверь. Вошли Челнок, Салёпа и двое взрослых парней ровесники Лба, Маран и Фока. Оба они жили в этом дворе и работали матросами на маленьком судёнышке. Когда навигация у них заканчивалась, им выдавали огромные деньги, которые они прокатывали со своими близкими и приятелями. Сейчас у них денег не было, и получалась спиртовая взаимность. Их уже все угощали, до новой навигации. Ребята эти были неплохие, — мальчишек частенько брали с собой на судно половить рыбы, или покататься по Волге.

То, что они увидят флягу, опасений ни у кого не возникало. Они были свои и лишнего болтать не будут. Здесь они также бывали и неоднократно, когда мороз на улице, а выпить негде, они шли к Беде или Туману, с которым жили в одном подъезде, и просили открыть сарай на пару часов. Иногда напивались там до бесчувствия и оставались спать до утра. В этот раз они принесли с собой десять пачек печенья и большую связку копчёной воблы. Первым проснулся Перо и подошёл к столу.

— Это всё наше? — удивлённо спросил он. — Можно есть?

— Вроде бы на нашем столе лежит, но есть нельзя, — ответил Челнок, — для Юрки собираем.

— Эх вы пацаны печенья вам захотелось, а вы вино пьёте сверх нормы, да ещё тайком от нас, — пристыдил их Лоб. — Посмотрите, на свои глаза, они у вас рыбьи стали, как вон у той копчёной воблы.

Он кивнул головой на стол, где, как бельевые прищепки, в вязанке одна к одной лежала приманивающая к себе своим запахом вобла. Они с красными глазами, помятые, виновато глядели в сторону Юры Лба.

— Говорил тебе Перо, что хватит. А ты мягкое вино, как молоко, давай ещё по унции, — укоризненно сказал ему Арбуз.

— Ага, а унции ковшиком отмеряли? — спросил Лоб, — ладно забудем, наука вам на будущее будет. Запомните мягкое вино, тоже хмельным бывает. Вам сейчас надо умыться и на воздух немедленно выйти, а то от вас затхлостью, какой — то тащит за километр. И домой. А то меня подставите. Все знают, что я на свободе.

Он оторвал от вязанки две воблы и протянул им:

— Пожуёте, хватит здесь и Юрке, — остальное припрячем.

Откуда такие деликатесы, никто спрашивать не стал, все знали, что если Маран и Фока появились в подвале, то это от них. Им на флоте часто такие пайки выдавали.

— Мы завтра ещё принесём, столько же, — сказал Фока, — ещё четыре банки сгущённого молока есть и шесть шпрот.

— Продуктов можно попробовать собрать у нас в затоне, — предложил, Маран, — ремонтники утром приходят с похмелья. Возможность будет обменять вино, у них на что — то стоящее. Ремонтники на особом положении у нас, им продукты почти каждый день дают.

— Вы откушайте винца, — предложил Челнок, и открыл крышку фляги, давая им понять, что пить можно без ограничения.

…Они без излишней стеснительности выпили залпом по два стакана, одобрив вкусовые качества вина. Чуть позже в подвале появился двоюродный брат Беды Максим, он тоже не отказался от предложенного ему вина и варёного голубя. Выпив стакан хмельного напитка, и закусив голубиным мясом, Максим не перенося табачного дыма закашлялся и выбежал из сарая. Следом за ним, не попрощавшись ни с кем, ушёл и Беда.

Дома Сергей тихо прошёл на кухню, налил себе чаю.

Мать, услышав, что сын возвратился с улицы, поспешила к нему. Увидав, что он сам о себе позаботился, спокойно ушла к телевизору. Сергей телевизор в этот вечер не смотрел. Он, как примерный ребёнок, в своей комнате взял в руки книгу Аналитики Аристотеля. С ней раскрытой и уснул.

 

Рассказ Ивана Беды и выход из подвала

На следующий день, по назначенному времени Серый отвёл Лба к Ивану, а сам пошёл, накормил и выгулял собак. Помог, матери по дому пропылесосить ковры и сходить в магазин, откуда исчезла фляга. В магазине он стал случайным свидетелем эмоционального разговора между заведующей магазином и грузчиками ОРС. Они, не стесняясь покупателей, обвиняли друг друга в нечестности и лжи. Заведующая трясла перед их лицами бумагами, доказывая, что никакой фляги магазин не получал и выплачивать недостачу будут они сами. У неё нет накладных на вино. Она обозвала их хроническими алкашами и ушла в служебное помещение. Сергей сразу понял, о чём идёт речь. Ему было стыдно смотреть на жалкие и растерянные лица грузчиков. Они немного пороптали в зале магазина после ухода заведующей и тоже ушли.

«Что делать? — Думал он. У этих грузчиков, возможно, есть семьи и не исключено, даже такие, как у Портных, которым весь двор помогает, а мы их обокрали», — терзал он себя.

«Надо будет переговорить со Лбом, может он придумает, как исправить положение, — подумал он, — мужиков жалко, пострадают безвинно».

Он занёс домой сумку с продуктами, и направился к Ивану.

…Они сидели на кухне и из молочного бидончика разливали себе вино из подвала. Иван был весёлый и не в меру разговорчив, похоже было, что бидончик этот был не первый, употреблённый ими внутрь. Лоб, красный как помидор, увидав вошедшего Сергея принялся нахваливать Ивану его племянника и троекратно преувеличивать Серёжкины достоинства. По словам Лба, Беда был чуть не гений. Серый понял, что никакого разговора с ним в таком состоянии не будет, и собрался уходить. Но дядька усадил его около себя, и стал рассказывать про старого друга, с которым они в тяжёлые времена одну пайку ели. Для убедительности он задрал на себе рубашку и показал исписанную спину, которую Сергей знал наизусть.

— То, что у меня на теле, то — же самое и у него. Нам один художник набивал, — говорил Иван. — Юра принёс мне добрую весточку, жив мой друг Коля. Только как я и думал Коля нормальный сиделец, но не в законе.

Иван посмотрел на опустившего голову Лба:

— Всё очень просто, это бывает по молодости. Возвысив друзей среди своего окружения, тем самым он возвышает и себя. Это не большой грех, я бы скорее отнёс это к стремлению идеализации Юриной лагерной жизни. Правильно Юра я говорю? — не отрывая своего колючего взгляда от Лба, сказал Иван.

— Совершенно в ёлочку, — виновато ответил Лоб.

Затем дядька без вчерашней палки, прошёл свободно но, слегка покачиваясь к серванту, и достал свою шкатулку. Из неё он извлёк портрет, нарисованный опытным художником.

— Вот это и есть Коля Рамбай, — протянул он портрет Юре Лбу. — Раньше, фотографироваться нельзя было. Таким образом, мы выходили из положения. Находились умельцы, которые были не хуже наших русских художников, но их талант, возможно, будет признан после их смерти.

Сергею он объяснил, что сегодня у него большой праздник. Отмечает воскрешение близкого друга, который спас его от неминуемой смерти на лесоповале.

Коля, который попался с одним драгоценным камушком и получил за это червонец. Но он жив, и он его найдёт и поедет к нему на свидание.

На Серёжкино счастье домой пришла с работы Манана, жена Ивана. Она быстро разбила душевную беседу Лба и мужа, которого быстро уложила спать, а Лба культурно спровадила на улицу.

Сергей, отдал ей ключ от сарая, сказав, что собак он покормил и сам вышел на свежий воздух. Лба на улице не было, в подвал ему не хотелось идти.

«Если туда пошёл Юра, то делать там нечего», — думал Беда, — пьяные его всегда раздражали. Даже изредка и дядька, бывало, напьётся в сарае, Серёга с мужиками укладывал его спать, запирал на замок и уходил гулять. А он проснётся среди ночи, выпьет у собак всю воду, и опять спать заваливался до утра.

Сейчас его беспокоили две мысли, это оказание помощи Юрке, и выход из затруднительного и тупикового для его совести положения связанного с похищением фляги. Как вернуть, если, половину наверняка выпили. И каким образом представить процедуру возвращения он не знал. Без Юры Лба и дядьки ему с мальчишками этот вопрос не решить. Он прекратил терзать себя подобными мыслями, и надумал спуститься в подвал, посмотреть, сколько вина осталось, затем уже что — то соображать. Отперев замок, он зажёг свечку. В глаза сразу бросилось нагромождение продуктов лежащих на топчане и столе. Всевозможные консервы, сигареты, сахар, рыба — полный для каторжанина продуктовый набор. Было ясно, что здесь оперативно поработали морячки.

Фляга была пуста. Сергей понял, что ни о каком возврате речи быть не может.

Продукты для Юрки все передали на следующий день в КПЗ, при помощи дядьки, который без проблем договорился с дежурным, и Серый лично с Челноком спустили в подвал мешок. Юрку им не разрешили посмотреть, даже в глазок, но голос его отчётливо слышали за камерными дверями.

Они вышли из милиции, и пошли к аптеке, где их дожидался Иван Беда:

— Всё нормально? — спросил он у ребят.

— Без вопросов приняли, но посмотреть на него не дали, — ответил Челнок.

— Вот мальчишки вам наука, — выразительно сказал дядька, — свободой надо дорожить. — За пустяк жизнь можно себе сломать, а в Юркином случае, считаю, виноваты, взрослые и вино.

— Юрка раньше даже не курил, а про спиртное и слышать не хотел, — защитил друга Сергей, — это Беляк его испортил.

— У меня был один друг, которого вы может, и не знаете Слава Кадык, — голубятник. Он тоже вкуса вина не знает, а тюрьму уже несколько раз посетил за то, что подвержен дурному влиянию. Кстати последний срок одиннадцать лет недавно схватил за ограбление сельской почты. Ему внушили, что он самый главный и что без него им почту не взять. Вот он и пошёл за паровоза и получил за это самый большой срок, а те дружки которые его подбили на преступление шестью да семи годами отделались. И пребывать Славке долго там придётся, хотя письмо от него недавно получил, надеется на амнистию в честь пятьдесят лет Октябрьской революции. Хорошо хоть семьёй не обзавёлся. Одни голуби были, которых пришлось мне после ареста усыновить и удочерить.

— Мне кажется, Кадыковские у нас в родне имеются? — заметил Серый, — я в фотоальбоме фотографии видел.

— Вряд — ли, я бы знал об этом. А вот Лбу и его родне он точно своим приходится. А ты Сергей просто перепутал. У нас в родне есть фамилия Дыховские, но они все живут в Канаде.

— У вас родни, наверное, полгорода будет? — с восхищением, спросил Челнок у Ивана.

— Родни полгорода у Колчиных, — а у нас половина двора это точно, — пояснил Иван.

— Это всем известно, — подтвердил слова Ивана Челнок, — а у нас в городе никого нет.

— Твой отец военный, его направили в наш город работать. Откуда им взяться. А наш род и Колчиных с четырнадцатого века обживают эти прекрасные места. Колчины состоят в прямом родстве с Тургеневыми. Возможно и с нашим родом где — то породнились, — только никто об этом не догадывается. Мама моя говорит, что Герман Колчин ей приходится троюродным братом. Ей я верю, она у меня ещё не старая, и память у неё отменная. Даже если она что — то перепутала, то в объективном будущем мы сможем ещё раз породниться с этими двумя известными родами, — это точно.

После этих слов Иван намекающее посмотрел на своего племянника.

— Это не с писателем? — допытывался Челнок.

— Точно не знаю, но как я слышал, с братьями писателями, но не Иваном Сергеевичем, а Александром и Николаем. Один из них, Николай, был заочно приговорён к пожизненной каторге царём Александром первым. Он был декабрист. Каторги он избежал, так как убежал за границу. Другой брат, Александр, был исторический писатель.

— Если Тургеневы родственники Колчиным, то и нам они кем — то будут, приходится? — задался вопросом Сергей.

— Да не нужно к кому — то примазываться. Будут, не буду, не в этом суть. Главное свою кровь не испортить. Где то я слышал меткое изречение, «родни много, — родных мало». Вот в чём суть в родных, а не в родне. А если тебя сильно интересует этот вопрос, сходи, как — нибудь с Софьей Николаевной Ведерниковой на старое кладбище. Она тебе всю нашу родословную расскажет.

— А почему вся ваша родня живёт в одном дворе и даже некоторые в одном доме? — не унимался Челнок.

— Этому есть простое объяснение. Раньше существовали династии шахтёров, сталеваров, корабелов. Наша династия принадлежала к водникам и корабелам. И когда застраивали Новую стройку, вот все родственники и получали квартиры в одном квартале. Наш судостроительный орденоносный завод крепко стоит на ногах. И это предприятие многие жители считают своим родственником. И вообще жизнь сейчас на ура. Главное, что нет войны и голода. Это самые страшные вещи на земле. Вы и сами не так давно были свидетелями пустых полок в магазинах. Эксперименты Никитки Хрущёва дорого откликнулись народу.

Дойдя за разговорами до дома, ребята покинули Ивана и спустились в подвал.

Закинув ноги на стол, которые были облачены в супермодные туфли, при свечах восседал за бутылкой дорогого вина Юра Лоб. Но, что больше всех поразило ребят, он был не похож на самого себя. Вместо тюремного бушлата на нём была одета коричневая кожаная куртка. Под, ней выглядывал белый импортный свитер и главноё, что мальчишек всегда приводило в трепет, — это настоящие фирменные джинсы.

— Что рты открыли? — засмеялся Лоб. — Не узнали?

Он вытащил из кармана две тугие рублёвые пачки денег и бросил на стол:

— Вот, как надо жить? — это всего за один час, — хвастливо сказал он.

— Как за один час? — удивился Беда.

— Не как, а вот — так, — бросил Лоб ещё одну рублёвую пачку на стол. — Вы тут в подвалах отираетесь, белого света не видите. Коле Челноку в этом году в училище военное поступать, и ты Беда, наверное, в свою Мореходку этим летом поступишь. А не поступишь, осенью в армию забреют. Пора о себе уже думать, — упрекнул их Лоб.

— И что ты вкусного предлагаешь нам? — закуривая сигарету, спросил Челнок.

— Я уже вам предложил, — загадочно улыбаясь, проговорил сквозь зубы Лоб, — первым делам выходите из подполья. Белый свет и свежий воздух зовёт на великие дела. Я себе снял однокомнатную квартиру на год, а позже, если дела пойдут хорошо, хату себе куплю. Вот такие дела ребятки. Вечером жду вас у себя всех, там и потолкуем.

Лоб положил на стол бумагу с новым адресом. Засунув пачки денег в карман и допив вино из горлышка, он покинул подвал.

 

За круглым столом

Вечером на соседней улице в девятиэтажном доме у Юры Лба собрались Беда, Челнок, Арбуз, Перо и Туман. Чинно усевшись, кто на диване, кто в кресле все вопросительно смотрели на новоиспечённого хозяина квартиры, выжидая, что он им расскажет о перспективах дальнейшей жизни.

— Курите пацаны, кто хочет? — предложил Лоб, — в моей хате для вас ограничений нет никаких. Чувствуйте себя, как в подвале, но ощущайте свежую струю к жизни.

— Не тяни кота за хвост Лоб? — прошепелявил беззубый Челнок, — рассказывай лучше, как бабки хорошие за час можно заработать? Да побольше.

— Ты мне Челнок сейчас напомнил Марфутку из сказки Морозко, когда её дед Мороз спросил: «Тепло ли тебе девица, тепло ли тебе ясная, а она ему в ответ, как гаркнет, приданного ей подавай и жениха». — Всему своё время. Будет вам и белка, будет и свисток, — загадочно ответил на вопрос Челнока Лоб.

— Я вот пацаны с течением этой новой жизни на свободе подумал, если мы сами рогом не пошевелим, то жить нам всем в нищете. Ходить в застиранной одежде и хавать тюрю, а самое главное ежедневно ощущать себя униженным, зная, что для людей с белыми руками ты быдло.

— Я таким себя не считаю? — возразил Арбуз.

— Арбуз, у тебя родители и сам ты живёте в куражах. Папа, управляющий банком, а мама директор универмага. Чего тебе не жить. И я не возражаю, если ты откажешься от моего предложения прямо сейчас, потому что завтра будет уже поздно. На твоё место, я возьму Салёпу или Балту.

— Я отказов никаких не делал, и не собираюсь делать, здесь все мои друзья и братья. Я до последнего конца буду с ними. И прошу запомнить, мои родители государственные работники, а не владельцы банков и пароходов.

— Вот это уже другой базар, — одобрил слова Арбуза Лоб.

— А ты, почему Салёпу, Балту и Максима не пригласил? — спросил Перо.

— Дойдёт время и до них. Хочу, вам сказать одну вещь, — вы все парни спортивные и удача нам будет сопутствовать только в том случае, если мы будем соблюдать дисциплину и режим. А это значит не употреблять спиртного и не выполнять самостоятельно никаких действий без моего разрешения. Это я вам заявляю, на правах вашего старшего товарища, который имеет некоторый жизненный опыт. Вы посмотрите, как на вас смотрят другая вылезшая из помоек шпана?

— А чего? — нормально, — перебил его Беда, — в обиду мы до сих пор себя никому не даём. Сами ведём себя культурно, и в городе знают, что с нами шутить опасно. Если что, мы быстро мобилизуемся. У меня одного только наберётся больше двадцати родственников в нашем дворе, а по городу если собрать?

— О твоей многочисленной родне известно всему городу, но я не об этом сейчас, — Лоб сделал небольшую паузу. Обвёл всех пацанов пронизывающим взглядом и сказал:

— Парни почву себе надо готовить к будущей жизни. Вы не успеете оглянуться, как какой ни будь Петя Бархотин или Терентий Понькин, которые вам сегодня мячи за воротами подают и с подобострастием в глазки заглядывают, завтра с большой мошной будут жилы с вас тянуть, и услаждаться этим. Меня не было три года. Я кое, что надумал там сидя на нарах. Вас никто не обижает до поры до времени. А как только у скворцов и дятлов появятся бабки, они могут прибуреть и сильно. Тогда будете после ловить неприятные моменты. Не забывайте, что деньги — это исполнение всех ваших желаний, — это не я сказал, а древние умудрённые люди. Я посмотрел на тех уродов, которых я раньше за людей не считал, и сейчас не считаю. Хоть они и надели костюмы дорогие на себя и гаврюхи повязали на шею, дух у них как был на мизере, он таким и остался и я вам при случае это докажу.

— Лоб, хватит Войну и мир Льва Толстого рассказывать, я это произведение почти наизусть ещё в седьмом классе знал. Ближе к делу давай, — торопил его Беда.

— Если вам не терпится, — то слушайте дальше, — не выдержал Лоб, — сообщаю вам новость очень приятную для всех нас:

Первое, я получил маляву от одного авторитетного нашего земляка Минина.

— Известный скиталец по тюрьмам, — сказал Челнок. — Зачем он нам с таким ярлыком, — испуганно выпалил он. — Меня не прельщает перспектива из — за него париться на нарах.

— Молчи дурень, и не шевели губами пока я не закончу — осадным голосом приструнил Лоб Челнока, — это Минин тебе может сказать, что ты ему не нужен. Вдумчивей надо быть, если сигары хочешь курить с острова Свободы.

Челнок сразу приник и виновато опустил голову.

— Минин зону держит, и его короновали недавно, — продолжил Лоб. Он стал вторым в нашем дворе вором в законе и третьим в городе.

— Так же как и Рамбая короновали? — подколол лба Беда.

В ответ Юра ему показал кулак.

— Нет, но ты сам посуди, — возразил Серый, — Минин хоть и не жил в нашем городе, но он мне, как и Иван родственник. Я ничего не знаю про его корону, а ты знаешь.

— Скоро и ты узнаешь, — заверил Беду Лоб.

— Всё равно ты Юра зря на Кольку Челнока накатил. Он имеет право на своё мнение. Захар Минин был классным бомбардиром ещё до Ивана. Один сезон им посчастливилось играть вместе. В то время уже у Захара было три горба за плечами. И что он нам преподаст сегодня, мы не знаем. Хотя справедливости ради сказать со мной всегда за руку здоровался по — взрослому. И детская память мне подсказывает, что с дедом моим Романом он дружбу водил крепкую. Но, ни разу его не видал в компании Часовщика, а это настораживает. Часовщик и дед, друзья детства.

— Какой ты умный Беда, как вутка, — съязвил Лоб, — я говорю вам, что Минин третий в городе вор в законе. С таким человеком дружбу водить, — почёт и уважение!

А первые кто два? — спросил Арбуз.

— Ты чего Арбуз, сегодня только родился? — удивлённо спросил Лоб.

— Родился я конечно не сегодня, — ответил Арбуз, — но про первого и второго ничего не слышал, и мы все в сомнении.

— Молодые ещё, — покачал головой Лоб, — тогда слушайте заметки исторической летописи, — сказал он. — Первым довоенным вором в законе у нас был дядя Гриша Часовщик. Это человек — легенда. Его интересной и тернистой жизни хватит на целую книжную эпопею. Всё у него в жизни было. И тюрьмы с лагерями и война в штрафном батальоне с расстрелом, где он оставил ноги. И даже любовь без ног с молодой учительницей Ниной, с которой он до сих пор живёт, но в браке не состоял и не состоит.

— И отпаривает он её своими колодками прилично, когда пьяный в карты проигрывает у сараев, — захохотав на всю комнату, — сказал Перо.

— Это от большой любви он её так ласкает, — вышел из осады Челнок.

— Зря смеётесь, — остановил веселившихся парней Лоб, — этот человек заслуживает большого уважения к себе. Он считается патриархом уголовного мира. Это колоритная личность, один из уважаемых воров в СССР. Вторым вором у нас стал Таган, — он недавно освободился. И уже при делах и все серьёзные вопросы решает на пять. Нам до него ещё расти да расти, но думаю, он вскоре нас заметит. Кстати, Беда, твой дядька Иван был воспитанником Часовщика и почудил он не хило в своей молодости. О нём, тоже орденоносные мифы ходили по городу.

— Я всё знаю, — сказал Серый, — но с Иваном эту тему не затрагиваю. Но мне порой кажется, что он до того интеллигентен, что кроме книг, футбола и охоты ничего в жизни не признаёт.

— Футболист он был известный, — это мы все знаем, и если бы не травма играл бы, до сей поры, — задумчиво сказал Лоб, — правда у нас во дворе в кого не кинь футболисты или хоккеисты.

Ну ладно дело не в этом, а в следующем. Минин пишет, что скоро придёт. Я вчера был на том берегу по вызову у его приятеля Севы Пескаря. Вы его все знаете, он часто к нам приезжал во двор к Часовщику. Так вот Сева дал мне прочитать эту маляву. Минин меня просит, чтобы я подбирал молодёжь нашу проверенную не гнилую и привлекал её к работе. Вы чувствуете, какая у нас поддержка могучая будет? — посмотрел Лоб на всех мальчишек, как Наполеон.

— Сева многих барыг и цеховиков контролирует в нашем городе. Сапожники и те ему отстёгивают бабки. И сегодня он утром дал мне возможность неплохо заработать.

— Давай, не тяни резину, — мы с Челноком видали эти бабки и готовы, хоть сейчас пойти их зарабатывать, — нетерпеливо высказался Беда.

— Мне уже нравится, что я вас, наконец — то заинтересовал.

Я сегодня подбил большие бабки. Откровенно вам скажу, таких денег я в жизни в руках не держал. А всего — то дел, — прокатился немножко от судостроительного завода на машине с загруженными высококачественными электродами для сварки, которые изготавливают в электродном цеху. И ты в бобровой шубе. А приезжают за ними из разных городов.

— Короче угнал, пока водила в столовой был или с бумагами бегал, — догадался Беда.

— Молодец сообразительный, — похвалил его Лоб, — но мы этим заниматься не будем, хотя если кому подфартит такая удача, — пожалуйста. Но лично я ответственности за ваши действия нести не буду. Это может вам обернуться тюрьмой. При этом сам от подобного соблазна никогда не откажусь. Цена пяти тонн электродов куча денег. Представляете, что это такое? А у нас этих тонн будет, — не пересчитать.

— Ясный корень, — прошамкал Челнок, — а мы что будем делать?

— Ваше дело разведка, ходить около проходных завода, записывать номера, узнавать, откуда машина. Они зачастую ждут отгрузки не по одному дню. Желательно войти в тесный контакт с шоферами или экспедиторами. Узнавать если у них наличные бабки на покупку, предлагать им электроды, ниже заводских цен. Так, чтобы они были заинтересованы личным наваром.

— То есть, у одних мы крадём, а другим продаём, — вновь перебил Беда Юру Лба.

— Я не сказал, что обязательно воровать нужно. Сбыт этих электродов у нас будет широкий. Он уже существует, я в этом убедился. Короче ваша работа искать покупателей, и пять процентов от сделки ваши.

— Меня это вполне устраивает, — согласился быстро Беда, — ты только после объяснишь, куда гнать гружёную машину. А куда её после пустую отгонять, мы сами разберёмся. Действительно пацаны, чего мы будем по подвалам ходить сопли жевать, лучше поработаем, немного на себя. Меня только недавно совесть мучила за флягу с вином, которую мы умыкнули у грузчиков. Да жалко их с одной стороны, а с другой, если подумать, они сами виноваты. Напились и забыли о ней. О нас в будущем никто не подумает, потому, что мы родом из Сталинского двора.

— Всё правильно Серый, — одобрил высказывание Беды Лоб, — я бы вам более мрачную картину мог рассказать вашего ближайшего будущего, но вы сами кажется, допёрли до всего. Вас впереди ждёт многих армия. Придёте из армии, что на завод пойдёте? — Там за копейки пахать будете? — продолжал говорить Лоб.

— На заводе не только на квартиру не заработаешь, но и приодеть себя толком не сможете. А расходы на девочек, на свой отдых. — Здесь средства немалые потребуются.

Институты сегодня тоже многого не обещают.

— Всё нам понятно, — сказал до этого сомневающийся Арбуз.

— Так, что нам можно завтра начинать шустрить у проходных завода? — спросил Перо.

— Я завтра с теми пойду, кто свободен от школы, — промолвил Лоб, — а позже я Луку подтяну к этому делу.

— Да, какая школа. Надо почин сделать? — возразил категорически против похода в школу Перо.

— Всё, тогда решили, сказал Лоб. — Завтра, у главной проходной собираемся, а сейчас давай чайку попьём, и кур жареных поедим, — предложил Лоб. — Это вам не голуби — сизари, приготовленные на керогазе, а куры — гриль, — приговаривал Лоб, вынимая из сумки аппетитно зажаренных тушек птиц и другие деликатесы.

— Туман иди, поставь чайник? — попросил он.

Лоб разорвал на части кур, открыл рыбные консервы, нарезал колбасы. Из сумки достал пять французских ещё горячих батона и две пачки шоколадного масла. Такие продукты пацанам не каждый день приходилось кушать. И они с жадностью накинулись поглощать съестное.

— Вот пацаны, будем хорошо работать, — питаться каждодневно так будем, — изрёк Лоб, — а может быть и лучше. Я завтра схожу в детский дом навещу Луку, надо его прикинуть трохи в приличную одежду да денег ему дать. Парень взрослый уже.

— А что — то его в этом году в школе не видать и во двор не приходит, — с ехидцей спросил Перо, — он никуда случаем не поступил у тебя?

— Ты чего? — никак смеёшься Перо? — он восемь классов не смог закончить, а ему уже восемнадцать. Держат в детском доме, наверное, пока работу подходящую не найдут. Не смотрите, что он под два метра ростом и косая сажень в плечах, в армию его не взяли из — за сколиоза. Но он детскому дому удобен. Лука и кочегаром там работает и плотничает и столярничает и за хозяйством смотрит. И немного они ему приплачивают за эту работу. Я хоть знаю, что он там сыт и под присмотром. Не хочу, чтобы он по моим стопам шёл. Он всегда трудолюбием у нас отличался. Его тянуло или к молотку или к стамеске. Бывало, найдёт на улице, какую — нибудь безделушку, глядишь, конфетку из неё сделал. Покойная матушка его Лукой Самоделкиным звала.

— Он мне две печати вырезал из резины, — похвалился Беда, — одна Рейхстага, с моей фамилией, а вторая, какого — то космического управления. Прикольно, от настоящих печатей не отличишь. Я их храню, как память. Может когда пригодятся, пошутить над кем ни будь.

Губы Лба растянулись в улыбке, но известие Беды он не стал обсуждать.

Когда всё смели со стола и ребята разошлись по домам, Юра достал из комода маленький чемоданчик — балетку и открыл её. На стол высыпалось несколько печатей производства Луки. «Если приделать ум к этим печатям, можно хорошие бабки заработать подумал он» и сложил все печати назад в балетку.

 

В раздумьях

…Беда в эту ночь долго не мог уснуть, обдумывая заманчивое предложение Юры Лба. Затем он стал мысленно перелистывать странички недавно прожитых им временем. Он занимался серьёзно футболом. После травмы ноги совсем футбол не бросил, но о серьёзности продолжения занятий не помышлял. Сейчас борьбой занимается, недавно стал Чемпионом Поволжья. Выполнил норматив мастера спорта почти за год занятий. Ещё восемнадцати лет нет, а уже наполовину инвалид. Болезнь бесцеремонно перечеркнула все его усилия. Хочешь, не хочешь, но борьбу надо оставлять. Оставался оздоровительный футбол, ежедневный вид спорта, которым заражён был весь двор. Футбол — это было многолетнее дворовое увлечение. Недавно тренер основной команды «Водник» посоветовал Серому возобновить занятия этим популярным видом спорта серьёзно и пригласил его к себе на тренировки на стадион, поработать с основным составом. Беда от такого предложения отказаться не мог. Но была медицинская преграда, чтобы серьёзно заниматься футболом. Нужна справка о состоянии его здоровья, которую, как считал Беда, получить будет проблематично. К его огромному счастью, медики не обнаружили у него порока сердца и разрешили заниматься футболом. После получения заветной справки, он начал ходить на стадион регулярно. Он целиком и полностью ушёл в этот вид спорта, оберегая ранее травмированную ногу. Важнее дела для него в то время ничего не было. В жертву футболу, он мог прогулять школу, не пойти на интересный фильм. И временами отказывался, от уличных прогулок с друзьями. Но после тренер внезапно заболел. На его место тренером временно назначили обыкновенного инструктора — методиста с завода, который в футболе мало чего смыслил. Ходить на тренировки к такому бездарному наставнику у Сергея желания не было, и он стадион начал посещать не регулярно, а когда вздумается, не придерживаясь расписания. Небольшой перерыв выбил его из колеи. Пока решался вопрос, какой тренер будет работать с молодёжью, улица вновь засосала Сергея в гущу своих событий. Решались вопросы верховодства в городе при помощи кулаков с пацанами других улиц, и населёнными пунктами, где жили цыгане и другие национальности. Взрослые в мальчишеские потасовки не лезли. Если по незнанию дела кто — то из старших влезал против компании Беды, то тогда на помощь приходили взрослые урки, которые моментально ставили всех на место, закрепив лидерство своему двору. Поверженные, потом находили пути, чтобы встать на дружескую тропу с победителем. Серый, отличившись, беспощадной жестокостью в драках, прочно закрепил своё лидирующее положение в городе. Он вёл себя скромно, но в душе он был король, не позволяя в его присутствии вызывающе себя вести незнакомцам. Если после первого замечания незнакомец не переставал блатовать, то Беда стремительно без лишних разговоров переходил в фазу блиц — знакомства. За справедливостью к нему обращались ребята с других дворов, и он им охотно помогал, чтобы упрочить своё положение лидера. Появление его с друзьями в другом дворе, наводило страх перед сверстниками того двора. Они могли заглянуть на улицу в конце города, цель была для этого одна. Найти приключений связанных с дракой. Сами не задирались, но к схватке провоцировали. После каждой драки, оценивались скрупулёзно действия всех участвующих, включая и побитых. Если с другой компании кто — то проявил себя в драке хорошо, его они постепенно подтягивали в свою бригаду, создавая ударный отряд, который мог дать отпор и взрослым парням. Нередко, за массовые драки их вызывали в милицию, но никогда и никто не называл фамилию Беда. Милиция проводила профилактическую работу с подростками и надо сказать очень часто. Приходила в школу с лекциями, разбирала проступки, совершённые пацанами. Главным городским бичом, это были драки, иногда они носили массовый характер. Выходили биться против, культурно — просветительного, речного училищ, где в ход иногда шли колы и кастеты и другие холодные орудия, которые могли причинить серьёзные травмы. Учились, в основном там иногородние студенты, незнакомые с обычаями местной шпаны. Драка возникала из ничего, где виноваты, могли быть обе стороны. Верх брали всегда местные, которые были сплоченнее и смелее. Эти потасовки были хулиганством чистой воды и к суду ни кого не привлекали. Милиция по возникновению драк ограничивалась только — лишь нравоучительными беседами с нарушителями спокойствия. Бывали случаи, когда дела заводили на отдельных ребят, которые во время следствия разрушались, при помощи таких советчиков, как Беляк, Фрол, Ганс. А ещё был Лимон, старший брат Балты и лучший друг Калины, — хороший футболист, которого посадили в прошлом году. Он знал, как уйти от карающего меча закона, но себя спасти не мог. На заводе, где он работал кладовщиком запасных частей, был убит в кабинете его мастер. На столе нашли два стакана и бутылку с отпечатками пальцев Лимона и мастера. Алиби у него не оказалось, так как собутыльники закрыли его в складе пьяным, откуда он выбрался через окно только ночью. На проходной ему вахтёр сказал, что произошло в цеху убийство и подозревают в нём Лимона, имевшего к тому времени уже одну судимость.

…Беда, ворочаясь в постели, вспоминал последнею встречу с Лимоном, когда он спал в подвале, свернувшись калачиком, поджав под себя ноги. Время тогда, было не ночное и даже не вечернее. В незапертую дверь, кто — то тихо вошёл. Чиркнула спичка и рука потянулась к свечке. Когда свеча зажглась, на фоне полумрака проявился знакомый силуэт родственника Лимона.

— Кто здесь? — спросил Серый, хотя Лимона он узнал.

— Я, это Серёга, — отозвался он, узнав Беду по голосу, — а ты чего среди белого дня в подвале спишь. Дома неприятности, что ли? — спросил он.

— Никаких неприятностей нет, просто попасть не могу. Дверь захлопнул, а ключ оставил. Ждал твоего Балту с Вовкой Туманом и незаметно уснул, — ответил Беда.

Лимон посмотрел как, свернувшись в калачик, спит Беда и для интереса спросил:

— Ты всегда так спишь, подтянув ноги к животу?

— Нет, только, когда мёрзну, а что?

— Да нет, ничего страшного, просто есть мнение некоторых знатоков, что обычно в такой позе спят, слабые и безвольные люди, подверженные влиянию со стороны, — выдвинул неизвестно чью — то гипотезу Лимон.

— Ерунда, какая — то, — вставая с топчана, сказал Серый, — как хочу, так и сплю.

— Ерунда у меня. Я, кажется, вляпался в навоз. Меня могут в эти дни прикрыть в КПЗ. Домой не пойду. Перекантуюсь у тебя здесь. Хоть недельку подышу в своё удовольствие. Знаю, что перед смертью не надышишься, но всё — таки.

— Иди лучше к дядьке, он тебя к деду в деревню отвезёт, там тебя никто не найдёт, — посоветовал Беда.

— Нет, Серёга, там меня в первую очередь прихватят. Да и дядю Романа подставлять не хочу. Все знают, в каких мы с ним отношениях. Я же ему крышу прошлым летом помогал крыть.

— Дед никого в свой дом не пустит, — сказал Беда.

— Может я так и поступлю, но ты его только предупреди, что я здесь. А он пускай продумает, как вывезти меня. Лучше когда стемнеет.

— И сколько тебе грозит? — спросил Беда.

— Думаю червонец, но обидно то, что я никого не убивал. Мастера мне моего на шею повесили. Я его не трогал, только поссорился с ним крепко утром при всех. Теперь мне всё равно. Я тюрьмы не боюсь, она для меня, как для тебя пионерский лагерь.

Лимон ошибся, его осудили на пятнадцать лет. После оглашения приговора, он судьям крикнул:

— Приду на волю, я вас всех переушибаю. Жить вам рожи казённые, осталось пятнадцать лет.

Этот выкрик мальчишки расценили, как переданный для них привет. Они лишний раз убедились, что Лимон, действительно ничего не боится и сломать его трудно. Конвой увёз его в систему государственного обеспечения с небом в клеточку. Лимон в своё время тоже пытался подготовить из дворовых мальчишек команду чемпионов, так, как сам был отличным футболистом, но у него ничего не получилось.

«Не успел, — подумал Беда, а Юра Лоб сегодня уже доказал, что можно и обязательно нужно о себе заботиться самому. Мать не всегда приятно загружать своими проблемами. Поэтому, пойду по пути Лба.».

 

У проходной

Как и условились, ребята на следующий день подошли к проходной завода. Лоб уже был там со своим братом Лукой. Брат Лба был младше его, но благодаря своему огромному росту и грубому лицу выглядел старше. Он был ознакомлен со своими функциями и с нетерпением рвался к работе.

— Видите пацаны, машины стоят, — показал Лоб на скопление машин у завода, — обходите их все, и спрашивайте у водил, нужны им сварочные электроды. Говорите им, что товар наш дешевле и все сопроводительные бумаги есть. Как язя накнокаете, так быстро ко мне. Остальные дела будут мои. Не грубить им, будьте вежливыми с ними у проходной.

— А если представится возможность угнать машину с товаром, — спросил Челнок.

— Коля, ты чего угорел? — от проходной ни одной машины нельзя угонять, это надо делать вдали от завода, но не за чертой города. А если мы будем гонять машины от завода, завтра здесь будет милиция работать. И нам здесь бабки делать не разрешат.

— А почему не за чертой города? — поинтересовался Перо.

— Там другая бригада работает.

…Все разошлись по парам обходить машины, которых было предостаточно около проходной. Одни машины уезжали, другие подъезжали. Беда работал на пару с Пером.

В первый день они нашли двух клиентов на восемь тонн электродов. Вечером, у себя дома Лоб выдал деньги. Это были хорошие деньги, за которые стоило рисковать. Не валюта, но шелест этих купюр был не хуже иностранных денег. Одним словом таких денег ребята до этого не видали.

На следующий день, окрылённые удачей, они бегали по всем проходным, не стояли на одном месте. День тоже был удачным. Изо дня в день, у них дела шли всё лучше и лучше. Они практически забросили школу, ходили только по понедельникам и субботам, так как в эти дни отдел сбыта товар не отпускал. Уже за неделю у Беды, собралась солидная сумма денег. Благодаря своей грамотной речи и приятной внешности он сумел заработать две тысячи. Он не знал, что делать с такой огромной суммой денег. Подмывало купить подержанную машину, но не решался сказать матери. Как ей объяснить, что деньги он заработал не криминальным путём, а честно работая посредником.

От Челнока и Салёпы, покупатели чаще шарахались. Их не интеллигентная внешность и не совсем профессиональная речь не внушала доверия покупателям. Поэтому они считали свои прибыли на копейках, а это было значительно меньше Беды.

Лука работал вместе со Лбом, но когда Юры не было, тот ничего без брата самостоятельно не мог решить. От злости он сильно матерился на водителей, от чего ещё больше отпугивал от себя покупателей. Лоб поблажек никому не давал, и деньги платил всем по справедливости, кто сколько заработал.

Лоб чаще находился на базе вторсырья или на контейнерной площадке, где хранился левый товар с завода. Ребята подъезжали с покупателем на машине, он загружал их там. Затем получал с них деньги и выдавал накладные на товар.

Лоб купил себе подержанную Волгу и везде разъезжал на ней. Лука, злясь на самого себя, решил подлатать свой худой бюджет другим способом. Он от дома колхозника угнал машину с половой доской и продал одному спекулянту на строительство дома. А машину бросил недалеко от посёлка «Дружба». Через день нашли похитителя и краденые доски. За это Лука был приговорён к одному с половиной года лишения свободы.

— И это ему повезло. Кому — другому бы за это впаяли пятак за это, — а его как сироту пожалели, — говорил Власов всем во дворе.

…У Беды шло всё хорошо. Лоб сообщил, что освободился Минин. И пообещал, что с его участием работа ребят будет оцениваться выше. Парни уже мысленно подсчитали свои потенциальные капиталы и на что потратят деньги летом.

Поздно вечером Сергей, придя домой, увидал накрытый праздничный стол. За столом сидели мать, Колчин и Захар Минин. Кого — кого, а Захара в квартире матери он встретить не думал. Сергей сухо поздоровался с гостями и прошёл в спальню. Утром за завтраком он узнает от матери, что Захар приходится ей двоюродным братом и племянником деда Романа. Мать Захара была родной старшей сестрой деда Романа.

…У проходной на следующий день Минин подошёл к своим родственникам Беде, Перу, Арбузу. Без всяких обиняков и недомолвок он доходчиво им объяснил:

— Ребятки, я понимаю, что вы втянулись в эту работу, и слышал, что у вас неплохо получается. Поймите меня правильно и не обижайтесь. Отныне чтобы вас у проходной я не видел.

Я не хочу, быть проклятым своей роднёй. Я занимаюсь не совсем правильным делом. За границей это честный бизнес, а у нас спекуляция. Поэтому ни один мой близкий родственник пока не может быть партнёром в моём деле. Если деньги нужны, я вам их дам.

— А разве в том есть криминал, если я нахожу покупателей? — умоляюще смотрел Беда.

— Если бы не было, я бы тебе слова не сказал, но ты сын моей двоюродной сестры, и внук моего дядьки. И все вы здесь родственники для меня, а не мальчики для битья. Ты представляешь Сергей, что будет, если ты по моей милости окунёшься в эту грязь и срок заработаешь?

— Всё я представляю, — начинал сердиться Беда, — но привык я уже к этим лёгким деньгам, и отвыкнуть будет сложно от проходной. Присосался я к ней, как пиявка к попке.

— Отвыкнешь! Подумаешь, Клондайк он потеряет. Ходи в школу, у тебя выпускной класс, играй в футбол и не огорчай мать и деда. Смотри, дед у тебя в силе ещё, а дядька с батогом ходит. Помогать ему надо.

— Я Ивану и так помогаю, собак выгуливаю, каждый день по два раза. Кормлю их, — оправдывался Беда.

— И за голубями смотрим, — добавил Арбуз.

— Короче вы меня поняли, если интересные вопросы возникнут, приходите ко мне домой или к сараям. Я себе новых голубей приобрёл. Не могу без них, как вы без проходной.

— Интересный вопрос у меня к тебе и сейчас есть, — с досадой в голосе сказал Беда.

— Что за вопрос, выкладывай? — спросил Захар.

— У меня есть деньги, хочу себе взять машину подержанную, но свежею. А вот как матери объяснить затрудняюсь. Ты бы с дедом поговорил, вроде бы он мне купил авто на свои деньги.

— Нашёл о чём горевать, — взбодрил Захар Беду, — да ты деда своего видимо плохо знаешь. С ним любой базар можно в плюсах перетереть. Это мы утрясём. Но это не интересный вопрос. И я не пойму, зачем тебе сейчас машина? Гаража нет, потом армия не за горами. Я могу себе купить самую крутую тачку, но у меня душа не лежит к технике. А на чём передвигаться я всегда себе найду. Вот катер я себе обязательно приобрету. Спиннинг с него бросить в любом месте можно. Тебе сейчас нужно ограничиться, хорошей авторучкой и учебниками, — предметы необходимые для получения аттестата и поступления в институт. Так, что и ты подумай хорошо, нужно ли тебе авто?

— Хочется, даже под ложечкой сосёт, — сказал Беда, — многие парни имеют мотоциклы. Некоторые Явы себе купили. По городу рассекают, а я чем хуже.

— Я тебя переубеждать не собираюсь, но тебе сначала права надо получить, а потом думать о технике. Последовательным надо быть. На Юру Лба не смотри, он узколобый, ездит без прав до поры до времени. И ты думаешь, приобретёшь, мотор и думаешь, бога за бороду возьмёшь. Нет родной, — своей покупкой ты первым делом привлечёшь внимание ОБХСС не только к себе, а и матери. Не забывай, у нас товар левый, неучтённый. ОБХСС будут рыть, и копать, откуда у молодого парня авто? Теперь подумай, если в городе у кого из твоих ровесников машина? Могу сразу сказать. Нет, и не может быть! Многие подпольные дельцы имеют большие бабки, но боятся показывать лишний раз своё благосостояние. И это всё по той же причине, о которой я тебе толкую.

— Всё понятно, — утвердительно замотал головой Серый, — думаю, ты очень правильно и своевременно донёс мне свою мысль.

— Ну, вот и ладушки, — сказал Захар, — а чтобы вам, моим родственникам не обидно было. Друзей ваших я тоже уберу. Пускай Лоб сам покрутится у проходной. Наработки и клиентура благодаря вам у нас уже есть небольшая. Теперь значительно легче будет работать.

…Минин понимал, что его молодые родственники остались огорчёнными после разговора. И то, что он отлучил их от себя, это был его жизненный принцип. «Ни ввергать, никого из родни в свои мутные дела».

 

Старый коммерческий зехер

Новость во дворе была неприятной для ребят. Не успели осудить Юрку Балаша, как арестовали Калину с их двора и Балту. Калина был мастером спорта по хоккею, играл за команду мастеров класса Б. Но из — за мучительного мениска, оставил хоккей и ударился во все тяжкие. Мало того в свои дела он посвятил соседа по площадке Балту. Их преступление оказалось на редкость дёрзким. Они совершили налёт на кассира с Лесхоза. Калине было 23 года, а Балте только исполнилось восемнадцать лет и этот возраст Балту не спасало от сурового наказания, как Юрку Балашова.

Все ребята после этого преступления и отлучения их Мининым от работы, начали прилежно посещать школу. Лоб крутился один, и однажды был подвергнут искушению. Машина с двумя контейнерами электродов, была угнана им от заводской столовой. За это его Захар тоже отстранил от хлебной работы, но деньги за товар ему отдал. Своей необдуманной выходкой Лоб привлёк внимание к проходной завода целый штат сотрудников милиции.

Пока суть, да дело, Юра затаился на время у своей подруги Вальки Луны, и в городе не светился. На свою съёмную квартиру редко ходил, так — как находилась она в центре города. Была опасность попасться в руки милиции, так — как он не знал их движений по поводу его угона машины с электродами.

Валька Луна жила в частном секторе в одном доме с братом. Брат, был известным портным, а сестра его, имея диплом драматической актрисы, ни дня не проработала в театре. Она работала вначале директором дома пионеров. Но от этой работы была не в восторге ушла на вольные хлеба. Стала помогать брату по швейному делу и подыскивать клиентуру. До шестидесятого года надомная работа считалась для портных и сапожников вполне легальной, но Хрущёв своим запретом заставил всех кустарей уйти в тень. Брат Вальки Луны имел приличные деньги и не скупился ими ни для сестры, ни для её сожителя. Юрка же в этом доме считал себя нахлебником. Он не мог задарма есть чужой хлеб. Скука и совесть заставляла его сорваться и идти на поклон к Минину. Но внезапно кредиторы — барыги предложили ему заняться выбиванием долгов.

…Это дело Лбу было по душе. Он попал в свою стихию. Долгов было не совсем много, но процент свой он имел с лихвой. За сто рублей долговых он сдирал с должника пятьсот рублей. При хорошем наваре ребят со своего двора он не забывал. Постоянно приходил во двор, где их щедро мог угостить пивом или вином. Ребята ему завидовали и жалели, что лишились жирного пирога. Всё — таки вкус лёгких денег они все ощутили. И поэтому мальчишки каждый раз подкидывали Лбу свои авантюрные коммерческие планы. Они дискуссировали по этим планам, и в конечном итоге Лоб их браковал, находя их опасными и невыполнимыми для парней.

— Беда с матерью в это время переехала в трёхкомнатную квартиру в соседний подъезд. Они обменялись с родителями Егора и Лимона Балты. Квартира для двух человек была большая, да и не малые деньги запросил адвокат на защиту сына. Серый тогда не знал, что причиной размена квартиры послужили деньги на адвоката. Он бы с радостью эти два куска вытащил из своего тайника и отдал родителям Егора. В размене квартиры были свои минусы для Беды. С этим обменом ему в подвал придётся ходить через улицу, — а это не всегда удобно. Вторым же минусом, было долгое привыкание к новому спальному месту. Но зато у Сергея появилась шикарная отдельная комната, где он мог заниматься своими делами. Особо по подвалу он не скучал, так как интересы и заботы появились другие, да и лето было не за горами. В это время года он с парнями подвалом не пользовались.

У Беды был последний год учёбы. Выпускной класс обязывал к усидчивости и тщательному изучению школьного материала. Он уже переиграл и в Мореходку удалил из своих планов. Сергей решил поступить в университет на факультет журналистики. Купил себе книги по английскому языку, истории и скрупулёзно изучал эти предметы. К тому же деньги у него были и себе он ни в чём не отказывал. «Захотел печатную машинку, — купил. Машинка для его будущей профессиональной деятельности была необходима. Захотел туфли модные, — купил».

То, что Сергей запросто без всякой нужды мог удовлетворить свои потребности, — это чувство было непередаваемо. Он был счастливым и щедрым! Но когда пересчитал деньги, те, что заработал у проходной на продаже электродов, то решил урезать свои потребительские расходы, а оставшуюся сумму передать на сохранение Ивану. Но как дальше делать деньги эта мысль его никогда не покидала. Даже сидя за учебниками, он постоянно отвлекался и улетал в свои денежные думы. Думы были неплохие, но для Страны Советов не годились, — запах тюрьмы от них исходил конкретный. Он уже, кажется, всё передумал с открытым уголовным кодексом и пришёл к выводу, что в Советском Союзе, как не изобретай, везде горит срок. Значит, выхода два, — либо жить на сто рублей в месяц, — либо уметь рисковать и ходить с оттопыренными карманами. Сергей выбрал второе.

…Идея делать деньги из воздуха пришла к нему неожиданно.

Натолкнул его на этот шаг одна из печатей изготовленная Лукой, и нелепый приказ председателя горисполкома.

Когда Беда достал печать из ящика письменного стола и, макнув в подушку с синей тушью, приложил её к чистому листу бумаги. На чистом белом листе чётко отпечаталось круглой формы изображение, с вырезанным по центру спутником земли, а по краям надпись Строительное Управление «Спутник». Мысль его посетила стремительно. В местной газете он недавно прочёл, что председатель горисполкома издал приказ для всех гаражных кооперативов. В приказе указывалось благоустроить проезды на территории кооперативных гаражей. Какие кооперативы не имели технических средств и возможностей, — должны были перечислить кругленькую сумму в горисполком, для выполнения дорожных и косметических работ. Хозяева гаражей были до предела возмущены, нереальными расценками, но деваться было некуда. Власти грозились при невыполнении приказа ликвидацией гаражей.

И тут им на помощь пришёл Беда с взрослой компанией Юры Лба и его подругой Валькой Луной. Суть производства денег заключалась в простой и наглой афёре. Перо и Туман ходили по гаражам узнавали фамилии владельцев, разговаривали с ними, знакомили их с договорами. Эти липовые договора на производство строительных работ, от несуществующей организации СУ «Спутник», Беда заготавливал для председателей гаражных кооператива в двух экземплярах. Самое удивительное, что подлинность этих бумаг не вызывала ни у кого никаких сомнений. Печать этой строительной организации магически действовала на всех, кто знакомился с договором. В договоре оговаривался срок выполнения работ, сумма оплаты за работу, которая была в три раза меньше цены, продиктовавшей горисполкомом. Владельцы гаражей охотно шли на соглашение работ и сдавали деньги казначею. Они поняли, что вопрос благоустройства будет решён без помощи исполкома. И конечно важным фактором исполнения строительных работ являлись, небольшие материальные затраты. У СУ «Спутник» они были не обременительны. За три дня собирались деньги, за которые Валька Луна выписывала приходные ордера и уходила восвояси с приличной сумой денег. Но шло время, а строители на объекте не показывались.

Таким простым способом они за короткий срок нагрели два самых больших гаражных кооператива в городе. Словно ливень из водосточной трубы, к ним вытекли дармовые деньги. И они подстёгнутые такой внезапно свалившейся на них удачей решили пройтись по гаражным кооперативам других районов, понимая, что в своём небольшом городе опасно повторяться.

…Беда на этот раз не обдуманно не тратился, а отдал деньги Ивану на сохранение. Его обуял азарт новых сомнительных проектов, где можно бабки грести лопатой. Он вновь возрадовался жизни. Но неожиданно все планы поломал Лоб. Его необузданная жадность привела к серьёзным последствиям, после которых Беде пришлось свернуть свою афёру.

Минин Юру Лба держал на дистанции, после того, как он угнал машину, но Лоб не унывал. Дерзости у него было не занимать.

Он принимал заказы на выбивание долгов от кинутых на деньги клиентов, на что и жил. А тут Беда подвернулся со своим проектом. Материальное положение позволяло ему с Луной ужинать каждый вечер в ресторане.

Юра узнал от брата Вали Луны, что в психоневрологическом диспансере их города производственным цехом по пошиву постельного белья заправляет бывший артельщик Суворов.

Молва о Суворове шла порочная. Одним словом это был теневик прикрывавшийся медицинским учреждением. В одном здании он работал и на себя и на государство.

Эту информацию Лбу слил бывший пациент этого диспансера Лунин Степан по кличке Аршин, он же родной брат Вальки Луны. Он рассказал Юре, что Суворов, дав на лапу нужным людям, ввёл трудотерапию в диспансере.

В этих мастерских не было постоянного штата, его создавали из больных и попавшихся на крючок надомников.

Степана, как и всех других надомников из портных, против их воли, помещали в психоневрологический диспансер на три месяца, а иногда и на больший срок. Условие было одно, либо они безвозмездно трудятся на благо родины несколько месяцев, либо в лагере за жалкую пайку по пять лет будут лес валить. Подпольщики хорошо знали, что нарушают закон и соглашались на условия Суворова. Дома Степан шил всё от детских слюнявчиков, до театральных костюмов. Но в конце февраля на протяжении трёх лет, за ним приезжала домой машина с крестом и увозила в Зелёноборский Бедлам. В диспансере он был и закройщиком и портным и мастером.

Сам Суворов бывал редко в мастерских. Всю работу возлагал на опытного Степана. Работа была трёхсменная, и Степану порой приходилось там ночевать.

Больным он никогда не был, и голова у него работала в нужном направлении. Перед своим «излечением» он сумел вытащить из папки своего начальника левые бланки с живыми печатями и подписью, которые он отдал Лбу. Так же он рассказал Юре, что авантюрист Суворов, заправляя мастерскими по пошиву постельного белья, одновременно запустил производство неучтённой продукции. И в доле с Суворовым был главный врач диспансера.

Юре Лбу имея такую важную информацию, не нужно было что — то чувствовать, что — то обнюхивать. Он твёрдо знал, что Суворова превратит в дойную корову. Юра попросил у Беды напечатать на одном из подписанных бланков долговую расписку на десять тысяч

— А немного будет? — вздрогнул от удивления Беда, — а вдруг этот Суворов имеет в своём штате не только главного врача, но и начальника милиции?

— Не бойся, я о нём все справки навёл. Он жлоб, живёт с женой вдвоём в большом доме. Ездит на новой Волге. Выложит, как в банке, требуемую сумму.

— Я не боюсь, просто хочу, аттестат о среднем образовании получить на свободе, а не в тюрьме.

— Ты ничем не рискуешь. Весь удар я беру на себя. Бабки мне в руки дают, значит, я рискую больше всех.

— Хорошо, я сделаю, как ты просишь, но если спалишься, то на нас всех можешь подозрение навести.

— Печатай не дрейфь, всё будет в ёлочку, — убедил он Сергея.

Беда сделал, как он просил и отдал ему расписку на десять тысяч рублей. Лоб на следующее утро на своей Волге с Валькой Луной поехал в диспансер к Суворову.

Луну он оставил в машине, а сам решительно направился в мастерские, которые никем не охранялись.

Суворов изобразив кислое лицо, прочитал положенную перед ним долговую расписку с его печатью, где было сказано:

Я Суворов Валерий Михайлович 1937 года рождения, проживающий в посёлке Соловьи, взял в долг у Карена Азаряна десять тысяч рублей. Обязуюсь подателю сей расписки, вернуть эту сумму в двухнедельный срок.

10.04.66. подпись: Суворов.

— У меня нет знакомых с такой фамилией, — ответил недоумённо Суворов, поняв, что его пытаются развести.

— Пить меньше надо, тогда помнить будешь, — громко рявкнул Лоб.

— Хорошо, я отдам эти деньги, но при мне нет в данный момент такой суммы. Завтра после обеда я выкуплю эту расписку за указанную вами сумму.

— Это другой разговор, но смотри, если выкинешь фортель с ментами, мы спалим и твой дом, и твои мастерские. Будешь золой торговать.

— А чем менты мне могут помочь, если подпись моя? — вкрадчиво спросил Суворов.

Лоб сел в машину, а Суворов в это время наблюдал за ним, через шторки окна.

Когда машина скрылась из обозрения, он следом сел в свой автомобиль и поехал в милицию к своему знакомому сотруднику Алексееву, рассказав ему о визите наглого урки.

— А как он выглядел, особые приметы заметил? — спросил Алексеев.

— Настоящим бандитом он выглядел, а из особых примет, я бы отметил его маленькие зубы, которые никак не подходят его широкому лицу.

— Зубы маленькие, зато хватка звериная. Это Толокнов, — известен в криминальных кругах, как Юра Лоб. Нам известно, что он занимается подобными делами, но заявление обиженные люди бояться писать на него. Он обобрал многих торгашей на рынке. А работает он по — видимости на вора в законе Захара Минина. Мне кажется, пришла пора завтра брать его.

— Самое интересное, что у него в машине сидела молодая женщина, — сказал Суворов, — она мне хорошо знакома, но где я её видел, никак не вспомню. Вернее всего это заведующая магазином, с которой мне приходилось работать. Ведь я только им оставляю на бумагах свои подписи. Сейчас я думаю, что они с моих документов виртуозно подделали мою подпись и меня теперь шантажируют.

— Возможно и так, от Юры Лба всякой подлости можно ожидать. Но так далеко зайти, тут его одной головы мало. Это наполовину не его уровень. Мозги у него не те. Как бы тот неизвестный нам Мозгарик обедню нам не испортил с твоей психушкой.

— Вот за это у тебя голова не должна болеть, — успокоил его Суворов. — К моей работе не один прокурор не подкопается. Я своё дело туго знаю.

— А женщина эта одна была в машине? — спросил Алексеев.

— Нет, с молодым человеком. Примерно двадцать лет, светленький такой, спортивного телосложения, я бы сказал, даже красивый, как Аполлон и хорошо одетый.

— Это видимо одна шайка, которая гаражные кооперативы обманули, с дорожными работами, — высказал свою версию Алексеев. — Завтра мы твои мастерские обложим. Как возьмём его с поличным, так и заявление напишешь, — сказал прощаясь с Суворовым, Алексеев.

…Юра Лоб, на следующий день ехал в своей машине к Суворову. Рядом с ним сидела Луна, а сзади, жуя ириску, лежал Кирилл, — мальчишка тринадцати лет. Он припарковался на параллельной улице, откуда, хорошо обозревались все выходы и входы от мастерских Суворова.

— Держи Кирилл червонец, — протянул он мальчику купюру, — а это тебе расписка. Отдашь её главному, фамилия Суворов. Он тебе передаст свёрток. Со свёртком, перейдёшь на ту сторону улицы. Это будет сигналом нам, что свёрток находится у тебя. Потом идёшь к себе, не торопясь, домой. Бросишь свёрток в мусоропровод в своём подъезде. Но если тебя возьмут милиционеры, скажешь, дядька попросил за червонец оказать услугу. Если всё нормально пройдёт, получишь ещё сто рублей. Понял?

— Понял я всё, чего по десять раз повторять, — вяло, растягивая слова, сказал Кирилл, открывая дверь машины.

— Всё Валюха если у нас срастётся, штуку отдадим Беде и поедем с тобой отдыхать, — сказал радостно Лоб.

— В Сочи или в Ялту? — спросила она.

— Делать там нечего. Возьмём путёвки на туристический лайнер. И по матушке Волге, две недели, как белые люди будем наслаждаться природой. Я всю жизнь мечтал о таком круизе, но всё как — то не получалось раньше.

Кирилл появился через семь минут на противоположной улице. Он медленно, не спеша, направился к своему дому.

— Вот он, — первой заметила его Луна.

— Вижу. Сейчас посмотрим, хвост за ним есть, или нет.

— Почему ты думаешь, что должен хвост быть?

— Слишком быстро месье Суворов согласился распрощаться со своими бабками вчера. Меня это должно настораживать.

— А вот и наш Моня идёт. Появился, как новый пятак. Всё, облом. Мальчика ведут несколько человек.

— Кто такой Моня? — и почему ты думаешь облом, если бабки у Кирилла?

— Моня это бывший инспектор малолеток Моисеев, сейчас работает опером. Живёт в доме, где я раньше жил. А Кирилла точняком зарядили куклой.

— А если у него не кукла?

— Маловероятно, но рискнём. Сейчас быстро едем к его дому.

Ты заходишь в мусоропровод в чёрном халате и косынке и ждёшь посылку. Там дверь постоянно открыта. Как он тебе её скинет, выходи не суетясь. Прихвати с собой для видимости из мусоропровода, какую — нибудь доску или коробку. Я тебя буду ждать в машине на улице Фрунзе у кафе.

Как он и думал, в пакете оказалась кукла. Негодуя от злости, он матерился в машине, на чём свет стоит, обещав Суворову заделать козью рожу.

Кирилла вместе с матерью из квартиры увезли в милицию.

Там по всей форме его допросили, но свет на расследование своими ответами он им не пролил. Кирилл рассказал им легенду Юры Лба.

…В эту ночь Лоб в своей съёмной квартире не ночевал. К Вальке Луне тоже не пошёл, боясь её подставить. Он догадывался, что его милиция разыскивает по всему городу. На следующий день утром в посёлке «Соловьи» он со своей пассией Луной, встретил выезжавшего из гаража своего дома Суворова. Перегородив тому дорогу, Юра выкинул из новой Волги хозяина автомобиля. Потом забрал у него документы, не забыв заехать ему пару, раз в лоб и умчался со своей Луной в неизвестном направлении. Предварительно предупредив Суворова, что про все его махинации с мастерскими знает и что передаст всю информацию, генеральному прокурору Руденко.

Пока милицейский патруль пытался поймать в городе Лба, три пожарные машины с сиреной неслись к дому Суворова. Дом практически весь сгорел, а Лоб, как в воду канул вместе с новой машиной.

Вся милиция была поднята на ноги. Сергея Беду и всех его друзей забрали из квартиры и привезли в милицию для беседы. Хотели взять и Минина, но к счастью он уже неделю отсутствовал в городе.

В кабинете у Моисеева, находился Алексеев. Суворов сидел с перебинтованной головой и распухшим носом. Он признал Беду, как одного из пассажиров Лба.

— Давай рассказывай всё, как на духу Беда. Не усложняй себе участь. Ты понимаешь, во что ты вляпался? Нам всё известно и про ваш строительный Спутник и другие сомнительные дела. Засветился ваш главарь Юра Лоб, — говорил Моня.

— Ни во что я не вляпался, а мужика этого я вижу в первый раз. Перепугался он и обознался. А может, Лоб ему мозги сдвинул. Я ученик средней школы № 6, и никакого отношения к строителям не имею.

— Только ты мне не объясняй, что ты ученик шестой школы.

Я с тобой в одном доме прожил много лет и всю твою подноготную знаю, как родной букварь.

— Родную речь, — поправил Моню Беда, — а Букварь это учебник для первого класса, где изучают гласные и согласные знаки.

Моня проглотив от Беды пилюлю на грамотность, посветил перед глазами Сергея истрёпанной бумажкой:

А вот эта долговая расписка, с гласными и несогласными знаками. Напечатана на печатной машинке, имеет подлинную подпись уважаемого товарища Суворова. И как её получил Лоб, мы это при следствии выясним. Но предупреждаю тебя, если мы найдём, хотя бы ещё одну такую расписку, вам всем грозит срок за мошенничество. А где прячется Толокнов, тебе должно быть известно. Ты понимаешь, что ты покрываешь бандита? А это ещё одна лишняя статья.

— Никого я не покрываю, потому что ничего не знаю. А Юру ищите у его друзей. Он мне не друг. Мои друзья сидят у вас в коридоре.

— Я уверен это был он, — твердил убитый горем Суворов, показывая на Беду.

— Слушай Беда, у тебя машинка печатная есть дома? — спросил Моисеев.

— Откуда у нас такие деньги. Моя мама не нефтяная королева, а папы вы знаете, у меня нет — изворачивался Беда.

— Это мы можем мигом выяснить, кто у тебя мама, — прикуривая сигарету, сказал Алексеев, — сейчас поедем к тебе домой и посмотрим, что в твоей квартире есть.

— Хотите, езжайте, вот вам ключи, — Беда положил ключи на стол Алексееву. Проверяйте всё. Только полы не вскрывайте, там машинку спрятать невозможно, — паясничал Сергей.

— Ты вот, что Беда, — стряхнув пепел на пол, — сказал Алексеев. — Ты нам выдаёшь блондинку, которая с тобой в машине была, а мы тебя постараемся из обвиняемых перевести в свидетели. Как тебе наши условия?

— Я же вам говорю, что Лба путём не видал, а про женщин его и знать не знаю. Для меня это новость. Он их всегда сторонился. Я даже не знаю, где Лоб живёт.

— Ты мне хочешь сказать, что он к твоему родственнику Минину не ходит?

— Нет, конечно. Я сам недавно узнал, что Минин мой родственник. Он же с продолжительное время, жил в другом городе и сидел долго. А на днях мне мать сказала про него.

— А где сейчас Минин находится? — спросил Моня.

— Дядя Захар лечиться уехал в Трускавец неделю назад. У него почки больные. Он меня звал с собой, надо было с ним ехать. Не сидел бы сейчас у вас здесь.

— Ладно, забирай свои ключи и иди, но ты нам ещё понадобишься, возможно, даже завтра, — кивнул он на брелок, с ключами, лежавший на столе у Алексеева.

Беда сгрёб в ладонь ключи, позвенел перед выходом связкой, словно колокольчиком и вышел из кабинета.

От других ребят милиция тоже ничего не добилась.

Единственное, они смогли узнать от соседей Лба, что подруга Юры Валька Луна носит фамилию Лунина, и прописки городской не имела. В паспорте у неё стоял штамп, города Горького, где она училась в театральном училище.

…В конце этой злополучной недели, появился Минин у себя в голубятне. Беда рассказал ему все неприятные новости, что произошли за два дня и дословный разговор в милиции.

— Ты знаешь, почему я вас убрал с проходной? — спросил Захар.

— Догадываюсь, — ответил Беда.

— Потому, что не хотел, чтобы вы притирались ко Лбу. Он парень неплохой, но жадный до денег и безголовый. И его не исправишь уже. Хотя говорит вроде толково. А то, что ты придумал с расписками и договорами, просто гениально. Раньше непманов так раскручивали. Это старый коммерческий зехер, прокручивал, знаменитый аферист Рашид, который двенадцать судимостей имел за мошенничество. Ты только его с техникой усовершенствовал.

Надо взять на вооружение эту ловушку, чтобы жирных банкиров и директоров бомбить при случае. Здесь если хорошо продумать, не одну сотню тысяч можно сделать. А в ментовке ты правильно вёл себя, так и продолжай. Крутить тебя они будут и возможно долго. И если они Лба не найдут, — на тебе могут выместить своё зло, это для них обычное дело. Как говорится, «За неимением повара, дерут кухарку.» Отвези машинку к деду, или Ивану в голубятню спрячь. Можно было бы ко мне, но сам знаешь, — это равносильно добровольно отдаться в руки «родной милиции,» а Клавдию предупреди, чтобы не говорила, что у тебя имеется машинка.

— Насчёт этого не беспокойся. Я себя в этом плане обезопасил и все эти мероприятия провёл. Мать нервничает, хоть из дома беги, — жаловался Беда.

— Мать отойдёт, главное, чтобы статью не нарисовали. Плохо, что дело это ведёт Моисей. С ним я никогда не договорюсь. Я его с детских лет колотил, он выл у меня, как резаный. Их род нашу родню люто ненавидит. Твой прадед по бабушке Фёдор, раскулачивал деда Моисея в голодные годы. Живоглот был он известный.

— Я слышал об этом. Мне дед рассказывал, — сказал Сергей. Убедившись, что все опасные углы они обговорили с Захаром, Сергей попрощался с ним и пошёл домой.

На следующий день милиция приехала за ним в школу, и отвезли в отделение. Там ему вначале показали договор, который он делал для гаражей, а рядом положили долговую расписку Суворова. Экспертиза легко доказала, что обе бумаги были напечатаны на одной пишущей машинке. Отпираться было бессмысленно. Мало того его опознал один из председателей гаражного кооператива, когда он приходил на гаражи вместе Валькой Луной. Сергей признался, что выполнял такоё задание по просьбе Юры Лба.

Ему было не по себе, он представил себя в тусклой камере лежащим на нарах сбитых из неровных досок с большими щелями и охраняющим его покой Моню. Но ему повезло, Моня оказался не кровожадным и отпустил его домой. Правда перед этим Сергей дал подписку о невыезде, и ушёл домой с плохим настроением, понимая, что в первую очередь нанесёт рану матери и всем родным. Домой не хотелось идти, и он направился к Ивану излить свою душу. В это время в гостях у Ивана сидел Часовщик и из бутылки пил кефир. Пришлось Беде при Часовщике рассказать о своих мытарствах в милиции:

— Юры Лба нет, — учил его Часовщик. — Так, что вали всё смело на него. Найдут — ли, они его — это пока под большим вопросом стоит? А найдут, никакой катастрофы не будет. Показания всегда изменить можно. Зато ты сейчас своими показаниями срежешь себе большую часть срока. А повезёт, — условным сроком отделаешься.

Сергей Беда такой версии и придерживался. Но шло время, а главного претендента на скамью подсудимых не было. Не нашли и Вальку Луну. Через две недели Сергея закрыли в СИЗО, не позволив сдать экзамены. Три года лишения свободы, таков приговор суда был вынесен для Сергея Беды.

 

На Высокой горе

Беда измучился сидя в следственном изоляторе. Хоть его со свободы наделяли вниманием, находиться в четырёх стенах изрядно надоело. Единственной отрадой были книги и работа. Работа была не хитрая и не нудная. Они сколачивали деревянные ящики в подвале тюрьмы. Несовершеннолетних осужденных заключённых выводили работать ежедневно на 4 часа. Выходным днём было воскресение. Сам производственный процесс мало кого интересовал. Важно во время конвоирования до места работы, пройтись по улице и по коридорам тюрьмы. А если повезёт, встретить знакомого зека. А на работе, кроме своих сокамерников можно свободно пообщаться и с ребятами других городов и районов области, среди которых Беда безоговорочно стал лидером. С работой особо не притесняли, конкретного плана не было. Кормили в тюрьме на убой, как в хорошей заводской столовой. В особенности не жалели камбалы. По четвергам и вторникам ею закармливали всю тюрьму. А ещё была домашняя лапша, про которую один паренёк узбек сказал, что это блюдо, лагман по-узбекски, но только без ваджи, и что он от этой кухни ни на какую зону не поедет. Паренька после этого перевели на другую тюремную кухню, где вместо надзирателей их окружали санитары.

…Кончилось лето, но Беду на этап так и не отправляли. Ждали утверждения суда.

Долгожданный день настал. В сентябре месяце, группу малолетних преступников загрузили в машину для арестантов и увезли на Высокую гору в Арзамас. Эта колония, раньше была мужским монастырём.

То, что Беда должен подняться в ближайшее время на зону тюремная почта передала, и к его встрече готовились, особенно с нетерпением ждал Юрка Балашов, который носил кличку «Борода», полученную на зоне.

…Этап выгрузили на вахте, затем повели в баню. Там их облачили в робу не по размерам, и повели на комиссию. Эта комиссия, которую возглавлял заместитель начальника колонии по воспитательной работе Одноралов, распределяла каждого вновь осужденного воспитанника в отряды.

Около этапа крутилось немыслимое количество мальчишек, практически вся зона. Каждый выискивал своих земляков. Чтобы колонисты не мешали процедуре распределения, контролёр, где находился этап, закрыл перед толпой входную дверь.

Вдруг раздался сильный стук. По двери колотили ногами. Контролёр открыл дверь, на пороге стоял Юрка. Отталкивая контролёра с растопыренными руками, он увидал улыбающегося Беду. Юрка бросился обниматься, — он плакал, не стесняясь ни кого. Слёзы радости от встречи заволокли его глаза.

Юрка к этому времени считался уже старожилом зоны и имел некоторую популярность у колонистов. Он не был отъявленным драчуном, которые были в почёте у колонистов. Он просто был везде своим парнем, с которым можно было поговорить на любую тему и поржать вдоволь. У себя в отряде он считался маленьким серым кардиналом. Его ребята уважали как пацана, а а для начальник отряда и воспитателей он был не редко опальным претендентом на внеочередное взыскание. Но в любом случае, никто из педагогов к нему предвзято не относились. Особой въедливостью не отличались, так как знали, что вся дисциплина в отряде зависела во многих случаях от него.

Юрка смог оформить Беду в своё отделение и сам лично привёл в отряд.

Это было двухэтажное здание старой постройки с богатым парадным входом. В помещение витал запах сапожной ваксы и бытовой казёнщины. Беда сразу вспомнил казармы в военном гарнизоне их города, куда они со школой приходили давать концерты для солдат. Здесь много было схожести, но в отличие от солдатских казарм в этом корпусе чистота стояла вокруг идеальная. Перед входом в отделение все снимали с себя сапоги и одевали тапочки. Двух ярусные кровати заправлены белыми простынями. На столе посередине помещения стоял телевизор.

Юрка подвёл Беду, к двум рядом приставленным кроватям и, показав на нижние места, сказал:

— Вот это твоя шконка, будешь спать вместе со мной.

— Борода, ты чего распоряжаешься, познакомь вначале нас с новичком, — крикнул ему парень, высокого роста с большим синеватым, как чернильная клякса пятном на лице и шее.

— Вить, мы — же с тобой договорились, что это его место будет, — подводя Сергея к парню, сказал Юрка.

— Познакомиться для порядка надо вначале, а потом лежанку выделять, — повторил вновь сказанную до этого фразу парень с пятном.

Он не показывая видимости проявления интереса к новичку, с ног до головы безразлично окинул Серого:

— Так ты выходит и есть Беда?

— Он самый, — ответил, улыбаясь, Сергей.

— Тут Борода всей колонии обнёс весть про тебя. Говорил, —

заедет Беда, мы всю зону на уши поставим. Думали, прибудет Геркулес, какой. А ты такой же, как и мы. Даже мельче будешь, — сказал парень с пятном.

Юрка стоял и лукаво улыбался, обняв Серого за плечи:

— Витя, ещё не зима, сентябрь на дворе. Не спеши лыжи на босу ногу одевать.

— Я не спешу, но ты пока познакомь его с правилами распорядка, а там посмотрим.

 

Приземление

…Юрка, с друзьями встретили Беду по существующему гостеприимству колонии с барским изобилием стола. На трёх табуретках были разложены разные продукты питания, от фруктов до колбас разных сортов. В отделение пришли поздороваться с Бедой ребята с других отрядов.

Все эти ребята находились с ним в следственном изоляторе и поднялись на зону немного раньше его. Парень с родимым пятном на шее, был председателем отделения, или по лагерной фене, бугор. Сам он родом был из Орска. Звали его Виктор, и носил он нацистскую фамилию Гесс. Но ничего общего со знаменитым фашистом у него не было. Гесс сидел в общем, кругу и постоянно одёргивал Юрку, чтобы он не кричал, а разговаривал тише. Рядовые воспитанники, смотрели на это празднество из глубины рядов своих коек, глотая слюни. Они догадывались, что заехал парень не простой и значит на одного угнетателя у них с этого дня будет больше. Скрытый ропот в отделении стоял и прошёлся он со скоростью звука по всему корпусу. Беда не догадывался, пока об этом. Он умеренно ел, не спеша, пережёвывая пищу, беря небольшие кусочки колбасы, лежавшие ближе к нему. Хотя соблазн был велик проглотить большой кусок колбасы. Хотелось вволю покушать всех продуктов. Молодой организм требовал этого. Беда понимал, что, налегать на неё нельзя, зная, что этим он может показать свою слабость и навредить своему здоровью. Юрка, видя, что Беда ведёт себя за столом не по своему обычному стандарту, — более чем скромно, — начал подсовывать ему жирные куски.

— Ешь Серый, не стесняйся, — здесь все свои. А там, за шконками сидят мальчики не нашего круга, наполовину парчушки и простаки. Не обращай внимания на них. Помнишь подвальные уроки Лба? Они, как с листа похожи на нашу жизнь. Только тебе повезло, как никому другому. Ты попал почти на положняк. Я в нашем корпусе мазу держу, а остальные дела мне до фени.

— Борода не болтай, сам на полулегалке находишься, а ему сахар обещаешь. На положении здесь один я, а другу твоему, надо обтереться хорошо и всё это заслужить, — сказал бугор.

— Не забывай Витя, не было бы меня, ты вон там сидел вместе с теми мальчиками, — показал Юрка на простаков.

Беда, пока не понимал в чём суть этого положения, но вдаваться в подробности не стал. Напившись какао и вкусно поев, на него нашла приятная усталость, от которой его стало клонить ко сну. Но впереди ещё обширная программа с массой новостей о вольной жизни, которые он должен поведать сегодня Юрке.

Бороде самому не терпелось узнать сразу всё, и он периодически дёргал Беду, одолевая разными вопросами.

Дождавшись, отбоя они легли в кровати и почти до утра проговорили, исчерпав, все темы, которые интересовали обоих.

Из разговора Беда узнал, что у Юрки нашлась мать, которая приезжала к нему, и он остался при полном разочаровании от встречи и в дальнейшем встречаться с ней не намерен. А почему расскажет позже, когда будет настроение.

Юрку больше интересовали новости с воли, которые ему охотно выкладывал Сергей. А Беду — же наоборот, больше интересовали порядки и жизнь колонии, которую он знал только по тюремной информации и по разговорам Лба.

— Я про это не буду сейчас говорить, ушей много, вот останемся с тобой вдвоём, тогда всё доходчиво тебе объясню, — прошептал Юрка на ухо.

— Что сложностей много? — спросил Беда.

— Временами бывают и довольно чрезвычайные. Но запомни одно, наш бугор, отличный парень и ты не смотри на него изучающее. В бугры вывел его лично я. Сам понимаешь, мне нельзя им быть. Изоляторов нахватал, как собака блох и взросляк впереди, а там за лычки спросят. Многие этого опасаются, кому условно досрочное освобождение не светит. Ладно, давай спать, а то утром на зарядку не встанем.

После чего Юрка повернулся на правый бок и тут — же захрапел.

Беда тоже немого поворочался на кровати и незаметно под утро уснул.

Но через короткий отрезок времени зычный голос старшины всех выгнал на зарядку.

После зарядки строем с песней отделение пошло на завтрак. Беду Юрка поставил рядом с собой в конец строя, когда у кого нога сбивалась, он сапогами бил, по ногам впереди стоявшего воспитанника, после чего ритм восстанавливался и строй шёл чётко нога в ногу. Завтрак Беда оценил, значительно богаче тюремного. В столовой он сидел и разглядывал сидящих за столами колонистов, выискивая, знакомые лица.

— Можешь не взирать, наших близких земляков здесь ты да я и ещё двоё с Октябрьского посёлка, — сказал Юрка, — остальная масса во вторую смену ходят в столовую.

— Я, смотрю на знакомых парней, которые со мной в следственном изоляторе и на тюрьме были и которые себя там показали с хорошей стороны.

— В школе сейчас с ними пообщаешься.

…В школе Беда сел рядом с Юркой за одну парту. Всё их отделение училось в выпускном классе. Учителя были разные, —

большая часть имела высшее педагогическое образование. А у кого за плечами лишь средняя школа, обычно это были дети или родственники высоких чинов работников колонии. Знания предмета, они знали не в полной мере, и уроки проводили по конспектам, которые открывали на учительском столе перед собой и постоянно в него заглядывали. На третьем уроке Беду вызвали с урока на свидание.

 

Письмо Минина

Сергей пришёл на вахту, где его провели в просторную комнату. За буфетным столом сидели мать с Колчиным и Иван. Им в следственном изоляторе сообщили, когда этап пойдёт в колонию, поэтому они так оперативно приехали.

Узнав, что мать с Колчиным зарегистрировались, для Сергея это стало самой приятной новостью. Мать была нарядно одета, а Колчин был в форме капитана гражданского флота. Их вид говорил, будто они приехали, не в места лишения свободы к своему родственнику, а на приём к английской королеве. Иван также от них не отстал. Он был в сером дорогом костюме, на ногах у него были обуты рыжие кожаные туфли на толстой платформе. Своим внешним безукоризненно нарядным видом, они обращали на себя внимание других посетителей. Первым делом родственники принялись угощать Сергея деликатесами, одновременно выспрашивая о внутренней жизни колонии. О её нравах, о работе, о школе, — им всё было интересно знать. Сергей неторопливо жевал сырокопченую колбасу и невнятно отвечал с набитым ртом. К их столу подошёл капитан, полного телосложения с добродушным лицом:

— Здравствуйте, вы Беда будете? — обратился он, почему то к капитану Колчину.

— Да мы именно они будем, — опередив Колчина, ответила мать.

— Я извиняюсь, — немного нервничал пухлый капитан, — я буду воспитателем вашего сына. Меня зовут Иван Иванович, фамилия моя Ушаков. К сожалению, вчера мне с ним встретиться и побеседовать не удалось. Я был в отъезде и сегодня мы с ним обязательно и обстоятельно познакомимся.

…При своём знакомстве, он постоянно смотрел на Колчина и тут же переводил внимание на мать:

— Я думаю, мы с ним общий язык найдём, если он намерен досрочно выйти отсюда, — обнадёжил их капитан.

— А это возможно? — радостно спросил Иван.

— А почему же нет, у нас каждый месяц освобождается, бывает по двадцать, тридцать человек. Главное поведение, чтобы было постоянно на прилежном уровне. Я ознакомился утром с его делом. Из следственного изолятора он пришёл без взысканий, это хороший шанс на досрочное освобождение. В феврале у него исполняется совершеннолетие. С наступлением этого возраста мы обычно отправляем воспитанников в колонии для взрослых. А кто хорошо учится и не нарушает внутренний распорядок, тому мы идём на уступки. Даём возможность в обязательном порядке окончить среднею школу и получить профессиональное образование. Эти два важных этапа являются самыми важными обстоятельствами для условно досрочного освобождения. Таких ребят у нас в колонии на сегодняшний день четырнадцать человек. Они ждут своей участи, готовя себя к свободе. У вашего сына все предпосылки к этому есть. Я надеюсь, он парень умный и сможет правильно оценить данные ему возможности.

— А какая работа будет у Серёжи? — поинтересовалась мать, — он у нас не совсем здоровый. У него больное сердце и нам бы очень хотелось, чтобы работу ему дали, которая непременно соответствовала бы его здоровью, — и мать умоляюще заглянув в добрые глаза воспитателя добавила, — Желательно бы что — бы так и было. А мы со своей стороны будем вам признательны и благодарны!

— Я это учту, в деле справки у него должны быть. Вы только не беспокойтесь. У нас хороший здесь врач. Ваш Сергей будет у него наблюдаться периодически. А работы у нас тяжёлой нет, и трудятся они по четыре часа в день. У нас своё производство, где изготавливают сверлильные станки и паяльные лампы. Сергей здесь обретёт профессию, которая в будущем пригодится ему на свободе.

Ушаков замолчал, и внимательно посмотрев ещё на мать, произнёс:

— Ну, вы поговорите тут без меня. Я у вас золотое время не буду отнимать, но если возникнут какие вопросы, обращайтесь ко мне.

Распрощавшись, он покинул комнату свиданий. Следом за ним увязался Иван.

— Учтивый, добропорядочный вроде мужчина, — дала оценку воспитателю мать. — Слушай его во всём, уйдёшь домой раньше.

Сергей, засунув дольку апельсина себе в рот, мотая утвердительно головой, одновременно давая понять, что к её словам прислушивается и обязательно внимет её совету. Затем мать из сумочки достала письмо от Захара, который написал ему несколько поучительных строк. Сергей не разворачивая письма, засунул его себе в сапог.

Они посидели отведённое им время, распрощались и вышли за ворота колонии. Ивана Сергей больше не увидал в этот день. Он был занят разговорами с Ушаковым, за воротами вахты.

А Сергей с огромной сумкой продуктов вышел с вахты и пошёл к себе в отряд. Корпус был закрыт. Он встал на крыльце, облокотившись на перила.

К нему подошли два парня, один высокий губастый, второй маленький, вертлявый с прыщавым лицом. То, что перед ними стоял новичок, они определили сразу по бледному цвету лица, который имеют заключённые, находясь, продолжительное время в тюрьме и по облаченной не по размеру одежде.

— Труга ты на цвитанка была, тайка на опщака для чая похавать кусного, — и не дожидаясь ответа, губастый запустил свою волосатую руку в авоську с продуктами, откуда извлёк банку сгущённого молока.

Второй прыщавый следуя его примеру, тоже попытался проделать, что и губастый.

— Балабас, сало есть, дай, взгляну? — нагло заявил он.

Но Беда его опередил. Он сам достал вторую банку молока.

Ему показалось в эту минуту, что ограбили не его, а его мать и всех родных, которые зарабатывали деньги, чтобы купить и привезти эти продукты.

Он протянул губастому банку:

— А вторая банка не нужна? — с трудом сохраняя спокойствие, спросил Беда.

Внутри у него уже горел яростный огонь возмущения.

— Та, Та, нужен, — пряча банку в карман, — приговаривал налётчик по продуктам. — Много вкусно, вкусно, — протянул он быстро руку за второй банкой, — но вместо этого получил сногсшибательный удар банкой по губам, от которого его сбросило с крыльца.

Он быстро вскочил с земли и со страшной гримасой, брызгая кровью, прокричал:

— Ах, так плять, ну патла, сеготня пот рихтовку попатёшь, Шамилю. Зашал хавки.

Маленький парень, с испуганными глазами, резко спрыгнул с крыльца, и тихим голосом, щипя, как змея начал угрожать:

— Ну, волчара, тебе сегодя гребень отшибут. Вечером фаршманутым будешь, я тебе это гарантирую. Шамиль, за своего земляка теперь убьёт тебя.

…Беда понял, что создал себе проблему, но ощущение присутствия на зоне Юрки давали ему внутренние защитные реакции. И главное у него лежало в сапоге письмо от Минина вора в законе. О том, что это его родственник кроме Бороды никто не знал. Он решил не суетиться вхолостую, а дождаться, когда отряд придёт из школы. Вскоре на крыльце показался старшина. Он открыл дверь и запустил Беду с продуктами в корпус… Сергей, выложил все продукты в свою тумбочку и сел на кровать, дожидаясь Юрку. Ждать пришлось не долго. Заслышав песни и громкий отзвук маршировавших кирзовых сапог, Беда вышел на улицу. У корпуса строй распался.

Завидев Юрку, он пошёл ему на встречу:

— Поговорить надо, у меня неприятность случилась.

— На свиданке, что ли?

— Нет здесь, на этом крыльце. Понимаешь, врезал я здесь одному прилично. Их было двое, дачку хотели у меня отобрать, а я воспротивился и дал им по ушам. Обещали вечером придти поквитаться со мной и привести какого — то Шамиля.

— Значит, татары решили тебя дербануть, — догадался Юрка.

— У нас договор есть со всеми путёвыми пацанами, что дербанка считается западло. Шамиль сегодня в авторитете. Собрал вокруг себя мутную татарву и беспредел творят иногда, против тех, кого не знают. А так остальные ребята из Татарии неплохие ребята. Они дружные, чуть что слетаются, в секунду, как саранча, не борзеют и разбор требуют вести правильный. С Шамилём они не особо якшаются, но он их за удила всех держит и требует от них беспрекословного исполнения всех его приказов. На сегодняшний день на зоне он самый влиятельный колонист. У него положняка выше крыши, как у начальника колонии. А если Шамиля завтра на взрослый отправят, его шестёрки хвост прижмут. Здесь власть меняется регулярно. А кто тебя дербанил, неужели сам Шамиль? — недоумённо пожал плечами Юрка. — Мы ведь ему за эту карнуху можем предъявить солидную ноту.

— Не знаю, как его зовут, губастый такой, плохо говорит на русском, а второй прыщавый.

— Это шестёрки казанские Шамиля Салих и Филат. Второй не татарин, он с Москвы, куски около них собирает. Но он должен быть утром в школе. Наверное, санчасть освободила и от школы и от работы? Салих тот совсем никому не понятный, его на зоне никто всерьёз не воспринимает, так — как на нашем языке он говорить не может. Он даже от школы освобождён из — за этого. Работает с вольными бабами в прачечной. Но Шамиль для некоторых татар бог. Вот они и елозят вокруг него не жалея своего здоровья, включая и Салиха. Поэтому разговор, сегодня будет, но ты не бойся, отмажем, — успокоил Юрка Беду. — У тебя сегодня я думаю, есть шанс показать свою прыть и характер. А как это ты можешь делать, только я знаю. И не забывай, что я всегда рядом.

— Нет Юрка, в тюрьме с моими кулаками, некоторым чурбанам пришлось тесно познакомиться. И ты не думай, что я боюсь. Просто настроение немного эти скоты мне подпортили. А Шамилей, Шакиров и Садыков, без тебя я дома бомбил, как хотел и тебе известно об этом. Здесь если потребуется, я тоже спуску никому не дам.

— Ладно, не бери в голову. Ты не думай, что простаком заехал на зону. Тут про твои лихие поступки в тюрьме вся колония заочно давно знает. И не думай что все пацаны из Татарии, такие же, как Шамиль? — предупредил Юрка. — Основной казанский клин — классные парни, и они всегда перейдут на сторону справедливости и сами с охотой помогут забить беспредельщиков. Я сказал, всё обойдётся, — значит так и будет. Ты лучше расскажи какие приятные новости принёс со свиданья?

— Ни о каких новостях не говорили. Была мать с новым мужем и Иван. Так о разных пустяках разговор вели. Потом пришёл воспитатель Иван Иванович, нарисовал родителям красивую картину «Возвращение блудного сына.» — Возможного моего досрочного освобождения.

— Это Вань Ваня, мужик хороший. Никогда не кричит, ни на одного парня, каким бы этот колонист не был. Но лопух лопухом, хоть и кадровый военный в прошлом. Садовод великий! Все плодовые деревья, которые на зоне растут, посажены им собственноручно. На знакомстве когда тебя пригласит, поймёшь, что он за человек. Мы его никогда не огорчаем, поэтому стараемся дисциплину блюсти. Я, правда, сам, несколько раз влетал в изолятор. Но не было бы меня в отряде, они давно бы идеологическим банкротами стали. Столько чушков у нас развелось, — диву даюсь. Сам убедишься вскоре. Поэтому приходится иногда выполнять функции цербера, чтобы за них другим плохо не было. А так мы их особо не трогаем. Зачем козлоту лишнею разводить. У нас был тут один Вася Груша, срок восемь лет, — его долбили за все грехи. Ему надоело грушей для битья быть, так он начал стучать и писать рапорта налево и направо. Самое позорное для них наказание это наряд вне очереди, — мыть палубу или толчок.

— Что за палуба? — поинтересовался Беда.

— Это не спальное помещение в корпусе, точнее коридор.

— Юрк, ты покажи мне, где библиотека находится?

— В административном здании она, но закрыта уже неделю. Болеет библиотекарша. У меня возьмёшь почитать. Я здесь, как и ты к книгам пристрастился. Иностранную литературу начал штудировать, не понравилась. Наши писатели лучше пишут, особенно люблю читать про советские деревни. Вот освобожусь, обязательно поеду жить в деревню. Выучусь на механизатора широкого профиля, женюсь на доярке, настрогаем с ней детишек, купим машину. Я детей буду по деревне катать.

— Юрк, а что с матерью у тебя? — ты вчера умолчал, не в настроении был.

— Опозорила она меня здесь с ног до головы. Ты Серёга представляешь, в родительский день состоялась наша первая встреча. Всем родителям открыли ворота. Они с огромными сумками идут по территории в объятия своих сыновей, а мою мать подводит ко мне Вань Ваня и говорит, «Познакомься Юра, — это твоя мама». Она меня облапила и давай слюнявить, а от самой перегаром тащит за версту, а в руках маленькая сумочка с продуктами. Мы пошли с ней на стадион, сели на лавочку. Смотрю, в сумку полезла, ну думаю, будет меня сейчас потчевать яствами досыта. А она достала мне кулёк орехов земляных, себе бутылку водки и закуску что — то навроде кровяной колбасы. Напилась и свалилась там.

С вышки увидали, сообщили на вахту. Пришли контролёры и волоком её вытащили за забор. Я ей никогда нужен не был. Всё это время, что я был в детском доме, она знала, место моего нахождения. И отец у меня имеется, инвалид без ноги. И что самое обидное ногу потерял не на геройской работе, как все путёвые люди, а пьяным под поезд угодил. Ты знаешь, Беда, как я плакал, в этот родительский день. По секрету тебе скажу, я хотел покончить с собой. Достал целую горсть иголок, хотел их все проглотить, но думаю, у меня — же отец ещё есть инвалид. Возможно, мы после моего освобождения друг другу нужны будем. Это меня и остановило.

— Ты, Юрка о самоубийстве думать забудь? — ты этим никому ничего не докажешь. Живи, как жил и мечтай больше о своей будущей деревенской жизни.

Договорить им не дали. К ним подошёл паренёк с красной повязкой на рукаве, на которой было написано белыми буквами «Дежурный».

— Твоя фамилия Беда? — спросил он, — подымись на второй этаж к начальнику отряда?

— Начальник отряда Пётр Егорович, — сказал Юрка, — тоже хороший мужик. Иди ничего не бойся. Заправь им что — нибудь из своего меню. Они слушать любят, правда не каждому поверят. Но это тебя не касается у тебя талант!

— Просто так, бесцельно арапа заправлять не интересно, — сказал Беда.

— Так поставь цель и вперёд. Они там все в одном кабинете находятся с воспитателями, — пояснил Юрка, — на работу тебя будут определять, наверное? Вот тебе и цель!

Беда поднялся на второй этаж и постучал в дверь.

— Заходи, заходи, — раздалось за дверью.

Он вошёл в кабинет, где находился воспитатель Ушаков и незнакомый ему майор, который и был начальником отряда Пётр Егорович Кольцов.

Сергей, по тюремным правилам доложил, что осужденный Беда, явился по вызову. Майор улыбнулся и сказал:

— Ты эти доклады забудь, здесь не тюрьма. У нас нет осужденных. Здесь одни воспитанники и гражданин начальник у нас не употребляется. Всех называют по имени и отчеству. Бери стул, садись? — пригласил он его к столу.

Беда отодвинул стул от стола и сел.

— Ну, что Сергей, что делать думаешь, как вести себя намерен? Вот с Иваном Ивановичем о тебе разговаривали. Парень ты видно не испорченный, спортсмен. Характеристики у тебя отменные. И родители у тебя положительные. Имел, я честь познакомиться с ними сегодня после свидания. Особенно благоприятное впечатление произвёл на нас с Иван Ивановичем твой дядя. Грамотный мужчина, сразу видно.

Он сделал паузу, вопросительно посмотрел на Беду.

— А мама у тебя случаем не артистка будет?

— Была, — почему — то соврал Сергей.

— Она, в каком театре у тебя выступала?

— В театре драмы на Свердлова и на Мосфильм её часто привлекали на разные роли, — приумножил свою ложь Сергей.

«Если хотите, чтобы она была артистка, то пускай будет ей», — подумал Беда.

— То — то мы с Иваном Ивановичем смотрим лицо знакомое, а вспомнить не можем.

— Со мной такое, часто тоже бывает, — скромно, приятным тембром заговорил Сергей. — Встречаются пешеходы на улице или когда в транспорте еду, уставятся бессовестно в упор и начинают выспрашивать, где видели меня? Откуда знают? Кто вспоминал, просили автограф. Я никогда и никому не отказывал. Мне не жалко.

— А, тебя что, неужели тоже к театральной деятельности привлекали? — спросил Вань Ваня.

— Было один раз в Барабанщице, но я больше предпочитаю кино. Я, отчего — то, стесняюсь публику, а в кино кроме режиссёра и коллег — артистов на площадке никто не присутствует. Играешь свободно, никто над тобой не довлеет.

Беда, чтобы придать своему вранью правдивую окраску, вперёд не лез, а корректно ждал следующих вопросов. Он чувствовал, что эти люди кинотеатры давно не посещают, а если посещают, то все фильмы пересмотреть наверняка не смогли.

Вся его ложь лилась из его уст, как из динамика Советского информбюро. Не верить в это время словам Беде нельзя было. Настолько ангельски — искренне в эту минуту было его лицо.

Лица офицеров отряда вначале застыли от удивления. Затем они переглянулись между собой:

— А в каких фильмах снимался, — спросил поражённый Пётр Егорович.

— Этой весной снялся в фильме «Американская трагедия» по одному из лучших романов известного американского писателя Теодора Драйзера, — скоро на экраны должен выйти. А до этого в «Синих бусах» снимался, я там ныряльщиком за жемчугом был. Вы, наверное, смотрели его?

Беда знал, что ни книги, ни фильма такого не существует. Но если бы его спросили сейчас каков сюжет этого фильма, он бы им рассказал любой, что они могли либо прослезиться, либо лопнуть от смеха.

— А, первый мой фильм это «Горькоё молоко», — вспомнил Беда, отпущенную фразу Юры Лба в подвале. — У меня там небольшая роль была, но играл вместе с популярными артистами такими, как Алексей Баталов и Людмила Целиковская, (кстати она подруга моей мамы) — Очень трогательный и переживающий военный фильм, рекомендую по возможности посмотреть.

— Да война много горя принесла человечеству, не дай бог повторения этому — задумчиво сказал Пётр Егорович.

— Ну что Сергей, куда тебя определять будем трудиться? — спросил Иван Иванович. — Театр и кино тебе на время придётся забыть. Здесь у нас в колонии предназначение твоему таланту будет иное. С сегодняшнего дня начнёшь осваивать почётную трудовую профессию, за которую известности и славу тебе в нашей колонии не обещаю. Зато дорога к твоей прошлой славе перед тобой не закрывается. Старайся! Отправляем мы тебя, в кузницу молотобойцем, где будешь там ковать себе досрочное освобождение. Там тепло, светло и работа физически не трудная. Думаю, тебе там понравится. По всем интересующим вопросам обращайся напрямую ко мне или Петру Егоровичу. А сейчас направляйся в своё отделение, приготовь спец одежду для работы. Скоро обед и пойдёшь знакомиться с производством.

— Я, согласен на любую работу, — обернулся, Беда перед дверью, — но если мне там будет прихватывать сердечко, я вас предупрежу.

— Хорошо, ступай, — сказал ему вслед Кольцов.

…Работа Беде не понравилась сразу. Молота там конечно не было ни какого, но монотонный стук молотка, бил по его нервам и мозгам. Мастера он предупредил, что работать здесь не сможет, ввиду его слабого здоровья. После чего пошёл к Юрке, где он числился в цеху паяльных ламп. С Юркой они пошли обходить все производственные участки. Там Беда охотно знакомился и общался с такими же нерадивыми работниками, как и сам. Черновая работа для них считалась не престижной и они старались всячески отлынивать от неё. Эти колонисты относились к отрицаловке и на промзону ходили только для галочки, а всю грязную работу выполняли в основном активисты и категория забитых и зашуганных ребят. Они работали не щадя своих сил на УДО и на дополнительный ларёк, — существовала такая форма поощрения, для прилежных колонистов.

Дождавшись окончания работы, или на языке зоны, съёма с работы, Беда и Борода пошли в пятый отряд, где встретились с двумя ребятами Компотом и Черпаком, которые, как и Юрка пользовались авторитетом в колонии. Но у них не совпадали смены, если отряд Беды и Бороды работали во вторую смену, то пятый отряд работал с утра, а учился во вторую смену.

Юрка изложил им подробно о столкновении Беды с подручными Шамиля.

— Предъявить сейчас он тебе ничего не сможет, — сказал Беде Черпак, но в будущем опасаться тебе его надо. Шамиль коварный, он способен на всё, даже на подлости. Он может тебя искусственно заложить, за какую — то проделку.

— Как это искусственно? — спросил Беда.

— Обыкновенно, сам закладывать не пойдёт, а расскажет невзначай при стукачке про тебя. Ты в шизо идёшь, а он считается чистым по нашим законам, потому что доказать не возможно. Рапорт же будет написан стукачём, — объяснил ему Черпак.

— Плохо только одно, что ты для него новичок, — сказал Компот, — это бьёт сильно по его самолюбию. Он может рассудить так, что если новички сегодня будут обижать его земляков, то завтра они будут бить его самого. А если честно, то его давно пора на место ставить.

— Так в чём — же дело встало, давайте покажем ему своё место? — предложил Беда.

— Сейчас они сильнее нас, опасно с ним связываться. Они мобилизовали свою орду, а у нас разброд полнейший.

— Ладно, что будет, то будет, но я вам пацаны, вот, что скажу. Нельзя на своей земле отдавать власть чужакам. Мы пришли к вам с Юркой за небольшой поддержкой. Я не скрываю этого, но видимо здесь её не найдём. За себя я смогу постоять. Мне всё равно кто это будет Шамиль или Чингисхан.

— Ты не кипятись, тебе никто ещё не отказал, — остановил Беду Черпак, — давай мы вечером придём к вам в отделение. Приколемся до его прихода по своей теме. Посмотрим, что он выкинет, но думаю, при нас он не посмеет на тебя руку поднять.

— А я хочу, чтобы он поднял, я ему охоту отобью на всю жизнь руками махать, — зло сказал Беда.

— Пацаны, вот увидите, Беда сделает его, как миленького, я его с первого класса знаю, и я буду стоять рядом с ним, — заверил всех Борода, — и вы знаете, что вор в законе Минин Захар его дядька? — неожиданно выпалил он.

Ребята с недоумением посмотрели на Бороду, и Черпак недоверчиво спросил у Юрки:

— Ты Борода не шутишь? — Ведь Минина знают во всех тюрьмах и лагерях, — при этом он не сводил своего взгляда с Беды.

— Такими вещами не шутят, — парировал Юрка, — я сам лично давно знаю Захара, как и Беду. Неоднократно у него в голубятне с пацанами просиживал, когда он в тюряге не сидел. (Здесь Беда привирал, он Захара и в лицо не видел ни разу, а узнал про него из ночных новостей Беды)

— Это совсем другой базар, да за твоего друга не только мы поднимемся, а вся зона.

— Вспомнил, — полез, Беда в сапог, — Минин мне писульку прислал, а я забыл про неё.

Он развернул помятое письмо и вслух прочитал.

Привет Серый!

Буду рад знать, что ты находишься в полном здравии. Не унывай там? Никого не бойся и оставайся таким, каким я знал тебя на свободе. Если на перекрестке случится беспредельный наезд, — знай, что я всегда рядом с тобой. Только дай знать. Учись там нормально и читай умные книги, как твой дядька Иван. Тебе в жизни это пригодится. Перо и Тумана на днях забирают в армию. Челнок с Салёпой поступили в военные училища. Суворова, потерпевшего Лба, посадили. Крутят по полной. Видать, под расстрельную статью попадает. А Юра, как в воду канул. И ещё одна приятная новость, тебе об этом думаю, сообщит мать. У тебя скоро будет брат или сестра, но фамилию будет не твоя, а Колчины. Маляву мою не рви? Она весь срок будет тебе служить, символом неприкосновенности. Если меня не будет на месте, прямым ходом обращайся к Часовщику.

Я на тебя надеюсь, что ты не опозоришь наш род и двор.

Захар Минин.

— Ого, вот это важное письмо, — восторгнулся Черпак.

Они ударили по рукам и разошлись.

В столовую Юрка с Бедой не пошли, — тумбочка в этот день была похожа на мини гастроном. Они накрыли стол и стали ждать бугра и несколько приглашённых пацанов. Кроме Компота и Черпака, пришли ребята, с кем Беда находился в следственном изоляторе Липа и Берёза. А так же несколько авторитетных ребят с Горького. Они уютно уселись между двух кроватей и поглощали продукты. Когда пришёл Шамиль с десятком своих подручных, они сделали вид, что его не заметили. Вся группа подошла к пролёту, где сидела компания Беды.

Среди пришедших впереди стоял жилистый парень с тонкими чертами лица и тяжёлым взглядом. Беда понял, что это и есть Шамиль.

«Взгляд это напускное, я могу свирепее изобразить» — подумал Беда.

Шамиль стоял перед проходом, взявшись двумя руками за душки верхних кроватей. Он окинул всех сидящих своим суровым взглядом и, не меняя маски, остановил свой взор на Сергее:

— Ты на свидание сегодня был? — сразу обратился он к Беде, — выйди потолковать надо?

Беда отодвинул табуретки и, не теряя самообладания, встал перед Шамилём:

— Куда выходить будем?

— Пойдём за корпус?

Беда понял за корпус, — значит, драки не миновать.

«Но лучше драку спровоцировать здесь, чтобы прилюдно при всех умерить пыл борзого Шамиля», — решил Сергей.

— А чего за корпус, давай здесь, я готов к любому исходу, или изолятора боишься? — спокойно сказал ему Беда.

— Я здесь ничего и никого не боюсь. Ты лучше объясни, зачем моего нукера ударил?

— Хорошо попросил, а отказывать я не могу, — ответил Беда.

— За это я с тебя спрошу по нашим понятиям, — сказал Шамиль.

Он смотрел прищуренными глазами в смелые глаза Беды, в которых просматривалась бесстрашная готовность к любым даже неадекватным действиям.

— Я не знаю, какие у тебя понятия, но ты попробуй, спроси, если попа не болит? А твоего нукера хочешь, я при всех здесь на четыре мосла поставлю, и он знает за что?

…Всё отделение смотрело за накалённой атмосферой. А Беда специально говорил громко и внушительно, нагнетая свою духовную силу на Шамиля. Колонисты с ужасом смотрели на лихого новичка, который решился нагрубить в присутствие всех самому влиятельному колонисту.

Беда заметил, как Шамиль после отпущенной им фразы, на секунду заколебался. Беда, не останавливая своего напора, быстро переключился на губастого татарина. Он стоял сзади всех казанских ребят и робко выглядывал за их спинами:

— Ты иностранец, иди сюда, чего ты прячешься, — позвал Беда губастого парня.

Шамиль стоял и скрипел зубами, затем подозвал рукой Салиха.

Тот приблизился, но к Беде подходить не стал:

— Рассказывай, за что он тебя ударил? — спросил Шамиль.

— Я у неко просила для тепя скущёнки, а она мини всял панка по купам утарил, — прошамкал разбитым ртом Салих.

Шамиль, понял, что его авторитет в глазах земляков за одну секунду может рухнуть, и тогда он решил взять на себя роль борца за справедливость:

— Дербанить сиварь подлючий решил. Спекулировая моим именем надумал. А я тебя просил об этом, — заорал на всю секцию Шамиль.

Он с размаху ударил губастого по скуле, не дав ему сказать больше ни слова и развернувшись спиной к компании Беды сказал:

— Отдыхайте пацаны по своей программе. Чуть нас под непонятное дело не подвёл этот змей.

Перед дверью Шамиль повернулся лицом ко всему отделению и направив свои узкие глаза на Беду, добавил:

— А, ты ничего парень будешь, — не липоватый.

Компот в знак одобрения пожал Беде руку:

— Молодец ты, ловко его за жопу зацепил, теперь он хвост подожмёт. Очко у него не железное, — жимануло перед всей публикой. Он пока этого не осознал, но на улицу выйдет всё поймёт, что ему пендаля дали с облака, на котором он довольно долго жил.

Беда без лишних слов понял, что оказался в словесной дуэли с Шамилём легко победителем. Без драки смог остановить Шамиля и на глазах всех.

Юрка обнял Беду за плечи:

— Я вам говорил, что он его сделает. Без кулаков заделал. Даже если — бы бы потасовка состоялась, то Шамилю, я бы не позавидовал. Челюсть бы у него точно валялась в тазике.

— Кончай Юрка, обошлось и ладно. Я вам пацаны предлагаю взять зону в свои руки, — предложил он всем сидящим около него парням. — Надо в каждом корпусе сплотить всех путёвых пацанов. Не надо позволять, чтобы кто — то тявкал на вас. Как это сделать вам видней, я человек новый, никого не знаю.

Совсем не обязательно устраивать массовые драки. Главное единение. Когда вся колония будет видеть нашу дружную организованность, — никто к нам не посмеет и близко подойти. Мне до взрослого четыре месяца осталось, а вам здесь долго быть. Подбирайте по лидеру с каждого корпуса, чтобы, каждый набрал по двадцать человек и надо всем показательно общаться между собой, везде на производстве, в школе, на стадионе. Казанская проблема автоматически сама по себе отпадёт. Их всего тридцать человек, а нам нужно собрать не меньше сотни. Если с других областей к нам будут примыкать хорошие пацаны, их отталкивать ни в коем случае нельзя. А не — то нас обвинят в землячестве. Но основной костяк должны быть наши земляки. Свои надежнее, по одной причине. С них на свободе, если, что можно быстро спросить. А с Якутска вы не спросите. Так, что действуйте пацаны, вам и карты в руки.

— Я им раньше говорил об этом, — сказал молчавший до этого Гесс, — а они власть пока между собой делили, на вышку вскарабкались казанские хлопцы.

— К твоему совету Беда, мы обязательно прислушаемся. Хватит, пора рога отшибать беспредельщикам, а то на взрослом с нас за этот бардак тоже могут спросить, — сделал заключение Черпак, — пошли парни на улицу прогуляемся? — позвал он всех.

…Они вышли на улицу. Тихий осенний вечер с немного опавшей на земле листвой предрасполагал к приятной прогулке. Не спеша, они двинулись в сторону стадиона, обсуждая и планируя предложение Беды. Сам Беда больше в разговоры не лез, а молча, шёл рядом с ними и думал о своих насущных интересах. Он завтра должен пойти и сделать косаря перед воспитателем, насчёт работы. В кузне он работать ни за что не будет. «Лучше в изоляторе сидеть, чем молотком по наковальне стучать, — подумал он, — а завтра могут и кувалду в руки вложить. Нет, эта работа не по мне».

Они прошли несколько кругов по стадиону, обсуждая падение Шамиля и его команды. Затем, попрощавшись за руки, разошлись по своим корпусам. Когда после отбоя погас свет в секции, Юрка тихо ему напомнил:

— «Письмо Минина сделает тебя первым человеком на зоне»!

Беда его уже не слышал, он безмятежно спал.

 

Будешь модельером

Нельзя сказать, что всё было плохо. День был хоть и удачный, но напряжённый. Утром следующего дня он проснулся с невероятно прекрасным настроением и перед завтраком зашёл к воспитателю.

— Иван Иванович, можно обратиться?

— А это ты артист, валяй, обращайся, — произнёс Ушаков.

— Иван Иванович, не поняли мы вчера друг друга насчёт работы. То, что вы мне предложили хорошая работа, я бы сказал творческая, — она ближе к искусству стоит. Можно самому творить и создавать материальные ценности. Меня она очень увлекла и очень печально, что я не смогу наслаждаться этой работой в целом. Наблюдать за процессом приятно, но руками махать, тут не только сила нужна, но и отменным здоровьем обладать нужно. Дело в том, что сегодня я всю ночь не спал. Мучился от ноющей боли в руках и ногах. Сейчас до отказа руки вверх поднять не могу. Вы вероятно не до конца прочитали справку о моём здоровье. Там чёрным по белому написано порог сердца, перенёс ревматизм, а это значит тесная взаимосвязь с суставами. Мне надо, что — то другое подобрать, чтобы от меня исходило максимум пользы.

Иван Иванович изумлённо смотрел на Сергея, втянув свои щёки в рот и выпятив губы.

— Может быть, может быть! Но ты не расстраивайся, я эту ошибку исправлю. Поговорю, сегодня с начальником промзоны, он тебе подберёт, что — то стоящее. Не огорчайся? — утешил его воспитатель.

Беда, поблагодарил Вань Ваня, и вышел из кабинета, сменив благородное лицо на маску разбитного парня.

…Слух, что новичок по кличке Серый, осадил своенравного и наглого Шамиля, разнёсся по всей колонии без промедления.

Беда ощутил у многих колонистов к себе не поддельный интерес. К нему подходили многие ребята — старожилы колонии и старались разговорить на разные темы, выражая тем свою симпатию и уважение к нему. Это ему бросилось в глаза сразу.

— Юрка, чего они все ко мне липнут, неужели все узнали, про вчерашний базар с Шамилём.

— А ты что думал? Вчера в отделении находилось больше сорока человек, и с других корпусов были пацаны. Вот тебе и радио. А ещё, я утром на зарядке запустил слух через, Калгана, — бугра из седьмого отряда что, ты повязан с ворами в законе. Про Минина рассказал. Для дела это надо. Из уст Калгана все новости зоны просачиваются за считанные минуты, как в БИ-БИ-СИ.

— А это зачем?

— Ты знаешь, поговорка есть такая «понты дороже денег». Что бы было вчера неизвестно, а до Шамиля сегодня этот слух дошёл, я все усилия приложил для этого.

— Ну, ты Юрка и авантюрист, — рассмеявшись, заметил Беда.

— От тебя научился, — быстро нашёлся Юрка.

— Ты знаешь, я немного могу в людях разбираться. Те ребята, которые были вчера с Шамилём они не плохие, просто ведомые им. Попали к нему в зависимость, вот он ими и командует, а сам — то Шамиль точно на понтах. Я вчера внимательно смотрел ему в глаза и отпечаток страха там присутствовал. Я смотрел ему в глаза, а потом в челюсть, — показывая тем, что место для удара выбрал, и он это понял. А дрогни я вчера хоть чуточку, то большой драки не миновать. Думаю, что такие углы надо срезать, чем чёрт не шутит вдруг действительно досрочно можно уйти? Начальник и воспитатель обещают. Но я со своим норовом особо не полагаюсь на эту привилегию. Но всё — таки! Конечно, больше я надеюсь на амнистию. Вся тюрьма об этом говорит.

— Ты думаешь, у нас амнистию не ждут? Ждут, ещё как ждут!

Посмотришь, освободят по этой амнистии у кого срока по одному году, да и то у инвалидов детства.

— Хорошо, с амнистией всё ясно, а как насчёт досрочного освобождения?

— Про досрочное освобождение выкинь из головы. Это не для нас с тобой. Бугор наш, Витёк тоже не надеется. Чтобы уйти раньше надо быть или обиженным или красную повязку одевать, а если надел красную повязку, значит, рапорта по каждому нарушению должен писать. Это не тюрьма, там все блатные. А на зону поднимаются, некоторые суками становятся такими, что попку за свободу готовы поставить. Я бы сейчас на тюрьму с удовольствием поехал. Уйти от этой грязи на время. Там отдохнуть можно. Хавай, да книжки почитывай, — мечтательно сказал Юрка.

— Надоедает и тюрьма быстро, — сказал Беда, — на зоне лучше. Свежий воздух, кругом разные лица, а там ежедневно одно, и тоже. Муторно и на нервы давит.

Мимо них прошёл начальник отряда Кольцов, завидев стоявшего с Юркой Сергея, он попросил его зайти к нему в кабинет. Беда последовал следом за ним.

Майор в кабинете снял с себя шинель и поставил чайник на электрическую плитку.

— Чай Беда будешь со мной пить, — спросил Пётр Егорович.

— Нет спасибо, не хочу скоро обед, — вежливо отказался Сергей.

— Я тебя для чего пригласил к себе, не догадываешься?

— Уважаемый Пётр Егорович, я же не Вольф Мессинг, мысли на расстояния не могу читать, — ответил Беда.

— Я смотрю, ты парень не простой, сразу виден талант артиста. Спесь с Галиулина сбил вчера быстро. Что у вас с ним произошло? Молчишь? Я знал, что не скажешь. Но я всё знаю. За вчерашний мордобой, который ты устроил около корпуса положен тебе изолятор.

Беда, состроив невинное лицо, посмотрел на начальника отряда.

— Да, да, — именно изолятор. И Филатову с Желандиновым тоже по пять суток положено, но так — как ты преподал хороший урок крохоборам и проучил эту нечисть, помещать тебя в ШИЗО не буду. Теперь мне скажи, что тебя связывает с Бородой? Он у нас на плохом счету. Нарушитель внутреннего распорядка и смутьян. Хотя вроде мы его уважаем, а вернее сказать — жалеем. Если ты с ним и дальше будешь дружбу водить, то об условно досрочном освобождении и думать забудь.

— Пётр Егорович, — обратился, Беда к начальнику отряда, — Балашова я знаю с первого класса, даже сидел с ним за одной партой. Это очень добрый парень с ранимой душой и я на него всегда на свободе положительно влиял, думаю и здесь помочь ему исправиться. Помогу подтянуться в учёбе. Знаю, какие именно предметы у него хромают. И я буду остерегать его от необдуманных поступков. Я вам это гарантирую.

— Даже так, — произнёс Кольцов, наливая себе, чай в стакан. — Будем надеяться, что так оно и будет, и изучающим взглядом, окинул он Беду. — А то, что вы с ним вместе учились я, узнал об этом в первый день, как ты поступил в колонию.

Беда ничего ему больше не говорил, а только понятливо хлопал своими длинными ресницами и слушал:

— Теперь давай поговорим о твоей трудовой деятельности.

Мы с Иваном Ивановичем были сегодня у начальника производства. В кузницу сегодня не пойдёшь, будешь работать на новом шикарном месте, — в портновской мастерской. Это привилегированное место. Находится мастерская на территории колонии, в двух шагах от нашего корпуса. Будешь шить спецодежду для колонии и постельное бельё. Но хочу тебя предупредить, что работать будешь в одну смену с теми, кого ты обидел. Шамиль, там тоже работает, так, что смотри у меня, чтобы никаких эксцессов с ними не было. Как только узнаю что непотребное, все пойдёте в карцер.

— Всё я понял Пётр Егорович, спасибо вам большоё за внимание ко мне и заботу о моём здоровье, я вас с Иваном Ивановичем не подведу, — отблагодарил начальника Беда, но мысленно он себе сказал: — «Да пошли вы все к чёрту со своей заботой. Бабскую работу мне нашли, геморрой зарабатывать. Откуда они узнали, что я шить могу. Неужели мать на свидании рассказала. Думают, я там стахановцем буду. Чёрта с два. Я портной только для себя. Посмотрю, если не понравится, опять им косаря вставлю и на больничку свалю»

…Перед обедом Беда сообщил Юрке, что ему дали новую работу в портновской мастерской, и будет он работать вместе с Шамилём.

— Это здорово, лучшей работы на зоне нет, — ты держись за неё. Ты же на свободе брюки даже мне шил. И здесь те же брюки будешь строчить, ковбойки научишься шить. Выйдешь на свободу, всегда на кусок хлеба заработаешь. Каждый мечтает устроиться на это тёпленькое место, но не каждого туда берут. А с Шамилём, я думаю, у тебя там проблем не будет. Он тоже не дурак, себе на попу приключений искать, это не в его правилах. Хитрый как лис.

Беда подошёл к своей кровати и увидал, что там лежит, чья — то новая роба.

— А это, что? — показал он на робу.

— Это тебе Гесс раздобыл, примеряй твой размер, а то у тебя балохонистая роба, а здесь опрятный вид имеет большое значение.

Беда примерил робу, она действительно пришлась ему впору.

— Надо будет поблагодарить его за это, — сказал он.

— После сочтёмся, его так же встречали, он это понимает, — сказал Юрка, — а сейчас пошли на обед строиться?

…После обеда Беда пошёл в мастерскую. Это была небольшая комната на десять швейных машин подольского производства и одна многофункциональная электрическая машинка.

Около стены стоял закроечный стол, на котором восседал грузный лысый мужчина и когда он открывал рот, то из него показывались три больших жёлтых, разрозненных между собой зуба, отчего рот его напоминал сельскохозяйственную борону. Это был мастер — закройщик, звали его дядя Миша, который работал в колонии больше двадцати лет. На вид ему было пятьдесят лет, и он являлся участником Отечественной войны. Тогда он носил форму капитана танковых войск. Заместитель начальника колонии по режиму был его лучшим другом и когда дядя Миша появлялся на работе под хмельком, все сотрудники закрывали на это глаза. Жена его, тётя Таня, работала за стенкой заведующей баней. Это была, прихрамывающая миловидная женщина бальзаковского возраста. По её лицу и фигуре можно было безошибочно судить, что в молодости она была прекрасна и жизнерадостна, так — как щёки её постоянно отдавали натуральной природной румяной и острое чувство юмора она до сего времени не утратила. Эта женщина частенько заходила в мастерскую и контролировала своего недисциплинированного супруга, ввиду его не редких возлияний на рабочем месте.

Сам дядя Миша за долгие годы работы с малолетними преступниками и в совершенстве изучил воровской жаргон с разными примочками. Он так грамотно воплощал все эти знания в жизнь, что лишний раз доказывало, что блатнее его на зоне никого не было. И тягаться в этой науке никто с ним не решался.

Беда, передал мастеру предписание врача и направление от начальника производства, которое ему вручил Пётр Егорович.

Дядя Миша взял его, прочитал, потом насадил на цыганскую иглу и бросил на закроечный стол:

— Нет у меня места для тебя дорогой, ни в первую смену, ни во вторую. Видишь, все машинки заняты, — обвёл он глазами мастерскую. — Почему они направляют узников замка ИФ в швейку, не согласовав со мной? К тому же нагнали на меня Беду. Мне с такой фамилией портные не нужны. Боюсь пепел от мастерской останется. Больно глаза у тебя искристые! Тут не только швейка вспыхнет, но и зоне каюк будет.

— А вам, что бесплатные лишние руки не нужны? — спросил вызывающе Беда.

— Что? — гаркнул он. — Ты мне себя давай не навязывай?

Я на тебя должен ведомость составлять и табель вести, как положено. А у меня в штате всего двадцать человек. Десять в первую смену и десять во вторую, — куда я тебя засуну?

…Все кто сидел за швейными машинками, прекратили шить, и наблюдали за разговором мастера и Беды.

— Дядя Миша, а я через три дня на взросляк ухожу, — сказал чернявый парень.

— Да ты, что Горемыка, — засмеялся мастер, — доигрался? — Забожись на Коране, коль фуфло не задвигаешь.

— Да обосраться мне жидким поносом, если вру, — сказал Горемыка.

Дядя Миша рассмеялся ещё сильнее, а Горемыка в это время добавил:

— На твоей беззубой роже.

Дядя Миша услышал оконцовку блатной «молитвы» перестал смеяться. Махнув рукой, он произнёс:

— Да что там моя рожа. Я давно весь в говне. Все на меня испражнялись, кому не лень было, и полковники, и генералы. И само отечество так подвалили мне, что вместо того, чтобы присвоить мне заслуженно Героя Советского Союза, направили меня танкиста, работать сюда. Я здесь с вами здоровье потерял и язык изуродовал. Но у меня дела нонче всё равно лучше, чем у Горемыки. У тебя Горемыка совсем худые дела. Плакала знать твоя свобода. А ходил таким павлином! Хвостом красивым хвастался, а на деле оказалось, что под пёрышками хвоста оказалась воронья жопа. Проворонил ты свободу. А как кричал: — Меня папа вытащит отсюда. Вытащил? — То — то! — Нечего метлой заранее, мести по унитазу.

— Меня на УДО кинули, статья моя не канает, придётся до звонка сидеть, — сказал Горемыка.

— Так ладно, — глохни Горе, — дай с новичком разберусь, — сказал мастер и посмотрел внимательно на Беду:

— Это в корне меняет дело, — сделал серьёзное лицо мастер. — Ты парень пока пойдёшь в баню, за стенку. Будешь там бабам помогать, гладить бельё. У них уже есть один наш гладильщик. Можешь их пощупать там и сеанс словить, когда они голые мыться будут. Ха — Ха — Ха! — заржал, как конь он, — только Таньку мою не лапай? — а то она мокрой тряпкой дерётся. Ха — Ха — Ха! — Филат, — шилом бритый, удумал один раз зыркнуть одним глазом, и тряпок отведал и тазиков. Вон он сидит, приземистый, — видишь?

Дядя Миша пальцем показал, на прыщавого вчерашнего знакомого, который обещал его форшмануть.

— А недавно этот шилом бритый дал мне денег и попросил, чтобы я ему тройного одеколону принёс. Я принёс ему, он тут же за дверями выпил пузырёк и ко мне с претензиями: «Дядя Миша ты мне воды, зачем принёс»?

— Шмакодявка, — заорал он, не сводя своего взгляда с Филата, — одеколону захотел. Нет — бы попросить селёдочки ему принести, или сала. А он, видите ли, резьбового коньяку захотел.

…Филат, сидел, потупив голову, что то, намётывая иголкой.

Дядя Миша повернул голову к Беде:

— Я это к чему говорю, чтобы ты, когда здесь будешь работать, не домогался ко мне с такими просьбами, — понял?

— Как ясный день, — ответил Беда, улыбаясь.

Как ни странно, но дядя Миша ему понравился и своей речью поднял ему настроение.

Дядя Миша постучал кулаком в стенку:

— Танька, иди сюда? — через стенку крикнул он, — да пошевеливайся, пока я не передумал.

В мастерскую зашла его жена:

— Чего орёшь, как ужаленный? — она посмотрела на него и увидала, что гульфик на его брюках открыт до предела:

— Ворота закрой бессовестный?

— Ужо, я тебе закрою, — и он лукаво захихикал.

— Вот выделяю тебе гуманитарную помощь на три дня.

Да смотри это — Дух. Я его по глазам вижу, это не Филат — корявый. Чтобы не огулял твоих прачек в бане. Я позже из него модельера знаменитого сделаю.

— Эх ты паразит уже успел похмелиться, несёшь при детях, что зря.

— Забирай Духа и уходи, — махнул он рукой.

— Нашла детей. Половина из них сидят за изнасилование, и поголовно вся колония занимается мастурбацией. Партии дают, — так они выражаются, — заржал он вновь, да так громко, что Беда отчётливо слышал его смех на улице когда вышел с его женой из мастерской.

…Тетя Таня, — так просила она называть себя Сергею, повела его в баню, в которой он уже мылся, когда поднимался на зону. В отделении стоял запах мыла и глаженого белья. Там же находилась и прачечная, в которой работали четыре женщины.

— Сынок, за что осудили тебя? — срок, наверное, большой дали? — поинтересовалась она.

— Да нет, не очень, три года всего.

— Всё равно много, молодость свою губить здесь напрасно. Такой красивый парень, с девчонками бы сейчас дружил, да в институте учился. А теперь уж ничего не сделаешь.

— Придёт время, наверстаю, — ответил Беда.

— Наверстаешь, но потерянные годы не вернёшь.

— Ты иголкой можешь работать? — спросила она.

— Только на уровне пришивания пуговиц, — не признался он в своём тайном умении шить брюки, где ему приходилось их обмётывать иголкой.

— А больше нам и не надо, будешь проверять стираную робу и, где нет пуговиц, пришивать. Банку с нитками и пуговицами сходи, возьми в гладильной комнате.

Беда, распахнул гладильную комнату, где увидал Салиха. Тот от внезапности был испуган и держащий в руке утюг бросил на гладильную доску и сделал шаг назад.

— Бельё прожжёшь, чего утюг оставил на нём, — спокойно сказал ему Беда, и взяв со стола банку с пуговицами, закрыл за собой дверь.

— Можешь не торопиться? — Работы тут на день, успеешь. — Главное просматривай лучше? — посоветовала ему тётя Таня.

— Тётя Тань, а этот парень, у вас постоянно бельё утюжит? — спросил Беда

— Монсур, да давно уже. Его в самом начале в мастерскую определили, но он не грамотный и русский язык плохо знает. Не писать, не читать не умеет, но на гармошке как бог играет. Гармошка у него здесь в бане хранится, вот он нас частенько развлекает. В Татарии жил в ауле, в большой семье. Работящий исполнительный парень. Он скоро освободится через два месяца. У него срок полтора года. Плохо нам будет без него, мы уже привыкли к нему.

Беда пришивал пуговицы и слушал словоохотливую тётю Таню. За два часа она рассказала ему про всю свою жизнь с дядей Мишей, про своих детей, которые вышли в люди, закончив институты. И не забыла при этом посетовать на плохое здоровье, которое она потеряла, работая здесь, где все операции стирки и глаженья выполняла одна, заработав себе гипертонию. Благо старшая дочка Елизавета работает врачом — терапевтом и постоянно наблюдает за её давлением.

Отведя свою душу за разговором, она Сергея отпустила на два часа раньше в корпус. Он пришёл в отделение, но там кроме дежурного никого не было. Все в это время находились на работе. Дежурный сидел с раскрытой книгой за столом, на котором стоял телевизор. Беда разулся и прошёл к своей кровати.

Дежурный, забеспокоившись, робко подошёл к Беде и сказал:

— Нельзя в отделении находиться в рабочее время. Могут нас обоих наказать, но может тебе и можно быть здесь. Только ты бугра предупреди тогда, что я тебя ставил в известность.

— Нельзя, значит, нельзя, я выйду на улицу. Погуляю там, ничего страшного со мной не случится.

— Нет, ты меня не правильно понял, ты сиди здесь, только если, что скажешь, что я не виноват.

— Вы, что все такие зашуганные здесь? — спросил у него Беда.

— У нас ещё ничего, в других отрядах хуже, там дисциплина строже, чем в армии. Поэтому из других отрядов больше представляют на условно досрочное освобождение.

— Ты тоже его ждёшь?

— Всё его ждут и надеются, а у меня УДО в марте месяце. Освобожусь, никогда больше сюда не попаду. Пойду работать художником — оформителем, если в армию не призовут. Заочно поступлю учиться. У нас в городе, есть, где учиться.

— Этого добра сейчас пруд, пруди, почти на каждой улице учебное заведение, — сказал Беда, — а вот с мозгами дефицит.

Сергей, перевернул его книгу и посмотрел на обложку. Он читал книгу Достоевского «Преступление и наказание».

«Что за странная мания у всех? Как попадут в тюрьму, всем сразу подавай полное собрание сочинений книг Достоевского. На свободе бы читали, или в учебную программу включили этого писателя, может, не попали сюда, — подумал Беда, — хотя я сам до восьмого класса его всего прочитал, но в казематы, однако загремел».

— Ладно, земляк ты дежурь тут зорко, а я пойду, прогуляюсь по территории, — подвинул он ближе книгу к дежурному.

— Просто так в это время ходить нельзя по зоне, порядок такой. Все колонисты должны быть в школе или на работе. Попадёшься, кому из администрации заставят объяснительную записку писать. Можно гулять, тем, у кого есть освобождение от медика. Лучше сидеть здесь. Тут безопаснее.

«Вот, к оракулу я наверное и схожу, — надумал Беда, — пора отметиться у врача, если время есть. Поинтересоваться насчёт профилактики своего драгоценного здоровья».

…Беда вышел из корпуса и поднялся на второй этаж административного корпуса, где в этом небольшом здании построенном в стиле ампир находилась не только санчасть. Здесь — же на первом этаже был кабинет кума Фенюшкина, библиотека и комната духового оркестра. На втором этаже в приёмной врача никого не было. Стояла тишина, и только в стационарных палатах раздавались глухие голоса.

Беда открыл дверь кабинета врача:

— Есть, кто живой? — спросил он, — надеясь, что врач находится за ширмой. Но ответа не последовало.

Он окинул взглядом кабинет и ему бросился в глаза стакан с термометрами для измерения температуры тела, стоявший на столе. Он быстро, не громыхая сапогами, зашёл в кабинет и без опаски взял один термометр. Спрятав его в карман, он так же осторожно и тихо вышел из санчасти.

В отделении, незаметно от дежурного, он временно спрятал термометр в подушку.

«Сгодится, в трудную минуту», — подумал Беда.

 

Гармонист

В шесть часов вечера корпус заполнился многообразным шумом, все пришли с работы и начали готовиться к ужину.

Юрка вдохновлённый новыми веяниями колонии сообщил Беде, что его совету последовали земляки и на производстве всё обсудили. Подобрали путёвых пацанов с каждого корпуса, которые будут набирать сортяк, что подразумевает ребят первого сорта, которые будут готовить плотву, не давая их обижать никому и по возможности их поддерживать. Плотвой они называли пацанов средняков, которые не состояли в активе, но иногда были подвержены унижениям со стороны его.

— Сегодня земляки тебя приглашают в спортзал поиграть в баскетбол и обсудить ряд вопросов. Там только одни наши будут, — сообщил Юрка.

— А что здесь спортзал есть, — изумился Беда.

— Здесь спортивный зал, намного больше и лучше, чем в нашей школе. После ужина увидишь.

— В зал, я, пойду, но тайные общества, зачем мне? То, что я сказал вчера пацанам, я мог сказать это не только при Шамиле, но и при всей зоне. Мне конечно лестно, что привлёк их внимание к себе, но шептаться по углам это не моё. Шёпот всегда и везде обязательно вызывает тревогу у соседа. Даже если сосед незнакомый.

— Серёга, ты только вникни? — это не свобода. Ты ещё жизни лагерной не понимаешь. Здесь нельзя в открытую жить. Сомнут без танков. Столько грязи здесь лежит на каждом квадратном дециметре, ты даже не представляешь. Неужели ты не понял, по вчерашнему дню? Когда базар с Шамилём аукнулся на всю колонию, а сегодня откликнулся. Тебя в генералитет пророчат, а ты отказываешься. Ты знаешь, что это такое? — это положняк во всём. Ты не будешь снимать обувь в отделении. Не будешь вставать на зарядку. Не будешь ходить строем и многое другое. Позже сам обязательно поймёшь. И администрация к тебе лояльно будет относиться. Им тоже беспредел не нужен. А ты в силе порядок навести здесь. Тебя же не заставляют повязку одевать. Тебя и пацаны просят, которые с тобой на тюрьме были и наши старожилы. А самый кайф во всём этом, что все активисты, включая бугров будут тебе лизать задницу. Когда такой человек в отделении, это всегда порядок. И Витёк глядишь, на свободу раньше уйдёт. О тебе сегодня вся колония только и говорит. Шамиль в школе на переменах даже курить не выходил. Этого не скроешь, на что пацаны сразу обратили внимание. Ты его вчера приговорил к моральной смерти. — Понял?

— Ладно, уговорил, — согласился Беда, — там, на месте определюсь.

…После ужина они с Юркой и ещё четверо пацанов с их корпуса, двинулись в спортивный зал, который был пристроен сзади школы. В спортзале Беда насчитал тридцать пять человек, и их пришло пятеро.

— Чего пацаны базар сперва будем держать или в баскетбол играть? — спросил Юрка.

Раздались разные предложения, кто предлагал в первую очередь вопрос обсудить, кто в баскетбол сыграть.

— Я предлагаю всем без исключения принять спортивную форму, независимо умеет он играть или нет. Десять человек должны быть обязательно на площадке, а с остальными пойдём на маты и потолкуем, — сделал разумное предложение Беда, чтобы ненароком не привлечь внимания нечаянно нагрянувших контролёров или дежурного помощника начальника колонии.

Так и сделали, кто вышел на площадку играть, а остальные расселись в разных позах на гимнастических матах, изображая из себя болельщиков и запасных игроков.

— Вы пацаны перестарались, — сказал Беда, — зачем такую густую толпу собирать? По одному человеку с каждого корпуса пригласили бы и хорошо. А вы собрали пол зоны. Мы же не форум, какой проводим. У нас важная сходка по искоренению беспредела. И я не удивлюсь, если меня завтра к начальнику отряда, или ещё хуже к куму дёрнут. Сегодня со мной Кольцов вёл беседу по Шамилю. Узнал, про нашу несостоявшуюся стычку. Значит, ему кто — то доложил. Так, что такую толпу надо собирать, только в экстренном случае. Но радует, что вы за один день собрали столько народу. Теперь на будущее. Надо показать колонии тесное общение между собой. При встрече в любом месте, особенно в столовой, в школе, приветствовать друг друга рукопожатием. Можно слегка обниматься. В курилках и в школе на переменах, поодиночке не стоять. Не менее десяти человек, чтобы присутствовало. Всех наших земляков в столовой усадить за передние столы, при этом, не стесняя казанских, ни других пацанов. Вот это мои думы, которые я вам выдаю на гора. Остальное сами соображайте по законам колонии, которых я практически не знаю, но думаю, через пару недель плавать в них не буду. Считаю, если даже только эти условия безукоризненно выполнять, то бескровный успех нам гарантирован.

— Я говорил — же вам пацаны, что Беда умный, не голова, а уголовная академия, а вы не верили, — громко сказал Борода, прыгая и пританцовывая от гордости за своего друга на матах.

— Тише, Юрка, не бесись, ничего здесь умного нет, просто показал верное направление. Но в следующий раз я на такие митинги не ходок. Не люблю неизвестность и толпу. Пойду, сыграю в баскетбол, а вы без меня потолкуйте.

…Беда заменил одного игрока и вступил в игру. Играть в баскетбол, как выяснилось, никто не мог. Бегали по площадке, как кабаны и визжа нарушали правила. Все до одного не играли, а беспрестанно только фолили. Была перспектива каждому кто находился на площадке заработать травму.

Беда резво побегал минут десять, на дольше его не хватило. Он почувствовал, что ноги его налились свинцом. С непривычки, после не совсем активного тюремного режима нагрузка для него оказалась велика. Он подозвал Юрку и, опираясь ему на плечи, они пошли к себе в отряд.

Не дожидаясь команды отбоя Беда, как убитый свалился в кровать. Но здорового сна в эту ночь у него не было.

Ноющая боль в коленях будила его на протяжении всей ночи, как только он засыпал.

«Завтра надо обязательно идти к врачу, если не пройдёт, — подумал Беда. — Сам накаркал себе этот недуг Вань Ване, а получилось на самом деле. Хотя боль и заработал не через кузницу, а в спортивном зале».

Утром он проснулся разбитым, но в хорошем настроении.

Боль под утро покинула его, и он смог уснуть.

На зарядку Беду не будили. С кровати он поднялся перед самым завтраком. То, что Сергей накануне пришёл, тяжело передвигая ноги и опираясь на Юрку, дошло до начальника отряда. Он прибежал в столовую внимательно осмотрел Беду и спросил:

— Что — то случилось? — Почему вчера пришёл в корпус, еле передвигая ноги? У тебя всё нормально? — Лицо у тебя больно бледное.

— Всё нормально Пётр Егорович, — ответил он. — Силы на баскетболе вчера не рассчитал. С голоду наигрался вволю, вот ноги и срезало.

— Медицинская помощь требуется?

— Наверное требуется. Осень на улице, пора обострений. Провериться необходимо, — дал согласие Беда

— После завтрака, в школу не идёшь, а прямым ходом к врачу.

…Врач прослушала его, осмотрела ноги, назначила приём медикаментов и дала освобождение на три дня и от школы и от работы. Беда удовлетворённый, что ему на законном основании выделили отдых, пошел в корпус.

— Ну, что был у врача? — спросил попавший ему навстречу Пётр Егорович.

— Был. — Пока дали освобождение на три дня, но больше я не выдержу. Без работы, я долго не смогу, тоска обуяет, да и беспокоюсь, как бы на моё место в портновскую мастерскую другого клиента не взяли.

— Со здоровьем не шути. Чини свои органы. Работа от тебя не убежит, — убедительно произнёс начальник отряда.

«Правильно говорите, Пётр Егорович, — про себя подумал Беда, — нужна мне ваша работа. Век бы её не видать на ваших широтах», но ответил он начальнику отряду иначе, чем подумал:

— Понял Пётр Егорович, займусь здоровьем, но работать всё равно буду, одно другому не мешает, — отчеканил Беда.

— Похвально если ты так думаешь. Верную дорогу выбрал к широким воротам свободы. Я думаю, мы с тобой ладить будем. А теперь иди, отдыхай, вижу тебе тяжело стоять.

…Беда со страдальческим видом неуклюже повернулся и медленно пошёл к себе в отделение, где его ждала койка, на которой он мог на законном основании вытянуть свои ноги среди белого дня.

В это время там находился дежурный со змейкой на красном ромбике, который светился у него на рукаве. Он был санитаром отделения и смотрел за чистотой в помещении и в этот день нёс дежурство по секции.

— Медбрат, — дай, почитать книжку интересную? — попросил у него Беда:

— Почитать бога надо и маму с папой, а книги познают, — ответил ему санитар.

— Ты случаем не богомольный толмач будешь, или философ великий? — спросил у него Беда и, не дав тому ответить, из своего пролёта крикнул: — Чтобы ты знал апостол, — книги познаются через чтение.

Дежурный, прерывисто закашлял, прикрывая рот рукой:

— Никакой, я не богомол и не философ, это поговорка у нас здесь по колонии такая ходит, а книжки посмотри на тумбочках у ребят. Тебя ругать никто за это не будет.

Беда просмотрел всю литературу на тумбочках, но ничего подходящего не подобрал, что могло вызвать его интерес. Он взял со стола старую кипу журналов и с ними лёг в кровать. Немного почитав, его охватил глубокий сон. Компенсировал бессонную ночь, он проспал до обеда. После обеда Беда решил дойти до бани и предупредить тётю Таню, что он с сегодняшнего дня освобождённый, от школы и работы. Открыв дверь в баню, он услышал татарские мотивы, исполняемые на гармошке. В гладильной комнате сидел губастый гладильщик и растягивал гармонь, а женщины прачки, без слов одним языком пытались подстроиться под мотив его гармошки. Увидав вошедшего Беду, он свернул меха.

— Вот и пуговичный мастер пришёл, — сказала тётя Таня, — девки, разошлись все по рабочим местам, хватит ля — ля петь. Конец спевки, — скомандовала она.

Женщины вкусив духовного татарского фольклора в приподнятом настроении, направились к себе.

— Я тётя Таня предупредить пришёл, что освободили меня на три дня по болезни.

— Отдыхай тогда, чего пришёл. Мы без тебя управимся, у нас женщины на работу спорые, — сказала она, и вышла вслед за прачками.

Беда остался один на один с губастым гармонистом.

Тот убрал с колен гармонь и поставил её на стол:

— Трука, пельменя путешь кушать? Сина, принесла карячие, — предложил он Беде.

— Давай попробуем, — не отказался от угощения Беда.

Гармонист на радостях засуетился. Достал из тумбочки литровую банку, завёрнутую в несколько полотенец и, протянул Сергею ложку.

Они с одной ложки начали вместе есть горячие пельмени, облитые сливочным маслом. Проглатывая каждую толстенькую пельменю, Беда думал о доме, о материных пирогах, которые она искусно стряпала и домашних пельменях присутствующих часто на их обеденном столе.

— Трука, вкусна пельменя, кушай, я карош, — он похлопал себя по животу и пододвинул ближе банку к Беде.

— Тебя как зовут Монсур или Салих? — спросил у него Беда.

— Монсура, — Салих мой аул.

— А сидишь за что?

— Сайтак, мало сайтак.

— Сайдак наверное, — догадался Беда, — так ты что за лук сидишь?

— Сама стреляла.

— Ага, понял за самострел, тебя посадили.

Монсур утвердительно замотал головой.

— Баран стрелял. Трука, мне панка не нато твоя, я не сам хотил. Я паня сыт, — он провёл ладонью по горлу, давая понять, что в бане он всегда сыт.

— Я понял это сразу, что тебя послал ко мне, твой земляк.

— Я степь, я Калмыкия, папа татар, мама калмык. Татария ехал перет сутом.

— Ясно в Татарию ты приехал жить перед судом. Ну ладно, спасибо за пельмени, пойду я к себе в корпус.

Они пожали друг другу руки, и Беда вышел из помещения бани.

На улице шёл проливной дождь. Он не любил такую осень, когда сильный ветер на пару с беспросветным дождём оголяет золотистый наряд с деревьев, и вспенивает землю, превращая её в слякотную грязь. Ему всегда казалось, что эта грязь, наслаивается на него и приводит к неоправданному унынию. Так же он знал и давно усвоил, что природа не должна влиять на настроение человека и в каждой погоде нужно искать свои прелести. Но к такой погоде он никогда не находил красивых слов, кроме одного. Мрачность.

…Он добежал до библиотеки. К его радости она была открыта. Сергей набрал там целую кипу книг и обложил себя ими, читая их запоем. До него от дежурных дошёл слух, что начальник отряда Пётр Егорович проверяет все книги, которые читают колонисты его отряда.

Беда где — то похожую политику встречал. — «Наверное, это один из приёмов воспитания. Вначале узнают, к чему колонист проявляет интерес. Затем элементарно влезают к нему в душу через книги, чтобы найти с ним контакт».

— Ладно, я помогу найти тесный контакт со мной, такой, что вам со мной говорить не захочется. Я, познакомлю вас со своим формуляром, — сказал себе мысленно Сергей.

Через два дня он сдал прочитанные книги и попросил Философские трактаты Л. Сенеки, Разбойников Ф. Шиллера, но получил мгновенный отказ, за неимением такой серьёзной и умной литературы.

Беда без излишней скромности попросил разрешения у старой библиотекарши, которая помимо очков была вооружена ещё и огромной лупой пройти к книжным стеллажам. В чём ему не последовало отказа и он самолично мог не спеша ознакомиться литературным богатством библиотеки колонии. Отыскал на самом верху «Аналитики» Аристотеля, томик Сумарокова. Эти книги он на свободе перечитывал по нескольку раз, а вот Каменный пояс Фёдорова, ему не приходилось читать. Аристотеля и Сумарокова он положил на свою тумбочку, где книги хорошо были видны, а Каменный пояс, принялся читать. «Пускай знакомятся теперь» — подумал он.

После болезни Беда пошёл работать в мастерскую.

 

Капканы от дяди Миши

Дядя Миша удручённый своими заботами, показал Беде освободившую машинку, которая стояла впереди рабочего стола Шамиля. Дома у Сергея машинка была с ручным приводом. Здесь он целый час учился работать ножным приводом, гоняя машинку в холостом режиме. Потом он прострачивал планки. Работа Беде понравилась, хоть и сидячая, но ноги получают надлежащую тренировку. Он ни с кем не разговаривал в этот день. Работа его очень увлёкла, и ему необходимо было обязательно выполнить сменное задание, которое дал мастер, поэтому на перекур со всеми не выходил. Но когда работал, чувствовал на своей спине прожигающий взгляд Шамиля. На второй день дядя Миша прибывал в весёлом настроении, показал Беде, как обмётывают петли вручную и втачивают рукава на ковбойке. Петли он знал, как обмётывать, а вот рукава, это для него была новинка. Беде на секунду понадобились ножницы, он посмотрел по сторонам, свободные лежали только у Шамиля.

Он взял их, отрезал ненужные махры и положил назад.

— Больше не шопай, а то руки обобью, — сквозь зубы процедил Шамиль.

Беда перевалился грудью через его машинку и ровным голосом предупредил того:

— Ты ноздри не раздувай, а руки свои лучше побереги.

Шамиль посверлил его зло глазами, но промолчал.

…Дядя Миша, сидя верхом на своём излюбленном месте, которым являлся возвышающейся раскройный стол, заметил короткую перепалку между Бедой и Шамилём.

Опустив очки на нос, он безразлично посмотрел им обоим в спины:

— Эй, Мамай, чай тебя Дух одолеет, как миленького. Ты напрасно задираешь Беду, посмотри на его руки и шею. Гребень он тебе свернёт, что и прокукарекать не успеешь. Я за свою долговременную работу в колонии повидал разных экземпляров. У Духа на первый взгляд глаза добрые, но как только шторки у него приоткроются, там Мамай увидишь отражение своего переломленного хребта. Это не худосочный Филат, который тебе портянки стирает в кобыльей моче, а русский одуванчик с тигриными повадками. Подуешь на него, без зубов останешься, а сорвёшь, — руку потеряешь.

— Я портянки никогда не стираю, я их выбрасываю. У меня, каждую неделю они новенькие и чистенькие, — с обидой заявил Шамиль.

— Знамо дело. А где берёшь ты чистые портянки? — у новичков неоперившихся отбираешь. — Знаю я всё и понимаю вас лучше любого Макаренко. Ты думаешь, за чистыми портянками свою душу грязную спрятать. В жизни, так не бывает, а в тюрьме тем паче. Если бы я был колонистом, быстро бы тебя на чистую воду вывел. Ты бы у меня на параше сидел до своего счастливого дня. Ножниц, видите ли, он пожалел, как будто они его. Я тебе Мамай одну поучительную историю поведаю, а может, я вам рассказывал уже, но всё равно слушайте…

«Был у нас несколько лет назад, столяр один. Так вот, когда у него производство стояло ввиду отсутствия древесины, его прислали ко мне в помощь стегать матрасы. И у меня тогда работал Кучум, — земелька твой Мамай, тоже из Казани.

И скажу тебе, здоровенный парняга был, нечета тебе. Он мясо из супа у мальчишек вылавливал и ел. Этот Кучум властелином зоны решил быть. Угнетал, унижал всех, кто слабее его.

Стал он домахиваться до этого столяра, — запамятовал, как его фамилия, — не то Пшеничный, не то Мучной, — короче не важно.

Этот столяр по габаритам не уступал Кучуму, и решил твой земляк с ним злую шутку сыграть. Кинул в сапог горящий окурок столяру. Тот заорал благим матом, снял сапог, выкинул оттуда окурок. Потом молча, накинул на Кучума, — этого амбала чехол от матраса и отдубасил его сапогом за всю масть, посчитав ему все косточки. Кипятком Кучум после долго писал, зато шёлковым стал. А кличку Кучум, сам себе придумал. Его потом Стёганным стали кричать, он смирился с этим и не на кого обиды не держал. Сразу умным стал.

…У Беды ёкнуло сердце, эту историю он слышал от Юры Лба. Он решил подогреть тему и удивить слушателей:

— Юра Толокнов его фамилия дядя Миша.

Дядя Миша, ошарашенный, осведомлённостью Беды ударил себя ладонями по ляжкам, так, что очки у него свалились с носа и упали на пол.

— Правильно он самый, брат с ним родной сидел здесь, — довесок получил к своему сроку, — вспомнил дядя Миша.

— Брата Колькой звали, три года за заточку ему добавили. А Юрка на свободе недолго погулял, тоже три года после получил. Я на суде у него присутствовал. Мы росли вместе в одном дворе. Его в городе все уважают. Сейчас он на свободе, на нелегальном положении находится.

— Да, вот тебе и кум Фенюшкин, — качал головой дядя Миша — Мамай, подыми мне окуляры? — он показал Шамилю на пол, где валялись очки.

Тот, не вставая со стула, согнул спину в дугу и протянул дяде Мише очки.

— Мамайка, ты понял, на какую косу можешь налететь? — спросил дядя Миша и вновь, но уже специально уронил очки на пол.

— Дух подай мне окуляры? — приказным тоном сказал он. Беда повернулся к нему лицом, положил подбородок на спинку стула и, не делая ни каких лишних движений, уставился на мастера.

Дядя Миша молчал, внимательно смотрел на безмятежного Сергея и показывал пальцем в пол, где валялись очки.

— Служить я рад, да прислуживать противно, — выдал ему Вовка книжную цитату.

— Видишь Мамайка, я тебя смог наклонить, а его нет. Да он тебя в бараний рог согнёт, и чихнуть не успеешь. Одумайся — милай? Я тебя жизни учу!

— Дядя Миша хорош, затравки устраивать? — обиженно произнёс Шамиль, — не то я брошу работу и уйду в корпус, — вполне серьёзно заявил Шамиль.

В мастерской воцарилась тишина. Дядя Миша поднял голову

кверху и сильным басом запел:

Дядя Миша пел, обнажая три своих редких зуба и сам себе, дирижируя руками. В мастерской раздался смех. Шамиль тоже смеялся. По трубам и по стене из бани начали сильно стучать, требуя прекратить пение. Но дядя Миша призывая своих питомцев подтянуть ему, продолжал уже со всеми вместе.

— Шаляпин беззубый и нечесаный, — раздавался за стеной, голос тёти Тани, — уймёшься ты, когда или нет?

— Им там значит можно салям малейкум петь, а нам боевую песню, красноармейскую нельзя, — специально громко говорил он, чтобы его за стеной слышали. — Я им пойду сейчас разгон устрою, — слез он со стола.

Дядя Миша зашёл в кладовку, выпил сто грамм и пошел в баню. Оттуда он привёл Монсура с гармошкой. Усадив на свой стол, заставил того играть военные песни.

Монсур играл ему и Землянку, с Тёмной ночью и Смуглянку, с Синим платочком, но в каждой его русской музыке отражался явный татарский акцент, по которому и подстраивался дядя Миша, и из известных любимых народом популярных военных хитов у них получилась русско — татарское азу. Допевшись до хрипоты, дядя Миша назвал Монсура татарским Бетховеном, пообещав сшить ему к освобождению модные брюки.

Всех из мастерской в этот день он распустил на полтора часа раньше положенного. Закрыл её на замок и пошёл в сторону вахты.

 

Ямщики на подставе

Шло время. Беда полностью освоился к жизни в колонии.

Он, как и предрекал ему Юрка, получил положняк, вскоре после контр разговора с Шамилём.

О том, что Беда, находится на положняке в отряде, Шамиль узнал в этот же день и к Беде относиться стал с осторожностью. На рожон не лез и грубостей больше не говорил.

Беду такая позиция устраивала, но на сближение с Шамилём он не шёл. Анти — симпатия к этому парню была неистребима, тоже самое чувство, было и у Шамиля.

…Казанская команда постепенно отходила от своего лидера. Обратив внимание, что им может противостоять многочисленная дружная группа колонистов, которая отличалась от всех своей сплочённостью и показным бесстрашием, татары сами по себе ушли в тень. Было несколько не больших стычек, куда стеклись все друзья Беды. С таким дружным и численным превосходством они могли за считанные минуты погасить любую бучу.

К Беде тянулись все. К нему постоянно приходили в гости пацаны с других отрядов, усаживались у него в пролёте, пили чай или кофе, затем шли толпой гулять.

То, что свежий колонист Беда вступил в привилегированное положение, не ушло от зорких глаз администрации колонии.

Они его не трогали и не придирались по мелочам, как это делали с другими колонистами. Ощущался миролюбивый климат в колонии, которому все были рады. Незаметно прекратились беспочвенные драки и наглое отбирание посылок с передачами. Администрации это было на руку, и атмосфера в колонии их устраивала.

Один только опер, по фамилии Фенюшкин, с подозрением относился к Беде и при встрече ему говорил:

— Беда, ты сколько хочешь можешь воспитателю своему втюхивать свою дворянскую порядочность, а мне ты на уши ничего не повесишь. Может ты и артист, но на сцене, а в жизни ты злодей. О твоих лицедейских перевоплощениях мне известно. Для меня такая категория людей является самой опасной в колонии. Потому что не знаешь, что от них ждать. Если ты на свободе дружил с такими типами, как Толокновы, то ты парень гнилой. Они и их окружение не может быть порядочным обществом. И мне не нравиться, что ты так быстро на трон забрался. Такого в природе не бывает, чтобы за короткий срок ты разучился сапоги в отделении снимать. Мне это в корне не нравится, и поэтому камеру в изоляторе я для тебя персональную заготовил.

Беда слушал его и в душе смеялся над его показушными сведениями, которые он получал от осведомителей.

— Я артистом был не на сцене, а на сценической площадке.

В жизни я тоже артист, но не злобный, каким вы меня себе представляете. Жизнь это большая игра, без которой человек опускается в бытовую скуку. Я например, никогда не думаю сколько кусочков сахара положить себе в чай два или три. Я никогда не стою перед выбором между покупкой книги и банкой консервов. Мне такая жизнь не нравится, так, как чай я могу выпить с наслаждением и без сахара и книгу на банку тюльки ни за что не променяю. И напрасно вы на меня бочку катите. Я веду себя прилежно, внутренний распорядок не нарушаю, учусь и работаю хорошо. В корпусе и на зоне порядок стал. Вижу по вашим словам, что это вам не совсем нравится, — иронически заметил Беда. — А то, что вам доложили, что я не снимаю сапоги в отделении, эту льготу я получил за мои больные ноги, но если хотите посмотреть на меня в тапочках, заходите, сегодня вечером и вы убедитесь, что тот, кто вам рассказал про Толокновых, вводит вас в заблуждение. Я с этими братьями никогда не дружил по той причине, что они значительно старше меня. Жил в одном дворе с ними вот и всё. У них была большая семья, и им всем миром оказывали разную помощь и мои родители в том числе.

Выслушав длинную речь Беды, кум Фенюшкин мотая отрицательно головой, пронзил Беду проницательным взглядом и сказал:

— Хоть убей меня Беда, но тебе я не верю, ни на грош.

— Тогда вам фамилию надо поменять срочно, — улыбнулся Беда.

— Как это поменять? — недоумённо спросил кум.

— Фомин возьмите себе фамилию, — посоветовал Беда.

— Это, кто ещё такой, знаменитый сыщик, наверное, какой?

— Нет, это русский композитор, Евстигней Фомин, который оперу написал «Ямщики на подставе»

— Я музыку терпеть не могу, тем более оперу, — и он, погрозив Беде пальцем, махнув своей широкой шинелью, щегольской походкой пошёл на вахту.

Беда под фамилией Фомин, подразумевал святого апостола Фому неверующего, и его подрывало высказать свою мысль, но сказать ему не решился. После этого его бы точно называли не кум Феня, а кум Фома. Он бы счёл это за оскорбление и поместил Беду в изолятор. Поэтому Сергей спешно перевёл стрелки на русского композитора.

 

Шмон

На работе Беда достиг бешенного прогресса. Дядя Миша заметив в Беде способности, научил его операциям, которые выполняются высококвалифицированными мастерами. Он мог самостоятельно пошить выкроенные брюки. Мастер не знал, что на свободе Сергей шил брюки не только себе, но и своим друзьям. Дядя Миша приносил ему иногда свои заказы, которые он принимал на гражданке и поручал Беде обшивать его заказчиков. За четыре часа он сдавал мастеру двое брюк.

На следующий день Беда получал за выполненную работу шмат сала или колбасы, масло и что — то из сладкого.

Дядя Миша предупредил Сергея, чтобы о поступлениях продуктов никто из его близких друзей не знал:

— Верить здесь никому нельзя. Особенно Мамаю, — так всегда он называл Шамиля.

— А с Шамилём меня здесь ничего не связывает, — объяснял ему Беда. — Вы же видите, я с ним не разговариваю, но парень он надеюсь не болтливый, к блатным себя причисляет вроде.

— Ты тут мне прекрати калякать? — грубо оборвал мастер Беду. — Нашёл блатного с порванной задницей. Кумовской работник он, вот кто. Фенюшкина изобретение, но я тебе ничего не говорил, имей в виду. Мамай паршивец и на меня рапорта писать надумал. Только не впрок всё это. Мне их показывают и рвут. Если бы сволочь Фенюшкин был трезвенником и ценным работником, я бы с работы давно вылетел. Его из цензоров по блату на эту хлебную должность перевели. Я не боюсь остаться без работы. С моей профессией на чекушку водки и кусок хлеба всегда заработаю. Правильно, я говорю Дух?

Беда утвердительно мотнул головой.

— То — то, — довольным голосом произнёс дядя Миша.

…Беда приносил продукты в потребительскую тумбочку, которая у них с Юркой и Гессом была общей. Ничего не говоря, своим близким друзьям об источнике поступления, он молча в надлежащем порядке, чтобы не видели посторонние глаза складывал провиант в тумбочку. Юрка с расспросами не лез, но догадывался. Рассказ мастера о Шамиле, он тоже оставил при себе, потому — что обвинение это было весьма серьёзное и чтобы предъявить его Шамилю, нужны неопровержимые факты, а для этого необходимо время. Но подозрения свои по нему Юрке и Бугру изложил. Пообещав, что предоставит им вскоре неоспоримые факты.

Чтобы вывести на чистую воду блатного стукача, Беда решил провести разоблачительную акцию. И поставил эту акцию в первоочередную жизненную программу. Колонисты должны знать истинное лицо бывшего лидера колонии.

Он нашёл в рулонах ткани пустую бутылку от портвейна, которая осталась после дяди Миши. Вечером в каптёрке налил вместе с Юркой в неё подсолнечного масла, и залили пробку сургучом, кусок которого нашли по случаю в комнате музыкальных и духовых инструментов. На следующий день, идя на работу, он положил во внутренний карман телогрейки бутылку. Свою телогрейку в мастерской закопал на вешалке в гуще других. За пятнадцать минут до перекура, он отпросился у мастера добежать до санчасти, но одел, как бы перепутав телогрейку Шамиля. А Шамиль, выходя на улицу курить, своей верхней одежды не обнаружил. Поэтому накинул на себя телогрейку Беды.

Беда стоял с Липой на втором этаже санчасти, которая была переполнена воспитанниками — симулянтами. Они по разным причинам не вышли либо на производственную зону, либо во вторую смену в школу. Одни пришли косить под больных, а другие пришли выпрашивать себе освобождение, чтобы не угодить в карцер. Из окна хорошо просматривался угол, портновской мастерской, где находилось место для курения. Они видали, что Шамиль не сел на скамейку, как другие. Он стоял, не застёгиваясь, слегка запахнувшись, придерживая правой рукой левую сторону, как — бы оберегая бутылку.

Беда появился в мастерской, когда все уже сидели на рабочих местах.

Он, не показывая вида, что надевал чужую телогрейку, сел молча, за машинку и продолжил шить брюки. Шамиль так же не подавал вида, что курить выходил не в своём одеянии.

После работы из мастерской Беда вышел последним. Его телогрейка с бутылкой висела в одиночестве. Нацепив её на себя, он пошёл к себе в корпус. В каптёрке отбил сургуч с горлышка бутылки и засунул её в валенок, который положил под радиаторы, расположенные горизонтально в два ряда по пять секций. Служили они для просушки мокрой обуви.

Следом за ним с производственной зоны пришёл отряд. Бугор и Юрка прошли в пролёт к Беде.

— Получилось, что с бутылкой? — спросил Гесс.

— Кажется да. Возможно, сегодня будет шмон? Надо предупредить всех, чтобы из курков запрещённые предметы убрали и самим от них срочно освободиться, чтобы палева не было. Спрятать временно в других отрядах у своих пацанов. После ужина, всех культурно надо усадить за уроки. Создать дисциплинированную обстановку, и ждать гостей.

— Неужели Шамиль способен на измену, мне не верится? Такой законник и срок у него шесть лет, — недоумевал Гесс.

— Если пообещали отпустить по одной третьей это два года сидеть, а они уже подходят у него. Вот и подписался на такую низость. За скорую свободу некоторые, зад свой поставят, — изрёк Беда, — но я буду рад, если ошибся в нём, хоть я его и органически не перевариваю. Был бы нормальный парень, я бы нашёл с ним общий язык, работая вместе. Но интуиция мне подсказывает, что попка у него заляпана, поэтому он с нашими земляками в контакт не вступал, а только показывал свои зубы.

…После ужина Беда с Юркой, зашли в каптёрку, вытащили бутылку из под радиаторов на свет божий, и жирными крупными буквами, на свободном месте этикетки подписали «Масло Подсолнечное». Закрыв каптёрку, чтобы туда никто не заходил, они сели на кровати у себя в пролёте. Сделав умный вид, взяли в руки книги. Юрке Бороде Беда всучил томик Сумарокова, а себе взял изученный им томик Аристотеля. Эти книги Беда, как принёс из библиотеки, Юрка ни разу в руки не брал. Такая литература была не для него. Он кроме деревенской прозы больше ничего не признавал.

Беда поставил табуретку в проходе, налил в бокалы какао, и с печеньем вприкуску не спеша, стали пить. Вскоре появились долгожданные гости, шесть контролёров и Кум Фенюшкин. Они прямым ходом направились к пролёту Беды:

— Встать, — заорал Кум, брызгая слюной.

Беда с Юркой встали, не выпуская из рук книг.

— Обыскать, — отдал он команду контролёрам, а сам взял в руки бокалы. Убедившись, что в них налито какао, поставил бокалы на место. Двое их обыскивали, а четверо трясли постели и осматривали тумбочки. Беда, надменно улыбаясь, смотрел на Кума. Он уверен был, что запрещённого они там ничего не найдут. Один термометр у него хранился, но он давно его перепрятал в укромное место, где его, ни одна собака не найдёт.

— Нет ничего, — пожимая плечами, доложил Куму контролёр, обыскивающий Беду.

Кум выхватил у Беды книгу, посмотрел на титульный лист, затем начал трясти её.

— Где твой бушлат Беда? — негодовал Фенюшкин.

— Где и у всех, на вешалке висит, а в чём дело? — удивлённо спросил Беда.

— До швов обыскать, каждый бушлат, — неистово орал Фенюшкин, — а ну дохните, — заставил он ребят подышать на себя.

Юрка первым, глубоко вдохнул в себя воздух и вместе с небольшим количеством брызг выпустил его в Кума.

Тот брезгливо поморщился и тыльной стороной ладони вытер с лица Юркины слюни.

— Беда, где вино? — Куда спрятал? — Не жди, чтобы я весь корпус перевернули вверх дном. Найду, скверно тебе придётся. Тогда уж не обижайся.

— Какое вино? — товарищ капитан. Я вкуса этой гадости на воле не знал, а здесь, тем более травиться не буду.

— Я знаю, при тебе сегодня была бутылка вина, которую заприметили у тебя несколько человек.

— Я вам раньше говорил, товарищ капитан, что ваш осведомитель вводит вас в заблуждение. Не понимаю, зачем ему это надо? — Нужно будет с ним потолковать.

Беда посмотрел на Фенюшкина ясными и умными глазами:

— Масло это было подсолнечное, налитое в бутылку от вина.

Я, её до воскресения спрятал, думаю ребят своим фирменным салатом угостить.

— А на работу зачем брал масло? — выпучил глаза Фенюшкин.

— Как зачем? — удивлённо переспросил Беда, — конечно машинку смазывать. Для чего же ещё?

— Где она? — заиграв желваками, спросил Кум.

— В каптёрке спрятал.

— Иди, показывай? — потребовал Кум.

Беда снял с гвоздя ключ от каптёрки и пошёл открывать дверь. Кум с контролёрами последовали за ним.

Беда залез под радиаторы и вытащил оттуда валенок, который протянул Фенюшкину.

Тот вытянул из него искомую бутылку, покрутил в руках. Затем дал контролёру, чтобы он извлёк из неё пробку.

— Здесь штопор нужен, — сказал контролёр.

Кум со злостью вырвал у него из рук бутылку и резким ударом ладони ударил по донышку бутылки. Пробка вылетела вместе с брызгами масла, которые жирно расплылись по стене побеленной извёсткой. Кум растроганный неудачным обыском, поставил бутылку на маленький столик, стоявший в каптёрке.

— Ого, вот это напор, словно брызги шампанского, — ехидно засмеялся Беда, — сейчас бы ананасов с рябчиками.

— Будешь злорадствовать, без салата оставлю, — с досадой бросил кум и покинул корпус, забрав с собой контролёров.

Беда пошёл в отделение. Подойдя к своей кровати, где сидели, Гесс с Юркой он звонко щёлкнул двумя пальцами:

— Что, я говорил, убедились? — Теперь Юрка иди за Липой, и будем дергать татарина на разбор.

— Бить его не надо прилюдно. С этим у нас строго. Могут раскрутить на новый срок, — предостерёг Беду Юрка. — Таким мы устраиваем тёмную, — никогда не докажут.

 

Ты не блатной, ты падла

С Шамилём Беда вёл беседу с глазу на глаз в умывальной комнате.

Липа с Юркой стояли на палубе рядом за стеной.

Он дико возмущался и пытался Беду взять на голос, но когда в умывальник зашёл Липа, они прижали его вдвоём к стенке фактами. Шамиль понял, что с бутылкой, где было масло, он прокололся и отпираться ему смысла никакого не было. Гордость Шамиля противостояла его вине. И он угрожающе без лишнего трепетания заявил, что никого не боится и если только хоть одна попытка физической расправы над ним нависнет, то все пойдут на раскрутку срока.

— Что и требовалось доказать, — сказал Липа, — твой голос сейчас мутирован от страха. Твой базар больше похож на скулёж слепого щенка. В штаны, случайно не наложил? Ты не блатной, ты падла.

Липа поднял на него руку, но не ударил.

— Только попробуй, ударь. Одним ШИЗО не отделаешься, — завизжал пронзительно Шамиль.

— Кому ты нужен, дятел позорный, бить тебя, — сказал Беда. — Я тебя сейчас по толчкам провезу и достаточно. За это кроме изолятора ничего не дадут.

Тут Шамиль ещё сильнее заверещал на весь корпус. Беда изо всей силы ударил его в грудь, отчего он свалился на бетонный пол и прекратил орать, дрыгая ногами, не подпуская к себе Беду.

Из отделений на крик выбежали колонисты с отряда Шамиля. Беда закрыл дверь в умывальнике, оставив за дверями Юрку и Липу. Шамиль так и валялся на полу, не переставая перебирать ногами и закрыв лицо руками, думая, что его будут бить. Но Беда с лёгкостью взял Шамиля за ногу и затащил его в широкий жёлоб, умывальника, где не только умываются, но плюют и сморкаются, а по ночам некоторые справляют маленькую нужду. Со всей мощи Беда ударил его ребром ладони по шее, отчего тот перестал делать какие — либо движения. Затем Серый открыл дверь умывальника, куда пригласил всех кто стоял рядом, чтобы посмотрели, как барахтается в соплях их лидер.

В этом жёлобе блатной Шамиль утопил свою гордость и приобрёл статус форшманутого изгоя, с которым нормальным пацанам общаться уже нельзя.

Перед отбоем за Бедой пришёл Кум и поместил его в одиночную камеру, кинув ему на топчан тонкое колючее одеяло и худую подушку. Закрывая за ним металлическую дверь, сказал:

— Это тебе за композитора Фомина. А завтра подам на тебя постановление начальнику колонии, на пять суток по рапорту Шамиля. Сегодня переночуй здесь.

Беда, улёгся на жёсткие нары, но сильный холод, отбивал всякое желание ко сну. Из небольшого зарешёченного окна свистел холодный ветер.

Он взял подушку и вставил её в окно, а одеяло положил под голову. После этого в камере стало намного теплее и он, выбросив из головы все думы, крепко уснул, не просыпаясь ни разу среди ночи.

Лязг открывающих дверей разбудил его утром.

Он с заспанным лицом, протирая глаза, увидал у камеры начальника отряда и воспитателя. Оба они были одеты в плащ — палатки, по которым на пол стекала дождевая вода.

«Всё ясно дождь, на улице. Ненастье всегда приносит мне плохие новости», — подумал Беда.

Они зашли в камеру, сняв с себя плащ — палатки.

Беда встал с нар, уступив им место.

— Сам натворил дел, а нас хочешь на своё место посадить, — добродушно, с юмором сказал Пётр Егорович.

— Что Сергей произошло у вас с Галиулиным? — задал вопрос Иван Иванович.

— Ничего особенного не было. Он увидал у меня бутылку с маслом, принял её за вино, хотя там было написано масло. И бутылка была раскупорена. Я её брал в мастерскую, чтобы свою машинке профилактику сделать. Думаю, что он открывал её и смотрел, что там внутри содержится, так как бутылка находилась в его руках ровно пятнадцать минут, — то есть весь перекур. Фенюшкина он намеренно обманул, сказал, что у меня вино есть, чем оклеветал меня.

А это не вино было? — спросил Ива Иванович.

— Какое может быть вино с моим здоровьем, скажите мне?

Беда вопросительно посмотрел на своих начальников и положил руку на сердце.

— Я не знаю ни вкуса вина, ни табака. И в роду у нас все поголовно последователи здорового образа жизни.

Беда с горячим запалом, и широко раскрытыми глазами доказывал свою правоту им. Не верить ему в этот момент нельзя было. Так искренни были его слова и жесты.

— Когда я ему высказал, своё гражданское презрение, он перепугался, до панического приступа. Возможно, подумал, что я его подвергну физическому унижению. Шамиль неожиданно вскочил на умывальник. Поскользнулся и свалился туда. Вот и вся история. Единственная вина моя в том, что я в тот момент чуть — чуть, потерял контроль над своими эмоциями, когда в тактичной форме высказывал ему претензии языком великого Толстого и гениального Пушкина, который он плохо видимо, знает.

Они оба смотрели удивлённо на молодого парня, который не давал им слова сказать:

— Поверьте мне? Я пришёл к нему в корпус с добрыми намерениями, и ни каких, антипатий у меня к его личности нет и быть не может. Мы же с ним вместе работаем, как говорится локоть в локоть. Возможно, моя ошибка состоит в том, что я ещё в должной степени не познал контингент, но для этого время надо. Если бы, я знал, что он такой паникёр, да я бы на пушечный выстрел не подошёл к нему. Ну, теперь, положение не исправишь. У меня все родственники приверженцы традиций Конфуция, и с малых лет мне долбили: «Никогда ни кого не вини, все ошибки ищи в себе». Меня так в семье воспитывали. Да, я согласен. Определённо моя вина здесь присутствует и я безоговорочно готов в этой холодной камере просидеть, сколько мне даст уважаемый Фенюшкин, — закончил свою речь Беда.

— Это хорошо, что ты к себе самокритично относишься и признаёшь свою вину. Сейчас ты ничего не скрывая, напишешь на имя начальника колонии, подробную объяснительную записку вчерашнего инцидента. Слово в слово, как нам рассказал и пойдёшь в корпус, — сказал Пётр Егорович.

Беда быстро слово в слово на бумаге изложил свою, отбеливающую самого себя, версию и протянул лист Петру Егоровичу.

Он прочитал текст и положил его в папку:

— Что — же, пойдём с Иваном Ивановичем, твою правду отстаивать к начальнику колонии, но сделать это будет нелегко. А ты ступай к себе и дожидайся решения.

Беда, радость свою искусно замаскировал внутрь и с лицом пай — мальчика произнёс:

— Хорошо Пётр Егорович, я буду находиться в отделении.

Он, вышел с изолятора. Отряд в это время строился на завтрак.

— Тебя выпустили? — спросил обрадованный Юрка.

— Пока не знаю, Кольцов и Ушаков пошли к начальнику отмазывать меня. Я им такую пургу пронёс, что они точняк поверили мне.

— Если выпустили, — назад не отведут, — это точно, — утешил его Юрка.

 

Артист на сцене, и злодей в жизни

В кабинете у начальника колонии в эту минуту сидели Фенюшкин и начальник отряда с воспитателем.

— Так вы говорите, что парень хороший и интересный? — спросил он у Ивана Ивановича, тряся в руках объяснительную записку Беды.

— Вы знаете, что это не объяснительная записка? — не переставая трясти листом перед своими подчинёнными, начальник колонии.

— А что — же это такое? — спросил Пётр Егорович.

Начальник колонии, посмотрел на Фенюшкина и потряс ещё раз листком:

— Это, я повторяю, не объяснение, это научное сочинение для доблестного Фенюшкина в области педагогики, ведущее к решению сложных дисциплинарных задач. Накрыл он тебя Фенюшкин медным тазом. А на твоего авторитетного доносчика силок накинул и затянул на шее. Немедленно проведи все необходимые мероприятия по безопасности своего секретного сотрудника. Как там его, — он заглянул в папку.

— Шамиля, — подсказал Кум.

— Почему Шамиль? У меня написано Афзал Галиулин.

— Это ребята из Татарии с трудными именами себя перелицовывают и выбирают себе имена всяких знаменитостей, чтобы славяне запоминали лучше, — пояснил Кум.

— Понятно, но наказать Беду для острастки придётся. В карцер помещать его не будем, а лишим на месяц ларька. Пускай на подножном корму посидит месяц. Но до чего хорош! Так изощрённо врёт, — потряс начальник вновь листком с объяснениями Беды. — Талант! — Здесь ничего не скажешь. Давайте пожалеем его, интересный видать парень!

Кум изобразил недовольное лицо:

— А я считаю, что если мы его сейчас не закроем в карцер, то немного погодя, не мы его будем воспитывать, а он нас. Вы представляете, какую он литературу требует в библиотеке, Сенеку и Шиллера, а на данный момент постигает Аристотеля. Я в нашей библиотеке взял этого Аристотеля, дремучий лес, а не книга. Силлогизм, какой — то и теория доказательств. Это не для меня. Штудировать подобную литературу мне не под силу. Веры в его исправление у меня к нему ни на толику нет. Он только переступил ворота колонии и начал нам откровенно в лицо смеяться. Неужели вы не видите? Я с ним несколько раз беседовал и понял, что Беда интеллектуальный циник. В колонии ему отведена роль серого кардинала. Вот такое мнение у меня сложилось о нём, — сделал своё заключение Фенюшкин.

— Ты не считай, а думай, давай? Счетовод мне нашёлся, — грубо одёрнул его начальник. — За интеллект мы в карцер не сажаем. Твоё предложение я категорически отвергаю. Сей грамотей выйдет из карцера и составит на меня с тобой жалобу в управление такую, что мне всю холку отобьют, а тебя отправят пустые бутылки по Высокой горе собирать. В город тебя ханыги не допустят.

— Я так же, как и вы поддерживаю ваше решение, — сказал свою защитную речь в пользу Беды, Иван Иванович. — У Фенюшкина, справедливости ради сказать, сложилось к Беде личное неприязненное отношение. — Почему? — Объясняю: — Беда за короткое пребывание в колонии своими умными мозгами перечеркнул все двухлетние нечистоплотные плоды работы Фенюшкина, поставив тем под угрозу безопасность, возможно даже жизнь Шамиля. Разве мало в нашей практике было трагических случаев по этому поводу. Галиулину могут не простить, когда — то обиженные им воспитанники и его друзья, чистоту душ которых он поставил под сомнение перед всей колонией. Шамиль не искренен, груб и нагловат не в меру. И не надо забывать, что Сергей Беда из артистической семьи, от которой он унаследовал рассудительность, благородство и справедливость. Он человек искусства. К нему ребята тянутся, потому что все эти прекрасные качества исходят от него и влияют на них положительно. Вы посмотрите, у нас в отряде за время его пребывания не зафиксировано ни одного факта дербанки и драк. Пускай он серый или красный кардинал, нам это всё равно. Я знаю только одно, что вреда от него никакого нет, а портить ему личное дело, значит, закрыть дорогу к условно досрочному освобождению.

Начальник колонии хитро улыбнулся и достал из стола пачку бумаг:

— У вашего человека искусства, у которого папа погиб в Венгрии, оказалась красивая мама, которая в театре может и могла бы играть, если бы оттачивала свой талант на сцене. Артистической семьи у них никогда не было. Мама инженер — конструктор. Вышла недавно второй раз замуж. В настоящее время находиться в декрете. Вот сам Сергей Беда талантливый.

— Возможно, сам Беда артистом на сцене и был, но в жизни он злодей, — отпустил злорадную фразу Фенюшкин.

Начальник колонии, хитро обвёл всех присутствующих офицеров своём кабинете и твёрдым голосом произнёс:

— Я думаю, мы получили редкого экземпляра по фамилии Беда, который может со своей грамотой доставить нам массу хлопот, а возможно порядок и дисциплину. На сегодняшний день он для нас мистер «Икс». Подобные ему люди, способны и бунт в колонии поднять, как и способны его и подавить. Такой риск нам не нужен. Поэтому считаю, что ни о каком его условно досрочном освобождении речи быть не может. Скоро он достигнет совершеннолетия, и милости просим в исправительную колонию. Пускай там его изучают. Может он и хороший парень, но переворот устроить, способен. Тем более, по мнению нашего оперативного работника Фенюшкина, он гегемоном колонии стал. Хотя скрывать не буду, ложь его мне симпатична, оно безвредное и отдаёт детской наивностью. Пришлите его ко мне сейчас, полюбуюсь я на вашего барона Мюнхаузена. И вы все понаблюдайте за ним внимательнее. Посмотрим, что он нам ещё выкинет, но относиться к нему, без пристрастия, не превышая должностных инструкций. Что заслужит по справедливости, то и получит. А ты Фенюшкин всё — таки Аристотеля изучи, пригодится он тебе. Останься у меня сейчас? Вместе послушаем куплеты Беды. А вы можете быть свободны, — сказал он Петру Егоровичу и Иван Ивановичу.

— Вот ведь каков выдумщик, — выйдя за дверь, произнёс Пётр Егорович, — недотёпами нас выставил. А у меня ни грамма сомнения не было в его искренности. И про Конфуция сегодня так загнул, хоть стой, хоть падай, — ухмыльнулся начальник отряда. — И я седой осёл, повёлся на его сказках. Вчера мне сказал, что у него любимый преподаватель был, которого тоже Пётром Егоровичем звали, так он говорит, что я заслуживаю, уважения больше чем он, так — как работа моя связана с нелёгкой педагогической работой. Сказал, что корректировка будущих строителей коммунизма, должна оцениваться, не только грамотами и благодарностями, но и правительственными орденами. Ух, какой лицемер. Ну, погоди у меня, я покажу тебе педагогическую корректировку, — разжигал себя начальник отряда.

— Петя, не бей себя по щекам, — успокаивал его бежавший сзади воспитатель, — мы сами с тобой виноваты. Помнишь, ты у него спросил про мать, не артистка ли она у него?

— Ну и что из этого? — спросил Пётр Егорович.

— Вот он и сыграл на нашем доверии и любопытстве, а спроси ты у него тогда, не пилот ли твоя мама? Он бы тебе ответил: Да пилот, воевала в одном бомбардировочном полку вместе с героем Советского Союза женщиной пилотом Расковой, или сказал бы, что его мама готовила в космос саму Валентину Терешкову. Это он такое воспитание получил. Хотя родители на вид приличные и интеллигентные люди.

— Вести себя с ним будем сдержанно, а про его киношную историю и маму артистку надо ему преподнести так, что его очевидная ложь, в которую мы верить не думали, известна нам была с самого начала. С того времени, как только он раскрыл рот, а то смеяться над нами все будут. Его авторитет максимально используем в своих целях, — угрюмо заявил Пётр Егорович.

Беду они застали в отделении, когда он наводил порядок у себя в тумбочке.

— Сергей, — окликнул Беду Пётр Егорович, — оторвись от своего дела, — подойди сюда?

Беда, увидал стоявших в дверях начальников, быстро подошёл к ним.

— Я вас слушаю Пётр Егорович, что мне можно собираться в изолятор?

— Собирайся, но только не в изолятор, а к начальнику. Пойдёшь к нему на аудиенцию. Распишешься в постановление на твоё взыскание. Благодаря нам с Иваном Ивановичем, избрали для тебя самоё лёгкое наказание. Лишение ларька на месяц. Но смотри у меня на будущее. Если что сам лично отведу тебя в карцер. Выручать уже никто не будет, — понял?

— Понял Пётр Егорович. Спасибо вам, за отеческую заботу обо мне. Я постараюсь вас не подвести.

— Ладно, иди. С тобой всё ясно, — отмахнулся от него Кольцов.

…Вскоре, Беда сидел на стуле перед начальником колонии, который, не отрывая головы от лежащих перед ним бумаг быстро, что — то записывал. Напротив Сергея надменно улыбаясь, сидел франтоватый Кум Фенюшкин. В кабинете стояла такая тишина, что скрежет пера авторучки выводимых букв, разносился по всему помещению.

Когда начальник оторвался от своей писанины, он снял с себя роговые очки и с любопытством посмотрел на колониста.

— Так значит, ты и есть пресловутый Беда? — спросил он у него.

— Это за что мне такие почести, я не так знаменит, чтобы меня так называть. Мой девиз: «Скромность, скромность и ещё раз скромность»!

— Ну, а как — же прикажете вас называть? — окунул в помои самого, что ни на есть почётного воспитанника нашей колонии, а сам вскарабкался на его место.

— Если в вашей колонии самые почётные люди, такие, как Шамиль, то дела ваши плохи, — изрёк, вздохнувши Беда.

— Это почему же? — нахмурил брови начальник. — Наша колония является самой передовой в области. У нас восемьдесят процентов из числа воспитанников, состоят в активе. По всем показателям мы первый год занимаем лидирующие места, и я считаю, тебе повезло, что ты отбываешь наказание здесь.

— Вы знаете товарищ начальник что я вам скажу насчёт вашего многочисленного и доблестного актива. Толку то, что оттого, что восемьдесят процентов колонистов лычки носят. У нас в городе милиции тоже много, а графика судимых людей каждый год растёт. Здесь порядок устанавливают, не Шамили с активом, а другие люди. И насчёт моего везения вы не совсем правы. Любое наказание это не везение, а жесточайшая кара для воспитанника колонии, — спокойно выдал свою версию Беда.

Начальник от услышанных слов неожиданно вздрогнул и быстро надел на себя очки:

— Интересная у тебя философия. Это что же ты совершил преступление, а тебе орден или путёвку в Карловы Вары давать?

— Я бы конечно Карловым Варам Ниццу предпочёл. Но я не об этом говорю. Меня лишили свободы на три года. Решение суда я бережно храню. Оно у меня в тумбочке лежит. Но в приговоре, ничего не говорится, что меня имеют право в местах лишения свободы принудительно наказывать, лишая самых элементарных норм гигиены, кормить тем, что мой организм не принимает. Ограничивая меня продуктами питания, которые мои родители смогли бы регулярно доставлять их мне в неограниченном количестве. И многое другое, включая и ваши холодные изоляторы с дырами в окнах размерами с арбуз. Если все эти нечеловеческие условия суммировать, то получится, что меня приговорили не к трём годам лишения свободы, а к инвалидности и медленной смерти.

— И какой же ты себе срок насчитал, суммировав нечеловеческие условия, находясь в заключении? — спросил начальник.

— Арифметика здесь простая хоть и дифференциальная. Вот посудите сами, мне дают каждый день перловку или сечку, это верный путь к гастриту. А гастрит приводит к более серьёзным заболеваниям, которые ставят человеческую жизнь под угрозу. Это вам известно. Нормальный человек должен принимать ванну дважды в день и умываться по нескольку раз. Иначе пойдёт педикулёз тиф и прочие поганые болезни, вплоть до холеры.

Кум брезгливо передёрнулся от таких слов, а начальник колонии, закрыв глаза, продолжал слушать монолог Беды.

— А ваши холодные камеры способны наградить человека двусторонним воспалением лёгких или туберкулёзом. И самое страшное, что никто за это не отвечает. А если бы за каждого заключённого заболевшего открытой формой туберкулёза, начальника исправительного учреждения сажали в одну камеру на недельку к этому бедняге. То уверяю отношение бы к нам в заключении было бы бережное. Так — как Человек это самое, ценное на земле существо и мало того, человек является в любом виде народным достоянием страны!

— Хватит гуманитарий, какой выискался, — ударив по столу ладонью, заорал начальник. — Ни в одном законе не написано, чтобы заключённых содержали в люксовых камерах и кормили ресторанным меню.

— А надо бы, — спокойно возразил Беда.

— Ты тут такую ахинею нам нагородил, что мы год будем пережёвывать твою информацию.

— Вы первые начали меня спрашивать, а не я вас. Вот я и выразил вам свою оригинальную точку зрения, которую вы назвали ахиней. Но я вам одно скажу, что в каждой ахинеи можно найти зерно разума. Это я к чему говорю, что уважать чужое мнение вы обязаны.

— На, подписывай и уходи, чтобы глаза мои тебя больше не видали, — не смотря на Беду, сказал начальник.

Он через стол подал ему постановление о лишении его на месяц приобретения продовольственных товаров в магазине.

Беда попросил у него авторучку. Поставил свою подпись и направился к двери:

— Постой, — остановил его начальник, — а про срок ты так нам ничего не сказал. Сколько ты всё — таки себе отмерил?

— Всё будет зависеть, на каком году жизни моя болезнь, заработанная в зоне, остановит моё дыхание, — скорбно, держась за сердце, сказал Беда и вышел за дверь.

Беда пришёл к себе в отделение, где дежурный ему сообщил, чтобы он при возвращении поднялся в кабинет воспитателей.

В кабинете в этот раз находилось не двое, как это было раньше, а пять человек. Там сидели воспитатели других трёх отделений их корпуса, которых он знал только визуально.

Беда прошёл к столу и, спросив разрешения, сел на стул, поняв, что разговор будет не коротким.

— Имел честь познакомиться с начальником? — спросил Пётр Егорович.

— Да, спасибо, приятное было знакомство. Он может выслушать оппонента и дать оценку сказанному.

— Что, небось, нахамил ему своей философией, — поинтересовался Иван Иванович.

— Ни в коем разе, я к взрослым товарищам всегда с уважением отношусь. Даже если я нашего начальника колонии не буду уважать, как человека, я всегда буду уважать его должность.

— Нас с Петром Егоровичем, ты тоже уважил, наговорил нам разной чуши, про своё и мамино творчество.

— Вы первые начали Иван Иванович, — не я. И меня в тот миг посетила муза комедии Талия, а ей я отказать не мог. А если серьёзно, то я в фильмах на самом деле снимался. В роли статиста в фильме Свет далёкой звезды.

Пётр Егорович слушая Беду, скривил лицо, как от зубной боли, а другие воспитатели с интересом и с улыбкой наблюдали за новоявленным фантастом.

— А в нашей семье знаменитость одна, это мой прадед Давид, — известный селекционер, был лично знаком с Иваном Владимировичем Мичуриным. Он мне письма от него показывал.

— И чем же знаменит твой прадед? — спросил, улыбаясь, Иван Иванович, ожидая от Беды новых проектов вранья.

— А ничем, он старый уже, еле ходит. Но медалей много имеет с выставки народного хозяйства, за выведение новых сортов сахарной свеклы и моркови. Сахарная свекла у него рождается, до трёх килограммов и морковь по килограмму. А последняя медаль у него за войлочную вишню, которая плодоносит два раза в году — в конце июня и середине сентября.

— Не может быть такого, Талии около тебя нет случайно? — сомневаясь, спросил Иван Иванович.

— Я перед вами покаялся за первую шутку. Что я ненормальный, какой, чтобы повторяться. Иван Иванович, — это не интересно будет.

Речь Беды возбудила у всех присутствующих любопытство и внимание.

— И крупная вишня растёт? — спросил один из воспитателей.

— Как черешня, по два ведра с куста.

— Иван Иванович, если не верите, могу сегодня прадеду написать письмо, он вам подберёт пару саженцев. Сейчас самое время сажать их. Сам — то он приехать не сможет. Немощный уже старикашка, а родители или братья двоюродные привезут. Посадите, — добром меня и прадеда вспоминать при каждом урожае будете.

— Я бы тоже не отказался, посадить у себя такую вишенку на участке, — изъявил желание один из воспитателей, по прозвищу Черкес.

Иван Иванович, с загоревшими глазами, резко поднял руку вверх, давая всем понять, чтоб помолчали:

— Погодите, не спешите. Мне привезёт вначале, а потом выходите на его предка. Он адрес даст. Если недалеко сами съездим.

— Близко, километров сто пятьдесят. Через мост от Горького.

Моего деда все там знают. Он живёт на Плодовой улице около планетария, который стоит напротив Зеленоборского мореходного училища.

…Никакой Плодовой улицы в городе у них не было, как и планетария с мореходным училищем. И прадедов он своих в жизни не видал, которые покинули мир иной, не увидав ни разу своего правнука. А планетарий стоял только в самом Горьком, который Беда хорошо и ежедневно обозревал из своих окон с другой стороны Волги.

Пётр Егорович поднял голову и посмотрев на Беду выставил два пальца, давая понять, что на его долю пару кустов тоже нужно достать.

Беда понял, что заинтриговал их уникальной вишней и чтобы не переиграть сказал:

— Давайте спешить не будем, я не знаю сегодняшних возможностей деда Давида. Нужно ему вначале написать письмо заявку. А то я наобещаю, а у него в наличии нет на данный момент саженцев. Некрасиво получится. К нему со всей области едет народ. Вот семена моркови и сахарной свеклы у него всегда есть.

— Семена морковки, не помешали бы, а свекла сахарная не к чему. Не будешь же сахар из неё делать на дому, — размышляя, высказал своё мнение Иван Иванович.

— Зачем сахар, Иван Иванович. Садоводы свеклу сажают, чтобы самогон или вино в домашних условиях производить. С одной свёклины, дед выгоняет один литр самогона или два литра вина, — убеждал всех своей лжеправдивостью Беда.

— Слушай Беда, а твой знаменитый дед Давид медали за самогоноварение не получил случайно? — намеренно ломая язык, спросил Пупок, воспитатель седьмого отделения.

Беда с полной серьёзностью и осуждающим видом посмотрел на того и сказал:

— Напрасно смеётесь, можете без самогона остаться и без вишнёвого варенья. Дед не любит косноязычия. Таким шутникам он указывает на дверь, и, когда они начинают ему объяснять, что приехали с далёких мест, очень нужны семена. Он остаётся неумолим.

…Так своей профессиональной ложью, Беда отменил неприятную для себя нравоучительную беседу с воспитателями и начальником отряда. Он пришёл в отделение написал письмо несуществующему деду, где просит выделить ему саженцев вишни, пять кустов и семян моркови и свеклы, и всё передал брату Максиму. Положил письмо в конверт и отнёс воспитателю, когда он находился один в кабинете.

— А обратный адрес, почему не написал? — спросил Иван Иванович.

— Нельзя, он думает, я в Калуге в институте учусь на ядерщика. Узнает, что я в заключение нахожусь, может не выдержать такого сильного удара. И вы Иван Иванович не подписывайте.

— Хорошо, я всё понял. Как это скоро будет?

— Я думаю дней десять, а может меньше. Я ещё брату напишу, чтобы поторопил деда. А вы Иван Иванович постарайтесь передачу с продуктами на имя Балашова подписать за два месяца. К нему всё равно никто не ездит, а питаемся мы из одной тумбочки. Да и у брата, чтобы поездка была не холостая, свидание мне минут на двадцать организуйте.

— Это без вопросов оформим. Если даже самый лютый старшина будет дежурить в комнате свиданий. Мы легко всё решим с Петром Егоровичем. Ты уж только постарайся и ему услужить. У нас с ним дачные участки рядом стоят. Нехорошо получится, у меня есть, а у него нет.

— Иван Иванович, ничего обещать не могу, если бы заранее предупредить деда, он бы подготовил, сколько и чего надо. В крайнем случае, поделитесь с ним, а по весне съездите к деду и всё приобретёте, что вам нужно будет.

— Придётся, но не хотелось бы. Он ездил, как — то в Павлово за комнатными лимонами, без меня.

Иван Иванович выдвинул ящик стола Петра Егоровича и вытащил оттуда лимон больших размеров.

— Видишь, какой он урожай дома снимает. Это в Павлове такие выводят знаменитые лимоны. Мне он отростков не даёт, хочет, чтобы только у него одного росли они. Он не жадный, но славу любит. Ему приятны городские слухи, что у Петра Егоровича растут самые большие и сочные лимоны. Он гордится ими. Я не обижаюсь на него. Выберу свободное время и съезжу туда.

Иван Иванович возвратил лимон на своё место, обратно в ящик и задвинул его.

— Я свободен Иван Иванович, — спросил Беда.

— Да, иди, занимайся своими делами. Ещё вот что забыл тебе сказать. Шамиль работать в портновской мастерской больше не будет. С сегодняшнего дня он освобождённый председатель совета внутреннего порядка колонии. Я попрошу, не связывайся с ним? Обходи его стороной?

— Хорошо Иван Иванович, — пообещал ему Беда и вышел из кабинета с туманной головой, от неожиданной новости и своих лживых мичуринских обещаний.

 

День милиции

То, что Шамиля опустил Беда, вся колония узнала до отбоя в тот же день. И что Беда после этого ночь провёл в холодной, — тоже узнали. Но, то, что Шамиля возвели в главные козлы колонии, никто об этом не знал. Кум Фенюшкин одарил его неприкосновенностью. Назначил Шамиля главным командиром совета внутреннего порядка, — то есть Шамиль добровольно расписался во всех своих подленьких грехах и надел на рукав красный ромбик — лычку с тремя большими звёздами. Этим ходом он надеялся себя обезопасить, — спрятаться от своих земляков, которых он больше всех опасался.

…После обеда Беда пошёл в мастерскую.

Дядя Миша уже знал о схватке Шамиля и Беды. Не успел Сергей переступить порог мастерской, как он закричал.

— Вот и Дух с небес спустился. Говорил я Мамаю, что ты одолеешь его, не верил. А почему? Потому, что историю плохо знает. Пушкин, как писал: «Там русский дух, там Русью пахнет».

Беда повесил свою телогрейку на вешалку и налил себе в кружку горячего чаю и подошёл к дяде Мише:

— Бог с ним дядя Миша. У Шамиля звёздная болезнь. Те звёзды, что у него на рукаве, счастья человеку не приносят.

— Был бы человек, — а это гнус, которого даже ядовитые растения не признают. Не внял он моим советам, за это и поплатился, — говорил мастер, — но ты Дух не гордись этим. Ты нашему цеху нанёс производственный вред, лишив нас ударника социалистического труда. Теперь будешь работать за себя и за того парня, пока не выучишь новичка тому, чему сам научился. А новичок придёт завтра.

Беда улыбнулся и прошёл к своему рабочему месту, зная, что новость о Шамиле принесла дяде Мише скрытую радость. Так, как он лишился ненужного и персонального за ним наблюдателя.

В этот «знаменательный» день Сергею пришлось изрядно потрудиться, но не колонию, а на дядю Мишу.

Сшив одни брюки и чехол на капот для грузовой машины, Беда уходил последним из мастерской, унося с собой палку одесской колбасы и килограмм шоколадных конфет.

В этот вечер у Беды и его близких друзей был небольшой праздник живота.

Они сидели в пролёте кроватей, ели колбасу и пили чай с конфетами. В секции неожиданно появились ребята из отряда Шамиля, Сабантуй и Ильдар. Они пришли посоветоваться, как проучить бывшего их вожака, так как он им принёс всем позор.

— Пацаны, вы сами решайте, что с ним делать, это ваш земляк и друг бывший. Вы должны были давно догадаться, что он кумовской работник. Такой беспредел творить позволяют только им с разрешения администрации, создавая для дятлов липовый авторитет, — сказал им Беда.

— Если бы мы постоянно с ним находились, мы знали бы всё о нём, — сказал Ильдар, но наши земляки на взрослую зону уходят, и все советуют держаться Шамиля. Они тоже не знали, а нам до взрослого ещё не скоро, а жить, здесь думаем нормально, без лычек.

— Я вам могу дать дельный совет. Мне недавно давали мочегонные таблетки в санчасти, когда ноги отёчные были. Четыре таблетки остались, хотите, я их вам дам?

— Нет травить его мы не будем, его на свободе без нас убьют, — испуганно сказал Сабантуй.

— Вы до конца выслушайте, а потом решение принимайте, — спокойно поправил их Беда, — берёте пару таблеток, бросаете их в чай или какао, можно в продукты и приглашаете его угоститься перед отбоем. Через час у него будут булькающие позывы в животе. Он будет бегать в туалет на улицу, каждые десять минут. Там, и устройте ему тёмную. Но доверьте эту акцию возмездия тому, кто этапа ждёт на взрослую зону.

— Здорово. Вот это нам подходит. Где таблетки? — спросил Сабантуй.

Беда полез в тумбочку, достал из неё книжку. Карандашом из переплёта вытолкнул свёрнутые в целлофан таблетки. Отделив им две штуки, остальные положил назад.

Татары попили чаю, поблагодарили его и ушли к себе. На следующий день у Беды был полноценный жизненный день. Он посетил школу и работу. Дядя Миша дал ему новенького ученика. Это был маленького роста, пятнадцатилетний паренёк, у которого рот никогда не закрывался. Он постоянно о чём — то говорил, не прислушиваясь к замечаниям мастера и ребят. Звали его редким именем Еремей, но с тюрьмы он привёз кличку за собой Чибис.

Дядя Миша не особо уважал болтливых ребят. И когда он был в трезвом состоянии, то моментально пресекал чрезмерно словоохотливых портных, подкидывая им от чистого сердца на машинку дополнительную и изрядную норму пошива.

Еремей крутился, как юла, возле всех машинок надоедая со своими вопросами каждому.

Дядя Миша не спускал с новичка глаз. Из — за своих массивных очков, которые у него сидели на кончике носа, внимательно наблюдал за Чибисом:

— Эй, Еремей, ты чего здесь разгулялся, как по Елисейским полям? У тебя есть педагог, со всеми вопросами к нему или ко мне. А сейчас подай мне, пожалуйста, дордочку?

Еремей взял металическую подставку от утюга и протянул её дяде Мише.

— Я тебе сказал дордочку, а не подставку для утюга.

Еремей засуетился и схватил под руку попавший запасной челнок от машинки.

— Какой ты непонятливый, — возмутился мастер, — ты понимаешь русское слово дор — до — чка, — произнёс он члено — раздельно непонятное слово для Еремея.

Еремей с растерянным лицом смотрел на дядю Мишу:

— Дядя Миша, а что такое дордочка?

— От, хрена мордочка. Ха — Ха — Ха! — громко гласно зашёлся смехом дядя Миша, а с ним и вся мастерская.

Еремей, поняв, что попался на пошлую уловку мастера, стоял и глупо хихикал. После чего сел за машинку надув губы и до конца смены его слышно не было.

…Шестого ноября, канун праздника, мастер был весь день в веселом состоянии, шутил и горланил песни перестукиваясь с баней, отпуская им похабные шутки, а к вечеру добавил ещё водочки, которая сделала его сильно пьяным. Беда с тётей Таней пошли его провожать до вахты. Один он передвигаться был не в состоянии. На вахте в тот день дежурил старшина Голубь, который отличался от всех других контролёров придирчивостью и педантичностью. Он никогда не позволит пропустить передачу продуктов больше положенной нормы, кто — бы это не был. И деньгами, как других его подкупить невозможно было, хоть и зарплата у него была небольшая.

Дядя Миша переступив порог вахты, тут — же обмяк и как мешок свалился у дверей. Посетители, приехавшие на свидание, смотрели с возмущением на него и на Беду. Дядя Миша лежал на бетонном полу и распевал песню Иосифа Кобзона:

«Главное ребята сердцем не стареть»

Голубь, бегая вокруг него, тормошил дядю Мишу за лацканы военной куртки:

— Миша, вставай ради бога, — некрасиво. Здесь родители к детям приехали, а ты в непотребном виде развалился при них. Попадёт за это и тебе и мне.

Дядя Миша прекратил петь и открыл глаза:

— А это ты Голубь мой сизокрылый, — ласково произнёс он. И тут же внезапно на всю вахту заорал:

— Двести грамм скидывай! Не положено! Это будет сверх нормы! Я соблюдаю уставные нормы! Двести грамм скидывай!

Посетители начали смеяться, догадываясь, кому адресованы эти выкрики. Тётя Таня, не выдержав позора за своего мужа, нагнулась над ним и начала того бить по щекам.

Силу ударов жены на своих щеках он в этот миг не чувствовал, но его оскорблённое мужское достоинство танкиста было донелязи встревожено.

Он приподнял голову и косоглазо посмотрел на жену:

— Ну, Танька, попомнишь ты у меня. Зимнее пальто дошивать тебе не буду. В старом эту зиму будешь ходить, — сказал он с пьяной мстительностью.

Тогда Беда подошёл к нему и попросил встать и идти домой с тётей Таней. Он начал медленно приподниматься с пола, приговаривая:

— Вот Духа я послушаю, потому, что он нечета вам. Он человек высшего пилотажа. Это будущий Чарлз Фредерик Ворт.

Кто это такой ни Беда, ни кто другие не знали, но после этого выступления, дядя Миша с тётей Таней пошли домой.

А Беду Голубь с вахты не отпустил, пока не проверил его на наличие алкоголя.

Беда пришёл в отряд раньше всех. Съёма с производства ещё не было. Он заглянул на обилие продуктов в тумбочке, которые доставил дядя Миша сегодня.

«На праздники продуктов хватит, а там, если письмо до Максима дойдёт, он обязательно приедет, во что — бы то не стало и не пустой. Десятого ноября вся администрация пьяная и добрая будет. Должны и свиданку дать и продукты пропустить. Только бы дядю Мишу не наказали, жалко его. Хороший мужик», — рассуждал мысленно Беда.

Вечером вновь в пролёте Беды был праздник, по поводу нищей амнистии. Всего двух человек амнистировали с колонии. Пришли друзья с других отрядов попили чая, закусывая разносолами, полученными за работу Беды.

В отделение с проверкой заходил Шамиль. Как полицейская ищейка он посмотрел по углам. Увидав в закутке у Беды компанию, быстро испарился.

Октябрьские праздники в колонии прошли нормально по понятиям воспитателей. Никаких нарушений режима зафиксировано не было. По понятиям воспитанников тоже не плохо. Усиленное питание, с котлетами. Выступали приезжие артисты из областного центра.

Десятого ноября в школу пришел Иван Иванович забрал с уроков Беду с Юркой и повёл на вахту.

— Прислал мне твой дед подарок, будешь писать письмо, обязательно поблагодари его. Три саженца я себе взял, а три Петру Егоровичу оставил. Я сейчас проконтролирую ваше присутствие на свидании и пойду, вкопаю их. А семян нам на всех хватит. Никто в обиде не останется, — идя за быстро идущими ребятами, говорил воспитатель.

Они на вахту вбежали от радости. Им не терпелось увидать быстрее Максима. Крепко обнять его, узнать городские новости.

Максим сидел и улыбался во весь рот, ему не верилось, что он встретился с братом. Он сбивчиво начал рассказывать все новости подряд, боясь, что отведённого времени может не хватить. Перед уходом Максим спросил у Беды:

— Раньше выйти не сможешь?

— Не знаю, — сказал Беда. — Отсижу, сколько получится, и начну жить нормальной жизнью. Обязательно получу высшее образование, вначале думал, в университет на журналиста поступлю. Теперь хочу в театральное, но как подумаю, что перед народом придётся кривляться, так и мурашки по телу идут. В узком кругу могу свои способности показать, а массам ни за что. Но всё равно диплом я получу. И тюрьма меня ни за что не испортит, потому что у меня мозги на месте и с книгами я дружу хорошо. Вон смотри в окошко, везде по зоне плакаты развесили, что нас может исправить. А я бы написал прямо на воротах, что лучший воспитатель это книга. Другое дело, кто не любит книг, пускай искупают свою вину трудом. Мне вот повезло с работой, получаю удовольствие от неё, а если бы работал на паяльных лампах или в кузнице, я бы дурака валял или совсем отказался работать.

— А, как сердце твоё дышит нормально, без перебоев?

— Это всё было в детстве, ну побаливает иногда, но я внимания не обращаю на это. Ты может, помнишь, у нас в школе учились Наташка Рулёва и Серёжка Чурбанов, у них у каждого был врождённый порок сердца. Оба они умерли, а у меня осложнение после ангины.

Я после болезни проверялся у врача. Он ничего не нашёл и дал мне разрешение заниматься футболом. Я понял быстро, что самый лучший врач — это ты сам.

Максим с Юркой мало поговорили, так как раньше между собой практически не общались.

Когда Беда и Юрка вышли с вахты, Юрка задумчиво сказал:

— Мне бы твои светлые мечты, о которых ты Максу говорил.

— Так мечтай на здоровье. Мне, как — то учительница заявила, что мечтать нужно только о реальных вещах, иначе можно превратиться в Бальзаминова. Я с ней не согласен, о чём приятно, о том и мечтай. Мечта — это подобие нирваны.

— Как будто я знаю, что такое нирвана, — ворчал Юрка, неся в обеих руках тяжёлые сумки.

— Нирвана — это на нашем языке вечный кайф, — пыхтя от тяжёлой ноши, объяснил Беда. — Когда ты блаженствуешь от приятных мыслей, — понял?

— Теперь понятно, и часто ты в эту нирвану впадаешь?

— Если честно, то каждый день, когда засыпаю. Ночью сны сладкие снятся, и просыпаешься с хорошим настроением. Если ежедневно этим заниматься, это войдёт в уклад твоей жизни. Тогда будут стальные нервы. А значит и здоровый организм.

— Где ты всего этого набрался. Сам придумываешь или из книг черпаешь?

— Литературы умной достаточно, но больше, я опираюсь на свои умозаключения.

— Страшно с тобой разговаривать. Тебе бы в духовную семинарию идти. Выучился, глядишь, и стал бы души заблудшие на путь истинный наставлять.

— Согласен, но только женский, кроткий пол.

— А у тебя в последнее время естественная нирвана на свободе с девчонками была, без хора.

— Юрка, у тебя чего такой интерес пробудился к дамскому полу? — спросил Беда, — ты же всегда, как я помню к девчонкам равнодушным был.

— А я может тоже по ночам, в нирвану со своей будущей дояркой буду впадать, — ответил Юрка.

— Я помню, ты как — то мечтал быть поваром, что передумал уже?

— А мне, как и тебе, книги вывихнули мозги. Начитался деревенских романов, вот и перехотелось в кулинарию залазить.

…За разговорами они с наполненными сидорами дошли до своего корпуса. Отряд строился на обед. Они выложили продукты по тумбочкам и на обед решили не идти. Соорудив из двух табуреток столик, стали дожидаться Гесса, который пошёл провожать отряд в столовую. Когда он вернулся, ребята плотно пообедали, тем, что привёз Максим. Затем бугор развалился на кровати, потянув руки, сказал:

— Что — то на работу не хочется, поболеть бы пару денёчков.

Беда, снял душку от кровати и достал оттуда термометр, завёрнутый в газету.

— На, болей, сколько душе угодно, — протянул он ему градусник.

— Что это такое?

— Разверни, увидишь.

Когда Гесс развернул газету, то увидал поблёскивающий термометр, на котором уже была набита температура 37/6.

— Одевай, мою куртку с кармашком и иди в санчасть. Три дня будешь отдыхать и благодарить меня. А сегодня они все добрые. Только не дожидайся, конца действия песочных часов. Минутки три подержишь и протянешь ей градусник сам.

— Откуда это у тебя? — спросил Юрка, — я тоже не хочу сегодня работать. Витька, давай иди, я следом за тобой пойду.

— Не забудь только потом на градуснике температуру изменить, — посоветовал Беда, — сделай себе 37/3.

Освобождения они удачно добились оба, и довольные возвратили Беде градусник, который он положил на старое место, предупредив, чтобы им не злоупотребляли.

…Сам Беда пошёл на работу в мастерскую.

Дядя Миша был на рабочем месте, но до сих пор находился в праздничном настроении, которое не покидало его с шестого ноября.

Серый, не дожидаясь особых указаний мастера, взялся за не выполненную до праздников работу. К нему подошёл Филат и изъявил желание помочь. Он после шумного и позорного падения Шамиля, постоянно крутился около Беды, стараясь во всём угодить ему, как бы извиняясь за когда — то отпущенные в адрес Беды оскорбления. С тех пор Беда никогда не дежурил по мастерской. Когда доходила его очередь, все функции дежурного выполнял Филат.

И дядя Гриша понимал, что наделять Беду, функциями дежурного нельзя, так как все порядки и примочки колонии он знал уже лучше любого пацана.

Филата Беда всегда сравнивал с персонажем из сказки Киплинга, «Маугли». Там, около тигра Шерхана крутился шакал по имени Табаки. Вот и Филат для Беды был Табаки, только в человеческом образе. И по возможности Беда использовал его в своих целях, но близко к себе не подпускал, держа на определённом расстоянии. И в этот раз он протянул ему одну выкройку брюк, сказав, если за два часа управится, получит банку тушёнки.

Филат рьяно взялся за работу. Такое состояние мастера зачастую было небольшим расслаблением всей мастерской. Допускались вольности, можно что — то пошить на себя, сшить жилетку или переделать кому — то брюки. Цех в эти дни наполнялся шутками и остротами мастера, которые живо подхватывали мальчишки.

В этот раз дядя Миша тоже находился в мажорном настроении и пел заунувную песню, «Прощайте скалистые горы». Неисправимый коротыш Еремей тоже крутился около Беды, засыпая его пустыми вопросами. Затем с другими вопросами лез к остальным ребятам, забыв про наказ дяди Миши. Еремей был невредный и забавный парень, к которому быстро все привыкли. Ему всегда хотелось казаться немного старше, и он постоянно примыкал к взрослым ребятам и смотрел им в рот, впитывая всё в себя, как губка и хорошее и плохое. Про то, как он подавал мастеру дордочку, узнала вся колония и к нему пристала ещё одна кличка. — «Дордочка». Но кто — то из старших колонистов научил Еремея, как отомстить дяде Мише за его похабные примочки, чтобы он не подкалывал впредь самого маленького колониста. Еремей подумал, что сегодня для этого самый удобный случай. Дядя Миша, выпивши, не обидится.

Еремей нацепил на пальцы наперстки и выставил руки перед закрытыми глазами мастера.

Дядя Миша был занят вокалом, распевая хриплым голосом жалостливую песню.

— Дядя Миша, — окликнул Еремей мастера, толкая при этом его за коленку.

Находившийся в полудрёме с песней мастер, ничего ему не ответил, продолжая петь песню.

— Дядя Миша, — вторично Еремей потряс его за коленку.

— Что тебе Еремей? — открыл он глаза, — такую песню испортил шпрот копчёный. Придётся сначала начинать.

— Дядя Миша, мне ковча нужна? — выставив пальцы с напёрстками сказал Еремей.

— Так возьми.

— А она у вас.

— А что такое ковча? — недоумённо пожал плечами Дядя Миша.

— П…а волчья. — Ха-ха-ха, — раздался писклявый детский смех Еремея, который подхватила вся мастерская.

Дядя Миша открыл пошире свои красные от спиртного глаза, задумался на секунду. Затем хлопнул себя по ляжке:

— Вспомнил, что такое ковча, но дам я тебе на недельку, но чтобы в срок вернул, — понял!

Еремей, улыбаясь довольной улыбкой, утвердительно кивал головой.

Дядя Миша с трудом слез со своего закроечного стола, подошел к углу мастерской, где стоял весь инвентарь для уборки. Взял швабру, которая была значительно больше Еремея, и вручил опешившему шутнику.

— На, дорогой, владей, но, чтобы у меня в срок её вернул, — и он погрозил Еремею пальцем:

— Если ты в течение недели влюбишься в эту каркалыгу, напишешь заявление, я его рассмотрю. Возможно, постоянно будешь владеть ей. Цени её и не обижай. Славная она у нас!

Пришла очередь смеяться дяде Мише.

Обиженный Еремей стоял около своей машинки, обняв долговязую и кудрявую швабру, не зная плакать ему или смеяться.

От смеха дрожали стены в мастерской, и продолжался он, пока из бани не стали посылать позывные.

— Дядя Миша, я уже передумал, мне не нужна она, — умоляюще взвывал Еремей.

— Я эту невесту тебе вручил, не за то, что ты мне пошлянку кинул, а за то, что ты искусство не уважаешь. Тебе разве неведомо, когда поёт Шаляпин, рот должен быть закрыт, как сейф в банке. В это время я признаю, только аккомпанемент строче — дроче и гармошку Монсура. Теперь ухаживай за ней, и чтобы в угол её не ставил. Держи её подле себя.

Еремей понял, что мастера в данное время не удастся разжалобить. Он сел за машинку, отодвинув швабру от себя, чтобы не мешала работе и сопя, принялся за работу. Он не слышал отпускающих в свой адрес шуток окружающих, Еремей полностью был поглощён работой.

Вдруг сзади он услышал мучительный стон мастера. Дядя Миша согнувши на своём столе в три дуги, держал правую кисть руки левой рукой и причитал:

— Ой-ой, как больно, спасу никакого нет.

Еремей встал и повернулся к дяде Мише:

— Что с вами, плохо дядя Миша? — засуетился он около мастера.

— Очень больно, золотой ты мой. Палец свело, боль адская.

Он с болезненно страдальческим лицом протянул Еремею указательный палец, на котором отсутствовало половина ногтя.

— На-ка дёрни? — попросил он Еремея.

Еремей взял мастера за палец и дёрнул.

— Шибче, шибче, золотой, — стонал дядя Миша.

Еремей быстро выбрал удобную позицию, приняв стойку стайера перед забегом, сильно дёрнул палец мастера.

Раздался оглушительный залп, с закроечного стола, которого не ожидал Еремей. Он с испугу упал на машинку, затем отбежал к дверям выхода. Толкнул ногой дверь и, хлопая глазами, посмотрел на мастера чумовыми глазами.

Все смеялись до слёз, а дядя Миша, как ни в чём не бывало, с серьёзным лицом запел.

— Дядя Миша, разве можно так? — Еремей пальцем сверлил у себя в ухе, — так перепонки могут лопнуть и брови отвалиться, — с широко раскрытыми глазами шептал он.

— В здоровом теле здоровый дух, а тебе Еремей и пукнуть нечем, — засмеялся дядя Миша. Великая Фая Раневская говорит, что грустной попкой весело не звукнешь. Давай закрывай створку и проходи на рабочее место?

— А можно, я пока здесь посижу немного? — спросил Еремей.

— Посиди, если ты такой нежный и дворянских кровей будешь.

— Да нежный, — чтобы вы знали, я потомок графа Вяземского. Мои праотцы у него раньше служили и на воле меня все величали Червонный Еремей.

— Это, что, типа Червонец? — спросил дядя Миша.

— Нет, это золото высокой пробы. Мал золотник, да дорог. Так меня сравнивали с червонным золотом, — гордо заявил Еремей.

— Не правильно они талдычили. Вот ты потомок графа Вяземского, белая кость, сегодня меня прогневил. Так дворяне не поступали. И я бы примерил тебе другую формулировку. «Мала кучка, но сильно пахнет». Но за то, что ты сегодня героически отразил газовую атаку, я принял решение амнистировать тебя. И свою любовницу ковчу можешь поставить на место. А сейчас все работу дружно заканчиваем. Что не доделали, завтра первая смена доделает. Я сегодня приглашён на банкет к краснопёрым цирикам. Через час при полном параде, должен находиться за царским столом. Сегодня праздник людей в синих шинелях, с кумачовыми околышами.

Беда при помощи Филата, справился с заданием, сложил брюки и отнёс их в склад.

Дядя Миша дождался, когда ушёл последний портной, достал из грудного кармана деньги и протянул их Беде.

— Держи, спрячь подальше, пригодятся, когда может.

Беда свернул деньги в трубочку и засунул себе в шапку.

Он вышел на улицу. По безлюдной территории колонии лилась незнакомая музыка, похожая на марш.

У корпуса его дожидался Филат. За пазухой у него, что — то бугрилось и выпирало.

— Сейчас, Лёня, я тебе банку вынесу, погоди минуту, — сказал он Филату.

— Мне не надо никаких консервов, я сам вчера на свидании был. Хочу тебя угостить экзотикой. Я знаю, что виноват перед тобой, но лучше повиниться позже, чем никогда. — Это ананас, — протянул он вытащенный из — за пазухи большой плод.

— Пошли ко мне, — пригласил его Беда, — будем вместе лакомиться.

Они зашли в отделение, Бугор с Юркой играли в шашки.

Беда, словно хрустальную вазу, нёс перед собой сочный тропический фрукт.

Увидав его с ананасом, они вскрикнули от удивления. Они ни разу не видали в натуре, как выглядит ананас.

Разрезав самодельной заточкой на дольки экзотический плод, они приступили к приятой трапезе. Ананас был до того вкусный, что они обсосали до осушения кожуру плода. Ананас их только раззадорил, и из тумбочки были извлечены деликатесы, привезённые Максимом.

Лёня Филатов, почувствовав себя ровней с сидящими рядом пацанами, решил разоткровенничаться. Он сообщил, что знает тайник Шамиля, где тот прячет водку с вольной одеждой. И всё это он бережёт к досрочному освобождению.

— А где это водку он интересно достал? — спросил Гесс.

— Он её два месяца назад украл в машине у водителя, который рыбу в столовую привозил, — сказал Лёня. — Шофёр кипешь не стал подымать, боясь, что может за это лишиться работы. Но Шамилю пожаловался. Шамиль обещал найти крысу и до сих пор ищет.

— А где у него нычка? — заегозил от нетерпения Юрка.

— Я вам скажу, но я вам ничего не говорил, — озираясь по сторонам, проговорил Лёня. — На хоккейной коробке перед дверками лежат мостки. Под ними в клеёнке закопано всё. Там маячок есть, пустая пачка Примы, присыпанная немного сверху песком. Я лично помогал ему прятать.

— Тащи сюда? — сказал Юрка.

— Нет, Борода, туда я не пойду, если меня кто увидит, труба мне. Тебе он ничего не сделает. А меня он в землю втопчет, потому, что знает, что кроме меня и его никто об этом тайнике не знает.

— Хорошо, пойдём, за корпусом постоишь, если чего свистнешь. Не бойся, зона голая, одна швейка здесь. Все в промзоне, да в школе ещё, а краснота празднует день мента, — успокоил его Юрка.

— Брось Юрка, зачем тебе это надо, — остановил его Беда.

— Пускай идут, надо этого гнедого козла оголить, — поддержал Бороду Гесс.

Они вышли на улицу. В отделении остался Гесс с Бедой и дежурный по кличке Хорёк, который сидел у себя на кровати и подшивал рукава на своей телогрейке.

— Слушай Бугор, тебе, что водки хочется? — спросил Беда, — а если это Шамиля подстава, тогда точно загремишь в изолятор и пойдешь по этапу, тем более тебе восемнадцать уже есть.

Не забывай, что Филат бывшая шестёрка Шамиля. Может эта водка быть его ответным ходом для нас.

— Кончай Беда, ты просто на измене сидишь. Сегодня в зоне ни одного контролёра нет, а Филата мы проверим, нальём ему первому. Если станет пить, значит, он чистый, а не будет, тогда и мы воздержимся, но ему пасть порвём.

— Разумно, но я водку не употребляю и запаха не переношу.

У меня есть возможность достать её, но не хочу, ни человека подводить, ни пить её. Вино, куда ещё не шло. Можно чарочку пропустить, но на твоём месте я бы поостерёгся пить, если думаешь уйти раньше на свободу. Обернись вокруг, — тут кишмя кишит, козлами. Унюхают, вот тебе и Фенюшкин день, как не скажет дядя Миша.

— Мы летом с Бородой в родительский день выпили бутылку, и никто не унюхал. В зоне были все и отрядники, и ДПНК с надзирателями. А сегодня кроме дежурного, в зоне никого не будет. Он не станет обнюхивать каждого, ему не до этого, да и он думаю, будет подшофе дежурство нести.

— Ну, как хотите, я вас уговаривать не буду, не маленькие дети.

Юрка с Филатом, пришли через десять минут, с клеёнчатым свёртком. В нём лежали новые брюки чёрного цвета, модная в полоску рубашка и чёрный мягкий свитер. В одежде была завёрнута бутылка Столичной водки.

— Ну, что разливать будем сейчас или после ужина? — спросил Юрка.

— Давай наливай, кого сегодня бояться, — сказал Бугор.

Юрка откупорил бутылку и налил в бокал Гессу.

— Первому гостю, — протягивая бокал Филату, — торжественно произнёс Бугор.

Лёня, не о чём не думая, опрокинул бокал себе в рот и не поморщился, как будто всю свою короткую жизнь только и занимался этим.

За ним последовали Гесс и Борода, закусив водку копчёной рыбой. До прихода отряда с работы они выпили всю бутылку и на ужин не пошли. Они начали громко разговаривать на всё отделение и поносить местные порядки.

Беда постоянно их одёргивал:

— Давайте я вам чаю натурального заварю, попьёте, лучше станет, и ведите себя тише, скоро отделение из столовой придёт. Вы и так себя засветили, когда они с работы пришли.

Филат от чая категорически отказался, он порывался одеть, на себя вольную одежду и собирался идти бить рожу Шамилю. Беда вырвал у него из рук свитер и сунул его под матрас чужой кровати. Затем взял с пола трёхлитровый алюминиевый чайник и собрался идти за водой в кубовую, но увидал в проёме дверей, разъярённого опера Фенюшкина. Кум стремительно подбежал и толкнул неожиданно Беду вглубь пролёта. От злости Сергей, размахнулся и занёс чайник над его головой. Фенюшкин пригнулся, закрывая голову руками. Но Беда изо всей силы бросил чайник на пол.

Крышка укатилась под кровать, а чайник превратился в деформированный кусок светлого металла.

Фенюшкин, не ожидая такой реакции от Беды, испуганно выпрямился, сделал шаг назад и, изобразив свирепое лицо, скомандовал:

— Все за мной, немедленно все! А тебе я статью нарисую за покушение, эрудит зачуханый, — пригрозил он Беде.

— Посмотрим, кто кому напишет, — повышеным тоном заявил Беда.

Что? — негодовал Кум.

— Да не что, а за что? — передразнил его Беда. — Объясняю, вы меня ударили в присутствии трёх человек, — уже спокойно объяснил он Куму.

— А это что? — он поднял с пола изуродованный чайник и начал показывать Беде.

— Ты этим Фанычем, в нетрезвом состоянии чуть не убил меня, это уже вещественное доказательство.

Беда понял, что Кум был под хмельком, от него исходил запах спиртного.

Он подошёл ближе к Фенюшкину, чтобы тот смог убедиться, что он совершенно трезв:

— Вы что — то путаете неуважаемый, — это вы после лапшички, а я спиртного в жизни не употреблял и сейчас не употребляю, и чайником вы на меня замахнулись, я еле успел увернуться. Вон и отпечатки пальцев ваши отсюда мне видны. И вот свидетели мои, — Беда обвёл рукой сидящих на кроватях ребят.

— Мы подтверждаем факт нападения Кума, на воспитанника Беду, и свидетельские показания готовы дать даже в верховном суде СССР, — промямлил икая, пунцовый от водки Лёня, — правильно я говорю пацаны?

— А на меня сироту, за что кидался с кулаками? — плаксиво говорил Юрка, — подыгрывая Филату. — Мы не фуганки, но кабинет начальника колонии знаем где находится, и адреса с телефонами высокого начальства имеем. А Беда в управление напишет грамотную жалобу, такую, что вам после неё, даже старую работу, — письма проверять наши не дозволят. Где это видано, чтобы в почётной краснокрылой колонии хренового режима Советского Союза избивали заключённых, да к тому же несовершеннолетних и в придачу сирот.

Фенюшкин, не ожидая такого поворота дела, со всей злости запустил чайник под кровать в самый дальний угол секции.

— Ах вы, наглецы, меня на Одессу — Маму хотите взять. — Не выйдет, я вам покажу и свидетельские показания и СССР. Собирайтесь все быстро и за мной.

Ребята накинули на себя лагерные телогрейки, и пошли без пререканий смело на вахту вслед за кумом. Они считали, по пьяной лавочке, что Кума изрядно напугали. На втором этаже играла эстрадная музыка, и слышались громкие голоса. Фенюшкин запер ребят в просторную светлую камеру, в которой Беда уже находился, когда пришёл этапом с тюрьмы. И если бы не решётка на окне, то эту камеру можно было принять за больничную палату.

— Пацаны, — обратился Беда ко всем, — положение думаю сложное для нас всех настало. Я то может отобьюсь, а могут и меня за компанию в изолятор отправить, а вам тяжко придётся особенно Лёне.

— Да и нам по пятаку выпишут, — икая сказал Борода.

— Будем надеется на чудо, — сказал Беда, — они все пьяные сегодня и есть шанс, что вашей шаткой походки они не узреют. Поэтому Фенюшкин и привёл нас сюда а не в карцер. Значит боится наших угроз.

Через некоторое время, дверь открылась. В камеру вошёл Фенюшкин, а за ним врачиха в красивом парчовом платье.

Она проверила всех на алкоголь, показав на Беду, что трезв, как стёклышко, а на помещение Юрки и Гесса в изолятор не дала разрешения, за их болезненное состояние, так как они считались освобождёнными больными.

В изолятор пошёл только Филат. А ребят продержали до отбоя и отпустили в корпус.

Они пришли, когда все лежали в постелях. Гесс, расстроенный проколом, который перепутал ему все карты, ругал себя, на чём свет стоит.

— Говорил мне Беда, не пей, а я пенёк не послушал. Это Хорёк нас заложил, один он видал, как мы пили.

Он подбежал к лежавшему на втором ярусе дежурному и ударил его в лицо. К нему присоединился и Юрка.

Хорёк залез по одеяло и негромко произносил:

— Я никому ничего не говорил, — плакал он.

Беда сорвался с места и громко грязной бранью остановил Гесса и Юрку.

— Вы чего барбосы, полкана на пацана спустили? — да вас полкорпуса колонистов видели в пьяном состоянии. Вы что забыли, как вслух критиковали петушиные порядки на зоне. Сами виноваты. Сфотографировались, теперь не вякайте.

Беда подошёл к Хорьку и успокоил плачущего паренька, растирающего по щекам похожие на детские слёзы. Горечь обиды от не заслуженного обвинения, причинила ему большую боль, чем удары, по лицу полученные от Юрки и Гесса. Беда после долго ещё негодовал по этому поводу, пока они не уснули.

В двенадцать ночи в отделение вбежал Кум, а с ним два контролёра, которые были в штатской парадной одежде. Они растормошили Юрку, Гесса и Беду. Посмотрели внимательно на них. Убедившись, что ребята до этого пребывали в глубоком сне, ушли, ничего им не сказав.

 

Заманчивое предложение

На следующее утро колонию облетела весть, что в туалете ночью на Шамиля накинули чехол от матраса, разбили череп и поломали три ребра. Этой же ночью его увезли в тюремную больницу. Кто его избил, для всех это было загадкой? Сам он видеть не мог, поэтому определённого ничего не сказал, но догадки посылал в адрес Беды.

После завтрака в школу пришёл Пётр Егорович и Иван Иванович. Разговор с отделением после ЧП, состоялся строгим и долгим. Гесса сняли с бугров, Юрку обещали отправить на режимную колонию, но все знали, что этого сделать нельзя, так как для этого нужно заработать дополнительный срок. Беда сидел за партой, молчал и не подавал никаких признаков своего присутствия.

Кольцов вёл конкретный разговор, где присутствовал весь состав отделения, но иногда бросал на Беду изучающие взгляды, будто говоря, что ты для нас, как открытая книга.

Когда закончилось собрание, Юрка с Витькой пошли в корпус. Они находились ещё освобождёнными. А Беде Пётр Егорович сказал, чтобы после уроков зашёл в кабинет, для важного разговора.

Беда резко встал с парты и подошёл, к собиравшим уходить начальникам.

— Пётр Егорович, вы что, в самом деле, думаете, что трамбовка Шамиля моих рук дело? Я далёк от этого жестокого события, и руки об него марать никогда не стал бы. Мне достаточно было, одного раза с ним связаться, чтобы понять, что он за птица.

— И какая же по твоему разумению птица Шамиль?

— Птица по названию петух, — не думая ответил Беда.

— Ну, петух так петух, — согласился Пётр Егорович, — а что тебя так беспокоит этот случай с Галиулиным?

— Вся колония говорит, что это я его посвятил в туалетные работники. Теперь точно и его рихтовку мне припишут.

— Советую забыть пока о нём. Приедет следователь и пускай разбирается вместе с кумом Фенюшкиным, а у нас разговор к тебе по другой теме, — более важный для нас и думаю для тебя тоже.

…Учёба в этот день Беде в голову не лезла, в душе закралась неясная тревога. Он думал, где и на чём мог проколоться. «Возможно, кто — то слышал и видел, как он учил и давал таблетки Сабантую? Нет, всё было тихо и не видимо. А может эта тёмная, устроенная Шамилю, совсем не работа татар»? — осенила его внезапно набежавшая мысль.

После школы он зашёл в кабинет воспитателей. Его уже ждали. Пётр Егорович налил всем чаю и нарезал в бокалы своего знаменитого гигантского лимона.

— Садись Сергей, пей чай. Разговор будет долгий. Я не буду ходить кругами, а скажу тебе напрямую при всех воспитателях. А ты уж думай, как тебе поступить?

Беда затаил дыхание, ожидая неприятного вопроса или стегающей нотации по его шуточным, лживым экспромтам.

— Мы хотим предложить тебе почётную должность, — начал свою речь Кольцов, — быть председателем отряда. Это будет для тебя важным шагом к досрочному освобождению. Мы поняли и знаем, что в колонии ты приобрёл непоколебимый авторитет и сохранить надлежащую дисциплину в корпусе можешь только ты. У нас в отряде двести человек, в основном ребята неплохие и мы всегда занимали первые места по всем дисциплинам. Но вчерашний вопиющий поступок твоих товарищей подрезал все достижения отряда. А это говорит о том, что мы сегодня по социалистическому соревнованию скатываемся на последнее место. В итоге за такой резкий скачок весь наш педагогический состав отряда лишился на долгие времена премий. Но наши премии не столь важны, главное в этом круговороте пострадают воспитанники. Наш отряд могут в течении шести месяцев лишить УДО. Отчасти, тут и твоя вина имеется. Почему ты их не предостерёг от этого необдуманного шага? Гесс в июне ушёл бы в обязательном порядке домой. Как экзамены бы сдал в школе, без задержки очутился на своём Урале. А теперь ему Уральские горы придётся смотреть из окон взрослой колонии, где сидят в основном отпетые бандиты со своими дикими законами. Где они водку достали, я у тебя не спрашиваю, знаю, что не скажешь. Но главное подумай над моим вопросом? Торопить тебя не будем, до вечера думаю, успеешь обдумать наше предложение. А вместо Гесса мы поставим Самохина, но ты помоги ему заработать авторитет.

— Пётр Егорович, я рад, что вы оказываете мне доверие в очень серьёзном деле, и я обязательно обдумаю ваше предложение. А, то, что вы спрашиваете, где ребята достали водку и сомневаетесь, что я вам не скажу об этом. Скажу, тут секретов никаких нет.

Беда начал рассказывать заготовленную им свою версию, когда они все сидели на вахте, которую должен был изложить и Филат, до того, как его поведут в изолятор.

— Бутылку они нашли в предбаннике у Кума, в разваленном столе, когда спускались из санчасти. Юрка сел портянку, перемотать, а стол совсем развалился, из ящика в это время выкатилась бутылка водки. Они эту находку и оприходовали сразу. Почему Кум к ним прибежал, потому что их видели у него и слышали, как завалился стол. Он пропажу обнаружил и к нам в отряд. Вот вам и результат. Он специально, наверное, там её спрятал, а то заскучал без работы. Карцер, говорят, месяц пустовал.

— Твоё предположение, неверное, — сказал Кольцов, — если карцер пустует, в этом есть и его заслуга.

Беда допил чай, поблагодарив всех за оказанное ему доверие, пошёл к себе в отделение.

— О чём говорили с тобой? — спросил Юрка.

— Спрашивали, где вы водку достали. Я им сказал, как мы договорились.

— Правильно. Мы отряднику объяснительные уже отдали.

— А ещё мне предложили встать во главе корпуса. Два месяца говорят, эта должность пустует. И на Витькино место хотят назначить Самохина, просят, чтобы я ему авторитет раздул. Он парень ниже среднего уровня, неопрятный постоянно. И говорит себе под нос всегда. Что они в нём нашли, не понимаю?

Думаю, что родители Самохина и Пётр Егорович хорошо знакомы, между собой, — сказал Гесс. — Мне отрядник недавно говорил, чтобы я его готовил в звеньевые. Точно Петя и отец Самохина имеют совместные обязательства, друг перед другом, возможно и корыстные. Я видел, как Самохин выносил из его кабинета сумку с мёдом, но это теперь не моё дело, — безразлично произнёс Витька.

— Если его поставят бугром, он у меня, как и все остальные будет разуваться около дверей, — сказал Беда, смотря на Бороду. — Пускай сам себе авторитет зарабатывает. Но вредить ему не надо, может он и неплохой пацан. Вот вы с Гессом, вчера обидели невинного мальчишку, который сегодня с утра ходит с опущенной головой. Так не поступают с путёвыми пацанами. Он лычек не носил и не носит никаких, — ведёт себя смирно. Земляков у него нет тяжеловесов, чтобы вступились за него. А вы в морду его, и перед сном. Смотри Юрка, за это со временем на взрослом спросят. А Гессу при его бугриной должности, вообще запретно руки тянуть. За всё когда — то всем воздастся. Шамиль огрёб удовольствий, теперь, наверное, в тюремной больничке, сказки рассказывает, что активисты побили, чтобы там добавку не получить.

— Ничего с ним страшного не случилось, голова слегка разбита и три ребра поломаны, — сообщил Юрка, — скоро назад привезут. Чекист быстро с области приехал, рыскает уже во всю по зоне. А насчёт Петиного предложения ты что думаешь?

— Ничего не думаю, и думать не желаю.

— Беда, а что они предлагают, по нашим понятиям не западло, — знающе сказал Юрка.

— Не знаю, какие у вас понятия, но лычку я одевать не буду. Мне и так неплохо живётся. Досрочного освобождения мне не видать, как и тебе. Фенюшкин ни Шамиля, ни фаныча мне не простит никогда. Он будет постоянно за мной рысачить, и агентурную сеть свою около меня точняк уже расставил. Семьдесят дней осталось мне до совершеннолетия, репутацию свою на красную повязку разменивать и не подумаю, хоть они и обещают золотые горы.

 

Саботаж

Вечером он зашёл к Петру Егоровичу, вежливо и категорично отказался от сделанного им предложения, пообещав, что за дисциплиной он и без актива присмотрит. А трепать нервы и ощущать ответственность перед всем коллективом, может дать сбой его больному сердцу. Самохину он также обещал помочь встать на ноги, давая полезные советы в его командирских начинаниях. Пётр Егорович с неподдельным сожалением принял отказ Беды, но поблагодарил его за честный и правдивый ответ. Осторожно при этом, предупредив, что у Беды после этого будет перспектива окончить среднюю школу только в исправительной, а не воспитательной колонии.

После их разговора, через три дня Витьку Гесса увели из школы на этап, не дав ему ни с кем попрощаться. На его кровать лёг пришибленный Самохин.

Беда сразу поставил его на разграничение обязанностей. Запретив подпускать близко к себе его бывшее низкопробное окружение, чтобы не превратить отделение в чушмарский уголок:

— Твоё дело, на первых порах слушать во всём меня и Бороду. Соблюдай суворовский порядок, чтобы чистым был и опрятным. Чаще мойся и следи за своим внешним видом. Сапоги перед входом снимай и чисти их по десять раз в день, замени робу и телагу. Ко мне в таком задрипанном виде ни в школе, ни на территории не подходи. Хвост при мне не распушай ни на кого, — отшибу. Блатовать, тем более не помышляй. Вот с таких условий, будешь перекраивать себя, и готовить к свободе. Если будешь стучать и писать рапорта на меня или пацанов, вспоминай Шамиля. Он сейчас в санчасти лежит и без посторонней помощи не может повернуться на шконке. И ходит только под себя. Ни у кого нет желания утку ему подавать. И не вздумай закрывать сюда вход моим друзьям. Сам знаешь, они ко мне каждый день ходят. Если в чём — то будут сомнения, самостоятельных решений не принимай. Не бойся, спрашивай совета. Понял?

— Понял, — промычал Самохин, — но вот с сапогами, не правильно получается. Все бугры ходят по отделению в сапогах и разуваются около кровати, а мне, почему разуваться надо у дверей, как все. Почему мне нельзя, как всем буграм?

— Ничего ты смотрю, не понял. Я тебе сказал — научишься чистить свои прохоря по десять раз в день, будут они у тебя, как игрушки, тогда, пожалуйста, но, чтобы твои говнотопы стояли на одном уровне с моими сапогами и Бороды. Извини?

…В этот день на улице выпал снег. Запорошив покров земли и замёрзшие лужи, на одной из которых поскользнулся дядя Миша, поломав себе одновременно ногу и руку. Вместо него в цех прислали сухую и злую закройщицу по имени Инесса Захаровна, которая требовала беспрекословного во всём подчинения и не терпела никаких советов от мальчишек, хотя эти советы были наработаны и испытанные. Она пыталась навести свои порядки, сломав налаженный годами привычный ритм работы, чем вызвала внутренний протест у мальчишек.

Она не гнушалась писать по всем мелочам рапорта, за что ребят лишали разных довольствий. Написала она рапорт и на Беду, за пятиминутное опоздание на работу. Она не понимала, что мастерская находится в жилой зоне, и такие опоздания до этого дядей Мишей серьёзно не пресекались. Так как это опоздание в обязательном порядке навёрстывалось за швейной машинкой.

Инесса и не подозревала, что своим рапортом на Беду нажила себе невидимого и ужасного врага.

— Её перевоспитывать надо, — сказал, как — то Сергею Леня Филатов, к которому после изолятора Беда сменил своё отрицательное мнение и подпустил его к себе поближе.

— Такую, стерву не перевоспитаешь, она же горбатая, — промолвил Беда. — Её провожать нужно из мастерской, а как это сделать, надо хорошо подумать. Мне то что, я на взросляк уйду, а вам с ней мучиться до посинения. По словам тёти Тани, дядя Миша проболеет ещё долго. У старых людей, кости плохо срастаются.

— Дядя Миша ещё не старый, — сказал Лёня, — ему пятьдесят лет и слухи ходят от вольнонаёмных сотрудников, что он до сих пор первый парень на Высокой горе.

— Ради бога. Я не против его силы. Но переломы больно серьёзные у него. Лежать долго будет, а Инесса будет привыкать. Дядя Миша вылечится, она горбом своим вход закроет ему в мастерскую. Думаю этой коросте вначале нужно выполнение плана сорвать, — начал учить Беда Лёню. — Завтра сделаешь короткое замыкание в бане с Салихом. Он послезавтра освобождается. Мы и баня питаемся от одного рубильника. Вольнонаёмный электрик работу покидает часа в три. В четыре часа уже темно, покажешь Салиху, как нужно сделать. Я тебя сейчас научу. Хитрого там ничего нет, нужно соединить два проводка в электрической вилке и сунуть её в розетку и готово. Метод испытанный, я в школе раньше часто так сокращал уроки, особенно в дни контрольных работ зимой. А когда свет погаснет, срежешь приводной ремень на машинке, на которой работает Сугроб. В запасе их нет, я точно знаю. А я тем временем три дня проболею, а может больше, как получится.

…Беда на следующий день, как и намечал, внезапно заболел при помощи имевшего у него градусника — спасателя. А Салих тем временем перед своим освобождением провёл очень важную диверсию. Он отключил электричество, но не путём короткого замыкания, а выкрутил все пробки и кинул их в отхожее место. Мастерица, напугавшись темноты, раздетая выбежала на мороз и побежала в баню узнавать, в чём дело.

В её отсутствие Лёня незаметно перерезал ремень и спрятал себе в штаны, не забыв на ножной привод бросить ранее оборванный ремень. Затем вынул связку ключей из дверей склада и бросил внутрь на столик, захлопнув за собой дверь с английским замком. Инесса в помещение не входила. Она открыла настежь двери и с улицы сказала, что на сегодня работа завершена, и все могут идти по корпусам. Пересчитав вслух всех выходящих ребят из мастерской.

Последним был Еремей. Он вышел из тёмной мастерской, звонко заливаясь смехом, и зайдя за спину Инессы, схватив её, за обозримую талию крикнул на ухо:

— Никто бы тебя убогую жарить не стал. Зря только пересчитывала.

…Она после него зашла в мастерскую. Домой в этот день она пришла в полночь. Как не удивительно, но рапорт на Еремея она не написала.

На следующий день Салиха провожали домой, он отсидел назначенные ему судом два года. В новых брюках, что пошил ему Беда и телогрейке, он подошёл к вахте. Через плечо у него висела гармошка. Он со счастливой улыбкой стоял у ворот вахты окружённый ребятами и женщинами из бани.

Тетя Таня его нежно обняла и сказала:

— Ты уж Монсур, больше по козам не стреляй из своего лука, Да давай на прощанье сыграй нам Славянку?

Монсур снял с себя гармошку и заиграл напевая:

Затем он перешёл на марш Славянки.

Доиграть ему не дали. Воспитатель Шутов, взял Монсура за плечо и повёл на вахту, в объятия своих родителей. Освобождение, особенно близких ребят между собой, всегда растроганно действовало на колонистов. Любые проводы на свободу вызывали зелёную тоску, и зависть у тех, кому оставалось ещё сидеть приличный срок. Беда посчитал мысленно, сколько ему осталось отбывать. Оставшиеся два с половиной года ему никакого утешения не приносили.

…Вечером к нему пришёл Филат и рассказал, что у них был Кум и устанавливал, отсутствовал ли кто из портных в то время, когда погас свет.

— Сама Инесса подтвердила, — сбивчиво начал объяснять Лёня, — что все были на месте, кроме больного Беды. Потом она катила бочку на Еремея, свалив, что это он нарочно кинул ключи в склад, чтобы сорвать работу и захлопнул дверь. Еремей бедный, чуть не задохнулся от такой нахалки. А про ремень срезанный она не догадалась. Сказала, что оборвали в первую смену. Короче всем досталось. Сейчас по плану мы идём с большим отставанием. Инесса, уже икру мечет и умоляет прибавить обороты. Курить пробовала нас не выпускать, но у нас сразу мелкие поломки начались. Сразу поняла, что лишнего загнула. Подсчитала, что на перекурах мы теряем один человека — день.

— Молодец Лёня! — похвалил его Беда, — видишь, как грамотно ты провернул это дело, что Кум не въехал. Про пробки, это точно он знает, но главное вы остались вне подозрения, а если он думает на Салиха, то он уже в юрте сидит и татарское азу хавает. Завтра ты должен заболеть на три дня. И в первой смене нужно тебе переговорить от моего имени с Ваней Тушей. Он пацан свой, лишнего не болтает. Скажешь, чтобы расстроили пару машинок. Пока наладчика вызовут с воли, — время много потеряют, до обеда это точно. На одну нашу смену избыток производственных недоразумений вызовет подозрение у Кума. А тут мы ответвление сделаем.

— Беда, а как я заболею, если я и с тобой своим здоровьем могу поделиться? — спросил Лёня.

— А вот, это уже моя забота, завтра, после уроков подкатишь ко мне, а сегодня подмышкой пришей небольшой карман, но чтобы никто не видал. А сейчас с Юркой, — с ним весомей будет, сходите до Вани Туши. Завтра можешь с ним разбежаться, и не встретиться. Потолкуешь с ним по теме.

Спланированный Бедой подкоп под Инессу удался. Производственный план за ноябрь рухнул. Её вызвал к себе в кабинет начальник производства. Махая, перед ней пачкой написанных ею рапортов, он высказывал, недовольство её работой:

— Вот это результат вашего месячного плана. Вы докладных больше написали, нежели произвели новой одежды для воспитанников. Меня за это по головке не погладят. Вы плохо поняли свои обязанности. Надо было оценить контингент вашей мастерской. А вы меня уверяли, что справитесь. Даю вам два дня, будете передавать цех другому закройщику, а вам рекомендую возвратиться на старое место работы в ателье. Я с заведующим разговаривал, он готов принять вас назад.

Последние выделенные два дня она нахмуренно копошилась у себя в складе, но на Еремея накатала рапорт, за две сломанные им иголки от швейной машинки. Когда в последний день её работы ребята покидали мастерскую, ей никто до свидания не сказал. Она надела своё зимнее пальто стального цвета с горностаем, закрыла цех и пошла на вахту, сдать ключи и пропуск. При выходе её окликнул контролёр и попросил посмотреть пальто. Сняв с себя пальто прямо на вахте, Инесса увидала, что по всей спине стоит жирный чёрный крест из капельной россыпи чёрной туши. Горько заплакав, она быстро накинула пальто на себя и, рыдая, сломя голову бросилась из ненавистного ей учреждения.

…На другой день в цех пришёл мужчина, с протезом на одной ноге и со своим электрическим чайником. Первым делом он познакомился со всеми ребятами и угостил всех чаем с печением. Всем он объявил, чтобы его называли Валерий.

Валерий не выдвигал никаких требований, сказав лишь одно, что работать, пришёл не постоянно, а на время болезни дяди Миши и добрые отношения между ним и воспитанниками будут складываться в самом главном, — это в обстоятельном подходе к работе, как его, так и ребят. И никаких писать бумаг, как его предшественница, не намерен.

Такие условия всех устраивали. Он оказался не только опытным специалистом, а в придачу ещё трудоголик, и без дела никогда не сидел. Сам садился за машинку с электрическим приводом и помогал ребятам в выполнении плана. Но главным упором успешной работы цеха, по рекомендации дяди Миши он нашёл в Беде.

Валерий сразу сказал Беде, что ты можешь сам не работать, но сделай так, чтобы остальные относились к работе с полной отдачей своих возможностей. После их разговора, Беда особо на работу и не налегал. Выходил надолго, когда ему нужно было покинуть цех. А чтобы не утратить профессиональных навыков по одним брюкам за смену сдавал Валерию.

Кум Фенюшкин, от Беды не отставал. При удобном случае старался его зацепить своими не обоснованными придирками, провоцируя его на грубость, но Беда терпеливо и вежливо уходил от столкновений с Кумом. Хотя для Беды соблазн был велик. Ему хотелось высказать всё, что он думает об этом напыщенном, как индюк, щёголе и чистоплюе.

Все заготовки Беда приберегал для финального дня, когда ему объявят: «На вахту с вещами».

В один из морозных декабрьских воскресений, Куму по графику выпало дежурство, обойдя с утра все корпуса с ДПНК, он пошёл к себе в кабинет. У него была привычка, перед кабинетом снимать до блеска начищенные хромовые сапоги, оставляя их без опаски в своём предбаннике у порога и обувая на ноги, обрезанные до щиколоток валенки. Затем уж только заходил к себе в кабинет. Беда проследил с Бородой за ним, зная, что Кум в одиночку засосёт пузырёк водки и завалится спать до позднего вечера.

— Всё, Юрка, время пришло, второго такого случая для меня не подвернётся. Санчасть на приколе сегодня. Я тихо захожу в его предбанник, беру кумовские сапоги и за дверью санчасти ставлю их. Первым туда отолью я, а ты Лене скажи, чтобы все хотящие и не хотящие пришли и отдали мочевую дань его сапогам, но чтобы они были полными.

В течение получаса приходили все желающие и справляли малую нужду в хромовые начищенные до зеркального блеска сапоги Кума. Сильный мороз моментально прихватывал мочу, превращая офицерские сапоги в янтарно — хромовую обувь.

Вечером, когда стемнело, Кум с рыбьими глазами занёс в свой кабинет две скованные морозом хромовые колодки.

До отбоя он рыскал по зоне в валенках. Но никаких подозрений и близко не было. Поймав двух колонистов, набивавших себе татуировки, выместил на них всё зло за испорченные сапоги. Закрыв их в ШИЗО, на пять суток.

 

На вахту с вещами

Новый бугор Самохин быстро понял науку Беды. Он выписал себе новые сапоги, и приучился ухаживать за ними, начищая их каждый день не ваксой из двухкилограммовых банок, а натуральным обувным кремом и персональной сапожной щёткой, которую всегда носил в своём кармане. Он в таких сапогах мог свободно разгуливать по отделению.

Беду и Бороду он устраивал тем, что никуда не совал свой нос без их разрешения и, главное, не бегал до Кума и администрации.

Самохин оказался парнем из глухой деревни не знавший, вкуса сахара, и многие для него диковинные продукты он отведал в первый раз только в местах лишения свободы.

Он вырос на мёде и на своём мясе. У отца в деревне была большая пасека, с которой он выкачивал за лето большое количество мёда. И каждый год он брал на откорм двух бычков и поросят.

Здесь Беда и Юрка каждый день объедались мёдом, до отвала, сколько на свободе им никогда не перепадало.

— Беда, я знаешь, что всегда вспоминаю, когда запихиваю в рот столовую ложку мёда, сказал Юрка.

— И что же ты вспоминаешь?

— Помнишь, нам Лоб часто упоминал, что его мать пила водку, когда кормила его сиськой, и у неё в грудях от этого было горькое молоко. Вот бы ей мёду столько поесть, как нам с тобой, может и у всех братьев, и сестёр Лба счастливая жизнь бы была. Как ты думаешь?

— Наивный ты Юрка, как ребёнок, — ответил ему Беда, — ты, чей мёд ешь, знаешь?

— Конечно, знаю, — Самохина.

— Этот Самохин купался в мёде дома, и здесь пьёт его каждый день и нас поит, сколько душе угодно. Жизнь от этого у тебя счастливей не стала и у меня тоже. Самохин впервые прокатился в поезде, в столыпинском вагоне. Ты поговори с ним. Интересно! Он тебе расскажет, как он в школу на лыжах за пять километров ездил в ближайшую деревню, и что у них в сельмаге продают керосин вместе с хлебом и рулонами ситца несуразной расцветки, как у него носовые платки.

— Ну, ты развёз, сам же говорил, мечтать полезно, вот я и помечтал трошки, — сказал Юрка.

— Мечтают наедине с собой, и не все свои мечты обязательно рассказывать нужно. А ты не мечтал, а рассуждал, это не одно, и тоже. — Понятно?

— Понятно, что с тобой разговаривать приятно, — ответил ему Юрка, запихивая очередную ложку мёда себе в рот, — тебе в церковь точно поступать надо после освобождения. Но сдаётся мне, что будешь ты проповедником уголовного мира.

— Это почему?

— Бегает к тебе вся колония, по делу и без дела. Особливо мне нравится, как ты Кума когтишь. Вся кумовская рать копануть тебя не могут. Ты бы ему заготовил на прощание поздравительное письмишко, а мы ему с Лёней подкинем. Но готовь два экземпляра, одно по зоне пустим, пускай пацаны читают, а другое ему. Ты я знаю, можешь приколоться. Отпишешь Фенюшкину, как казаки отпечатали Турецкому хану.

— Я думал уже об этом, но вначале хотел написать признательное письмо Пете и Ване. А потом подумал, — зачем? Это может их огорчить. Они мужики то классные. Вдруг их вишня будет плодоносить действительно по два раза в году. А с Кумом связываться не надо. Не исключено, что он будет меня доставать и на другой зоне.

— Без тебя я тут со скуки помру за четыре месяца. Впору просись с тобой на этап, — тяжело вздохнул Юрка и погладил после очередной съеденной ложки мёда свой живот.

— Суждено будет, встретимся, режим у нас с тобой один. Но думаю, увидимся только на свободе. У них своя система распределений заключённых по зонам должна существовать, а не наши желания. Наши с тобой фамилии фигурируют везде рядом. Они обязательно их разобьют. Я так думаю. У меня такое чувство сейчас, что мне завтра на этап собираться придётся, но мой волчок ещё крутится, жизнь продолжается. Пошли на улицу прогуляемся. Дойдём до Липы с Черпаком, посмотрим, чем они занимаются.

Набросив на себя телогрейки, они вышли на улицу. У крыльца они столкнулись с автозаводскими земляками — Липой, Черпаком, Олимпийкой и Крестом, которые направлялись к ним в гости. По традиции они поздоровались и обнялись.

— Беда, мы к тебе с дельным советом, — обратился к Сергею Олимпийка, — парень, имевший небольшой срок и бузотёрский характер.

— Давай отойдём подальше, и выкладывай, какой дельный совет вы хотите мне дать.

— Не мы тебе дать, а у тебя спросить, — поправил Беду Липа.

Они прошли немного вперёд и встали у столба с ярко светившим фонарём.

— Короче, — начал Олимпийка, — мы думаем поднять на зоне анархию. Побить прилично актив, погромить ларьки и магазины за воротами. Потом вернёмся назад в зону. Как ты к этому относишься?

— Не задумываясь, скажу. — Отрицательно! Кому это нужно, тебе Олимпийка? У тебя срок два года, а будет в лучшем случае после бунта семь. У Креста десять лет срока, из которых он просидел несколько месяцев. Вот он да, потеряет несколько месяцев. Ему, как малолетке больше не дадут, хотя перед освобождением он будет жалеть об этом потерянном сроке. А теперь подумайте, для кого вы будете подымать анархию, для козлов и чушков? — Они точно не пострадают, разве, что в морду откровенно получат и всё. А их и без анархии можно буцануть нехило. Главное вы хорошо сделаете не для себя, а для блага этих козлов. Они под шумок выйдут за ворота, которые, я не сомневаюсь, снесёт толпа, зайдут в магазины, разгромленные вами. Наберут там шоколадных сигарет с дорогими консервами и возвратятся в зону, набив краденным свои тумбочки и матрасы. Теперь представьте, вы сидите под следствием, жуя овсянку, запивая её водой в ожидании нового срока, а козлота за ваше здоровье, хавает консервы и курят сигареты с ментолом. Вам нравится такая картина? Вам, что плохо здесь живётся? Каждому здесь из вас стоящих, актив сапоги шлифует, чего вам надо? — в историю хотите попасть? — тихо бегаете. Вас уже опередила пару лет назад Ардатовская колония. Они получили полную раскрутку, за то, на что вы пытаетесь подбить зону.

— А ведь он прав, — сказал Липа, — а вы он нас поддержит. Набралось желающих приблизительно восемьдесят человек. Рассчитывали человек пятьсот организовать для этой смуты. Сколько горя мы и эти пацаны принесут своим родителям, мы об этом не подумали.

— Золотые слова Коля, — похвалил его Беда, — бейте отбой, вот вам мой дружеский совет. И самое главное не забывайте, что актив без нашего разрешения и пальцем не пошевелит. Ладно бы если они над нами были, тогда бы я без вопросов поднялся.

— Вовремя ты нас образумил, — сказал Васюра Черпак, а мы перед новым годом хотели уже стартануть. Наломали бы дров «на свою жопу», а потом кусай локти.

…Ребята быстро успокоились и пошли прогуляться по территории, забыв про мятежный разговор. Перед вечерней поверкой они разошлись по своим отрядам.

На следующий день Беда получил телеграмму от Колчина:

«Поздравляю с рождением брата Владимира».

Подпись: Колчин.

За три дня до нового года, за Бедой пришёл в класс сержант, которого все звали Худым.

— Пошли, врач — кардиолог приехал, сердце твоё будет проверять, — сказал он.

— Юрка, мне это не нравится, для таких целей у них посыльный шнырь есть. Это или на Новый год в изолятор меня закроют или раньше на этап хотят отправить. А мне до восемнадцати лет тридцать пять дней осталось. Иди следом за мной посмотришь, куда меня поведут. Если в будущем захочешь отдохнуть, градусник знаешь, где лежит, — дал ценную наводку Беда.

Худой сержант завёл Беду в корпус.

Сев на табурет он отвернул уши у шапки и сказал:

— Всё. Собирайся на вахту с вещами. Новый год будешь справлять в пересыльной тюрьме. Разнарядка пришла на тебя раньше, чем положено, чтобы ты поганку здесь не замутил к своему совершеннолетию. Особым вниманием ты пользуешься у нашего Фенюшкина.

Беда вытащил из тумбочки, заранее заготовленный, сшитый им вещмешок и начал складывать в него свои вещи. Потом распорол матрас и достал из него свитер Шамиля. Зная, что на взрослом он ему пригодится, Беда натянул его на себя.

В отделение вбежал Юрка, на глазах у него были слёзы. Он сильно обнимал Беду и взволнованно повторял:

— Я сейчас мигом, соберу тебе хавки и занесу на вахту.

— Есть у меня много всего, и тебе оставил, — говорил Беда.

— Тебе в тюрьме долго придётся быть, пригодится любая снедь, а этап будет завтра. Я уже точно всё узнал. Сегодня вы переждёте на вахте. Одиннадцать человек вас отправляют.

Они обнялись, попрощались. Беда перекинул сидор через плечо и не спеша последовал с сержантом на вахту. Узнавшие о внесрочном этапе Беды, вслед за ними бежали пацаны из других отрядов, бросившие школу и работу на время. Они совали на ходу ему продукты, сигареты и папиросы, зная, что он не курит, но табак всегда в тюремных условиях пользовался неограниченным спросом, который можно обменять на что угодно. Беду завели в хорошую и знакомую камеру, где он был, когда поднимался на зону и когда его вместе с друзьями в день милиции закрыл Кум. К обеду камеру заполнили до отказа. Перед ужином на вахту в камеру к этапникам пришёл Фенюшкин с выписавшимся из санчасти Шамилём. Кум потребовал возвратить Беде свитер Шамилю. Беда без разговоров снял с себя свитер, смачно высморкался в него и, бросив под ноги, вытер об него сапоги.

— На — помоечная харя всемирного значения, и не дай бог встретиться нам с тобой ещё раз на зоне, — крикнул он Шамилю.

Обескураженный Шамиль, не стал подымать свитер, а только зло сверкнул глазами на Беду.

— Не встретитесь, я тебя в этом уверяю, — выходя из камеры, бросил Кум Беде.

— Конечно, вы так ласковы и любезны друг к другу, что точняк выхлопочешь ему досрочный вылет, — иронически и громко произнёс Беда.

— Я тебя за такие слова помещу в холодную, до утра, — злобно ответил на реплику Беды Кум.

— Пожалуйста, но оттуда я стопроцентно попаду в санчасть, где проваляюсь до тех пор, пока мне не надоест. По закону вы не имеете права отправлять на этап больных заключённых, только целенаправленно на больничку. А за время моего нахождения в санчасти, я вам немало могу доставить приятных мгновений. Не всё же чекистам кровь у меня пить.

— Помалкивай законник, и знай, это была последняя гадость, сказанная тобой в мой адрес, — после чего Кум, хлопнув бешено дверью, удалился.

В этот день Беда впервые закурил сигарету.

Утром следующего дня этап отправили на пересыльную тюрьму.

 

На пересыльной тюрьме

В пересыльную тюрьму Беду привезли перед новым годом. Их втолкнули в большую камеру вместе с Козуляем низкорослым пареньком, с кем он пришёл с колонии по этапу. К их счастью спальных мест свободных было на выбор, хоть на верху, хоть внизу. Выбирать можно было любое.

— Здрасте, всем, кто не на параше, — сказал Беда, войдя в камеру.

— Это кто к нам такой острый пришёл? — вышел на встречу двум новичкам, мужчина с гладковыбритым лицом и приятной внешностью.

— Нас так ещё никто не приветствовал, — сказал он, заостряя внимание всей камеры, на присутствие новосёлов.

— Вы пацаны, наверное, с особого режима приканали, с вологодского пятака или с Белого лебедя?

— Вам, что не понравилось наше приветствие? — огрызнулся Беда.

— Да ты пацан зубы не показывай, а то можешь и без них остаться.

— Дядя ты либо вор в законе, либо родственник генерального прокурора? — миролюбиво спросил у него Беда.

По камере прошёлся смех.

— Интересно, — это почему ты так решил? — начал ввинчивать ехидные вопросы мужчина.

— Полномочия взял на себя завышенные, — парировал Беда, — так новичков не встречают нормальные арестанты, Или ты может, думаешь, я должен поздороваться и с тем чмырём, что у вас около толчка расположился?

Беда кивнул на мужчину примерно тридцати лет с усеянными на лице жёлтыми веснушками. Он сидел на холодном полу, облокотившись спиной о стену. Перед ногами у него стояла металлическая кружка и ложка. Было понятно, что он относился к категории опущенных.

— Соизволь, — обратился встречающий мужчина к Беде, приторно улыбаясь и показывая в сторону сидельца у параши.

— Давай показывай, кто здесь старший? А сам отойди в сторону. Мы с тобой уже поговорили, а то сам в обнимку сейчас будешь сидеть с тем парчуком, — отрезал Беда.

— Что ты напыжился, шуток не понимаешь пацан, — исправился мужик.

— Кумыс отвали от пацанов, — крикнул из правого угла камеры, мужчина в спортивной майке, с бельмом на глазу, — не видишь парни тёртые, богом не обиженные.

— Мутный, я к ним и не пристаю, они первые начали мне грубить. — Первоходки наверное, жизни не видали? — оправдывался Кумыс.

Мутный сам не соизволил встать, а подозвал ребят к себе.

— Уважаемый, если ты здесь старший, то позаботься, для нас найти нормальные места, чтобы нам не входить в клинч ни с кем по этому вопросу, — тихо произнёс Беда.

Мутный, удивлённо посмотрел на молодого зэка, который нахраписто требовал себе престижное место и спросил у него:

— А ты кто будешь?

— Я Беда Сергей, погоняло Серый, рост сто семьдесят два сантиметра, вес семьдесят килограммов. Убойная сила кулака 300 кг, ноги полтонны. Связей за границей не имею, но состою в родстве с Мининым Захаром. Продолжать или ксиву показать им собственноручно написанной, а может, ограничимся одним доверительным разговором.

— Пожалуй, обойдёмся доверием, — сказал Мутный, изменившись в лице. — С этого и надо было начинать, а не грубить старшим.

— Встречать правильно надо заезжих гостей, а не обещать зубы выставить, — сказал Беда. — Отдай нам с другом всю шконку в левом ряду, и торг по этому вопросу больше не будем вести.

— Как скажешь дорогой, — расплылся в улыбке Мутный, — хочешь у окна, — заселяйтесь. Мест сегодня много, а что завтра будет одному начальнику тюрьмы известно.

…Беда просидел с Козуляем больше месяца в этой камере. Своими усилиями Захар несколько раз подъезжал к тюрьме и делал Сергея передачи. Для Беды это была беззаботная пора, где он полностью отдался во власть книгам и неограниченному сну. Камера была ежедневно переполнена, так, как люди приходили на временное содержание и, побыв несколько дней на пересылке, уходили на зону. За всё время, что Беда находился в камере, дожидаясь своего совершеннолетия, он примерно посчитал, что через их камеру прошло более ста человек. Они считались с Козуляем уже старожилами камеры, но вели себя скромно, без излишней помпезности, чего требовали и от других сидельцев. Около Беды сбилась кучка ребят, которые поступили в тюрьму с его колонии и ждали тоже отправки в зону для взрослых. Контингент был разный в камере, от забитых сизыми носами мужиков до понтовитых блатарей, которые с блеском бравировали своими преступлениями перед сокамерниками, а потом тихо друг перед другом раскаивались. В основном попадались клиенты не дерзкие, а такие, кто впервые угодил на скамью подсудимых. Но были и такие редкие экземпляры, которые не успели и месяца на свободе погулять, как попали вновь на нары. Они — то всех больше и кичились своей биографией, считая себя знатоками лагерной жизни. Беда понимал, что большинство этих людей, придя на зону, блатату свою спрячут и нацепят широкие красные повязки.

Серого невыносимо подмывало зацепить таких почтарей, своими психологическими догадками. Хотелось пройтись по их жизни в зоне, попытать, кем они были там. Но, не имея большого представления о нравах взрослых зон, где они были разные, в зависимости от раскраски, он отказался от такой затеи. Решив, что совсем не нужно свою энергию растрачивать по пустякам.

В одном углу сидели два парня двадцати пяти лет — Дуда и Кузя. Они уже знали вкус зоны, но в камере вели себя осторожно, не как другие, наблюдая постоянно за компанией Беды, которая обосновалась в другом углу.

За два дня до этапа, к ним в камеру из больницы привели мрачного мужчину, который в это же день получил богатую передачу. Львиную долю от передачи он добровольно положил на общак, но сам к нему не прикасался. Он всё время спал, закутавшись с головой под одеяло.

Беда заметил, как Дуду и Кузя несколько раз подруливали, к мрачному мужчине как в гастроном за продуктами. Смотреть на это равнодушно Беда не мог. Подходить он к ним не стал, а погрозил со своего места пальцем. После этого жеста, они к мужчине не подошли ни разу. Но на Беду порой кидали недобрые взгляды.

В феврале всех, кто шёл на этап в зону, посадили в отстойник. Набив его разношёрстной публикой, включая Козуляя, и Дуду с Кузей. На этот этап попал и мрачный мужчина. Только из камеры Беды было двенадцать человек. В основном это были молодые люди, кроме двух мужчин, которым было за сорок лет.

Беда расхаживал по камере, резко делая повороты у каждой стены.

— Как думаешь, куда нас повезут? — спросил у него мужик по фамилии Макаров, тоже из его камеры, который был осужден за убийство жены и ежедневно писал ей письма на тот свет. Он ещё до суда пытался закосить под умалишённого. Но судебно — медицинской экспертизой был признан здоровым и вменяемым и преступление совершил, находясь в здравом рассудке и твёрдой памяти.

— Туда, где Макар телят не пас. Конец земли называется. Где у янки до революции и у колчаковцев после революции уши в трубочку сворачивались. Вероятно, это будет Чукотка, — сказал, шутя, Беда.

— А я не только телят я и коров не пас. Я работал в колхозе счетоводом, а жена преподавателем в школе и относились мы к сельской интеллигенции. Я даже дрова не рубил никогда для собственных нужд. Правление колхоза заботилось о нас по всей социалистической форме, — хвастливо сказал Макар.

— Ты не пас, зато тебя сейчас пасут, и долго ещё будут пасти, — подковырнул Макара шустрый паренёк, по кличке Кулёк.

— Да ещё пять с половиной лет. Если бы на этой Чукотке зачёты были, как раньше один день за три, — мечтательно произнёс Макар, — то там я согласился работать на самой вредной работе. Год просидел, а глухонемые решётки шире не стали. Смотрел на небо в клеточку, так и буду смотреть, только теперь с Чукотского края. Приеду оттуда без зубов, с отмороженными конечностями и никогда больше не женюсь. Никому не нужен буду такой. А может, на Чукотке и останусь, найду себе чукчанку и буду с ней с ума сходить на конце земли, приму её шаманскую веру.

— Никому ты не нужен будешь к тому времени. Разве, что белым медведям, но они тебя сразу хавать не станут. Вначале шкуру сдерут, потом пописают на тебя всем своим кланом, чтобы мясо протухло немного. Они так всегда делают, а потом на какой — нибудь медвежий праздник, полакомятся тобой, — нарисовал Беда мрачную картину Макару, от которой он передёрнулся, прошептал молитву и перекрестился.

— Боже упаси меня от такой смерти, — тихо и испуганно сказал Макар.

— Что сразу бога вспомнил, когда твоей смерти коснулось? — спросил Беда, — жить конечно хочешь? Своей жене, перед тем, как её лопатой тюкнуть, не дал возможности такой. Мы так крыс на малолетке рубили. Хоть и мерзкие они, но всё равно жалко. Беззащитные и полуслепые твари, но умны. Хорошего человека не трогают. Помню, одного непутёвого спящего хмыря, крыса за нос укусила. Вите Свистку одна под одеяло забралась, а ему приснилось в это время, что это кошка, и он её погладил. Ей понравилось, и она каждую ночь к нему приходила, пока на кота нечаянно не нарвалась.

Беда задумался на секунду, а затем спросил у Макара:

— Макар, а ты хоть крещённый? — крестишься, вроде не по русскому. Я вот не крещённый, но как молиться знаю, хотя, ни разу перст ко лбу не прикладывал. Если ты крещённый, то тебе кранты. На том свете будут тебя на вертеле поджаривать за душегубство и за попытку измене христианской вере. Примерно я знаю, что с тобой в аду будут творить черти.

— Я православный и крещённый, — обиженно ответил Макар, — и за свой страшный грех каждый день вымаливаю себе у всевышнего прощения. И он меня простит, потому что преступление, как я считаю, совершил в состоянии аффекта и своему Христу я не изменю. Я бога люблю и почитаю!

— Да ты только минуту назад хотел принять шаманскую веру. Мы все можем отправить наше устное подтверждение всевышнему, — донимал Беда, мужика со странностями.

— Правду я ребята говорю? — обратился ко всем этапникам Беда, — а сейчас в несознанку канаешь. Ты кончай так шутить. Есть у меня подозрение, что служишь ты не нашему богу, а двуликому Янусу, а может даже богу Искариоту. Что — то задница у тебя подозрительная, на русскую совсем не похожа. — Православные в пасху едят пышные и большие куличи, — продолжал он, — а ты, наверное, тонкую мацу хавал, поэтому и духовка у тебя узкая.

— Где ты видал, чтобы евреи трудились в колхозе и носили фамилию Макаров? — не поняв юмора, спросил Макар, — они большей частью работают ювелирами и завмагами. Они даже в селах не живут, им комфорт и уют нужен. Наши деревенские пенаты не для них.

— Это ты правильно заметил, что у нас они сельским хозяйством не занимаются, но в Израиле у них сельское хозяйство хорошо развито. И если бы они жили и работали в наших колхозах, то они захудалые деревни бы преобразовали в шоколадные края. Себя бы кормили, и народ голодным не оставили, — рассуждал Беда.

— А на нашей улице жил старый еврей. Он работал слесарем в «Металлоремонте», — ввязался в разговор, сидевший около скамейки на большой сумке Козуляй, — этот еврей воевал, и награды имел. Нам мальчишкам всегда самокаты и велосипеды бесплатно чинил.

Лежавший на скамейке, мрачный мужчина с небольшим сидором, пристроенным у него под головой, неожиданно возразил Козуляю, который сидел рядом с ним:

— Хватит врать, все евреи в войну имели белые билеты, занимались научными концепциями или интендантами служили в тылу. А твой знакомый, значит, был не еврей, или ты просто болтаешь.

— Ты что в архивах министерства обороны что — ли работал или штабистом был? — вступился за Козуляя Беда.

— Нигде, я не работал, но весь мир знает, что евреи оккупировали в войну все тёплые места и наживались, как могли.

— А ты знаешь, земляк, у моего деда имеется справочник героев Советского Союза, там написано, что евреев — героев насчитывается больше ста человек, а есть и такие, которые награждены дважды. А сколько замечательных хирургов было, которые спасли не одному миллиону жизней наших солдат. Так что, мужичёк, ты со своими могильными познаниями не лезь, если истории не знаешь, — посоветовал ему Беда.

— Всё, я знаю дядя. Ты, наверное, сам еврей вот их и защищаешь, — неожиданно для всей камеры выдал свою версию мрачный мужик.

После сказанных им слов в отстойнике наступила тишина. Было понятно, что этот мужик, за два дня находясь в камере, не проявлял интереса к сидельцам, так как в основном большую часть времени спал и вставал, только с кровати, принять лекарство и сходить в туалет. И Беда был им не замечен и о нём он не наслышан, считая, что самые блатные в многочисленной камере Кузя и Дуда.

Все кто хорошо знали Беду, думали, что отстойник сию минуту оросится кровью. Козуляй неуклюже повернулся на полу и мужик, как мешок свалился на бетонный пол, потянув за собой сидор, который был, перекинут у него через голову.

Сидор помог ему не разбить голову, так как он смягчил приземление именно в этой части тела. К нему подбежал Коля Салат, с кем Беда вместе был тоже в колонии и занёс руку для удара.

— Не надо, — опередил его Беда, — он меня ничем не оскорбил.

Мужик, корчась от боли, тихо стонал.

— Ребята, я же только после операции, мне желчный пузырь вырезали. У меня шов и так не заживает, — взмолился мужичок.

— Что ты нам фуфло толкаешь, — прикрикнул на него Салат, — ты знаешь, кому оскорблюхи посылаешь куклиш борзой. Не будь у тебя желчного пузыря, ты бы, не говорил таких вещей. Знать у тебя их два было.

— Клянусь ребята, я никого не хотел обидеть, я просто свою точку зрения отстаивал, а если в чём — то виноват, прошу извинить меня? — жалостливым голосом сказал он.

Беда подошёл к нему и согнулся над его телом.

Мужик, ещё не веря, что опасность миновала, одной рукой загораживал зону живота.

— Тебя как зовут земляк? — протянул свою руку Беда, что — бы помочь ему встать с бетонного пола. — Вставай, а то ещё простудишься.

— Африкан я, — немного успокоившись, ответил мужик и вложил свою руку в руку Беды.

Беда, осторожно помог ему подняться с пола, согнав с лавки двух зэков, которые после падения заняли его место.

— Как Африкан? — изумился Беда, — может и фамилия у тебя Петрийский?

— Нет, Артюхин моя фамилия. Я технолог по коже, за неё и сижу.

— За что ты сидишь, я тебя не спрашиваю. Хочу тебе сказать Африкан, что ты отстаивал свою точку зрения, а я отстаивал историю, которую ты плохо знаешь. А что касаемо национальностей, для меня все одинаковы; — русский, пигмей или еврей. Меня учили человека ценить не по национальности, а по поступкам.

— Согласен я с тобой, — потирая ушибленное бедро, ответил Африкан.

Беда присел рядом с ним на край скамейки.

— Больно ударился? — спросил он.

— Прилично, — ответил тот.

— Слушай Африкан, а что тебе такое мученическоё имя родители дали, или в церкви так нарекли? — поинтересовался у него Беда.

— Поп меня окрестил так на селе, — гордо сказал рыжий Африкан. — Я около речки Африканки жил, вот он меня и увековечил такой метрикой. И, несмотря на моё обречённое, на муки имя, всю жизнь жил счастливо. А тут бес попутал с этой чёртовой кожей. Будь она неладна, — выругался он. — Рулон умыкнул с фабрики, — три года получил. А после суда язва желудка разыгралась, а ещё через месяц камень в желчном пузыре протоку перекрыл, чуть концы не отдал.

— А тебя как зовут? — спросил у Беды Африкан.

— Не спеши, — предостерёг Африкана Беда, — я ещё не знаю твоей анкеты, чтобы близко с тобой знакомиться. Всё, что было минуту назад — это знак тюремного такта. Понимаешь, о чём я говорю, если ты, конечно, знаешь законы. А здесь пересылка.

— Насчёт анкеты не беспокойся, я чист, в камерах ребята знают меня, — гордо заявил Африкан. — Я, честно говоря, не блатной. Сижу немного, но за это время тюремных грехов не имею.

— Всё Африкан, завязывай. Жизнь покажет, из чего ты слеплен, — остановил словоохотливого, Африкана Беда.

Африкан закрыл глаза. Уложив свои руки на живот, и облизнув пересохшие губы, произнёс:

— Я просто хотел спросить у тебя, куда нас повезут. Для меня это очень важно.

— Мне кажется, каждый из нас хотел бы знать это, но я не начальник конвоя. Но если логически прикинуть, то можно будет судить только в столыпинском вагоне. Пойдёт поезд на север, значит, целовать нам до конца срока белую медведицу. Если рельсы будут смотреть на запад, то повезут нас к резко континентальному климату. А там куда дальше пошлют, одному богу и начальнику конвоя известно. Но думаю, что нами будут пополнять областную зону. А если брать во внимание, что нам паёк не выдали, вернее всего мы будем рядом сидеть, — изложил свою мысль Беда.

— Вот это я и хотел узнать. Спасибо тебе за всё! Для меня это архиважное предположение — не открывая глаз, проговорил Африкан.

…Все находящиеся в отстойнике заключённые наблюдали, и прислушивались, о чём беседовали Беда с Африканом. Многие, зная крутой нрав Беды по малолетке, не ожидали, что он проявит человеческую жалость к простому мужику, который обозвал его евреем. Осуждающе на него смотрели и два приблатнённых друга Дуду и Кузя. С ними у Беды, даже поверхностных контактов в камере не было. По слухам они причислялись к категории бакланов, которых Беда не жаловал, и сидели они за неоправданные драки. За всё время, что они находились в камере, к Беде они тоже не подходили. Хотя слух до них дошёл, что Беда, не простой арестант, а авторитетный транзитник с колонии несовершеннолетних.

По лагерному закону, за оскорбление любой должен бы потребовать ответ, а если оскорблённый не спросил с обидчика по правилам зоны, то статуса лихого каторжанина лишается.

И при любом разборе ему это могут напомнить не в его пользу. От Беды не ушли осуждающие взгляды этой парочки.

Но, что — то объяснять кому — то в данный момент не счёл нужным.

…Он знал, что при любых разборках, не имея за спиной таких мэтров преступного мира, как его родственник Захар или вспыльчивый Юра Лоб, сможет отстоять свои интересы.

Хотя где — то на задворках его души, словно гитарный колок, его временно завуалированный предательский гнев, натягивал ему тревожную жилку, которая могла в любую секунду оборваться и предать ему мощную злую непредсказуемую силу.

«Пока мы в тюрьме, они мне ничего предъявить не посмеют, а вот после при случае могут напомнить, — размышлял Беда, — нервы поганые, опять шалить начали».

Он достал из кармана пачку Явы, угостил желающих и закурил сам. Дуда с Кузей тоже протянули свои руки к пачке сигарет. Отказался один Африкан, он оказался некурящим.

Отстойник в одну минуту наполнился кромешным дымом.

Макар оторвал фильтр от сигареты и вставил её в мундштук.

— Я могу у тебя выменять пачку таких сигарет на хорошую шариковую авторучку? — спросил Макар у Беды.

— Можешь, и счёты в придачу, — улыбнувшись, ответил ему Беда, протягивая непочатую пачку Явы.

Макар не веря, что так быстро уломал Беду на выгодный обмен, суетливо полез в свой сидор искать авторучку.

— Оставь мешок, Макар, — остановил его движением руки Беда, — мне ничего не надо. Авторучка у меня имеется, хоть и не Паркер, но вполне приличная.

— Как же так бесплатно? Разве можно? — с недоверием спросил Макар, предчувствуя очередной подвох со стороны Беды.

— Можно. Чукчанку свою угостишь Явой, а то она трубку наверняка курит. Сигареты в глаза не видала, — шутливым тоном ответил ему Беда.

Тут дверь открылась, всех вывели в коридор. Затем заключённых до отказа набили в машину, и повезли за черту города, минуя железнодорожный вокзал.

В воронке Беда сидел рядом с Африканом:

— Если мы парень едем в мой город на зону, то жить будем, как у Христа за пазухой, — шептал ему на ухо Африкан. — У меня там брат родной работает начальником отряда и его жена главбухом. Я могу быть благодарным! Поверь мне?

 

Встреча с Лукой и Моисеем

В машине уже было ясно, что этап направляется в близлежащую зону, на родину к Африкану, в маленький городок на реке Ока. По тюремной почте Беда знал, что в этой колонии сидит Лука, и это его радовало. Хотя близких и тёплых отношений, как с Юрой Лбом у него не было раньше, но как — бы, то, не было, Лука считался своим пацаном.

«Всё равно близкая душа рядом будет», — думал он.

Конвой известил, что колония создана для строительства новых цехов завода медицинских инструментов и всем придётся работать на стройках. У кого есть строительная профессии будут работать в своё удовольствие, а у кого нет, то будут специалистами по земляному грунту и подсобными рабочими.

Когда вывели из машины заключённых, все увидали, что зоной называется современное пятиэтажное здание, с большими окнами и плоской крышей. Небольшая территория длиной чуть больше ста пятидесяти метров, была голой без зелёных насаждений. Никаких локальных зон и облагораживающих территорию атрибутов не было, и быть не могло, так как зона была создана временно, пока не завершится строительство важных объектов производственной индустрии. Один заасфальтированный плац, для построения заключённых на поверку и развод, скрывал одноликую убогость колонии. Радовало то, что само здание не являлось бараком и от него веяло немного свободой. Оно было приличных размеров, где не было решёток. Решётки стояли только в штрафном изоляторе, куда завели этап, чтобы произвести приём вновь поступивших заключённых. В этот злополучный для Беды день, произошло несколько неприятных встреч. Он понёс убытки личных вещей, которыми он дорожил. Потом произошла неожиданная встреча с человеком, которого он никак не ожидал встретить здесь.

Первым этап встретил начальник колонии Русаков.

Увидав, на Беде костюм не из обычного диагоналевого материала, а из блестящей хлопчатобумажной ткани, он заставил его снять с себя. Этот костюм Беда шил специально для взрослой колонии, и расставаться с ним не хотел.

— Не снимешь, — пригрозил начальник, — определю в изолятор.

Беда спорить не стал, снял с себя костюм, вместо, которого ему выдали грубую робу.

Когда процедура обыска и переодевания были проделаны, всех повели на второй этаж, где находились кабинеты администрации, школа и клуб. Заводили по одному в кабинет начальника колонии, который с комиссией распределял, в какой отряд направить каждого заключённого.

Войдя вальяжной походкой, где восседала комиссия в количестве пяти человек, Беде сразу бросилось в глаза знакомое с прилизанными волосами лицо. Он ошибиться не мог, на него смотрел Моисеев, бывший его злейший враг. На зоне он был кумом. Кого угодно можно было встретить в этом колючем сборнике, но чтобы столкнуться лоб в лоб, со своим заклятым врагом, на это Беда не рассчитывал.

Моня, сидел спокойно за столом, крутя в пальцах карандаш, не подавая ни малейшего виду, что знаком с Бедой.

— Так, а это к нам поступил знакомый уже мне Сергей Беда, — сказал начальник колонии. Хочу всем присутствующим здесь, дать на него краткую характеристику.

Посмотрите на него, каков лорд. Приехал к нам из тьмы тараканьей в «бостоновом костюме», с которым не хотел расставаться. Но не это главное. Благодаря внешнему обаянию и грамотной отточенной речи, имеет талант входить в доверие к любому человеку — от зэка до руководящих работников администрации. Верить ему ни в коем разе нельзя, он может спеть вам сказки Венского леса на Окской возвышенности, при этом не исключено, что охотно может помочиться сверху на вас большой дугой, не обмочив при этом свои пальчики. Ярый приверженец законов отрицательно настроенного контингента заключённых. Смутьян, каких свет не видывал. И это всё у него набралось за короткий срок содержания под стражей.

…Русаков в эти минуты явно ерничал, и наслаждался своей осведомлённостью и речью. Он закрыл папку с его личным делом и передал её Моисееву.

А Беда не обращая внимания на речи начальника колонии, безмятежно смотрел в это время в открытое окно, где перед его взором за зоной расстилался ровный луговой ландшафт, усыпанный снегом, по которому на лыжах катались два маленьких мальчика.

— Это вы правильно заметили, товарищ полковник, — раздался голос Моисеева, — я с этой особой давно знаком. Приходилось мне его воспитывать.

— Мне кажется, вы немного ошибаетесь, гражданин начальник, — смотря в сторону кума, сказал Беда.

— Если бы у меня был такой воспитатель, я бы удавился без мыла.

Моисеев, услышав наглое высказывание из уст Беды, мгновенно побагровел, словно бурак и со злостью сказал:

— Не думай, что я пришёл сюда на понижение. Меня сюда партия направила, чтобы охранять закон, там, где находятся такие опасные для общества элементы, как ты.

— Я думаю, товарищ полковник, — обратился Моисеев, к начальнику, — нам нужно оставить его работать при колонии. Пускай в подвале потрудится. Нет никакого смысла отправлять его на строительные объекты. Здесь он будет у нас на виду, и каждый его шаг будет лично мною просчитан. Думаю его нужно направить в первый отряд на пинцеты.

— Я вполне с вами согласен, — поддержал Моисеева Русаков, — пускай в подвале поработает, а там посмотрим, как он себя будет вести. Если хоть один сбой допустит, отправим его в лес к чёртовой матери или в крытку. Там, где звери и комары правят бал. Папка его личного дела после колонии для несовершеннолетних основательно припухла. Хотя нет ни одного изолятора, и это обуславливается его хитрой изворотливостью, так со всеми подробностями о нём пишет местный оперуполномоченный.

— Гражданин начальник, — убаюкивающим тоном произнёс Беда. — Вы подумайте лучше, чем принимать окончательное решение в отношении меня, полагаясь на мнение Моисеева. С ним я знаком давно, ни для кого в городе не было секретом, что он был болен злокачественной катаральной горячкой, от которой, как я вижу, он до сих пор не излечился. Правильней будет, если мы будем видеться с ним как можно реже.

Моисеев от сказанных слов позеленел и, сломав карандаш в пальцах, прорычал.

— Каков подонок, белую горячку мне приписал.

Начальник колонии посмотрел на Моисеева и сказал.

— Канцелярию мне прекратите выводить из строя и не белую, а какую — то замудрёную он вам болезнь отыскал, но, как хочет он, ничего у него не сбудется. Пойдёт работать в подвал, — поставил окончательную точку полковник. — А будет впредь так разговаривать с нами, сгноим в изоляторе. Цацкаться не будем. Здесь ему не пионерский лагерь.

— Ты понял меня Беда? — обратился Русаков к Сергею.

— Так точно, — отчеканил Беда и по — военному вытянулся перед комиссией.

У него было желание отдать им и честь в это время. Но решил, что с изолятора в первый день начинать во взрослой колонии, — примета плохая.

— Свободен, — потирая виски, сказал Русаков.

Беда вышел из кабинета с широкой улыбкой на лице.

— Ну, что там было? — спросил Козуляй.

— Ничего хорошего, просто неожиданная встреча со старым знакомым.

Беда взял сидор и с нарядчиком поднялся на один этаж выше, где находился первый отряд. Жилая секция была огромных размеров, где не было кроватей, а посередине были сбиты нары из досок в два яруса, на которых лежали матрасы, аккуратно заправленные постельным бельём. Вдоль стен стояли тумбочки, и хотя здесь не было того уюта, как в колонии, зато здесь стоял запах маленькой свободы. Из больших окон просматривалась, вахта и часть города. Можно было наблюдать, кто приезжает на свидание и даже перекинуться короткими фразами или выкинуть, маляву из окна, или другой какой — то запрещённый предмет за пределы зоны, чтобы никто не увидал.

— Вот располагайся пока здесь, — сказал нарядчик, — бригадир придёт, покажет тебе твоё спальное место. С малолетки здесь много сидит ребят. Возможно, встретишь кого из знакомых, после съёма.

— А Луки случаем здесь нет? — спросил Беда.

— Если это Толокнов, то он живёт в этой секции, куда я тебя привёл. Сейчас он в подвале сидит, там у него своя мастерская, — это под нами, — объяснил нарядчик.

Беда запихнул свой сидор под нары и пошёл на улицу.

У подъезда курили несколько заключённых. Он у них спросил, как попасть в подвал и найти Луку. Его проводили в мастерскую к Луке. Он застал Луку в небольшой мастерской, где стояли токарный и фрезерный станок. Помещение в это время убирал мужчина с веником и совком.

Лука сидел за самодельным письменным столом, и писал что — то в тетради.

— Рапорт или любовное письмо составляешь? — незаметно подойдя к Луке, спросил Беда.

Опешив от внезапно знакомого голоса, Лука чуть не упал со стула.

— ЁКЛМН, Беда, — взревел он, — ты откуда взялся?

Небритой щекой он прижался к лицу Беды, но Беда моментально его тактично отстранил, так как не любил такие порывы страстей среди мужчин.

Мужик с веником, наблюдая за ритуалом неожиданной встречи двух знакомых, сделал замечание Луке.

— Ты чего орёшь, как бешеный, сала что — ли объелся? — испугал, не зная как.

— Молчи, Щелкунчик, не видишь, кореша встретил.

Дневальный сразу осёкся и замолчал.

— Наслышан про тебя, — похлопал одобрительно Лука Беду по спине. — Молодец! А другого отзыва о тебе, я не ожидал. Тут ребятишки с вашей колонии мне все уши прожужжали про тебя. Ты знаешь, даже гордость берёт, что у меня земляки такие.

— Ничего сверхъестественного я за отбытый срок не сделал. Жил так, что приобрёл у сараев. Независимость, смелость и конечно рассудок! Вот эти качества мне и дали уважение.

— Ну, этого у тебя хоть отбавляй, — сказал Лука, — а я вот видишь, тоже здесь в свою стихию попал, — показал он на станки. — Творю здесь, всё вся и для всех. Небольшой гешефт имею. Хотя если по правде, то мужики на стройке зарабатывают здесь неплохо. А я хребёт свой не хочу гнуть на Русака. Я ему предложил здесь на лугу, за зоной расположить пасеку, чтобы медок качать. И я помог бы в этом деле. Я ведь в детском доме пчёлами занимался, и литературы много перелопатил о пчеловодстве. А он погань мне знаешь, что сказал. «Тебе мух навозных я не доверю, не только пчёл», — говорит, будешь работать в санитарно — эпидемиологическом блоке, главным.

Я не зная специфики этой работы, с радостью согласился на это предложение, но на следующий день понял, что за работу он мне подсуропил. Оказалось, работа моя заключалась в том, чтобы быть главным туалетным работником. Я естественно в отказ двинул и по черепу одному кабану настучал. Меня в изолятор засадили, а я взял там и замастырился, так, что чуть обе руки не потерял. На больничке лежал. Я ведь в этой зоне тоже, как и все остальные не так давно нахожусь. Был немного в Сухачах. Нас оттуда два этапа пригнали сюда.

— Слышал я, что ты в больнице лежал, — сказал Беда, — тюрьма это центральный дом связи. Я там тоже был на приёме у главного врача Сорокина, разговорился там со Стелой, медицинской сестрой. Она мне про тебя и рассказала. Так, что когда я на этапе узнал, что меня сюда везут, я знал что тебя встречу здесь. Меня на тюрьме держали почти больше месяца. Ждали, когда восемнадцать лет исполнится. До Нового года увезли с малолетки, боялись, что я кипешь перед взросляком, там наведу. Сегодня я много узнал о себе из своего личного дела от вашего хозяина, не подозревая, что я такой талантливый в крамольной и криминальной области. Оказывается я, глобально опасен для любой администрации ИТК.

— Ты мне про себя можешь не рассказывать, какой ты есть, — перебил Беду Лука, — я всё о тебе знаю. Тут ваших ребят пруд пруди. Красавец! Откровенно сказать, я не ожидал, что ты за колючей проволокой покажешь себя таким исполином. Раньше на свободе я тебя считал, правильным мальчиком из хорошей и состоятельной семьи и никогда бы не подумал, что ты сядешь за решётку. Тем более ты башковитый всегда был.

Лука неожиданно задрал до локтя рукав робы и начал расчёсывать большое шелушившее красное пятно.

— Заживает вот и чешется, — сказал он.

— Начудил, мне кажется ты Лука с рукой, разве можно убивать себя самому, — сказал ему Беда, — тут и без мастырок могут уморить до смерти.

— Я это понял позже, когда со Стелой в больничке познакомился. Мне она примерно такие же слова говорила.

Стела мне понравилась. Жену бы мне такую, — мечтательно произнёс Лука, — но куда мне с такой рожей на красавиц заглядываться.

— Причём здесь внешность Лука? — для мужчины это не самое главное.

— Так Беда говорят, только красавцы навроде тебя, которые наперёд знают, что баб в их жизни будет туча. Меня эта Стела и запомнила, потому что на мамонта смахиваю разве только что без бивней. А она очень красивая, я бы её, как розу, воткнул в хрустальную вазу и любовался каждый день.

— Что так понравилась она тебе? — спросил Беда.

— Про хрустальную вазу это я образно сказал, — вымолвил Лука, пряча тетрадку в стол, — а так, конечно она безумно привлекательна. И вообще чего мы о бабах разговорились, давай, я тебя лучше чайком угощу, с печеньем? — предложил он, — а то ты пока этапа ждал, небось не колбасу кушал, на подножном корму жил?

— Ты чего Лука, о чём ты говоришь? Мне собрали два сидора на малолетке, которые мы быстро в тюрьме оприходовали, но Минин меня часто подогревал в тюрьме. Это я тебя могу угостить копчёной колбасой и салом, — ответил ему Беда.

— Эх, я как — то не впёр, что ты не мужицких кровей, — вспомнил Лука, — но могу тебя обрадовать, что насчёт хавки здесь неплохо живётся. Особенно не бедствуют те, кто работает на объектах. Ну не все, конечно, а те, кто пошустрее. А от колбасы и сала, я не откажусь, — засмеялся он. — А Минин нашу зону контролирует, помогает хорошо. У него, как я думаю, тоже здесь свой интерес есть. Мне только Зуб ничего не говорит, с которым он связь держит. Считает меня молодым. А мне, собственно говоря, и не надо ничего знать. Я и без этого живу неплохо.

Лука взял пачку сигарет «Фильтр» лежащую у него на столе и закурил, не предлагая Беде, думая, что он не курящий.

— Ну, ты иди за колбасой? — сказал он Беде, — а я сейчас покурю и чайник поставлю.

— Хорошо, сиди, жди, — похлопав по плечу Луку, — сказал Беда, — я сейчас принесу, а там и потолкуем.

Беда быстро обернулся, принеся с собой палку колбасы и кусок венгерского шпика.

— Ого, вот это ты банкуешь, словно дачку получил, — облизываясь, произнёс Лука, — хотя, по правде сказать, я здесь не бедствую. Сам знаешь цену моим рукам. Жалко только хозяин поздно это понял.

Посидеть им не дали, за Бедой пришёл нарядчик и сказал, что его вызывает к себе Кум Моисеев.

— Теперь начнётся, — со злостью произнёс Беда, — я чувствую, что долго мне здесь не жить. Он меня или в лес отправит или на крытку определит. А всё за то, что я раньше вперёд неправильно смотрел.

Лука неожиданно ударил себя ладонью по лбу:

— Эх, я тебе и забыл сказать, что он здесь у работает. Но на него здесь никто не обижается. И то, что я работаю в этой мастерской это благодаря Моисееву, — сообщил Лука, — главное старайся не грубить ему. Ты тем более, очень сильно повзрослел. Выглядишь, как мужчина и разговор у тебя ещё грамотней стал.

…Беда вышел из мастерской следом за нарядчиком.

На втором этаже, найдя дверь Кума, он постучал в неё.

— Входи, входи Беда, я жду тебя, — не видя за закрытой дверью, кто стучит к нему, — ответил на стук Моисеев.

«Словно стих прочитал», — подумал Беда и вошёл к нему с серьёзным лицом, доложив по существующему этикету, кто явился по вызову в кабинет.

Моисеев сидел не за столом, а на диване, и пилкой обрабатывал свои ногти. Его холёное лицо казалось уже не таким злым, какое у него было в кабинете начальника колонии. Это было лицо доброго, интеллигентного человека располагающего к доверительной и созидательной беседе.

— Проходи, садись? — показывая на стул, предложил он Беде.

По его виду и лисьему голосу, Беда понял, что вызвал он его не для разноса, а для своего профессионального интереса.

— Удивлён сегодня был нашей неожиданной встрече? — вкрадчиво спросил Моисеев.

— Откровенно сказать, да, — ответил Беда.

— Я, внимательно ознакомился с твоим личным делом и надо сказать, что был удивлён не меньше твоего, когда увидал тебя здесь. Всё — таки, я думал, что ты любишь и ценишь свободу, и свои стремления к этому обернёшь в нужное русло правильным поведением в колонии для несовершеннолетних. Я ведь не просто, так сказал, что перевоспитал бы тебя. Твоё руководство отряда было двумя руками за тебя, чтобы дать тебе окончить среднюю школу. После чего освободить тебя по УДО. Оно смогло убедить начальника колонии, что подобные воспитанники, как ты приносишь больше пользы, чем зла в колонии. А ты не внял их советам.

— Это что у меня в деле написано такое? — спросил Беда.

— Конечно, нет, — я перед тем, как тебе зайти в кабинет Русакова, разговаривал по телефону с Кольцовым Петром Егоровичем. О тебе он неплохо отзывается. Запомни, я всё — таки не склонен преследовать тебя без причин. Хотя по твоим старым мерзопакостным делам, которые ты творил, и которые исполнялись под твоим негласным руководством, считаю тебя отрицательно настроенным элементом. Ты хотел в колонии справить бунт, но тебе не позволили воплотить коварные замыслы, так пишет ваш опер Фенюшкин. Кольцов — же, говорит, что это была дезинформация. Я ему не верю. Ты способен на теракты.

…Моисеев встал с дивана, заложив руки назад, медленно прошёлся по кабинету и сел за свой рабочий стол.

— Вот, передо мной твоё личное дело лежит.

Он открыл папку, начал её листать:

— Ладно, я на время отложу её пока.

— Правильно сделаете, — сказал иронически Беда.

Моисеев оторвался от папки с личным делом и посмотрел в глаза Беде:

— Я понимаю, почему у тебя этот сарказм. Считаешь меня пионером твоего заключения?

— Именно так. Хотя виноватым себя тоже признаю.

— У тебя была возможность, освободиться раньше, но ты, как я информирован, сам не согласился. Тебе предлагали руководить отрядом. Так ты нет. Что вы. Разве можно. Я лучше в отрицаловке буду состоять. Мне так удобнее и почётнее. Чтобы в страхе содержать себе подобных и актив, — язвительно произнёс Моисеев.

Беда, слегка улыбнувшись, сказал Куму:

— Гражданин начальник, у каждого человека свои принципы. Вы, что хотите меня убедить, что каждый активист, встал на путь исправления. Больше половины из них приспособленцы. И выйдя на свободу, эти «исправленные» возвращаются вновь на зону. Я с такими шелковистыми скворцами с клювами дятлов, часто встречался на пересылке.

— Ты не прав Сергей и много недопонимаешь. Как ты быстр, — укоризненно покачал головой Моисеев, — в тюрьме и колонии успел набраться за какие — то месяцы негативного дерьма. Находясь в следственном изоляторе, они уже осознали свои ошибки. Поэтому, придя в колонию, они вступают в актив.

— И опять залетают за решётку, не успев вволю глотнуть свободы. Потому что знают, как легко далась им свобода. Знают, что можно пойти по — знакомому кругу и вновь освободиться по УДО. Запомните, люди здесь не исправляются, а играют роль исправленных. И я не пойму к чему такая тема. Вы что меня в актив сватаете?

— Да что ты, Бог с тобой. Я знаю, что это бессмысленно и бесперспективно. Вызвал я тебя совсем по другому поводу. Здесь в этом учреждении отбывают срок многие заключённые, которые тебя близко знают, это в первую очередь твой друг Лука. Я бы тебя попросил дурно на него не влиять. Он нашёл себя в работе и его золотые руки начала ценить администрация. Большой мороки мне это стоило, чтобы определить его в мастерскую. Я рад, что не ошибся в нём. И ты пожалуйся не сбивай его с правильного пути. А тебе скажу, ты большой везунчик. Попасть в наше время на такую зону, это равносильно большому выигрышу в лотерею. На свободе не так легко найти работу по душе. А здесь правительство реанимирует большой завод медицинских инструментов. В этом небольшом городе будет построено много новых объектов для здравоохранения страны. А для нашей не совсем здоровой экономики с вводом новых цехов этот завод будет являться хорошей заплаткой. Поэтому здесь условия содержания очень сильно разняться с другими зонами. Здесь режим мягче и администрация с человеческим пониманием относится к нуждам заключённых. Но это не значит, что можно нарушать режим. Мы это в первую очередь пресекаем и я первый удав нарушителей внутреннего распорядка. Поэтому я решил, чем реже мы будем с тобой встречаться по моей инициативе, тем лучше будет для нас обоих. И определил я на работу тебя в первый отряд для твоего же блага. На строительных объектах много соблазнов, перед которыми, как я чувствую, ты не устоишь. А это значит, что ты будешь постоянным клиентом изолятора. Поработай пока на сидячей работе, а там будет видно. И в заключение нашей беседы хочу тебя ещё раз предупредить. Будешь мутить воду, пеняй на себя. У меня по тебе имеются определённые инструкции, и мне бы не хотелось к ним прибегать. И не смотри, что я с твоим дядькой в приятельских отношениях нахожусь. Он тебе если что, не поможет.

— Всё мне ясно, гражданин начальник. Постараюсь вас не обременять нашими встречами, — заверил Моисеева Беда и вышел из кабинета.

 

Треск челюстей

Он медленно шёл по безлюдному коридору и размышлял о прошедшем разговоре с кумом, после которого у него остался приятный осадок.

Беда благодарен был Моисееву, что тот ни одним словом не обмолвился о его прощальном хулиганском послании, которое он оставил ему на стене в КПЗ, после суда.

«Моня козёл и сволочь», так он нацарапал на всю стену, где через дверной глазок его засёк дежурный за этим занятием и вызвал Моисеева, чтобы тот заставил Беду стереть рукописи.

— Фрески даже извёстка не возьмёт, — нагло сказал он Моне, — уничтожать ничего не буду, а завтра я на тюрьму уеду, и ты мне ничего не сделаешь.

«Тогда Моня психанул крепко, — с улыбкой вспомнил Беда. — Сегодня разговор он вёл тактично, не вычурно, как прежде. Наверное, с взрослым контингентом стал работать, оттуда и такое поведение, — думал он, — а с другой стороны если реально подумать, то все мы для них преступники. Но Моня говорил со мной, как с взрослым вежливо и разумно, не превышая и не показывая свою профессиональную власть. Лишнего ничего не задвигал. Объяснил всё лаконично и в тему. Хотя у него есть большой повод покичиться и покуражиться передо мной своим высоким режимным положением. Неужели Моисеев исправился, или всегда таким был, а перед нами мальчишками роль служивого жандарма играл? — задавал Беда себе вопрос. — Всё равно для меня эта встреча будет не плохим уроком в будущем. По молодости не хотел смотреть вперёд, зная, что случайных встреч в жизни много бывает. Вот и получил за прошлые поступки неудобства в душе и угрызения совести. И сегодня с накопленным багажом отвращения к этому, пускай и менту, но всё — же человеку нанёс оскорбление. Приписал ему катаральную горячку. Придёт домой заглянет в словари и узнает, что это болезнь крупного рогатого скота. Неудобняк будет. Но Моня тоже молодчина, не спросил, что это такое. Всё хорош, — успокаивал он мысленно себя, — что — то я рано сентиментальным стал, а мне ещё предостаточно сидеть и что там будет дальше в необозримом будущем, никому неизвестно. Буду держать прежнюю свою марку, но постараюсь не сталкиваться с кумом. А там жизнь покажет, нечего себя заранее терзать».

…С этими мыслями он возвратился к Луке, который ждал его с открытой банкой консервов и тонко нарезанным шпиком и колбасой, лежавших валом на школьных тетрадных листках.

— А хлеб где? — спросил Беда.

— С этим продуктом, здесь всё на мази, — доставая из стола хлеб, — сказал Лука.

— Чего он тебя вызывал к себе? — поинтересовался Лука.

— Прощупал, чем я дышу, но до этого он звонил в колонию и навёл обо мне справки. Сейчас, конечно, чего рассусоливать, я ему злую подлянку один раз кинул, думал он напомнит мне о ней. Но нет, словом не обмолвился.

— Ты вроде не злой в душе, как мне раньше казалось. Большим человеком можешь быть, хоть на зоне, хоть на свободе. Я когда впервые про тебя услышал, что ты по ушам надавал важному авторитету, которого и форшманул позже. Не поверил вначале. Потом другие ребята подтвердили этот слух и вдобавок сказали, что ты кучку — могучку около себя сбил и подмял под себя всю зону. Здесь думаю, у тебя тоже срастётся. Минин хоть и за забором о тебе не забудет. Он наезжал сюда пару раз со своей братвой. По честному тебе скажу, меня здесь все уважают. Хотя особо никуда не лезу, и общаком пользуюсь скромно, несмотря, что им заправляют мои самые близкие люди. Это по совету Минина я лапы туда свои не протягиваю, чтобы в будущем не быть кому — то обязанным. Нынешняя атмосфера мне здесь не нравится. Молодёжи, как мы с тобой здесь валом, вот они между собой постоянно разборки ведут. Негромкие, но всё равно неприятно. А почему? Отвечаю. Здесь зэков собрали с разных зон. Вот каждые и диктуют свои порядки. Но мои кенты быстро ставят их на место. Я общаюсь здесь именно с теми людьми, кто имеет связь с Мининым. А с ним в первую очередь контактирует Витёк Зуб, с автозавода. Шесть лет уже сидит, — парень, что надо. Есть ещё здесь Вадим Бурый, — тоже давно сидит. У него поддержка на воле неплохая есть, но не воры. Поэтому главным каторжником зоны себя назначил, но Зуб при случае ему гриву отобьёт. Витёк пока никому не рекламирует, что имеет тесную связь с Мининым. А как вопрос назреет, так по горбу Бурый заработает. В основном здесь намного лучше, чем в других зонах, так все говорят. А порядок наводить придётся нам, так что ты кстати подъехал. Минин теперь зачастит сюда и ни одна сволочь на нас вякнуть не посмеет.

Запихнув последний кусок сала в рот, и утерев рукой губы, Лука с сытным и довольным лицом произнёс:

— Вот, теперь и покурить можно.

— А чай где твой обещанный с печеньем? — спросил Беда.

— Погоди, удовольствие нужно протянуть. Не всё сразу. Покурим и попьём. Только давай пойдём на улицу? Свежим воздухом подышим.

Они вышли на улицу. У входной двери стояли несколько заключённых.

Беда вытащил пачку Явы, дал сигарету Луке и закурил сам.

— Забавно мне смотреть на тебя курящего, — сказал Лука.

— Я курю недавно, — выпустил Беда струю дыма изо рта, — бросить всегда смогу.

Один парень из толпы, с перевязанной головой увидав сигареты, подошёл к ним. Поздоровался за руку и попросил у Беды сигарету.

Беда молча угостил его, при этом внимательно посмотрел ему в лицо, затем на рукав, убедившись, что у того нет лычки активиста.

— Что Коха на подсос сел? — спросил у него Лука, — обнищал без стройки.

— Не говори Лука, работать не хочу, вот и жертвую своими ушами. Опухли совсем без табаку. Сегодня обещали принести. А болеть всё — таки лучше, чем работать. Хоть чирьи и противная штука, но дают внеочередной отпуск.

Прикуривая от сигареты Луки, он искоса посмотрел на Беду и как бы невзначай бросил:

— Слышал, говорят этапом пришёл родной брат Минина?

— Болтовня, нет родного брата у Минина. Он один у матери. Вот он земляк мой сегодня заехал, — показал Лука на Беду, — ничего похожего не слышал. Он с ним тоже жил на одной улице, но как выглядит Минин, представления не имеет, так — как тот из тюрем не вылезает.

Забинтованный парень, поблагодарив Беду за сигарету, отошёл докуривать её к своей компании.

— Ты пачку из кармана никогда не вынимай, — дал совет Лука. — Обстреляют. — Кто в зоне работает у них редко у кого курёха есть. Побираются по всем. Где ты будешь работать, у тех всё есть. Ребята там крученые. У них кенты на объектах работают и лошадей полно. Напрягут слабого фуцана, он им и водочки притаранит, не только сигарет. А при, палеве, лошадей в изолятор за это не сажают. Знают, что это не их товар. Тем более, шмоны проводят здесь в основном поверхностно. Бывает выборочно, отберут несколько человек, заведут в хлеборезку и там по полной программе обшмонают.

— Лука здорово, — услышал Беда знакомый голос сзади.

Он обернулся. За спиной стоял Африкан:

— Я думал, ты в лесу древесину родине даёшь, а ты здесь кочки оббиваешь. Ты же говорил, что тебя за мастырку в лес угонят?

— Африкан, вот это да, и тебя значит, сегодня сюда привезли? — обнял он Африкана, — а мне благодаря куму, простили членовредительство и даже работу интересную нашли.

— Ты представляешь? Как ты уехал с больнички, мне операцию холецистита сделали, я месяц пролежал ещё там, — сообщил Африкан и перевёл взгляд на Беду.

— А ты что знаком с Сергеем, или просто покурить вышел? — спросил Африкан у Луки.

— Ха, нашёл чего спросить. Мы с ним знакомы с пелёнок. Жили в одном доме долго, пока меня в детский дом не сдали.

Лука выкинул окурок и погладил себя по животу:

Пошли с нами? — пригласил Лука Африкана, — чайку попьём.

И не дожидаясь ответа, обнял того за плечи, потянул за собой.

Беда наблюдал за неотесанным мужиком, каким он ему показался сегодня утром и поражался, как он преобразился, встретив Луку. Он понял, что они вместе лежали в тюремной больничке.

Лука быстренько подсуетился с чаем, вывалил на тумбочку печенье и карамель. Встреча с Африканом удвоила ему настроение.

— Африкан, не хвалясь тебе, скажу, здесь жизнь намного лучше, чем в тюрьме. Позже, поймёшь почему. Тем паче у тебя здесь родная кость есть. Я так и думал, что ты попадёшь на нашу зону. Считал, что за тебя похлопочет брат обязательно.

Лука всегда отличался своей немногословностью, но за ней притаившись, прятался взрывной, как ураган характер.

Сегодня он был разговорчивый, как никогда.

— Ты здесь, чем занимаешься? — спросил Африкан.

— Всем. Я тут, как Кулибин местного разлива. Понимаешь, зону обслуживаю, столовую тоже. А главный мой объект цех шлифовки. Я здесь и сварщик, я и токарь, я и плотник. Даже вся электрика на мне висит.

— Таких работников, как ты ценят, наверное, здесь?

— Вот и плохо, что ценят. Поэтому домой не отпускают. Я особо не тужу, мне осталось, чуть больше шести месяцев сидеть. А, что на свободе буду делать, не знаю. Говорят работу там сложно сейчас найти. У меня вся надежда на брата Юрку и Захара. Они погибнуть не дадут. Юрка хоть и в бегах, но думаю, выкрутиться сможет.

— А ты Африкан встретил своего брата? — спросил Беда.

— Он меня встретил. Брат знал, что я должен был сегодня приехать. Я думаю всё у меня нормально должно быть здесь. Амнистии он говорит скорой, не будет. Но надежда у многих покинуть эти места на химию или на УДО есть. Главное не нарушать режим и не попадать в изолятор.

…Они сидели в мастерской до съёма работы. Когда зона наполнилась шумом и суетой, Лука запер мастерскую. Затем повёл Беду устраивать в секцию. Главной задачей стояло поселение на хорошее спальное место. Так как из — за тесноты проблема постели в их секции существовала всегда, не смотря на то, что их отряд работал в две смены.

Африкану с этим вопросом было легче. Его сразу родной брат определил без всяких проволочек к себе в отряд, где ему персонально на пятом этаже выделили нижнее место в лучшей секции, — в единственном помещении на зоне, где стояли настоящие двух ярусные кровати.

Луке же пришлось сместить с небольшим боем одного заключенного наверх, чтобы Беду положить рядом с собой.

После ужина в курилке Беда достал пачку табаку «Самсон» и они закурили с Лукой, разнося ароматный запах по всему коридору. Это был норвежский табак со специальной бумагой, который ему заслал в тюрьму Минин. Беда берёг его для особого случая.

Не успев докурить по цигарке, как к ним подошёл и присел рядом чернявый мужчина с горбатым носом, который придавал ему волевые черты лица.

— Привет ребятишки, курите табачок люксовый. Не угостите? — спросил он.

— Здорово Вадим, — ответил Лука.

— Беда, дай ему на скрутку? — пускай побалдеет, — попросил Лука.

Беда протянул ему пачку с табаком и бумагой.

Он ловко и быстро скрутил цигарку и закурил.

«Видать часто приходилось махру курить, если так умело сворачивает цигарки», — подумал Беда.

Вадим после первой затяжки оценил вкус и сорт табака:

— Такого мне не приходилось ни разу в жизни курить, — одобрил он Самсона.

— Кури, это подарок Минина, — сказал Беда.

— Слышал, что ты его родственник? — спросил он.

— Мининых в Горьком полно, но Захар один, — вместо Беды ответил Лука. — По правде сказать, он Минина и в глаза не видал. Просто его в тюрьме Миной назвали, когда один раз нервы взлетели выше планки. Кто — то подумал, что он Минину свой. А тут подогрев от него пришёл на тюрьму. Вот ему в камере братишки на этап чуточку выделили.

Вадим, слушая внимательно Луку, смотрел вопросительно на Беду, порываясь поговорить с вновь прибывшим арестантом, но Лука, как назло рта не закрывал. Вадим не выдержал и, протянув оживлённому Луке недокуренную сигарку, сказал:

Лука сделай одолжение, дай мне наедине почирикать с твоим другом. Недолго минут на десять, — добавил он.

— Нет вопросов, если это невзрывоопасно.

— Всё ничтяк будет, мы по общим знакомым пройдёмся.

— Пройдитесь и про меня не забудьте. Беда мой близкий земляк, — уточнил Лука, давая понять, чтобы разговор протекал в мирном русле.

Лука отошёл от них и вышёл из курилки в коридор.

— Значит, ты и есть Беда, а меня Вадим Бурый зовут, — и он протянул руку Беде.

— А я Сергей Беда, — и он тоже протянул на встречу свою руку, для закрепления знакомства.

…Бурый с неподдельным любопытством рассматривал Беду. Ему не верилось, что этот молодой аристократ имел большой вес в колонии для несовершеннолетних. Вадим много слышал о нём от поднявших на зону пацанов с малолетки.

Сейчас он в Беде искал своего конкурента, который мог бы покуситься на его лидерство но, увидав перед собой молодого, не особо крупного интеллигента успокоился.

Беда чувствовал, что Бурый его визуально изучает, сверля колючими глазами, думая взглядом сломить его хладнокровие.

«Ну, давай поиграем, — подумал Беда, — пощупаем друг друга».

— Как там Минин поживает? — спросил Вадим.

— Ты его знаешь? — спокойно спросил Беда.

— Нет, только по слухам.

— А зачем интересоваться жизнью незнакомого человека? — тем более, я его тоже не знаю. Только легенды слышал о нём, — прикинулся валенком Беда.

— Из вежливости и кругозора, — бросил Бурый.

— Это что, как в деревне с каждым незнакомым здороваться надо и обладать кругозором кто самогон гонит, — добродушно подковырнул его Беда.

Вадим от таких слов, чуточку поник и сжался. Для него такой ответ был неожидан. Он не смотрел после этих слов Беде в глаза, которые кроме приветливости ничего больше не излучали. Глаза Бурого в это время смотрели в бетонный пол усеянным множеством окурков:

— Ты зря ершишься, и не в ту трубу базар сливаешь, я думал, может, ты маляву от него привёз. Он же не мог своего парня отправить в новое место без сопроводительной ксивы?

— Мне она не нужна, я сам себе ксива, или ты считаешь, что я с косухой сюда приехал. Давай пригласим сюда, кто был со мной в колонии и тюрьме они за меня слово замолвят. Но после этого я с тебя спрошу, почему ты усомнился во мне.

Бурый занервничал и начал пальцами крутить нижнюю пуговицу робы.

«Ого, брат, да ты хилый совсем для лидера, если пуговицы начал теребить», — подумал Беда.

— Об этом ни думать, ни говорить я не собирался, если бы в зону заехал селянин, я бы к тебе и не подошёл. А если молва прошла, что поднялся авторитетный парень, который хорошо зарекомендовал себя на малёхе. И к тому же этап прозвенел, что ты родственник самого Минина. Я должен по этикету с тобой познакомиться, поинтересоваться может помощь, нужна какая в бытовухе, или помочь другие проблемы решить.

— Благодарю, конечно, но ты Вадим понял, что меня встретил сегодня Лука, — он рукой показал в сторону коридора, где гулял Толоконный.

— Всё, что мне будет нужно я с ним порешаю. И не надо никому говорить, что я родственник Минина. Я его так же, как и ты ни разу не видел, хоть и жили с ним в одном городе. Некрасиво будет, если трёп о моём с ним родстве будет идти по зоне. С таким базаром я могу попасть в непонятную историю к самому Минину. Он скажет, что я спекулировал им.

Вадим от таких слов пытался проглотить слюну, но у него от волнения ничего не получалось и только кадык ходил то вверх, то вниз. Он разволновался и сплюнул слюну на пол.

— Может ты и прав — проговорил он.

— Не может, а точно я прав, — уверенно произнёс Беда.

— Ты с кем жить собираешься здесь? — спросил Вадим, — если сомнения возникают, ценный совет могу дать, а надумаешь, приходи к нам. Нас четверо, будешь пятым. У нас семья передовая. Живём кучеряво — водка, чай в достатке. Хавка калорийная всегда имеется. Лука — это мужик, живёт сам с собой, хоть и общается с шустрыми пацанами.

— Нет спасибо, у меня здесь друг детства, — вновь дал понять ему Беда, что не хочет иметь с ним ничего общего.

— А тесно и дружно жить с вашей семьёй я надеюсь, мы обязаны.

— Смотря на тебя, узнаю характер и хватку Луки. Только Лука бешенный, а ты спокойный и рассудительный. Мы с ним в своё время почудили на зоне, так что вся администрация на ушах стояла. Я его одёргивал, как старший. Он слушал меня и уважал. Мы с его братом Юркой Лбом на шестёрке кентами были, — предавался воспоминаниям Вадим.

— Насколько мне известно, у Юры Лба был кент Коля Рамбай и Сонет — сказал Беда, и начал вставать со скамейки, давая понять, что разговор окончен.

Если бы в это время он посмотрел на Вадима, то увидал бы перед собой глупое лицо с отвислой челюстью и глазами мёртвого окуня.

Он попрощался за руку с Вадимом и пошёл к Луке.

Лука стоял с высоким блондином около окна и о чём — то мирно беседовал.

— Поговорил с Бурым? — спросил Лука. — Он тебе не рассказывал, какие они кенты закадычные были со Лбом на шестёрке?

— Самую малость, но мне с трудом верится, что бы это было правдой?

— Сомнение порождает недоверие, не верь ему никогда ни в чём, и поменьше с ним общайся. Здравствуй и прощай. Он пока и нам неясен, — веско сказал блондин. — Но за ним по старой зоне косяков не числится. А здесь иногда буреет не в меру. Это от того что на свободе он влияние имел на блатной мир и некоторых деловых людей. И то, что он тебя вызвал на разговор, это у него манера такая всех новичков прощупывать. Кто ему глянется, он сразу к себе подтягивает. Так и с Лукой было вначале. Он по первому разу с ним был, пока Минин мне не сказал, чтобы я под своё крыло взял Луку.

— Пошли в секцию к Зубу? — перед, сном чайку выпьем, — хитровато сказал Лука Беде.

В секции у блондина они зашли в закуток, откуда, хорошо обозревалось всё помещение.

Блондин достал лежащую за тумбочкой резиновую грелку, с наполненной жидкостью и перелил содержимое в кружки.

Запах спиртного ударил в нос.

— Это что? — спросил Беда.

— Водка «Старка», — пей? — тебе повезло это остатки, — улыбался Лука.

Они на троих выпили эти остатки, закусив спиртное коржиками.

— В будни мы пьём только перед отбоем или после, иначе спалиться можно, — объяснил блондин, которого и звали Витёк Зуб, — а в субботу и воскресение можно пораньше накатить. Ментов нет на зоне, один ДПНК

— Сейчас рассасываться надо. Пора спать идти, пока нас не засекли, — предостерёг Лука.

Он с Бедой пошли к себе в секцию. Хмельная «Старка» дала удивительно приятноё наслаждение, которое Беда давно не испытывал. Его матрас на нарах находился с краю рядом с Лукой. Беда разделся и лёг, окутавшись простынёй. Крепкий сон в считанные минуты сковал его. Ему показалось, что он долго спал, когда почувствовал, что кто — то теребит его за плечо.

На самом деле прошло всего лишь полчаса, как он лёг в постель.

— Беда, подымись? Базар серьёзный есть, — услышал он сквозь сон.

Он приоткрыл глаза и увидал склонённую перед собой блестящую голову Луки. Он стоял в трусах и спортивной белой майке. Позади его скрючившись и прижимая нос полотенцем находился Африкан.

— Чего вам не спится? — спросил он.

— Какой тут сон, у меня неприятность, — сказал Африкан, — со мной по беспределу поступили.

Увидав у Африкана распухший нос и рассечённую губу, Беда привстал. Сон, как рукой сняло:

— Что случилось, рассказывай?

— Короче, когда вы сегодня вечером ушли в курилку, а потом совсем пропали, ко мне подошёл Дуда и с ними два молодых парня. Одного Милый зовут, а другого Бирюк:

«Дай говорит колбасы, у тебя в тюрьме дачка была перед этапом. Я им сказал, что всю дачку оставил в камере, кроме сахара. Они меня после этого обозвали скобарём и козлом, и поэтому я получил хорошее место в секции. Я же не буду им рассказывать, как я очутился на мягкой кровати. В ответ я им сказал, что они сами рогатые. После отбоя они дёрнули меня в туалет. И втроём избили не за что. Хорошо, хоть не по животу ударили, но всё равно обидно, чтобы меня бомбили, ни за хрен собачий. Завтра если меня брат увидит в таком виде, он с меня с живого не слезет, пока не узнает, откуда взялись побои».

…Беда думал осмотреться и никуда не лезть, но чувство несправедливости, с которым он не мог смириться, в это время обгоняли его установку. Он не пытался что — то взвешивать и планировать. В эти минуты он успокаивал предательский внутренний гнев, который на этот раз мог сослужить ему нежелательную службу при выяснении отношений. От чего могут быть последствия в незнакомой для него зоне.

— Погоди Африкан? — дай немного успокоюсь и осмыслю ситуацию, — сказал Беда.

— А чего её осмысливать, с Милым и Бирюком можно побороться, хоть они и кенты Бурого, а другого я не знаю. Давай на после отложим все разборы. В первый день я думаю ничего затевать не надо. Поживи малёхо, сил наберись, а потом спросим с них за всё. Я думаю, это самый лучший выход будет для тебя. Скандалить сейчас нет никакого резона, — посоветовал Лука. А от нас они никуда не денутся. Посчитает Зуб нужным, он завтра их накажет.

— Всё правильно ты говоришь Лука, можно, конечно, ждать месяц, год, когда наступят лучшие времена, а потом мстить. Это не по мне. Я мстить не могу и не люблю, а решаю проблемы сразу. Если судить по твоему совету, то выходит Африкану до той поры ходить в обиженных. Нет, этого допускать нельзя. Завтра они принаглеют и хвост подымут на меня. То, что Африкана колотнули это вызов мне, козе понятно. Кому надо знают, что Африкан на этапе был со мной и до ужина весь день около нас находился.

Беда отрицательно покачал головой и резко спрыгнул с нар:

— Так Лука, пойдёшь со мной беспредел бомбить? — спросил он, — Дуду я знаю, он со мной немного в одной камере сидел.

— Чего спрашиваешь, куда я денусь, естественно пойду, — не мешкая, согласился Лука, — сейчас я Зуба и Гирю разбужу, — они за мной в огонь и воду пойдут, а за ними ползоны поднимется.

— Разбудить их можно, но звать пока необязательно. Попробуем сами с ними разобраться. Ну, Бурый и безголовый, неужели не догнал, что Минин мой родственник на самом деле. Он меня спрашивал о нём. Я ему сказал, что не знаю его.

— Правильно сделал, — одобрил слова Беды Лука, — я тоже никогда не козыряюсь его знакомством. Кроме Зуба и Гири, никто про это не знает и ещё Спирька, друган мой.

Лука полез под нары и вытащил оттуда несколько пар лёгких ботинок, из которых одну пару одел на себя.

— Стоп, — сказал Беда, — а эти пассажиры в одной хате живут?

— В одной, все на пятом этаже, — сообщил Африкан, где и я, — но я не хочу, чтобы за меня ты пострадал. Если Бурый впрягётся могут быть сложности у нас у всех. Он мужик горячий, я уже о нём наслышан.

— Вот и проверим его на температуру, если он вклинится в базар, — спокойно заявил Беда.

Они поднялись на пятый этаж. В коридоре стояла тишина.

— Мы пойдём с Африканом в туалет, а ты Лука иди, поднимай их и тащи к нам, — сказал Беда.

Вскоре с заспанными лицами появились Дуда и Бирюк.

Милого не было, его отсутствие было понятно.

— А где третий ваш? — спросил Беда у парочки.

— Не шебурши кошёлкой, сейчас и третий и пятый тебе будет, — нагло бросил Бирюк.

— Тогда подождём третьего и пятого, потом базар будем вести, — убаюкивающим голосом ответил Беда.

Но спокойствие это было внешнее, и об этом знал один Лука. Поднеси к Беде спичку, и он бы вмиг вспыхнул. Наглая рожа Бирюка бесила его до безобразия.

Милый, как и следовало ожидать, появился с Вадимом.

— Беда, что за понты по ночам, — растягивая слова, возмутился Бурый.

— А это мы давай у твоих шестёрок спросим, что они гестаповским методом подымают мужика ночью с постели и прессуют в туалете, — без содрогания в голосе произнёс Беда. — Теперь слушай меня Вадим внимательно, — впился в его глаза Беда, — мы с тобой перед сном пожали руки. Для меня это символ чести! Как ты к этому относишься мне не известно. Заруби себе на носу, я хоть и молодой на зоне, но беспределу и хамству всегда буду воспрепятствовать. И если они сейчас не найдут оправданий, я лично их протащу по толчкам.

— Вадим, чего он нам тут правила качает, да кто он такой? — За мукаря впрягается, — засуетился Бирюк.

— Если бы даже так. Допускаю, он мукарь. Что это западло быть каторжанином из села? — спросил Беда. — Менты выбора не делают, кого сажать. Ты мне лучше скажи, у тебя против него замарахи имеются?

— Да чёрт он рогатый и всё. С какой стати ему моё место отдали в секции. Я ждал этого места полгода, а он только пришёл и его бугор сразу приласкал и шконку отдал.

Вадим стоял, молча, не одёргивая Бирюка.

— Африкан, подойди ближе? — сказал Беда, — каждого, кто тебя бил ударь в своё наслаждение, а если кто — то посмеет руку отвести в твою сторону, того голова будет в толчке.

Африкан колебался, не зная, что делать.

— Иди сюда ближе, не надо бояться этих бомбил? — властно, приказал Беда.

— Бурый, ты чего в присутствии себя даёшь ему буреть? Этого гуся надо проверить самого, может на нём самом тёмных пятен полная кошёлка, — не поняв серьёзности своего положения, говорил нагло Бирюк.

Фраза была эта для Бирюка последней. Хлёстким и мощным ударом он был сбит с ног. Голое тело поелозило по грязному кафельному полу. Он пытался встать, но от ноги Беды опять свалился.

Лука в это время закрыл собой проход в туалет.

Африкан, вдохновившись таким оборотом дела, моментально сделал свирепое лицо и принял стойку. Беда с удивительной прыткостью бросился к валявшемуся без чувств Бирюку и схватил его за уши. Подтащил его к ближайшему толчку и опустил голову в унитаз. Одной ногой он вдавил её в глубину отверстия и дёрнул за цепочку сливного бачка.

Бурый, Милый и Дуда, не успели осознать, что произошло. Они стояли, как истуканы и с ужасом смотрели, как в одну секунду блатной и разбитной Бирюк стал у них на глазах опущенным.

— Африкан, иди сюда? — требовательно позвал Беда.

Африкан быстро подскочил к Бирюку.

— Слушай меня и делай, что я тебе скажу, — это он получил за меня, — показал он на склонённого к унитазу Бирюка. — А сейчас ты должен с него получить за себя, чтобы зона не считала тебя страдальцем. Доставай своего младшего приятеля и вместе с ним оросите его голову, чтобы в будущем он правильно оценивал свои действия.

Африкан не понял вначале, что ему предложил Беда и недоумённо хлопал глазами.

Давай лей на него? — требовательно посмотрел на Африкана Беда.

Африкан без раздумий помочился на бесчувственное тело Бирюка.

— Вы, что делаете? — взволнованно прошептал Вадим, — это жестоко Беда, он же из блатных. Скандал на зоне может быть громкий!

Беда не остывая, и не сбавляя своего дерзкого напора, быстро подошёл к Вадиму и сквозь зубы процедил:

— Подожди, я с тобой сейчас отдельно потолкую.

— Я сейчас всю зону подыму! Вас на ножи всех посадят! — шипел Вадим.

— Зачем ты набираешь себе минусы? Давай, давай, если не понимаешь, что этим себя неминуемо в капкан загнал, — ответил спокойно Беда.

Вадим бросился к выходу, но в проёме стоял Лука с пожарным багром.

— Не подходи Вадим, проткну как барана, — пригрозил он.

Вадим отпрянул назад.

— Африкан, получи с этих, если они в своё оправдание не могут ничего сказать, — Беда показал на Милого и Дуду.

Он догадывался, что эти парни попали в непонятное и принимали участие в избиении Африкана по научению Вадима.

Он притихший, не показывая никаких элементов дерзости, стоял у стены и умоляюще просил:

— Беда, друг, мы же с тобой по петухам дали. Давай замнём? Пацаны молодые, Бирюк видимо их подбил. Они прощения попросят, и инцидент будем считать исчерпанным.

Беда к этому времени уже разобрался, кто есть кто. Мгновенно он просчитал, что Милый не заложит Вадима, а на Дуду надо надавить. Он подошёл вплотную к Вадиму и сказал:

— Я же тебе умное предложение сразу сделал, ты даже этого обоссанного блатного не мог остановить, когда он в мой адрес наглянки посылал, а сейчас ты хочешь замять. Нет, будем разбираться до конца!

Бирюк валялся уже у стены и помутневшими глазами смотрел на происходящий базар, держась обоими, руками за челюсть.

— Ну, теперь давай ты бычара подходи сюда? — показал Беда на Дуду, который не промолвил за всё время ни слова, а только виновато озирался.

— С тобой будем немного разбираться.

Дуду не трогался с места. Он стоял и чуть не плакал.

Было понятно, на кого они возлагали надежды, и кто заставил их избить Африкана.

Вадим трусливо и подло подвёл их, невзирая на свой авторитет. Дуду пытался что — то сказать, но Вадим беспрестанно ему твердил:

— Проси извинения? Проси извинения?

— Притормози трохи с извинениями? — остановил Вадима Беда, — у них было время извиниться сразу. Но они и ты вместе с ними захотели канители.

— Я ни в чём не виноват, — дрожащим голосом произнёс Дуду, — и к Африкану претензий никаких не имею.

— Ты не имеешь, а он к тебе имеет, и свои претензии он тебе изложит через любой толчок, который ты пожелаешь выбрать. А если он поскромничает, то я поступлю с тобой в точности так же, как это сделал минуту назад с твоим земляком. Он уже своим телом собрал всю мочу с пола, — пугал Беда.

Вдруг в туалете появился Витя Зуб и Гиря, которого Беда видел впервые.

С заспанными лицами они вбежали в туалет. У Зуба в руках была дубинка, скрученная из газет:

— Почём базар, Беда? — спросил Зуб.

— Сейчас узнаем, торг не закончен.

— Я всё скажу, — взмолился Дуду, — избить Африкана нам приказал Вадим. Сказал, этим мы проверим залётного, зелёного авторитета Беду.

— Ты чего змей нахалку шьёшь, я тебе глотку перережу за это, — потянул на арапа Вадим.

Беда краем глаза взглянул на Милого. Спесь с него была сбита и по его лицу было видно, что он разуверился в дутом авторитете Бурого.

— Милый, а ты что скажешь? — Подумай парень? Ты ещё молодой, сидишь недавно. Лагерную карьеру испортишь, в помойках будешь ходить до конца срока. Одумайся, тебе мы зла не желаем, — наставлял на путь истинный Милого Витёк Зуб.

— Да, я подтверждаю слова Дуду. Вадим сказал, что всю ответственность за бучу берёт на себя.

— Что, Вадим, скажешь на это, или копытами опять будешь бить? — спросил Беда.

— Мне кажется, я сам попал в непонятную историю с этими пацанами. Они, переусердствовали, — оправдывался Вадим. — Беда, давай забудем это недоразумение? У нас же с тобой общий кент Лоб. Если бы он был здесь, мы бы мирно с тобой разрешили это маленькое недоразумение. Катастрофы никакой не произошло. На зонах часто проверки устраивают молодым.

— Может быть, и устраивают, но не через унижение других молодых, и ты пять минут назад обещал поднять всю зону и посадить кого — то на ножи, а сейчас ты предлагаешь, забыть конфликт. Ты мне дуру не гони, не то мигом унитаз сейчас чмокнешь.

— Ножи это уже серьёзно, — качая головой, сказал Зуб, и с размаху ударил дубинкой по голове Вадима.

— Ой, сука, ты чего делаешь, — взревел он, — вы за это ответите, что над авторитетом чините самосуд.

— Кто тебя авторитетом наделял? — спросил Витёк Зуб, — ты сам его приписал себе. Зона ещё молодая, а недовольств в отношении тебя достаточно на зоне. Все ждали момента, когда ты в конец загрубеешь. А сегодня ты с лужка поднял себе неприятность. Сам — то ты, сколько пацанов и мужиков по беспределу опустил? Тебе власти захотелось, ты её получишь. Чего ты подвалил к Беде сегодня? Что великим старостой стал, — паханом зоны? Пока вы с Бедой сидели в курилке, он расколол тебя до самой попки.

— Витёк, да ты чего мне тискаешь, мы же приятели. Кого я по беспределу опустил, всё было выполнено по делу. Лишака, я не давал.

— Ты у хорошего парня Тимохи занял крупную сумму денег, и чтобы не возвращать их заделал ему липовую кражу тушёнки из тумбочки с участием твоего подручного Ушана, — сказал Витёк. — Подкинули банки в Тимохину тумбочку. Тимоху избили, и теперь он в крысах ходит, а бабки крысе можно не отдавать.

— Ты ужасные вещи рассказываешь Витёк, — удивлённо сказал Беда.

— Всё это фуфляндия и к этому вопросу у меня будут свои разъяснения, — отпирался Вадим.

— Не верьте ему? — осмелел Дуда, — он нам с Милым сегодня задание дал, проверить сидор Беды, и все письма и другие бумаги забрать незаметно.

«Все бумаги говорит, отдадите мне, а сидор назад положите».

— Дуда, я что — то не пойму, ты — то, как с Вадимом перехлестнулся? — с ненавистью спросил Беда. — Сегодня поднялся на зону и сразу к ногам авторитета липового припал.

— Мы с ним кровные земляки и по первому разу на шестой зоне вместе чалились, — ответил Дуда. — И Юру Лба я тоже хорошо там знал.

— Что авторитет зоны теперь скажешь? — проскрипел зубами Витёк.

— Братишки, я виноват перед вами. Век свободы не видать. Хотел только проверить его.

— Помышлял ознакомиться с письмами и сплести интригу? — со свирепым лицом, надвигался на него Зуб, — да родственник он Минина, пускай тебя это не волнует. Это я говорю, и Лука может подтвердить.

Беда подошёл спокойно к Вадиму, и никто глазом не успел моргнуть, как Бурый пополз по стене от его мощного удара.

— Может форшмануть его для надёжности, чтобы никогда не лез в авторитеты, — предложил Лука.

— Не надо, он никуда больше не полезет. Отсиженный им большой срок надо уважать. Он будет жить теперь тихо, — не дал опустить его Зуб.

— Правильно я говорю, Вадим?

— Угу? — простонал он.

— А вы ребята, чего стоите? — посмотрел Беда на Милого и Дуду, — исправляйте свою ошибку быстро. Базар закончен.

Милый и Дуда подошли к Африкану и вежливо извинились перед ним, пожав ему руку.

Все ушли по своим местам, оставив, валяться в туалете Бирюка и Вадима.

В эту ночь Беда не спал, нервы были расшатаны до предела, и он мысленно аплодировал в это время себе.

На следующий день за завтраком в столовой, к нему подошёл Зуб и мужчина лет тридцати пяти, которого звали Спирька. Он крепко пожал Беде руку.

— Ты опередил нас, мы видимо долго запрягали. Ждали свидетеля серьёзного, который сейчас в изоляторе сидит.

— Я не вижу их за завтраком, — встревожено сказал Беда, — как бы они на вахту не ломанулись?

— Это исключено, они хоть и борзанули, но стучать никогда не будут, а завтракают они в первую смену, потому что работают на самой дальней стройке, — пояснил Спирька.

После завтрака Беда пошёл на работу. Цех находился в подвале, рядом с мастерской Луки. Он представлял собой большой зал, где были установлены наждачные круги, на которых шлифовались медицинские инструменты. Работа была сидячая и несложная, однообразная, но давала творчество голове.

Здесь можно было под работу круга думать, о чём хочешь, и сколько хочешь, курить на рабочем месте. Бугор объяснил ему азы работы. Беда для себя сделал вывод, чтобы создавать материальные ценности необязательно иметь профессиональную подготовку, немного сноровки и план готов.

Через час после начала работы Лука принёс новость, что ни Бирюк, ни Вадим на работу не вышли, — оба находятся в санчасти. После обеда узнали, что их увезли в тюремную больницу с переломами челюстей, а у Вадима в придачу обнаружили ещё сотрясение мозга.

Зона жила в спокойном безмятежном режиме. О ночном конфликте, практически никто не знал, кроме узкого круга лиц, которые участвовали в разборке. Кум Моисеев в этот день находился допоздна в зоне и вызывал к себе поочерёдно активистов и блатных. Вызвал он и Луку:

— Лука, ты слышал, что двоих отправили сегодня в больницу это Грибова и Кочнева. У них у обоих переломы челюсти. На зоне не было случайно массовых драк вчера?

— Зачем спрашиваете? — хладнокровно ответил Лука, — если бы и знал, всё равно не сказал бы. Я вам не театр у микрофона.

— Я спрашиваю не из праздного любопытства, а не хочу, чтобы ты перед свободой был вовлечён в неприятную историю. Знаю, твой буйный характер и знаю, с кем ты водишься на зоне. А так же знаю компанию Грибова, то есть Бурого.

— Ну и что из этого? — не дрогнул у Луки не один мускул. — Неужели, я кусаться буду с ними. У меня праздник был вчера. Я Беду встречал. А Грибов, мне, — как шёл, так и ехал.

— Ваши отношения, как мне известно, были натянуты. Сам понимаешь, и этот факт отрицать тебе глупо. Мне, откровенно говоря, не жалко ни того, ни другого. Подонки оба хорошие. Я пекусь о будущем. Чтобы не было никаких разборов после того, когда они вернутся с больницы. Если ты скажешь не возвращать их назад, так и будет. Понимаешь, о чём я говорю? Никто, кроме вашей компании, не посмеет схватиться с Грибовым. Зубы ещё не отросли.

— Гражданин начальник, откровенно вам скажу, — начал вводить в заблуждение кума Лука. — Наша семья тут не при делах, но слух идёт по зоне, что они между собой схватились и вывернули сами себе челюсти. Обычное дело. Дрались один на один. Закладывать они себя не будут. А нам с ними делить нечего. Мы люди серьёзные. Бакланить не наш удел.

— Ты хочешь меня убедить, что ты не драчун? — Смешно от тебя слышать такое. Я — то знаю, какой ты «скромник».

Лука откровенно рассмеялся над выданным сравнением кума.

— Смешно тебе, а мне хоть губы кусай за этих обормотов

Может, ты правду говоришь? — потёр кум затылок, — и дай бог, чтобы было всё так, чтобы у меня голова ни сейчас, ни после не болела. Да вот в душе у меня сидит маленький подсказчик и говорит, что сил у тебя с приездом Беды прибавилось. Сейчас это не тот дворовый Беда, что раньше был. По правде говоря, он и раньше скор на кулак был, — растерянно сказал кум.

…Было видно, что кум говорил отвлечённо, поглядывая в окно. Он был не в меру задумчив и чем — то озабочен. Его глаза, были омрачены какой — то неприятностью.

— А причём здесь Беда, он молодой на зоне. Он не дурак рога совать незнамо куда.

— Да, да, рога совать он не будет, понятно. Ладно, Лука иди, мне сегодня много вопросов нужно решить за забором. Некогда мне сейчас. Здоровье надо подлатать.

Лука встал и пошёл к двери.

В секции, его ждали Беда, Спирька и Витёк Зуб.

— Поздоровался с кумом? — спросил Спирька.

— Обязательно! Короче ему ничего неизвестно, но догадки у него имеются правильные по личности Беды и нашей семьи. Проницательной щукой стал наш Моня. Я ему тюльку прогнал, что эти два барбоса по слухам зоны меж собой подрались и повыбивали себе челюсти. Вроде поверил, но он их не жалеет. Говорит подонки они хорошие. Сам расстроенный сидит, будто дом у него сгорел. Видимо, горем, он каким, — то подпоясанный.

— Ты Беда не переживай и не думай, что тебя впрудят, — сказал Спирька, — они вроде и перемороженные, но не козлы, стучать никогда не будут. Им тогда не только здесь, но и на свободе житья не будет.

— Я об этом не думаю, — отмахнулся Беда, — им жить.

— Давай чифирку лучше заварим с водочкой, — предложил Витёк Зуб.

— Это дельное предложение, — поддержал его Спирька.

— Пошли тогда ко мне? — позвал Зуб, — у меня шурша в секции спокойная, не палёная. Никто не видит, да и козлов никого нет.

У — Зуба они заварили чифир, и влили туда водки.

— Тебя Беда надо перетягивать к нам в бригаду срочно. А как это сделать, — нужно подумать? — высказал свою идею Спирька, — нечего в подвале сколиозом дышать.

— Я думаю, надо через кума действовать, — посоветовал Лука. — Мы все кого он знал на свободе для него, чуть ли не родственники. Он сам об этом говорит. Почирикать надо будет с ним хорошо, да на здоровье пожаловаться. Скажешь ему, что от однообразия на работе кости болят.

— Ты же умеешь это делать? — обратился Лука к Беде.

— Надо продумать твою версию, чтобы не срезаться на пустяке, но начинать это надо с санчасти, а потом с кумом базар вести, но пока ещё рано. Я всего один день отработал, — ответил Беда. Не поймут меня, особенно хозяин. Засветился я перед ним в первый же день.

 

Кусочек свободы

Кум на зоне на следующий день не появился, вместо него прислали маленького, лысого колобка почтенного возраста с добродушным лицом, по фамилии Толстой. Слух прошёл, что Кум Моисеев серьёзно болен и вряд ли выживет. Ему предстояла сложная операция.

Перейти на стройку Беде посчастливилось неожиданно.

Африкан, помог перетащить Беду к себе в бригаду через своего брата. Африкан своё родство с ним никогда и ни перед кем не афишировал. Он приложил все усилия, чтобы капитан Семичев перевёл Беду в одну бригаду с ним. В этой бригаде были также Милый и Дуда. Приехали из тюремной больницы со скобками во рту Бирюк и Бурый.

На улицу они выходили только на поверку. Бирюк перешёл работать в столовую разнорабочим, а Бурый остался в бригаде, которая работала на том же объекте, где теперь работал Беда. Старый долг с Вадима Зуб содрал с лихвой, который Тимоха не стал брать у него, в благодарность за реабилитацию.

Беда был очень рад новой работе. Это был небольшой кусочек свободы. Там он мог встречаться и разговаривать с гражданскими людьми. Такие предоставленные возможности скрашивали его неволю. Ему порой казалось, что он вовсе не заключённый, но когда после работы под конвоем их везли в крытых машинах на зону, сладкий мираж улетучивался.

Бригадиром у Беды был в прошлом опытный строитель Стас. Это был мужчина сорока лет с золотыми зубами, которые никогда никому не показывал, по причине того, что не умел улыбаться. Но, не смотря на этот недостаток, он никогда не повышал, ни на кого голоса. То, что в его бригаде появился авторитет, родственник вора в законе, он отнёсся к этому известию спокойно и не паниковал. Обычно бугры старались отменжовываться от авторитетных клиентов, понимая, что толку от таких работяг не будет. Стасу сразу бросилось в глаза, что Беда со всех сторон был окружён особым вниманием и уважением. И отнёсся к этому факту с понятием.

Подойдя в первый день к Беде, Стас ему сказал:

— То, что ты переведён в мою бригаду, я большой трагедии в этом не вижу, как другие бугры. Они, молча, переживают присутствие блатных в бригаде. Я думаю от твоего присутствия извлечь в первую очередь для себя пользу. Мои планы таковы, я через пару лет уйду на свободу по УДО. Ты можешь не работать это время. Главное мне от тебя нужно, чтобы мы жили в мире, и чтобы бригада это видела, а их шестьдесят человек Публика разношерстная, всяких хватает. Мне не нужно, чтобы ты их гонял. Мне нужен мир с тобой! Они поймут, что положняк в бригаде существует, только для тебя и будут пахать, как миленькие.

— Меня это вполне устраивает Стас, а гонять их необязательно. Да я бы и не стал! Я знаю, что работать они будут так — как Я. сам лично без работы совсем не буду сидеть. Хоть один кирпич в день, но положу. Для меня главное то, что я на стройку попал. Там время, говорят, быстро идёт.

— Это да, но не забывай, что всегда едешь с работы с полным желудком. А сытый человек, не бывает угрюмым, он всегда жизнерадостен. На мои губы не смотри, что они не подвижные, смотри мне в глаза. Они постоянно смеются. Я на ужин хожу, но никогда там не ем. Перед съёмом похаваешь, а вечером чайком на зоне побалуюсь и хорош. Главное на объекте не пить. Один раз спалишся, постоянно будут пасти. Лучше здесь в жилой зоне этим заниматься, не так стрёмно. Вон Шарик у нас раз влетел, теперь, шмонают его и нюхают, каждый день. А я по грамотному выпиваю, каждый день и ни разу не спалился. Если желаешь после отбоя, я тебя угощу, у меня и водочка и ликёр имеются.

— Хорошо, к вечеру видно будет, — сказал Беда.

…После отбоя они выпили водочки, а на следующий день Беда, был на объекте, где кроме заключённых работало достаточно, гражданских специалистов. Это был огромный цех по изготовлению шприцов. С окон строящегося здания хорошо просматривалась вся территория завода. Один из цехов, стоявший напротив их объекта в двадцати метрах, больше всех привлекал внимание заключённых. Там работали в основном одни молодые девушки и женщины, и у некоторых заключённых была связь с ними. Все они освоили жесты глухонемых, при помощи которых часто общались.

Кричать через забор не всегда было возможным, так как по объекту ходили два ярых козла, — это Миша Уксус и Мирза.

Они были комендантами объекта, и главной их задачей являлось смотреть и пресекать связи заключённых с гражданскими лицами, которые находятся по ту сторону забора.

Но, как они не рысачили на таком большом объекте сложно было за всеми усмотреть. Летели через забор водка, чай, продукты и другие предметы.

…Беда быстро освоился к объекту и его внутреннему миру. Жизнь здесь была вольготней, чем на малолетке. Отсюда ещё больше пахло свободой, и было достаточно соблазнов для неволи, за которые можно мигом угодить в изолятор. Уксус и Мирза лютовали, писали рапорта — доклады, невзирая на личности. Подобное писание рапортов превратилось у них в своеобразное соревнование. Кто больше напишет. Они хоть и занимались одним делом, но друг друга ненавидели, и дружбы между собой у них не было. Интеллект Мирзы был значительно выше Уксуса, у которого было шесть классов образования, а у Мирзы за плечами был нефтяной техникум. Уксус постигал ежедневно грамоту в написании рапортов, за которые заключённых наказывали. Сроки заключения, у обоих комендантов были одинаковые — по десять лет, вот они и выслуживались перед администрацией.

На объекте Уксус совал свой нос, во все производственные дела, изображая из себя начальника строительства. Его прогонят с одного места, он пойдёт к другому, но как услышит, или увидит запрещённые переговоры, всё бросает и бежит к нарушителю. В обед, который привозили из колонии, он наблюдал, кто кашу с маслом и батоном ест, кто колбасу нарезает. Уксус записывал всё на бумагу и за этими людьми просто шпионил, чтобы узнать источник поступления продуктов и где они прячут их. Несколько раз он накрывал богатые продуктами потайные места и в благодарность за это от администрации получал дежурное спасибо.

Рабочий день коменданты начинали с обысков объекта. У Уксуса был первый и второй этаж, а у Мирзы и третий и крыша. Единственное место, куда они не ходили, это был подвал. Солдаты охраняли только заключённых, но не сам объект. Когда заключённых вывозили с объекта по окончанию работы, объект оставался без охраны до утра следующего дня. Вот в этот перерыв, на объект заходили родственники и друзья с подогревами и прятали продукты в подвале. Места куда прятать давал Спирька, он и распределял продукты по справедливости.

Если кто — то решил обойтись без него в одиночку, то стопроцентной уверенности, что подогрев попадёт к адресату, не было. В небольших количествах подогревы через забор кидали ежедневно и не по одному разу. Водку проносили гражданские рабочие, но всё опять делалось через Спирьку.

За забором у него была подруга — повар завода медицинских инструментов, которая приносила ему ежедневно коржики и котлеты. Вместе с коржиками она вкладывала любовное послание, с алыми отпечатками губ на письме. Ответ для неё писали всем миром. Спирька слабоват был в лирике, и серьёзно к этим временным связям не относился, как и все остальные заключённые.

…Наступило лето. Беда успешно сдал экзамены и получил аттестат об окончании средней школы. Стас вскоре назначил Беду учётчиком. Это работа была ему на руку. Он мог беспрепятственно передвигаться по всему объекту и въедливые коменданты не имели права предъявлять претензии по праздно шатающему объекту.

Суть его работы заключалась в замерах планируемых и выполненных работ. Но, всё это было условно, и Беда понимал, что долго видимость умного учётчика ему будет сложно изображать. Уксус хоть и тупой, но стучать будет постоянно, он беспрестанно говорил ему:

— Ты хитрый Беда, я знаю, что колбасы тебе всех больше достаётся. Меня не обманешь.

— Кто много видит, тот мало живёт, — ответил ему Беда.

— Смерти моей хочешь. Я живучий. Мне долго жить ещё надо. Смотри у меня какие большие волосы в носу и ушах, это, значит, жить я буду долго.

— Где это ты такую примету откопал Миша? — спросил Беда.

— Старики говорят так.

— Волосы у тебя в носу действительно большие лет на сто хватит, но можно твой век продлить лет на тридцать, — начал заводить Уксуса Беда.

— Каким макаром я его удлиню? — не чувствуя подвоха спросил Уксус.

— Очень просто это делается. Ты знаешь кавказцы, какие волосатые бывают. Они практически все долгожители. Мирза, например — он, разденется, на мишку похож становится.

— Да, он дюже лохматый, — восхищался Уксус.

— Миша, а на его бархатной заднице волосы ещё длинней, чем на теле. Тебе надо с ним повязаться. Твои волосы в носу, его волосы на попке. Тогда ты точно долго проживёшь.

Уксус понял, что его Беда пошло не только обманул, но и оскорбил. Зло проскрипел зубами и процедил:

— Ну, сука блатная, ты у меня сегодня попляшешь!

— Ты козлина рожа, я тебя за суку сейчас в котёл с битумом окуну, — посулил ему Беда, зная, что по лагерному закону слова козлов и ментов неофициальны и за чистую монету их принимать вовсе необязательно.

Уксус убежал в сторожку к начальнику караула и написал докладную на нового кума.

…После ужина кум вызвал к себе Беду, по факту нанесения оскорблений коменданту объекта.

Беда сидел перед кумом и ослепительно улыбался, не чувствуя своей вины. В это время начался сильный дождь с грозой. Кум подошёл к окну и прикрыл одну створку, чтобы капли дождя не попадали на его стол.

— Чему вы улыбаетесь, Беда? — спросил Кум, когда закрыл окно.

— Предвкушаю, что на меня мог сочинить Уксус, этот пещерный человек.

— Сейчас узнаешь, — сказал Кум.

Он взял рапорт и зачитал:

Начальнику калонии.

от заключёного Уксусова М. И.

Рапорт.

Даважу до вашиго свидения что заключный Беда бригада № 7, сеготня 21числа учил и пренуждал миня свизаться валосьями, что у миня в носу с валосьями затнего миста Мирзоева Мирзы, когта я откасался это выпалнять он хател миня збросить в котёл са смалой. Мине пришлось уйти в бегство. Прашу его строга накозать и заменеть иму страительный обект.

камендант Уксусов.

— Нравится? — спросил, едва сдерживая смех, Кум.

— Ничего, содержательно, — иронически заметил Беда, — на нобелевскую премию потянет.

— Я здесь человек новый, — сказал кум, — и я вижу, что на этой бумаге изложена муть болотная. Но, однако, это сигнал и я на любую бумагу должен отреагировать.

— Вы что не видите, что это бред больного человека?

— Всё, я вижу. Давай мы с тобой так условимся. Я человек здесь временный. Пока Моисеев в больнице, постарайся к Уксусову совсем не подходить? Моисеев знает его, и как управляться с посланиями Уксусова он тоже в курсе. А для меня это не рапорт, а папирус древний, какой — то. Договорились?

— Договорились, гражданин начальник, — обрадовано сказал Беда.

— И ещё один немаловажный момент, — остановил у дверей Беду кум. — С завтрашнего дня, к вашей бригаде присоединятся несколько человек с семнадцатой бригады вместе с Бурым.

Я немного знаю историю вашей былой неприязни, так, что попрошу, чтобы на объекте никаких эксцессов не было?

— Что за глупость такая, гражданин начальник? — спросил удивлённо Беда, — это вам кто — то дезу втюхал. У нас с Вадимом всегда были приятельские отношения. Так что вы гражданин начальник излишне драматизируете ситуацию.

Толстой от произнесённых слов Беды замысловато улыбнулся и сказал:

— Вот в этом ты меня не убедишь. По факту нанесённых травм Грибову и Кочневу я нашёл целый трактат датированный ещё февралём месяцем. В этом трактате о насильно проведённых в туалете водных процедурах подробно всё описано. Но меня удивляет, почему Моисеев ходу этому делу не дал?

— Кум внезапно замолчал и задумался, а потом встал из — за стола и начал открывать обратно створку окна. Дождь оказался кратковременным, но молнии не прекращали сверкать на небе, и когда он распахнул окно, в кабинет сразу ворвался запах после грозовой свежести.

— Ужасно люблю такую грозу, — сказал он, — помидоры поливать сегодня перед сном не придётся. А тебя я бы тоже не стал крутить за челюсти и туалет, если бы это произошло в мою бытность. Не каждый сможет решиться в первый день пребывания на зоне, противостоять авторитету. Выходит ты парень не простой, а с характером.

— Неверный у него трактат, — сказал Беда, — и вы в этом позже убедитесь, наблюдая за нашими взаимоотношениями с Вадимом. Да и зона слухами полнится.

Сам же Беда в это время подумал; — «выходит Бирюк вломил нас всех, — слабеньким оказался бывший блатной».

Он вышел из кабинета Кума и сразу забыл о трактате, но от души рассмеялся над рапортом Уксуса. Он смеялся один с детским задором, чем обратил к себе внимание. Первым в таком весёлом состоянии его увидал Кузя.

— Ты чего, Беда, такой жизнерадостный? — глупо улыбаясь, спросил он, ни разу не видя Беду в таком весёлом настроении.

Но Беда посмотрел на Кузю, махнул рукой и ещё больше рассмеялся. Около него остановились ещё несколько знакомых ребят, которые, не зная дел, вместе с Кузей стали смеяться, потому, что смеялся Беда. Смех — штука заразительная.

В зоне здоровый и нормальный смех ценился так же, как чай и водка. Они стояли на лестничной клетке и хохотали так, что было слышно на третьем этаже. Когда Беда успокоился и вытер глаза, увлажнённые от смеха, он рассказал, по какому поводу его вызывал к себе новый Кум.

Молва о рапорте Уксуса со скоростью ветра быстро разлетелась по всем этажам и докатилась до самого Уксуса, который вслух при всех сказал, что Беда у него на объекте работать не будет. Правдами и неправдами он добьётся, чтобы Беду вернули в старую бригаду на шлифовку пинцетов.

Осуществить свою мечту Уксусу не удалось.

 

Козёл в трубе

На следующий день на работе Бурый и Дуда производили работы с отбойным молотком в помещении, который был подсоединён к мощному компрессору установленным на улице. Работа велась в небольшой комнатке, куда зашёл полюбопытствовать Уксус. Там же, неподалёку находился и Беда.

Когда Уксус зашёл в помещение, погрузчик подвёз поддон кирпича и перекрыл дверной проём, и в это время с отбойника сорвало шланг, который начал извиваясь гулять и сильно бить по бетонному полу, подняв всю пыль в помещении.

Уксус не зная куда деваться, шустро юркнул в вентиляционную трубу большого диаметра, лежащую около стены, оставив зад незащищённым, который он не смог протиснуть в трубу. Но пока он залазил в жестяную броню, к этому времени Дуда пережал шланг компрессора, а Бурый схватил валявшийся на полу обрезок шланга и со всех сил ударил Уксусу по заду, который от искусственной стимуляции мигом скрылся в трубе. Затем удары пошли по икрам ног. Запустив приличное количество пыли в трубу, они в окно крикнули оператору компрессора, чтобы тот отключил его.

Из трубы доносился знакомый и заученный крик Уксуса:

— Ой, люди, помогите Христа ради? Воздуху мне дайте, воздуху?

На дикий крик Уксуса сбежались заключённые и гражданские рабочие.

Прораб приказал пригнать погрузчик, чтобы отставили поддон с кирпичом с дверного проёма. Вместе с бригадиром он вошёл в помещение.

— Что случилось у вас? — спросил он, смотря на торчащие из трубы ноги Уксуса.

— Шланг сорвало с отбойника, а этот чмошник Уксус, испугался и спрятался в трубу, теперь орёт, выбраться оттуда никак не может, — сказал Дуда.

Прораб присел на коленку с другой стороны трубы и заглянул туда.

— Как у негра в жопе, — произнёс он. — Да прекрати ты орать Уксусов, как резанный. Ты чего туда полез, — кто тебя просил?

— Убить бы могло, — причитал Уксус в трубе.

— Да лучше бы тебя убило. Ты знаешь, что этот воздуховод дороже тебя стоит. Резать я его не буду, выбирайся сам, как залез.

— На воздух меня вынесите? — кашляя от наглотавшейся пыли, выкрикнул Уксус.

— Вынесите его в большой зал, — сказал прораб.

— Мы его не потащим, — категорически отказался Бурый.

Даже Мирза отказался выносить Уксуса.

…В большой зал его вынесли гражданские рабочие. Для заключённых это был внеочередной повод, повеселиться. Когда его вынесли на простор, трубу охотно стали катать по полу, сказав, что так быстрее улетучится пыль.

— Хватит, давайте попробуем его за ноги вытащить. Воздуховод надо освободить, я сегодня монтажников вызвал на тринадцать часов, чтобы смонтировали его, — сказал прораб.

Бурый и Дуда согласились на эту операцию, таща его из трубы, как можно сильнее выкручивая ему ноги.

Из трубы в это время доносились молитвы вперемешку с отборным матом, от чего поднялся бешеный смех.

Бурый и Дуда, поведя с брезгливостью носами, вдруг резко бросили своё занятие.

— Да он в штаны скотина наложил, — сказал Дуду, — на хрен нужно мараться об него.

— Подумаешь обосрался. Бывает при фобии такое состояние, — ответил улыбчиво прораб.

Тащить Уксуса больше никто не стал.

— Слушай Уксусов, — кричал ему прораб, — ты попробуй, выпусти воздух из себя, втяни живот и начинай ползти вперёд. Два метра проползёшь и ты на свободе.

— Не поможет, воздуху нет. У меня бёдра не пускают и локти сжаты.

Прораб разозлился и яростно плюнул в пол:

— Срать меньше надо, воздуху у него нет. Успокойся, соберись и попробуй ещё раз?

— Я давно спокойный. Не получается ни шиша.

— Придётся резать трубу, деваться некуда, — расстроено произнёс прораб.

— Уксусов, — крикнул ещё раз прораб, — если из — за тебя забракуем трубу, завтра на работу ко мне не выйдешь. Мне клоуны такие не нужны на объекте. И вообще на кой ляд мне сдались эти коменданты? — негодовал прораб. — Сегодня же вопрос перед начальником поставлю, чтобы убирали всех к ядрёно — фене.

…В это время на объект приехал Кум с Узкоплёнчатым, — это был старший надзиратель — азиат, уважающий сильно водку и Мишу Уксуса.

— Расходитесь по рабочим местам? — сказал прораб, — сейчас его вызволит ваш Кум.

Когда все стали, расходиться, кто — то из толпы поджёг тряпку и кинул её в трубу.

Уксус вновь заорал.

— Сжечь меня нехристи хотите? — Уберите факел. Я задохнусь.

Бурый с Дудой подошли и поставили трубу вертикально на попа, вниз головой.

— Я кажись, поехал, — радостно крикнул Уксус.

В таком положении Кум застал Уксуса, висевшим в трубе головой вниз.

Кум выслушал темпераментные объяснения прораба и посоветовал трубой постучать по полу. Сказав, что он по всем законам физики должен съехать из трубы, как с ледяной горки.

Заключённые, обхватив трубу руками, приподняли её вверх на полметра от пола. После чего резко бросили её на бетон. И эту процедуру они проделали несколько раз.

После каждой такой попытки из трубы разносилось глухое «Ух», оглашавшее весь этаж.

— Видите, ноги углубились в трубу, значит, процесс пошёл, — сказал Кум.

Устав от тяжёлой, но приятной работы зэки сделали паузу, чтобы отдохнуть.

Кум с прорабом подошли к трубе. Азиат, не спеша, обошёл трубу, постучав по ней, крикнул:

— Миша, ну как идёт немного?

— Идёт, но и жижа к лицу идёт. Она меня уморит.

— Потерпи немного, скоро ослобонишься.

К Мишиному несчастью труба оказалась с дефектом, где середина была чуть заужена, так как изготавливали её не в заводских условиях. По месту её замеряли и по месту изготавливали, но из — за отсутствия отвода она была не установлена. Миша утопил ноги в неё, и на этом всякие движения были закончены. Посередине трубы Уксус застопорился.

— Всё финиш, надо резать, — заключил прораб, — каких дураков сажают, да таких близко к тюрьме нельзя подпускать, чтобы российские тюрьмы не позорили. Прямым ходом в дурдом. Там им шикарней будет жить.

Кум стоял и добродушно улыбался над эмоциональной речью прораба.

— Смешно тебе Васильевич, а мне не до смеха. Всё это висит на моей шее, — при этом прораб постучал себя ладонью по бритой шее.

— Чего вы держите его вверх ногами? — обратился он к Дуде, — опускайте трубу вниз.

Аккуратно труба не легла, а с грохотом опустилась на пол, выбивая при этом фланцами маленькие кусочки бетона, один из которых угодил азиату в фуражку.

— Мать моя женщина, — вскрикнул Уксус.

— Может она и женщина, но дура видать знаменитая была, если тебя в колыбели не удавила, — ответил ему прораб. — Пойду, ножницы по металлу принесу, резать будем, — сказал он, — а ты Бурый сбей фланец, со стороны ног, — и он удалился в сторону бытовок.

Беда подошёл к Бурому и Дуде.

— Как я его здорово огулял шлангом? — тихо спросил Бурый.

— Хорошо, но я тебе не на шланг показывал, а на кусок кабеля, он почти такого — же диаметра. Нужно было трубу катануть и протянуть его кабелем не по икрам, а по берцовой кости голени, чтобы он по объекту с палочкой передвигался, — дал запоздалый совет Беда.

Бурый взял кувалду и собрался сбивать фланец.

— Не спеши? — остановил его Беда.

Но тут появился прораб с ножницами по металлу:

— Ну, чего думаем, — сшибай, давай фланец? — сказал он.

— Не надо трубу портить? — вполголоса, сказал Беда, чтобы Уксус не слышал. — Он с испугу залез туда, нужно теперь его напугать ещё раз, тогда он вылезет оттуда.

— А что ты предлагаешь? — словно заговорщик начал говорить шёпотом прораб.

К ним ближе подошёл кум с Узкоплёнчатым.

— Всё будет нормально, вы только молчите, — заверил их Беда.

— Я, конечно, извиняюсь, я не силён в производстве, но эта труба состыкована с трёх кусков, — сказал Кум, — не легче один кусок отсоединить и его будет проще извлечь из неё. Как ты думаешь Кузьмич?

— Я бы давно это сделал без чьих — либо советов, но средние фланцы обварены по периметру и перемычки ещё в придачу присобачили для жёсткости. Всё русская спешка виновата.

Отверстия фланцев вчера не подошли, я сказал, чтобы на прихватку посадили их временно, пока комиссия ходит, а они перестарались. И вдобавок колено не подошло к диффузору. Его они увезли с собой, чтобы переделать. Я их жду. К трём часам, все работы по приточке должны быть закончены, иначе с меня голову снимут, так, как давно уже подписал форму 2.

— Я предлагаю ливануть в трубу ведро воды, — громко сказал Беда, и после пропустить по ней электрический ток от сварочного аппарата. Его будет трясти и от этого. После такой процедуры он будет, хочешь, не хочешь ползти вперёд или назад.

— А ничего с ним не случится смертельного? — поняв игру Беды, громко спросил прораб.

— А чего с ним будет, он живучий. Сколько смертей он пережил, нам всем вместе и не снилось. Он раньше на кладбище могильщиком работал. Повидал всякого. Переживёт и электрическую тряску.

Уксус заёрзал в трубе и плаксивым голосом запричитал:

— Не верь ему Кузьмич? Он с нечистой силой знается ирод блатной. Зажарить меня хочет.

— Слушай Уксусов, пускай он делает, как находит нужным, лишь бы трубу сохранил, а мы пошли в вагончик.

И он начал имитировать уходящие шаги, оставаясь стоять на месте.

Кум от волнения снял с себя форменную фуражку и носовым платком вытер пот со лба и лысины.

— Слушай Вадим, они ушли, давай заглушки поставим с двух сторон, а внутрь бросим тряпку с ацетоновой краской, пускай на хрен сдыхает. Случай удобный, чтобы уморить его, — предложил Беда.

— Я не против этого. Мне давно хотелось ему шею свернуть, — громким криком ответил Вадим.

Дикий вопль разлетелся на весь первый этаж, и из трубы показались ноги Уксуса.

— Вот теперь его можно вытаскивать. Через пять минут он будет на свободе, — уверенно пообещал Беда и удалился.

Вернулся он быстро вместе с погрузчиком и двумя стропами.

Перетянув одним стропом ноги Уксуса, и зафиксировав его за петлю железобетонной плиты, второй строп он пропустил через центр воздуховода, стянув его у сваренных между собой фланцев. И дал команду водителю погрузчика, чтобы тот помалу отъезжал.

Стропа натянулись и сразу ослабли оттого, что Уксус лежал на бетоне, а пустая труба потянулась за погрузчиком.

Кузьмич облегчённо с сопровождением голоса выдохнул воздух, и подбежал к Беде, радостно пожимая его руку:

— Вот спасибо, выручил меня от неминуемой смерти. А соединят всё это ребята за десять минут. А ты, Уксусов, иди, принеси ведро воды и вымой воздуховод, и сам не забудь обмыться.

Уксус с формой головы финика в это время был похож на безобразную палитру, на которой замешали самые безвкусные краски, вызывающие скуку и отвращение.

Он лежал на животе, оглядывая красными глазами присутствующих.

— Я не могу ни рукой, ни ногой пошевелить. Затекло всё.

— Ты, как попал туда Уксусов? — спросил Кум, воротя носом.

Уксус приподнял своё тело с бетона и встал на колени.

— Во всём виноват Беда, — показал он пальцем в сторону Сергея.

Беда от услышанного обвинения нагло рассмеялся.

— А я здесь причём. Я в трубу тебя не загонял.

— Ты перегородил вход поддоном с кирпичом, чтобы я не смог выйти оттуда.

— Правильно, и шланг с отбойника я сорвал, которого ты напугался и залез от страха в трубу, что даже в штаны наложил.

— Уксусов, тебя какой судья интересно знать судил? — спросил прораб.

— Кильдяшкин, — ответил он.

— Когда освободишься, передай этому Кильдяшкину привет от Кузьмича. Скажи ему, что он пень. Таких рахитов, как ты не в тюрьму надо сажать, а истреблять, чтобы славянскую нацию не позорили. Скажи ему, что прораб Никитин с Горьковской области так сказал. Мудак! — заорал он. — Это я приказал водителю поддон туда поставить. Нишу класть там собирались. А этот дядя, — он кивнул головой в сторону, где стоял Беда, — от смерти тебя спас, а ты на него бочку катишь. Чтобы завтра, я тебя в здании не видал. Пойдёшь в бригаду, будешь траншеи по контуру рыть. Вручу тебе лопату самую большую и вперёд.

— Ай, ай Миша, кургузая твоя голова, что ты натворил? — причитал Узкоплёнчатый. — Разве можно так поступать. Взрослый мужчина, а хуже дитя маленького.

Уксус стоял на коленях, насупивши, опустив голову книзу.

— Не хотел я, — оправдывался он.

— Пошли Бахтияр, — позвал Кум Узкоплёнчатого, и посмотрел в упор на прораба, — а тебе Кузьмич жениться непременно надо. Нервы у тебя никуда не годятся. Женишься, успокоишься, — так природа повелевала.

— Я пока не собираюсь сковывать свою независимость, — крикнул он вслед уходящему Куму, — ты со своей женой все волосы потерял, а я до сих пор с кудрями хожу.

В этот день вентиляцию комиссия приняла окончательно.

Прораб на радостях на следующий день принёс Беде две пачки сахару и большой арбуз. Передавая ему в руки арбуз, он сказал:

— Давай мастером или диспетчером тебя оформлю, ты парень толковый, что ты с рулеткой по объекту лазишь. Работа будет не пыльная, но хлебная. Наряд буду закрывать тебе, как гражданским. Пойдёшь на свободу вспомнишь меня добрым словом.

— Нет, я эту работу не осилю, потому что в строительстве ни грамма не волоку, да и работа диспетчера для меня незнакома, — вежливо отказался Беда. Я, как — ни будь, в бригаде перезимую, а там видно будет.

— Смотри, хозяин барин, — недовольно буркнул прораб.

Вечером в этот день на зоне к Беде подошёл Африкан.

— Мне опять совет твой нужен. Не знаю, как поступить, — робко волнуясь, сказал он.

— В чём дело, выкладывай?

— Предлагают мне должность коменданта на наш объект вместо Уксуса. Я понимаю, что при этой должности обязательно потребуют, чтобы я писал рапорта и закладывал, а мне противно этим заниматься.

— Тебе кто это предложил?

— Заместитель начальника по производству и кум. Но я знаю, точно, что предложение это исходило по рекомендации брата, — нашего начальника отряда.

— Тебе когда на свободу? — спросил Беда.

— Брат говорит, что через два месяца освободит по УДО.

— Если хочешь освободиться раньше, забудь слово брат, а комендантом иди работать не думая. Два месяца мурочку им проконопатишь, а там, на волю уйдёшь. В крайнем случае, если домахиваться остро будут, нарисуешь на непутёвщину бумагу. Совесть за них не будет мучить. И путёвые ребята в ладоши похлопают за это.

— Послушаю тебя, пойду дам согласие куму, — принял решение Африкан. — Я полагаюсь во всём на тебя.

…Со следующего дня он заступил на должность коменданта и заключённым, имеющим контакты за забором, наступило раздолье. Они смело с первого и второго этажа могли, не боясь разговаривать жестами. За третьим и этажом и крышей до сих пор, наблюдал Мирза. Когда нужно было в больших количествах через забор перебросить посторонние предметы, Беда или Спирька подходили к вышке с охранником и решали вопрос положительно. Договаривался с караульным солдатом срочной службы, авторитетному сидельцу было без проблем. Вся процедура решалась мгновенно без всяких проволочек. В это время кто — то отвлекал Мирзу, и подогрев спокойно опускался на землю.

 

Трюмление

Стоял очень жаркий день. Солнце неумолимо палило, что спрятаться было некуда, перед обедом на проверке недосчитались одного человека. Как выяснилось, это был Ковров Лёха, по кличке Швырок, молодой парень из Балахны.

Узкоплёнчатый в этот день под хмельком всех заключённых загнал в отстойник, направив несколько солдат в здание, на поиски.

Поработав немного, Швырка сморила жара и он, решив спрятаться от неё, пошёл в подвал, где веяло прохладцей, и там он незаметно уснул. Обнаружили его быстро и вывели на белый свет помятым ото сна. Узкоплёнчатый не спрашивая и не разбираясь, в присутствии всех ударил Швырка кулаком по лицу, что вольнонаёмным категорически запрещалось делать. Тут — же, все заключённые возмутились и начали посылать в адрес ненавистного азиата, разнообразные оскорбления. Изощрялись каждый, кто, во что был горазд.

Азиат, приняв в свой адрес, кучу нелицеприятных слов, махнул рукой и крикнул:

— Идите, обедайте, иначе голодом уморю.

За обедом все заключённые только и обсуждали хамский поступок азиата. Ударить зека это являлось должностным преступлением, и наказывали за такие действия строго. Тем более, надзорный прокурор часто посещал зону и объекты.

Беда после обеда подошёл к Швырку:

— Не переживай Лёха, мы его сейчас раскрутим за твоё страдание.

— А как его раскрутишь, этого урюка?

— Молча, — ответил Беда, — пошли в вагончик к нему? — позвал он Швырка.

Узкоплёнчатый спал за столом, положив руки под голову. Когда они вошли в бытовку, он приподнял голову:

— Что нужно? — спросил он.

— Это не нам нужно, а тебе, — грубо ответил Беда. — А нужно тебе самую малость, четыре бутылки водки и палку сухой колбасы. Иначе завтра на тебя жалоба в управление уйдёт, а через пятнадцать минут из вот этого цеха, который стоит напротив нас будет звонок в область прокурору, после которого твои чумазые детки останутся без куска хлеба.

— Я и так год зарплаты не получаю, куда уже хуже. Кредиты плачу огромные.

— Верю тебе брат степей, но мы кормим тебя и твою семью. А ты бьёшь парня по роже за это.

— Ты не посмеешь этого сделать? — испуганно произнёс азиат.

— Я не посмею, а он с великой радостью, — показал Беда в сторону Швырка. — Для него утопить такую суку, как ты радость великая. Свидетелей у Швырка сто двадцать человек. Сегодня после работы он напишет грамотную бумагу, и все, кто был в отстойнике, в ней подпишутся, а завтра она уйдёт по адресу. Но звонок будет сегодня. Думай Бахтияр? Тебе после этой работы, будет трудно куда — то устроиться.

— Не делайте этого Серж? Давай я прощения у него попрошу, и забудем про всё?

— Я тебе не Серж, — повысил на него голос Беда, — а вот ты пидорок саксаульский прекрати мне под ноги миндаль сыпать. Это тебе не поможет. Я забуду твой нескромный поступок, если ты принесёшь то, что я тебе сказал.

— Где я тебе сухой колбасы куплю? В, этой деревне ливерная колбаса и то бывает по праздникам. Водку я тебе и сейчас могу дать.

Он встал и подошёл к сейфу, который был не заперт. Он был полностью забит до отказа водкой.

— Сейчас не надо, — остановил его Беда — принесёшь после съёма в зону. На мойке в столовой мы тебя будем ждать. Вместо колбасы принесёшь десять банок шпрот.

Узкоплёнчатый приложил руки к груди, и умоляюще посмотрел в глаза Швырку:

— Я тебя прошу, не обижайся? Я ведь от волнения не сдержался. Думал побег, — оправдывался азиат.

…Сразу после съёма работы, с вахты Швырок и Беда пошли в мойку столовой, куда войти можно было с улицы. Азиат туда зашёл следом за ними. За поясом у него торчали четыре бутылки водки, прикрытые форменной рубашкой. Из карманов брюк он вытащил четыре банки шпрот.

— Больше не могу пронести. Заметно будет. Завтра шесть банок на объекте отдам. Якши? — сказал виновато азиат.

— Якши, якши, — передразнил его Беда, запихивая водку со Швырком себе за штаны. — Но если ты ещё раз грубанёшь то я все усилия приложу, чтобы из тебя шурфу сделали.

Бутылки они сразу спрятали в шлифовальном цеху. После чего Беда пошёл к себе в секцию, где его ожидало радостное известие, от которого он пришёл в неописуемый восторг.

Этапом пришёл Юрка Балашов — Борода.

Они сидели с Лукой около окна на тумбочках и смотрели в окно. Лука с Бородой раньше были словно братья, воспитываясь в одном детском доме. И спали они несколько лет в одной комнате, пока Лука не переселился жить в столярную мастерскую при детском доме. Позже в этой мастерской они частенько напивались, и Юрка пристраивался спать на верстаке.

У них не было общих интересов, кроме вина. Луку до освобождения Лба тянуло к созидательной работе, а Юрку тянуло к однокласснику Беде, который верховодил среди сверстников и мог схватиться, не боясь с любой взрослой компанией.

Встреча была для обоих долгожданной и радостной. Они крепко обнялись от чего у Бороды, как всегда выступили слёзы.

— Ты где столько времени пропадал после малолетки? — спросил Беда.

— На каменном карьере был, вместе с Балтой. Он шесть лет получил за разбой вместе с Калиной. У них следствие около года шло. Помимо кассира на них накопали похищение дорогих реактивов из НИИ. Им там чуть шпионаж не приписали. Калине, правда, не поскупились, — вкатали до отказа, пятнадцать лет. Но ему повезло, он попал на пятую зону. Её заботливо опекает твой родственник Захар.

— Я знаю об этом, — и давно уже, но он и нас не забывает.

В секции объявили команду на ужин.

— На ужин пойдём? — спросил Борода.

— Нет, конечно, — сказал Беда, — меня лично воротит от столовской баланды, — и он извлёк из кармана шпроты. — Это вам не кильки в томате, а натуральные латвийские шпроты, от которых во рту праздник происходит.

— Ты и кильки нехило молотишь, — заметил Лука, — а приезд Юркин надо отметить.

— Нет вопросов, — ответил Беда, укладывая банки в тумбочку.

…Позже, в секции собралось множество близких ребят, кто хорошо знал Юрку по колонии.

— Беда с тебя причитается, — сказал Спирька, — друга давнего встретил, и Лука тоже пускай не тихарит, а выставляет четверть. Праздник мальчишке надо устроить. Сразу видать, что он свой.

— Сумерек не будем ждать. Сейчас у нас всё срастётся, — пообещал Беда. — Ты, Юрка, водку будешь пить? — спросил он.

— Не знаю, я первый день, как — бы, не влететь с ней.

— Не бойся, здесь мы употребляем её часто, никто из нас не попался.

— Тогда буду, — быстро согласился он.

— Лука, у нас здесь, что есть из горючего? — спросил Беда.

— Литр перцовки.

— Давай, тащи сюда?

Беда вслух начал считать людей, — один, два, три, — закончил на счёте семь. Семь человек. Одна бутылка на три с половиной человека.

Он мысленно посчитал:

— По сто сорок граммов на рыло, мало будет? — спросил он у всех.

— Конечно, маловато, — ухмыльнулся Зуб, — только губы помазать.

Лука принёс выпивку, Спирька заточкой открыл, все шпроты, которые были в тумбочке. А Беда в это время сходил к Швырку и сказал, чтобы он спустился вниз и взял бутылку водки.

К отбою опустошили всё спиртное, не зная, что у Беды были припрятаны ещё три бутылки водки.

— Кто после отбоя со мной ещё пойдёт пить? — спросил Беда.

— Куда? — поинтересовался Витёк.

— Вниз.

Низ всегда подразумевался цех шлифовки.

Согласились все.

— А картошку жарить будете? — спросил Спирька.

— Надо? — сейчас, скажем, поджарят, — пообещал Беда.

После отбоя, по два человека выходили из секции и шли вниз. По цеху расползался вкусный запах жареной картошки.

Все уселись в закутке, где находились бочки со смазочным материалом. Эти бочки служили столом. На них появились ранние свежие помидоры и огурцы. Пригласили выпить и двух парней, которые жарили картошку, Маклая и Харю. Они работали в этом цеху и жили в одной секции с Лукой.

«Беду, как перевели на другую работу, он перебрался в секцию к Африкану».

Когда противень с картошкой был готов, Беда разлил спиртное по кружкам. Выпив всё, и почистив противень с картошкой, начали громко разговаривать, забыв про бдительность. Всем было хорошо, кроме Луки. Он постоянно бегал в туалет.

— Выпили мы на деньги Узкоплёнчатого, за своё здоровье, — торжественно объявил всем Беда, — крутанули мы его сегодня со Швырком.

— За мордобитие сегодняшнее? — спросил Спирька.

— За него.

— А чего мне не сказали, я бы ему кое — что напомнил. Содрали бы больше, — пожалел он.

— А кто знал, — у нас всё получилось спонтанно. Зашли после обеда в бытовку, а у него полный сейф водки.

— А водку эту он получил за шифер, — объяснял Спирька, — который он при помощи Уксуса и водителя с нашей будки продал на сторону. Это я точно знаю. Если бы Кузьмич узнал про это, он бы жаловаться не стал, а просто набил бы морду Бахтияру, а Уксуса вообще бы прибил.

— Оставим этот крючок на потом, — успокоил Спирьку Зуб.

В это время они услышали из цеха громкое.

— Атасс.

Их накрыли всех сразу. Перед ними стоял Морковка, — дежурный помощник начальника колонии и Мирза, пришедший в цех в одних трусах и кирзовых сапогах.

Морковка был чистоплюем и рьяным служакой. Осмотрев закуток и остатки пиршества, он брезгливо повёл носом и сказал:

— Авторитеты, а на помойке пьёте. Вы знаете, из чего изготавливают смазку для станков?

— Нет, откуда нам убогим знать характеристики горюче — смазочного материала, — развязано пьяным голосом заявил Беда.

— Так я вам расскажу. Эта смазка изготавливается из дохлых животных, кошек, собак и крупного рогатого скота.

— А мы на ней сегодня картошечки поджарили и вроде ничтяк, вкусно, — продолжал диалог с Морковкой Беда.

ДПНК с Мирзой услышав это, чуть не блеванули на месте.

— Перед нами сидят не люди, а дикие животные, — сделал заключение Мирза.

— А ты глохни волчара актированный, — послал ему оскорбление Беда.

— Прекратить непотребное ругательство, — прикрикнул Морковка, — сейчас все строем дружно идём со мной на вахту.

Беда, не мешкая, встал первым. Шатко подойдя к Мирзе, он смачно плюнул ему в лицо:

— Козёл, педераст вонючий, чтобы тебе твёрдый шанкр схватить на все дырки.

— А ты чифирист, чифирист, — утирая обильный плевок с лица, твердил Мирза одно, и тоже слово, чем вызвал смех у всех.

Сопротивляться приказу Морковки смысла не было.

Все последовали на вахту, где им выписали по пятнадцать суток изолятора. Только в камере они не досчитались в своей компании Луки, вспомнив, что он постоянно бегал в туалет. И ему повезло, — эти частые позывы к унитазу дали ему шанс уйти через двадцать дней на свободу.

На следующий день, наведывался в изолятор Бахтияр.

Он своими узкими глазами смотрел на Беду.

— Ну, что, всю компашку затрюмили? — Я рад тебя видеть здесь, — злорадствовал он через решётчатые двери. — И дедушку с собой прихватил? — имея в виду Спирьку, который расхаживал по камере, мельтеша у всех перед глазами.

— Поменьше радуйся, а сходи в магазин и принеси курева, а то уши опухли, — сказал Беда.

— Я с тобой в расчёте, больше ко мне не приставай со своими просьбами.

— Ты мне давай тюльку не гони, вчера было только начало. Ты ещё за шифер не рассчитался, который вместе с Уксусом на сторону двиганул, — напугал Беда азиата.

Узкоплёнчатый изменился в лице, эта новость на него подействовала убийственно. Губы его затряслись, он начал, заикаясь оправдываться на своём родном языке.

— Что и русский язык забыл сразу? Скотина беспородная. Беги быстро в лавку, — прикрикнул на него Беда.

Рядом стоял контролёр изолятора Петренко и улыбался. Этого приятного молодого мужчину все уважали. Когда он дежурил, знали и надеялись, что пачку сигарет он всегда оставит в туалете на окошке, прикрыв её тряпкой, чтобы один кто — то взял её утром, когда их раз в сутки выводили на оправку.

— Что Бахтияр, налетел на кукен — квакен? Беги за заказом пока я здесь. Завтра Муркеша дежурит, он не позволит тебе передать табак, хоть ты и земляк его, и наш начальник.

— Шайтан ты Беда, а не человек, — выдавил азиат из себя и ушёл зло, сверкнув глазами.

Сигареты он принёс в этот день, вызвав из камеры Беду.

Азиат при Петренко передал ему десять пачек Примы и сказал:

— Растягивай на весь срок, больше я не появлюсь в изоляторе.

Петренко был доволен тем, что узбек унижался перед заключённым, так как сам на него зуб точил. Но перечить он узбеку не мог, тот был старше его по должности и званию.

— Сойдёт и это, — довольно сказал Беда и ушёл в камеру с набитыми в карманах сигаретами.

За эти пятнадцать суток, Беда с Бородой узнали много новостей друг от друга. Время было перебрать все темы.

Спирька не отчаивался, что попал в изолятор. Он жил свободой, которая была не за горами. Он знал уже, через своих родственников, что его прошение о помилование утвердили. Он только со смехом говорил:

— Надо же такому случиться. Я на свободе, кроме пива ничего не пил. А тут выпил и в кичман заехал. Это о чём говорит? — задал он себе вопрос и тут же сам на него ответил.

— Это говорит о том, что нашему брату пить спиртное на свободе противопоказано, если мы здесь его не можем с толком употребить.

— Спирька, это ты так себя критикуешь или всех нас? — весело спросил Гиря.

— И тебя тоже. Ты сын учёных родителей, а употребляешь горькую водку. Тебе гранит науки надо грызть, а не в стакан заглядывать.

— Спирька, ты таким умным не был, насколько я тебя знаю, — сказал ему Зуб, — а сейчас тебя хоть в советники к Папе Римскому рекомендуй. Только водка горькой не бывает, она бывает символичной и сверхмерной. А горьким бывает молоко, — как брат Луки говорит, которое мы все испили, попав за решётку.

— У моей коровы молоко дома всегда сеном отдавало, никакой горечи не было. И пил я его всегда с вареньем, — не поняв зашифрованную фразу Зуба, сказал Селяга, парень из Уреня.

— Это я образно сказал про горькое молоко, подразумевая наши ошибки, за которые нас осудили, — объяснил Зуб. — Беде с Бородой и Луке хорошо известно определение горького молока, — добавил он.

— Беда, ты расскажи интересную книгу лучше, ты их много перечитал, — попросил Борода.

— А что именно.

— Про Лёньку Пантелеева, загни, что — ни будь.

— Я же тебе про него рассказывал.

— А другие не слышали.

— Чего про него рассказывать. Он для меня неинтересен. Лично сам я про него ничего не читал, а знаю со слов Часовщика, который его как авторитетную личность не признаёт.

— Это почему? — спросил Спирька.

— Пантелеев с четырнадцати лет работал платным осведомителем на царскую охранку. После революции работал в ВЧК, где спалился по беспределу. Когда его выгнали оттуда, начал капканы мочить. Совершил побег из Крестов, а потом его самого замочили. Вот и вся скучная история об этом отмороженном фрукте.

— Хотите я вам лучше про Шерлока Холмса расскажу? — Я уверен, что не каждый читал Кона Дойла, или Эдгар По, — предложил Беда. — За базарами время быстрей пройдёт.

И рассказывать все будем по очереди, кто что знает.

— Давай, — поддержали его все.

…Действительно байки начинались с утра и до отбоя. За рассказами время скоротали и не заметили, как прошли пятнадцать суток. Выпустили их всех в половине первого ночи. Встречали штрафников с калорийной пищей и водкой. Умывшись, они с жадностью набросились на еду, после чего завалились спать.

 

Возвращение Мони

Через пять дней Лука и Африкан были направлены на стройки народного хозяйства. Это была свобода. Беда и Борода под эту гуманную акцию не попали.

Пришёл с больницы кум Моисеев. Он был бледен, но весел, радовался успешной операции и говорил, что через месяц начнёт играть в футбол. Освободился по УДО бригадир Стас. Бугром в бригаду Беды, по его же упорному нажиму, был поставлен Бурый, который вначале всячески отпирался, но когда Беда объяснил ему, что блатной мир зоны для него закрыт, и о своей дальнейшей репутации блатного ему думать, смысла нет. Он тут же согласился.

— Тебе лучше быть хорошим бугром, чем плохим блатным, — говорил Беда ему. — Вес в бригаде я тебе прежним не сделаю, но уважать тебя начнут с другой стороны. А главное ты будешь самим собой.

— Я согласен, только наряды закрывать я не могу, что я буду делать в конце месяца, — печалился Бурый.

— Не жми очком, эту работу я возьму на себя пока. Со временем научишься. Всё равно по нарядам основную работу делает Кузьмич. Где надо он срезает, и никогда не прибавляет.

Вадим быстро освоился с новой должностью и делал всё, что говорил ему Беда.

Беда к этому времени совсем обленился и прекратил делать замеры, вручив рулетку бугру, который сам бегал по объекту и обмерял выполненную работу. Работа по пуску цеха подходила к концу. Объект готовили к сдаче. Юрка Борода работал временно на строительстве очистных сооружений, и виделись они с Бедой только в зоне. Мирза, не забывая позорный плевок, постоянно следил за Бедой, пытаясь поймать его на серьёзном деле. Несущественные нарушения, которые он отражал в рапортах, кум спускал в корзину, и говорил Мирзе:

— Ты мне скоро на него будешь подавать рапорта, что он зубы не чистит. Ты к нему относишься с большим пристрастием. Мне претит в руках держать такие рапорта. Ты вникни, что сам написал такую белиберду, и думаешь, я с ней пойду к начальнику колонии выписывать ему изолятор?

Моисеев взял рапорт в руки написанный Мирзой и прочитал:

«Беда 15 ноября ходил по объекту в не зашнурованных ботинках и грыз яблоки».

— Я тебя спрашиваю, что это за рапорт? — Чего он здесь нарушил?

— Изюмина вопроса здесь в том, где он яблоки достал? — заговорщицки сообщил Мирза.

— Вот узнаешь, где он берёт яблоки, тогда приходи с рапортом, — ответил ему Кум.

…Этим ответом Моисеев отучил Мирзу писать мелочь не только в адрес Беды, но и на других заключённых. Вскоре Моисеев сообщил, что Лука вновь осуждён на два года, за драку. Беде часто писал дядька Иван и многие новости он знал от него и матери. Захар про Беду тоже не забывал и только из — за него этой зоне Минин уделял особое внимание. Один раз Минин приехал на объект с Максимом и Арбузом, из — за чего среди заключённых прошёлся перепуганный ропот. Узкий круг людей только знали, что Минин родственник Беды. И все подумали, что если приехал вор в законе, то жди новых циркуляров по вопросам дальнейшей жизни на зоне.

Как — то в воскресный день Моисеев встретил Беду и Бороду гулявших на плацу.

— Ну, что братья по несчастью гуляете. Водку не пьёте больше, на яблоки переключились? Правильно делаете, витамины полезнее, чем горькая, — сказал он.

— А мы её и не пили? — ответил Беда.

— А как же в моё отсутствие, вся ваша шатия — братья загремела в изолятор за коллективную пьянку?

— Это не пьянка была, а процедура по уничтожению токсинов в организме, — пошутил Беда.

— Я знаю, что язык у тебя острый, но если ещё раз с пьянкой попадётесь, пеняйте сами на себя. Вам что в лес захотелось? — Не советую. Я там недавно был на семинаре, и скажу, что не в восторге от той колонии. Здесь в основном собрали молодых здоровых парней, с разницей в возрасте десять лет. У нас нет инвалидного отряда. А это говорит о том, что работа у всех здесь одинаковая и воруешь здесь только ты Сергей и Зуб.

И администрация осведомлена об этом хорошо, но закрывает, на это глаза. Потому что с твоим появлением на зоне, прекратились драки и громкие разборки.

— Это почему я ворую? Я работаю по силе своих возможностей. Когда надо мастерок или кисточку малярную всегда беру в руки, хотя это не моя прямая обязанность.

— А какая у тебя прямая обязанность?

— Я учётчик, произвожу замеры выполненной работы.

— Ты меня давай не смеши? — Учётчик мне нашёлся. Ты только подогревы можешь учитывать и распределять, забирая себе львиную долю. Ты что думаешь, мы ничего не знаем здесь. Всё мы знаем.

— И ты друг ситный, — обратился кум к Юрке, — я о тебе был лучшего мнения. Почти год на каменном карьере просидел, после малолетки и ума не набрался. Радоваться надо, что на такую зону попал. Я с матерью диалоги веду, чтобы у тебя опора на свободе была прочная. Она и пить ради тебя завязала. Ну, это ладно. Всё это дела минувших дней. Ты Беда готовь себя к свободе, она у тебя может вынырнуть в любое время. Ходатайствуют за тебя. Друга вашего Спирьку, только сейчас ознакомили с помиловкой.

Услышав такую новость, они заспешили в корпус. Спирька находился у себя в секции и перебирал письма своих заочных любовниц. Что не нужно он рвал. Сидевший рядом с ним на стуле Зуб складывал клочки в пакет.

— Всё, прощаюсь с ненужным хламом. Буду теперь любить натурально.

— Тебя встречать, кто приедет? — спросил Юрка.

— Я что маленький, сам не доберусь. Семьдесят километров и я дома. А там гостей будет полный дом. Заразу свою, провожу из дома. Соберу ей потёртый чемодан, что стоит у меня без ручки, пускай верёвкой его перетягивает, и выведу её за белые ручки на Сибирскую дорогу, пускай счастья себе там ищет.

— Спирька, пока ты здесь она детей твоих воспитывала. Они привыкли к ней. Тебе посылки регулярно высылала, а ты её, как декабристку, в Сибирь хочешь отправить, — сказал Беда.

— Ты всегда говоришь про горькое молоко, я понял, что ты прятал под этим словом.

Я его здесь вволю напился, здоровье потерял. Сорок лет прожил, не знал, кто такой дядя милиционер, — вздохнул глубоко Спирька.

— А сейчас знаешь? — спросил Зуб.

— Знаю прекрасно. Милиционер происходит от слова милый, а полицейский от слова Полкан, только наши родные милиционеры хуже любого Полкана. Зачем меня лишили свободы, путём не разобравшись. Буду жить теперь спокойно: лес, рыбалка и ничего лишнего. Бабу себе найду с толстой попкой. Говорят у них вся доброта, в ней хранится.

— А ту, которая тебе деликатесы и поцелуи через забор кидала, навестишь? — спросил Зуб.

— Её я обязательно отблагодарю, — твёрдо заявил он.

Вечером ему ребята устроили пышные проводы, куда стеклась вся блатная публика.

Он сидел в кругу, как именинник и выслушивал добрые пожелания и наставления ребят. Утром на следующий день Спирька покинул ворота зоны, оставив в неволе шесть лет.

 

Объект простреливается

То, что кум обещал через ходатаев Беде, досрочную свободу, развалилось в двух словах. Ему поставили условие вступить в актив, и скорую свободу в течение трёх месяцев.

Беда сидел в кабинете Моисеева и высказывал свою позицию на предложенные ему условия:

— Я лучше досижу весь срок, но совесть свою за красную повязку продавать не буду, — ответил Беда на предложение кума.

— Не хочешь раньше идти домой? Выходит тебе здесь нравиться? — спросил его кум. — Со мной разговаривал твой дядька Иван и твой дед Роман. Примерно они мне твою позицию рассказали, и я другого ответа от тебя не ожидал. Ты подражаешь своему родственнику Захару и зря. На них как на волков кругом расставлены флажки и им деваться некуда прямиком идут в сети. Часовщика нашего не берут из — за его ущербности. Имеет только звание, а силы то нет. Так и другие воры. Все в крытых тюрьмах сидят. Захар скоро вернётся на нары. Он паразит, каких свет не видывал.

— Я не идеализирую воровской орден, но и осквернять не буду и другим не позволю. Все нормальные сидельцы их законы одобряют. Я тоже их уважаю, — и законы и воров.

Беда замолчал и, бросив на кума искромётный взгляд, спросил:

— Продолжать или хватит?

— Отчего же продолжай, я весь во внимании.

— Вот вы сейчас опошлили Захара, — а кто вам дефицитные импортные лекарства доставал и кто вам дорогостоящую операцию бесплатно организовал? — думаете ваше доблестное МВД. Нет, уважаемый гражданин начальник. Это сделали Захар и мой дядька Иван. Так что вам грех судить, воров

— Нет, Сергей. С моим недугом мне помог твой дед Роман, а не Захар с Иваном.

— Дед без Захара и Ивана ничего бы не организовали. Вам операцию делала Манана, жена Ивана. У деда никогда не было, и нет свободных денег.

Моисеев после этих слов поник и задумался.

— Кто бы, мне не помог, но без вступления в актив тебя на свободу не пропустит моё вышестоящее начальство. Начальник отряда готов, хоть сегодня тебя отпустить. Он очень благодарен тебе за брата, которого ты не дал унизить. Лично я тебя бы вчера ещё выпустил отсюда, зная, что ты не какой не преступник и дальнейшее пребывание на зоне может подломить только твою психику. Но у меня есть начальник, который скрупулёзно смотрит за моей работой, а за ним так — же наблюдает прокурор, как и за всем нашим подразделением, — произнёс Моисеев. — Но ты знай, что тебе грех обиды держать на администрацию. Ведь за то, что ты сотворил с Бурым и Бирюком в первый день пребывания на зоне тебе положен был новый срок. Об этом я узнал на следующее утро и когда у меня был вечером Лука и туфту мне про тебя гнал, что ты молодой и никакого отношения к вывернутым челюстям не имеешь. У меня в столе уже лежала папка с подробным описанием драки в туалете. И Русаков освободил нас с начальником вашего отряда от защитной речи в отношении тебя. Он написал резолюцию, как счёл нужным. «Беда наказанию не подлежит, но наблюдать за его ростом в подразделение ежеминутно».

— Вот так Сергей, — промолвил Моисеев, — а ты нас костеришь, наверное. И всячески ненавидишь всеми своими фибрами?

— Вы, что думаете, я не знал про это. Бирюк оказался со слабым сердцем и ущемлённым самолюбием. Я догадался сразу, что вам известно про конфликт с этими бывшими блатными, когда меня с лёгкостью из подвала перевели на строительный объект, где мне доверили, по правде сказать, хлебную работу.

И вы не думайте, что я зверь какой — то. Я правильно оценил ваши действия и был очень благодарен администрации, что она меня освободила от неприятных объяснений. Позже когда я увидал эту папку, к Русакову с той поры проникся большим уважением. Приятно когда тебя понимают и относятся по — человечески. Но хочу вам сказать, что из того положения, при любом бы раскладе я извернулся, и сроком там никаким бы не пахло. В худшем случае мне бы дали изолятор.

— Ты бы свой ум лучше приложил к досрочной свободе, — с укором сказал Моисеев, — пользы бы больше было. Моих усилий не хватит, чтобы помочь тебе.

Беда бросил въедливый взгляд на кума:

— Сидеть мне осталось не очень много, вытерплю. Но теперь я знаю, почему вы освободили Архипа и Значка, которые имели взыскания и не состояли в активе. А бабки ведь приплатить за них некому было.

— Ну, если знаешь, тогда ступай к себе в секцию. На выходные я поеду домой к своим родителям. Зайду к твоему дядьке и скажу ему, что ты не принял моё предложение. Да, вот ещё что, — остановил он Беду у дверей. — Кузьмич вас затребовал на новый объект. Возможно, скоро вашу бригаду переведут туда.

— Мы уже все на мешках сидим. Знаем о предстоящей дислокации, — сказал ему Беда и закрыл за собой дверь.

….Их привезли, на новый объект, который стоял на территории завода сзади действующего цеха. Объект был голый, спрятаться было негде. Обедали под открытым небом. Горячий суп застывал моментально. С продуктами возникли сложности. Все заключённые были как на ладони. Монтаж панелей начали вести ускоренным темпом, чтобы можно было хотя бы перекрыть первый этаж и оборудовать бытовки. Погреться было негде. Заключённые разводили в металлических бочках огонь, где грелись и сушились. От безделья у Беды и у Бороды дни шли медленно. Они не отходили от бочки и к съёму были все прокопченные от дыма.

В один из дней они после обеда вместе с Гирей сидели у раскалённой докрасна бочки, и пили чай.

Вдруг раздалась автоматная очередь и крики.

— Убили. Застрелили суки, — кричали зеки.

Работу все бросили и подбежали к запретной зоне. Около неё лежал застреленный молодой паренёк Валерка Журавель, который недавно пришёл на зону с одним годом срока.

Его застрелил с вышки солдат срочной службы родом из Оренбурга, — казах по национальности. Журавель обозвал его чуреком и нацменом. Тот и нажал на спусковой крючок.

У казаха начальник конвоя сразу забрал автомат и снял ремень. Затем надели наручники и увезли в неизвестном направлении. Труп Журавля завернули в стеклоткань и погрузили в машину.

Работа в этот день была сорвана. Все были разъярены действиями казаха. Он стрелял по территории объекта, что делать было категорически запрещено. Казах мог зацепить и других заключённых. Вечером на зоне зэки выместили своё зло на двух узбеках, которые отбывали в колонии срок за наркотики. Казаха ни одного не нашлось. Их загнали под нары и тыкали пожарными баграми, которые висели на щитах каждого этажа. В зоне стоял неимоверный шум. Прибежал ДПНК Карандаш и с ним два вертухая.

Пытаясь отбить узбеков от неуправляемой толпы, они сами изрядно пострадали.

Карандаш лишился погон и потерял шапку. Надзирателей прижали к стенке. Больше всех лютовал Дуда и Валет. Валет был парень с нарушенной психикой и когда разговаривал постоянно брызгал слюной. Они с Дудой удерживали Карандаша, и Дуда при этом пытался незаметно наносить ему удары.

Валет с красными глазами от гнева, брызжа слюной в лицо Карандашу, истошно визжал:

— Вы за кого мазу держите? Они по нам в зону стреляют, убивают нас, а вы суки спасать прибежали их. Удавим и вас.

Беда в это время сидели с друзьями в бывшей мастерской Луки и ели жареную картошку с солёной мойвой. Там их и нашёл запыхвшийся Милый и, сбивчиво задыхаясь, сказал, что на четвёртом этаже убивают Кадыра и Рафа.

Зуб, Беда, Борода и Гиря бросились сломя голову на четвёртый этаж. На этаже, где жили узбеки, в коридоре стояла толпа народу. В секции народу было не меньше. Стоявший крик и мат заглушал слова Зуба и Беды. Все нижние нары были насаждены агрессивно настроенными заключёнными, которые были вооружены от швабр до шанцевых инструментов. Просвета ни на нарах, ни под ними не было, и возня в секции напоминала облепленный муравейник.

Бледные и испуганные надзиратели, были прижаты к стене, боясь вымолвить слово.

Беда, видя, что на них не обращают внимания, подошёл к одному из заключённых вырвал у него из рук швабру и с размаху ударил по стеклянному плафону, который с дребезгом разлетелся. После чего освещение в секции пропало.

Борода толкнул ногой коридорную дверь, чтобы лучи света падали с коридора в секцию.

Произошло замешательство, шум затих. Вооружённая толпа начала подниматься с колен, оставив узбеков в покое.

— Что, кодляком решили адреналин погонять? — крикнул Беда. — За что на узбеков накинулись?

— Они нас стреляют, а мы, что на них смотреть должны, — надрывно кричал, шнырь Зюзя.

— Вы хотите, чтобы мы публичный разбор здесь устроили. Давай начнём? — предложил Беда.

— Зюзя, иди сюда? — подозвал, он ближе шныря.

— Ты кто здесь есть? — спросил, его Беда.

— Как кто? — Дневальный, — ответил Зюзя.

— Это сейчас ты дневальный, а в прошлом ты крыса позорная и шушера, у которой зад давно замаранный. Ты забыл, как тебя долбили за крысятничество. Ты, какое право имеешь чистых пацанов долбить? — К толпе решил под шумок присосаться. Сейчас мы выведем всех из секции, а тебя оставим одного с узбеками, и ты выскажешь им все свои претензии.

Дневальный, стоял с лопатой, опустив голову, ни сказав ничего в своё оправдание.

— А ты Дуда, как был Бык, таким ты и остался. Я тебе не стал лагерную анкету портить, думал, ты ума наберёшься, находясь рядом с Вадимом.

Дуда моментально отпустил из своих объятий перепуганного Карандаша. Валет последовал за ним.

— Беда, но тут случай не ординарный. Всё вспыхнуло стихийно, — отнекивался Дуда.

— Всей стихией в зоне управляют люди, которые находятся за забором, а не вы.

— Я смотрю, здесь одна непутёвщина собралась, — выразительно сказал Зуб.

— Гнутый, ты же раньше широкий лыкан на рукаве таскал. Кто, тебя наделил полномочиями правила качать с багром в руках? — спросил гневно Зуб. — И вы все остальные, чем лучше того зверя, что с вышки застрелил парнишку.

— Вы рогатое стадо набросились толпой на братьев наших по несчастью, — внушал всем Гиря, — разбегайтесь быстро по своим насестам, пока мы вам шмасть не захурдачили, и весь цикорий не выдавили. Вы все здесь черти из мутной воды, и от разбора никто за узбеков не уйдёт. Завтра выясним, кто затеял вертушку эту.

В темноте, все у кого в руках что — то было, побросали на пол и незаметно начали залезать на верхние нары.

Борода вытащил трясущихся узбеков, загнанных под нижние нары и сказал им:

— Не бойтесь, если хоть одна тварь пальцем тронет, на уши всех поставим.

Зевающая толпа поняв, что интересного больше ничего не произойдёт, стала потихоньку расходиться.

Через полчаса караул солдат пришёл в зону, и забрали Дуду с Валетом.

А на следующий день всех, кто был причастен к налёту на узбеков, примерно наказали. Один Валя Гнутый только был оправдан. Как оказалось багор, который у него был в руках, он вырвал у кого — то и пытался с ним восстановить тишину в секции.

 

Последний привал

То, что ситуацию с узбеками спасли блатные, начальник колонии и кум в этот же день узнали перед отбоем. В связи со смертельным случаем их срочно вызвали в область. Вечером им по телефону ДПНК Карандаш, доложил критическую обстановку, которая назревала часом раньше на зоне. Все заключённые, приезжавшие, с объектов были до предела возмущены. Атмосфера была накалена и ничего хорошего не предвещала. Карандаш просил разрешения у Русакова, чтобы он дал добро на вызов отряда внутренней службы, чтобы они в случае острых волнений смогли ликвидировать бунт неуправляемой толпы. Но Русаков категорически запретил ему пользоваться услугами отряда, так, как знал, что крови после входа отряда на зону может много пролиться, как с одной, так и с другой стороны. Полный подвал был начинён медицинскими инструментами, которые зеки для самообороны могли использовать как орудие. Он срочно с Моисеевым вернулся во вверенное ему подразделение. Волнения уже улеглись, когда они возвратились из области. На зоне была тишина, и заключённые готовились к отбою. ДПНК до мельчайших подробностей доложил, что произошло на зоне, после ужина.

— Я признателен блатным, что они разумно поступили, — сказал Русаков куму, — по сути дела они спасли колонию от стихийного бунта. Могло бы такое чудовищное событие произойти, какое нам и не снилось. Толпа редко бывает управляемой. Преград и колючей проволоки не признаёт. Они не только колонию спасли, но и погоны наши. Ты давай поощри их как — то. Пригласи фотографа, пускай их сфотографирует на память, и подготовь приказ на дополнительные передачи каждому, а Беде обязательно устрой внеочередное свидание с родственниками.

— Мне будет приятно сообщить им эту новость, тем более двое его родственников мои давние знакомые.

— Беда наглец несказанный, — никогда бы не подумал, что сможет оказать нам такую услугу, — удивлялся Русаков. — Он скрыто и люто ненавидит администрацию. Я его вижу насквозь.

— Я в нём тоже раньше ошибался, — сказал Кум, — но сейчас у меня о нём другое мнение сложилось, как и у него о нас. Он пересмотрел свои взгляды и на нас давно смотрит с позитивной стороны. Если даже и не так, то люто ненавидеть нас, у него причин нет. Он парень грамотный и толковый, но губит его пристрастие к воровской романтике. Я думаю, у него всё это наигранное и, выйдя на свободу, он выкинет весь этот мусор из головы. Там на него повлияет их большая и дружная родня.

— Он же вроде один у матери? — спросил Русаков.

— У матери один, — подтвердил Моисеев, — но сейчас у него отчим есть и братик маленький. А вообще наш двор большой и почти половина его жителей родня Беды.

— Может и ты его таинственный родственник? — спросил шутливо Русаков. — Что — то ты красиво мне говорить стал про Беду.

— Если быть точным, то наши предки в давние времена скорее были классовыми врагами, чем родственниками. А когда всех родственников и недругов судьба занесла жить в один двор тут естественно не до вражды уже.

— Всё — таки молодцы блатные, — не слушая Моисеева, произнёс Русаков, — уйду на пенсию хоть спокойно.

— То, что они не дали разгореться бунту, — это блатные спасли не нас, а лишний раз утвердили своё, — «Я», дав нам понять, что они всемогущие, — сказал кум. — И я не исключаю, что в следующий раз в подобной ситуации они начнут нам диктовать свои условия.

— Не надо допускать, чтобы что — то подобное повторялось и мне неважно, что они утверждают, — важно, что они не дали ходу бунту.

Не сносить бы нам с тобой головы. Удели, удели им внимания? — ещё раз напомнил куму начальник.

…В воскресенье кум пригласил к себе Беду и Бороду. За столом у него сидел в гражданской одежде мужчина с небольшой бородкой.

— Отвечайте, чего натворили? — спросил кум. — Чистосердечно признаетесь, — наказывать не буду. Отпираться будете в изолятор пойдёте, — серьёзно сказал кум.

Беда с Бородой, не понимая ни чего, переглянулись между собой, задумавшись, чего они противоправного могли натворить.

— Вспоминаете, — значит, грехов у вас много, — с озорной искоркой в глазах произнёс Моня.

— Нет, гражданин начальник, не вспоминаем, а недоумеваем. Мы прилежны и дисциплинированны в своих поступках, — ответил ему Беда.

Кум улыбнулся и сказал:

— Ребята видите этого мужчину, — это фотограф. Сейчас приведите себя в порядок, приглашайте своих кентов и у меня в кабинете, чтобы никто не видал, вы сможете сфотографироваться. Фотографии на этой неделе будут готовы.

— Это за что такие почести? — с недоверием спросил Беда, — не в Интерпол случайно наши портреты хотите поместить?

— Не почесть, а человеческая услуга, и ещё вы имеете право на получение дополнительных передач, а ты Беда, кроме этого можешь в любое удобное время вызвать своих родственников на внеочередное свидание, — сообщил приятное известие Кум. — Мы вас всех с начальником колонии решили поощрить, за то, что вы неуравновешенным заключённым не позволили нарушить установившееся у нас спокойствие.

Беда с Бородой поняли, почему им дали разрешение, на фотографирование, и дополнительные продуктовые передачи. Вопросов задавать не стали, а пошли за Зубом и Гирей.

Фотографировались вчетвером, обнявшись друг с другом.

— Когда фотки будут готовы? — спросил Зуб.

— К среде, думаю, их напечатаю, — пообещал фотограф.

— Подфартило трохи, сказал Борода, выйдя из кабинета кума, — но он нас этим не купит. Всё равно они все козлы.

— Может они и козлы, но приятное дело нам организовали, — сказал Зуб, — хорошо, когда тебе не острые зубы показывают, а белозубую улыбку. Это Юрка ценить надо в любых условиях, а тебе на свободу скоро. Сердцу пора твоему отмыкать.

Карандаш, после того как Беда вытащил его из лап Дуду и Валета, при встрече с Сергеем всегда улыбался и был вежлив. Старался перекинуться с ним словечками на разные темы. Беда по натуре был коммуникабельным человеком и общениями ни с кем и никогда не пренебрегал. Карандаш, зная, что Беда тяготеет к спорту, каждую встречу сообщал ему, результаты футбольных матчей высшей лиги, или новые рекорды мира по различным видам спорта. Хотя все эти новости Беда знал без него, читая запоем всю свежую прессу.

Вскоре подошёл срок Юркиного освобождения, и у Беды наступила хандра, несмотря на то, что перед ним ворота свободы тоже откроются через короткое время. Его покидал близкий человек, с которым он съел совместно не одну пайку хлеба. Проводы решили ему сделать не в канун свободы, а за два дня, чтобы не привлекать внимания администрации.

После отбоя все уселись, где жил Борода, разложив выпивку и закуску на нижних нарах. Чинно и тихо посидели за Юркину свободу, пожелав ему больше не возвращаться в эту несладкую обитель. Вечером и ночью за день до Юркиной свободы, в корпусе был назначен усиленный наряд. Часть ярых активистов тоже дежурили всю ночь, лазая по секциям и местам, где можно спрятаться. Но, к удивлению администрации, ночь прошла тихо и спокойно.

Утром с Юркой простилась вся зона.

У вахты его встречала мать. Она обула Юрку в резиновые сапоги, так как везде была непролазная грязь. Шёл последний день марта, и зимние осадки превращались в обильные водоёмы, так что без резиновой обуви пройти было невозможно. Юрка взял мать под руку и повёл в сторону автостанции, постоянно оглядываясь и махая рукой в сторону колонии пока не завернул за угол жилого дома.

Последние дни перед свободой у Беды тянулись томительно и долго. Он попытался немного поработать, чтобы как — то убить время, но охота к труду на второй день пропала. Сидеть, и гулять по объекту было значительно лучше. Этот объект был значительно меньше прежнего, и этажей у него было всего два. Панели перекрытия на крыше уже лежали и шли подготовительные работы к кровельным работам, а внутри цеха приступили к отделочным работам. Народу нагнали на объект почти пол зоны, и две бригады работало в вечернее время, куда попал и Гиря. Радикально поменять своё привычное безделье Беде не очень — то хотелось. Хотя в тонкостях строительства и монтажных работ он стал разбираться лучше многих специалистов. Он мог дать дельный совет мастерам, которые прислушивались к его словам. Кузьмич его попросил персонально, чтобы Беда был куратором по изоляции и мягкой кровли, пообещав ему к свободе хорошо закрыть наряды. Беда согласился с условием, что тяжелей сигареты и карандаша он в руки ничего брать не будет. Это прораба вполне устраивало, и он первый месяц закрыл Беде наряд индивидуальный.

Беда с крыши не слазил, только иногда ходил проверить, как выполняются изоляционные работы в цеху. Мирза старался избегать куратора на стройке и пытался реже с ним встречаться, поняв, что тот находится на особом положении, если администрация знает, что ему на объекте разрешают дурака валять. На крышу Мирза не залазил, зная, что Беда там находится, давая тем возможность заключённым, которые работали на кровле, контактировать жестами с женским персоналом завода.

…Бурый был благодарен Беде, что он уговорил и протолкнул его в бригадиры. Сняв с себя взыскания, он готовился уходить на поселение. Вёл себя Вадим скромно и тихо. С Бедой общался постоянно. На день рождения он подарил Беде дорогой серебряный портсигар с монограммой, которую ему сделали на свободе. За месяц до свободы Беды кум Моисей пришёл в кабинет начальника колонии с конкретным предложением о сохранение спокойствия на зоне.

— Товарищ полковник, мы на протяжении долгого времени были лояльны к Беде, закрывая глаза на его наглые кульбиты, за которые его можно смело бы сажать в «БУР», которого, к нашему великому стыду у нас нет пока, и мы до сих пор пользуемся услугами других подразделений. Беда бы мог у нас там пребывать до конца свободы.

— Что ты, Моисеев, ходишь вокруг, да около, говори существенней, чего тебе надо, чем ты недоволен?

— Скрывать не буду, этот парень мне тоже симпатичный хоть и до сих пор для меня является загадкой. Он непредсказуем в своих поступках и перед свободой может такой карнавал устроить, что пострадает не только актив, но и мы администрация. Он иногда бывает, неадекватен в своих поступках. Поверьте мне, я его с малых лет знаю. Для его же блага, я думаю Беду нужно закрыть в изолятор. Этим мы спасём его от необдуманных поступков и тем самым сохраним спокойствие в учреждении. Сведения мне уже просочились, что такое может произойти. Источник, правда, сомнительный, но лучше думаю, если мы в отношении его перегнём палку.

— Вечно ты Моисеев всех одной краской мажешь. Бедой доволен Кузьмич. Знаешь, что он мне на днях сказал?

— То, что он его ценит, я знаю об этом, — сказал кум.

— Не просто ценит, а боготворит. Он сказал, была бы моя воля, всех бы мастеров с объекта разогнал к чёртовой матери, а оставил одного Беду. Как ты к такому реноме относишься?

— Нормально, он парень грамотный и толковый. Я говорил вам уже об этом и ничего в словах Кузьмича удивительного нет. Но Беда за время пребывания в заключении овладел ещё хитростью и расчётливостью. Я постоянно ожидаю от него неприятных сюрпризов. Поэтому свободное перемещение по зоне ему надо ограничить, камерой штрафного изолятора. Себе спокойней будет.

— Я понял, ты хочешь отправить его на сохранение, — пронзил своим взглядом Моисеева начальник. — А не боишься, что этот грамотный и толковый апелляцию подаст в управление?

— А мы его поместим по фактам, что ему отпираться будет не в жилу, — сказал Моня.

— Делай, как знаешь. Считаешь нужным, закрывай, но не забывай, что сделать нужно так, чтобы он зла не держал на нас, когда будет освобождаться. Есть у меня подозрение, что из него получится хороший человек, хоть он и за врагов нас с тобой считает.

Моисеев, получив согласие от начальника колонии, дал задание своим стукачам, чтобы каждый шаг Беды докладывали ему ежедневно.

За двадцать дней до свободы Мирза написал рапорт, где Беда обвинялся в нарушении внутреннего распорядка. Что в обеденный перерыв он вёл переговоры с гражданскими лицами женского пола, находившимися за забором охраняемого объекта, от которых принял перекинутый через колючую проволоку блок сигарет «Плиска».

Он действительно громко разговаривал с девчонкой по имени Капа, которой перед этим днём бросил ей деньги на сигареты. Пренебрегая осторожностью и притупив внимание, он забыл про Мирзу. Беда смело вёл с ней беседу, обещав ей, что, как только освободится, придёт к ней в гости.

Вечером кум вызвал его к себе. Зачитав рапорт и постановление, он дал Беде расписаться в подписанном уже начальником колонии постановлении.

— Понимаешь, Сергей, откровенно тебе скажу. Нет, у меня никакого желания отправлять тебя в изолятор. Но ты обнаглел в корень. В обеденный перерыв, наглядно при всех принимаешь сигареты, брошенные через забор. В любви всем заводским девчонкам объяснился, так что весь город слышал.

— Это были не объяснения в любви, а стихи Эдуарда Асадова, которые я декламировал ради хохмы, — засмеялся Беда.

— Неважно, что ты читал, но Русаков настаивает на твоей временной изоляции. Я был против такого строгого наказания, но он был неумолим. Говорит, пускай в изоляторе брандахлыста попробует перед свободой и другим наука будет. Так что не обессудь, неприятная миссия сопроводить тебя в изолятор досталась мне.

— Тогда дайте мне хоть поужинать сходить, а в изолятор я дорогу знаю. Не беспокойтесь, через тридцать минут я сам туда приду.

— Иди, ужинай, — сказал кум, — я тебя буду ждать в «приёмном покое» и не задерживайся. Беда поспешил к Зубу.

— Всё Зуб закрывают меня на пятнадцать суток. Найди мне стакан водки, я сейчас макну, а потом самостоятельно покандёхаю на кичман, и пошли, кого — нибудь узнать, кто сегодня там дежурит. Если Хохол, то смело можно тариться сигаретами, если Муркеша, то бесполезно. Тот и в очко заглянет чёрт нерусский.

В столовую Беда не пошёл, выпил стакан водки залпом, которую ему достал Зуб и плотно поел, что было в тумбочке. Прибежал Пятак с разведки и сказал, что в изоляторе дежурит Дедя, но через десять минут его меняет Петренко.

— Лучше некуда, — радостно сказал Беда, — я сейчас возьму с собой пять пачек, а ты Витёк завтра Петренко до его пересменки ещё пять пачек передашь. Пока мне хватит. Беда положил в карман сигареты и засунул за штаны колёсико краковской колбасы. Всё, пошёл я. Не забывайте вовремя меня подогревать. Жалко Гиря не приехал ещё с объекта, наверное, не увижу его больше, так как чувствую, что закроют меня до упора.

— Насчёт этого всё будет ничтяк, мне тоже сдаётся, что освобождаться тебе придётся с карцера, — сказал Зуб, — так, что давай на всякий случай с тобой обнимемся.

В изоляторе дверь ему открыл Петренко.

— Беда, такой гарный хлопец, а ведёшь себя, как младенец неразумный. Соскучился по мне. Думаешь мне побалакать здесь не с кем? — Колы домой поедешь?

— Скоро! Ещё девятнадцать дней осталось мне баланду хавать, — ответил Беда.

— Таки это совсем малёхи, но прозрачным и худым выйдешь на волю.

— Я думаю, помереть ты мне не дашь здесь?

— Таки это не мертвецкая и не камера пыток, — смеялся Петренко. Проходи я тебя сейчас проверю трошки, дам тебе тапочки новые.

— Белые? — спросил, смеясь, Беда.

— Нема белых, тилько кирзовые.

Беда прошёл в комнату дежурного, которая у заключённых в шутку называлась приёмным покоем. Кум был уже там и рассматривал журнал «За рулём».

— Явился Беда, — сказал кум. — Давай Петренко помещай его в камеру?

…Петренко обыскал Беду для видимости. Нащупав колбасу и сигареты, но не подал никаких признаков, что обнаружил запрещённые предметы, — а только сказал Беде:

— Разувайся? — Выбирай в ячейке тапочки?

Тапочками служили кирзовые сапоги, бывшие в употреблении, со сбитыми каблуками, обрезанными голенищами и задниками.

— Дай мне самый большой размер, — попросил Беда у Петренко.

— Зачем тебе таки?

— Чтобы тубик не подхватить. Один башмак под ноги, второй под задницу. И по хрену мне ваш бетонный пол.

— Вёл ты себя хорошо, Беда, в последнее время. Давно не был здесь. Поэтому и не знаешь, что начальник колонии разрешил оставлять одну скамейку в камере, — сказал кум.

— Красота, но я всё — таки надену большие чуни, — для меня они будут, как мини — лавочка. И вообще, мало ли какой завтра приказ издаст хозяин. Сколько народу в камере будет? — спросил Беда.

— Что ты спрашиваешь, для тебя все подвинуться. В одной камере шесть, в другой четыре, — сказал Хохол.

— Слушай Сергей, а ты случаем не поддатый сегодня? — пристально посмотрел на Беду кум, — что — то глазки у тебя масляные и голос неровный.

— От большого счастья такие изменения. Не на пахоту заехал, а на отдых.

— Можно подумать, что ты за свой срок ударно работал? — иронически заметил кум, определив точно, что Беда был, выпивши, и раскручивать дальше его состояние не стал.

Беда зашёл в просторную камеру, где находилось шесть человек. Там сидел его земляк, по кличке Монах, и совсем молодые ребята.

Со скамейки все встали, когда зашёл Беда в камеру.

— Что притухли пацаны? — вместо приветствия сказал им Беда.

— Тебя за что закрыли? — посмотрев на большие тапочки Беды, спросил Монах.

— Перед свободой решили заняться моим воспитанием, — заплетающим голосом сказал Беда.

— Ты покурить с собой ничего не протаранил? — Уши опухли спасу нет, — сказал Монах.

— Будут вам сейчас все привилегии. Только меня не тревожить пока я сам не очухаюсь. Беда вытащил колбасу, спрятанную за поясом. Положив её на скамейку, сказал:

— Закуривайте, пока я добрый.

Колбасу мигом разорвали на части и съели. После чего Беда достал сигареты и отдал Монаху.

— Курите, остальные сигареты спрячь, чтобы не нашли?

Камера наполнилась табачным дымом. Довольных пацанов сигареты развеселили, и их потянуло на разговоры, которые убаюкали Беду. Он уснул сидя на лавке, облокотившись к стене. Проснулся перед отбоем, когда в камеру штрафники заносили топчаны.

Эту ночь он спал, как убитый. Утром, выходя на оправку Хохол, сказал Колчаку, что Зуб принёс сигареты, которые он до следующего дежурства оставил у себя.

На смену Хохлу пришёл Муркеша, это был противный и дотошный узбек сорока лет. При пересмене в камере он проверял все дырочки. В бетонном полу посередине камеры была такая дыра, куда прятали сигареты и чай. Эту дыру постоянно бетонировали, но она появлялась вновь. Туда со своей толстой рукой Муркеша далеко залезть не мог. Доступ полноценный в эту дырку возможен был только для худой и длинной руки. Приняв смену, Муркеша закрыл первую решётчатую дверь, оставив вторую распахнутой, чтобы табачный дым выветрился из камеры, а сам ушёл по своим делам на вахту. Монах достал спрятанный гвоздь с окна и передал его Волосу, — пацану сидевшему за взлом газетных киосков. Он за считанные секунды открыл замок, поднял кверху засов и отвёл его влево. Все оказались в просторном коридоре.

— Вторую камеру надо открыть и заблокировать входную дверь, — тихим голосом Монаху подсказал Беда.

Монах взял лопату и застопорил дверь.

Камеру, где находилось четыре человека, открыли ключами, которые Муркеша оставил у себя в приёмном покое. Затем открыли комнату, где находилась гражданская одежда заключённых, которые приходили на зону со следственного изолятора. Все пацаны облачились в вольные костюмы. Они хотели себя почувствовать немного свободными. Включили плитку и поставили варить картошку в мундире.

Из холодильника были уничтожены все запасы съестного контролёров, оставив для картошки солёные огурцы и помидоры. Хлеба была только четвертинка, что явно было мало для такого кагала. Громкий грохот в дверь заставил их замереть и прислушаться к голосам.

Муркешин с узбекским акцентом голос взывал, чтобы немедленно открыли дверь. Второй голос был начальника первого отряда.

Беда жестом руки показал, чтобы все молчали. Он подошёл к двери и вежливо спросил:

— Кто там?

— Это мы, открывай немедленно дверь, — раздался акцентированный голос Муркеши.

— Извините у нас обед, зайдите, пожалуйста, попозже, — продолжал издеваться Беда.

— Беда, это ты там чудишь? — не насытился за свой срок, — прозвучал строгий голос начальника первого отряда.

— Вам Беда требуется? Извините, он изволит отдыхать и в данный момент подойти не может. Если вас не затруднит, зайдите, пожалуйста, позднее, он вас примет.

Все пацаны стоявшие в коридоре зажимали рты, чтобы не рассмеяться.

— Я тебе изволю, так изволю, что посажу тебя в одиночку на все сутки, — кричал Муркеша.

— А где ты её найдёшь одиночную камеру, лично для меня построишь, так я к этому времени дома буду, — перешёл на свой голос Беда. — А я сейчас всех со второй камеры переведу в первую, а тебя посажу одного. Тогда ты попляшешь у меня, — кричал под дверью Муркеша.

— Слушай ты хрен тряпочный, ты ко мне чего с претензиями своими лезешь. Я что ли камеры открытыми оставил? — гаркнул басовито Беда.

— Я вас закрыл, — изворачивался Муркеша.

— И ключи нам оставил, чтобы мы на прогулку вышли, — крикнул ему Беда. — А будешь стращать меня, вторую дверь забаррикадируем. Ты лучше сбегай в столовую и принеси нам четыре буханки хлеба? У нас обед на подходе, а хлеба нет. Хлеб подашь нарезанными кусочками, через форточку первой камеры. Пообедаем, тогда запустим тебя, если будешь хорошо себя вести.

— Ты меня, что с работы хочешь уволить, Беда? Ну, будь умницей, открой дверь? — слёзно умолял он.

— Если тебе Русаков выпишет двигатель под твой тухляк, мы тебе всем изолятором хором реквием от радости споём. А умницы на второй зоне сидят, здесь одни умники, понял чёрт нерусский, — крикнул ему в замочную скважину Беда.

Пацаны облазили все углы, подходящие вещи прятали в дыру под полом. В шкафу у контролёров нашли две пачки индийского чая, который также спрятали в курок.

Вскоре у дверей собралась большая толпа народа, куда пришёл начальник отряда Беды и кум Моисей.

— Беда, — прекрати хороводы водить, — кричал кум, — неужели ты не понимаешь, если вызовут отряд из внутренних войск, то вам всем горько придётся. Или ты добавки хочешь?

— Я никаких хороводов не вожу, я просто погулять вышел. А добавкой меня не надо пугать, я ничего криминального не совершил.

— Тогда открой дверь, — просил кум.

— Не могу, я её не закрывал. Сами понимаете, меня неправильно поймут ребятишки, если я сунусь. Я же не святой Пётр.

— Кончай придурять. Тебе ничего не стоит поступить, как ты захочешь, — уговаривал его кум.

— Вот именно, как захочу. А сейчас, я хочу покушать немного. Пускай Муркеша бежит шустрей за хлебом. Ребята поедят, подобреют сразу, тогда откроют, а сейчас я с ними не договорюсь. Бесполезняк. И вы тут порожняк не гоните, расходитесь по домам. Всё будет нормально, здесь ребята сознательные сидят!

Кум вопросительно посмотрел на Муркешу.

— Чего стоишь? — сказал он надзирателю, — беги быстрей в столовую за хлебом.

Муркеша с неохотой, но побежал.

— Беда, — крикнул ему начальник отряда.

— Ты отнесись с понятием к ситуации, не надо жизнь портить контролёру? У него семья, думать надо!

— У нас у всех семьи, родители, жёны, никто об нас не думал, когда лапти нам плели. А таких чертей, как Муркеша жалеть нечего. Он у нашего брата много крови попил.

— Сергей, иди к форточке, принимай хлеб. Он понёс туда, — крикнул кум.

Передавая хлеб, по два кусочка через маленькую форточку Муркеша умолял Беду, чтобы тот, как можно быстрее открыл дверь и впустил его на рабочее место.

— Успокойся, — сказал ему Беда, — пускай все расходятся от дверей. Пацаны похавают и я скажу, чтобы они открыли двери.

К этому времени кастрюля с картошкой сварилась. Когда сели за стол, ноги Монаха наткнулись на маленький чемоданчик, в котором Муркеша носил обеды.

Открыв его, обнаружили там шмат варёной колбасы, плавленые сырки, яйца и майонезная баночка со смородиновым вареньем. Поставили вскипятить чайник. Когда попили чай, Беда попросил всех желающих отдать благодарственную дань Муркеше за набор к чаю, — чтобы с чемоданчиком сходили в туалет. Нашлось несколько человек желающих на эту «гуманитарную акцию», после чего чемоданчик поставили на старое место.

— Всё, пацаны, расходимся по камерам, не надо их злить, а то они вызовут солдат с гарнизона, те сдуру не только двери вынесут, но и стены разнесут, — сказал Беда, а сам пошёл открывать дверь.

Муркеша сидел на пожарном ящике с песком, около него стоял кум и что — то чертил на земле носком ботинка. Увидав, что дверь открылась, Муркеша, словно метеор, ворвался в помещение изолятора и начал закрывать двери в камерах.

Позже пришли с вахты двое контролёров, и начался повальный обыск. Муркеша выгреб с окошка два жирных окурка и несколько спичек.

— Не забирай, это последние самые лакомые бычки, — прибеднялся Беда.

Но Муркеша зло, сверкая глазами, опустил окурки и спички в парашу.

— Знаю, кто мой балабас скушал, — шевелил он своими усами, кидая короткие взгляды в сторону Беды.

— Не думаешь ли ты, что я покусился на твою колбасу. Мне западло брать то, что ты держал в своих руках.

— Зачем навоз в чемодан загрузили? — раскинул он свои мохнатые усы по щекам.

— Это ты перепутал колбасу и собрал себе такой обед, — смеялся Монах.

— Будет вам всем и балабас и яички с сыром. А ты Монах будешь чемоданчик мыть с мылом, — не переставал гундосить Муркеша.

— Может тебе и ноги помыть? — допекал его Монах.

— Двадцать лет назад, ты бы не только мыл мне ноги, а всю задницу отшлифовал.

— Отшлифовал бы и с превеликим удовольствием, заступом которым я двери припирал.

— Поговоришь у меня, шайтан карзубый, — не унимался контролёр.

— Монахов, ты чего так разговариваешь? — сделал замечание Монаху кум, — нравится в изоляторе сидеть? Я тебе сейчас продлю это приятное удовольствие.

— Это вы можете, — не переставал огрызаться Монах.

— Легче всего закрыть человека, — временно не имеющего гражданства, — сказал Беда куму, — благо всё — таки мы хоть и бесправные, но нас малёхи защищает закон. Есть куда и кому заправить челобитную.

— Тебе — то грех обижаться Беда. Всё это время, что ты здесь находишься, для тебя было санаторием, — заметил кум. — А твоё сегодня присутствие здесь, не наказание, а вынужденная мера. Ты должен это понять и зуб ни на кого точить не надо. Придётся тебе освобождаться с изолятора. Готовить постановление за сегодняшний променад на добавки, буду всем без исключения.

— А я о себе не говорю, я о других пекусь, — ответил Беда.

— Я смотрю, ты к концу срока совсем правозащитником стал, — сказал кум, — смотри, на свободе не везде любят правдолюбов?

— Разберусь, я со свободой без посторонней помощи, — равнодушно произнёс Беда.

…Вскоре в камеру завели Козуляя. С тех пор, как Беда с ним поднялись на зону, он его видал совсем редко. Козуляй сломал впервые дни ногу, после чего долго лежал в тюремной больничке. Нога после перелома у него неправильно срослась, после чего стала короче. По этой причине Козуляю дали третью группу инвалидности и отправили работать смазчиком станков в подвал. В подвале у него обнаружили заболевание лёгких, и он вновь почти на год уехал на лечение. Сейчас Козуляй переминаясь, как утка с ноги на ногу стоял перед штрафниками и лукаво улыбался Беде.

Моисей его легонько подтолкнул на центр камеры.

— Видишь эту дыру? — показал ему кум отверстие, продолбленное в полу, — твоя рука пролезет туда. Если ты вытащишь оттуда что, получишь пять суток, а нет, пятнадцать выпишу.

Козуляй лёг на пол, и запустил руку в дыру, двигая её в разные стороны. Арестанты на него смотрели с презрением, знали, что там спрятаны четыре пачки сигарет, чай, заточка, гвозди, сахар, картошка, которую они забрали у контролёров.

— Вот, только здесь что есть, — пробормотал он, вытащив из тайника две картофелины, и бросил их покатом к ногам Муркеши. — Больше здесь ничего нет. Пустота голимая, — убедительно сказал он куму, подымаясь с колен.

Зэки успокоились, поняв, что Козуляй прогнал им пургу.

— Переводи всех временно в другую камеру, — дал команду Муркеше кум. — Замеси раствор и заделай дыру. Пока хорошо не застынет пол, в камеру их не заводи.

— А мне, сколько сидеть? — спросил Козуляй.

— Постановление на тебя выписано до упора. Через пять суток, если нарушений не будет, приду тебя досрочно освобожу, — уведомил его кум.

Всю первую камеру перевели в соседнюю вторую. Кум сидел в приёмном покое и писал постановления на десятерых человек по продлению содержания их в изоляторе ещё на пятнадцать суток.

Во второй камере из лавки были вытащены два гвоздя, которые могли пригодиться в первой камере, чтобы вновь расковырять дыру и добраться до сигарет. После ужина первую камеру вернули назад на прежнее место.

Первым делом они приступили к разделке пола. Раствор хорошо схватился и гвоздям поддавался с большим трудом. Курить хотелось всем. Один Беда жажды особой к табаку не испытывал. Курильщик он был не профессиональный.

Ребята все по очереди, не передыхая, прикладывались к заделанной дырке. Дежурство Муркеши закончилось и ему на смену пришёл новый вертухай которого звали Дедя, так как он носил фамилию Деднёв.

Как человек он был значительно лучше Муркеши, но о чём — то договориться с ним, было невозможно. Даже закурить из своей пачки он боялся давать. Он никогда не обращал внимания на табачный дым, стоявший в камере, и по этому поводу шуму не подымал, как это делал узбек. Дырку скребли по очереди в дежурство Деди, но просвета ещё не было видно.

— Завтра придёт Хохол, сигареты у нас будут, — обнадёживающе говорил Беда, — а дыру долбить всё равно надо.

Хохол пришёл через сутки. Он передал Беде сигареты, которыми он поделился со второй камерой. С табаком уже было легче продолжать начатую работу. В этот же день на зону пришёл новый этап. В изоляторе стоял шум. Всех вновь прибывших переодевали в робу. Двоих с этапа затолкали в первую камеру; один был грузин, второй одессит высокий парень с бланшом под глазом.

Одессит оказался однофамильцем начальника зоны. На ухо Беде Петренко шепнул, что Русаков, обиженный по лесной зоне, за лютые козлиные выходки. Направлен, сюда от возмездия каторжан.

Беда знал, что надзирателям по законам зоны верить не принято, но сей серьёзный сигнал проверить необходимо, так как присутствие в камере непутёвого заключённого накладывает позорный отпечаток на всю камеру. Он начал знакомство с грузина. Его звали Зураб. Год он находился в крытой тюрьме, по разговорам хорошо знал Захара по пятой зоне и многих других авторитетов. Когда очередь дошла до Одессита, тот сделал безразличное лицо, давая понять, что он человек бывалый и все расспросы ему до фонаря.

— Земляк, ты в каком отряде был в лесу? — спросил его Беда.

— В восьмом, в самом блатном отряде, у нас одни урки там находились, — нагло врал он.

— А почему там одни урки сидят? — пытал его Беда.

— А мы, плюём на администрацию и на работу, — продолжил сочинять он.

— Воробья с Мухой ты знал в восьмом отряде? — спросил Беда.

— А как же, я всех знал, как и меня все знали.

— А ты знаешь, что воробей склевал муху, — засмеялся Беда.

Одессит понял, что попался с лажей, как пацан и, опустив голову, произнёс:

— Ты с подколами лезешь ко мне, а у нас действительно и Мухи и Воробьи были, даже одного Перепелом ругали.

— Да никто тебя не подкалывает, и ты это сейчас поймёшь, — спокойно сказал Беда. — Ты нам только ответь, за что тебя к нам в изолятор посадили? — не отставал от него Беда. — Вот с Зурабом всё ясно, оскорбил начальника конвоя.

— Меня не посадили, я не хочу на эту зону подниматься. Мне она не по душе. Базар идёт на пересылке, что здесь козлов больше чем путёвых парней.

— Выходит, ты блатней нас? — спросил въедливо Беда.

— Может и не блатней, но каждый имеет право поступать, как ему выгодно.

— А ты случаем не нарезал с той зоны по этой причине? — раскручивал Одессита Беда. — Ты, сколько в лесу отсидел?

— Полтора года, там отдал, а свалил я из леса, чуть двоих не подрезал. Вот меня на этап и кинули.

— Ты один с зоны пришёл?

— Сюда один, а так нас несколько человек в столыпинском ехало, — нервничая, отвечал он.

— Да ты не кипятуйся, что я тебя спрашиваю, — не повышая голоса, произнёс Беда. — Мы же должны знать, кого в камере будем держать возле себя. Нам лишние базары не нужны. Вон Зураб, доказал свою чистоплотность не с того, что он с Чистополя приехал, а потому что знает хорошо уважаемых людей. А ты пока никого не назвал, чтобы мы могли тебе поверить. Кто там у вас на зоне и в отряде правит?

— Не было у нас там никого, у каждого свой путь. Живёт каждый, кто, как может, — отмахнулся он от Беды.

— Такого не может быть, в отряде находился с одними урками, а авторитетов нет.

— Ты чего до меня докапываешься, самый главный, что ли здесь, — показал Одессит вставные зубы, изготовленные из белого металла.

— Нет, что ты, какой я главный, мне на днях на свободу идти и для меня очень важно выйти не запачканным отсюда, — объяснил ему Беда, закуривая при этом сигарету.

— Мне можно сигарету? — протянул руку одессит.

— А ты, что без табака приехал?

— Кончились на этапе, — с сожалением говорил Одессит.

— А сколько дней ты на пересылке был?

— Трое суток.

— Быстро ты их выкурил, или урки с твоего отряда маленький сидор тебе собрали?

— Я же тебе рассказываю, что там все живут сами по себе.

— Ну ладно хватит фуфло нам гнать здесь. Хочешь, я тебе историю поведаю о плохом обиженном мальчике, который вначале к блатным хотел присосаться, потом прокололся и нацепил красный шеврон, за что его и обидели.

— Ты чего сука втюхиваешь мне при честной компании? — дико выкрикнул он, и сразу получил мощный удар по почкам от Монаха.

— Ой, — пригнулся он к полу.

— Это кто сука? — спросил спокойно его Беда.

— Извини, сорвалось с языка невзначай, — корчился он от боли.

— Теперь слушай меня внимательно, негодный мальчик. Предупреждаю, каждая неправда твоя по моему сигналу будет ложиться, тем же кулаком на твои почки. Спасай свои органы, говори правду.

— В каком отряде был в лесу?

— В восьмом.

— Беляка знал там?

— Нет.

— Ты наркоман?

— Да.

— Беляк, в восьмом отряде идёт за держателя наркоты. Значит, ты лапшу нам вешаешь, что был в восьмом отряде или ты не наркоман.

Одессит получил ещё один удар в бок, от которого отлетел к стене. Закрыв лицо руками, он трусливо затрясся.

— Всё расскажу, только не бейте, — умоляюще запросил он.

Одессит добровольно подошёл к параше и встал около неё.

— Я неделю был в восьмом отряде, потом меня за гонор один раз избили, а на второй день добавили. Я попросился во второй отряд, где меня уговорили вступить в актив, а совсем недавно меня на работе чуть не изуродовали за то, что я чужой курок разворошил с травкой, что и послужило причиной моей отправки на этап.

— Вот это уже больше похоже на правду, — сказал Беда, — сейчас садись на парашу и периодически ломись к кормушке, проси другое пристанище себе. Иначе, тебя арестанты порвут здесь.

Одессит без разговоров присел на парашу.

— Как ты его быстро расколол, — удивился грузин, — а я шёл с ним этапом и не знал, что он такая сволочь. Думал из блатных. Вёл он себя вроде правильно.

— Время есть, он нам не то ещё расскажет, — сказал Монах.

— Чего его слушать, пускай ломится отсюда. С ним всё ясно, — сказал Беда, — лошадь он беспородная. Полтора года в лесу отсидел, а не знает, что смотрящий там Вова Груз. Жил, наверное, там, как дикарь, окопавшись во втором козьем отряде. Он думает мне неизвестно, что там одни обиженные живут.

Этот день на вахте был урожайным, при съёме поймали с запахом спиртного двенадцать человек, а ночью тринадцатым привели Гирю.

Попали в изолятор Милый с Кузей. Их посадили к Беде в камеру. Но первым привели Валю Гнутого, который попытался убежать с вахты во время проверки. Все были с одного объекта, и проверка была по стуку Мирзы. Он заметил, кто был пьяным на работе и доложил Бахтияру.

Валя Гнутый сразу подошёл к Беде и попросил его отойти пошептаться в уголок.

Беда с неохотой встал, зная, о чём Валя Гнутый желает с ним переговорить.

— Я подходил к Зубу он посоветовал, мне к тебе обратиться, чтобы ты мазу за меня здесь поддержал, — тревожно говорил Валя Гнутый. — Ты же знаешь, что я раньше был в активе, но я гадости никому не делал. Если меня пальцем здесь никто не тронет, я тебе заплачу за это тонну. Бабки у меня имеются, я тебе могу сейчас сказать, где они спрятаны.

— Тысяча — это большие бабки, но против лагерных законов я не могу пойти, сам знаешь. Быть весь срок чистым, а к концу вымараться. Единственное, что я могу сделать для тебя сейчас, то дать временную отсрочку пацанам до отбоя, но ты за это время должен слинять из камеры. Проси любую кладовку на своё содержание. Пока в камере имеется объект для разрядки. Ты сиди тихо, не давай обращать на себя внимания, но не переставай делать попыток уйти отсюда сегодня, а что может здесь возникнуть позже, одному богу известно.

Постарайся сам корректно себя вести. А с деньгами повремени пока, если всё обойдётся, отдашь их моим ребятам. Им они нужней будут.

…Милый и Кузя, зайдя в камеру, обрадовались, что сидеть им придётся в одной камере с Бедой. Заплетающими языками рассказали, что сантехники упоили половину объекта, а попались только двенадцать человек по цинку Мирзы. Увидав на параше Одессита, Кузя спросил у Монаха:

— А это, что за чудо на троне сидит?

— А это пассажир с Одессы с приблатнённым сленгом и подмоченной репутацией. Пытался нам прогнать, что он из лесного блатного мира. Пока не раскололи его до самого пупка. Оказался он доблестным воином секции внутреннего порядка. На парашу сам добровольно взгромоздился.

— А это его не спасёт, — сказал Кузя.

Гнутый предчувствуя, что может начаться камерный концерт с участием представителя Одессы, забился в угол и присел на корточки. Он быстро протрезвел и начал умоляюще кидать взгляды на скамейку, где сидел Беда. Сергей на него не смотрел, но взгляд Гнутого на себе чувствовал. Валя Гнутый искал в нём своего спасителя.

— Сейчас будем тебя запрягать, — сказал Кузя до смерти напуганному Одесситу, — выходи на арену, — показал он ему на центр камеры.

Предвкушая весёлый вечер этого дня, камера оживилась и потирала руки. Это считалось в порядке вещей сжить из камеры козла.

Одессит вышел, и его Монах усадил на пол, затем к его спине посадил Валю Гнутого.

— Так начинается игра в доброго соседа, — объявил Монах.

— Гнутый, — сказал Кузя, — ты должен этого чмошника огулять своим башмаком по голове.

— Я этого не буду делать, — отказался протрезвевший Гнутый.

— Не будешь ты, будет он, — режиссировал Кузя.

— Давай, начинай золотой, — сказал он Одесситу.

Тот долго думать не стал, сняв с себя тяжёлый тапочек, изо всей силы врезал по голове Гнутому. Удар был внушительный, после которого Валя Гнутый схватился за голову, и, рухнув на бетонный пол, тихо застонал.

Беда, не ожидая такой жестокости от Одессита, подошёл к нему, взял того за плечо и сквозь зубы зло процедил:

— Ты что же звериная рожа делаешь? Он отказался тебя бить, а ты его за это своим сапогом приголубил.

— А мне приказали, я и ударил, — оправдывался тот.

— Кто тебе приказал? Ты что не догадался ещё, кто здесь заправляет?

— Валя, вставай? — помог подняться Гнутому Беда. — Отоварь его три раза по шарабану от всей души, чтобы дурацких приказов не выполнял.

Гнутый снял с себя башмак и тихонько, словно не ударил, а положил на голову башмак.

— Бей сильней? — заорал на него Беда. — Не видишь, эта тварь тебя не жалеет? — Второй раз он тебе все мозги вышибет.

Гнутый раздумывать не стал, врезал прилично три раза по голове Одессита, уложив того на пол.

— Так, кончайте его трогать, — показал он в сторону Гнутого. — Он нам здоровым нужен, — заявил всей камере Беда, — пускай штрек ковыряет в полу, а то у пацанов уже пальцы не сгибаются.

— Вот это дельное предложение, — одобрил слова Беды Монах.

…Растроганный Гнутый с благодарностью посмотрел в глаза Беды. Монах дал ему два гвоздя и ознакомил его с предстоящей работой. А с Одесситом концерт продолжался, который для него ежеминутно становился сущим адом. Ему сказали, чтобы он вызвал Морковку и попросился в другую камеру, зная наперёд, что в изоляторе всего две камеры и Морковка откажет ему в такой прихоти. После чего он должен оскалившись облаять Морковку, как хороший сторожевой пёс, несколько раз. Когда открылась дверь, и показалась кислое лицо Морковки, Одессит подошёл к решётчатой первой двери и, вцепившись руками за арматурные ячейки, командирским голосом сказал:

— Я требую содержать меня в человеческих условиях?

— Предоставьте мне нормальную камеру, желательно одноместную и с унитазом?

— А люкс тебе не надо, — ответил ему Морковка, — поднимайся в зону и все проблемы свои решишь.

Тогда Одессит резко упал на колени перед ним.

ДПНК думал, он на коленях умолять его будет, но тот, приняв собачью стойку, оскалился и громко начал лаять на Морковку, загребая одной ногой по бетонному полу.

Морковка, видя такое дело, вначале опешил, затем засмеялся и убежал с изолятора.

Когда Хохол проводил Морковку, он подошёл к камере посмотрел на Одессита.

— Быстро вы его надрессировали, — покачивая головой, сказал он. — Ты мужик, наверное, сумасшедший, — бросил он сквозь дверь Одесситу. — Бежать отсюда надо было, а не брехать на моего командира. Теперь дежурный больше не появится здесь до утра. Будешь на Паране сидеть всю ночь и исполнять псиные вальсы или трели кочета.

— Кукареку, Кукареку, Кукареку, — прокукарекал Одессит звонкоголосо в лицо Хохлу.

— В суп захотел? Ну, кукарекай тогда! — и контролёр закрыл наглухо вторую дверь.

…В камере было весело, каждый подходил к одесситу и изощрялся в своих выдумках, которые порой были далеко не шутливые.

Беда сидел ничего, не говоря, зная, что представление по укрощению непутёвого делают для него. С одной стороны смешно было смотреть на такое представление, но и неприятно, как унижали Одессита. Он понимал, что закон есть закон и нарушать его нельзя. Тем более, зачастую в изолятор попадались такие ярые стукачи, наподобие Уксуса и отомстить за их злодеяния камера штрафного изолятора, являлась идеальным местом. Они получали в изоляторе то, что заслужили и, выйдя из него, вели себя пристойно во всех отношениях, не помышляя заниматься своей позорной деятельностью. Понимая, что в изолятор дорога никому не закрыта.

— Пацаны, скоро отбой, — сказал Беда, — пускай он с гвоздём поработает, и вы чуточку передохните, а то насмеётесь, спать ночь не будете.

На ночь занесли в камеру топчаны. Все улеглись спать, но сна, ни у кого не было. Каждый периодически вставал и проверял работу Гнутого и Одессита.

— Если к утру у Козуляя рука не пролезет в эту дыру, то завтра ваши головы будут окунуты в параши, — говорили им штрафники.

Утром в пять тридцать, сквозь сон Беда слышал, как убирают топчаны, и как Кузя говорил Хохлу:

— Пускай Беда поспит, пару часов до сдачи твоей смены, а потом уберём топчан.

Сквозь сон он слышал, что из дыры извлекли сигареты и чай. После такой новости он открыл глаза и хотел встать, но Кузя придержал его рукой:

— Не вставай? Наш Одессит оказывается, таксистом был на воле. Чтобы квалификацию не потерял, пускай немного поработает.

…И тут его топчан неожиданно приподнялся ввысь. Гнутый и Одессит понесли Беду, как индийского магараджу к параше.

Поставили топчан на пол. Гнутый снял крышку с параши, а Одессит с раболепием спросил:

— Ваше превосходительство, изъявите желание пописать?

Беда, спросонья улыбаясь такой выдумке сокамерников, подошёл к параше и начал оправляться.

Эти двое носильщиков, всю процедуру оправки отдавали честь параше, сопровождая голосовыми стимуляторами, вызывающие естественные позывы, пись, пись, пись.

С самого утра камера наполнилась смехом. Оправившись, Беда оттолкнул от параши двух её «рабов» и сел на скамейку:

— Сегодня Хохла меняет Муркеша, — сказал он. — Дыру опять будет бетонировать. Надо сигареты курковать в другое место или через отверстие около трубы переправить в соседнюю камеру.

…И действительно зайдя в камеру, первым делом Муркеша обратил на вновь образовавшее в полу отверстие.

— Я сегодня туда два ведра бетона намешаю со стеклом и забью её на вовсе, что вам в жизнь её не раздолбить. Я вам покажу, как мой балабас жрать, и в чемодан мой коллективно срать, — угрожающе сказал он.

По всему изолятору прокатился оживлённый смех. Монах подтолкнул Одессита на Муркешу.

— Фас его, взять Джульбарс шайтана неверного?

— Гав, гав, гав, — прямо в лицо облаял Одессит Муркешу.

Тот изумлённо посмотрел на него, затем глупо заулыбался и стремглав выбежал из камеры.

…Время наступило развода, у вахты стояли бригады, дожидаясь своих машин, которые доставляли заключённых на объекты. Одессита загнали на окно, которое выходило на ворота вахты, и заставили в форточку кричать. Он прокашлялся, прочистив голос, и заорал:

— Я петух с обшибленными перьями Русаков из Одессы, кукареку, я трахаться хочу. Кукареку, у у у у!

Эту фразу он прокричал несколько раз, от чего у ворот вахты раздалось громкое веселье, а у дверей камеры появился ДПНК Карандаш, сменивший Морковку. Следом за ним пришёл начальник первого отряда.

Карандаш улыбался неестественно и был больше похож на помешанного человека, который неожиданно потерял разум.

Начальник отряда был серьёзен и молчалив.

Одессит сидел на окне, свесив ноги, и смотрел на них уже не с одним фонарём под глазом, а двумя.

— Это ты секса хочешь? — спросил Карандаш.

— Гав, Гав.

— Но, но, погавкай у меня, — погрозил ему пальцем Карандаш и ушёл проводить развод.

— Беда, подойди сюда, — позвал начальник отряда Сергея.

— Прекращай. Ты понимаешь, что камеру в вертеп превратил. Это чревато. Уйди домой красиво с чистой душой.

— Гражданин начальник, я не при делах. Я сижу на скамейке и никуда не лезу. Мне безразлично, что в камере творится. Я просто отдыхаю, — громко сказал Беда, чтобы слышала вся камера.

— Смотри, чтобы тебе этот отдых боком не вышел, — предупредил он Беду и закрыл вторую дверь.

…Через некоторое время принесли завтрак. Съев овсяную кашу, в эти же миски Муркеша налил кипятку, который пили с сахаром взятого из дыры. Одну миску с кипятком оставили.

Отделив заточкой несколько щепок от скамейки, подожгли их и заварили крутой чифирь.

Пустили миску по кругу. Когда Муркеша открыл дверь, чтобы забрать миски, густой дым пахнул ему в лицо. Он захлопнул дверь, и вскоре в камере появились заместитель начальника колонии, кум и Карандаш.

— Так, значит, продолжаем нарушать? — осматривая с ненавистью сокамерников, сказал заместитель. — Подготовь постановления на всех? — обратился он к куму. — Пускай всё лето в изоляторе сидят, а мало будет. Отправим в БУР на лесную зону.

— У них у половины уже имеются добавки, — доложил кум.

— Ничего, не скупись сутками, это им на пользу пойдёт, если не понимают человеческого языка. Чего вам не хватает? — спросил он у заключённых. — Работать не хотите, водку пьёте. Из вас не получится хороших людей, так, как у вас совсем отсутствует гражданская совесть.

— В данный момент мы не граждане, а заключённые, — не выдержал Монах, — а хотим мы самую малость. Баню, свежую прессу и по пачке сигарет каждому.

— И по два грамма масла положенных, чтобы в кашу не забывали лить, — добавил Одеколон, молодой парень из Канавина.

Заместитель понимал, что они паясничают. И всерьёз, на выдвинутые ими требования не обратил внимание.

— Если будете продолжать вести себя подобным образом, баню я вам устрою. — Забери у них скамейку? — приказал он Муркеше. После чего вся делегация удалилась из камеры.

…После них в изолятор нагрянули контролёры и что могли, всё выгребли из камеры. Оставшаяся пачка чая была сжёвана штрафниками всухую. Сигареты гвозди и заточка, находились к этому времени в соседней камере. Один из контролёров протиснул свою руку в дыру, но кроме несколько картофелин, ничего там не нашёл. Забрав миски и скамейку, они закрыли камеру на две двери.

— Хорошо, что сигареты уберегли, — сказал Монах.

Беда подошёл к нему и тихо сказал:

— Если хотите привлечь к себе внимание администрации, чтобы вам остальные сутки послабуху сделали. Долбите проход в другую камеру, здесь стены жидкие.

Монах внял совету Беды и заставил Одессита расшивать заточкой кирпичную кладку. К шести часам вечера через просторное окно в стене соседняя камера пришла к ним в гости. Последним появилась в проёме голова Гири. Он осмотрел вокруг первую камеру, не решаясь, как ему поступить.

— Заходи, — пригласил его Беда, — срок к концу подходит, больше не увидимся.

Затем Милый гвоздём на решётчатой двери снял замок и бросил его в парашу, но задвижку отодвинуть было невозможно, мешала вторая дверь, которая была близко установлена к первой. Они постучали в дверь.

Муркеша с довольным лицом открыл настежь дверь.

— Чего надо? — спросил он.

— Пить давай? — кричали ему.

Его взгляд упал на первую дверь, где замка не было. У него от испуга пропал голос, и опустились книзу усы.

— Льё-ё-тся, — показывал он большим пальцем на туалет и быстро взялся за дверь, пытаясь её закрыть. Но лес рук просунутых в ячейки решётки первой двери, не дали ему сделать это.

Кто — то ловко отбросил задвижку, и дверью сшибли Муркешу, после чего, каждый выбежавший из камеры считал своим долгом пробежать по нему, наступая на разные части тела.

Все кинулись по своим секциям.

— Через пятнадцать минут собираемся на крыше, — крикнул Беда.

…Бежавшая толпа заставила всех козлов попрятаться по углам, приняв побег с изолятора за бунт. Но беглецам было не до них. Подкрепившись немного и набрав сигарет, полезли через машинное отделение на крышу. Беда с Гирей прихватили с собой Зураба, — ему не к кому было бежать. Выпили с ним водки, что припасал Зуб для проводов Беды и, положив в карман сигареты, тоже взобрались на крышу.

Беда приказал заложить проход, разным хламом, которого в достатке было на крыше. С крыши им открывалось хорошее обозрение. Было видно, как солдаты наперевес с автоматами бежали в сторону колонии. Они усилили караул, встав на вышки по четыре человека. Всю зону выстроили на проверку. Приехал заместитель и кум.

— Немедленно спускайтесь и расходитесь по камерам? — кричал в мегафон заместитель.

— Нам начальника подавай и кого — нибудь с управления. С тобой мы уже говорили, — отвечал ему под диктовку Беды Монах.

— Начальник будет только завтра. Спускайтесь, все ваши требования мы удовлетворим. Я вам слово офицера даю.

— Петухам веры нет, — заорал Монах.

Стоявшие на плацу заключённые смеялись и кричали, чтобы пацаны не сдавались, а требовали до конца свои законные права.

— Беда, — кричал Кум, — ты же разумный парень. Тебя с нетерпением ждёт дома твой родной дядька Иван. Он мне все мозги проконопатил с твоим освобождением. И Захар думаю, не одобрил бы такой не обдуманный выпад погорячившихся заключённых. Спускайтесь вниз добровольно и организованно, пока не запустили солдат в зону. Мы не хотим излишней крови, потому что не считаем вас совсем отупевшими преступниками. Спускайтесь вниз, всё будет нормально. Ваши требования мы удовлетворим.

К десяти часам вечера штрафники приняли условия администрации и спустились вниз. Их сразу повели в баню. После чего накормили горячей домашней лапшой и перловой кашей.

Когда они зашли в камеру, там уже были установлены топчаны, на которых лежали тонкие матрасы. Гнутого и Одессита в камере не было, их амнистировали.

Утром им дали поспать до девяти часов, и по одному стали вызывать на допрос, где присутствовали начальник колонии и Кум. Они каждому говорили, что срок всем сбежавшим из изолятора будет добавлен.

— Не бойтесь, — вдохновлял всех Беда, — нет такой статьи, чтобы судили за побег из изолятора. Говорите все, что двери были открыты, и Муркеша второй раз забывает вешать замок. Жара сегодня стоит сильная. Падайте в обморок прямо в кабинете. Сбивайте им допрос.

…По совету Беды четверым пришлось вызывать врача. Они успешно инсценировали тепловой удар и их перевели в санчасть. Начальник дал команду сделать сквозняк в камере. Открыв все двери, кроме первых, они продолжали вести допросы.

— Монах бери заточку и режь себе шкуру на животе, покажи им свои кишки, — сказал Беда.

Монах взял заточку, и провёл ей по животу, не задевая жизненно важных органов. Его примеру последовали Козуляй и Милый. После этой процедуры камера начала кричать и требовать врача с прокурором. Из приёмного покоя прибежал Русаков и Кум. Увидав обилие крови в камере, начальник побледнел и свернул все допросы. Дело принимало серьёзный оборот. Русаков понимал, что за это он может лишиться не только погон, но и заслуженной пенсии.

Ребят, кто делал себе харакири, срочно увезли на больничку. А штрафников из карцера, кроме Беды и Гири всех распустили, закрыв изолятор на реконструкцию.

На этом закончилась попытка администрации найти виновников смуты. Хотя без допросов они догадывались, кто заправлял дисциплинарной организацией. Но Беде было уже всё равно, у него настал долгожданный день свободы. Он в день освобождения простился с Гирей и пошёл на вахту.

Его приехала встречать вся родня, на автобусе Паз, который они арендовали специально для такого случая.

Беда простился со всеми на зоне, предупредив, что на окна поворачиваться не будет, когда выйдет за ворота, сославшись на плохую примету. На вахте в это время стоял кум, начальник отряда и его брат Африкан.

Африкан накинул на Беду золотую цепочку с оберегом прямо на вахте и, сказал:

— Эти пенаты не для тебя. Не попадайся больше сюда? Он обнял его и по — мужски пустил скупую слезу, которая скатилась на шею Беде.

— Тебя весь двор приехал встречать, — сообщил Кум. — Я выходил со всеми земляками поздоровался.

Он значимо посмотрел на начальника отряда и добавил:

— Я их всех поголовно знаю с малых лет.

Старшина посмотрел на карточку Беды и с сарказмом сказал:

— Через месяц тебе положена передача, возвращайся назад.

— Этот парень, я думаю, никогда в нашу систему не вернётся, — сказал начальник отряда. — У него мозги правильно работают.

В этот день никто из них не знал, что в конце лета зона будет расформирована. И после из широких окон здания будут мелькать не силуэты заключённых, а умные головы сотрудников торгового объединения «ГЛОБУС».

Беда открыл сам себе дверь на свободу, зная, что на этот раз конвой за ним не последует. С радостным словом «СВОБОДА», он очутился в объятиях родственников и друзей.

Автобус рванул с места, оставляя за собой клуб пыли, как бы стирая скверное прошлое Сергея Беды.

 

За колючку я больше не вернусь

В первый день свободы весь автобус, кто встречал Беду, вместе с ирландским волкодавом Бестом двинулись в деревню Осинки в дом к деду Роману, минуя город.

Там был полный дом родни и друзей Сергея. Первым делом он подержал своего спящего двухлетнего братца. Он с нежностью вглядывался в лицо этого крохи, ища похожие очертания. Затем так же нежно передал его матери и пошёл на озеро, раскинувшееся рядом за садом, где он часто раньше купался. Нырнув в не совсем ещё обогретую солнцем воду, он увидал возле себя бултыхающего волкодава, который, ещё в автобусе признал своего бывшего кинолога, и не отходил от него ни на шаг. Бест своим мокрым носом тыкался в лицо Беды.

Не выдержав низкой температуры воды, Сергей вылез из озера, окутавшись большим махровым полотенцем.

— Что холодная водичка? — спросил Арбуз.

— Холодная, но до того родная и близкая, — ответил Беда. — Когда ехали в автобусе сюда, мне не верилось, что я на свободе. А окунулся, как заново родился и в полной мере ощутил свободу. Какая она привлекательная и необъятная.

— Вот и живи здесь, — предложил дед Роман, — дом у меня хороший. Надумаешь строиться, — пожалуйста. Рядом стоящий старый дом демонтируем, новый тебе возведём. Хоть временно, но пожить тебе на первых порах надо в селе. И ты не возражай. Мы уже все покумекали над этим.

— Ты принимай его предложение, — поддержал деда Иван. — От больших светских соблазнов, и недобрых взглядов милиции, — лучше места не сыскать. А то ведь заметут ни за что. Сейчас они больно не разбираются. Им бы тело было, а статью они найдут.

— Иван, мне говорить об этом не надо. Я за решётку отныне ни ногой, — убедительно сказал Сергей.

— Это хорошо, что ты уверен в себе, но сейчас у тебя никто не спросит, как ты будешь жить. А попадёшься им в ненастную погоду, и без разговоров закроют тебя. Лука за драку попал, на которую его спровоцировали двое потерпевших. Хотели поживиться за его счёт. Попросили у него в милиции две тысячи рублей, чтобы штуку дознавателю отдать, а штуку себе взять. А у Луки, откуда такие деньги, ну и загремел по второй ходке в зону. На днях придёт и он, так, что с ним не особо связывайся. Я к чему тебе это говорю. Зная твой пылкий характер, столкнёшься с такими подонками и попадёшь, как Лука. Для некоторых — это бизнес такой и не исключаю, что работают они совместно с милицией.

— Ты, сынок, прислушайся к словам деда и Ивана, — сказала мать, — они плохого не посоветуют. У Ивана для тебя есть неплохой план, с которым он поделился вчера со мной.

…К озеру в это время за ними спустились Ира Савельева, крёстная дочерей Ивана и просто красивая женщина:

— Вы чего здесь расселись? — сказала она, — все гости уже за столом сидят. Ждут вас, а вы тут елочками дышите.

Иван обнял племянника и развернул его лицом к селу:

— Вот видишь панорама, какая перед тобой стелится? — это будет нашим перспективным ориентиром, — сказал он, — позже мы с тобой на эту тему поговорим:

За столом в этот день произнесли несколько тостов за свободу Сергея и, пожелав ему разумной и счастливой свободы, началось шумное гуляние, отголоски которого разносились по всему селу.

Вечером около дома в распустившемся саду, на бревне сидели Иван и Сергей.

— Ну как ты надумал осесть в селе? — спросил Иван у Сергея. Я ведь не из праздного любопытства спрашиваю. А хочу тебя всё — таки предохранить от всего лишнего и не нужного. Я знаю о твоей неволе всё. Похвально Сергей! Приятно слышать, что ты отсидел срок достойно. Это с одной стороны хорошо, а с другой не совсем.

За эти три года твой характер лидера возрос в разы. И если ты в городе устроишься на работу на завод, можешь не сойтись с мнением какого — ни будь начальника. А ты с детства был вспыльчивый. — Значит быть беде!

— Думать нечего, я согласен работать в селе, — ответил Сергей, — но за колючку я больше не хочу возвращаться.

— Вот и правильно, — сказал Иван, — я тоже нырнул туда один раз, и у меня появилась аллергия на решётки. Но я человек рискованный, хотя и разумный и всякое может быть в жизни. Поэтому хочу тебя предупредить. У тебя растёт родной братик Вова Колчин. Ничего страшного, что у него фамилия не как у нас с тобой, зато кровь родная. Я же его крестил, и отвечаю за него перед богом. Поэтому прошу тебя, если со мной, что случится, привлеки его к правильной жизни. Отец его Колчин скажу тебе по секрету не жилец на этом свете. Он сейчас обследуется у моей жены. Она склонна думать, что Колчину жить осталось максимум шесть месяцев. Клавдия ещё не знает, а он тем паче. Вот такое горе Сергей ждёт нашу большую семью. Надо же Клаве как не везёт, первый муж погиб. И вот со вторым мужем жизненно важная проблема нарисовалась.

— И что так уж безнадёжно с Колчиным? — спросил Сергей.

— Это даже уже в клинике не обсуждается.

— Но Моню — же спасли?

— У Мони был первоначально поставлен неправильный диагноз. А когда он попал к моей супруге, она выявила у него не злокачественную, а доброкачественную опухоль. Траурными вестниками ни я, ни Манана быть не хотим. Но такова жизнь, — сообщать скоро придётся. А ты обживайся здесь. На первых порах мы с дедом тебе поможем, а потом сам карабкаться будешь. И не забывай о своём прошлом. Старайся с такими людьми, как Лоб не связываться. Не потому что я ему не доверяю. Просто он не предсказуемый мужик. Может такого натворить, что и опомниться не успеешь, как окажешься вместе с ним на нарах. Его до сих пор найти не могут, но по моим сведениям, он прячется где — то в Сибири.

— Нет, Иван, я уже сказал, что за колючку я больше не вернусь, — утвердительно сказал Сергей и, сорвав с земли одуванчик, сильно дунул на него. Помню рифму из детства:

Вроде многолетнее растение, а хлипкое, — выкинул он под ноги стебель с голой головкой. Я не позволю никому на себя дуть, будь я даже дубом. Таким я был и на зоне. Я каждый день там ощущал твоё присутствие около себя. Ни Минина с его неоспоримым авторитетом и его малявой, а именно тебя. Человеком, на котором я вырос. За весь мой срок, который я провёл за забором, я тебе премного благодарен. Сам конечно я всегда был готов постоять за себя но, порой приходилось вспоминать тебя и твою науку. А письмо Захара я предал забвению. И показал я его только в тот день в колонии, когда ты мне его вручил. Сегодня хотел Захара поблагодарить за заботу, но не вижу его среди нашей родни. Где он.

— С ним пока много неясностей, — сказал Иван, — определённо никто не знает, почему пропал Захар. Кривотолки разные ходят по городу. Завтра приедет Часовщик с госпиталя, и картина думаю, будет ясна. А ты пока не забивай себе голову, а иди к родне. Тебя там хотят видеть.