Кончилось лето. На работу вышла Роза Викторовна. Как он и думал они действительно друг, друга знали раньше, но официально не были представлены. Это была женщина лет пятидесяти, с мужскими грубыми чертами лица. Сразу бросилось в глаза, что дети её уважают. Встречали и здоровались с ней радушно. Раньше она одна была спортивным работником и крутила все внутренние соревнования в детском доме. Помимо этого тренировала у мальчишек футбол. Знакомство Платона с ней было лёгким и быстрым, что подчёркивало её простоту в общении. Она сама в конце рабочего дня зашла к нему в бассейн и просто сказала, — привет!

— Повезло ребятишкам, — сказала Роза Викторовна, когда увидала, их грамотную игру, — наконец — то стоящий тренер появился. А то просились на эту ставку разные массовики — затейники, но папа решительно был настроен. Брать только опытного тренера. А вот вашу знакомую я слышала, он не особо жалует. Это плохой сигнал!

— Мне этот сигнал сердце не жжёт, — сделал он попытку к улыбке, — она взрослый человек, пускай думает.

— Ты знаешь Сергей Сергеевич, что этот взрослый человек на сухомятку посадила детей детского дома. Она, что лыком подпоясана?

— Не понял, излагайте, пожалуйста, свои мысли ясней, — поразился он её сленгу.

— Куда уж ясней. Спортивный зал есть, а инвентаря и спортивной формы нет. Она нас ограбила.

— Как ограбила? — не показывая вида, что он знает о неблаговидных проступках Людмилы Ивановны.

— Просто! Из инвентарной комнаты всё ценное вынесла, оставила только громоздкие вещи, и дешёвку. Я примерно прикинула, на двести тысяч инвентаря вместе с форой вынесла. Только одних мячей и коньков на сто тысяч пропало. И всё это не для дворовых спортсменов, а для профессионалов. На такую сумму сгинула и спортивная форма.

У него от таких цифр глаза поползли на лоб.

— Так в полицию надо обращаться, — сказал он.

— Я в органы не верю и не хочу с ними сотрудничать ни в качестве подозреваемой, ни в качестве свидетельницы и даже потерпевшей. И если мы вызовем следователя, то придётся туго папе. Всё, что у меня хранилось в складе, на приходе в детском доме не стояло. Ему за это такую головомойку устроят, что мало не покажется. Да и мне влетит.

— Ну, тут уж вы сами решайте. Могу только вам сразу сказать, если она действительно очистила вас, то назад вы ничего не получите. Она не тот человек, чтобы расстаться с товаром, который ей даром достался. Для Людмилы Ивановны находка извне, это приравнивается к её дню рождения.

— О возврате речи не идёт. Я сейчас молю бога, чтобы она наш товар не засветила, где ненужно. Представляешь, кем я буду выглядеть в глазах папы. Я слышала, что у тебя с ней нормальные отношения, поговори с этой дамой по душам, чтобы она не попалась, когда будет продавать товар. А если хочет, то я ей посоветую оптовика, который у неё всё скопом заберёт и под пытками никогда не сдаст своего поставщика.

Он понял, что Роза Викторовна неспроста в первый день открыла возможности сбыта неучтённого товара, человеку, которого практически близко не знает.

«Выходит она и меня подозревает?», — подумал он.

Внутри неприятно что — то ёкнуло и, зловещий импульс отстучал в его мозги. «Ты покрываешь преступного элемента, а за это в уголовном кодексе существует статья».

…Зная о преступных деяниях Людмилы Ивановны, по сути дела он становился её соучастником. Но ни при каких обстоятельствах выдавать её не помышлял. Последняя мысль, посетившая Платона, в какой — то степени оправдывала её. «Подумаешь, вор у вора дубинку украл».

Он обдумывал просьбу этой грубоватой женщины, но конкретного ответа ей не дал.

— Для меня сей миссия, не совсем приятна. Но попробую, — пообещал он. — И, то я с ней буду разговаривать только в том случае, если у неё дома увижу какую — то спортивную новинку, которую она не спрятала.

— Уж, пожалуйста, — сказала на прощание она, — нам же здесь с тобой работать, а её Владимир Иванович любыми путями выдавит отсюда. Тут дело времени.

…После её ухода у него остался плохой осадок на душе. Все эти «дворцовые тайны» он терпеть не мог. На протяжении своей жизни он вдоволь наелся терпких плодов от омерзительных интриг. Хоть и выходил он из них достойно, но крови при этом испортил с излишком. Сейчас ему хотелось только спокойствия. Он думал, в детском доме его обретёт. Спокойствие здесь было, но относительное, где-то всё равно шушукались. И на его счастье он многого не знал, а вот Людмила Ивановна была в кругу событий, но не всегда делилась с ним своей информацией. Не от того, что она ему не верила, а просто она оберегала его от ненужных слухов. Которые рано или поздно могли отразиться на спортивной судьбе её дочери.

После ухода Розы Викторовны в бассейне появилась Людмила Ивановна. У неё было депрессивное состояние, и чтобы снять его она пришла к своему спасителю, Платону. Дети в это время собирались на ужин. Проходившим мимо неё мальчишкам она как бы, между прочим, кинула:

— Голубки, если вы в столовую пошли, принесите что — ни будь вкусненького? Там кстати сегодня сырники со сметаной, и жареная рыба.

Когда ребята ушли, он открыл окна, а она опёрлась о кафельную стенку, подняв глаза на потолок, будто отыскивая там что — то.

— Ты для меня как батюшка, как психотерапевт, — начала она, — поэтому должен выслушать и дать такой совет, чтобы ни одна тварь меня не пугала.

Он точно знал, о чём она поведёт разговор. Слушать её желания никого не было, но её версия для него была любопытна.

— Если ты на исповедь ко мне пришла, тогда знай, я грехи не отпускаю, — с нескрываемым равнодушием произнёс он, — не по чину мне святым делом заниматься. А вот развеять туман в твоей голове, попробую.

— Я сама себе грехи отпущу. Роза претензии мне предъявила по своей каптёрке. У неё недостача там огромная. Хочет на меня повесить двести тысяч. Совсем в монастыре чокнулась. Набросилась на меня, чуть ли не с кулаками.

— Тебе — то откуда известно про монастырь? — изумился он, — я думала, об этом знает, только узкий круг.

— Не прикидывайся валенком, об этом даже дети знают. Она три месяца туда ходила лечиться за свой счёт, а сегодня пришла, чтобы оформить очередной отпуск. Змея она, а не женщина. Если я и взяла в её каптёрке, что — то, то не больше, чем на пятнадцать тысяч. Коньки пропали новые, зачем мне они нужны тем боле сорок второй, сорок третий размер? Чтобы зимой один раз сходить во дворец спорта. Я и на прокат там могу коньки взять, и не сорок третий, а свой дамский размер.

Послышался его тяжелый вздох. В нём не отражалось милосердия, а только тупая боль, навевающая тоску от безысходности положения.

— А я тебя предупреждал, что спишут всё на ключницу этой злосчастной каптёрки. А ей в последнее время была именно ты. Теперь суши сухари, вяжи тёплые носки и готовься к этапу на север. А Янку отдавай сюда на воспитание, так и быть я за ней присмотрю здесь.

Её глаза помутнели и она, приподнявшись на носки, вытянула руки вверх, будто хотела дотянуться до небес.

— Бог ты мой, — вскрикнула она, — и словно водяной ручеёк сползла по стене. Уткнув голову в колени и, несмотря на Платона, сказала:

— Пропади ты пропадом, — без зла сказала она, — ты же не прокурор, а психотерапевт. Зачем меня пугаешь? Лучше обнял бы, пока детей нет, и утешил по уму.

— Сейчас ребята тебя сырниками утешат, — сказал он ей, — перекусишь, тогда и поговорим серьёзно.

Он пошёл закрывать окна, в это время стали подтягиваться дети. Последний мальчик Витя Серёгин принёс ей большую тарелку с горкой наложенных сырников в сметане. Она почти вырвала тарелку из рук и скрылась в своей комнате. Когда он к ней зашёл, то больше половины уже не было.

— Оставь хоть Янке, она сейчас из школы придёт на тренировку. Наверное, голодная?

— Дома пиздеша тушёного поест, а здесь мне самой мало.

— Чего, Чего поест? — не понял он её.

— Ты что забыл, что я иностранный язык учу. Пиздёш в переводе с английского на русский, это гороховое блюдо. Я его отварила и натушила целую утятницу. А сырники я сама прикончу. Памятник же с моей массы тела будут отливать, а не с её, — стебля от баклажана.

Этим нелепым доводом она заставила его улыбнуться.

На этот раз он не прятал улыбку. Людмила Ивановна смотрела не на него, а в тарелку, откуда удивительно быстро исчезали сырники. Она обильно вымазывала их сметаной и целиком запихивала себе в рот.

— Понимаешь, меня сегодня из столовой с позором выгнали, — проглотив очередной сырник, сказала она. — Диетическая сестра такой скандал подняла, что я больше там не появлюсь. Кричала, что я сирот объедаю, и только воспитатели имеют право кушать в столовой. Будь она проклята, стерва толстожопая. У неё женя не меньше, чем у директрисы из Метеора. Вот скажи мне, где наша диетическая сестра такой зад отъела?

— Ну, я не знаю, наверное, природа одарила?

— Хренушки, а не природа. Сама харчи сиротские ворует, думаешь, я не вижу, как она урезает дневной рацион у детей. А вечером за ней муж на машине приезжает, у которой после её сумок, колёса асфальт проминают. Мне бы хоть раз взглянуть на калькуляцию. Я бы ей показала, кто сирот объедает.

Она засунула последний сырник в рот и, не дожевав его до конца, вытерла губы концом спортивной майки.

— Ну что теперь и покалякать можно. Пошли, покурим, у тебя сигареты есть?

Он ей дал сигарету, но курить не пошёл.

— Иди, покури одна, а мне нужно работать. А о схватке с Розой забудь. Я тебе авторитетно заявляю, ничего она тебе не сделает. Это ей нужно бояться, а не тебе. Делай вид, что ты ничего не знаешь и голову перед ней не опускай. Будешь прислушиваться моего совета, вскоре всё забудется. Только не наглей и включайся в работу. Запомни директор не добрый ангел, а грамотный руководитель, у него дисциплина на первом месте стоит.

— Ха, Ха, Ха, — заржала она от радости, — знаю я, что у него на первом месте стоит.

Она ушла курить, а он в это время подошёл к Вите Серёгину.

— Витя и сколько же ты сырников принёс Людмиле Ивановне?

— Пятнадцать штук и два стакана сметаны бухнули в тарелку, а рыбу мы сами съели.

«Невероятно, но чую, она поставила перед собой цель, повысить вес таким образом? Неужели непонятно что никто ей памятник золотой отливать не будет. Да о чём там говорить, ей и с глины никто его не вылепит. Разве, что на масленицу чучело пацаны сварганят и сожгут на стадионе. Хотя корму ей бы не помешало подкорректировать, но сырники вряд ли ей помогут в этом деле, — подумал он. — Тут пища должна быть калорийная и тяжелая»