В понедельник, Платона вызвала к себе Гордеева. Она смотрела на него с добродушием, ослепляя его волшебной улыбкой.

— Как ты себя чувствуешь?

— Великолепно!

— Я везу десять детей в Москву, на конкурс «Созвездие», не хочешь со мной съездить на три дня?

— А нужно ли? Тема далеко не моя, и эта поездка скомпрометирует нас обоих. У детей глаз острый.

— Боишься, а я вот не боюсь. Ну ладно, нет, так нет, — успокоилась она, — я тебя собственно вызвала по другому вопросу. Ты Хаджу знаешь?

— Знаю и хорошо, — с удивлением посмотрел он на неё. — Звонил он с утра мне, проситься сюда на работу. Говорит, что у него есть столы дорогие и весь сопутствующий инвентарь для настольного тенниса.

— Его на пушечный выстрел к детскому дому подпускать нельзя, — взволновался он, — будет он, не будет меня.

— Я примерно так ему и ответила, — улыбнулась она. — Сказала, что у нас есть хороший тренер и пока я с ним не переговорю, ничего обещать не могу. Он сразу же повесил трубку. Теперь у меня просьба другого характера к тебе есть. Прошу тебя не выясняй никаких отношений с нашей неразумной ревнивицей. Делай вид, что ничего не произошло. Наш директор думает убрать её из школы, он там преподаёт географию. А потом будет ставить вопрос о её профессиональной непригодности у нас.

— Я уже обсудил её поступок по телефону позавчера, только тебе забыл рассказать.

— И что ты ей сказал?

— Не много, но веско. А главное я дал ей понять, что наши отношения после дня учителя стухли. Мне уже приелась её ромашка, вначале весело было, а сейчас хоть волком вой. Главное у неё мужик есть, а она как одержимая за мной бегает. Хоть к бабке иди, чтобы отворот, какой против неё сделала.

— Терпи мой друг, терпи, — думаю, к новому году её не будет здесь. Если директор наехал на неё, то это серьёзно. Она оказалась нечистой на руку. Всю воблу у него перетаскала. А он ей дорожил. Даже нас никогда не угощал.

— Теперь мне понятно, где она её взяла. В Липецке на соревнованиях она мне целый пакет дала воблы. Спросил, где взяла? — говорит на пивной точке. Только ты директору ничего не говори. Некрасиво как то получится с моей стороны. Может она и не по своей воле это сделала, а шайтан от клептоманов подтолкнул её таким способом рыбку ловить.

— Ты уже её пожалел? Я вошла в твоё положение, и не осуждаю. Напротив я тебя за это ещё больше любить буду. Ты настоящий мужчина! С директором я кроме работы ни о чём не говорю. У него для этого своя компания имеется. С ним мы на разных полюсах находимся.

— Задержался я у тебя, пора и честь знать, — встал он со стула, — ты знаешь, где я живу. Вечерами я полностью твой. Спеши увидеть. Жена приедет, придётся прятаться, по углам.

— А про мою квартиру ты забыл? — напомнила она ему, но он уже не слышал, закрыв за собой дверь.

В бассейне он столкнулся с Людмилой Ивановной. Двери её кабинета были открыты, и когда около неё прошёл Платон, она поздоровалась с ним и расстегнула лифчик.

— Вот теперь я знаю, почему тебе мальчишки свои орудия показывали, потому что ты им светила свои печёные картошки.

В ответ она только рассмеялась.

— У меня дыньки, — может они и не такие, как у твоей Джулии, но в мужской руке они смотрятся прекрасно.

— Сходи в курилку и вымой всю свою повидлу.

— Сам вымоешь, вместе с царицей.

— Тогда ноги моей там больше не будет. Завтра утром приведу сюда плотника, и он врежет в двери новый замок. А я курить буду выходить на улицу или совсем брошу.

— Пошутила я, пошутила, любимый. Я вчера всё с содой и уксусом вымыла.

— У тебя Миша любимый есть, а меня больше так не называй. Хватит шуток.

— Миша был, Миша сплыл, — он и двух недель не выдержал у меня.

— Голодом, наверное, заморила вот он, и слинял от тебя. Какой же мужик потерпит такое.

— Почти угадал, — засмеялась она, — только у нас он готовил всегда. То утку запечёт, то гуся. А это мне на один день. Он присмотрелся к моему аппетиту и сбежал, — наверное, понял, что со своей зарплатой не прокормит меня с Янкой. Плевать на него. Я тебя люблю, — нагло посмотрела она ему в глаза.

— Дура, — крикнул он ей в лицо.

— Может и дура, но умная, и скоро вы все в этом убедитесь.

…Он уже не мог на неё злиться, что — то сверкнуло в её глазах незнакомое, сосредоточенное. Это была другая Людмила, не бесовских кровей, а вполне благоразумное создание. Такой её он ещё никогда не видал. Она переоделась и ушла в спортзал. В этот вечер он её больше не видал. На следующий день директор собрал всех педагогов у себя в кабинете. Проверял журналы и рабочие программы, делал кое — кому замечания. А когда добрался до журнала Людмилы Ивановны и посмотрел его, то вылил на неё ушат отборного мата. Затем со всей злости запустил журналом ей в лицо.

— Сволочь, паскуда, ты, где нашла тридцать человек? К тебе ходит всего одна кособокая Ангелина и у той глаз соломой набит. Если только не начнёшь нормально работать, я к Новому году выводы сделаю. И предупреждаю всех нерадивых работников. Возьмитесь за ум? Очень прошу? Нечего диваны в группах продавливать. Вот полюбуйтесь на неё, — переключился он опять на Людмилу Ивановну, — когда пришла, золотые горы мне обещала. Говорила, в высшей лиге с мастерами спорта работала. Детишек любит неимоверно и они ей той же монетой платят. А на деле, что получается. Дети ей свои фуфеля показывают, и вяжут по рукам и ногам.

Он сделал короткую паузу, выпил воды и продолжил отчитывать Людмилу Ивановну:

— Ты в первую очередь педагог, — с негодованием посмотрел он ей в лицо, — не можешь работать так и скажи. Бери тогда шашки, шахматы, займи детей. На сегодняшний день один Сергей Сергеевич работает. Без году неделя у нас, а уже медали зарабатывает. А вы квашни, жопы отъели и ходите по детскому дому, как гусыни, — заорал он на воспитателей. — Почему детей на прогулки не водите? — стукнул он кулаком по столу. — С сегодняшнего дня, чтобы у меня в обязательном порядке выгуливали детей. А сейчас марш все отсюда. Видеть никого не хочу. Этакие мрази.

Первой вылетела из кабинета Людмила Ивановна. Она была сама не своя. Лицо было убитое, а руки тряслись нервной дрожью, и она не могла попасть ключом в сердечник замка.

— Не обращай внимания на него, — стала утешать её мастер швейного цеха, — я сорок лет здесь работаю. Всего насмотрелась. А он покричал и забыл. Сейчас зайди к нему, он с тобой уже нежен будет.

— Пошёл он на хрен со своей нежностью, — крикнула она на весь коридор, — я женщина независимая и не позволю так со мной обращаться. А вам если по нраву его такое нежное отношение, то и обнимайтесь с ним. Он себе кабинет отгрохал, как у президента, а спортзал так и не утеплил. На улице октябрь, а там холодней, чем на улице. Детей в этот зал не загонишь. Зато при попечителях и спонсорах детей по головке гладит, будто любит их. Каков лицемер. Может и любит, только не отеческой любовью.

По виду воспитателей было заметно, что большинство одобрили её высказывания. Но комментировать вслух её речь остереглись.

Наконец — то ей поддался замок, и она вошла в бассейн. Платон зашёл туда через пять минут. Она сидела на стуле, обхватив голову руками. Ему чисто по — человечески было её жалко. Он понимал, что директор своим непорядочным лексиконом оскорбил не только женщин, но и его единственного мужчину, который присутствовал при этом. Пускай и не в его адрес сыпались оскорбления, но униженным он себя тоже чувствовал. Он нередко попадал в подобные ситуации, особенно в общественном транспорте, когда распоясавшие хулиганы, не боясь мужчин, оскорбляли женщин. И мужчины молчали, боясь влипнуть в непонятную историю. Он же терпеть не мог подобного хамства и обязательно осаживал бакланов. После этого он ловил на себе благодарные взгляды женщин, а другие мужчины вместе с хулиганами, от стыда сходили на ближайшей остановке. Здесь же он не мог ничего сделать, и никто бы, не сделал.

…Он сел напротив Людмилы Ивановны. Хотел её успокоить, но вместо нужных слов произнёс:

— Я материться могу жёстче и изящнее его. Но это не значит, что свой мат должен демонстрировать при каждом случае. А он я замечаю, и в дело и не в дело пылит им. За долгое время работы с такими детьми психику свою в конец разрушил. Явно он неуравновешенный человек. Он нарвётся на человека со слабым сердцем, который напишет на него телегу в вышестоящую инстанцию.

— И этим человеком, буду я, — подняла она голову.

Её глаза были красные от слёз, а лицо без единой прожилки было белее мела.

— Так ко мне ещё никто не относился, — сказала она. — Это ужас, какой — то при всех так опозорить и закатать в меня журналом. Нет, я в суд на него подавать не буду за оскорбление. Он у меня умоется другими помоями. Я ему этого не прощу!

— Ты знаешь, что он тебя хочет из школы подвинуть?

— Уже подвинул, — сегодня до уроков не допустили. И знаю почему.

— Я тоже знаю, — сказал он, — за воблу, которую ты у него выудила.

— Вобла это повод, а на самом деле он убрал ненужного свидетеля. Я же знаю, что он из года в год привозит в школу и сапожки женские и разные вещи, даже тушёнку и всё сбывает по сходной цене преподавателям. Мне всё учителя рассказали. Когда он это добро привозит, в учительской очередь в два ряда становится. Здесь в детском доме бездонное дно. Большинство товара не учитывается, идёт, как подарок. Вот он и распоряжается этим добром по своему усмотрению. А там я ему буду мешать. Завтра у меня выходной, а послезавтра уволюсь, но с большим шумом. Небесный суд я ему устрою. Я же родная сестра бога Морфея.

— Остынь. У тебя кредит большой. Куда ты пойдёшь. Перезимуешь, а там видно будет.

— И то верно, — опомнилась она, — зачем мне увольняться. Панкратова же скоро не будет. Чтобы я без тебя делала, — одобрительно посмотрела на него.

…На следующий день он шёл на работу уверенный, что в этот день будет в бассейне один. У Людмилы Ивановны был выходной. Но зайдя в здание, вахтёрша Тамара Тряпкина сразу его огорошила:

— Сергей Сергеевич, подруге твоей с киностудии фирменное письмо пришло. Сейчас ждут её. Весь детский дом на ушах стоит. Зам по хозяйственной части Альбина не вытерпела и осторожно вскрыла его, прочитала и опять запечатала. Приглашают её на съёмки. Миллионершей теперь будет. Повезло же ей, — с завистью сказала она.

— Может, пошутил кто?

— Нет, письмо правильное, настоящее с Московской печатью.

Она не успела договорить, шумно хлопнув дверью, появилась запхавшая Людмила Ивановна.

— Где письмо? — кинулась она к вахтёрше.

— Я всю почту секретарю отдаю, у себя ничего не оставляю.

— Открой мне гардероб, я разденусь, — посмотрела она на Платона. — И его, чего одетым держишь?

— Ты чего такая радостная и взмыленная? — спросил он у неё в гардеробе, — или Джек Пот сорвала?

— Пока не знаю, но сейчас узнаю. Пошли со мной к секретарю.

В холле у кабинета секретаря, сидело на диванах около десятка воспитателей и о чём — то шумно беседовали. Завидев Людмилу Ивановну, все, как сговорившись, замолчали. От секретаря она вышла с письмом и пошла в бассейн. Вереница воспитателей потянулась за ней.

— Люд, но ты нам хоть покажи, что за письмо? — канючили они.

— Дайте мне самой одним глазом взглянуть на него, потом дам и вам почитать.

Она долго читала его, — все затаённо сгрудились вокруг неё.

— Ну что там Люд? — с нетерпением ждали они от неё разъяснений, — что ни будь, ценное есть?

— Погодите девки, дайте в себя прийти. Тут всё ценное мне кажется, — только я многого не понимаю. У меня голова кругом идёт.

Она отыскала взглядом Платона и протянула ему письмо.

— Сергей Сергеевич, ознакомься, пожалуйста, — ты всё знаешь. Разъясни мне, что почём, — и, посмотрев на воспитателей, с испуганным восхищением произнесла, — кажется, я скоро буду очень богатой! Сейчас я этому лешему с костылями выскажу всё и покажу ему свою запись на телефоне, как он Сашу Лютого бил при всех костылём. Будет знать, как обижать гордых и независимых женщин. Все воспитатели переглянулись между собой и потихоньку начали покидать бассейн. Платон не заметил их исчезновения. Он был занят чтением письма, которое знал наизусть.

— Письмо это никому не показывай, — заложил он листы в конверт, — не дай бог сглазят, тогда не видать тебе славы. И диссертацию пока отложи, занимайся только собой. А я тебя от всей души поздравляю! Это будет во много раз дороже Джек Пота. Ты представляешь, какое счастье тебе подвалило?

— Пока, не очень, — замотала она головой, — вернее понимаю, но поверить не могу. Почему меня — то выбрали?

— Тут и понимать нечего, в базе данных на каждого из нас есть даже то, чего мы сами о себе не знаем. — Он внимательно посмотрел на неё, — как я раньше не догадался, что ты сильно схожа со знаменитой танцовщицей. Ведь и, правда, тебе причёску изменить и вот он двойник великой шпионки.

— Она что шпионка была?

— Вообще — то Мата Харри была голландской танцовщицей, но ей ничто не мешало совмещать танцы со шпионажем. Личность довольно известная в мире.

— Так, что мне сейчас нужно делать в первую очередь?

— Дать своё согласие, и выполнять рекомендации режиссёра.

— Фамилия, какая — то хрен выговоришь, я такого и не слышала. Хотя я кроме Рязанова и Меньшова никого не знаю.

— Фамилия, как фамилия, что — то с лошадью связано. Точно в переводе с иностранного языка шекель это кобыла, — сделал он вид, что вспомнил, — Наверное, у режиссера настоящая фамилия была Кобылятин, вот он взял себе звучащий псевдоним. Многие знаменитости так делают. Сама посуди, ни один кинофестиваль не отдаст лавры режиссёру с фамилией Кобылятин, Хреновин и так далее. А ещё шекелем называют израильскую валюту. Возможно твой, режиссёр еврей, и у помощника его тоже загадочная фамилия.

— Это хорошо или плохо?

— Думаю замечательно, эти люди своего не упустят. Ты попала в цвет. Будешь богатой и счастливой!

— Я тогда тебе сразу Мерседес новый возьму, и дом свой в Орехово подпишу. Сама с Янкой уеду в Ялту или Лондон. Наверное, в Ялту, в ней климат лучше. Познакомлюсь там с Софией Ротару, и другими знаменитостями. Я же буду, через год относится, к творческой элите. И вообще жизнь у моря это рай. Фрукты круглый год, Массандра ручьём льётся. И уж с такими деньгами, я себе мужа всегда куплю, а лучше ну его на фиг. Корми этого захребетника.

— Ну, ты точно тогда зазнаешься, — улыбнулся он ей.

— Только не в отношении тебя, ты мой путеводитель! Я разрешила бы тебе не работать, и кормила бы тебя с ложки до глубокой старости, лишь бы ты рядом был. Только вот мне походку, где бы отработать. Я знаю, что она у меня несуразная. Как бы они меня не забраковали с ней.

— Ничего проще нет, — заверил он её, — ходи дома по половице и вихляй задом, вот так.

И он ей удачно показал элемент походки, на парапете бассейна. После чего она не выдержала, стала повторять его уроки.

— Получается? — спросила она.

— Недельку так потренируешься, походка будет, как у Мерелин Монро.

— Что это за птица? Тоже шпионка, какая?

— До чего же ты дремучая, — удивлённо произнёс он, — не знать секс символа мирового кино, знаменитую блондинку, просто стыдно.

— Вспомнила, вспомнила, — замахала она рукой, это та, что снималась в фильме «В джазе только девушки».

— Совершенно верно, там она была восхитительна! А теперь отправляйся домой. Мне надо идти за детьми и работать с ними. Область на носу. Янку после школы гони сюда.

— Сейчас я пойду, только покажу тебе видео, которое одна девчонка моим телефоном вчера зафиксировала. И такое зверство, оказывается, происходит ежедневно. Одну девочку, в пятнадцать килограммов веса, за то, что она курила на балконе, поднял, словно бревно и со всей силы как мяч метнул на стену. Девочка после такого броска получила сотрясение мозга.

…Она включила телефон. На нём чётко было видно всех детей детского дома. Они стояли в холле на втором этаже и смотрели, как директор жестоко избивал костылём двенадцатилетнего Сашу Лютого. Избиение сопровождалось диким матом. И ни одна воспитательница не посмела заступиться за сироту.

— Да он тварь последняя, если бы я там был, руки бы переломал ему, — негодовал Сергей Сергеевич.

— Это ещё не всё, — мальчишка вчера сознание от побоев потерял, он сейчас лежит в изоляторе. Медики наши, почему молчат? Им первыми нужно бить в набат, а они бояться, что с них директор белые халатики снимет. Пускай тогда переодеваются в чёрные халаты, как у гробовщиков. Нечего позорить белый цвет, который символизирует чистоту души медиков.

Ужасы, ты какие — то рассказываешь, да так ярко, словно Цицерон, — перебил он её, — ты ничего не съела запретного случаем. У тебя речь сегодня льётся как из рога изобилия.

— Ещё не то сейчас услышишь, — выразительно подняла она руку, — только не перебивай меня. Ты многого не знаешь, и не видишь, а у меня глаза, как перископы. Посмотри, сам с женой живёт несколько лет в детском доме, занимая на втором этаже полезную площадь спортзала. Думаешь, у него квартиры нет? Есть, да ещё какая на Рождественской улице, в семнадцатом доме. Только он её за бабки сдаёт. У него в детском доме числится человек десять родни, которых в лицо никто не видал. Это дворники, уборщицы. Его жена получает ставку уборщицы спортзала, который моет раз в месяц. А положено делать влажную уборку два раза в день. Ещё она получает ставку костюмерши. А зачем здесь нужны дворники? Дети территорию вылизывают по два раза в день. Одна только сотрудница из его родни спину гнёт на гектаре садовой земли. И не известно для кого, для личной выгоды директора или для себя. И опять же если бы не дети, сад давно наверное бы завял. А спроси их, много ли им яблок, перепадает из этого сада, они покажут тебе шиш. Он на водохранилище, строит себе коттедж. Там все взрослые дети пашут на нём, за пайку. И это ни для кого секретом не является. А главное его преступление это, то, что он спит с мальчиками. Сама видела. Захожу как то утром за ключом от спортзала в летнюю дачу, а он в неглиже с двумя мальчиками спит, а на полу валяются игрушки. Панкратова в советские времена из первой школы за это выгнали, так нашлись добрые люди, пристроили его сюда. Поэтому не зря в народе молва гуляет, «Не дети такие, их делают такими те, кто приходит работать с ними». Все его безобразия я отразила на бумаге и завтра отнесу прокурору.

Она взяла кий в руки, которым Платон накладки для ракеток закатывал.

— Я ушла, — только зайду на минуту к этому хомяку, директору. Пару ласковых слов ему выдам.

— Положи кий, он мне ещё пригодится, — остановил её Платон, — если тебе невтерпёж попробовать на прочность голову директора, то лучше костыль об него сломай. А ещё лучше, если ты сейчас пойдёшь в гардероб, оденешься и отправишься домой. Поверь мне, — горячиться, сейчас не следует. Я полностью с тобой согласен, и если тебе верить, то Панкратов выродок с научной степенью. Его место безусловно за решёткой, но дело в том, что если ты сейчас дашь ход своим бумагам, то тут такая завируха поднимется после. Она может мне перекрыть вход на областные соревнования. И ты не забывай, что Янке я напророчил золотую медаль. Так что давай пока воду не мути.

Она внимательно выслушала его, положила кий на стол и счастливая вышла из бассейна.

Через минут двадцать, к нему зашла оторопевшая Роза.

— Сергей Сергеевич, что это с Людкой случилось. Вышла от директора, как Терешкова из кремлёвского дворца со звездой Героя Советского Союза на груди. Я ей говорю, здравствуй, а она мне:

«Пошла вон курица». На первом этаже, гардероб не кому было ей открыть. Так она давай топать ногами и кричать:

«Подать мне сюда Тряпкину — Аляпкину, где там лазает эта вахтёрша? Косолапый Панкратов, совсем за дисциплиной не смотрит младшего обслуживающего персонала».

Платон от души посмеялся над рассказом коллеги.

— Смешного ничего не вижу, — подавленно смотрела она на него. — Неужели не заметно, баба умом свихнулась. Правда, что её приглашают в фильме сниматься?

— Правда, правда, — не переставая смеяться, подтвердил он. — Она теперь нам не ровня, за один час вознеслась на небеса по золотому трапу, который ей бог оттуда скинул. Но на работу пока, будет ходить.

— Надо думать, разве плохо за прогулку по детскому дому полноценную зарплату получать, — сказала она и вышла в коридор. Через десять минут вернулась с глазами блюдцами:

— Ты представляешь Сергей, вчера он её при всех костерил, грозился уволить, а сегодня ей ещё полставки дал. Сейчас зашла к секретарю, а она приказ на Людку уже заготовила. Папа, что совсем опупел? Хотела к нему зайти. А он видеть никого не желает.

— Да ты, что? — открыл он от удивления рот. И в душе мысленно выразил Людмиле Ивановне уважение.

— Вот тебе и что! — мы с тобой, как волы впряглись в работу, а она и приступать не думала, зато деньгу будет огребать больше нас.

— Завтра она придёт, и мы спросим, за что её такими почестями одарил директор, — сказал Сергей Сергеевич. — Можно было и сегодня узнать у Людмилы Фёдоровны, но она в Москве.

В этот «праздничный день для Людмилы Ивановны» в детском доме только и говорили про неё. Зависть и лицемерие здесь лидировали. Но она об этом не знала, но чувствовала.