Люди не проходили мимо (зря) Пушкинской площади в один из первых осенних дней. Напротив, если они куда-то и шли, то именно туда.

Из окна своего кабинета Аврелия наблюдала, как по Петровке в сторону Пушкинской площади катится упругая разноцветная молодая народная волна. Начало осени в Москве практически ничем не отличалось от конца лета. Только самые сознательные деревья неохотно шевелили желтыми ладошками отдельно взятых листьев, как если бы присутствовали на некоем собрании и вынужденно голосовали за неправильное, по их мнению, решение. Ближе к вечеру на город сиреневой душной подушкой надвинулась неурочная жара. Края подушки были оторочены иссиня-черной грозовой оборкой, но в отсутствие ветра гроза представала всего лишь «вещью в себе». Трудно было выбрать лучшее время для торжественного открытия первого аква-комплекса в «чистом городе», каковым надлежало сделаться Москве.

Аврелия открыла окно. Толпа двигалась по Петровке аккуратно и тихо. Только шелест девичьих босоножек по сухому асфальту, да скрип подошв кроссовок молодых людей нарушали жаркую осеннюю тишину. И еще как будто едва различимое блеянье, как легкая рябь, скользило поверх лохматых, стриженых и бритых голов. Но откуда было взяться парнокопытным в ритмично растягивающейся и сжимающейся, подобно резиновому жгуту, толпе? Хотя, вздохнула Аврелия, от современной молодежи можно ожидать чего угодно.

Тем временем верхний слой тишины, как кремовую надстройку с торта, срезало тонкое лезвие виолончели. Следом тоскливо, как пес на луну, гавкнул фагот. Затем звуки разных музыкальных инструментов сплелись в «сумбурный» клубок, и только свирель упорно гнула свою одинокую жалобную линию. На специально сооруженной сцене «разминался» оркестр берлинской оперы. Туда — на зов свирели, к «Тангейзеру» — и двигалась не растерявшая веру в любовь, точнее в чудеса любви, молодежь.

Аврелия подумала, что, собственно, может и не появляться на площади. Она свою часть работы завершила. Акт об исполнении условий контракта между закрытым акционерным обществом «Линия воды» и Заказчиком был подписан. Дальше проектом «Чистый город — чистые люди» должны были заниматься городские власти.

Церемония открытия первого в Москве аква-комплекса была расписана по минутам, список ораторов — согласован и утвержден. Никаких неожиданностей не предвиделось. Президент должен был произнести двухминутное приветствие, затем — по пути к кортежу — пообщаться на площади с народом, сказать журналистам, что лично ему по сердцу простая бревенчатая русская баня — с березовым или дубовым веником и (желательно) водоемом поблизости, куда можно ухнуть, вырвавшись из парной. И — отбыть восвояси.

Прикомандированный к «Линии воды» бывший чиновник, а ныне пиарщик Антонин Вергильев, задействовав старые связи, встретился с людьми из пресс-службы президента, обсудил с ними целесообразность краткого посещения президентом «Тангейзера». Никаких массовок, предложил Вергильев, только видеоряд в три плана. Наплывом на сцену — фрагмент, где Папа грозно стучит посохом, прогоняя нимф и фавнов, кстати, некоторые из них будут в оранжевом. Затем вид сверху — россыпь голов на площади. И портрет — задумчиво-строгое, но одухотворенное лицо президента, а вокруг — симпатичные, без пирсинга, колец в носу и разноцветных волос — молодые люди, будущее России.

Идея понравилась.

Но вскоре служба безопасности раздобыла информацию, что две так называемых арт-группы с провоцирующими названиями «Порви меня» и «Голод (sex) — не дядька» планируют прорваться на сцену во время арии Тангейзера, когда посох в руках Папы Римского зацветет, и устроить там флэш-моб в виде… коллективного полового акта. По сведениям службы безопасности оперный режиссер-модернист и бритый наголо с выкрашенным «под зебру» черепом дирижер оркестра были в курсе готовящейся провокации и не особенно ей противились. Представление собирались посетить послы многих стран. Телекомпания CNN планировала вести прямую трансляцию на весь мир.

Решили не рисковать.

Святослав Игоревич выполнил финансовые обязательства по проекту «Чистый город — чистые люди». Генераторы «водяного дыма» были доставлены из Канады самолетами МЧС. Вчера ночью монтаж оборудования на Пушкинской площади был завершен. За это (по контракту) отвечали люди Святослава Игоревича.

Аврелия перебросила деньги со счета «Линии воды» на счет офшорной фирмы, зарегистрированной Укропчиком на Кипре. Фирма, единственной сотрудницей которой была Укропчик, немедленно расписала деньги по номерным акциям «на предъявителя». Такие акции являлись вполне законным платежным средством в странах Европейского Союза, где пока числилась Греция. Рано утром Укропчик доложила Аврелии, что подписала с местной общиной документ о купле-продаже крохотного необитаемого острова в Эгейском море. На этом — в двадцати минутах на катере от виллы Укропчика — острове не было электричества и прочих коммуникаций, а потому он стоил (по европейским понятиям) не очень дорого. Из-за частокола острых подводных скал подобраться к острову можно было исключительно на легком катере с резиновым днищем, да и то только во время прилива и без гарантий, что скалы не пропорят днище. Остров представлял собой гору, поросшую лесом, с подбородка которой свешивалась белая пенная борода водопада. Комиссия Евросоюза по развитию неосвоенных территорий пришла к выводу, что строительство вертолетной площадки на острове, равно как и любая другая хозяйственная деятельность, нецелесообразны, как по экономическим, так и по экологическим причинам. На острове разрешалось возвести небольшой двухэтажный дом и установить один энергоблок, работающий на дизельном топливе. Аврелия давно положила (точнее он там всегда лежал) глаз на этот остров. В качестве единственного обременения для предполагаемого владельца или арендатора вменялась забота о популяции исчезающего вида тритонов-трубачей. Они весь год вели себя тихо и незаметно, однако в период брачных игр — в конце августа — начале сентября — издавали звуки, которые одни античные авторы принимали за «стон земли», другие — за «плач моря». Аврелия обещала не беспокоить тритонов, вести метеонаблюдения, не строить ничего сверх разрешенного. В купчей указывалось, что за островом ведется наблюдение с европейского космического спутника «Посейдон», отслеживающего экологическую ситуацию в акваториях Ионического, Мраморного и Эгейского морей.

Глядя из окна на идущих по Петровке людей, Аврелия сама удивлялась своему спокойствию. Когда все предрешено судьбой, вспомнила она слова Укропчика, волноваться и переживать по поводу судьбы бессмысленно. Тавтологическому утверждению Укропчика вторила сегодняшняя Большая Тема в Сети БТ:

При всем, впрочем, уважении к судьбе Аврелия совершенно не представляла конечной (если она, конечно, существовала) цели происходящего. Неужели высшим силам и впрямь надоела московская вонь, и они, как говорится, без дураков вознамерились превратить столицу России в «чистый город»?

Без дураков не получится, вздохнула Аврелия, разве только без особо вонючих дураков. Ей вспомнилась встреча с психиатром по фамилии Егоров из клиники «Наномед». Он знал ее как уважаемую финансистку — дочь престарелого пациента-маразматика, как Софию — невидимую соратницу из Сети БТ. Не знал ни как Аврелию Линник — генерального директора закрытого акционерного общества «Линия воды», ни как…

Она долго размышляла, в какой ипостаси предстать перед ним. Он был непрост, этот Егоров. Пописывал статейки в научные журналы, возглавлял секцию гипноза во всероссийской ассоциации врачей-психиатров, заседал на международных симпозиумах. Он первый употребил весьма спорный, но укоренившийся в среде врачей данной квалификации термин — «вонь познания».

Термин показался Аврелии грубым, но имеющим право на существование. Гипноз в понимании Егорова был чем-то вроде совковой лопаты. Подсознание пациента — выгребной ямой, откуда он черпал этой лопатой разнообразную мерзость. Изучение содержимого, видимо, и было тем, что Егоров определил, как «вонь познания». Против этого термина не стали бы возражать врачи-проктологи и (в определенных случаях) врачи-гинекологи. Придумать такой термин мог только умный, разочарованный в жизни и циничный человек, какими, собственно, и являлись многие представители «самой гуманной профессии».

Аврелия не знала, к достоинствам или недостаткам следует относить перечисленные черты. Она сама была умна, разочарована и цинична. Хотя, не до конца умна. Ее ум упирался в необитаемый, окруженный подводными скалами, остров посреди Ионического моря, как в конечную точку некоего пути, смысл которого был от нее скрыт. Быть может, он заключался в том, чтобы слушать «стон земли» и «плач моря»? Или — смотреть на выползающих раз в год на берег тритонов-трубачей?

Аврелия решила предстать перед Егоровым в своем истинном облике, то есть тому предстояло самому определить с кем — богатой дочерью старого маразматика-пациента, всезнающей таинственной Софией, незнакомой Аврелией, или… ему общаться.

Виртуальный шлейф вони преследовал ее всю дорогу до клиники «Наномед», где работал Егоров. Интересно, сверлила взглядом Аврелия бритый, похожий на дыню, затылок водителя-охранника, он ощущает эту вонь? Или люди с головами-дынями ее не замечают? Водитель не реагировал. Не ощущает, а может, привык, точнее, принюхался, рассудила Аврелия.

Они с Егоровым договорились встретиться в скверике возле «Наномеда», а потом, возможно, выпить по чашке кофе в близлежащем кафе со странным названием «Смеситель». Произнеся это слово, Егоров выдержал паузу, ожидая реакции Аврелии. Она промолчала. Аврелия не сомневалась, что какими бы кранами ни регулировался этот смеситель, ей удастся установить нужную температуру воды.

Ей не понравился вид дожидавшегося ее на скамейке в сквере Егорова. Он был явно с похмелья, небритый, в мятых зеленых штанах с отвисшими накладными карманами. Такие трудовые штаны более приличествовали слесарю или водопроводчику, работающему со… смесителями. На голове — разъехавшаяся пилотка с непонятного назначения, свисающей сбоку кисточкой. Аврелия подумала, что будь она хозяйкой клиники, она бы поостереглась держать такого психиатра.

Однажды Аврелия разбирала вместе с отцом подшивки старых журналов, которые тот зачем-то приносил домой из районной библиотеки, где их безжалостно списывали. Глядя на Егорова, она вспомнила, что в похожих пилотках с кисточками на карикатурах в старых журналах изображались вождь Югославии Тито и генералиссимус Франко. Тито в виде какого-то адского пса с выпученными глазами и огромными клыками жрал из корыта, до краев наполненного долларами (читатели могли это уяснить из символа $ на купюрах). Франко (видимо, по аналогии с Франкенштейном) был на двух ногах, но с гигантской челюстью, хвостом и когтями. Из кармана у него торчали петли, которыми он душил свободолюбивых испанцев. И еще почему-то над ними худой носатой птицей (неужели хотел сунуть клюв в корыто?) кружился президент Франции генерал де Голль.

Аврелия вдруг вспомнила глупый стишок про идущих мимо чего-то, но зря, на склоне дня людей, подумала о нынешних властителях России. Они не проходили мимо корыта, а если опускали в него клюв (рыло, морду, хлебало и т. д.), то не зря, потому что зрили корыто задолго до появления его на горизонте.

«Я смотрю, вы отлично подготовились к походу в… „Смеситель“, так кажется? — поинтересовалась Аврелия у Егорова, кивнув на штаны. — Будете менять прокладку?»

«Вы…» — поднялся со скамейки Егоров, поочередно узнав в ней дочь пациента-маразматика, загадочную Софию, незнакомую Аврелию Линник — генерального директора закрытого акционерного общества «Линия воды», и возможно…

В этом, впрочем, Аврелия не была уверена.

Собственная сущность ей самой открывалась редко и неохотно, как тяжелая заржавевшая дверь… куда? Дальше крохотного, окруженного острыми подводными скалами острова она по своей воле не заглядывала.

Пределом же познания для этого психиатра была… вонь.

Но она недооценила Егорова.

«Боже мой, я думал, что все это выдумки, фантазии сумасшедших… Что вы… делаете в нашем мире?»

Аврелия вдруг обнаружила себя сидящей рядом с ним на скамейке. И не просто сидящей, а еще и позволившей психиатру взять себя за руку. Егоров ритмично поглаживал руку Аврелии сжатыми пальцами, восхищенно и преданно глядя ей в глаза темно-зелеными, как бы расширяющимися, вбирающими в себя окружающее пространство, глазами. Аврелии показалось, что на нее катятся теплые морские волны, и она, как соль (слез?) растворяется в них. Он — сволочь, подумала про Егорова Аврелия, сволочь, отрекшаяся от Христа.

«Неужели вы собираетесь меня загипнотизировать?» — недоуменно поинтересовалась она.

«Я знаю, что это невозможно, — вздохнул Егоров. Медленно подняв руку, он поправил кисточку на пилотке. Затем потрогал рукой собственный нос. — Вонь… — пробормотал он. — Вы чувствуете вонь, или… мне кажется?»

Аврелия кивнула.

Ее начал забавлять этот странный человек.

Он, как вода любой конфигурации сосуд, наполнял собой любую разновидность безумия. Даже ту, которая не подходила под это определение. В данный момент Егоров летел отважной струйкой на раскаленную поверхность печи. Он не боялся в мгновение ока испариться, то есть был готов растворить собственную жизнь в чужом безумии. Аврелия была вынуждена признать, что Егоров хороший, даже слишком хороший психиатр.

«Не может же так… — дыхнул в ладонь Егоров, — у меня вонять изо рта?»

Аврелия пожала плечами, на всякий случай отодвинувшись от него подальше.

«Значит, — печально, но твердо констатировал Егоров, — эта ужасная вонь — я сам! Как с этим жить?»

Это было невероятно, но в его бесстыжих глазах стояли слезы.

Редкая сволочь! — снова мысленно восхитилась Аврелия.

«Успокойтесь, — сказала она психиатру, — вы не Макбет. Кажется, это он говорил, что его грех смердит до небес»?

«Но вы его учуяли, — возразил Егоров, — и прилетели на запах, как муха на…»

«Как ветер, который развеет грех. Так будет проще. Меня мало интересует моральная сторона вашего метода познания. Хотите, — посмотрела прямо ему в глаза Аврелия, — я вас загипнотизирую, и вы мне расскажете, зачем сделали то, что сделали? Или… — выдержала паузу, — вы сомневаетесь, что у меня получится?»

«Не сомневаюсь, — не отвел взгляда Егоров. — В чем я должен признаться? Чего вы от меня хотите?»

«Видеофайл сеанса гипноза с известной вам особой, который вы провели у себя дома».

«Это было по взаимному согласию», — быстро ответил Егоров.

«За исключением того, что ей тогда не было восемнадцати лет, — уточнила Аврелия. — Это статья, господин Егоров, причем, не знающая срока давности».

«Свидетелей нет, — пожал плечами Егоров. — Никто не сможет подтвердить, что это случилось именно в то время, когда ей не было восемнадцати».

«Но есть потерпевшая», — возразила Аврелия.

«Исключено, — сказал Егоров. — Вам известно, чья она жена. Им не нужен скандал и, тем более, порнофильм в Интернете».

«Зачем вы вообще полезли в это дело?» — поднялась со скамейки Аврелия, дружески протянула руку Егорову.

Она решила, что настала пора посетить «Смеситель», обсудить формулу «товар-деньги-вода». Температуру установленной психиатром цены за товар следовало остудить холодной водой доводов Аврелии. Она не была стеснена в средствах и могла предложить Егорову любую сумму. Но Аврелия давно уяснила, что большинство людей воспринимает отступление от правил, в том числе и нежелание покупателя их товара торговаться, как слабость, глупость, или обман. Скорее всего, Егоров не относился к большинству, но она не собиралась это проверять. Мир стоял на том, что доступ к корыту с долларами был строго ограничен.

«Не знаю, — повернул ее руку ладонью вверх Егоров, внимательно посмотрел на тисненый узор так называемых «линий». — Наверное, из ложно понимаемого чувства собственного достоинства. Не люблю, когда меня принимают за идиота. Одно из двух, — отпустил руку Аврелии. — Или вы бессмертны, или… давно умерли».

«Что вам больше нравится?» — спросила Аврелия.

«Она — ваша сестра?» — спросил Егоров.

«Почти, — ответила Аврелия. — Хотя у нас разные родители. Продолжим беседу в „Смесителе“?»

«Как вам угодно, — церемонно поклонился, свесив с пилотки дурацкую кисточку, Егоров. — Я сделаю все, что вы прикажете».

«Тогда к делу. Сколько?» — возможность сэкономить время на «Смесителе» показалась Аврелии интересной.

«Что сколько?» — удивился, несколько разочаровав ее, Егоров.

«Вы — не Буратино, — ответила Аврелия. — Я — не лиса Алиса. Мы — не в Стране дураков. Сколько вы хотите?»

«А… в какой мы стране?» — поинтересовался Егоров.

«В данный момент — в стране оскорбленных женщин», — сказала Аврелия.

«Женщины — самая консервативная часть любого общества, — задумчиво произнес Егоров. — Женская обида — поле, засеянное семенами революции. Революция начинается тогда, когда истощается терпение женщин. Вы хотите собрать урожай?»

«Сколько?» — повторила Аврелия.

«Нисколько. Мне ничего не надо, — поднял руки верх, как сдающийся солдат, психиатр. — Да, я залезал, как вы выразились, в разные дела, но исключительно из-за профессионального интереса и никогда — из-за денег. Наверное, поэтому, — добавил после паузы, — я до сих пор жив. Мы сейчас поедем ко мне домой. Я отдам вам флэшку с файлом. Но послушайте, это же смешно! Да, у меня такое хобби, я записываю свое общение с женщинами, заметьте — далеко не со всеми! — на видео. Это не запрещено законом. Ни один суд не примет эту запись в качестве доказательства. Скорее, наоборот, примет как доказательство, что все происходило по доброму согласию. Ну, а слова… Вам ли не знать, чего только не бормочут женщины в любовном экстазе!»

«А к некоторым из них, — продолжила Аврелия, — так даже возвращается жизнь через этот самый, как вы выразились, любовный экстаз. А что есть жизнь, помимо того, — с отвращением посмотрела на Егорова, — что она — „вонь познания“? Истина в последнем, точнее, божественном измерении. Нет жизни — нет человека — нет истины. Вы решили добыть истину, которая, в сущности, вам не нужна, путем, который завел вас в тупик».

«Я бы не стал утверждать, что это тупик, — возразил Егоров. — Умение погрузить женщину в нирвану множественного оргазма — одна из высших добродетелей мужчины, средство продлить женское терпение и тем самым отсрочить революцию. Мне пришлось принять двойную дозу «виагры». Вы правы, я добыл ненужную мне, скорее даже опасную для меня истину. Но это случилось непреднамеренно, во время эксперимента. Не забывайте, я не только практикующий врач, но еще и ученый».

«Не бойтесь, — брезгливо отступила от Егорова Аврелия, — вы не пострадаете за…»

«Свой длинный член, — подмигнул ей Егоров, — и страсть к познанию. Запись вас не разочарует».

Аврелия побрезговала сидеть в машине рядом с Егоровым, велела ему разместиться на переднем сидении. Пока ехали к дому психиатра — он (оскорбляя Бога) жил на набережной возле Храма Христа-Спасителя, ей пришла в голову мысль приказать дынноголовому водителю-охраннику отпиздить (именно это нецензурное слово показалось Аврелии максимально подходящим для предстоящего действа) Егорова за все его омерзительные проделки. Глядя из машины на проплывающие дома, подернутые пылью деревья, мерцающие сквозь окна экраны (транслировали какой-то важный футбольный матч), Аврелия наслаждалась мысленным созерцанием картины укрощения (избиения) строптивого проходимца-психиатра. Она даже проверила, насколько хороши каблуки на ее туфлях. Они оказались исключительно хороши — литые, металлические, с резиновыми набойками. Аврелии, как уважающему себя художнику, хотелось завершить картину изящным «автографом» — каблуком в яйца психиатра.

Дынноголовый водитель, хоть и не чувствовал вони, но считывал складчатым затылком мысли хозяйки. Не говоря ни слова, он проследовал с Аврелией и Егоровым в лифт, а на лестничной клетке уткнул в спину психиатра пистолет. Другой — свободной — рукой крепко взял возящегося с ключами Егорова за шиворот, как большого нашкодившего кота. Странно, но в это мгновение психиатр показался Аврелии более похожим на… зайца. Но зайцы, если и шкодят, то почти никогда, в отличие от котов, не позволяют хватать себя за шиворот.

Кот, заяц, какая разница, с отвращением подумала Аврелия.

Если бы Егоров в тот момент оглянулся, он бы увидел, что охранник видоизменился: у него удлинились руки, два глаза на лице слились в один, а на спине образовался мышечный бугор.

Но Егоров не оглянулся.

Он был покорен судьбе.

Аврелия снова (на сей раз с некоторым неудовольствием) отметила чрезвычайную (жизнесохраняющую) сообразительность психиатра. Покорность судьбе означала безусловное принятие (любой) судьбы. В этих случаях судьба, как правило, воздерживалась от дополнительных испытаний для судьботерпца.

Егоров медленно поднял руку, включил в прихожей свет. Металлические каблуки Аврелии, еще мгновение назад весело, как бенгальские огни, искрившиеся над полом, погасли. Хитрый психиатр, как… тритон в море?.. ускользнул от возмездия.

«Подожди нас здесь», — велела она охраннику.

«Не найдешь — убью! Я все вижу!» — произнес охранник низким, как из-под земли, голосом, каким не разговаривают люди. Встряхнув для острастки присмиревшего кота-(зайца?)-психиатра, он остался в прихожей.

В комнате Егоров молча выдвинул из-под дивана инструментальный, косматый от свалявшейся пыли, ящик.

Открыл.

Ящик был доверху набит дисками, флэшками, картами памяти и прочей начинкой для электронного хлама.

Неужели везде… бабы? — разозлилась Аврелия.

Глядя как Егоров роется в ящике, отыскивая нужную флэшку, она подумала, что только идиот может искренне верить в то, что у айпадов, айфонов, смартфонов и прочих бессмысленных игрушек, а также социальных сетей — есть будущее. Это было неправильно составленное будущее из одних и тех же букв — с е т ь вместо е с т ь (во всех смыслах слова). То есть всеобъемлющая «вонь познания-II». Но миллионы людей каждый день бросались в эту вонь, как… тритоны в море? Вот и он, вот и он, — вспомнилась Аврелии подпись под фотографией бывшего президента — заядлого интернетчика и твиттериста, — разрядившийся айфон… А можно: размечтавшийся тритон! — подумала Аврелия. Определенно, тритоны не давали ей сегодня покоя. На фотографии бывший президент был в какой-то детской рубашке и с крохотной (по росту) клюшечкой для гольфа в руках.

«Скоро?» — Аврелия шагнула к привинченному к стене старинному зеркалу в резной — темного дерева — раме, увидела себя во весь рост — высокую, как амфора, на металлических литых каблуках — и чуть не разрыдалась в голос, до того она была хороша. Ну почему остров и… тритоны? — в отчаяньи подумала Аврелия. Когда мир велик и прекрасен, когда в нем столько красивых вещей и столько мужчин, готовых мне их дарить?

«Уже!» — Егоров приблизился к ней сзади, осторожно и нежно, так что Аврелия видела его руки, обнял ее.

Рука с флэшкой медленно, как змея, скользнула сквозь ворот блузки на грудь Аврелии, бережно поместила флэшку в бюстгальтер. Затем руки Егорова опустились на бедра Аврелии, потом ниже, подхватили юбку, повлекли ее, как чехол с орудийного ствола, вверх. Юбка на шелковой подкладке скользила легко, словно бедра (стволы) Аврелии были смазаны маслом.

Аврелия завела свои руки за спину, ощутила твердую, как если бы в штанах прятался молоток, плоть Егорова. Переступила литыми металлическими каблуками через незаметно съехавшие на пол кружевные в блестках трусы.

«Сколько?» — спросила она.

«Что? Опять? Я же сказал…»

«Сколько ты сожрал „виагры“, чтобы так стоял?» — уточнила Аврелия.

«Я бы мог сказать, что хочу узнать истину, — с достоинством произнес Егоров. — Но я не хочу ее знать, потому что…»

«Потому что тебя там… не стояло! — гибко выгнулась, разведя ноги и упершись руками в старинное зеркало, Аврелия. — Ты знаешь, — провела рукой по бюстгальтеру, где, подобно крохотной птичке, угнездилась флэшка, — если что не так, тебе… не жить», — прошептала, задыхаясь, почти теряя сознание.

Проклятый заяц знал, как забивать молотком гвозди.

«Не только мне, — с трудом расслышала Аврелия прерывающийся голос Егорова. — Ты права, меня там не стояло. Но у меня стоял! Еще как стоял!»