Внимательно изучив присланные по электронной почте описание, техническое обоснование и бизнес-план социального проекта «Чистый город — чистые люди», Аврелия решила пригласить представителя Заказчика в офис «Линии воды». Но потом передумала. Не то чтобы она испугалась, что Святослав Игоревич — тезка знаменитого князя-язычника — победителя ненавистной Хазарии, сына святой княгини Ольги и отца крестителя Руси великого князя Владимира — явившись туда, убедится, что имеет дело с фирмой-однодневкой. Это было ясно с самого начала. К тому же большинство подобных фирм вообще не имеет никаких офисов. Памятуя об исчезнувшем (унесенном водой?) с ладони отца синем изречении: «Люди — карты Бога», Аврелия решила быть в отношениях с Заказчиком открытой картой. Ей, в сущности, было нечего скрывать. И, следовательно, незачем хитрить.

Когда нечего скрывать — хитрить себе во вред, произнесла по какому-то поводу много лет назад подружка Аврелии по фамилии Укропова. Аврелия звала ее «Укропчиком». У подружки были ярко-зеленые глаза, и светлые — с прозеленью! — Аврелия была готова поклясться — волосы. Если кого и нашли на грядке, только не где капуста, а где укроп, так это ее.

Укропчик, впрочем, не всегда следовала мудрой заповеди, а потому угодила в тюрьму за «незаконную предпринимательскую деятельность». Устроившись в одну из управляющих ЖКХ-компаний, она явочным порядком учредила платеж за «среднюю воду». То есть жильцы понуждались платить не только за горячую и холодную воду, но и за «среднюю», которая образовывалась от их смешения.

Прочие управляющие компании поспешили перенять опыт.

Возмущенный пенсионер, из тех, что рассматривают в лупу цифры на квитанциях, обратился с запросом в Конституционный суд.

Президент, общаясь в прямом эфире с гражданами, заявил, что «средняя вода» — это «третья рука», вцепившаяся в горло народа. «Первая, — пояснил президент, — спекулятивный олигархический капитал, вся эта мразь, окопавшаяся в Лондоне. Вторая — чиновники, ворующие бюджетные деньги — „спящая“ пятая колонна, которая проснется, как только власть зашатается. Третья — повседневная бытовая коррупция». Президент предложил народу самостоятельно отлепить самую подлую и вредоносную — «третью руку», присосавшуюся к его глотке, как осьминожье щупальце. «Две другие оставьте мне», — мрачно попросил президент.

Так что, можно сказать, Укропчик пострадала за политику. Или — за хитрость, но не свою, а президента, который, конечно же, не тронул ни олигархов, ни чиновников. Да и как он мог их тронуть, если эти две «руки» правили страной, а президент надевался на них и прыгал над ширмой, как смешная кукла в уличном балагане.

Поэтому для острастки было решено окоротить «третью» руку. Зачитывая приговор, судья произнесла фразу, облетевшую мир: «Мы победим коррупцию, утопим среднюю руку в третьей воде!»

Сейчас Укропчик жила на греческом острове в Ионическом море, и ей не было хода в Россию. Борцы с «третьей водой» и «средней рукой» настаивали, что ее УДО (условно-досрочное освобождение) было незаконным. Чем-то это напоминало «казус Станкевича», когда демократа «первой волны» — советника Ельцина по фамилии Станкевич десять лет держали в изгнании — в Польше — за смехотворную взятку в десять тысяч долларов. Видимо, намерили по году за каждую тысячу. Хотя Абрамович, если верить газетам, отобедав с уважаемыми людьми в ресторане, оставлял официантам «на чай» гораздо больше. «Все минет, — с ударением на первый слог часто повторяла Укропчик, — а правда останется». Хотя, Аврелии казалось, что смысл не сильно исказится и если перенести ударение на второй слог. Укропчик не держала зла на Родину — деятельно поставляла в российские ресторанные сети экологически чистую греческую брынзу и зелень, в том числе, вероятно, и укроп.

Мне незачем хитрить, убеждала себя Аврелия. Если бы я вдруг встретила мужчину с неподдающейся описанию потенцией, разве я стала бы хитрить? Нет, в этом случае удел женщины — не хитрить, а радостно и с готовностью подчиняться, получая при этом удовольствие, переходящее в наслаждение.

Изучив возможности, связи, финансовую «глубину» (шест дна не достал) вышедшей на нее международной корпорации, Аврелия окончательно убедилась, что хитрости неуместны. Эти люди сами могли легко решить любые проблемы. То, что они обратили внимание на «Линию воды», было чудом. Но ей вспомнилось другое изречение Укропчика: «Увидеть чудо своими глазами — шанс понять, где тебя хотят нае…».

После того, как схлынула первая волна радости по поводу проекта «Чистый город — чистые люди», Аврелии захотелось определить причину чуда и степень собственного риска в процессе превращения сказки в быль. Аврелия не сомневалась, что рождена «чтоб сказку сделать былью», но в надежности предлагаемых ей в лизинг «стальных рук-крыльев» и «сердца — пламенного мотора» следовало убедиться.

Она решила встретиться с тезкой победителя Хазарии на нейтральной территории, а именно в ресторане, куда Укропчик поставляла экологически чистую брынзу и зелень. Вино в этом ресторане подавали в амфорах. На стене висела цветная фотография: президент в костюме для дайвинга поднимает с песчаного дна точно такую же, как в ресторане, амфору. Подпись, правда, под фотографией была какая-то странная: «Человек-амфибия пьет за твое здоровье, козел!»

Проходя в сопровождении официанта по вестибюлю к заказанному столику, Аврелия внимательно посмотрела на себя в зеркало. Она выглядела максимум на двадцать пять. Это свидетельствовало, что чудо — реально, как вода из крана. Та самая «средняя вода», которой Укропчик по сию пору поливала на далеком греческом острове грядки с укропом.

Аврелия завернула в туалет, чтобы сполоснуть… «третью руку?» перед подписанием от имени ЗАО «Линия воды» контракта на осуществление проекта «Чистый город — чистые люди», или «Тангейзер-М», как они называли его со Святославом Игоревичем.

«Обман возвращает тебе красоту, — помнится, с грустью заметила однажды наблюдательная Укропчик. — Но почему только тебе? — от обиды ее зеленые глаза в тот давний день сверкали как фальшивые бразильские изумруды, партию которых она успешно реализовала через ювелирный салон „Bvlgari“, где работала „менеджером по работе с клиентами“, говоря по-простому продавщицей. — Я знаю, почему, — проницательно продолжила Укропчик. Поддельные изумруды в ее глазах превратились в настоящие — тяжелые, с как бы всплывающими золотыми искорками. — Потому что ты среди нас главная! У нас много жизней, но твои жизни — самые красивые. Почему так? — „чистая вода“ изумрудов в ее глазах превратилась в слезы. — Одним все, другим»… «Другим — укроп!», — ответила ей тогда Аврелия. И ведь как в… воду — «среднюю воду» — смотрела.

Она специально приехала в ресторан пораньше, чтобы осмотреться и сосредоточиться перед разговором со Святославом Игоревичем. У нас все готово, сказал он Аврелии, когда она договаривалась с ним по телефону о встрече. Нам все равно, где подписывать соглашение. Можно тихо, а можно с помпой — в Торгово-промышленной палате, или в Союзе промышленников и предпринимателей под телекамерами. Мы готовы проплатить сюжет, чтобы показали в новостях на всех каналах. Для рекламы проекта, работы с прессой нанят специальный человек. Вы с ним обязательно встретитесь. Кредитная линия «заряжена», продолжил Святослав Игоревич, никаких ограничений по финансам и поставкам оборудования не предвидится. Осталось только согласовать график работ. Поскольку речь идет о передовых инновационных технологиях, сказал он, нам удалось пробить через фонд «Сколково» серьезные таможенные льготы. Они не будут зафиксированы в договоре. Это значительно увеличивает ваш бонус, Аврелия. Вы получаете наш кредит под минимальные проценты, оплачиваете им наше оборудование, устанавливаете его с помощью наших специалистов, торжественно вводите в эксплуатацию при большом стечении начальства и благодарных горожан, а затем передаете весь комплекс на баланс московского правительства по договору о возмещении затрат. Все чисто, подвел итог Святослав Игоревич, нет никаких причин для сомнений.

Если все как он говорит, ужаснулась Аврелия, я рискую помолодеть до такой степени, что мне придется вернуться в утробу матери. Или, вообще, исчезнуть, раствориться в плаценте… Если, конечно, подумала она, утробу матери уподобить острову, а плаценту — соленой морской воде…

В голосе Святослава Игоревича, однако, не ощущалось радостной тревоги — спутницы ожидания больших денег. Напротив, некая усталость присутствовала в его голосе.

Аврелия вспомнила их самый первый разговор. Тогда Святослав Игоревич был не в пример живее.

Или он настолько богат, что деньги для него — тьфу, подумала Аврелия, или же он отвечает только за определенный этап проекта, а именно, договор с Аврелией, и до всего остального ему дела нет. Он передаст меня другому бегуну, как эстафетную палочку, подумала Аврелия. Это предположение ее огорчило. Ей предложили участвовать в забеге, дистанцию которого она не знала. Аврелия привыкла самостоятельно осуществлять свои мероприятия от «а» до «я». Но «Тангейзер-М» не был ее мероприятием. Аврелию использовали. Давали возможность заработать, но не посвящали в конечную цель.

Какой может быть конечная цель любого проекта в России? — задала себе вопрос Аврелия. И сама же ответила: деньги. Судя по тому, какой кусок ей играючи отрезали, каравай в диаметре был необъятен. Она поняла, что чем меньше вопросов будет задавать, тем ей же будет спокойнее. Неужели, горько усмехнулась про себя Аврелия, все люди — карты Бога, но далеко не все — открытые карты? Ей даже показалось, что Святослав Игоревич не видит особой необходимости в их встрече.

Может быть, доверим подготовку документов исполнителям, предложил он.

Но вскоре сам перезвонил, подтвердил время и место встречи.

На сей раз никакой утомленности (от денег?) в его голосе не ощущалось. Что-то произошло, подумала Аврелия, что-то такое, отчего значимость моей скромной персоны для них повысилась. И это, подумала она, вряд ли связано с контрактом, там все ясно, как в коридоре, где рад бы свернуть, да некуда. Значит, это связано… со мной — с тем, что они знают про меня, в то время как я не знаю, что именно они про меня знают и на что хотят обменять это свое знание? Не важно, сказала сама себе Аврелия, когда-нибудь это должно было произойти. Укропчик права, у нас много жизней. Вполне возможно, с одной из них пришла пора расстаться…

Проект «Чистый город — чистые люди» со всех точек зрения — политической, экономической, социальной и экологической — представлялся совершенным. Он, как патрон в ружье, идеально укладывался в популярную глобальную философию о ненасильственном единении человека и природы.

В России проект имел все шансы стать первым шагом на пути масштабного преобразования городской среды. Никакие государственные бюрократические структуры не должны были вставлять палки в колеса. Напротив, они могли только соревноваться в поддержке проекта, как некогда соратники Ленина на субботнике, задним числом вцепившиеся в легендарное бревно. Или — многочисленные доброхоты, некогда вытащившие (многие опять же задним числом) из морской пучины подполковника Брежнева на Малой земле, когда в катер, на котором мчался будущий генсек, угодила фашистская торпеда. Со Сталиным такие шутки не проходили. К его делам примазываться было опасно.

Столь точное попадание в общественно-государственную «мишень» наводило на мысль, что проект «Чистый город — чистые люди» либо продиктован самим временем, либо он — плод искушенного ума, досконально изучившего положение дел в стране. Россию, вспомнила чье-то изречение Аврелия, во все времена губили решения, которые нельзя было не принять ради ее спасения. И спасали, продолжила она спорную мысль, решения, которые ни в коем случае нельзя было принимать, потому что они вели ее к погибели.

С каждым годом весна и лето в России становились жарче и суше. Глобальное потепление климата особенно удручающе сказывалось на жителях больших городов, исходивших потом, задыхающихся в безвоздушных каменных лабиринтах. Воздух над асфальтом нагревался, как над утюгом, уносился вверх, лишая людей возможности дышать. Ситуацию могли бы частично исправить деревья, кусты и клумбы, но из-за «точечной» застройки парки и скверы в Москве были ликвидированы, как класс.

Проект «Чистый город — чистые люди» предлагал в предельно сжатые сроки проложить в столице России подземную трубопроводную (из сверхлегкой и сверхпрочной циркониевой пластмассы) систему увлажнения почвы с использованием новейшей инновационной технологии так называемого «водяного дыма», который еще иногда называли дымом БТ, то есть «без трения». На увлажняемых этим самым «водяным дымом без трения» участках почвы трава, кусты и деревья росли во много раз быстрее, чем, если бы их просто поливали водой. Вода элементарно смачивала землю. Дым БТ — воздействовал на почву на молекулярном уровне, соединяя в единую структуру атомы воды и земли. Но это было еще не все. Реакция (в пояснительной записке она называлась «холодным нейтринным синтезом») понижала силу трения внутри молекул воды. Освобожденные от прежде накрепко их сцеплявшей силы трения, молекулы воды начинали бурно делиться. «Высосанный» из почвы миллиграмм «водяного дыма» мгновенно превращался в кубометр натуральной воды.

Технология дыма БТ позволяла без обременительных затрат установить в намеченных точках на всем протяжении трубопроводной системы неограниченное количество мобильных туалетов. Что еще нужно было москвичам и гостям столицы в изнуряющие, сухие, как похмельная пасть и как похмельная же пасть вонючие, летние месяцы? Люди пили без конца пиво, кока-колу, газированную и негазированную воду, какой-то подозрительный квас и даже, как с изумлением прочитала Аврелия в пояснительной записке, тайно продаваемую на рынках цыганами и курдами «сахарную воду», а потом плавали в липком поту, рыгали, страдали желудком, справляли нужду в неподобающих местах. Молодые девушки-абитуриентки теряли сознание от жары и смрада в переполненных вагонах метро, в магазинах и библиотеках, где не было кондиционеров.

Технология «водяного дыма» позволяла устанавливать над трубопроводами новой системы не только мобильные туалеты, но и душевые кабины, бассейны, джакузи, сауны, турецкие бани — «хамамы», то есть создавать самые настоящие оздоровительные аква-комплексы. Исходящий потом, липкий, как облизанный (похмельной пастью?) леденец, с переполненным мочевым пузырем и трубящим иерихонской квасной трубой брюхом гражданин мог за символическую плату воспользоваться туалетом, смыть под ароматическим душем с себя пот, размягчиться в сауне или в «хамаме», а потом спортивно охладиться в бассейне.

Женщины, которые всегда следят за собой тщательнее, чем мужчины, получали возможность быстренько подмыться, сменить, в случае необходимости, прокладку и даже подправить «интимную стрижку» в косметическом кабинете. Не исключался и эротический массаж, а также пирсинг.

В проекте имелся параграф, предполагавший помечать каждый двадцатый аква-комплекс специальным символом и предоставлять его в распоряжение представителей «сексуальных меньшинств». Это, по мнению авторов пояснительной записки, могло бы явиться существенным вкладом в повышение сексуальной толерантности населения России. Пока же, с горечью констатировали они, Россия в рейтинге этой, определяющей культуру общества, толерантности занимает недостойное великой державы сто пятьдесят девятое место среди двухсот семи существующих на данный момент на планете государств. Каждый третий гражданин России терпимо относится к гомофобии — дискриминации геев, лесбиянок, бисексуалов и трансвеститов.

Дойдя до пункта о сексуальных меньшинствах, Аврелия поняла, что в мире нет силы, способной помешать осуществлению проекта «Чистый город — чистые люди». А что если, подумала она, изменить название на «Чистый город — толерантные люди»? Надо будет обязательно сделать это, поставила карандашом галочку на полях. Ей уже виделось, как проект выходит за пределы России, становится общеевропейским, а там и… всемирным. Или, как писали советские поэты-романтики в конце тридцатых, «земшарным». Это сколько же аква-комплексов, захватило дух у Аврелии, можно будет установить в Китае и Индии? Да и Африку нехорошо было оставлять в стороне от сексуальной толерантности.

Использованную в аква-комплексах воду предполагалось очищать и использовать для бытовых нужд. Для этого в местах слива под аква-комплексами устанавливались особые суперинновационные насосы, не только с космической скоростью всасывающие воду, но и осуществляющие в процессе всасывания вакуумную уборку и дезинфекцию аква-комплексов. В пояснительной записке утверждалось, что аналогичные технологии великолепно зарекомендовали себя в северных провинциях Канады. Там насосы не только гнали по специальным (из той же циркониевой пластмассы) трубам горячую воду в самые труднодоступные места, но и осушали болота на вечной мерзлоте, очищали от свалок и разливов нефти большие территории.

Аврелия была не сильна в технике, но ей пришла в голову мысль, что дым БТ — это и есть настоящая, а не та, за которую когда-то взимала плату с жильцов Укропчик, «средняя» вода. «Водяной дым» не являлся ни водой, ни паром, ни льдом, но, как догадывалась Аврелия, мог легко превращаться в любое из трех классических состояний.

Единственное, что смущало Аврелию, это то, что великое научное открытие (а как еще прикажете воспринимать дым БТ?) почему-то в России сразу опустилось на уровень… туалета. Хотя, если вдуматься, и в Канаде его использовали странно. Кому нужна во льдах горячая вода? Эскимосы, насколько было известно Аврелии из литературы по этнографии, не утруждали себя водными процедурами. Еще в тридцатых годах прошлого века русские (советские) исследователи Арктики обнаруживали там целые племена отродясь не осквернявшие себя водой. Следом за исследователями в эти племена наведывались чекисты и партработники. Аврелия читала в книге «Как коммунисты убивали Север» отчет, где один из коммунистов хвастался, что эскимосы у него, хоть и упорствуют насчет умывания, зато назубок (правда, зубов у них мало, честно признавал он) цитируют по памяти главы из «Краткого курса истории ВКП(б)». Наверное, канадцы тайно подогревают остывающий Гольфстрим, подумала Аврелия, ведь если он отклонится от их побережья, уйдет, как пишут ученые, в сторону Антарктиды, всей западной цивилизации кранты.

Она поделилась своими мыслями с отцом, когда того, как легкое белое перышко, ветер принес то ли с дачи, то ли из санатория, но, скорее всего, с очередного заседания «оргкомитета», «инициативной группы» или «лиги гражданских инициатив» в их городскую квартиру.

Отцу было под девяносто, но внутри него как будто неистовствовал «водяной дым», преумножающий на молекулярном уровне энергию. По старческим жилам, как по трубам из неведомой циркониевой пластмассы, бежала горячая кровь. Сухой, как щепка, с белым хохолком-парусом на голове, отец скользил по набирающему мощь Гольфстриму социально-политического общественного протеста, явно намереваясь увести его в сторону революционной Антарктиды. Каждую неделю в Москве собирались многотысячные митинги то «рассерженных квартиросъемщиков», то «оскорбленных блоггеров», то «обманутых слушателей Вестей-ФМ». Отец, сколько его помнила Аврелия, всегда был конспиратором, однако вся его конспирация легко разгадывалась не только вездесущим КГБ, но и домашними. Так и сейчас, отец ничего не говорил, но Аврелия знала, что нынешние митинги — это всего лишь «разогрев» перед главным — внезапным и не многотысячным, а миллионном! — митингом, который как волна-цунами смоет позорную власть. Гольфстрим уйдет на Антарктиду! Власти «жуликов и воров» конец! Аврелия даже знала главную тайну, а именно, какой объединяющий символ предполагается использовать на митинге-миллионнике: портрет президента с приклеенным ко лбу презервативом и надписью: «Вернись домой!». Она пыталась вразумить отца, говорила ему, что «резиновая революция» плохо кончится независимо от того, кто победит: власть или «оскорбленные жильцы». Отец делал вид, что не понимает, о чем она, какие еще митинги, какие жильцы, ему девяносто лет, одним словом, косил под старого маразматика.

Но дым БТ, мобильные сортиры, аква-комплексы, а главное, торжественная презентация проекта на Пушкинской площади его неожиданно заинтересовали.

«А чего ты хотела? — спросил он. — Такова цена науки в завершающий период существования общества потребления! Был бы жив Сталин, уже бы летели на Марс! А вы… — вдруг замолчал, словно пораженный неожиданным откровением, — дальше сортира не видите»… — схватил айпад, уселся в кресло, побежал пальцами по клавиатуре.

успела прочитать Аврелия на экране улетающие строчки.

«Папа, ты поэт!» — восхитилась она.

«От скуки», — недовольно покосился на нее отец. Ему не понравилось, что дочь без спросу приобщилась к его творчеству. Пошарив пальцами-коньками по ледяной глади айпада, он сунул под нос Аврелии рекламное сообщение торгового центра «Мир санузлов»: «Автору лучшего четверостишия на нашу тему — унитаз бесплатно!»

«Зачем тебе унитаз?» — удивилась Аврелия.

«Возьму с собой на Марс», — усмехнулся отец.

«Сталин разрешит? — поинтересовалась Аврелия. — Когда стартуете?»

«В день, когда вы установите в Москве сортиры, — сказал отец. — Справим нужду и… на Марс. Хотя, — с сомнением посмотрел на Аврелию, — вряд ли у вас получится… Растащите денежки!»

«На спор? — предложила Аврелия. — Через два месяца!»

«Через два месяца? — задумчиво подергал себя за белый (сахарный) хохолок на голове отец. — Август — хороший месяц»…

«Знаешь, на что мы спорим?» — спросила Аврелия.

«Еще нет», — отец снял очки, внимательно посмотрел на Аврелию.

Взгляд его вдруг сделался спокойным и безмятежным, словно он знал все наперед: про проект «Чистый город — чистые люди», про Святослава Игоревича, про Аврелию, и даже про… полет на Марс, то есть на… остров.

Да что он может знать, подумала Аврелия, кроме того, что скоро умрет? Или внезапное осознание того, что «мир — не сортир, сортир — не мир» примиряет с неизбежностью? Ей вдруг стало до слез жалко отца, прожившего странную и нелепую жизнь вдали от близких, которые (теоретически) могли его любить, но в тесной близости с дальними (оперативниками, провокаторами, дознавателями, следователями, лагерными охранниками), которые никак не могли его любить. Он боролся с коммунистами, сидел в тюрьме, махал кайлом «во глубине сибирских руд», рубил промерзшую землю на строительстве красноярского металлургического комбината, а теперь вот ополчился на новую власть, которая, в отличие от коммунистической, в общем-то, ничего плохого ему не сделала. Может быть, мир и не был сортиром, но отец сам все время упрямо давил на кнопку, чтобы мир безостановочно его смывал.

Он по-прежнему смотрел на Аврелию не выражающим ничего, кроме запредельного знания, то есть выражающим все и сразу, объединяющим мир и сортир, взглядом.

Она догадалась, что отец не видит ее без очков, смотрит сквозь нее, как сквозь воду в точку, где заканчивается жизнь, и не факт, что вода в этой точке преобразуется в водяной дым. Сортир — это смерть, подумала Аврелия, как я раньше не догадалась? Этот сортир смывает все на свете. Рано или поздно он смоет мир, который лишь временно не сортир.

Отец всю жизнь спокойно относился к религии. Не изменил он своего отношения к ней и в старости. Вряд ли он верил в бессмертие души. Смерть, следовательно, была для него билетом в один конец, но никак не художественно исполненным приглашением в жизнь вечную.

Хотя, несколько раз Аврелия заставала его с отцом Драконием — угрюмым попом, бывшим советским прокурором, а ныне — думским депутатом от КПРФ. Отец Драконий тоже пытался по-своему объединить мир и сортир — православие и коммунизм, и, насколько могла судить Аврелия, частично в этом преуспел, торжественно открыв недавно в центре Москвы недалеко от Пушкинской площади первый «православный коммунистический храм». Там Иисус Христос и Сталин смотрели друг на друга из разных углов, а между ними в недоумении пребывали Бог-отец и голубь (Святой Дух).

…Аврелия никогда не откровенничала с отцом, видела его редко — он почти не жил в семье. Но отец, в отличие от матери, знал ее тайну и, что удивительно, совершенно не пытался воздействовать на дочь, понуждать ее к добродетели.

В молодые годы Аврелия не сильно над этим размышляла, ей, в общем-то, было плевать на пропадавшего в лагерях отца-диссидента. Но однажды она убедилась, что дело тут не в равнодушии отца, а в том, что он любил ее такой, какой она была, а не — какой (теоретически) могла бы быть. Отец понимал, что судьба сильнее человека и, более того, различал «людей судьбы», которых не сказать, чтобы было много, и «людей без судьбы», которых было без числа. «Люди судьбы», должно быть, представлялись ему инструментами, с помощью которых высшие силы пытались исправить протекающий мир-сортир. «Люди без судьбы» — сбегающей вниз по фаянсовой глади водой, бесследно исчезающей в сливной трубе. Он любил дочь, пусть даже во вторую, безоговорочно пропускающую судьбу вперед, очередь.

Аврелия вспомнила, как много лет назад (она тогда училась на первом курсе в институте) решила «развести» на немалую по тем временам сумму — две тысячи долларов — одного своего, в общем-то, случайного, поклонника. Поклонник был старше ее на двадцать лет, не отличался уверенной потенцией (каждый раз Аврелии приходилось вдохновенно трудиться, чтобы привести его вялое «орудие» в надлежащее состояние), но самое главное — был недопустимо заторможен насчет подарков. Аврелия встречалась с ним уже больше месяца, но дальше тощих букетов и посиделок за чашкой кофе дело не двигалось.

Укропчик тогда только начинала карьеру «менеджера торгового зала» в ювелирном салоне «Bvlgari».

Аврелия рассудила, что хватит поклоннику (он работал в каком-то совместном предприятии, так что деньжата должны были водиться) «включать дурака», и — после мучительных двухнедельных переговоров — согласовала с ним «коридор стоимости» подарка. Поклонник пытался погасить свет в коридоре, чтобы Аврелия не могла в темноте как следует рассмотреть подарок. Но она не снимала руки с выключателя.

Дело представлялось простым, как обед в столовой самообслуживания. Аврелия заводила поклонника в салон «Bvlgari», выбирала на витрине колечко за двести долларов. К ценнику колечка «менеджер торгового зала» Укропчик предварительно дорисовывала нолик. После необходимых процедур — осмотра колечка и примерки — Аврелия давала «добро» на покупку. Укропчик получала на кассе две тысячи долларов, чек же пробивала на двести. Аврелия, осыпая поклонника поцелуями, надевала на палец кольцо, убирала коробочку с чеком в сумку.

Вот, собственно, и все.

Однако судьба предложила другой сценарий. Вместо водевиля — детективно-психологический триллер в трех действиях.

В первом действии Аврелия и поклонник ровно без одной минуты два вошли в салон «Bvlgari» на улице Богдана Хмельницкого, недавно переименованной в Солянку. С двух до трех салон (по советскому еще обычаю) закрывался на обед. Укропчик натурально изобразила на лице досаду, но согласилась обслужить посетителей, несмотря на начавшееся обеденное время. Лишних покупателей в зале не было. Почему-то поклоннику сразу не понравилась Укропчик. «Вы давно здесь работаете?» — вдруг спросил он. Услышав вопрос, Аврелия поняла, что номер с чеком не пройдет, но судьба как будто пролила ей под ноги подсолнечное масло, и Аврелия, как несчастный Берлиоз в романе Булгакова «Мастер и Маргарита», заскользила по маслу судьбы в угодную судьбе сторону. «Что за бред? — как сквозь сон услышала она злобный голос поклонника. — Оно не может стоить две тысячи долларов! Я два года работал в представительстве «Ювелирэкспорта» в Ботсване! Позовите старшего!»

Сволочь, успела подумать Аврелия, а мне говорил, что в посольстве в Лиссабоне! Она вдруг словно увидела со стороны, как ее лицо белеет от гнева, а широко открытые глаза с ужасом смотрят на несчастную Укропчик.

Я должна ей помочь! — Аврелия покачала головой, но получилось так, что будто бы она — честная покупательница — отказывается верить в то, что в салоне уважаемой фирмы «Bvlgari» могут работать мошенники, точнее мошенницы. Аврелия опустилась в кресло, закрыла глаза. Она теряла контроль над ситуацией. Надо что-то делать, стучало в голове, но что?

Сквозь накрашенные ресницы, заштриховавшие в косую линейку окружающий мир, она увидела, что в зале появились встревоженные начальник салона и охранник. Укропчик пыталась что-то объяснить, но охранник уже крепко взял ее под руку, повел вместе с начальником и гневно тыкающим пальцем в ценник поклонником Аврелии в служебное помещение. Другой охранник, скрестив руки, встал у стеклянной двери, мрачно уставившись на Аврелию. Он был прост, как щеколда на этой самой двери, а потому не сомневался, что она «в деле» и с интересом ждал, как будут развиваться события дальше.

На этом первое действие закончилось.

Второе получилось внешне не сильно динамичным, но полным внутренних переживаний героини (Аврелии).

Вытащив телефон, Аврелия осознала, что понятия не имеет, кому звонить. Никто из многочисленных абонентов не мог ей помочь. Никому из них она не могла в считанные секунды объяснить, кто виноват и что делать. Вопрос — кому это выгодно? — не представлялся актуальным. Пальцы сами набрали номер домашнего телефона. Когда Аврелия уходила, мать была дома. Но сейчас гудки летели в пустоту. Потом трубку неожиданно взял отец.

«Папа! — только и успела она прорыдать в трубку. — Это я!»

«Где ты? Что случилось? Адрес. Быстро! — совершенно спокойно произнес отец, ни разу ее не перебив. — Ничего не бойся. На вопросы не отвечай. Скажи им, что сейчас приедет твой отец».

Аврелии вдруг стало легко. Она больше не боялась охранника. Вот так, подумала она, утопающий хватается за соломинку. Вспомнила отца — худого, в «мальчиковых», как говорили советские тетки, сандалетах, ходившего каждую неделю отмечаться к участковому. Когда он приедет? Что сделает? Кто его, беспаспортного, будет слушать? Аврелия сомневалась, что у отца есть деньги на такси.

Третье действие началось с визга тормозов у салона. Но это приехал не отец, а милицейский майор, который, указав охраннику пальцем на Аврелию, скрылся в служебном помещении.

Она пошла к двери, но охранник покачал головой, мол, даже не думай.

Потом подъехала другая машина. В салон, небрежно отодвинув охранника, как манекен или чучело, вошли отец и неопределенного возраста дядя, которого Аврелия прежде не видела. И очень хорошо, что не видела, впрочем, успела подумать она.

У дяди было серое, напоминающее дно вытряхнутой пепельницы, лицо, глаза, как у мороженого судака, руки — в причудливых вензелях наколок. На тыльной стороне ладони у него тоже была какая-то надпись, но Аврелия не успела разобрать. Во всяком случае, точно не «Люди — карты Бога».

Дядя держался с такой естественной уверенностью, что вполне мог позволить себе наколку: «Люди — мои карты».

Отец радостно улыбнулся Аврелии, как будто она только что предъявила ему зачетку со сплошными пятерками. Дядя тоже попробовал изобразить улыбку, но губы с трудом раздвигались на его, похоже, не приспособленном для этого лице.

Что произошло за занавесом (в служебном помещении) Аврелии потом рассказала Укропчик.

В ее интерпретации события развивались следующим образом. Когда майор расположился за столом писать протокол («Я сказала, что понятия не имею, откуда лишний ноль, мало ли кто подрисовал, хорошо еще, что чек на двести не успела пробить!»), в комнату вошли два кошмарных уголовника. Говорил, в основном, один, но Укропчик мало что разобрала. Он говорил на русском, но непонятном языке. Укропчик поняла только, что этот страшный тип знает и хозяина салона, и майора. Он взял со стола ценник, рассказала Укропчик, порвал его, потом посмотрел на этого… твоего… друга, сказал, что тот ошибся, никакого лишнего нуля не было, велел ему не смешить уважаемых людей, а немедленно купить кольцо девушке, а перед другой девушкой, то есть передо мной, извиниться.

Все вышли в зал. Поклонник молча протянул Аврелии конверт. «Здесь две тысячи долларов, — сказал он. — Надеюсь, этого хватит, чтобы нам больше никогда не встречаться. Было очень приятно познакомиться с твоим отцом», — не оглядываясь, направился к выходу.

«Замечательная у вас продавщица, — похлопал по плечу отец начальника салона. — Работает, как часы, блюдет служебную копейку. Надеюсь, — подмигнул Укропчику, — не засидится на мелкой должностишке!»

«Возьми себе половину, — сказала Аврелия, когда они с отцом оказались на улице. — Купишь костюм, новые ботинки».

Отец покачал головой.

Они молча дошли до метро. Тогда эта станция называлась «Площадь Ногина».

Далее их пути расходились.

«Я знаю, — сказал отец, — ты будешь делать это всегда, но я тебя прошу: будь осторожней. Никому не доверяй и ни на кого не надейся! В таких делах не имеет значения, умный человек или глупый. Важно другое — везет ему или нет. Но это решает не он. Не обманывай людей, потому что это — возмещаемый грех. Обманывай государство. Это необъяснимо, — продолжил после паузы отец, — но управляют государством именно те, кто его обманывает. Если ты сможешь к ним присоединиться, у тебя будет все! Они всегда остаются в материальном выигрыше, даже если цена их ошибки — революция или переворот. Не приближайся к вершине, потому что те, кто там, всегда приносятся в жертву. При жизни или после смерти. Это закон. Держись по центру и в тени, и все будет в порядке. Если конечно… — отец вдруг замолчал, — но это уже не в твоей власти», — ответил сам себе на себе же заданный вопрос.

Аврелия не стала уточнять, какой.

…«Мир — не сортир. Сортир — не мир, — повторила Аврелия. — Я люблю тебя, папа!»

«Я люблю тебя больше. Но ты так и не сказала, на что мы спорим?» — спросил отец.

«Разве? — удивилась Аврелия. — На стакан сахарной воды!»

«Ну да, — развел руками отец, — как я сразу не догадался? Если он будет наполовину полон, я выиграл. Если наполовину пуст…»

«Выиграла я», — обняла его Аврелия.

«Прости меня, — неуверенно провел рукой по ее лицу отец, — я — старая сволочь, которая никак не может умереть, путается у тебя под ногами».

«Нет, папа, — покачала головой Аврелия. — Бог дал тебе длинную жизнь, чтобы ты оводом вился вокруг несправедливой власти. Но существует ли в природе власть справедливая? Ты сам мне когда-то сказал, что государство — это обман. На что ты надеешься?»

«Только на то, — прижал к себе Аврелию отец, и она почувствовала, как сильно бьется его сердце, — что на излете этой длинной жизни удастся хотя бы разок ужалить».

«Зачем?» — спросила Аврелия.

«Девяносто лет виться, как ты сказала, оводом и ни разу не ужалить? Как я предстану перед Богом?»

«Папа, — вздохнула Аврелия, — возьми меня с собой на Марс».

«Мы установим там сортиры!» — подмигнул ей отец.

«Если только, — уточнила Аврелия, — с Марса, как с Дона во времена Стеньки Разина, выдачи нет. Хочешь стихотворение? — вдруг спросила она и, не дожидаясь ответа, прочитала:

«Отправь его», — попросила Аврелия.

«Куда?» — спросил отец.

«Куда ты отправил свое стихотворение, — сказала Аврелия. — В „Мир санузлов“. Вдруг, в самом деле, выиграем унитаз?»

«Как подписать?»

«Подпиши простым русским именем — София», — вздохнула Аврелия.

«Простым греческим именем», — уточнил отец.

опустила голову Аврелия.

«Тоже отправить?» — поинтересовался отец.

«Как хочешь», — ответила она.

…До встречи со Святославом Игоревичем оставалось пятнадцать минут.

Аврелия еще раз мысленно прошлась по вопросам, которые им предстояло обсудить. С технической и финансовой сторонами проекта все было ясно. Аврелия в очередной раз отметила мудрость отца, сказавшего ей однажды, что там, где государство — там всегда обман.

Несколько дней назад ей позвонил человек с водевильной фамилией Вергильев. Имя было не лучше — Антонин. Этот Антонин Вергильев, тем не менее, разговаривал с ней грамотно, легко обходя ловушки, которые устраивала ему Аврелия, окончившая в свое время курсы по НЛП (нейролингвистическому программированию) при академии государственной службы.

Положив трубку, Аврелия поняла, что разговаривала с чиновником, причем достаточно высокого ранга, но — бывшим, скорее всего отправленным на вынужденные «вольные хлеба». Она навела справки и выяснила, что до недавнего времени этот Вергильев работал в аппарате одного из первых вице-премьеров. Президент по какой-то причине медлил с назначением премьер-министра, как и двух других вице-премьеров, а потому первый вице-премьер в данный момент все решал и за все отвечал. Чем сейчас занимается уволенный им Вергильев, никто не знал. Похоже, проект «Чистый город — чистые люди» как раз и был тем «полем», где должны были заколоситься его «вольные хлеба».

Не приближайся к вершине, вспомнила Аврелия сказанные ей много лет назад у метро «Площадь Ногина» слова отца. Она помнила название станции, но совершенно не помнила, кто такой Ногин? Должно быть, революционер, кто же еще? Не бойся, папа, мысленно успокоила отца Аврелия, им меня не вычислить. А мне не вычислить… Ногина.

Вергильев сказал, что Святослав Игоревич поручил ему разработать медиа-план. Отлично, ответила Аврелия, кто поручил, тот и платит. Платить будет ЗАО «Линия воды», госпожа… Линник, поправил ее Вергильев, выдержав ироничную паузу перед тем как выговорить фамилию Аврелии. Бюджет рекламной компании согласован, деньги будут вам перечислены. Не отвлекайтесь на мелочи, посоветовал он, эта не та сумма, которая достойна вашего внимания. Вы и не разглядите ее с высоты своего полета.

Ну да, подумала Аврелия, чем ближе к вершине, тем круче ступеньки и… суммы. Но где середина, которой надо держаться и где тень, чтобы укрыться? Неужели (от этой мысли ей стало тревожно, как будто вдруг со зловещим стуком распахнулась форточка, и в лицо Аврелии ударил темный холод) жертвы уже определены?

Святославу Игоревичу, поспешила перевести разговор в сугубо деловую плоскость Аврелия, нравится название «Тангейзер-М», что вы думаете насчет приглашения в Москву берлинской оперы?

Гениальная идея, согласился Вергильев, но с точки зрения нейролингвистического воздействия на массы (он явно издевался над Аврелией!) небезупречная. Во-первых, звучит слишком серьезно, можно сказать эпически, продолжил он. Мало кто в современной России знает, кто такой Тангейзер, как, впрочем, и Вагнер. Футболиста Вагнера Лава да, знают, про композитора забыли, потому что никогда не знали. Во-вторых, представителям старших поколений, воспитанным в духе поклонения Победе советского народа в Великой Отечественной войне, «не покатит» слово «Тангейзер». Добавление же «М» через дефис вызовет у них ассоциацию не со столицей нашей Родины городом-героем Москвой, а с шарлатанским «МММ». В-третьих, молодежь в России предпочитает английский, немецкое слово не произведет на нее впечатления. В-четвертых, к «М», учитывая специфику проекта, просится «Ж». В принципе, «Тангейзер-МЖ» звучит неплохо, но дает повод для насмешек. Конкуренты, недоброжелатели, а они обязательно появятся, могут это использовать.

Вергильев предложил другой вариант — «Цветущий посох».

«Что такое средневековый водяной грот Венеры, где Тангейзер провел лучшие дни своей жизни? — спросил он. — Это же наш современный аква-комплекс!»

«А может, водяной бордель?» — усмехнулась Аврелия.

«Насколько мне известно, — возразил Вергильев, — их там было только двое. Так что мы имеем дело не с развратом, а с истинной любовью! А что такое истинная любовь, как не „цветущий посох“? Опять же, — продолжил он, — это своего рода реверанс в сторону мужской части населения страны среднего возраста. Кто, страдая от простатита или аденомы, не мечтает о „цветущем посохе“?»

Аврелия поняла, что этого демагога голыми руками не возьмешь.

«Целиком и полностью поддерживаю вашу идею насчет берлинской оперы, — окончательно добил ее Вергильев. — Это будет праздник для любителей классической музыки. Но не будем забывать про молодежь. Я недавно смотрел по Интернету интересный спектакль выпускников амстердамского балетного училища — эротический балет «Цветущий посох» под фрагмент из вагнеровского «Тангейзера». Предлагаю соединить на сцене оперу и балет. С берлинской оперой работает режиссер-модернист, не помню его фамилию. Дирижер там тоже такой… оригинальный. Дирижирует оркестром то в набедренной повязке, то в кожаных плавках, и не дирижерской палочкой, а хлыстом. Если упрутся, увеличим им гонорар, но я думаю, они согласятся. Им нравятся такие нестандартные вещи. Устроим представление на Пушкинской площади непосредственно перед торжественной церемонией открытия первого московского аква-комплекса. Организуем прямую трансляцию на телевидении».

«Надеюсь, вы знаете, что делаете, — озадаченно попрощалась с Вергильевым Аврелия. — Это ваша зона ответственности, я не буду вам мешать».

Она снова вспомнила отца и подумала, что «цветущий посох» — это не только мечта всех мужчин среднего возраста, но еще и символ политической борьбы. Ей вдруг снова, как много лет назад, показалось, что ноги ее заскользили по маслу судьбы в неизвестном направлении. Она надеялась, что не на бутерброд, который с удовольствием съест неизвестный (обобщенный) дядя. Кто, подумала Аврелия, придет мне на помощь в этот раз? Опять отец? Но ему девяносто лет! И какая-то совершенно дикая мысль посетила ее насчет другого «отца» — Дракония. Она вдруг увидела его, бородатого, в черной хламиде, грозно возвещающего пастве о наступлении новой эры — чистых, как ангелы, православных коммунистов. Эротический балет идеально дополнялся чудом — «цветущим посохом» в руках пророка. Выйдя из храма, он видит безобразие на сцене, в бешенстве стучит посохом по асфальту, проклиная мерзавцев, но посох вдруг… зацветает в его руках… Хотя, опамятовалась Аврелия, отец Драконий никогда не согласится на фокус с посохом. Но креативная мысль летела как ракета. Хорошо бы, чтобы эти… эротические танцоры вместе с православными коммунистами стали первыми посетителями аква-комплекса. Чистота (новое крещение!) спасет мир! И все это в прямой трансляции!

Мысленно посрамив Вергильева, Аврелия обратила взор на свежие газеты, любезно принесенные официантом.

Статья на первой полосе уважаемого издания называлась «Дурдом уполномочен заявить…» Речь шла о трех законопроектах, внесенных в Государственную Думу этим самым, заимевшим большую власть и уволившим Вергильева, первым вице-премьером. Правда, автор статьи честно предупреждал, что так и не добился от сотрудников Думы ясности: когда именно внесены законопроекты, и каким образом общественность может с ними ознакомиться? Думские люди молчали, как партизаны на допросе.

Первый законопроект, если верить газете, сливавшей читателям «утечку», назывался «О ликвидации коррупции и принуждении к честности». Он запрещал всем без исключения гражданам России иметь на банковских счетах сумму, превосходящую сто тысяч долларов США. Сумма исчислялась в американской валюте, но в дальнейшем предполагалась денежная реформа, возвращавшая национальную денежную единицу — рубль — к золотому стандарту. Обладателям больших денег предоставлялся месяц, чтобы либо их истратить, либо добровольно инвестировать в отечественную промышленность. Сто тысяч долларов, будто бы утверждалось в пояснительной записке к законопроекту, в современном мире вполне достаточная сумма, чтобы не ощущать себя бедным. Все прочие, бессмысленно лежащие на бесчисленных счетах, деньги должны немедленно начать работать на пользу стране и народу. Что предпочтительнее — тысяча миллиардеров, или миллионы людей, обладающие ста тысячами долларов? Хватит! Никаких яхт и самолетов! В лучшем случае, катер и дельтаплан. Лишние деньги губят планету, стимулируя патологию потребления. Необходимо положить конец безответственному прогрессу, пресечь вакханалию бессмысленного приобретения ненужных вещей, вернуть человека внутрь божественного треугольника: личность — семья — государство. Сумма квадратов катетов (достатка личности и семьи) равна квадрату гипотенузы (благосостоянию государства). Человеку в этой жизни необходимо ровно столько денег, сколько требуется для безбедного существования его семьи. Лишние деньги умножают зло. Поэтому все прочие (свыше ста тысяч долларов на душу) средства поступают в государственные фонды, которые тратят их на нужды общества: образование, здравоохранение, культуру, фундаментальную науку и так далее. Естественно, законопроектом предусматривались меры против тех, кто кинется переводить деньги в западные банки. На каждую хитрую жопу есть хрен с винтом, вспомнила Аврелия древнюю, как мир, и (видимо, как этот самый древний мир, бисексуальную) народную мудрость. У мудрости имелось продолжение типа: на каждый хрен с винтом есть жопа-лабиринт, и так далее до бесконечности. В пояснительной записке будто бы предлагалось объявить все судорожно переводимые с территории России средства преступно нажитыми. Зарубежным банкам делалось предложение, от которого те не могли отказаться: возвращать переведенные средства обратно в Россию на специальный государственный счет, оставляя себе комиссию в половину поступившей суммы. Далее в пояснительной записке, если верить автору статьи, приводились слова Карла Маркса о том, что нет такого преступления, на которое не пошел бы капитал, в особенности финансовый, то есть спекулятивный, паразитический, банковский, если это преступление обещает стопроцентную прибыль. В случае же возврата «преступно нажитых» денег речь, вообще, шла не о преступлении, а о совершенно законной финансовой операции с двумя клиентами, ценность одного из которых (государства российского) была для зарубежного банка очевидна, а вот другого (того, кто перечислил средства) — нулевой. Следовательно, делался вывод, никаких шансов у тех, кто начнет суетиться, искать способы обойти закон не будет. Что же касается «домашнего» хранения больших сумм наличности, то оно автора законопроекта не пугало. Жить этим деньгам, по его мнению, было недолго, а именно, до грядущей денежной реформы, призванной увязать воедино финансовую и социальную политику государства.

Второй законопроект назывался «Об электронном правосудии». Автор утверждал, что судебная система России прогнила до такой степени, что не подлежит исправлению. Он предлагал установить в судах недоступные никакому вмешательству извне, самодостаточные во всех отношениях компьютерные комплексы, так называемый «электронный разум». Будто бы в неких засекреченных лабораториях уже «дозревали» опытные образцы. Этот «электронный разум» должен был оперировать специальными компьютерными программами, вобравшими в себя положения и прецеденты всех когда-либо существовавших в человеческой цивилизации правовых систем, начиная с законов Хаммурапи, уголовного кодекса халдеев, гражданского кодекса Древнего Египта. Беспристрастный и не подверженный человеческим эмоциям «электронный разум» самостоятельно анализировал представленные доказательства, доводы обвинения и защиты, показания свидетелей, соотносил все это с действующим законодательством и выносил на рассмотрение главного действующего лица — «верховного электронного судьи» проект судебного решения. Все заседания должны вестись в видеорежиме с автоматическим подключением участников процесса к детектору лжи, напрямую связанного с «верховным электронным судьей», то есть компьютером, обобщавшим информацию и принимавшим окончательное (химически справедливое) решение. Подобное судопроизводство должно было действовать в стране до тех пор, пока из генетической памяти народа не уйдет память о том, что на полицию, прокуратуру и суд можно повлиять с помощью взятки. Автор законопроекта полагал, что «исцеление» наступит через пятнадцать лет. Однако, делал он оговорку, в случае «интенсивной терапии» — распространения технологии «электронного правосудия» на все стороны повседневной жизни граждан (образование, здравоохранение, экономику, страхование, ритуальные и прочие услуги), где (теоретически) возможна коррупция, этот срок может существенно сократиться.

Третий законопроект назывался «О конкуренции идей и выборе пути». Существующую систему управления страной автор объявлял абсолютно порочной и изжившей себя. Конкуренция политических партий была, по его мнению, ничем иным, как «состязанием в демагогии», а подсчет голосов на выборах он называл «распределением квот». Обобщая некий, известный исключительно ему, «мировой позитивный политический опыт», автор предлагал «вернуть политику в реальную жизнь», влить новое вино в старые мехи, сделать «безжизненному политическому телу» «переливание крови». Изменения в обществе становятся необратимыми, утверждал этот загадочный законодатель, если в стране есть несколько десятков тысяч человек, готовых не на словах, а на деле пожертвовать жизнью ради реализации идей, которые, как они верят, принесут пользу обществу. Автор предлагал утвердить поистине революционный метод формирования политических партий. Каждый член партии подписывал специальный «сертификат верности» идеям партии, подтверждал готовность отдать не чужую, но собственную жизнь, если эти идеи, будучи реализованными, принесут обществу не пользу, но вред. «Сертификат верности» заверялся в присутствии подписанта в нотариате и передавался на хранение в специальный «государственный архив документов, подтверждающих ответственность гражданина за совершенные действия». Если число убежденных партийцев доходило до пяти тысяч человек, партия допускалась к участию в выборах. Если она побеждала на выборах, то получала возможность претворить свою программу в жизнь, но с непременным всенародным ежегодным референдумом об одобрении или неодобрении проводимой политики. Если результаты референдума были не в пользу партии, в действие вступало положение об «исправлении опасных заблуждений», теоретически допускавшее «расплату за ошибки», проистекавшую из юридической ответственности за подпись того или иного члена партии на «сертификате верности».

Что за бред?

Аврелия внимательно посмотрела выходные данные газеты. Нет, это не подделка, не специальный номер, выходящий ограниченным числом экземпляров для определенного круга читателей, допустим, друзей олигарха — владельца издания, или менеджмента какой-нибудь крупной компании.

Как это не сметь иметь больше ста тысяч долларов?

Какое еще «электронное правосудие»?

И что там третье — гильотина за неправильную экономическую или социальную политику?

Аврелия снова вцепилась в газету, наткнулась в самом низу первой полосы на рубрику «В последний час». Редакция информировала читателей, что за пять минут до подписания номера в печать, сумела-таки получить комментарии Председателя Государственной Думы и Первого заместителя председателя правительства России. Думский спикер заявил, что в палату не поступали законопроекты, о которых пишет газета. Первый вице-премьер категорически отрицал свою причастность к подобного рода законодательным инициативам, назвав их «дикой галиматьей, не имеющей никакого отношения к реальной жизни». Тем не менее, «источник» газеты в аппарате правительства подтвердил, что «что-то слышал об этих, или похожих законопроектах», но «своими глазами» их не видел.

— Вас тоже заинтересовала эта публикация? — услышала Аврелия голос Святослава Игоревича.

Он пришел в ресторан в светлом костюме и в голубой рубашке без галстука. Загорелое его лицо было абсолютно бесстрастным. Святослав Игоревич как будто соскользнул с глянцевого плаката, рекламирующего стиль «luxury». Ботинки, ремень, часы, туалетная вода, бумажник, телефон (если он достанет их из кармана) — все у него, не сомневалась Аврелия, будет соответствовать стандартам этого замечательного стиля. Соответствовал им и планшет в лайковом чехле, положенный Святославом Игоревичем на стол.

Таков был «футляр», где Святослав Игоревич скрывал свою личность и, если она у него была, душу. Это был удобный футляр, предполагавший немногословность, пунктуальность, четкость и ответственность.

Только дело.

Он организует финансирование. Ведет проект. Объясняет только то, что считает нужным. Ставит задачи. Контролирует исполнение. Никакого интереса к Аврелии, как к женщине.

Дневной «luxury».

Аврелия не сомневалась, что существует и ночной. Внутри него Святослав Игоревич действует не менее эффективно.

Но не сегодня.

И не с ней.

Я никогда ничего про него не узнаю, в очередной раз констатировала Аврелия, он из тех людей, про которых никто ничего не знает. Это люди по требованию. Их арендуют, как машины, яхты или самолеты, а потом они бесследно исчезают в подземных гаражах, укромных гаванях, замаскированных ангарах. Скажут — отдай ей миллиард, отдаст без звука. Скажут — убей, убьет… тоже без звука. Она не сомневалась, что Святослав Игоревич великолепно справляется с любой работой.

Аврелия поднялась из-за стола, за руку, по-деловому поздоровалась со Святославом Игоревичем, не задержав свою руку в его руке ни на мгновение дольше положенного.

Никакого флирта.

Она будет так отвечать на его вопросы (а он их будет задавать, другого варианта беседы не предвиделось), чтобы он отвечал на них сам, а на следующие — так, чтобы он (вынужденно) хоть что-то о себе рассказал. Где люди, вспомнила Аврелия бессмертные слова отца, сказанные ей много лет назад возле станции метро «Площадь Ногина», там всегда засада. Но человек, Аврелия в этом неоднократно убеждалась, не способен слишком долго сидеть в засаде. Обязательно чем-то себя выдаст. И дичь, если это вовремя замечает, получает шанс уцелеть.

— Она имеет какое-то отношение к нашему проекту? — вдруг, удивляясь себе, ответила (спросила) Аврелия. Ответ (вопрос) без спроса, как птица с ветки, слетел с ее губ.

— И да, и нет, — внимательно и, как показалось Аврелии, с интересом посмотрел на нее Святослав Игоревич. Она отметила, что голубые его (в цвет рубашки) глаза стали темнее.

— Все связано со всем? — вспомнился Аврелии расхожий тезис буддийской философии, которым часто злоупотребляют экологи.

— Применительно к истории — нет, — возразил Святослав Игоревич. Прошлое перетекает в будущее, минуя настоящее. Если в прошлом имели место какие-то беды, в настоящем они не просто дублируются, но доводятся до логического абсолюта, до, так сказать, точки невозврата. В одна тысяча семьсот шестьдесят шестом году, когда во Франции все было хорошо, один булочник из Перпиньяна издал на собственные средства странную брошюру, где утверждал, что королевская власть противна Богу и людям, что единственный источник и носитель власти в государстве — народ. Однако чтобы отнять у короля власть, приучить общество к свободе, равенству и братству, придется снести головы двум миллионам мерзавцев, стоящим на пути социального прогресса. В этой брошюре, — продолжил Святослав Игоревич, — даже имелся рисунок чего-то похожего на гильотину — перекладины с падающим косым ножом. Булочник назвал придуманное им сооружение «плугом свободы». Он не сомневался, что этот плуг «вспашет» Францию. И все это задолго до Робеспьера, до настоящей гильотины. Бастилию, кстати, почти пустую, всех узников, кроме нескольких отпетых убийц, освободили раньше, возьмут штурмом только через двадцать три года. Имела ли та брошюра отношение к революции? Почему булочник из Перпиньяна взялся рассуждать на темы, весьма далекие от хлебопечения? И почему он столь точно обозначил число жертв?

— Нет пророка в своем отечестве, — сказала Аврелия. — Жертва, не важно, отдельный ли человек, целая страна, или все человечество, всегда игнорирует предупреждение, воспринимает его, как шутку. Сейчас на эту тему устраивают ток-шоу: «Что вы будете делать, когда настанет конец света?» Молодые участники собираются заняться сексом, механизаторы в Рязанской области надеются успеть выпить, а одна тетка сказала, что убьет своего мужа. Ничего изменить нельзя. Это «три кита» конспирологии. Не сомневаюсь, что булочнику никто не поверил. Меня интересует другое: отрицал ли он свое авторство?

— Разве это важно? — удивился Святослав Игоревич. — Ведь все сбылось.

— Для истории — не столь важно, — согласилась Аврелия, — а вот для хозяина типографии, наборщиков, печатников и корректоров очень даже важно. Я выступаю, — обворожительно улыбнулась, — от имени «малых сих», тех, кого используют — ради светлого будущего — втемную, но кто живет и умирает в настоящем.

— Выбирая между королем и «плугом свободы», они выбрали деньги, — возразил Святослав Игоревич. — Разве их использовали втемную?

— С ними всего лишь расплатились за работу, — пожала плечами Аврелия. — Они не выбирали между королем и «плугом свободы». Знаете в чем отличие будущего и прошлого от настоящего? В будущем и прошлом, как в саване, нет карманов. В одном случае их еще не пришили, в другом — они уже истлели. Хотя, конечно, есть исключения — не найденные клады. Но они погоды не делают. Настоящее живет деньгами. Это кровь, которая бежит по его жилам, воздух, которым оно дышит. Разве могли те люди знать, что деньги, которые им заплатили, обернутся через двадцать три года «плугом свободы»? — поманила рукой официанта. — Вы слишком многого хотите от людей, Святослав Игоревич. Мало кто способен отказаться от денег в настоящем во имя неизвестного будущего.

— Деньги имеют странное свойство материализоваться в то, за что их платят, а также в то, чего люди хотят, но молчат, — принял из рук официанта тяжелое в тисненой коже меню Святослав Игоревич. Со стороны могло показаться, что это серьезное букинистическое издание, например, том Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона конца позапрошлого века. — Тетка в ток-шоу — исключение из правила. Деньги — универсальное средство исполнения тайных желаний общества. Когда король бежал из Франции, на границе карету задержал для осмотра таможенник. Король сунул ему через окно кошелек с золотыми монетами. На монетах был его профиль. Таможенник опознал короля и вызвал стражу. Деньги с изображением короля могли спасти жизнь короля, но не спасли, потому что люди хотели его смерти. Таможенник не взял кошелек, хотя мог. С семейством Романовых, — вернул официанту «букинистическое» меню Святослав Игоревич, — в восемнадцатом году произошло то же самое. Сколько бы ни было заплачено за их спасение, их бы все равно убили.

Он заказал минеральную воду, козью брынзу и… зелень.

— Я готова диалектически развить вашу теорию в духе единства и борьбы противоположностей, — задумчиво посмотрела в окно Аврелия. — Почему-то считается, что это территория марксизма, но ведь первыми об этом сказали древние греки…

Ресторан находился на последнем этаже новомодного торгово-развлекательного комплекса. Лохматые кисти весенних грозовых туч закрашивали небо черным, как ошибки прошлого — сегодняшний день. Ближайшее будущее обещало сильный дождь. Хорошо, если не с градом, рассеянно подумала Аврелия.

— В определенных случаях, — продолжила она, — ничего нельзя сделать за любые деньги. Людовика Шестнадцатого и Николая Романова спасти было невозможно. Согласна. Но тогда в других случаях, точнее, в невидимых рамках невидимой воли общества, за малые деньги кого угодно можно убить практически даром? Неужели невидимая воля общества и есть тот самый вечный двигатель, который все двигает и которому не надо платить? Тогда как насилие над невидимой волей — вечный тормоз?

— Вы забыли про тридцать сребреников, — заметил Святослав Игоревич. — Это еще одно, пожалуй, самое противоречивое измерение денег. Оно, однако, не отменяет ни вечного тормоза, ни вечного двигателя. Хотя в одних случаях тормозит сильнее вечного тормоза, в других — двигает сильнее вечного двигателя.

— Какое счастье, что мы не хотим ничьей смерти, никого не предаем, а идем себе по графику. Где надо тормозим, где надо ускоряемся, но исключительно по правилам. — Аврелия извлекла из портфеля папку с контрактом, размашисто расписалась на последней странице, лязгнула автоматической в пластиковом корпусе печатью. — Наши помыслы чисты как… водяной дым. Мы хотим сделать Россию и ее народ чище. В отличие от булочника из Перпиньяна, продажных типографов, революционных таможенников и евангельского Иуды, мы играем «в светлую». Кстати, а какого он цвета, этот водяной дым? Почему-то мне кажется, что он невидим, как воля общества, она же… Божий Промысел?

Аврелия, наконец, поняла, что именно беспокоило ее в контракте: он был чист, как «водяной дым», безупречен, прост и логичен, как любимая бывшим президентом композиция группы «Deep purple» «Smoke on the water». Под этим самым «smoke» отсутствовали подводные камни. Налоговым, таможенным и прочим проверяющим органам было абсолютно не к чему придраться. Хотя, конечно, это вовсе не являлось для них непреодолимой преградой. Таможенники (особенно российские) со времени французской революции сильно изменились не в лучшую сторону. Если они и выражали невысказанную волю общества, то она легко умещалась в два слова: «Воруют все!» Будь на месте революционного французского современный российский таможенник, он бы схватил кошелек и пропустил карету с королем. А может, сначала схватил кошелек, а потом — сдал короля страже, а сам бы уехал домой в королевской карете…

Неужели, тревожно поискала глазами зеркало Аврелия, моя молодость и красота испарятся на острове, как… «smoke on the water»? Тогда пропади он пропадом — «чистый город» с «чистыми людьми»! Тангейзер, не важно «М» или «Ж», может засунуть цветущий посох себе в задницу! Мне плевать на короля! Пусть «плуг свободы» перепашет всю землю! Мои неправедные деньги должны приносить мне радость! Или я выхожу из игры!

Но нет, перевела дух Аврелия, внимательно рассмотрев себя в дальнем темном зеркале за стойкой бара. Молодость пока клубилась в ней, как дым БТ — без трения о проживаемую жизнь, или, говоря по-простому, предстоящую старость. Двадцать четыре года, не больше, определило Аврелии великодушное темное зеркало за стойкой бара.

Хотя ресторанные зеркала всегда лгали. Даже самые непристойные — пузатые, плешивые, с клыкастыми кабаньими мордами посетители выглядели в них интеллигентными подтянутыми бодряками с легким налетом мачизма. Они должны были радоваться жизни. А как можно радоваться жизни в ресторане? Есть, пить и еще раз пить!

Вдоволь насмотревшись на себя в правдивое зеркало, нормальный человек отправлялся не с дамой в ресторан, а — на кухню пить водку. Предварительно харкнув в это самое зеркало. Но все домашние зеркала были «прикормлены» изображением хозяев, а потому тоже льстили им, исправляя очевидные недостатки. Неужели, покосилась на Святослава Игоревича Аврелия, он хочет отнять у меня юность и красоту?

— Мне нравится ваша позиция, — Святослав Игоревич вызвал по телефону водителя, телохранителя или помощника.

Бессловесный молодой человек с тренированным в костюмной упаковке телом и незапоминающимся лицом обретался где-то неподалеку, потому что появился практически мгновенно. Святослав Игоревич отдал ему папку с экземплярами контракта.

— Сегодня, — повернулся к Аврелии, — его завизирует наша юридическая служба, завтра подпишет президент компании, послезавтра деньги будут перечислены на указанные счета. — О, я знаю, знаю, — Святослав Игоревич с неискренним восхищением приветствовал официанта, приступившего к манипуляциям с тарелками, ножами, вилками, хрустальными бутылочками со светлым и темным оливковым и тыквенным маслом, — где растет такая зелень и где делают такую брынзу! — Он назвал островок в Эгейском море, где среди грядок с зеленью и бодливых коз обитала нимфа по имени Укропчик.

Это меняло дело.

Аврелия не была готова обсуждать со Святославом Игоревичем эту свою (какую по счету?), укрытую среди скал и моря жизнь. Ей нравилось гостить на вилле Укропчика, загорать на примыкающем к вилле, высунутом в море крохотном песчаном языке пляжа. Она приезжала на островок белая, как брынза, а уезжала золотая, как копченый сыр, который, кстати, Укропчик тоже поставляла в этот ресторан. Ее подруга увлекалась не только огородничеством, но и фотографией, рисунком. На соседнем — по местным понятиям большом — острове заросший седой бородой по самые глаза грек держал что-то вроде галереи, где Укропчик выставляла свои акварели и фотографии.

— Я прошу Грецию предоставить мне творческое убежище, — сказала она офицеру полиции, предъявившему ей протокол Интерпола, где в графе «правонарушение» присутствовали понятный греку термин «мошенничество» и не очень понятное словосочетание — «средняя вода». — В России нет политической свободы, но нет и свободы творчества, — объяснила Укропчик. — Меня преследуют за то, что я пытаюсь выразить стихию воды. «Средняя вода» — это состояние между штормом и штилем. Применительно к жизни общества — состояние укорененной динамичной свободы. Я утверждала в России новый художественный стиль — «средней воды». Великого пролетарского писателя Горького в царской России преследовали за «Песню о буревестнике». В современной криминально-олигархической России меня преследуют за «Песню о „средней воде“». Вы можете посетить выставку моих работ в галерее господина Костакиса. Она, кстати, так и называется: «Середина воды».

Вскоре «дело» Укропчика переместилось из Интерпола в Европейское бюро по вопросам развития демократии и правам человека. Укропчик уже подумывала о взыскании с России материальной компенсации через Европейский суд в Страсбурге.

Аврелия запретила Укропчику снимать ее обнаженной, но та снимала со спины, сбоку, или когда Аврелия лежала на спине, прикрыв лицо платком или шляпой.

«Мир должен видеть твое тело!» — Укропчик посвятила телу Аврелии тематическую экспозицию «Тело и море» в галерее господина Костакиса. Поздней осенью туристов на острове не было. Вода в море была далеко не «средней», поэтому паромы не ходили. Можно было, конечно, воспользоваться вертолетом, но большинству туристов это было не по карману. Господин Костакис, дремлющий с войлочной шляпой на лице в кресле у входа в галерею в обществе огромной бутылки местного самогона, в единственном числе представлял мир, долженствующий видеть тело Аврелии. Из-под войлочной шляпы во все стороны торчала седая проволочная борода, так что мир (и это было естественное его состояние) напоминал морду свирепого дикобраза.

Отсутствие других «представителей мира» Аврелию совершенно не волновало. Она знала, что не «красота спасает мир», а мир последовательно и целеустремленно уничтожает красоту. Ее золотому упругому телу было предназначено состариться, превратиться в сморщенный мешок с костями, пересохший несъедобный урюк. Но у Аврелии, в отличие от большинства людей, имелся шанс противостоять урюку. Она старалась не думать, почему именно ей и с какой целью предоставлен этот шанс. Мой роман, давным-давно решила она, называется не «Война и мир», но «Война против мира», или «Война против урюка».

Аврелия не любила фотографироваться. Со стороны человек всегда выглядит иначе (противнее), чем он о себе думает. Сказать точнее, вообще, никак не выглядит. Большую часть жизни он пребывает в состоянии хамелеона-невидимки, до которого никому нет дела. Если же дело появляется, хамелеона вытаскивают (за хвост, за усы?) из состояния невидимости (или ничтожества, разницы нет), и отныне он должен выглядеть так, как хочется тем, кто его вытащил. Захотят — Аврелия или Укропчик будут выглядеть, как брынза. Захотят — как копченый сыр. Захотят — как… баклажан.

Аврелии вспомнилось одно из блюд, которым ее угощала на острове Укропчик — жареные, тонко нарезанные баклажаны под белой, как снег, брынзой. Помнится, тогда еще прилетела оса, и Укропчик немедленно ее прибила плетеной босоножкой, объяснив, что иначе та пошлет сигнал другим осам, и мало не покажется. И погибают люди, неизвестно почему подумала Аврелия, с такой же легкостью, как насекомые. Хотя насекомые, в отличие от людей, пока живы, не ведают о смерти, равно как и о том, что смерть может быть наказанием за нарушение неких правил. Люди — ведают, но это их не останавливает.

Аврелия посоветовала подруге фотографировать насекомых.

Укропчик возразила, что сам вид насекомых, быть может, за исключением облагороженных трудом пчел и — умозрительным романтическим контактом со свечой бабочек, противоречит главному принципу фотографии, сформулированному великим Гете во времена, предшествующие изобретению фотоаппарата: «Остановись, мгновение, ты прекрасно!»

Но тогда вид (фотография) человека, мысленно продолжила тот давний разговор с Укропчиком Аврелия, противоречит этому принципу еще сильнее. Фотография — зрительный образ человека, насильно вклинившегося в мгновение. Если из мозаики мгновений составляется вечность, то фотография человека — оскорбление вечности, неустанно стряхивающей с себя людей, как вшей. Я проползу по вашим мыслям, вспомнились Аврелии стихи одного поэта, как таракан по колбасе. Человеческое сознание, вздохнула Аврелия, вечный двигатель, перерабатывающий вечность в помойку. Иначе откуда вши, тараканы, хамелеоны, осы, жареные баклажаны с брынзой и… какая-то колбаса? Хотя иногда двигатель менял алгоритм: перерабатывал помойку в вечность. Когда б вы знали, вспомнила другие строчки Аврелия, из какого сора растут стихи, не ведая стыда… Не только стихи, мрачно дополнила она Ахматову, но и мужество, и воля, и… все на свете. Потому что… больше не из чего!

Она была хранительницей карты, с помощью которой можно было отыскать на другой (равновеликой миру) карте — бытия — крохотную зеленую песчинку — Укропчика. И еще одну — не песчинку, но капельку воды. Аврелия не собиралась открывать свою карту Святославу Игоревичу. «Люди — карты Бога», вспомнила она. Захочет Бог — откроет. Захочет — скажет: «Пас». Захочет — бросит карты на стол и побьет шулеров канделябрами.

— Вернемся к нашим баранам, — Аврелия решила, пусть Святослав Игоревич сам определяет местоположение баранов. Лучше, конечно, чтобы они находились где-нибудь на свежем воздухе — на пастбище, а не в вонючем хлеву.

— Они, как булочник из Перпиньяна, что-то поняли, — ответил он, — и сейчас тревожно блеют, вертят башками по сторонам, высматривают — кто им объяснит и поведет…

— На бойню? — перебила Святослава Игоревича Аврелия. Карта Укропчика и карта капельки воды пока никак не ложились в раскладываемый ими пасьянс. Неужели, мрачно подумала Аврелия, он предложит мне золотые монеты с профилем Укропчика или капельки, а я… как тот таможенник откажусь? Или… возьму? Сколько Аврелия не пыталась мысленно прочитать невысказанную волю общества в отношении ее подруг (или сестер), она не прочитывалась. Если, конечно, не принимать за волю обжалование в областном суде укропчиково УДО (условно-досрочное освобождение). Пенсионерам не давала покоя «средняя вода», совсем как осам — жареные баклажаны под брынзой. Но был, был на них Страсбургский суд!

Тут что-то другое, подумала Аврелия.

— Бойня — бараний пункт назначения. — Святослав Игоревич долго и внимательно рассматривал поднятый с тарелки, слегка сдобренный оливковым маслом кустик петрушки, словно опасался, что там затаилась оса или маленькая круглая баранья какашка. — Ни один баран мимо не проскочит. Но сначала — стрижка. Вы забыли про шерсть!

— Оплошала, — развела руками Аврелия. — Баран должен прибыть в пункт назначения гол как сокол и со спиленными рогами. Или бараньи рога — сейчас не товар?

— Эти, неизвестно кем предложенные законопроекты, — воздержался от обсуждения товарных достоинств бараньих рогов Святослав Игоревич, — в сущности, не такие уж дикие. Они из той же оперы, что и брошюра булочника из Перпиньяна. Не спорю, опера плохая, опасная, но оркестр уже в яме, исполнители на сцене, зрители в зале.

— Бараны — зрители? — уточнила Аврелия.

— Мы все — бараны, — улыбнулся Святослав Игоревич, — и мы все разные. Не надо отбиваться от стада. — В его голосе явственно ощущалась симпатия к собравшимся в зале (оперного?) театра пока еще не переоборудованного в бойню баранам. Так симпатизировать им можно было, только отбившись от стада. Похоже, Святослав Игоревич воображал себя пастухом, а может, ветеринаром, или — бери выше! — заводчиком новой бараньей породы. — Каждый, кто не слеп, видит… — он прервал сталинскую цитату, чтобы прочитать поступившую SMS-ку.

— Видит что? — поторопила его Аврелия.

— Что? — посмотрел на часы Святослав Игоревич.

— Срочный вызов на разгром Хазарского каганата?

— Каганат, как Карфаген, должен быть разрушен, — не стал отпираться Святослав Игоревич. — Но сначала мы запустим к ним Тангейзера…

— Пусть наведет шорох своим цветущим посохом! Я слушаю, Святослав Игоревич. Вы начали, как Сталин…

— Сталин знал толк в баранине, — мечтательно произнес Святослав Игоревич, как если бы неоднократно сиживал с генералиссимусом за столом, лакомясь этой самой бараниной. — Все предельно просто. Существующая модель развития исчерпана. Если ее не разгромить, как… Хазарский каганат, она погубит планету. Бесконечное потребление при конечной жизни — абсурд. Оно насыщает немногих избранных, не принося им счастья, но истощает ресурсы, лишает будущего неизмеримо большую часть человечества. Эти немногие рассматривают прогресс исключительно как возможность продления срока собственного пребывания на земле. Бог не дал человеку вечной жизни. Но эта сволочь, называющая себя «элитой», не хочет с этим смириться. Они восстали против Бога! Сегодня миллиарды тратятся на бессмысленные поиски «гена старения», невозможный синтез универсальной «нестареющей клетки»… Особенно почему-то этим увлечены правители России. Их не устраивает, что они могут умереть раньше, чем успеют потратить украденные деньги. А денег они украли столько, что никакой жизни не хватит, чтобы их потратить. Поэтому их деньги обречены на уничтожение еще при их жизни. Это закон. Но они не верят. Потому-то с такой яростью и вцепились во власть… — Святослав Игоревич говорил быстро, как преподаватель, когда время лекции заканчивается, а он не успел сказать то, что хотел. Точнее, что обязательно должен был сказать.

Аврелии было не очень интересно его слушать. Все, что он говорил, было известно. Связь с проектом «Чистый город — чистые люди» пока не просматривалась. Не думал же Святослав Игоревич, что правители России, отмывшись от пороков в мобильных аква-комплексах, вернут деньги народу?

— Статья — сигнал тем, кто не слеп, — вернулся к железной сталинской логике Святослав Игоревич, — что дни нынешней российской власти сочтены, что ее нельзя ни в чем, ни при каких обстоятельствах поддерживать. Только противостоять, отвоевывая по миллиметру пространство для новых идей. Но при этом не упускать из виду, что одной удачной операцией можно захватить весь плацдарм. Честно говоря, мне жалко этих ребят во власти. Их беда в том, что они просто не могут по-другому. Моль невозможно перевоспитать, отучить жрать висящую в шкафу одежду. Только уничтожить, иначе она сожрет все. Смешно говорить о новом костюме для народа, когда вокруг как снег летает моль. Если угодно, эта статья — вопль юродивого слепца, узревшего по воле Божьей будущее. Ее нелепые идеи — строительный материал для новой реальности, которая будет хуже существующей, но которую уже не отменить. Динозавры обречены. Можно, конечно, говорить, что лечение всегда поначалу хуже болезни. Но это не лечение. Это — замена одной болезни на другую. Пока эти идеи растут порознь, как комнатные растения в разных горшках, они безобидны. Но если кто-то пересадит их в землю, они сплетутся корнями и двинутся, как деревья-монстры из фантастического фильма, на завоевание мира. Народ почувствовал истину. Он ненавидит моль и не боится деревьев-монстров. Кровопийцы, вопреки заветам Иосифа Бродского, ему милее, чем ворюги. Компромиссы с властью отныне невозможны. Сам факт присутствия, пусть даже пассивного, в политической жизни людей, чувствующих истину, изменяют состав атмосферы, внутри которой обитает динозавр-власть. Как только таких людей набирается определенное количество, появляется вождь, который убивает динозавра. Другого пути к истине нет. Вот о чем на самом деле предупреждает законопроект, — заглянул в газету Святослав Игоревич, — «О конкуренции идей и выборе пути». С «электронным правосудием», полагаю, тоже все ясно. Это напоминание о том, что терпение народа на пределе. Понятно, что никогда никакого «электронного правосудия» не будет. Но прежде не станет тех, кто сейчас отвечает за правосудие, всех этих продажных следователей, прокуроров, судей. Что там еще?

— «О ликвидации коррупции и принуждении к честности», — перехватила газету Аврелия. — Что такое сто тысяч долларов? Это же смехотворно мало!

— Ну, об этом мы уже говорили, — открыл планшет Святослав Игоревич. — Речь идет не о конкретной сумме, а о неизбежном конце денежной цивилизации. Вот смотрите, — передвинул планшет к Аврелии, — что сейчас цитируют и обсуждают на форумах в Интернете…

— «Время — деньги,  — прочитала Аврелия,  — девиз алчного, написанный на его лице и на стене его конторы. Он не понимает, что не время является деньгами, а деньги являются сконденсированным, кристаллизированным временем, умножаемым в руках человека для лучшего его посвящения Богу и ближнему… Чрез любовь материальная ценность становится и духовной ценностью. Время бесконечно дороже денег, и деньги имеют ценность лишь для знающего духовную тайну времени. Добро хотело бы все деньги обратить в любовь, умножить чрез это время любви. А зло хочет все земное время, данное людям для возрастания в Христовой любви, превратить в деньги. Оттого Промысел так устраивает в мире, что, когда денег, не обмененных людьми на добро и любовь, оказывается слишком много, они теряют свою ценность, и происходит так называемая „девальвация“, сокращение денег, и время освобождается для любви. Но люди опять бросаются менять время на деньги, все снова и снова боясь „упустить время“. Кружится, бежит, мечется человечество в погоне за деньгами, этими „призраками бытия“, страшась не поспеть схватить наибольшее количество призраков…»

— Это из книги «Время веры» Иоанна Шаховского — архиепископа Сан-Францисского, — закрыл планшет Святослав Игоревич. — Нам всем, — посмотрел на Аврелию, — нужна великая Россия. Но великая Россия может возникнуть только в результате великого потрясения. Основа современной цивилизации — мошенничество. Оно давно превратилось в способ существования общества. Мошенничество через бытие определяет сознание современного человека. А как иначе? Если общество управляется идеологией, суть которой мошенничество, подмена понятий, издевательство над истиной, то повседневное бытовое и прочее мошенничество — это и есть та жизнь, которую власть навязывает подданным. Обман, воровство и мошенничество — единственный двигатель всех процессов, происходящих сегодня в России, стержень, на котором все держится. Если убрать, вытащить этот стержень — все рассыплется. Последняя возможность спасти страну — быстро заменить сгнивший стержень… цветущим посохом. Поэтому, — посмотрел на Аврелию, как на хамелеона, вытащенного за лапку из невидимого антимира Святослав Игоревич, — давайте подведем итог нашей встречи. Вы же не думаете, что несколько десятков миллионов долларов вам свалится на голову просто так, потому вы такая хорошая, потому что у вас, — пристально на нее посмотрел, — много жизней… Так в жизни, во всяком случае в той, которую мы с вами в данный момент совместно проживаем, не бывает.

— Как и контрактов, который я только что подписала, — сказала Аврелия. — После того, как арестовали Берию, народ придумал частушку: «Цветет в Тбилиси алыча не для Лаврентий Палыча…»

— «А для Климент Ефремыча и Вячеслав Михалыча», — легко продолжил Святослав Игоревич. — Народ ошибся. Она расцвела… как посох… для Никиты Сергеевича. Но ненадолго.

— Просмотрел народ истину? — спросила Аврелия.

— За народ не скажу, — положил руки на стол Святослав Игоревич, — а вот наша с вами истина в том, что «не бывает» на «не бывает» дает «бывает». Как минус на минус дает плюс.

— Вы мне цитировали Иоанна Шаховского про деньги, — Аврелия решила не торопиться. Пусть Святослав Игоревич уходит громить Хазарский каганат, уничтожать динозавров, а она останется в ресторане. — Я вам процитирую Ф. М. Достоевского про истину: «Пусть мне докажут, математически докажут, что истина вне Христа — я останусь с Христом, а не с истиной».

— Истина, по крайней мере человеческая, не может быть вне Христа, — задумчиво проговорил Святослав Игоревич. — Иисус Христос — Сын Божий, из начальных греческих букв этого словосочетания получается слово «рыба» — символ христианства. А где обитает рыба? В воде! Значит, нет истины вне Христа и вне воды!

Святослав Игоревич взял со стола газету со статьей о законопроектах, от которых все открестились, показал Аврелии небольшую фотографию в углу полосы. На фотографии был первый вице-премьер. Он стоял, задрав вверх голову, в защитной каске. Должно быть, рассматривал нефтяную вышку, а может, опору линии электропередачи. Но может, и зависший в небе НЛО.

— Ему направлено письмо с описанием нашего проекта, — сказал Святослав Игоревич. — Он должен поставить на нем свою визу: «Согласен», «Прошу поддержать», «К исполнению», и передать в министерство финансов.

— Поставит, — пожала плечами Аврелия. — Но зачем в министерство финансов? Вы же не просите денег из бюджета.

— К сожалению, просим, — вздохнул Святослав Игоревич, — хотя и очень немного. Мы вынуждены. Без государственного участия нас обдерут и затопчут. Какие-нибудь бандиты перехватят тендер, выроют ямы, поставят дощатые сортиры… Вам же известно, как в России организован бизнес: если ты не воруешь у государства, государство ворует у тебя. Мы просим у государства рублик, чтобы отдать ему тысячу. Но и это еще не все. Он должен обязательно быть на церемонии открытия. Вы знаете этого человека?

Как и ты, подумала Аврелия. Иначе, почему ты здесь? Что тебе до наших дел? Откуда ты, вообще, взялся? И какая-то абсолютно чекистская мысль посетила (не могла не посетить!) Аврелию: кто тебя сюда прислал?

— Не настолько, чтобы продиктовать ему резолюцию, — ответила она Святославу Игоревичу. — К тому же я не уверена, что он досидит в должности до… того, как посох зацветет.

— Должен, — сказал Святослав Игоревич.

— После такой статейки? — кивнула на газету Аврелия.

— Он не имеет к ней отношения.

— Это ничего не значит.

— Его пребывание в должности — не ваш вопрос.

— Надеюсь, — сухо ответила Аврелия. — Жду пояснения к своему вопросу.

Святослав Игоревич снова открыл планшет, показал Аврелии фотографию молодой женщины в купальнике у бассейна. У женщины была идеальная фигура. Волосы были убраны под купальную шапочку. От уха под шапочку уходил косметический шов. Но женщина была слишком молода для пластических операций. Это был не шов, а шрам. На фотографии он был обведен красным фломастером.

— Его жена, — сказал Святослав Игоревич. — Чемпионка Европы по прыжкам в воду с трамплина. Говорят, она скучает. Мы можем предложить ей заняться хорошим и полезным делом. Допустим, возглавить общественное движение под названием «Водострой». Спортсменка, жена политика, она вполне может выступить с инициативой «Аква-комплекс — каждой российской школе!»

— Тогда муж сразу отпрыгнет в сторону, — заметила Аврелия.

— Ради бога, — сказал Святослав Игоревич. — От него требуется только виза и участие в церемонии открытия. Вы… знакомы с этой женщиной?

Аврелия молчала.

— Знакомы, — повторил он, — и знаете, что делать дальше. Вам, как и мне, не светит реализовать себя в гламуре, то есть сделаться известной и успешной в мире ТВ-баранов. Или, если угодно, Баранов ТВ. Наш мир — БТ, без трения об окружающую мерзость. Наш проект — компенсация, если угодно, пощечина позорному, не имеющему права на существование, но существующему и диктующему нам свои ублюдочные правила миру. Его суть там — в sms-как, бегущих по экрану во время трансляций реалити-шоу. Да вот он, этот мир, — Святослав Игоревич посмотрел на беззвучный 3Д экран на ресторанной стене: — «Люблю Пусю! Где моя маленькая крысочка? Отзовись, Мохнач!» — Пожал плечами. — Не хочешь жить в этом мире — измени его! Вот наш девиз! Жду обнадеживающих известий, — улыбнувшись, протянул руку Аврелии. — Спасибо за угощение. Я словно побывал на замечательном острове в Ионическом море, где…

— Кто сочинил статью? — перебила Святослава Игоревича Аврелия.

— Наверное, тот же, кто сочинил вот этот стишок, — заглянул в планшет Святослав Игоревич:

закрыл планшет.

— Я обязательно отзовусь. Скоро. Маленькой крысочке недолго ждать своего Мохнача, — протянула ему руку Аврелия.

— А как быть с Пусей? — задержал ее руку в своей Святослав Игоревич.

— Передайте Пусе, что я тоже его люблю, — сказала Аврелия. — Хотя, не думаю, что это его волнует.