1

Каргин увидел ее, волокущую за собой на колесиках по коридору чемодан цвета «металлик». Он вспомнил, что на прошлой неделе подписал Наде заявление на отпуск. Надя сказала, что поедет к подруге в Одессу, а оттуда, возможно вместе с этой самой подругой, в морской круиз. Его не удивило, что она отправляется в отпуск прямо с работы – молодец, трудится до последней минуты! Да и Киевский вокзал рядом. Удивило, что Надя тягала наверх огромный чемодан. Зачем? Могла бы оставить в холле рядом с охранником. Чемодан мерцал в темном коридоре, как глыба серебра. А когда Надя вышла в холл, где была светло, Каргину показалось, что она тащит за собой упирающуюся рыбу.

– Я помогу, – перехватил у лифта чемодан Каргин. – Когда поезд? Палыч довезет за две минуты. Есть время? По чашке кофе?

Время было.

Надя не возражала.

Расположились под тентом на летней веранде «Кофе-хауза» рядом с автостоянкой.

Прыщавый паренек в черной рубашке быстро принес две чашки «американо», рюмку коньяка для Каргина и сложносочиненный, как Вавилонская башня, десерт для Нади. Венчала десерт стеклянного вида вишенка.

– Носишь, когда холодно, черную вязаную шапочку? – полюбопытствовал, глядя на сальные, слегка припорошенные перхотью, как инеем, волосы паренька Каргин.

– Никогда, – мрачно произнес паренек. – Лучше голову под топор.

– А… почему так? – удивился Каргин, ошибочно, как выяснилось, определивший паренька в братство или орден, но точнее – стадо черной вязаной шапочки.

– Из эстетических соображений, – усмехнулся паренек, и Каргин понял, что он непрост. Наверное, студент, подумал Каргин, исторического, а то и – бери выше! – философского факультета. Читает Ницше, а летом подрабатывает официантом…

– В чем же тогда ходить мужикам? – растерянно поинтересовался он.

– С непокрытой головой, – ответил паренек, – и с бритым черепом.

– Из эстетических соображений? – уточнил Каргин. – Так ведь у нас климат… Простудятся.

– Место должно быть открыто, – твердо произнес паренек.

– Какое место? – окончательно запутался Каргин.

– Куда долбанет жареный петух. Пока его вместе с так называемыми мужиками, – презрительно скривил губы паренек, – не обглодали до костей. – И отошел к стойке.

– Только не говори мне, что Россия возродится и все такое, – опережающе попросила Надя, когда паренек отошел. – Странно, что его взяли с фурункулезом в официанты. Видел его руки? По-моему, у него экзема.

– Россия выздоровеет и возродится! – отследил маршрут паренька от стойки к туалету Каргин. Надеюсь, мелькнула странная мысль, он моет руки…

– На островах, – глядя куда-то вдаль, произнесла Надя.

Гладкое ее лицо было безмятежным, как если бы она существовала в каком-то другом – счастливом – мире, где отсутствовали причины для волнений и переживаний.

Каргин выпил рюмку коньяка. Ему тоже хотелось в этот мир. Одной рюмки мало, грустно подумал он.

– На островах любви, – вздохнул Каргин, размышляя о возрождении и грядущем величии России на широко раскинувшемся на месте архипелага ГУЛАГа, а потом сменившего его архипелага воров, архипелаге любви. – Ты обдумала мое предложение?

– Конечно, – ответила Надя, осторожно ссаживая ложечкой стеклянную, напоминающую красный глаз вишню с вершины башенного десерта. – Паспорт при мне, – похлопала по своей сумочке.

Красный глаз теперь недовольно смотрел на Каргина из угла тарелки. Вот бы так и с тем, который на долларе, ни к селу ни к городу подумал Каргин, хотя причинно-следственная связь между вишней на десертной башне и затаившимся под парящей в воздухе вершиной разрезанной пирамиды лучистым глазом на однодолларовой банкноте отсутствовала. Если, конечно, отвлечься от того, что десерт в московском «Кофе-хаузе» стоил в два раза дороже, чем такой же в Нью-Йорке.

– Паспорт? – удивился Каргин.

– Заявления в загсах регистрируют только при предъявлении паспорта, – объяснила Надя.

– Тогда твой отпуск отменяется. – Каргин стал вспоминать, где его паспорт. Кажется, дома. Но может, и в кабинете – в сейфе рядом с незарегистрированным пистолетом «Беретта».

– Тебе скоро исполнится шестьдесят, – сказала Надя. – Ты, – добавила после паузы, – мог бы быть моим отцом.

– Ну… – прикинул их разницу в возрасте Каргин, – таким… ранним отцом. – Конечно, старость – это порок, но он искупается… – Хотел ляпнуть «деньгами», но, подумав, промолчал.

– Пойдем, – встала из-за стола Надя.

– В загс? – спросил Каргин. – Но я без паспорта, как… оловянный солдатик. Помнишь, за ним еще гналась большая крыса. Если он не в кабинете, придется заехать домой.

– Так говорят все брачные аферисты, – улыбнулась Надя. – Пойдем. Успеешь найти паспорт. Крыса нас не догонит.

– А как же Одесса? – посмотрел на чемодан Каргин. – Во сколько поезд?

– По расписанию, – ответила Надя. – Я не могу его изменить.

– Но можешь не поехать? – уточнил Каргин, вспоминая недавнюю (бесконтактную?) близость с Надей на кожаном диване.

Плевать, что у нее теперь все устроено по-другому. Еще раз – и умереть! А вдруг… не умереть, и… не раз, а еще много-много раз? Вот оно счастье! У него перехватило дыхание. Каргин не знал, что предложить Наде. Он был готов отдать ей все, но сомневался, что его «все» имеет ценность в том (счастливом?) мире, где в данный момент пребывала Надя. Но при этом она была здесь и сейчас. И это вселяло надежду. У Каргина не было сомнений, что рядом с ним всего лишь часть ее существа, истаивающий в воздухе образ той Нади, которую он когда-то знал. Но ведь и новую – с плавниками и без второго лица – он тоже, пусть всего один раз, но, говоря библейским языком, познал! Познать-то познал, а вот чем ее взять, говоря уже юридическим языком, в долговременное пользование, не знал. Что-то подсказывало Каргину, что новая Надя принципиально «не берется».

– Пойдем, – повторила Надя.

Расплатившись у стойки (паренек так и не выбрался из туалета, но не было времени думать, чем он там занимается), Каргин догнал Надю на улице.

– Ты не ответила, – принял у нее стучащий колесиками по асфальту чемодан.

– Спустимся к воде, – предложила Надя. – Не волнуйся, никто никуда не опоздает.

– На поезд или в загс? – Каргин едва поспевал за Надей. Чемодан упирался изо всех сил. Что было странно, потому что он напоминал рыбу. А рыбы всегда стремятся к воде. Разве только за исключением китайских, живущих в выгребных ямах. – А хочешь, – схватил Надю за руку Каргин на ступеньках с набережной, – я брошу все, мы уедем… да хоть в Финку! – Он хотел сказать, что готов построить для Нади подводный дворец, бросить на его обустройство всю финскую хозку, но перепрыгнул через это куражливое, в духе нового русского, предложение, как бегун через барьер. – А лучше в Норвегию, – продолжил Каргин. – Я куплю дом во фьорде, сделаю бассейн. Ты будешь… – Он хотел сказать, как рыба в воде, но подумал, что Надя может посчитать подобное сравнение примитивным.

– Осторожно, он разобьется! – крикнула Надя.

Чемодан прыгал по ступенькам, раздувая бока, как большая железная лягушка. Похоже, его мнение относительно воды изменилось.

– Да что там? – Каргин с трудом поднял чемодан в воздух, на весу, как гирю, донес до площадки у воды.

В каменном полукруге под набережной было тихо. Сильно пахло мочой. Вода в Москве-реке, впрочем, казалась относительно чистой.

– Все, что мне нужно, – просто ответила Надя.

Они уселись на ступеньках.

Над Москвой-рекой гулял легкий ветерок, задирая листья кувшинок, отчего вода становилась ребристой, как поверхность Надиного чемодана. Издали вполне могло показаться, что плывут стаи рыб. Каргин стал было снимать пиджак, чтобы набросить Наде на плечи, но она воспротивилась.

– Почему? – спросил Каргин.

– Тогда мне придется положить тебе голову на плечо, – сказала Надя.

– Ну и что? Мы станем похожими на пожилую – это я про себя, – уточнил Каргин, – влюбленную пару. Художник мог бы написать с нас картину и назвать ее: «Тихое счастье». Да или нет?

– Звучит почти как «Перед заходом солнца», – проявила неожиданную осведомленность в мировой драматургии Надя. – А можно: перед закатом… всего.

– Ты не ответила, – напомнил Каргин.

– Подожди. – Надя достала из сумочки носовой платок, начала стирать с поверхности чемодана какое-то едва заметное пятно.

– Зачем? – пожал плечами Каргин. – Чемодан – такая вещь, его невозможно сохранить в чистоте.

– Знаешь, как умерла моя мать? – спросила Надя.

– Ты мне не рассказывала.

– Во время уборки квартиры. Она два дня лежала с температурой сорок, а как только очнулась, увидела, что дома грязь, поднялась и начала убираться. И… умерла. С тряпкой в руках.

Каргин молчал, не зная, что сказать.

– Так и чемодан, – продолжила Надя, – не сохранить в чистоте, а хочется.

– Так и наша жизнь, – добавил Каргин. – Иисус Христос тоже только начал убираться – и… умер. Точнее, его распяли. Люди почему-то не хотят жить в чистоте.

– Поэтому – вода, – встала со ступеньки Надя.

– Что вода?

– Будет вода и… может быть, острова.

– Для праведников? – спросил Каргин.

– Ты сам знаешь, – сказала Надя. – Ты слушал радио.

– Там не было про воду, – нахмурился Каргин, вспомнив сеанс радиосвязи (с кем, с чем?) по музейному «Телефункену». – Это… бред! Я потому и решил поставить приемник у тебя в кабинете, что не собираюсь больше слушать! Не хочу сойти с ума. Ведь никогда никому ничего не докажешь! Я только тебе, да еще матери могу рассказать, потому что никто больше не поверит! Что есть какой-то приемник тридцать девятого года выпуска, который мало того что до сих пор работает, так еще и ловит какие-то волны, то ли из будущего, то ли из прошлого, то ли из астрала, а может, с Луны. А слышат голос на этих волнах исключительно избранные – из рода бывших Воскресенских, переквалифицировавшихся в Каргиных. Для остального человечества гитлеровский ящик нем как… рыба, – споткнулся на слове Каргин, но тут же продолжил: – А для меня, матери и покойного деда, дальше не знаю, не помню, когда появились приемники, он вещает по двум концлагерным принципам: «Каждому – свое» и «Труд делает свободным». Хотя деда, – вспомнил он, – посадили за какие-то облигации, но потом, да, он реально стал свободным – жил в свое удовольствие и плевать хотел на власть.

– А ты? – спросила Надя, медленно расстегивая блузку.

Каргин обратил внимание, что на ней перчатки неуловимого – телесного – цвета. Надя стащила их, помахав перед носом Каргина ладонями, похожими на перламутровые раковины, какие можно увидеть на картинах Боттичелли. Вместо ногтей пальцы на ладонях увенчивали круглые жемчужины, а сами пальцы были словно растворены внутри ладоней, соединены друг с другом (Каргину не нравилось это слово, но куда от него денешься?) матовыми перепонками.

– Что я? – ответил он, пытаясь определить цвет Надиной кожи. – Мое «свое» не подлежит обсуждению в приличном обществе. Что за радость была мне услышать, что дети скоро начнут рождаться от трех и более родителей, причем неважно, какого пола и какой сексуальной ориентации эти родители, главное, чтобы у них имелись хоть какие-то хромосомы. Что вершиной генетического прогресса станет сверхчеловек с половыми органами мужчины и женщины одновременно и что этот человек сможет трахать сам себя, получая немыслимое – за мужчину и женщину сразу – удовольствие. Что США до конца нынешнего десятилетия нанесут по России удар высокоточным ядерным оружием за… несоблюдение прав гомосексуалистов и лесбиянок, а мировое сообщество будет горячо это приветствовать. Куда я с такими новостями?

Серо-голубой была кожа Нади.

– С такими новостями – никуда, это точно, – задумчиво произнесла она, аккуратно снимая юбку и осторожно расправляя на спине полупрозрачный, в серебристых пятнах, как в монетах или медалях, плавник. – Только… в воду. Но ты ошибаешься, это «свое» не только для тебя – для всех вас.

– Ты прямо как… зеркальный карп, – зачем-то сказал Каргин.

– Поэтому – вода! – решительно освободилась от нижнего белья Надя.

– А как же двуполый человек, – растерялся Каргин, – где он будет сам себя трахать? Неужели… в воде?

– Это меня интересует меньше всего на свете. – Обнаженная серо-голубая, с плавником-медаленосцем (видимо, за то, что, подобно разведчику, долго скрывался под одеждой) на спине, Надя определенно сделалась выше ростом. Каргин смотрел на нее во все глаза, но каким-то чистым взглядом, как на произведение (только какого и чьего?) искусства, не фокусируясь на первичных и вторичных половых признаках новой Нади. – Дай-ка мне, мил человек, чемоданчик, – протянула она жемчужную руку.

– Что? – не понял Каргин. – Зачем?

– Не могу же я отбыть в отпуск без чемодана? – Надя обхватила перепончатой рукой (или уже не рукой?) ручку чемодана.

В следующее мгновение ее серо-голубое тело, гибкая рука, держащая чемодан цвета «металлик», похожий на длинный нож плавник по вытянутой, как разогнутая радуга, дуге вошли в воды Москвы-реки, взметнув вверх фонтан брызг. Они на мгновение превратились в самую настоящую – с жемчужным оттенком – радугу, а потом бесследно растворились в воздухе.

2

В последнее время Каргин часто думал о другом, дремавшем в его памяти, книжнопалатном Каргине – пенсионере из параллельной реальности. Чем, в принципе, мог заниматься библиографический пенсионер в свободное от поисков дешевых продуктов и посещения медицинских учреждений время? Читать, ходить по архивам, писать какие-нибудь воспоминания.

Ираида Порфирьевна плохо помнила своего деда Дия Фадеевича, чуть было не расстрелянного на исходе Гражданской войны и сошедшего с ума в конце тридцатых – в разгар кровавых бесчинств НКВД. Помнила только, что он, видимо уже будучи безумным, часто говорил своему сыну, Порфирию Диевичу, молодому врачу, огнем, мечом и… АСД выжигавшему венерические заболевания в советской Средней Азии: «Прошка, а ты ведь… шпион!» И еще мать помнила, что незадолго перед смертью (он умер в сороковом в больнице от пневмонии) Дий Фадеевич пытался застрелиться. Причем обставил это как-то театрально. Зачем-то надел на себя старую чекистскую кожанку (она потом висела в курятнике над страшными скорпионьими сапогами), зашел по грудь в море (неужели в этих сапогах?) и выстрелил себе в сердце из маузера, сбереженного с той самой, когда он под водительством комиссаров в пыльных шлемах ходил в кожанке, славной поры. Однако утратившая за двадцать лет боевую силу (а может, Дий Фадеевич зачерпнул дулом воду?) пуля не добралась до сердца. Стрелка откачали, после чего он вообще перестал с кем бы то ни было разговаривать, лишь изредка напоминая Порфирию Диевичу, что тот шпион. На вопрос, по какой причине он хотел свести счеты с жизнью, Дий Фадеевич, опять же со слов Ираиды Порфирьевны, ответил коротко: «Хочу к ней». Кто «она», осталось тайной. Вот и все, что смогла сообщить Каргину мать о его прадеде.

Каргин вдруг подумал, что бумажный – из параллельной жизни – двойник, имея массу свободного время, а также допуск и вкус к работе в библиотеках и архивах, наверняка разузнал про Дия Фадеевича все, что было возможно. Каргина не сильно волновали подробности службы прадеда в ЧК, гораздо больше его беспокоила непонятная соединенность Дия Фадеевича с загадочным падишахом, обозревающим из прибрежной чайханы в портовом городе Ноушехре гладь Каспийского моря. Что могло быть общего у главного корабельного механика, выдававшего по ведомости матросам зарплату золотыми пятерками и десятками, и падишаха, владевшего несметными сокровищами?

Да ничего!

Или этим «общим»… была «она»?

Каргину было мучительно нечего делать в «Главодежде-Новид».

За ремонтом следили люди из управления делами. Другие люди из управления кадрами увлеченно верстали новое штатное расписание и должностные инструкции. Третьи – из аналитического отдела – составляли прогнозы относительно потребности российской швейной промышленности в рабочей силе из бывших республик Средней Азии.

А что, если, подумал Каргин, ознакомившись с прогнозом, взять да построить швейный комбинат… в Мамедкули!

Он поручил подготовить бизнес-план четвертым людям из экономического управления. По плану вышло, что шить одежду в Мамедкули, даже с поправкой на транспортные расходы по ее доставке, выйдет дешевле, чем в России. Главное же, не надо будет привозить оттуда женщин, многие из которых, если верить таинственным образом проникающей в «Главодежду» газете «Исламский вестник», снова укрыли свои лица паранджой, а сердца, напротив, открыли Аллаху. Каргин несколько раз просил пятых людей из службы охраны выяснить, откуда берется эта, выходящая под девизом «Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет пророк его! Мусульмане всех стран, объединяйтесь!» газета, но все без толку. «Исламский вестник» был неуловим, как вырвавшийся из запечатанного кувшина джинн.

К Каргину зачастил смышленый паренек из экономического управления. Пока провернутся ржавые шестерни государственного механизма, утверждал этот паренек, можно силами одной лишь «Главодежды» запустить в Мамедкули производство носков и пледов из верблюжьей шерсти. По расчетам паренька, кредитные деньги должны были отбиться за год, а потом фабричонку можно будет грамотно акционировать, и пусть она себе работает.

«Верблюжьи носки, – горячился паренек, – это как ритуальные услуги, водка, сигареты, жратва и секс – спрос, внутри которого вечный двигатель. У нас одних пенсионеров тридцать миллионов, а спортсмены, а олимпийцы, а космонавты?»

«Космонавты-то при чем?» – удивился Каргин.

В ответ паренек торжествующе процитировал слова американской астронавтки уже из другой – «ША Today» – газеты, не менее загадочным образом проникающей в «Главодежду». Эта проработавшая рекордное количество дней на международной космической станции героическая дама призналась, что одним из самых незабываемых, помимо созерцания вселенских красот, ощущением было для нее ощущение земного материнского тепла, когда она, вернувшись из открытого космоса, надевала на ноги носки из верблюжьей шерсти.

У Каргина возник хитрый план поставить паренька главным на техническую (так называемый стартап) часть проекта, а финансовым директором назначить Романа Трусы. Он не сомневался, что Р. Т. узнал и полюбил Туркменистан во время поисков там Снежного человека.

Каргин медлил с его увольнением. Чем дольше он не видел Р. Т., тем сильнее его жалел. Хотя, в общем-то, непонятно было, почему его надо жалеть.

Паренек до того (в хорошем – деловом – смысле слова) надоел Каргину, что он, согласовав вопрос в МИДе, откомандировал его на разведку в Мамедкули.

А сам однажды утром, утомившись от пулеметных очередей отбойных молотков и химических лакокрасочных атак, покинул передовую «Главодежды».

Каргин велел Палычу отвезти его в бывшую Ленинскую, а ныне Государственную библиотеку. Он был уверен, что именно там – в научных читальных залах и архивах – он обнаружит след бумажного Каргина, если, конечно, тот существует.

3

Ехать до библиотеки от Бережковской набережной было всего ничего, но Новый Арбат перекрыли в ожидании президентского кортежа. Обычно Палыч комментировал вынужденное стояние в некомплиментарном для гаранта Конституции духе, но в этот раз он напряженно молчал. У Каргина даже возникло подозрение, что Палыч получил от (понятно каких) органов некое задание в отношении его, Каргина, и в данный момент делает мучительный выбор: то ли признаться начальнику, то ли приступить к выполнению задания?

– Библиотека, – задумчиво произнес Палыч, когда президентский кортеж, сухо шелестя шинами, промчался сквозь угрюмую тишину зачищенного от постороннего транспорта Кутузовского проспекта. – Там книги.

Каргин промолчал, рассудив, что странная фраза Палыча – это, так сказать, прелюдия к основной теме разговора.

– В книгах можно отыскать ответы на любые вопросы, – полувопросительно-полуутвердительно продолжил Палыч.

И снова Каргин промолчал, потому что подтверждать, равно как и отрицать тезис Палыча было глупо.

– Даже на такие вопросы, какие не задают, потому что ответа на них нет, – завернул беседу в метафизическое русло Палыч. – Или ответы есть, но тех, кто отвечает, и тех, кто спрашивает, считают сумасшедшими… – Он завершил трудную вступительную часть и с облегчением признался: – Я его видел, Дмитрий Иванович! Делайте со мной что хотите, но я его видел! – Разгрузив душу, Палыч посветлел лицом, решительно вклинился в разделительную полосу.

– Кого? – испуганно поинтересовался Каргин. – Президента? Как же ты его рассмотрел?

– На вашей даче! – завидев идущую встречным курсом, сердито крякающую, моргающую фарами милицейскую машину, Палыч ушел вправо – под борт высокого, как круизный лайнер, туристического автобуса.

– Президента? На моей даче? – Каргин знал, что люди иногда, точнее, довольно часто сходят с ума. Но впервые это происходило на его глазах, а главное, совершенно неожиданно.

– Да нет, Дмитрий Иванович, – не понравившимся Каргину голосом протянул Палыч, – это был не президент…

Ну да, Каргин пожалел, что сел не на заднее, как обычно, а на переднее сиденье – свежий псих всегда считает стопроцентно нормальным себя, а всех остальных сумасшедшими… Потом, после нейролептиков, он уже ничего не считает, только ест да спит. Патопсихологический синдром, теория бихевиоризма (кажется, что-то про схожесть поведения людей и животных)… всплыли со дна памяти, неизвестно как оказавшиеся там научно-медицинские термины, ассоционизм Вундта… Какого Вундта? – ужаснулся Каргин. Палыч прав, это я сумасшедший!

– Кого же ты видел на… даче? – Каргин перевел дух. Слово «дача», как «вечерний паук-сенокосец» на картине Сальвадора Дали, принесло надежду.

…Два дня назад он ездил с Палычем в Расторгуево на дачу матери за «Телефункеном».

«Делали же вещи, – уважительно заметил Палыч. – По такому, – постучал пальцем по несокрушимому корпусу „Телефункена“, – разную чушь нести не позволят. Не то что по всем этим, – презрительно поморщился, – электронным клопам!»

Они обернули чудо германской радиопромышленности одеялом, погрузили в машину, отвезли в «Главодежду».

Каргин велел отнести приемник к себе в кабинет, потому что в Надином кабинете продолжался ремонт. Со дня на день ожидали из Швеции фуру с эксклюзивным – из литого пластика – аквариумом. Помнится, подписывая договор с фирмой, Каргин задумался, кто из сотрудников напишет докладную в министерство о нецелевом расходовании бюджетных средств. А потому опережающе известил министра официальным письмом, что дорогостоящий аквариум необходим для тестирования водоотталкивающих тканей, используемых для пошива купальников, плавок и прочих изделий пляжного ассортимента.

В конце рабочего дня Каргин спохватился: нет ключей от дачи!

Он вспомнил, что дверь в дом захлопнул, но веранду не запер, оставил ключи на столе, потому что Палыч обнаружил в саду непорядок с одной из яблонь, а именно что ствол в месте разделения на две большие ветви треснул и разошелся. Каргин вернулся на веранду, удачно отыскал там под старой кроватью нетронутое кольцо проволоки. Они с Палычем стянули ствол, просунув под проволоку железный прут. Потом сели в машину и уехали. Ключи остались на столе в незапертой веранде.

Каргин немедленно отправил Палыча в Расторгуево, разрешив ему следующий день не работать.

«Только позвони, все ли там в порядке», – попросил он.

Палыч позвонил ночью, сказал, что добирался до Расторгуево три часа, потому что Каширка стояла вмертвую. Помнится, голос водителя тоже показался Каргину каким-то неживым, но он объяснил это поздним временем и усталостью. Палыч доложил, что ключи ему передала Ираида Порфирьевна, которая оказалась на даче.

«В окне горел свет, – объяснил Палыч, – я подумал, может, кто залез, взял на всякий случай топорик – он у меня всегда под сиденьем. Стал звонить. Она… вышла. Я объяснил. Она вынесла ключи, поблагодарила вас, что увезли приемник».

…Палыч достал из «бардачка» ключи, протянул Каргину. Руки его дрожали.

– Так кого ты видел? – Первая мысль Каргина была, что дверь Палычу открыла не Ираида Порфирьевна, а… проходимец-сосед из «Фани-кабани», причем… в неподобающем виде. Но он немедленно прогнал эту мысль, как близко подобравшегося к начищенным ботинкам грязного голубя, мысленно попросив у матери прощения.

– Я тут не поленился, залез в Интернет, – задумчиво произнес Палыч. – Его по-разному называют: Снежный человек, йети, сасквоч, бьянбан-гули, – это слово он произнес с трудом, – и даже… Фазлык бак бабай! – с гордостью посмотрел на Каргина. Последнее определение далось ему легче и веселее.

– Мать что, наняла таджиков? – неискренне удивился Каргин.

– Я думаю, – выдержав паузу, значительно произнес Палыч, – Снежный человек не имеет национальности.

Каргин сразу вспомнил про сарай, где Порфирий Диевич хранил дачный инвентарь, инструменты, старую одежду, отработавшую свое медтехнику. Несколько раз он пытался туда проникнуть по разным надобностям, но каждый раз у матери не оказывалось под рукой ключей. «Где-то я их недавно видела, а вот где именно, не помню», – говорила она. Один раз, когда Каргину особенно понадобились грабли, он собрался сбить замок ломом, но Ираида Порфирьевна решительно воспротивилась и, что его изумило, самолично отправилась к соседям и принесла грабли.

Ну конечно, догадался Каргин, когда я на даче, он в сарае, а когда меня нет, он… где?

– Что это вообще за существо? – спросил Палыч, перестраиваясь в крайний правый ряд, чтобы свернуть к библиотеке.

Каргин потрясенно молчал, пытаясь осмыслить новую, выскочившую, как черт из табакерки (из сарая?), реальность.

Палыч продолжил лекцию:

– Одни ученые называют его гигантопитеком, другие – мегантропом, третьи – случайно выжившей разновидностью неандертальца. В СССР в конце пятидесятых при Академии наук была специальная комиссия по изучению Снежного человека, но Хрущев ее разогнал. Ему показали запротоколированные рассказы свидетелей, их рисунки, клочки шерсти, слепки следов и зубов. А потом он обратил внимание на какие-то камни в хрустальных кубах. Эти кубы занимали самое большое помещение. Никита спросил, что это. Ему объяснили: окаменевший кал Снежного человека. После этого он и разогнал комиссию. Хотя академики утверждали, что обнаружили в окаменевшем кале зерна дикой кукурузы… К директору! – крикнул Палыч высунувшемуся из будки библиотечному охраннику. Тот поднял шлагбаум. – А еще есть мнение, – они подкатили к служебному входу, – что так называемый Снежный человек – это одичавший олигофрен. Или инопланетянин. Одно из двух. – Он вышел из машины, открыл дверь Каргину.

Уважает, подумал Каргин, еще бы, не у каждого на даче живет Снежный человек…

Он взялся за тяжелую бронзовую ручку библиотечной двери, но тут же ее отпустил, быстро вернулся к машине, возле которой курил Палыч.

– Где ты его видел? – спросил Каргин.

– В том-то и дело, Дмитрий Иванович! – бросил на асфальт сигарету Палыч. – Он… это… открыл мне дверь. А как увидел, что я с топориком, схватил, как хорь куренка, швырнул в кусты, а потом как прыгнет! Чуть не придушил, хорошо Ираида Порфирьевна вышла, отогнала его…

– Без последствий? – вздохнул Каргин.

– Повезло, – сказал Палыч. – У кустов земля мягкая. Плечо немного болит, и на шее синяк. А так, можно сказать, легко отделался.

– Я разберусь, – пообещал Каргин.

– Дмитрий Иванович, – догнал его у самой двери голос Палыча. – А там не только он был, а еще и этот ваш… прикомандированный.

– Какой прикомандированный?

– Ну, этот, с мордой, как корыто… Руслан Портки, что ли?

– В доме? – тупо уточнил Каргин.

– В доме, – подтвердил Палыч. – Они с Ираидой Порфирьевной вдвоем его под руки и увели… Он этого… Руслана все время по голове гладил и ласково так мычал.